ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
СТОРОНА «ЗОЛОТОГО ТРЕУГОЛЬНИКА»
1
Бэзил отхлебнул из чашечки зеленый чай. Поперхнулся и ощутил то же состояние, как бывало в детстве, когда не успевал сжать губы, ныряя в Сунгари.
Поезд, мягко постукивая на стыках, неторопливо катил вдоль затопленных рисовых чеков. Лунная дорожка, преломляясь на дамбах, словно спешила следом.
Сосед по купе, японец, которого за минуту-две до отправления доставили из «веселого квартала» Патпонг, похрапывал и причмокивал, подобрав ноги к животу. Проводник, разволновавшийся в ожидании возможного протеста Бэзила, с повышенным вниманием следил за поданным чайником — горяч ли чай, хорошо ли заварен?
Из кармана кремового пиджака японца выпал журнал с фотографией американского истребителя-бомбардировщика на обложке и надписью:
«Достаточно сильный, чтобы победить, достаточно грозный, чтобы сдерживать. Его наличие — самовыражение национальной воли».
Бэзил тоже задремал, а потом его разбудил вой и свист «самовыразителя национальной воли», пронесшегося в ночном небе за окном вагона. По реакции на самолеты лет десять назад в Ханое распознавались новички. Старожилы же ухом не вели, когда ревело в небе. Стоило ли суетиться, если звук, словно хвост, подтягивался только после пролета «американца»?
Сосед успел раздеться и забраться в стеганный мелким квадратом спальный мешок. Костюмчик висел на складной вешалке, покачиваясь в такт мотанию вагона.
Сон прошел, и Бэзил уставился в непроглядную темень... Когда он подарил Рите свою последнюю книгу, писавшуюся с перерывами, трудно и удачно, она сказала:
— Тебе не приходило на ум, что писать о Востоке, впитывать его цивилизацию похоже на... кражу чужого наследства? Ты ведь ничего не добавляешь от себя. Глядишь и пишешь...
Обычно Рита никак не называла его. Разница в возрасте составляла двадцать лет. Только на людях — по имени-отчеству. Книжку они скромно отмечали в ресторане «Русь», за кольцевой дорогой, в канун отъезда в Таллин. Билеты лежали в ее сумочке, чтобы, как она сказала, вещественно уведомить мужа, что едет с подругой.
Бэзил отшутился:
— Вот и пишу о Востоке, раскрываю глаза на тайны, скрытые иероглифами... Такая уж моя судьба.
— Твоя судьба — я, — было сказано в ответ за неделю до расставания.
Банальная история о наивных, никак не старящихся бродягах: он родился слишком рано, она — слишком поздно. Ничего не объясняющие слова. Но почему последняя любовь — если это любовь, а не суета перед закрытием ворот — так сильно ранит? Потому что ближе к закрытию ворот?
Значит, глядишь и пишешь...
Бэзил потянулся к походной сумке, вытянул пенал с лекарствами. Снотворного не находилось. Наверное, в чемодане. На несколько дней брать его не было надобности, оставил у знакомого дипломата в советском посольстве.
Перед отъездом там ждала телеграмма от шефа:
«Материал получили поездку север разрешаю...»
Корреспонденцию о положении в экономике, выступлениях трудящихся за ее оздоровление и освобождение от иностранного диктата приходилось готовить главным образом на основе наблюдений. Убийство Пратит Тука вызвало всевозможные кривотолки на транспортных предприятиях, текстильных комбинатах и продовольственных базах, на заводе по сборке автомобилей.
Официальные лица отвечали Бэзилу вежливым отказом на просьбу о встрече, не желая быть первыми в комментировании сложной обстановки, в обсуждении закулисных дел корпораций. Одно неосторожное слово вызывало в этой стране непредвиденную цепь неожиданных последствий. А завершения следствия по делу об убийстве профсоюзного лидера, явившемуся не просто уголовной сенсацией, хотелось дождаться, какими бы ни оказались результаты. Отправив корреспонденцию, ради которой приезжал в Бангкок, попросил разрешения остаться, съездить на север страны, в Чиангмай, чтобы подготовить — про запас — еще одну.
Теперь, посматривая в окно, за которым ничего нельзя было разглядеть, Бэзил думал о шефе, одной из тяжелых обязанностей которого было следить за тем, чтобы у его людей в командировках всегда были возможности и сносные условия для оперативного освещения событий. Бэзил как никогда оценил эту заботу во время марша вьетнамских войск на Сайгон весной семьдесят пятого, в изнуряющие дни освобождения Пномпеня от полпотовцев в январе семьдесят девятого... Московские газеты приходили раз в месяц, и Бэзил разрывал бандероли, волнуясь: опубликовали, то ли дал? Печатали, хотя и правили, сокращали, добавляли. Иногда по телефону доносились искаженные расстоянием жесткие интонации: «Опаздываешь с информацией. Твой портрет прикажешь ставить вместо нее в газете?..»
В Чиангмай, в семистах пятидесяти километрах от Бангкока, «северную столицу», через которую проходила одна сторона «золотого треугольника» — района производства опиумного мака, охватывающего Таиланд, Бирму и Лаос, — Бэзил приезжал лет пять назад. Чистенький, процветающий город среди плодородных рисовых долин, вокруг — кольцо голубых гор. Самая высокая — Дой Сутхеп — на закате бросала тень на улицы, подступившие к обветшалым кирпичным стенам средневековой крепости. На восходе, розовея, в безветренном небе зависали прозрачные облака. Величаво сходились, нагромождались, расходились, исчезали и вновь возникали. Сверкали позолоченные крыши пагод. Почти каждый день в какой-либо шумело гулянье.
Из вросших в землю ворот вытягивались, словно янтарные бусы, вереницы бонз в шафрановых накидках. Толпа кричащих парней тащила следом барабаны на бамбуковых жердях. Пританцовывающие девушки с шиньонами, перетянутыми жемчугом или серебряными нитями, в сверкающих шарфах, прикрывавших грудь, прижимали чеканные вазы с цветами. Одетые в белое старухи плелись под зонтами с изображением птиц...
Утром японец упорно избегал смотреть на Бэзила. Роясь в мягкой сумке, перекладывал сваленные в кучу фотоаппарат и кинокамеру, коробки с пленками, плоский приемник, несессер, защитные очки, зонтик, термос и коробочки для закусок.
Спрыгнув с подножки остановившегося вагона, Бэзил едва не угодил под мотоцикл, с треском вырвавшийся на платформу. Водитель в зеленом шлеме и пятнистой форме гнал, лавируя между пассажирами. Седок за его спиной упирался в бедро прикладом ручного пулемета, запасные рожки для которого торчали из брезентовых подсумков на багажнике. Второй мотоцикл вылетел из-за пакгауза, потом третий. На этих солдаты взгромоздили противотанковые реактивные гранатометы в специальных гнездах.
— Завтра сможем купить на деревенском базаре даже базуки с инфракрасной наводкой, — сказал японец, морщась от бензиновой гари. — Почему бы им сразу не разнести в щепы этот поезд?..
— Вот куда я приеду умирать, — шутливо сказал Кхун Ченгпрадит, догоняя Бэзила, которого он сам вызвался сопровождать в этой поездке.
Кхун провел ночь в третьем классе из экономии. Деньги взять наотрез отказался, хотя Бэзил предлагал заплатить за работу в качестве переводчика на время пребывания в Чиангмае. Такое редакционной сметой расходов допускалось. Кхун объяснил, что если будет переводить Бэзилу при его встречах, у полиции появится формальный повод вызывать и спрашивать: совместима ли деятельность русского с интересами национальной безопасности?
Ничего исключительного в этом, конечно, не было, но Кхуну явки в участок нанесли бы вред в глазах коллег. В любой роли попадать в осведомители более чем неэтично... Из Бангкока выезжал не очень веселый, а теперь его настроение явно поправилось.
— Радуемся жизни? — спросил Бэзил.
— Не было бы счастья, да несчастье помогло... Кажется, идет в руки материал. Видел лихачей с гранатометами? Начинаются маневры армии, авиации и местных рейнджеров под названием «Следующая тревога — настоящая».
— Местные рейнджеры?
— Генералы надумали бороться с повстанцами их же методами. Сформировали батальоны по территориальному признаку. Предполагается, что уроженец местности, где предстоит действовать против партизан, активней и быстрей выполнит задачу, поскольку знает леса, тропки, ручейки да и многих жителей в округе.
Улицу возле вокзала перегораживали грязно-зеленые армейские грузовики. На колесных ободьях, крыльях и рессорах слиплись пласты краснозема. Парни с насупленными лицами, в зеленых комбинезонах и черных беретах с кокардами томились в кузовах. Между колен держали карабины с примкнутыми штыками. Брезентовые подсумки — без единой металлической застежки, на завязках, — какие раньше Бэзил видел на пленных полпотовцах, свисали на широких лямках.
Публика эта называлась «красными быками», считалась опорой государства и стекалась по сигналу из деревень вокруг ближайших армейских гарнизонов. Там бравые парни получали оружие, боезапас и обмундирование. На этот раз «быки» прихватили и противогазы.
Грузовики ждали с работающими моторами. С «джипов» в мегафоны подавались команды. За почтамт, откуда начиналась ведущая в центр улица Муанг-роуд, шаркая кедами в такт, уходило шествие сельских скаутов — деревенских парней в шортах, широкополых шляпах, с дубинками на плечах... Огнестрельное оружие им заменяли многочисленные кинжалы. У них тоже отвисали противогазные сумки, каждый десятый тащил носилки.
Кхун делал пометки в блокноте. Рядом переминался высокий здоровяк в белой гуаябере. Отдуваясь, он поставил на асфальт кофр-холодильник и большой термос. Когда наклонился, из выреза рубашки скользнул серебряный замок на цепочке. Здоровяк, от которого тянуло виски, запихнул замок обратно.
— О Будда! Ни носильщиков, ни встречающих! — сказал он по-английски. И почти без перехода молодцевато и весело заорал, прижмурившись от натуги, по-тайски:
— Ура защитникам родины и национальных ценностей! Ура бесстрашным воинам! Смерть коммунистам!
Пассажиров, задержанных потоком войск, скопилось несколько десятков. На крик никто не обратил внимания. Только Кхун, стоявший ближе других, сунул блокнот в задний карман брюк, повернулся к здоровяку и возбужденно подхватил, придерживая пальцами дужки очков:
— Ура защитникам родины и национальных ценностей!
Человек с кофром и термосом покосился на единомышленника. Несвежая тенниска с вышедшим из моды языкастым воротничком, мятые брюки, сандалии на босу ногу, дерюжная торба с пожитками, пластмассовые очки в царапинах.
— Слушай-ка, парень! Дотащи до стоянки машин мои вещи. Получишь двадцать бат.
— Вы... иностранец! Вы предлагаете мне подзаработать в этот ответственный час для нашей безопасности?! Патриотов вам не купить! Ура защитникам национальных ценностей!
— Ура! — ответил здоровяк. — Однако у вас нет оснований считать меня иностранцем...
Стоявшие поблизости отводили глаза. Ура-патриотов принимали за подвыпивших. В тот момент только отдельные слова разобрал Бэзил, остальное Кхун пересказал по-русски в такси.
Бэзил тронул его за рукав, кивнул в заднее окошко такси, в котором они ехали. Следом, лишенный из-за воинских грузовиков возможности обогнать такси, величаво плыл перламутровый «крайслер», сверкавший хромом, с номерным знаком из четырех восьмерок. В машине сидел знакомый по вокзалу здоровяк.
— Ого! «Большие деньги» — толстосумы демонстрируют мощь... Но на меня им наплевать, — сказал Кхун. — Я нахожусь вне сферы их интересов. Вот Пратит Тук, которого убрали, пожалуй, их больше интересовал...
— Чья такая карета?
— Их шесть. Помимо «крайслера», три «мерседеса» и два «роллс-ройса». Все имеют номера из четырех восьмерок. По поверью хуацяо, цифра является мифологическим воплощением денег и их всесилия. Чан Ю, хозяин роскошных тачек, заплатил за каждый номер по сто пятьдесят тысяч бат на специальных торгах в дорожной полиции.
— Чан Ю еще жив?
— Никто не знает в точности. Возможно, дряхлый проходимец здравствует, возможно — нет. Чтобы сохранить авторитет «больших денег», нужна таинственность. Известно, что Чан Ю выбрал Чиангмай для проживания из-за здорового климата и обретается в специальных апартаментах гостиницы «Чианг Ин» на последнем восьмом этаже, блокированном наглухо. Один бедовый офицер из армии сунулся было туда в связи с расследованием опиумного бизнеса и оказался уволенным. Вот так-то!
— Тогда твой отказ услужить человеку Чан Ю или, во всяком случае, человеку, за которым приехал на вокзал его «крайслер», может тебе дорого обойтись.
— Ты же не новичок на Востоке, Бэзил! Да плюнь я в рожу Чан Ю публично, он не шевельнется. Разве я запустил руку в его кошелек? А вот возьми я оттуда десяток бат, мне бы тогда несдобровать...
Кхун помрачнел, съежился в углу оклеенного пластиком сиденья. Пальцы, сжатые над торбой, шевелились. Сказал:
— Ненавижу бедность и хотел бы иметь много денег... Чем образованнее человек, тем сильнее должен ненавидеть он бедность, лишающую возможности творчества. В высшем смысле. Но я ненавижу и деньги, потому что они лишены достоинства. Хотел бы стать богатым, иметь дом, машину, возможность покупать книги, что-нибудь коллекционировать. Не больше. Но у денег нет достоинства, они съедают в человеке человека...
За мостом Наварак через красноватую реку Пинг, где они свернули влево, «крайслер» ушел прямо по Маунг-роуд.
Бэзил и Кхун молча доехали до гостиницы. В деревянном холле, продуваемом ветром с видневшейся в окнах реки, расстались, договорившись встретиться вечером, и Кхун уехал. Бэзил забросил сумку в отведенный по его просьбе свой прежний номер, посидел минутку в бамбуковом кресле, погладил матовую столешницу старинного бюро. Так замечательно писалось здесь пять лет назад!
В ресторанчике поблизости он съел пресноватый горский шашлычок, попробовал перепелиных яиц, потом устриц, не зная, чему больше радуется — покою, редкой еде или давно не ощущавшейся естественной прохладе. На перекрестках ветер с реки полоскал полотнища с надписями «Дезинтоксикационный пост», под которыми стояли армейские палатки. Рябь перебегала по их пузырящимся стенам.
Распаренный после душа, Бэзил, с наслаждением укрывшись одеялом, подремал под шум листвы, щебетание птиц и крики лодочников, доносившиеся через распахнутую балконную дверь...
К гостинице «Ринком» он добирался пешком, жалея, что не захватил свитер. Дой Сутхеп, в сторону которой шел, уже легла тенью на улицы, высветив загоревшиеся электрические иероглифы китайских реклам. У дезинтоксикационных постов гудели дизелями грузовики. От них тянулись провода к прожекторам.
Обойдя стороной корову, вынюхивавшую арбузную корку в водостоке у входа в «Ринком», Бэзил купил у портье «Северное приложение» к «Бангкок пост». В баре Кхуна не было. С высокого табурета у стойки кивнул японец-попутчик. Вышколенный бармен сдвинулся с места не раньше, чем Бэзил освоился в малиновом полумраке и выбрал уголок в конце стойки. Сидевший через табурет европеец в белой рубашке с длинными рукавами, на которой выделялся металлический крестик, чуть улыбнулся. В рюмке темнело вино, и по этому признаку и крестику Бэзил определил, что он — католический патер в цивильном.
В полумраке зала за столиками угадывались две-три фигуры. Сбоку виднелся телевизор.
— Если кто выберет табурет рядом со мной, предупредите, пожалуйста, что место зарезервировано. Я жду приятеля.
— Да, сэр, — сказал бармен. — На какой номер выписывать счет?
— Я не отсюда.
— Все мы здесь пришлые, — прозвучал вдруг за спиной из зала голос с хрипотцой.
Заскрипел отодвигаемый стул. Подошел лобастый американец с добрейшей, почти детской улыбкой, с седыми усами, плохо вязавшимися с белобрысыми влажными волосами. Что это американец, сомнения не оставлял выговор. Общительный приставала косолапо расставил ноги в черных ботинках. Один нью-йоркский журналист писал когда-то из Вьетнама: если в тропиках встречаете соотечественника в начищенных до глянца черных штиблетах, не сомневайтесь — перед вами человек из морской пехоты.
Бармен казался поглощенным вытиранием рюмок. Завтра все эти разговоры станут донесением. Шутки в сторону, решил Бэзил. С самого начала следует внести ясность.
— Кто мой новый знакомый?
— Пит Эрли, специалист при министерстве обороны, к вашим услугам, мистер...
— Бэзил Шемякин.
— Вы, что же, ирландец? Тогда — долой британское колониальное господство! Я никого не обидел? Капеллан ведь католик. Тот японский джентльмен, естественно, не в счет... Я полностью уважаю и его религиозные убеждения!
— Я — русский, журналист.
Пит Эрли, казалось, не удивился. Раньше, когда таких спецов набирались в Индокитае сотни тысяч, подумал Бэзил, они не были столь общительными. Даже под сильным хмельком. Удовлетворялись тем, что называется человеческими взаимоотношениями, в собственном коллективе. Теперь коллектива не стало. Из-под синей рубашки американца желтел тигровый клык на цепочке. Клык покрывали щербинки — наверное, потихоньку крошился от ветхости. Такие вручали в качестве символа кровного братства горцы.
— С ним все в порядке, мистер Шемякин, — мягко сказал капеллан. — Мистер Эрли несколько шумный, но уравновешенный человек. Извините, пожалуйста. Вы журналист и все правильно поймете...
— Ну, вы тоже не тихоня, — переключился Эрли на капеллана. — Помните журналиста, которого принимали в прошлом году?
Он повернулся к Бэзилу:
— Капеллан надел мою форму, а я — его крестик. Все остальные поменялись тоже. Так что полковник стал лейтенантом, и наоборот... Я был все время капелланом. Когда этот тип стал выспрашивать про мораль военнослужащих и все такое, я как пастор духовный сообщил ему свое особое мнение...
— Мистер Эрли, это анекдот, — сказал капеллан.
— Не анекдот... Я как пастор заявил ему, что основная проблема нравственного порядка заключается в повсеместном запрете военнослужащим посещать публичные дома. Я сказал: срочно необходим закон, отменяющий этот грубый произвол. Полковник в лейтенантской рубашке тут же принялся поносить в открытую лейтенанта с полковничьими регалиями. Тип написал потом разгромную статью об этом... ну, общем упадке, моральной деградации и поругании служебной субординации. Может ли такая армия побеждать? Дурачить репортеров — забава. Им что ни дай...
— Мистер Эрли совсем не хочет вас обидеть, — сказал Бэзилу капеллан.
— Ну что вы! Все в порядке. Я пишу о другом. Мой жанр — наблюдения.
— Наблюдения, — ухмыльнулся явно захмелевший Эрли. — Хороший наблюдатель стоит десятка... Можно по-товарищески? Раз вы, Бэзил, наблюдатель, значит нюх меня не подвел. Вы тоже из наших, только с другой стороны. «Зеленый берет», только русский. Давайте-ка я вас напою двойным виски. За счет конгресса Соединенных Штатов... А потом вы меня. И давайте споем!
— Дорогой Пит, может быть, пора отдохнуть? — увещевательно произнес капеллан. Ханжества или лицемерия в голосе не слышалось. — Да и что петь? Разве что могу предложить псалом «На реках Вавилонских»!
— Марш морской пехоты, — подсказал Бэзил.
— Вы думаете? Нет... другую — «Мы поженились в спешке».
— У вас есть «Мы поженились в спешке»? — спросил Бэзил через стойку бармена.
— Простите, сэр?
— Я говорю: у вас есть пленка с песней «Мы поженились в спешке»? Полтора десятка лет назад ее пела одна леди, кажется, ее звали Нэнси Синатра.
— Извините, сэр, я не помню такой. Эта леди не выступала здесь. Но я посмотрю, сэр.
От дважды повторенного «сэр» подбородок Пита Эрли приподнялся с волосатых ручищ. Взгляд поблуждал в пространстве между головой бармена и экраном телевизора, на котором теперь шел репортаж с мирового чемпионата по бильярду.
— Что ты заладил: сэр да сэр! Тут никто не на службе. Тут все отдыхают! Зови меня Пит, а его — Бэзил. Понял?
Улыбка бармена становилась все приветливее по мере того, как пальцы, перебиравшие пластинки, подвигались к концу стеллажа.
— Как только рот растянется до ушей, тогда и услышим «нет», — сказал Эрли. — Все у них наизнанку. Хотя мне тут всегда нравилось.
Как быстро течет время, в том числе историческое, подумал Бэзил. «Мы поженились в спешке» играли в увеселительных заведениях Индокитая, посещавшихся американцами, в конце шестидесятых. Пит Эрли, судя по возрасту, наверняка обретался где-нибудь здесь. Бэзил тихонько напел мотив. Постукивая стаканом, Пит сказал:
— Этим, Бэзил, вы могли бы деморализовать всю седьмую группу специальных сил. Там умели петь. А в противогазе много не напоешь.
— В противогазе?
— Вот именно. Когда вы свалились сюда? В газетах и по радио объявлено: завтра после одиннадцати часов без намордника не появляйтесь. Станете подопытной свинкой для постов по дезинтоксикации... Ребята, собранные в городе, всерьез считают, что следующая тревога будет настоящей и клубы оранжевого вещества, распыленного противником, погубят все живое...
— А как быть с коровами? — спросил Бэзил.
— Какими коровами?
— Которые ходят по улицам.
— Ах, дьявол! Но... кажется, существуют противогазы для лошадей. Что-то такое использовалось или заготавливалось во время второй мировой войны с этим, с Гитлером... Вы — голова, Бэзил. Ах, дьявол! Коровы...
Пит Эрли коров не предусмотрел. А еще профессионал! Какая, к чертям, химическая атака, если среди мечущихся в противогазах «красных быков» спокойненько будут разгуливать, помахивая хвостами, коровы, целехонькие и здоровые?
Эрли объяснил, что смерть в результате отравления наступает по-разному: либо у человека или животного прерывается дыхание, либо их сердце перестает перекачивать кровь. Это он хорошо уяснил, занимаясь на медицинских курсах перед отправкой в конце шестьдесят седьмого года в горы на севере Таиланда к племени, называющемуся «Духи желтых листьев», в котором вспыхнула эпидемия.
Пит раньше думал, что в медицину идут те, кому религиозные или иные убеждения не позволяют убивать людей, либо чудаки. Тогда, в шестьдесят седьмом, он всерьез увлекся врачеванием. Но потом его прикомандировали к седьмой группе специальных сил в Южном Вьетнаме, где действовал один закон: выжить любой ценой.
— Вас никогда не смущало то, что для этого приходилось убивать? — спросил Бэзил.
— Было однажды, когда смутился... Я шел по тропинке, весь настороже. Из-за поворота появляется человек. На плече ружье... Я сразу убил его. Сначала я был счастлив, потому что считал, что избежал страшной опасности. Но потом стал спокойнее размышлять над тем случаем... Мы столкнулись, и из нас двоих я оказался проворнее. Однако это как-то уже не радовало. Я думал: то был одинокий человек в джунглях. Даже испытывал какое-то сочувствие к его семье.
Пит Эрли уцепился локтями за стойку.
— И каждый год, — говорил он заплетающимся языком, — мне и в самом деле все легче умереть. Потому что слабнут рефлексы, уходит физическая сила. Я замечаю, что начал стареть. Моя профессия чудовищно изматывает нервы, и наступит момент, когда я больше не смогу преодолевать страх и он парализует меня... И тогда я не смогу обучать пользованию резиновыми намордниками коров...
Наконец в дверях появился Кхун. Бэзил положил на стойку деньги и поспешил навстречу. Увлек его в холл.
— Там сущий сумасшедший дом. Давай-ка пройдемся до моей гостиницы. Ну и место встречи ты назначил!
— Ну а я сейчас — лошадка, везущая хворосту воз... Узнал от коллег, что вокруг дела об убийстве Пратит Тука разматывается огромный-преогромный клубок. В Бангкоке агенты специального управления по борьбе с торговлей наркотиками случайно зацепили некоего Абдуллаха, малайца. Обыкновенный мул.
— Мул?..
Шумовое облако ночных цикад накрыло их на повороте улицы. Присели за столиком супной.
— Мул, — сказал Кхун, — это человек, который занимается доставкой партий героина от оптовика к розничным торговцам. Абдуллах имел при себе сто восемнадцать граммов. Закон предусматривает тюремное заключение на пятьдесят лет за партию наркотиков свыше ста граммов. Чтобы добиться снисхождения, выдавать хозяев героина было бессмысленно. Те не пойманы с поличным, а понятия «соучастие» тайский закон не знает. Тогда Абдуллах намекнул, что знает нечто про убийство Пратит Тука. И запротоколировали: Абдуллах знает убийцу. Это наемник, бывший рейнджер, бывший полпотовец и пират. Более того, убийца совершил еще и крупное ограбление ювелирной лавки. Полиция напала на его след.
— И что же?
— А то, — сказал Кхун, — что теперь им не удастся выдать расправу над Пратит Туком как бытовое преступление. Личность убийцы свидетельствует, что он мог действовать только по найму. Раз. Если уберут и, так сказать, не захватят убийцу живым — это лишь усилит негативную реакцию общественного мнения. Тем более что Абдуллах показал, что ему якобы предлагали стать убийцей убийцы. Два. Если даже убийца Пратит Тука и жил какое-то время в Кампучии, то теперь ясно — было это при полпотовцах, что не дает возможности запустить утку о вмешательстве нынешнего Пномпеня и поддать жару для нагнетания обстановки на кампучийско-таиландской границе с целью сорвать урегулирование в Индокитае.
2
В хрупком тельце под упругими перьями жило сердце. Нежно облапив боевого петуха, Цзо почти чувствовал ладонями, как отлаженно и напористо работает организм птицы.. Корзина из бамбуковой дранки для любимца покоилась в густой тени навеса на алюминиевом шесте. С восхода и до захода верный слуга зорко следил и ухаживал за лучшим в Чиангмае бойцом. Даже солнечное облучение петух получал дозированно, как питание. Слуга исчезал в одном случае: когда появлялся хозяин и оставался наедине с самым дорогим существом в этой жизни — по кличке Черный Дракон.
Золотистые квадраты трехскатной крыши пагоды Ват Суан Док поблескивали за оградой виллы под полуденным небом. Ударили в гонг. Упругий неторопливый гул, выдавившись из узкой часовни, растекался между деревьев Будды, усыпанных красными и желтыми цветами. Наступал час купания.
Майкл взглянул на электронный термометр: вода в бассейне, стены которого выложены плашками из дерева, вывезенного с острова Бали, нагрелась достаточно. Черный Дракон топорщил перья, дергал вислым хвостом, клекотал, показывая норов.
Цзо помассировал голенастые ноги со шпорами и теперь прислушивался к сердцу птицы. Желание убивать достигало взлета, закипало в крови подобно тому, как закипает металл только при определенных условиях. В том-то и заключался секрет непобедимости Черного Дракона, что в это состояние хозяин или слуга приводили его всегда в одно время: когда гудел гонг.
Приподнята вторая корзина. Ненавистный соперник перед глазами. Нахохлив жабо, отливающее сталью, Черный Дракон на взлете наносит первый удар. Долгожданное сведение счетов. Летят перья... Но через полторы минуты тренировочная драка прервана. Цзо любовно дует в остекленевшие от ненависти глаза петуха, чтобы очистить от пыли. Как бешено колотится сердце под жесткими перьями!
— Придет денек, придет, — шепчет, раскачиваясь с птицей в руках, Майкл Цзо. — Ты насладишься чужой смертью... Среди большого ринга. Я надену на твои шпоры пятнадцатисантиметровые кинжалы. Ты вонзишь их в сердце противнику. Ты испытаешь ни с чем не сравнимое наслаждение от ощущения, как уходит жизнь из тела врага. Может, и он нанесет кровавый удар. И эти дикари, сгрудившись вокруг ринга, выкатив глаза и открыв рты, будут с вожделением смотреть, кто испустит дух первым из вас. Потому что они поставят на твою победу огромные деньги. А некоторые и нечто большее, чем просто деньги. Рисовые поля, лодки, а то и детей. Ты ощущаешь силу кинжалов на шпорах? Тебе предстоит сразиться с Тигром, который выиграл сто шестьдесят боев и стоит двенадцать тысяч бат... Умертви его!
Бесшумно подступивший слуга накрыл Черного Дракона корзиной. В ладонях Цзо еще жило ощущение гладкой упругости перьев, хрупкого и сильного тела.
Слуга занялся вторым петухом, удел которого — поддерживать пламя злобности в Черном Драконе. Боец с кроваво-красной головой, именовавшийся Старый Су, мог бы и сам стать чемпионом многих арен. Но не рядом с Черным Драконом. Не против него...
А сам Старый Су, чьим именем назван петух, мертв. Три дня как мертв.
Майкл Цзо в шелковом кимоно, надев кожаные шлепанцы с петлей для большого пальца, побрел в глубь сада.
Старый Су, этот заскорузлый дьявол, презирал виски, сладости считал бабьей забавой. Тогда бы уж, как говорили в старину, повесил у двери чайник — заделался знахарем, из человеколюбия пичкал простофиль кореньями, сушеными пауками и змеями. Погиб глупо, хотя считался везучим, а хитрость, изворотливость ума позволяли ему надеяться на регалии Самого старшего брата.
Сколько же ему было лет? Пятьдесят шестой, кажется. Почти миллион бат пообещала полиция за поимку его живым или мертвым. Меньше и не пообещаешь. Старый Су сам дважды давал: в шестьдесят третьем за побег из Бум Буда и в семьдесят шестом — из госпиталя внутренней тюрьмы центрального полицейского управления — и не меньше. Самый старший брат высоко ценил Старого Су, так высоко, что не спускал с него глаз.
Первая неудача постигла заскорузлого дьявола в прошлом году. Подпольная фабрика по обработке опиума, дававшая героин высших сортов, который закупали даже для военных складов в Нью-Йорке, Кентукки и Колорадо, пошла прахом. С ней еще типография по выпуску фальшивых долларов, радиостанция и оружие. Все захватила бирманская дивизия, прочесавшая горы там, где ее не ждали.
В тот день погибли четверо доверенных Старого Су. А сейчас, девять месяцев спустя, добрались и до него. Застрелен пограничной охраной. Самый старший брат вздохнул облегченно.
Соперник Старого Су, теперь уже бывший, далеко не целит. Для своих, хуацяо, он — Чан Шифу, для бирманцев — Кхун У, для тайцев — Чан Чантракун, для остального мира и полиции — Кхун Са. Но тоже не удержался, показал гордыню. Послал губернатору города Чианграя письмо с протестом против того, что его голова оценена в половину суммы, дававшейся за Старого Су. Самый старший брат пристукнул мизинцем по лакированному столику, когда докладывали про это. Счастье Чана, что он держится в рамках данных полномочий, скромно — только опиум, в кадровые дела «Союза цветов дракона» не вмешивается...
Агент Цзо в штабе трехтысячной армии Чан Шифу доносит, что урожай в этом году плох. Предполагается снять триста — триста пятьдесят тонн опиума на круг вместо шестисот прошлогодних. Засуха. Конкуренты «золотого треугольника» из «золотого полумесяца» — Ирана, Пакистана и остального, что между ними по дуге, вклинивается еще острее в американский и европейский рынки. Есть и другая неприятность: входит в моду латиноамериканский кокаин... Уйдут связи с американцами, упущены будут возможности стать здесь, в Южных морях, полными хозяевами, присваивать новые доходы, участвуя в большой игре с нефтью, золотом, долларами, могуществом, политикой...
Старый Су погиб, потому что оперировал по старинке — в пределах коридора, проложенного предками. Дальше Бангкока и Гонконга нос не высовывал. Перед сингапурскими дельцами с университетскими дипломами и связями, простирающимися в Америку, Южную Африку, на Ближний Восток, в Южную Корею и Японию, заскорузлый дьявол тушевался...
Самый старший брат тоже тушуется. Ослеплен ненавистью к тому, что произошло на родине после прихода к власти коммунистов. Уповает на создание нелепой Поднебесной Южных морей, для чего нужны деньги, деньги и опять деньги. Когда? Через сто лет? Кхун Са, что ли, поведет на завоевание новой империи свою армию в три тысячи кули с карабинами? Завербованный пират вроде Йота поднимется на мостик флагмана могущественнейшей эскадры в сотню сампанов?
Раздражение... Оно-то и отравляло Цзо удовольствие от встречи с любимой птицей. Самый старший брат хотел бы сражаться двумя мечами: деньгами и оружием. Деньгами распоряжается сам. Прибегать к силе предпочитает через других. Умиротворять зарвавшихся профсоюзных лидеров, вербовать морских пиратов, вести игру с полицией, армией и политиканами — эта работа поручается Цзо. Доклады его и Кхун Са выслушиваются одновременно. Самый старший брат рассчитывает сшибить их лбами: Кого же он считает Черным Драконом, а кого — партнером для возбуждения злобности?
Пожалуй, стоит расслабиться. И Цзо сам себе продекламировал любимого поэта:
Созданье глупое,
Дают тебе и зерна, и приют,
И капли ключевой воды...
Как больно мне, что резво скачешь ты!
Сквозь прутья клетки взглядом обними
Широкий мир, украденный людьми!
«Надо пригласить каллиграфа, — подумал Цзо; — заказать шелк с этими словами». Попытался перевести на английский. Получалось плоско: оставались слова и смысл, но не было образа, объемности, иероглифического рисунка, которые сообщали мысли поэта философскую созерцательность.
Но пора обдумать заботы, намеченные на день. Что там неотложное?
Абдуллах, схваченный с героином, плетет лишнее у следователя управления по борьбе с продажей наркотиков. Повлиять на содержание протоколов трудно. Не потому, что в управлении не найдено дверцы. Она имеется, но лишь приотворена. Западные службы, вынюхивающие подпольные пути наркотиков, держат в Бангкоке постоянных агентов. Кто из них брякнул: «Десять лет назад можно было предстать перед таможенными властями Таиланда со слоном, нагруженным наркотиками, и вас пропустили бы. Сейчас, по всей вероятности, обратят внимание — на слона». Кто же из них? О Будда! О чем я думаю? Поскольку Абдуллах — мой человек, необязательно докладывать о его судьбе Самому старшему брату. Пусть исчезнет...
Теперь Красный. Полиция, а затем Абдуллах, которому приказывалось прикончить его, дали маху. Самый старший брат тоже. Психологически. Времена переменились. Людей, которых все труднее купить, становится все больше. И все больше становится людей, которых трудно убить, если они мешают. Парламент, газеты, молодые офицеры в армии и полиции, солдаты с образованием, студенты из крестьянских семей...
Видимо, доклад о Красном следует строить, основываясь на его ненормальности. Маньяк, вообразивший себя благодетелем морских побирушек-мокенов. Мания собственной значимости. Стремление завоевать популярность без четко сформулированной цели. Взять на себя вину за неудачу так, чтобы Самый старший брат усмотрел лицемерие в его, Майкла Цзо, поведении, в смиренной готовности понести наказание. Почувствует лицемерие, поймет, что Майкл притворяется, затаивает недовольство. Поймет, что его необходимо привлекать не только к исполнению, но и к разработке ходов. Только тогда эти ходы станут эффективными. В этом случае...
— Господин, — осторожно окликнул слуга. — Настойчиво звонят по телефону, желают с вами разговаривать.
— Кто?
— Женщина. Говорит, что вы познакомились в Бангкоке и великодушно разрешили ей прибегнуть к протекции. Ее зовут Типпарат Кантамала...
— Неси сюда аппарат.
Миндалевидные глаза с уголками, подтянутыми к вискам. Плавный вынос руки вперед и вбок на ходу, пружинящая походка в туфлях без каблуков. Длинная шея с серебряной гривной и висящим изображением танцовщицы. И шелковые платья по фасонам национальных мотивов в зале, где царили западные коллекции. Взрыв интереса, донесшийся и до дворца, сомнения прессы, только подхлестывающие любопытство... Настоящий цветок, обольстительная и талантливая чертовка. Нуждалась в средствах для открытия собственного дела здесь, в Чиангмае, чтобы с этого плацдарма завоевывать столицу своими фасонами из тайского шелка.
В Чиангмае у нее имелась договоренность на демонстрацию моделей в «Шип-кафе» в сопровождении джазовой группы. Всего-то! Нужна реклама, нужна мастерская, нужны швеи, оборудование, материалы... Настоящий цветок, но без всяких средств. Значит, не обзавелась покровителем. Или скорее всего порвала с ним. Майкл при знакомстве в демонстрационном зале в Бангкоке намекнул, что в состоянии оказать протекцию. Цветок не очень-то распустил лепестки. Усиливая напор, расчувствовавшись, Майкл отдал автобусный билет на Чиангмай «в качестве первого взноса в предприятие». Настоящий цветок устроил бы его. Иначе почему поступил так, как никогда не поступал: дал телефон на виллу, где проживает Черный Дракон.
— Добрый, добрый день, мисс Типпарат! — сказал Цзо по-английски в трубку, чувствуя, что разволновался. — Очень вам благодарен, что решились позвонить. Хо-хо...
И пока слуга по его знаку опускал в стакан виски кусочки льда, мягкий голос, отвечавший тоже по-английски, звучал в трубке:
— Мистер Цзо, я бы хотела надеяться на обещанную вами любезную помощь. Могли бы мы посоветоваться относительно первого комплекта моих платьев? Хотелось бы представить в «Шип-кафе» тайские мотивы, потом, возможно, что-нибудь из того, что уже заинтересовало в Гонконге, для европейцев это тоже любопытно... Скажем, в стиле нашего тайского кантри...
Он радовался бы чуть больше, не будь в ее тоне легкого кокетства. Независимой она казалась привлекательнее.
— Разумеется, дорогая мисс Типпарат, разумеется.
— Это возможно сегодня?
— И даже в самом «Шип-кафе». Я позвоню, зарезервирую столик. Возможно, вы сразу и продемонстрируете?
— Я должна сначала обсудить это с музыкантами...
— Значит, встречаемся в «Шип-кафе»? Скажем, около десяти вечера.
Она вздохнула. Так тихо, будто трубку прикрывали ладонью. Сказала с ноткой настойчивости:
— Пожалуйста, нет. Вы могли бы подъехать за мной на машине около восьми вечера к «Джимкхан-клубу»? Это такой бар напротив электростанции, можно проехать по мосту Манграй.
— Хорошо, я подъеду, мисс Типпарат.
— Большое спасибо, мистер Цзо.
Самый плохой советчик — хорошее настроение. Тем более, если остаются нерешенными важные дела.
Итак: что нового с Красным? Пора кончать с ним. Подумать только — этот тип тоже приехал в Чиангмай. Случайно оказавшийся в междугородном автобусе полицейский заподозрил неладное. Сойдя на своей остановке, он немедленно сообщил о странном пассажире в центральное управление полиции. Там сопоставили сведения и пришли к выводу, что речь идет о разыскиваемом Йоте. Из Бангкока, без сомнения, местному комиссару немедленно посоветовали не затягивать преследование. А толстый соня, получивший телекс об опознании преступника в автобусе, ухитрился не взять след, когда тот прибыл на конечную остановку в Чиангмай. Говорит, что улицы забиты войсками, рейнджерами, скаутами и мотоциклистами. Давка и толкотня, мол, сбили с толку его людей...
Цзо встревожился. Выходит, Красный — он же Йот, он же Палавек — сел в автобус, в котором должен был бы находиться и он, Цзо, не уступи свой билет обольстительной чертовке по чистой случайности, поскольку решил отправиться в Чиангмай поездом. Совпадение? А если...
Какой-то лейтенант Рикки Пхромчана с помощником вылетели в Чиангмай самолетом, совершающим четыре дневных рейса с десятком пассажиров из Бангкока. Пхромчана, Пхромчана... Цзо собрал складки на лбу. Имя ничего не говорило. Набрал телефонный номер.
— Прикончите преступника сразу, как обнаружите, — сказал он комиссару. — Чем раньше, тем лучше. Если это не сделаете вы, сделают ребята, которые гонятся за бандитом из Бангкока. Уж они-то не упустят наградные... Все!
Комиссар поднял глаза на сидевшего напротив, через стол, Рикки Пхромчана. Поношенный, вытянутый пуловер давно потерял вид. Лейтенант был либо скрягой, либо обремененным семьей. Отбрасывая тень, к алюминиевой раме окна прислонился сержант, прилетевший с лейтенантом.
Не очень-то они вежливы, эти господа из центра. Тут свои, да, свои собственные порядки. В этом городе не торопятся. Комиссар неторопливо закурил. Разыскиваемый бандит, похоже, умудрился досадить сразу и полиции, и «Союзу цветов дракона». Редкий случай совпадения интересов.
В пачке желтых бланков по нужному делу ничего не оказалось. Майор оттопыренным пальцем вдавил клавишу аппарата связи.
— Да, шеф? — ответил дежурный оперативного сектора.
— Какие новости?
— Драка на рынке, кража штуки шелка в магазине «Старый Чиангмай». Да, вот еще что. С поста в гостинице «Чиангмайский гостевой дом» поступило донесение. Иностранец оставил у администратора записку для своего знакомого. Судя по тексту записки, можно предположить, что он выходит на какую-то связь. Иностранец убыл на встречу сорок минут назад.
— Можно предположить или явствует?
— Можно предположить. Мы приняли меры, его сопровождают. В ожидаемом месте встречи — в пагоде на горе Дой Сутхеп — усиленное наблюдение.
— По грабителю, о котором сообщали из Бангкока, донесений нет?
— Нет.
— Вы сами слышали, лейтенант, — сказал комиссар. Дым от сигареты, приклеившейся к сухим от жары губам, выжимал слезу. Простуду комиссар схватил накануне у кондиционера в баре гостиницы «Чианг Ин». Спустился туда после доклада Самому старшему брату. Глава «Союза цветов дракона» принимал в закупоренный наглухо комнате с задраенным окном, где приходилось изнывать от духоты.
В провинциальном городе усердие столичного полицейского офицера казалось поистине смешным. Как и самоуверенность Майкла Цзо, не имевшего представления о том, где бывает раз в неделю комиссар.
3
Согнувшись, Палавек протиснулся из своего кресла в соседнее с женщиной, к счастью, незанятое. Так тихо, что скорее по движению губ и выражению лица стало понятно, чего он хочет, приказал не двигаться.
Автобус набирал ход, шум мотора делался тише, и она смогла услышать:
— Скажете полицейскому агенту, что я — ваш жених, муж... в этом роде. Болезненно ревнив. Выслеживал. И все такое... Вскочил в автобус на ходу, подозревая, что вы с кем-то отправляетесь провести время. Лишнее слово — стреляю.
Отвернувшись, прикрылся оказавшимся у нее пледом. Старался не замечать отражения в темном окне: скрюченный, насторожившийся мерзавец, растерянно сидящая в кресле женщина.
— Простите, госпожа, — сказал неожиданно появившийся кондуктор. Боком, чтобы не потревожить спящего бонзу, он пробрался между креслами седьмого ряда так, чтобы встать перед Палавеком. Полицейский остался у входа. Наручники поблескивали из кожаного футляра, пристегнутого рядом с кобурой. У него были нашивки капрала. Над тремя-четырьмя креслами поднялись головы любопытствующих. Водитель крутил баранку, изредка посматривая в зеркало заднего вида.
Девушка вымученно улыбнулась.
— Этот господин сел сначала в кресло третьего ряда. Теперь перебрался сюда. Он вас не беспокоит? Мне показалось... его вид, костюм не совсем в порядке... Его билет — в третий ряд.
— Отстаньте от нас, — грубо сказал Палавек. — Не лезьте не в свое дело. Какая вам разница, где я сижу?
Обыкновенный трус. Даже получив пятьсот бат, трусил из-за мелочного нарушения порядка. Его неуверенность передалась и парню в форме.
Плед прикрывал разодранную рубашку, расцарапанные руки и браунинг. Достаточно слегка потянуть, чтобы все оказалось наружу.
— Не придавайте всему этому значения, — хрипло произнесла девушка. — Это мой муж... Ревность... Мы выясняем отношения!
— Мне показалось...
— Вы еще вызовите сюда бригаду по борьбе с гангстеризмом! — заорал Палавек.
Над креслами показались еще головы. Бонза проснулся, часто заморгал ресницами. Кто-то громко сказал впереди:
— Полиция не стесняется вторгаться и в личную жизнь!
Кондуктор молча ушел по проходу в переднюю часть салона. На следующей остановке полицейский сошел.
— Вы ведь все равно убьете меня? — вдруг с дрожью спросила девушка. — Да? Потому что я вас узнала?
— Не будем говорить об этом. Скажите лучше, как вас зовут?
— Типпарат Кантамала... А вас, вас... вы сказали, помнится, Палавек. Это настоящее имя?
— Будем считать, что так.
— За вами погоня? — спросила она. — Хотите, я поклянусь, что не выдам вас?
— Прекратите, пожалуйста, разговор. Сидите тихо. В противном случае завяжу вам рот.
— Извините меня, господин Палавек, — шепотом сказала Типпарат, — но мне страшно. Мне будет легче, если мы будем разговаривать...
Только этого не хватало, подумал Палавек. Начнет теперь рассказывать про мужа, детей, родителей, свой бизнес и тех, кто ее ждет не дождется в Чиангмае.
Она подтянула ноги под себя. Ее била дрожь. Палавек перекинул половину пледа в ее сторону. В салоне ощущалась сырость. Видимо, поднялись на плоскогорье, и стало прохладнее.
— Спасибо... Вы не похожи на бандита. Разбойники выглядят иначе. И ведут себя по-другому... Настоящий бандит меня бы уже придушил потихоньку. Пледом, например. А у вас есть сострадание... Клянусь, я не выдам. Хотя не представляю, как и почему должна вас выдать, — говорила она.
— Один мой знакомый разбирал случай... Артист кабаре, метатель ножей, узнал, что жена, выступающая в его номере, изменяет. Он горел желанием мести. Решил убить ее. Ошибись он на сантиметр во время представления, и кинжал вонзится в горло изменнице, стоящей у щита... Трагическая ошибка. За это разве что условное осуждение. Да и как обвинять человека в убийстве любимой жены? А он действительно любил... Все знали. Решив поступить так, как надумал, он промучился полгода, а потом явился с повинной...
Она пыталась понять: интересен ли ее рассказ Палавеку, но тот молчал.
— Артист явился в полицию... Сознался в том, что лишь задумал сделать, но не смог, хотя хочет и полон решимости... Понимаете, рука ему не подчинялась... Вот такая история...
— А почему этим делом занимался ваш знакомый? Он что — судья?
— Нет, полицейский...
Палавек не испытывал доверия к женщине. Но убить ее — он уже понял, что не сделает этого, — не мог по другой причине. К ней у него не было ненависти.
А к Пратит Туку была? Только брезгливое равнодушие. Потому что он был противником Майкла Цзо в политической борьбе, оперировал фразами, похожими на те, которыми жонглировал Кхой. Они грызлись из-за власти, выпячивали свое «я». Какая, в сущности, разница между Кхоем и Цзо? Убить Типпарат значило уподобиться им.
— Вы скрываетесь и кого-то ищете, — снова заговорила Типпарат. — Я начинаю догадываться кого... В моем кресле должен был ехать один человек. Ведь это он дал мне свой билет. Это была любезность с его стороны. И вы об этом не знали. Вы хотите его убить? Его зовут Майкл Цзо.
— Зачем вам это знать? — сказал Палавек. Его теперь больше устраивало, если разговор вела она. — Есть истина: чем меньше тайн тебе доверяют, тем дольше живешь... К тому же один ваш хороший знакомый — полицейский.
— Не иронизируйте. Вы не знаете другого... Знакомый занимается розыском моего пропавшего без вести брата. Очень внимательный и добросовестный. И его начальник, лейтенант, тоже. С образованием, правда, у них плоховато. А про то, что у вас счеты с Майклом Цзо, нетрудно догадаться всякому на моем месте.
Если связать ей руки полотенцем, можно полтора-два часа вздремнуть, подумал Палавек.
— Этот Цзо, приметив меня на демонстрации моделей в Бангкоке, воспылал... Менеджера из чиангмайского «Шип-кафе», где я с таким трудом договорилась показать свою коллекцию, он отлично знает. Менеджер до этого разговаривал сквозь зубы, а тут на все согласился. Вполне вероятно, что и кондуктор не заупрямился, поскольку видел, что меня усаживал в автобус человек или слуга Цзо. Решил, что вся эта история с ревнивым мужем связана с любовными похождениями Цзо. А с Цзо, которого кондуктор не может не знать, лучше не связываться...
— Но вы-то решились дать отпор? — сказал Палавек. — Или надеетесь на выручку хорошего знакомого из полиции?
Он услышал негромкий мягкий смех.
— Небо послало заступника, который едва не лишил меня жизни, — сказала она.
— Хорошо, я не причиню вам зла. Взамен вы будете в точности выполнять мои указания... По приезде в Чиангмай я понесу ваши вещи, и вы вообще будете обращаться со мной, как с человеком, которого давно знаете. Мы выйдем первыми. Вы потребуетесь мне еще на день-два... В какой гостинице вас ждут?
— Менеджер говорил про «Порн Пинг».
— Вот позвоните туда и скажете, чтобы они передали этому менеджеру, что по дороге неожиданно встретили подругу детства и она повезла вас к себе погостить на денек. И намекните, что сделала так, дескать, чтобы Цзо не привязывался сразу. Договорились?
Он приказал ей вытянуть руки. Связал запястья ремешком от сумки, прикрыл пледом. И тут же провалился в сон...
Мутное утро тянулось за окном. Желтая вата — пронизанный солнцем туман — липла к стеклу. До Чиангмая, судя по часам, оставалось минут сорок, Типпарат спала.
Ощущалась высота: в гуаябере становилось зябко. «Изузу» свернул со скоростной магистрали влево. Над водителем и городом в переднем стекле вставали высвеченные солнцем изумрудные горы.
— Господа! — раздался голос кондуктора. — Наша конечная остановка! Прибываем на площадь у почтамта. Там же напротив вокзальная площадь, где вы найдете такси.
Шаг у нее был широкий, уверенный и легкий даже в качающемся автобусе. Платье из светло-коричневого шелка и кремовый жакет подчеркивали рост. Палавек плелся следом с ее сумкой. Пассажиры косились на разодранную рубашку и запачканные брюки. На площадке перед дверью Типпарат упрекнула Палавека за то, что он еле тащится, и принялась прихорашиваться перед зеркальцем. Волнения ничем не выдавала.
Чемодан Типпарат, огромный и тяжелый, не давал возможности идти быстро. Палавек потянул женщину в сторону железнодорожных путей за почтамтом. Они спотыкались о чугунные шпалы, извивающийся по грязному гравию и мочалистой траве кабель. Бетонный забор, в который уперлись и вдоль которого теперь шли, поднимался метра на два с половиной. Стучало в висках, но Палавек отказался от помощи Типпарат. Побледневший, в жеваной одежде, попытался шутить:
— В некотором роде вы являетесь военнопленной. Согласно международным правилам военнопленных нельзя подвергать принудительным работам.
— А если будем считать, что я сдалась добровольно, перебежчица? — сказала она, поравнявшись. Уже несколько минут Типпарат шла сзади.
Ржавая калитка вывела на пустырь, заросший пожухлыми кустами. Дальше тянулось шоссе, за которым теснились серые бараки под гофрированными крышами. К ним лепились шалаши и хижины, собранные из картона, жестянок и досок. Кое-где из жиденьких труб тянулись дымки.
— За дорогой район бараков Кавила, потом вдоль реки пойдет Лампхун-роуд.
Ветер с реки, поплутав по проулкам, пропитывался запахами сушеной рыбы, вспаханных огородов, болота, дыма и сырых тряпок.
— Я не знаю этого города, — сказал Палавек. — Идемте в сторону бараков. Мне холодно на ветру... Вы не могли бы надеть что-нибудь сверху? Для этого места у вас немного роскошный туалет.
— У меня нет ничего... похуже.
Палавек поманил рикшу, курившего штучно купленную сигарету под пестрым тентом бродячей торговки. Коляска его походила на те, которые видел в Лаосе. Рикша крутил педали, ерзая на седле латаными шортами. Чемодан и Типпарат ехали на обтянутом голубым пластиком сиденье. Палавек шел следом. Тянулся коридор из неоштукатуренных блочных стен с ржавыми крюками. Грязные стекла не отражали солнце. Краска на дверях вся потрескалась.
— Почему тут не живут? — спросил Палавек.
— Никто не хочет платить столько, сколько заломила компания. Дешевле ждать, кто первый уступит, — сказал рикша. Он оглянулся на Палавека.
— А что там внутри?.
— Квартиры... для трудящихся, господин.
— Поблизости есть телефон?
— Я видел аппарат в баре «Приют загулявших». Это дальше, в сторону электростанции. Только вот работает ли...
Палавек протянул ему красную кредитку.
— Все — тебе. И ты нас не видел. Никогда. Нигде. И в особенности здесь и сейчас.
— Понял...
Рикша не добавил слово «господин». Он хотел сказать принятое в этом квартале «брат». Роскошная дамочка в счет не шла. Мало ли что случается в жизни. Ни сотенная, ни гуаябера его не обманывали. Человек искал прибежища. Плохой человек или богатенький искал бы его в другом месте, в заречье.
Он поднял подушку сиденья, пошарил под ней и протянул Палавеку стальной прут.
— Такая запчасть пригодится?..
Дверь подалась легко. Подопревшие доски не держали ни гвоздей, ни шурупов. Выставив филенку, Палавек втянул в отверстие Типпарат. Треснул шелк, зацепившийся в проломе. Потом задвинул чемодан, пролез сам и аккуратно наживил доску на место. В затхлом помещении, затянутом паутиной, засыпанном пылью и засохшими насекомыми, сквозь внутренние жалюзи и железные решетки едва пробивался свет. Квартирка состояла из комнаты с загородкой для кухни и глухого чулана с жестяным баком для воды. Деревянные рамы с веревочными сетками служили кроватями. На салатовых лопастях потолочного фена тараканами сидели пятна ржавчины.
Палавек двинул одну из рам к двери, перегородил вход.
— Отдыхайте, сегодняшний день свободный. Вы гостите у подруги.
Растянувшись на веревочной сетке, которая провисла как солдатский гамак, сказал:
— Госпожа Типпарат, я хочу попросить... Вы позвоните завтра Майклу Цзо и назначите свидание... Придумайте повод. Есть тут приличное место поблизости? Может, «Приют подгулявших»?
Он сел. В комнате ее не было. Цветастый кусок материи, видимо, из ее профессиональных запасов, свисал с притолоки двери в чулан. Оттуда доносился шум передвигаемого бака.
— Могу вам помочь?
Она показалась из-за занавески. В стеганой шелковой куртке, длинной тяжелой юбке. Волосы собраны в пучок. Бросила платье и жакет в свой чемодан.
— Что вы сказали, господин Палавек?
Он повторил тоном приказа.
— Есть местечко, посещаемое воротилами типа Цзо. «Джимкхан клуб»... Там я назначу ему на восемь вечера.
— Если все сойдет, в тот момент, когда Майкл Цзо выйдет на контакт, вы — свободны, отправляйтесь в свою гостиницу. В машину к Цзо сяду я...
Типпарат достала из сумочки книжку в пестрой обложке.
— Я в гостях у подруги. Хотите, почитаю вслух? «Человек с золотым ружьем» — красный шпионаж и в таком духе...
— А почему вы не интересуетесь, что произойдет дальше?
— Если вы спрашиваете действительно серьезно... — сказала она. — Мне бы не хотелось расставаться с верой в то, что вы не такой человек, роль которого взяли. Мне бы хотелось думать, что вы достойный человек. Вы таким мне показались еще на рынке Пратунам. Я сожалела тогда, что наше знакомство не состоялось.
— Что значит — достойный человек?
— Значит, не делать зла ради зла.
— Ради добра — можно?
— Как я, женщина, могу сказать «да» на этот общий вопрос, если видела вас с уже нацеленным и готовым выстрелить оружием? Одобрить убийство?
— Я иду своей дорогой.
— Я не собираюсь вас сворачивать. Верю, что ваши пути с этим человеком... Цзо только пересеклись... Я хочу верить, что вы боретесь ради добра! Но вы ведь один. Настолько один, что способны убить и невиновного. Не в том суть, что невиновной могла оказаться я. А в том, что другие люди за ничтожным исключением перестали для вас существовать. Вы присвоили право решать за всех. Вы преследуете зло. Это — нетрудно. Рискованно, и только. Но что для настоящего мужчины в этой стране риск? Повседневность... Попробуйте-ка сделать для людей добро! Я всего швея и не в состоянии привнести в этот мир доброту и порядок... Но неужели, хотя бы в мечтах, мир не может стать лучше, чем есть?
— Лучше, чем есть? — переспросил Палавек. — В мечтах? Это большая роскошь, госпожа Типпарат, — мечты. За них расплачиваются судьбой.
— Возможно, и судьбой... Так случилось, что средства на хорошую школу мне достались из воздуха. Японское отделение фирмы «Ямага» объявило конкурс на лучшую рекламу своих мотоциклов. Я написала на листке почтовой бумаги случайно пришедшую в голову фразу: «После изобретения колеса новое — только моторы «Ямага». Отправила. Девиз признали лучшим. Представитель фирмы в Бангкоке вручил мне чек в холле гостиницы «Ориентэл». Получила сразу несколько приглашений работать для рекламных роликов по телевидению. Мечта, ставшая явью, для четырнадцатилетней девочки из семьи подмастерья в пошивочной мастерской на окраине...
— И после этого вы решили заняться... этим моделированием?
Смех ее был спокойным.
— О, что вы! Училась и танцам, и пению. Выступала с эстрады в баре «Созвездия»... Как одевались девушки, которые туда приходили! Безвкусица с Запада заполонила все... Принялась моделировать, продала несколько фасонов. Пришел первый успех, а потом дело застопорилось. Приглашений от известных ателье я не принимала, это грозило кабалой. Своих средств на мастерскую нет...
— Вам... вам, — сказал Палавек, — сколько лет, госпожа Типпарат? Вы замужем?
— Двадцать семь. Не замужем... Был друг, но мы расстались, для моей профессии необходимо, чтобы муж был совершенно неревнивым.
— Не понимаю?
— За богатыми дамами к модной портнихе заезжают богатые мужчины. Пока ждут, всякое бродит в голове... Предложения, которые я получаю, почти не отличаются от тех, которые делаются певицам в баре «Созвездия». Майкл Цзо не исключение.
Вот он и напомнил о себе, подумал Палавек. Сделал вид, что засыпает.
...Еще до рассвета его разбудил голод. Чем они будут кормиться? Палавек пытался расслышать в темноте дыхание девушки. И в этот момент за окном между цементными стенами начал накатывать грохот тяжелых моторов. Всполохи фар полоснули по потолку и стенам. Барак дрогнул.
Снаружи, надрываясь, орали сержанты, ссаживая солдат из грузовиков. Палавек разобрал из команд: в пустом квартальчике размещается транспортная рота, вошедшая в город. С улицы неслись выкрики номеров отделений и взводов.
Типпарат стояла у двери рядом с Палавеком, готовая к выходу. Куда теперь? Но ведь они — в Чиангмае.
Старый товарищ по батальону «желтых тигров», встреченный однажды в Бангкоке во времена, когда Палавек подвизался на должности вышибалы, сказал, что уходит послушником в чиангмайскую пагоду Ват Дой Сутхем. В монастырях нашедшего там приют полиция не трогает...
Капрал, задевший в суматохе плечом Палавека, тащил охапку бамбуковых жердей с привязанными оранжевыми стрелками. На них чернели надписи: «К дезинтоксикационному посту». Офицеры раздавали дубликаты ключей к дверям бараков, у которых, свалив амуницию, каски и оружие на асфальт, грудились невыспавшиеся солдаты.
Конец улицы, опутанной мотками колючей проволоки, перегораживали желто-зеленым шлагбаумом, когда Палавек, тащивший чемодан, и Типпарат покидали ее. Метрах в двадцати дальше, объезжая грузовики и бронетранспортеры, вилял синеватый «датсун» с желтым кругом такси на дверце.
— К пагоде Ват Дой Сутхеп, — сказал Палавек водителю.
Лейтенант Рикки Пхромчана молчал, опустив глаза, будто не расслышал ответа комиссара. Чудоч Уттамо переживал за авторитет начальника. Что он себе позволяет здесь, даже в чине майора, этот комиссар в провинции? Преступник бродит по городу вторые сутки, а они не только ничего не знают о нем, но и не чувствуют никакой ответственности за халатность по службе. Сержант увидел, как неторопливо потянулась рука шефа в карман брюк. Чтобы достать коробку с бетелем, ему пришлось перенести тяжесть тела на левую ногу. Натянувшаяся штанина готова была лопнуть. На локте пуловер явно нуждался в починке.
Взвизгнул и вспыхнул проблесками тревожный сигнал на аппарате связи. Комиссар и лейтенант смотрели теперь друг другу в глаза. Взаимопонимание или сотрудничество не налаживалось.
— Господин майор, на связи старший группы слежения за иностранцем в пагоде Ват Дой Сутхеп, — прозвучал голос дежурного оперативного сектора. — Они зацепили бандита, прибывшего на автобусе.
Старший группы доложил не торопясь, что в ходе наблюдения за иностранцем, который, побродив по монастырю, двенадцать минут беседовал с настоятелем, группа наткнулась на преступника из Бангкока. Бандит приехал на такси в сопровождении молодой женщины с большим чемоданом. Водитель сказал, что его наняли до пагоды близ бараков Кавила. В дороге пассажиры не разговаривали. У здания медицинского института дамочка звонила из телефона-автомата. Прикрываясь женщиной и иностранцем, которым он угрожал оружием, бандит отступил к библиотеке монастыря — мондопу и заблокировался там с заложниками. Мондоп окружен, в нем одна дверь. Чемодан захвачен, к нему не притрагивались.
— Ну я поехал, — сказал лейтенант. — Брать его нам... — Не спрашивая разрешения майора, из-за его спины надавил клавиш ответа на аппарате связи.
— Говорит Рикки Пхромчана из центрального управления. Вот что: держи его взаперти, друг, и не трогай до моего прибытия. С боеприпасами у этого знатока древних текстов дело обстоит очень даже неплохо.
— Майкл? — спросил комиссар, ткнув в кнопку памяти телефонных номеров, когда гости из центра выскочили из кабинета. — Бандит обложен. Существовать ему около часа, самое большее.