НАЧАЛО ОХОТЫ
Громоздкий, крытый брезентом фургон, запряженный четверкой малорослых маньчжурских лошадей, часто останавливаясь не то из-за колдобин, не то из-за усталости животных, двигался между заборами и домами по сонным ночным улицам. На козлах восседал широколицый маньчжур в войлочной шляпе с обрезанными полями.
Внутри же фургона... Вряд ли кто бы мог догадаться, что внутри этой допотопной колымаги горит электрический свет и крючконосый, с редкими усиками японец, старший унтер-офицер Хосоя, вслушиваясь, как шумит в наушниках переполненный звуками эфир, со знанием дела манипулирует тумблерами, регуляторами и переключателями пеленгационной установки.
Сквозь трески и шорохи то отчетливо, то еле-еле слышно звучали тире и точки, отбитые телеграфным ключом. Но не тем, который, рыская по эфиру, мечтал услышать Хосоя в азарте начавшейся этим вечером охоты на неизвестного радиста.
Он и оператор, работающий с ним посменно, вот уже пятую ночь подкарауливали один-единственный передатчик, который обнаружит себя, послав в эфир позывные КВ-39 или — что тоже не исключено — РМ-06.
Очень хотелось спать, но служба есть служба, и Хосоя с методичностью робота через каждые десять минут хлопал ладонью по передней стенке фургона, подавая вознице знак, что надо остановиться.
Было 2.50. Возница, натянув вожжи, остановил лошадей так, чтобы фургон оказался как бы под навесом в тени разлапистого платана, заложил за щеку порцию жевательного табака и принялся сосать его, сопя и причмокивая от удовольствия. Хосоя, быстро вращая ручку, пропустил сквозь прорезь в крыше фургона кольцо приемной антенны и включил аппаратуру.
«Наверное, опять впустую...» — подумал он и вдруг услышал в наушниках: «КВ-39... КВ-39... Я — КВ-39...»
«Сейчас пойдет шифровка!» — промелькнула мысль. Отработанным движением включил передатчик, настроенный на частоту напарника. Второй пеленгатор, закамуфлированный под карету «Скорой помощи», базировался в районе вокзала.
«КВ-39 работает», — торопливо выстукал Хосоя на телеграфном ключе.
Сергей подготовил рацию, растянул между деревьями антенну, подключил питание.
— Ну что, товарищ Лю? — повернулся он к своей молчаливой помощнице. — Нам нет преград ни в небе, ни на суше?
Лю Хотин не поняла ни слова, однако понимающе кивнула и, подойдя к столу, затемнила ацетиленовый фонарь светомаскировочным колпаком из жести с квадратной прорезью на уровне горелки.
Фанза погрузилась во мрак. Лишь залитый голубоватым подрагивающим светом на краю стола возле рации белел листок бумаги, покрытый рядами букв и цифр, да багрово светились в печи жарко тлеющие уголья.
Сергей взялся за ключ.
— КВ-39... КВ-39... Я — КВ-39... Прием... — полетело через долину Сунгари, над маньчжурскими сопками — через границу, в Благовещенск.
Благовещенский центр не заставил ждать ответа.
— Порядок, подтверждают. — Сергей пододвинул к себе листок с шифрограммой.
Точки и тире, которые отстукивал телеграфный ключ для тех, кто владеет шифром, складывались в слова:
«В Харбин с инспекторской проверкой прибыл главнокомандующий Квантунской армией. Он посетил бактериологический центр в Бинфане. На полигоне Аньда интенсивно ведутся испытания новых видов бактериологического оружия. Эффективность оружия проверяется на захваченных в плен партизанах и бойцах китайской Красной армии. По сведениям, полученным из источника, осведомленность которого не подлежит сомнению, несколько месяцев назад, в соответствии с планом, апробированным штабом Квантунской армии, была снаряжена экспедиция в район города Нинбо. Поездом специального назначения экспедиция через Харбин, Чанчунь, Мукден, Тяньцзинь доехала до Шанхая. Груз, который привез с собой этот экспедиционный отряд, насчитывавший сорок человек, состоял из специальных металлических емкостей, предназначенных для укрепления на концах крыльев самолетов. В емкостях содержалось около пятнадцати миллионов блох, зараженных легочной чумой. Зачумленные блохи были сброшены с самолетов на гражданское население города Нинбо. Возглавлял экспедицию командир подразделения № 731 генерал Сиро Исии. Операция проводилась под кодовым наименованием «Нара». Работа экспедиции по указанию Исии фиксировалась на кинопленку. Из отснятого материала смонтирован фильм...»
Старший унтер-офицер Хосоя трудился в поте лица. Ежеминутно включал и выключал кнопки, тумблеры и регуляторы пеленгационной аппаратуры. Результаты передавал оператору дублирующей установки, принимал данные, полученные в районе вокзала, и, понимая, что дорога каждая секунда, торопливо бросал вознице:
— Прямо... налево... прямо... прямо... налево...
Фургон тащился медленно, не быстрее пешехода. Перед каждым домом возница придерживал лошадей, потом снова трогался в путь. Район поиска сужался метр за метром.
Хосоя знал: если радист не прекратит сеанс раньше чем через полчаса, то этого времени будет вполне достаточно, чтобы оказаться вблизи места, где действует вражеский радиопередатчик.
«Полчаса... всего лишь полчаса...» — лихорадочно билось у него в мозгу, как молитва.
Но небо, усыпанное, словно зернами риса, перемигивающимися звездами, не вняло его заклинаниям. Поработав десять минут, радиостанция умолкла.
Огорченно вздыхая, старший унтер-офицер вызвал на связь радиопеленгатор, двигавшийся со стороны вокзала. Оператор передал ему свои выкладки, и Хосоя, облизав пересохшие от волнения губы, склонился над подсчетами.
«Ничего страшного, — утешал он себя, — еще один такой сеанс, и птичка будет в клетке».
Из расчетов Хосоя было ясно, что точка, из которой выходит в эфир искомая рация, находится в районе Фуцзядань.
Через полчаса после доклада радистов об удачном пеленге полковник Унагами разложил на столе план Харбина. Пригладил его ладонью.
Вот он, квадрат, накладывающийся на Фуцзядань. Дома и лачуги, лавчонки и харчевни, тесно лепящиеся друг к другу, глухие заборы, узкие улочки, на которых двое рикш и те не разъедутся, — район, набитый китайцами, как сеть креветками. Красные лисы знали, в какую нору им забиться! Но чем хитрее упрятался зверь, тем больше славы охотнику, его перехитрившему. И он, полковник Унагами, чувствующий себя охотником, уже видит одну из промашек вражеских агентов.
— Подойди сюда, Синдо! — не поднимая головы, окликнул он сыщика-китайца, который, спрятав руки в рукава куртки, почтительно жался возле порога.
Китаец приблизился к столу. Ладони его еще глубже ушли в рукава.
— Это Фуцзядань, — положил Унагами длинные пальцы на карту. — Район тебе известный. Наши специалисты установили, что где-то здесь действует вражеский передатчик. Вчерашней ночью радист вошел в радиоконтакт со своими хозяевами в России. К сожалению, он слишком быстро ушел из эфира, и нашим пеленгаторам не хватило буквально нескольких минут, чтобы засечь точное местонахождение передатчика. Когда рация заработает снова — этого, наверное, не знает и сам радист, а уж мы и подавно. Поэтому время терять нет резона. Фуцзядань — район китайский. Европейцы туда заглядывают только в поисках экзотических ощущений. Вот ты и порыскай по Фуцзяданю, потолкайся по базарам, посиди в харчевнях, порасспроси своих соплеменников — не попадались ли им на глаза странные белокожие, которых не интересуют ни гадальщики, ни тибетские врачи, ни сдобные булочки, ни дома любви и никакие другие китайские сладости.
Холодно смотря в понимающие собачьи глаза ищейки Синдо, он бросил командным тоном:
— Словом, ищи, Синдо, может быть, нападешь на след!
И, легонько ударив в спину, подтолкнул сыщика в сторону двери, бросил вслед:
— Будешь звонить мне по номеру триста тридцать семь и докладывать о результатах...
В мире в те дни, конечно, не набралось бы и десятка людей, знавших или хотя бы догадывавшихся о хитроумных ходах японского контрразведчика Унагами, о сыщике Синдо, шныряющем по запутанным улочкам Фуцзяданя, о смертельной угрозе, нависшей над людьми, чьи настоящие имена и чья истинная профессия станут известны лишь десятилетия спустя.
Мир интересуют глобальные проблемы. Вот и в те дни в разных странах разные люди строили самые различные догадки и прогнозы относительно завершения событий у озера Хасан и высоты Заозерная.
Временный поверенный в делах СССР в США К. А. Уманский телеграфировал наркому иностранных дел М. М. Литвинову:
«Лейтмотив прессы за последние два дня: наша решительность по отношению к японцам объясняется желанием связать в Маньчжурии японские силы и этим помочь китайцам. Эти предположения вызывают в самых широких кругах очевидный прилив симпатий к нам, которые, однако, мало отражаются в большой прессе, не желающей признавать рост нашего престижа и оттенять этим падение престижа США в Китае перед публикой... Только в отдельных херстовских газетах — прямое стравливание нас с японцами, надежда на ослабление обоих и прямо высказанное опасение роста нашего влияния на Дальнем Востоке. По существу инцидента большинство газет не становится на точку зрения нашей правоты и ссылается на «неясность границы».
Полномочный представитель СССР в Великобритании И. И. Майский информировал Наркомат иностранных дел:
«В порядке возобновления личного контакта после отпуска я был вчера в Форин Оффисе у второго постоянного товарища министра Олифанта, замещающего ушедшего в отпуск Кадогана. Олифант начал разговор с событий на Дальнем Востоке. Он долго добивался у меня, не является ли маньчжурский инцидент сознательным шагом с нашей стороны в целях создать диверсию для облегчения положения Китая. После того как я категорически опроверг версию, Олифант заметил, что английская информация подтверждает мое замечание. По сведениям Форин Оффиса, инициатива военных действий исходила от японцев. На мой вопрос, какова реакция британского общественного мнения на маньчжурские события, Олифант ответил, что общее настроение, господствующее как в широких кругах населения, так и в правительственных учреждениях, может быть сформулировано так: «Японцы сеяли ветер и теперь пожинают бурю. Они заслужили это». В свою очередь, Олифант спросил меня, не могут ли нынешние события разрастись в большую войну. Я ответил на это в духе инструкций Литвинова, подчеркнув, что хотя мы не хотим войны, но будем крепко защищать наши права и нашу территорию».
10 августа между Советским Союзом и Японией была достигнута договоренность о прекращении военных действий с 12 часов дня 11 августа по местному времени, с оставлением советских и японских войск на рубежах, которые они занимали в 24 часа 10 августа.
12 августа временный поверенный в делах СССР в Японии К. А. Сметанин телеграфировал в Москву:
«В прессе произошел некоторый перелом. Та свистопляска, которая была в течение последних десяти дней вокруг инцидента, сменилась спокойной информацией о событиях. Конечно, это до первого удобного случая для новой травли нас».
В харбинской резиденции полковника Унагами зазвонил телефон.
Полковник снял трубку.
— Это я, Синдо, — услышал он голос своего агента.
— Ты что-то хочешь мне сообщить? Я тебя слушаю, — поторопил сыщика полковник.
В трубке звучал шепоток, — вкрадчивый и быстрый:
— Напал на след: белый человек, очень подозрительный, находится сейчас в Фуцзядане, в одном из домов на улице Рыбной.
— Номер дома? — требовательно бросил в трубку полковник.
— г Точного адреса пока не установил. Помешала обстановка на улице... Однако веду наблюдение...
— Желаю успехов, — оборвал полковник сыщика. — Позвонишь, когда узнаешь точный адрес.
Унагами ударил ладонью по рычагу телефона, оборвав связь. Догадки агента его не интересовали. Ему нужны были только факты. Конкретные и неопровержимые.
НУЖЕН ТРОЯНСКИЙ КОНЬ
Сергей жил в районе каботажной гавани со странным названием Ковш. По рекомендации своего прямого начальника Антона Луйка ему удалось снять за умеренную плату мансарду в домике, принадлежавшем госпоже Самсоновой — вдове царского генерала, зарабатывавшей на жизнь шитьем мешков для англо-датской транспортной фирмы «Вассард». Своим жильцом госпожа Самсонова была вполне довольна: вежливый, тихий, аккуратно платит за квартиру. Ну а если молодой человек время от времени проводит ночь вне дома, то на то он и молодой человек.
В тот день, нечетный по своему числу, Сергей согласно инструкции ровно в пять часов вечера подошел к окну мансарды. Внизу лежала пыльная улица, освещенная косыми лучами вечернего солнца. Никого, кроме кур, копающихся в пухлой пыли, он не заметил. Сергей придвинул к окну кресло-качалку. Заложив руки за голову и закрыв глаза, он легонько раскачивался, стараясь ни о чем не думать. Но попробуй не думать, если в тихом поскрипывании плетеной качалки слышится неотвязное: придет — не придет... придет — не придет?..
Минут через десять Сергей встал, вновь бросив взгляд за окно.
На ухабистой улице мало что изменилось. Только куры куда-то пропали и пыль в закате солнца из красноватой стала пурпурной, да на скамеечке перед домом напротив сидел молодой китаец.
Это был рикша Лин. Впрочем, поди догадайся, что худощавый длинноногий китаец, покуривающий сидя на лавочке под окнами тесового дома, — рикша. Пришел Лин налегке, оставив свой двухколесный миниатюрный экипажик где-то в надежном месте, под присмотром верного человека.
Невинное высиживание Лина на скамеечке означало: сеанс связи не отменяется. Но Лин сегодня без коляски... Значит, ему, Сергею, предстоит отправляться в Фуцзядань собственным ходом.
Сергей отворил форточку. Для Лина это было знаком, что его информация принята к сведению, а потому он должен, не теряя времени, ретироваться.
Когда Сергей вышел из дома, Лина уже нигде не было видно. Но Сергей знал: как ангел-хранитель, Лин незаметно следует за ним по улицам. А в Фуцзядане, где шныряет всякий народ, гораздо спокойнее на душе, когда за спиной у тебя — бдительный защитник, всегда готовый прийти на помощь.
Сергей, следуя обычным маршрутом, прошел мимо переулка, в котором стоял дом господина Гу Таофана, миновал серый каменный особняк, затем еще два-три домишка, обнесенных донельзя высокими заборами, и наконец свернул в следующий переулок. Прошагав его насквозь, обогнул угловой дом, потом, впервые за всю дорогу обернувшись назад, юркнул в тесный закоулок и через лаз в заборе, по тропке, вьющейся между кустами в зарослях шиповника, выбрался к знакомой уединенной фанзе.
Лю пока еще не пришла. В ожидании ее Сергей присел на чурбак, врытый возле входа в фанзу, щелкнув зажигалкой, закурил.
В померкшем небе клочками тлеющей ваты алели облака, подсвеченные упавшим за горизонт солнцем. По-маньчжурски быстро набегали сумерки.
Лю между тем все еще не было.
Наконец с дорожки, ведущей к фанзе от дома господина Гу, донесся слабый звук шагов. Нет, не слабый — тишайший, почти сливающийся с шорохом деревьев. Наверняка это был кто-то из своих, однако Сергей на всякий случай спрятал в пригоршне сигарету.
— Это я, Лин, — услышал он глухой шепот.
Подобного ни разу еще не случалось. Обычно Лин доводил Сергея до его рабочего места, а сам оставался на улице.
— Что произошло? — удивился Сергей. — Почему ты здесь?
— Хвост, — односложно ответил Лин. — 3а тобой увязался хвост, — несколько детализировал он свое объяснение.
— Ты не ошибся?
— Какая может быть ошибка, если ты на Торговую — и сыщик туда же. Ты повернул на Сунгарийскую — и он за тобой.
Сергей жадно затянулся окурком.
— Я его узнал, — продолжал Лин, — это тот самый тип, которого привозили к японскому полковнику из Чанчуня. Помнишь, я тебе о нем рассказывал? Ушел ты от него в проулок красиво, он заметался, но... поздно. Я же долго держать его под наблюдением не мог, нужно было предупредить кого следует, в том числе и тебя, конечно. Оставил его на Рыбной, а сам — на Сунгарийскую, перебросился несколькими словами с товарищем Гу — и к тебе...
— Значит, на связь сегодня выходить не буду? — спросил медленно Сергей.
— Товарищ Гу полагает, что до самого страшного еще далеко, — ответил Лин. — Во-первых, агент только напал на твой след, а где именно ты сейчас укрываешься, этого он не знает. Во-вторых, японцев прежде всего интересуют твои контакты. Они хотят пройтись тайком по всей цепочке, а когда доберутся до Дракона, вот тогда и сокрушат нас всех одним ударом. Сегодня этого не случится. Так считает товарищ Гу. А чтобы спутать японцам все их карты, он предлагает такой план. Ты уходишь отсюда тем же самым путем, каким пришел. Только, когда выберешься на Сунгарийскую, вместо того чтобы подниматься вверх по улице, спустишься по ней вниз, к реке. Там увидишь мостки, с которых прачки стирают белье. Возле мостков тебя будет ждать товарищ Чжао. Ты с ним незнаком, но он тебя знает в лицо. Чжао перевезет тебя в джонке на другой берег. Туда же еще один наш товарищ переправит твою рацию. Так что на связь ты выйдешь...
— А сыщик?
— Сыщик, естественно, увяжется за тобой, — невесело отозвался Лин. — Но ты не тревожься, мы им займемся. А теперь я пойду. Минут через пятнадцать уходи и ты.
Сергей молча кивнул.
Между тем окончательно стемнело. Сергей дождался, когда минет ровно четверть часа с минуты ухода Лина, и в обход кустов, вдоль забора, выбравшись из лаза и осторожно ступая, дошел до выхода из проулка. Прежде чем выйти на улицу, он, припав спиной к стене, украдкой выглянул из-за угла.
Агент притаился за деревом. Потом, вероятно решив, что пора сменить наблюдательный пункт, не спеша перешел на другую сторону улицы. Выждав, когда сыщик повернется к нему лицом, Сергей вихрем метнулся из проулка и, не давая агенту ни секунды на размышление, быстро обогнул угловой дом, затем походкой человека, задержавшегося в гостях, зашагал в сторону Сунгарийской.
За собою он отчетливо различал торопливые шаги шпика. Но ему, Сергею, ни к чему было оборачиваться, дабы удостовериться, кто именно идет за ним. Чувствовал себя Сергей совершенно спокойным, сознавая: товарищ Гу позаботится о сегодняшнем непрошеном провожатом...
«Ищейка Синдо», то удлиняя, то укорачивая шаги, прижимаясь к заборам и перебегая от дерева к дереву, крадучись преследовал свою добычу.
«На этот раз ты от меня не ускользнешь! — думал он с торжеством и злорадством. — Наверняка ты тот, кого мы ищем!»
Правда, когда объект наблюдения, оказавшись на Сунгарийской, почему-то двинулся не вверх, в сторону центра, как полагал сыщик, а вниз, по направлению к берегу Сунгари, Синдо на минуту заколебался.
«Куда это его понесло?» — недоуменно подумалось сыщику.
Но охотничий азарт и предвкушение крупной удачи взяли верх над минутным колебанием. Сунув руку в карман куртки, Синдо спустил предохранитель револьвера и, поджав сухие губы, устремился в погоню.
Белая рубаха виднелась в темноте, прореженной рассеянным светом редких фонарей. Европеец шел быстро, не оглядываясь, будто был убежден в полной своей безопасности.
«То ли слишком самоуверен, то ли чересчур беспечен», — думал Синдо, не спуская глаз со светлого пятна, маячившего далеко впереди.
«А может, вооружен, потому и спокоен?» — пришла другая мысль, и сыщик невольно сжал в кармане рукоятку револьвера.
«Какой дьявол несет его к реке? — озлобленно спрашивал себя Синдо, потягивая носом сырую свежесть ночного воздуха. — А что, если...»
Но тут он запнулся в своих размышлениях, ибо внезапно увидел: из прохода между домами нелегкая вынесла какого-то человека. Заслонив от глаз Синдо объект наблюдения, человек, ступая тяжело и твердо, неторопливо двинулся навстречу филеру.
Синдо, не выпуская руки из кармана, тоже шел навстречу надвигавшейся из темноты фигуре. Внезапно чьи-то тяжелые шаги раздались и за спиной...
Сыщик бросил быстрый взгляд через плечо, и у него неприятно и холодно заколола печень: еще одна темная фигура, неотвратимая, как беда, подбиралась к нему сзади.
Мгновенно оценив ситуацию, Синдо выхватил из кармана револьвер и метнулся к забору. Но перемахнуть через него ему не удалось. Кроме тех двоих, рядом оказался третий. Кошачьим прыжком бросился этот, третий сверху, с забора. Крепкие пальцы обхватили запястье руки, сжимавшей револьвер, а удар ноги в подбородок, безжалостный и ошеломляющий, повалил Синдо на землю. После другие руки воткнули ему в рот кляп и сноровисто его связали.
— Скорее мешок! — негромко приказал кто-то.
Синдо, оглушенный, мало что соображающий, почувствовал, как его затискивают в душную мешковину. Дальнейшее ощущал весьма смутно: мешок завязали, понесли, потом раскачали и бросили. Он почувствовал слабый удар, затем внезапную прохладу, с ужасом понял: «Вода!»
Потом...
Никакого «потом» для сыщика Синдо не было.
Вскоре после того, как тело грешного Синдо предали водной стихии, старший унтер-офицер Хосоя выловил из ночного эфира долгожданные позывные радиостанции русских.
Сообщив эту приятную и обнадеживающую новость оператору другой пеленгационной установки, он с энтузиазмом принялся за дело. Вновь неутомимо крутил регуляторы, нажимал кнопки, щелкал тумблерами, производил подсчеты, и возница, руководствуясь его указаниями, то придерживал лошадей, то опять устремлялся вперед.
Слышимость была отличная. Хосоя чувствовал себя едва ли не счастливцем. Он был в ударе, внутреннее чутье подсказывало ему, что сегодня он непременно выйдет на цель. И когда возница в самый неподходящий момент вдруг почему-то остановил лошадей, старший унтер-офицер взорвался:
— Почему остановился, сволочь? — крикнул он в сердцах. — Вперед!
— Вперед не могу, — спокойно ответил возница и пояснил с усмешкой: — Я — извозчик, а не лодочник, и у меня фургон, а не джонка.
— Что за шуточки? — взревев, вскинулся на него Хосоя, пулей выскочив из фургона.
И вот тут-то старший унтер-офицер Хосоя наконец понял, что возница ничуть не шутил и что злую шутку сыграли над ним те, на кого он охотился: фургон стоил у самой воды, впереди была река — водная преграда, как говорят военные. И из-за этого непреодолимого водного рубежа как раз и доносилась вражеская морзянка, уверенная и, как показалось Хосоя, даже насмешливая...
Утро, засиявшее над Харбином, было не из тех, что способно вселить бодрость и оптимизм в смятенную душу полковника Унагами. Неприятности в самом деле были чрезвычайно серьезными.
Началось то злополучное утро с раннего звонка старшего унтер-офицера Хосоя.
— Вчера ночью станция КВ-39 снова вступила в радиоконтакт с Благовещенском, — без особого энтузиазма доложил специалист по пеленгу.
— Надеюсь, на этот раз цель накрыта? — с внезапным волнением в голосе осведомился полковник.
На несколько мгновений на другой стороне провода воцарилось молчание. После, очевидно, набравшись смелости, старший унтер-офицер пролепетал:
— Осмелюсь доложить, господин полковник, КВ-39 сменила свое местонахождение.
Настроение полковника вмиг было испорчено.
— Как вас прикажете понимать? — «проворковал» он в телефонную трубку. — Что значит...
— На этот раз радист вел сеанс откуда-то из-за Сунгари, — помявшись, признался старший оператор передвижной пеленгационной установки.
Унагами с силой бросил трубку на рычаг.
Утренний завтрак, каким он был? Впавший в угрюмую задумчивость полковник этого вспомнить не мог. Да и не собирался он этого вспоминать. Занимало его другое... Явным казалось то, что, если тайная радиостанция изменила координаты, значит, он, полковник Унагами, допустил какой-то неверный ход и тем самым спугнул как вражеского радиста, так и тех, кто руководит его действиями. А при таком повороте событий нечего было и надеяться, что удастся выследить по одному красных бандитов и, захватив их врасплох, ликвидировать сразу всю банду вкупе с ее главарем-невидимкой.
Часа через два позвонил майор Яманаси.
— Унагами-сан, — начал он похоронным голосом, — агент Синдо, на котором мы с вами остановили свой выбор, не оправдал возлагавшихся на него надежд...
После подобного начала ожидать можно было чего угодно. Впрочем, Унагами-сан уже был готов к тому, чтобы услышать какую угодно плохую весть.
— Что, оказался курильщиком опиума? — мрачно предположил полковник.
Майор с глубочайшим вздохом разъяснил:
— Сегодня утром полиция извлекла из Сунгари мешок с утопленником.
— И утопленник этот — агент Синдо? — опять предположил полковник.
— Совершений верно, Унагами-сан! — уныло подтвердил Яманаси. — Видимо, его засекли... — Он снова тяжело вздохнул.
Ответного вздоха майор, однако, не услышал. Полковник Унагами не счел нужным вздыхать или каким-либо иным образом высказывать свое огорчение. Тигры, если даже они падают, оскользнувшись на узкой тропе над обрывом, никогда не теряют ни присутствия духа, ни достоинства. Тем более что, и сорвавшись вниз с тропы, тигр все равно приземлится на все четыре лапы. Так же и он, Макото Унагами, по прозвищу Уссурийский Тигр, не стушуется, не потеряет уверенности, а продолжит охоту и успешно ее завершит.
Проигравший — это еще не побежденный. Если игра, вернувшись к шахматным аллегориям, началась с гамбита и потеряна пешка, это вовсе не означает, что итог игры предрешен... Да и стоит ли вздыхать из-за одной выбывшей из игры пешки, даже проходной...
Этими мыслями полковник успокаивал себя все утро, и хотя понимал их весьма относительную справедливость, но зато, когда в середине дня он входил в кабинет майора Яманаси, у него не было уже ни малейшего сомнения насчет того, каким должен быть очередной ход.
«Итак, товарищ красный Икс, — обращался он в мыслях к своему неведомому противнику, — воспользуемся вашим нездоровым интересом к «хозяйству доктора Исии» и предпримем ход конем. Троянским конем, господин Невидимка!»
В кабинете Яманаси, кроме самого майора, полковник Унагами, к своему значительному неудовольствию, застал крайне антипатичного ему субъекта — подполковника Судзуки.
— Слышал, слышал о постигшей вас неудаче, — с сарказмом в голосе произнес подполковник, обмениваясь с Унагами дружеским рукопожатием и лучась милейшей улыбкой.
— Вы слишком торопливы в своих умозаключениях, уважаемый Судзуки-сан, — покачав головой, ответил полковник.
— Да что вы говорите! — воскликнул тот. — Радиста вспугнули, ваш агент ведет слежку в царстве теней... Если после всего этого вы хотите уверить меня, что у вас имеются какие-либо перспективы, то у господина Мацумуры по данному вопросу совершенно иное мнение. Идентичное тому, которого придерживаюсь я.
— И вы уже сообщили ему свое мнение? — не скрывая прилива злобы, процедил Унагами.
Судзуки развел руками.
— Ничего не поделаешь — служба! — почти добродушно рассмеялся он и с иронией в голосе полюбопытствовал: — Сколько времени вы уже потеряли?
— А вы, подполковник, что, разучились считать? — прищурился Унагами, вызывающе не поддерживая шутливого тона собеседника.
Лицо Судзуки тоже посуровело, иронический тон исчез.
— Господин Мацумура полагает, что неудача, постигшая вас, — результат вашей медлительности, — сказал он тоже сквозь зубы.
Оба обменялись крайне неприязненными, короткими взглядами.
— Думаю, что Мацумура-сан получил информацию не из самого чистого источника, — произнес наконец полковник Унагами. Затем повернулся к Яманаси. — У меня возникла весьма плодотворная идея, — сообщил он с подъемом в голосе.
— Новый план? — вопросил майор, изящно пощипывая тонкие усики.
— Да, новый план, — подтвердил полковник, — и не будь я Унагами, если на этот раз преступники не попадутся в ловушку.
— А вы не переоцениваете себя, полковник? — вмешался Судзуки.
— Переоцениваю? — Унагами окинул подполковника ядовитым взглядом. — Тогда, прошу вас, возьмите операцию в свои руки и ликвидируйте эту бандитскую нечисть! — прошептал он через внезапный приступ кашля. — Чтобы бросать в тюрьму и расстреливать, большого ума не надо! А вот для того, чтобы работать мозгами, нужно иметь соответствующую голову на плечах!
— Вы забываетесь, полковник! — возмутился Судзуки.
— Да, да, именно: нужно иметь голову на плечах! — членораздельно повторил Унагами. — Именно голову, а не...
Майор Яманаси поспешил разрядить атмосферу:
— Что вы предлагаете, Унагами-сан? — спросил он учтиво.
— Я не предлагаю, а делюсь с вами своими соображениями, — остывая, ответил полковник. — Что вы скажете, если в Харбине начнет действовать еще одна подпольная группа коммунистического толка?
— Какой-то бред! — снова вмешался Судзуки.
Унагами и бровью не повел в его сторону.
— Руководитель этой группы, — он обращался исключительно к Яманаси, — должен каким-то способом войти в контакт с главарем шпионской шайки, которая нас интересует. А начнем мы с того, что вы, господин Яманаси, нанесете еще один визит в разведшколу. Вручите майору Оноуци и однофамильцу нашего уважаемого подполковника, капитану Судзуки, письмо, которое я напишу. Пусть они подберут человека, подходящего нам по всем статьям. Вы лично побеседуете с этим кандидатом на роль руководителя группы подпольщиков и ночью перевезете его в харбинскую тюрьму. С начальником тюрьмы я обо всем договорюсь лично, а тем временем вы, майор, отправитесь в Бинфан, в «хозяйство доктора Исии». Встретитесь там с комендантом охраны и поставите его в известность, какая птица будет доставлена в Бинфан с очередной партией заключенных.
Яманаси внимательно слушал.
— Далее события развернутся следующим образом: наша «птичка» подберет себе двух-трех партнеров — желательно из тех, кто так или иначе был до своей поимки связан с харбинскими коммунистами, — и вместе с ними «выпорхнет» из-за колючей проволоки. Так называемому руководителю будущих диверсантов — именно к этому он их будет призывать — дадите мой телефон. Как?
— Все ясно, — ответил майор не без одобрения.
— Это еще не все, — продолжил полковник Унагами. — Свяжитесь с политической полицией и возьмите у них список лиц, подозреваемых в связи с коммунистами. Список должен быть коротким — три-четыре фамилии. Эти люди нам пригодятся...
— Весьма... перспективно, — потерев затылок ладонью, признал подполковник Судзуки. — Беру свои слова назад... Кажется, я погорячился...
УЖАСЫ ТАЙНОГО ХОЗЯЙСТВА
Шэна Чжи трижды приводили на допрос. И трижды в беспамятстве выносили. Потом о нем словно бы позабыли: в течение целой недели ни разу не вызывали к следователю, а в начале следующей вообще перевели в общую камеру.
В камере, напоминавшей по размерам вагонное купе, умещалось шестеро заключенных: четверо на двухъярусных нарах и еще двое — на полу, в проходе. На ногах у каждого были надеты тяжелые кандалы.
Народ в камере Шэна подобрался схожий характерами — все угрюмые, неразговорчивые. Да и о чем могли говорить друг с другом, если каждый из них о своем прошлом и о том, что привело его в тюрьму, предпочитал не распространяться. И к чему вести тягостные беседы? А о будущем своем соседи Шэна по камере знали не больше, чем и сам Шэн. Как и он, ничего благоприятного для себя в нем не усматривали.
Сблизился Шэн лишь с Сеем Ваньсуном — широкоплечим, средних лет мужчиной с округлым флегматичным лицом. Сей тоже не отличался излишней разговорчивостью, однако кое-какими подробностями из своей жизни на свободе все-таки с Шэном поделился.
Он работал школьным учителем в маленьком пристанционном поселке, расположенном неподалеку от приморского города Нинбо. В то утро Сей, как обычно, отправился в школу, стоявшую на отшибе, за переездом. Пропустил поезд, следовавший из Ханчжоу, и уже намеревался перейти через линию, когда внезапно внимание его привлекли самолеты, приближавшиеся со стороны моря. Он удивился. В самом деле, что нужно самолетам в этом районе, столь отдаленном от крупных центров?
Между тем самолеты, сделав круг, пронеслись над поселком, едва не касаясь крыш. Когда они зашли на новый вираж, Сей обратил внимание, что к их крыльям прикреплены какие-то коробки, из которых вылетают и распыляются в воздухе крохотные мутные облачка.
Сделав еще несколько заходов, самолеты скрылись за горизонтом. Сей забеспокоился. Самолеты были явно японские, а японцев он хорошо знал. От этих «заморских дьяволов» ничего, кроме несчастий, ждать не приходится.
Вечером, встретившись с соседями, Сей долго говорил с ними о странном визите сюда японской авиации. Предположения высказывались разнообразные, однако ни одно из них нельзя было принять безоговорочно. Ясно было только: самолеты что-то сбрасывали.
Впрочем, на следующее утро интерес к загадочному валету ослаб, а еще через два-три дня о нем вообще перестали вспоминать.
Тем временем нагрянули беды, которые вскоре поглотили внимание всего местечка: один за другим начали заболевать люди.
Болезнь начиналась всегда внезапно и остро. Сперва человек чувствовал, что его знобит, потом озноб усиливался, одновременно быстро поднималась температура. Больной жаловался на головную боль, на судороги в мышцах, на ломоту в суставах. Язык распухал, покрывался белым налетом.
— Так, как если бы его натерли мелом, — рассказывал Шэну Сей.
Во рту у заболевшего пересыхало, речь становилась бессвязной, неразборчивой, походка — неуверенной. Человека терзали какие-то страхи, ему все время хотелось от кого-то бежать. Наконец, больной впадал в беспамятство и умирал.
«Чума!» — повторяли охваченные отчаянием и страхом жители поселка.
В семье Сея первой жертвой «черной смерти» стал новорожденный сын. На следующий день умерла десятилетняя Ли, а ночью та же участь постигла жену. Горе пришло не только в их семью. Эпидемия чумы в течение недели унесла сто пятьдесят человек.
Медкомиссия, прибывшая из Шанхая, начала исследовать причины эпидемии. Обстоятельства выглядели загадочными: по обыкновению чума появляется вначале у крыс, а на этот раз врачи не обнаружили ни одного больного или же мертвого грызуна.
Загадку разгадал профессор Шанхайского университета Ван Ин. Собрав информацию среди местного населения, он приступил к поиску ответов на два основных, по его мнению, вопроса: какая связь между внезапной эпидемией и появлением в этом районе японских самолетов? Что содержалось в таинственных коробках, которые, как единодушно утверждали местные жители, были прикреплены к плоскостям японских бипланов марки «кавасаки»?
Подозрения профессора в том, что к распространению эпидемии причастны японцы, подтвердил не подлежащий сомнению факт: множество зачумленных блох он обнаружил в поле. Предположить, что туда их занесли какие-либо крысы, было нелепо. Во-первых, крысы никогда не убегают далеко от жилья человека, а во-вторых, блохи слишком вольготно чувствуют себя в шерсти грызунов, чтобы беспричинно покинуть своих носителей.
Заявление профессора Ван Ина вызвало, разумеется, немало комментариев. Однако лишь среди местного населения и прибывших на помощь шанхайских врачей. Китайские же газеты, выходящие в Шанхае, находясь под бдительным контролем японцев, не обмолвились ни единым словом о подозрениях Ван Ина, ограничившись лишь описанием того, как протекает эпидемия.
— Японцы поломали всю мою жизнь, — шепотом говорил Шэну Сей. — Я поклялся, что буду им мстить, пока меня носит земля...
Беседовали они исключительно по ночам, когда камера погружалась в сон. Голова к голове лежали, скрючившись, на изодранных циновках в проходе между нарами и шептались.
— Послушай, за какую провинность тебя-то арестовали? — спросил как-то Шэн у Сея.
Тот порывисто привстал на локте.
— Если ты будешь задавать подобные вопросы, я могу подумать, что ошибся в тебе и что ты — подсадная утка, — с укоризной сказал он Шэну.
Минутой позже добавил, как бы извиняясь:
— Я ведь не спрашиваю у тебя, какими судьбами попал сюда ты? Вот и ты не спрашивай. Разве тебе неизвестен завет наших предков: и у окон есть глаза, и у стен есть уши, а когда беседуешь в поле, помни, что и трава может подслушать?
Сей умолк, и больше они не обменялись в ту ночь ни единым словом. А под утро дверь их камеры со скрежетом отворилась.
— Заключенные Фу Чин и Сей Ваньсун — на выход! — раздался властный и сытый голос надзирателя.
Длинный сводчатый коридор тускло освещали электрические лампочки, ввинченные в потолок через равные интервалы. Шэн и Сей подстроились к цепочке арестантов. С трудом переступая закованными в кандалы ногами, они в сопровождении вооруженной охраны вышли на глухой тюремный двор.
Едва брезжил рассвет. В молочных сумерках различались три тюремные автомашины, стоявшие наготове возле железных ворот. Японский унтер-офицер в белых гетрах жестами указывал заключенным, кому из них в какую машину садиться. По воле этого замухрышки в белых гетрах Шэн и Сей попали в разные машины.
С силой сжав руку Шэна, Сей прошептал на прощанье:
— Может, еще и встретимся!
Вскоре тюремные машины тронулись в путь. Зарешеченные окна были выкрашены масляной краской, и заключенным оставалось только строить догадки, куда их везут.
Примерно через час машины остановились, и узникам было велено выгружаться.
Выбравшись из машины, Шэн снова увидел глухой внутренний двор, отличавшийся, правда, от того, который он часом раньше покинул. Только размерами новый двор был меньше. Потом Шэн очутился в тюремной камере, но не было в ней ни коек, ни нар. Люди лежали вповалку на холодном бетоне. Шэн, найдя свободный пятачок, тоже улегся, забывшись в тяжелом полусне.
После побудки и скудного арестантского завтрака Шэн начал знакомиться с сотоварищами по камере.
Выл среди них столяр Мао из Цицикара, который, приютив на ночлег в своей фанзе двух партизан, был выдан осведомителем жандармам. Был учитель Ван Линфу из Чанчуня, который во время урока оказал своим ученикам, что величайшим несчастьем для Китая является соседство с Японией. Был хозяин москательной лавки из Гирина Юань Ханки, схваченный за то, что в письме своему старому другу неодобрительно отозвался о японцах, назвав их оккупантами. Был харбинский фотограф Су Бинвэй, подозреваемый в принадлежности к коммунистической партии.
— Тебе тоже не повезло, друг, — сказал Су Бинвэй, покачав бритой головой. — В жутком ты месте очутился...
Шэн был убежден, что находится в самой обычной тюрьме, где его будут держать до суда.
— Вы что, уже знаете свои приговоры? — спросил он у Су Бинвэя.
— Приговоры? — блеснул глазами Су. — Здесь сидят без приговоров. Здесь, — закусив губу, прибавил он, — ждут своего конца.
— Какого еще конца?
— Того самого, одного-единственного, — с горечью сказал Су. — Смерть здесь ждут. — И он понурил голову. — Я-то здесь недавно, — проговорил через силу, — а вот они, — окинул взглядом других узников, — могут тебе кое-что продемонстрировать. Ну-ка, Мао Чжун, Ва Ю, покажите ему свои руки.
Шэн с содроганием смотрел на вытянутые в его сторону руки с пальцами... Нет, пальцев он не увидел. Вместо пальцев торчали почерневшие кости. С болью в сердце вглядывался Шэн в лица этих людей.
«Что с ними творили? — мучительно думал он. — Сдирали кожу с рук? Пытали?»
— Эксперименты, друг, научные эксперименты, — говорил Су. — Для японцев мы нелюди, для японцев мы подопытные животные...
— Так, так, — скрипучим голосом подтвердил старый китаец Ва Ю.
— Это результаты обморожения, — пояснил Су, когда старый Ва Ю спрятал под мышки свои изуродованные руки. — Японцы проверяют тут многое... Ну и устойчивость человеческого организма к морозу. Беднягам под страхом пули приказали окунуть руки в воду, а потом держать их на холодном ветру при температуре минус двадцать градусов. Через полчаса пришел Иосимура со своей бамбуковой тросточкой, приказал вытянуть руки вперед и принялся простукивать пальцы тросточкой. Если пальцы издавали деревянный отзвук, это значило, что обморожение полное, и тогда он отправлял человека в камеру. Ну а если он слышал приглушенный призвук, то обморожение считалось неполным, и тогда Иосимура отправлял заключенного в специальную камеру, чтобы опробовать на нем различные средства против обморожения. Они, ясное дело, ищут способы, как лечить своих обмороженных солдат. Соображаешь, для чего им это нужно? К войне готовятся! С Россией! Там сильные морозы...
— Что же здесь такое? — помрачнел Шэн. — Тюрьма? Или... больница какая-то?
— Японская фабрика смерти, — коротко отозвался Су. — Называется: подразделение номер семьсот тридцать один. Здесь японцы готовят бактериологическую войну. Мечтают научиться вызывать эпидемии. В Китае, в России, в Америке и кто знает, где еще...
— А тюрьма?
— Тюрьма им нужна для нас. Мы кто? Мы уже нелюди. Животные. На нас все и испытывают. Сгоняют сюда людей, мужчин, женщин, из Китая, из Маньчжурии, из Монголии, а тот, кто сюда попал, живым отсюда уже не выберется. Одна надежда — на войну с Советским Союзом. Когда японцам всыпят как следует, тогда и мы, быть может, окажемся на свободе. Если доживем...
— А что на нас испытывают?.. Кроме мороза?
— Заражают болезнями, следят, как организм борется с ними. Колют всяческие лекарства, сыворотки, прививки делают...
— Значит, все-таки потом лечат. А что бывает с заключенными после того, как их вылечат? Выпускают?
— Ну и простак ты, парень, — вздохнул Су. — Излечат от одной хвори, сразу же заражают другой, потом третьей и так далее. Но чаще всего и одной бывает достаточно. Редко когда человек выдерживает больше. К тому же люди изнурены, организм ослаблен. А потому смерть ждет каждого, кто сюда попал. Да и не могут японцы никого освободить. То, что тут творится, — военная тайна, ясно?
— Давно ты уже здесь, Су? — дрогнувшим голосом спросил Шэн.
— Всего десять дней, немного. Но зато много услыхал от товарищей. Их уже нет. Все погибли. Кроме трех обмороженных, этих... Их японцы оставили в покое до зимы, когда можно будет продолжить опыты. Остальные в этой камере все новички...
Су Бинвэй внезапно прервал свой рассказ, настороженно прислушался.
— Смирно! — громко выкрикнул он, услышав тяжелые шаги перед дверьми камеры.
Все заключенные вскочили на ноги, вытянувшись в струнку. Заскрежетал ключ в замке, у порога появились двое японцев, одетых в белые халаты, а за ними сошли двое вооруженных охранников, держа карабины на изготовку.
Тихо поговорив о чем-то между собой, одетые в белое японцы взялись за работу. Один из них подходил поочередно к каждому из узников, осматривал его, приказывал открыть рот и высунуть язык, оттягивал веки, ощупывал мышцы. После каждого осмотра он иногда просил своего коллегу записать номер заключенного.
— А этот? — кивнул японец в сторону Шэна. — Еще без номера?
— Так точно, — ответил Су. — Это новенький, прибыл сегодня на рассвете.
— Дать ему номер и записать! — бросил японец своему коллеге.
Когда двери за японцами закрылись, Су тяжело прислонился спиной к стене и внимательно посмотрел на Шэна. И по безысходному и больному выражению его глаз Шэн понял, что надвигается нечто неотвратимо-страшное. На лицах своих товарищей по камере он тоже прочел лишь одно: тупое, безразличное отчаяние приговоренных к смерти.
Шэн снова перевел взгляд на Су.
— Записали только шестерых. А с какой целью?
— Вероятно, готовится очередной эксперимент, — бесцветным голосом отозвался тот. — Ты тоже пойдешь... Будут вас заражать какой-нибудь болезнью. Другого здесь ожидать не приходится.
Вновь воцарилась тревожная, застойная тишина.
— Ты болел какой-нибудь заразной болезнью? — подал, наконец, голос Су и, оторвав взор от узкого зарешеченного оконца, находившегося под самым потолком, посмотрел на Шэна: — Тебе делали прививки?
— Нет, ничем таким я вроде бы никогда не болел. Но в прошлом году мне делали прививку от брюшного тифа.
О том, что прививку эту делали ему на погранзаставе, по ту сторону границы, Шэн, разумеется, умолчал.
— Если будут тебя об этом спрашивать, — предостерег Су, — не признавайся, что у тебя есть прививка.
— Спасибо, Су, я поступлю так, как ты советуешь, — ответил Шэн и добавил задумчиво: — Тебя тоже записали. Выходит, пойдем мы вместе?
— Неизвестно, — отрезал Су. — Здесь никогда и ничего не известно. Завтра увидим.
Но Су Бинвэй ошибся. Все стало ясно в тот же день.
Сперва Шэна вызвали в тюремную канцелярию, где писарь — тоже из заключенных — уведомил его, что с этой минуты он не человек по фамилии Фу Чин, а узник номер 1933. Здесь же, в канцелярии, вертлявый арестант пришил к куртке Шэна желтый прямоугольник с черными цифрами порядкового номера.
— Давай обратно в камеру! — приказал Шэну надзиратель, равнодушно наблюдавший за этой процедурой.
Не успел Шэн опомниться и перемолвиться словом с Су Бинвэем, как двери камеры открылись вновь и надзиратель выкрикнул номера всех шестерых.
Встали, покорно и молча вытянулись в шеренгу перед дверьми. Судя по всему, такие же шеренги выстраивались сейчас и в других камерах. Шэн не ошибся. Вскоре по коридору цепочкой проследовали наружу около пятидесяти человек.
Заключенным приказали встать в колонну по двое и вывели их на тюремный двор, где узников ожидали японцы в белых халатах, сгрудившиеся возле длинного стола, на котором поблескивали шприцы и белели большие коробки с ампулами.
Двое охранников спешно начали делить колонну на небольшие группы, а когда закончили, высокий усатый японец — очевидно, самый главный здесь — отдал приказ:
— Каждая группа выстраивается в шеренгу, и по очереди вы будете подходить к столу, предварительно засучив рукава.
Шэн обратил внимание, что каждой группе делали уколы, набирая вакцину из ампул с разной по цвету маркировкой, а последняя шестерка, в которую входил и Шэн, вообще не получила никаких уколов.
— Не бойтесь, — успокоил заключенных высокий японец, уловив зарождавшийся в группах ропот. — Это прививка против холеры. Хотя вы и не стоите того, чтобы о вас столь прилежно заботились, японские власти хотят с помощью профилактических прививок оградить вас от опасности заболеть холерой. Когда вернетесь домой, можете быть совершенно спокойны: отныне холера вам не страшна. Да! Если кому-либо из вас уже делали в прошлом прививки — выйдите из строя!
Из строя не вышел никто. Охранники велели заключенным опять построиться в колонну по двое и развели их по камерам.
Шэн, вероятно, родился под счастливой звездой. Прививка, которой он инстинктивно боялся, чувствуя в ней нечто недоброе, ему по непонятным причинам сделана не была, а на следующий день один из надзирателей отрядил его убирать коридор, сказав, что теперь это его каждодневная работа здесь, в лагере.
Уборщик же в тюремной табели о рангах считался фигурой не из последних: он имел возможность свободно передвигаться по коридорам, время от времени мог разживиться лишней миской баланды...
Однажды Шэн вызвался починить неисправную электропроводку. После ремонта Шэна вызвали в канцелярию. Начальству его работа понравилась, и ему велели привести в порядок поврежденный крысами кабель в подвале. Это задание он тоже выполнил. Аккуратно и быстро.
Вскоре нашлась новая работа, и мало-помалу Шэн обеспечил себе практически полную беспрепятственность в передвижении по всей тюрьме.
Однако его надежды на то, что он когда-нибудь вырвется на свободу, угасали день ото дня. Тюрьма охранялась надежно. Но даже не в тщательной охране было дело.
Время от времени Шэн заглядывал через глазок в камеры.
Он видел лежащих на бетоне людей, закованных в кандалы, умирающих в муках. Из скупых реплик, которыми обменивались заключенные, Шэн очень скоро уяснил, что каждого узника без исключения подвергают здесь какому-либо эксперименту. Будь ты электрик, уборщик, разносчик пищи — все равно рано или поздно тебя сменит кто-то другой, а ты не избегнешь общей участи.
Шэн видел истекающих кровью узников, которых привозили с так называемых маневров, то есть с испытательных полигонов, где на заключенных сбрасывали бомбы, начиненные бактериями. Он видел людей, запертых в наглухо закрывающиеся изоляторы, людей, умирающих в чумном удушье, мечущихся в холерном бреду, иссохших от голода, сплошь покрытых кровоточащими язвами, обессиленно валяющихся на жестком пыльном бетоне.
Особенно ему запомнилась одна женщина, баюкавшая в углу камеры младенца. Шэн узнал, что ее привезли несколько дней назад и что уже в тюрьме она родила ребенка.
Через трое суток в камере, тупо уставившись в пол, сидела она уже одна. Ребенок умер. Судьбу его вскоре разделила и мать. Женщину включили в экспериментальную группу, заразив бубонной чумой.
Все левое крыло тюрьмы полностью предназначалось для инфекционных больных. Там в маленьких камерах, похожих на склепы, содержались зараженные чумой, холерой, брюшным тифом, паратифом, сибирской язвой, сапом, бруцеллезом, туляремией. Смертность среди них была катастрофической. Ежедневно по утрам специальная группа заключенных выносила из камер тела, грузила в ящики и транспортировала в крематорий, разместившийся неподалеку от тюрьмы. Густой желтый дым жирно клубился над высокой трубой.
«Фабрика смерти» работала на полную мощность, безудержно поглощая новые и новые жертвы.
Однажды в очередной камере Шэн увидел женщину, умиравшую от чумы. Он едва успел отскочить от глазка — придав лицу безразличное выражение, к дверям камеры подошли двое. Один из них, тюремный врач, объяснял своему гостю, каким образом больная была заражена чумой.
Разговор шел на японском. Шэн понимал далеко не все, но суть он уяснил.
— У нее теперь идет последняя стадия болезни, — говорил глубокомысленно врач. — Видите? Нервно и бессмысленно бродит от стены к стене, что-то бормочет... лицо покраснело... Не правда ли, похожа на пьяную? Через несколько часов, держу пари, упадет, чтобы уже никогда не подняться. А завтра — на свободу... через трубу крематория.
И снова рассмеялся, весьма довольный своим остроумием. Потом повернулся к своему спутнику.
— Должен вам сказать, — удивленно качнул головой, — исключительно выносливый экземпляр. Сначала ее заразили брюшным тифом. Переболела и выздоровела. Потом выпила воду с вибрионами холеры. Вовсе не заболела! И вот только чуме и удалось ее свалить. Очень выносливый организм. Правда, относительно холеры есть сомнения. Вероятно, у нее была прививка... «А какой конец ожидает меня?» — подумал Шэн, и сердце его невольно дрогнуло: неужели если и есть отсюда выход на свободу, то только через трубу крематория, как мрачно съязвил сейчас этот японец?
Однако смутную надежду на спасение поселил в нем Сей Ваньсун.
После того как их разлучили во дворе харбинской тюрьмы, Шэн встречался с Сеем нечасто, но если уж они встречались, то непременно тепло и радостно, как старые товарищи. Правда, перемолвиться им удавалось далеко не всегда — обычно встречи ограничивались улыбками, ободряющими друг друга, издалека, вскользь, дабы не вызвать неудовольствия надзирателей.
Сей тоже имел возможность передвигаться по тюрьме: администрация зачислила его в похоронную команду.
— Работа такая, что и врагу не пожелал бы, — торопливо поведал он Шэну во время одной из первых их мимолетных встреч. — Но зато у меня есть возможность выбираться за ворота тюрьмы.
При следующей встрече высказал наболевшее:
— Не знаю, как ты, а я все время ломаю голову: как бы сбежать из этой мясорубки!
— Ничего не выйдет! — тяжело вздохнул Шэн.
— Ничего не выходит только у покойников, а я пока еще живу! — произнес Сей и добавил сквозь зубы: — А умирать мне нельзя: не свел еще счеты с японцами!..
Было еще несколько встреч и разговоров урывками, на бегу. И вот как-то утром, когда, взобравшись на стремянку, Шэн менял перегоревшую лампочку в коридоре на втором этаже тюрьмы, мимо него прошел Сей Ваньсун.
— Жду тебя на лестничной площадке, — тихо, не поднимая головы, обронил он.
— Понял, — прошептал тот, также не глядя в сторону товарища.
Долго ждать себя Шэн не заставил. Через пять минут он уже стоял на лестничной площадке.
— Есть новости? — спросил он с тревогой и надеждой.
Прежде чем ответить, Сей извлек из нагрудного кармана две сигареты.
— Кури и слушай! — протянул он одну из них Шэну.
И, поглядывая по сторонам, зашептал, сбиваясь на скороговорку:
— Я готовлюсь к побегу. Может быть, побег не удастся, но лучше уж пусть меня подстрелят, чем подыхать, как крыса, которой подсыпали отраву. Бежим вместе, Фу Чин? А если боишься, то хотя бы мне помоги...
— Как ты себе это представляешь? — пробормотал Шэн. — Свой побег, мою помощь...
— У меня все продумано, — оживленно заверил его Сей. — Ты ведь электрик, так? Значит, можно придумать маленькую аварию на электростанции?
— Во-первых, как туда попасть? — нервно усмехнулся Шэн.
— Попадешь. Если ты согласен, скажи, и тогда я попробую сделать так, чтобы один из электриков, обслуживающих электростанцию, не вышел в ночную смену по болезни. Вместо него наверняка туда направят тебя. Вот тут-то все и произойдет... Теперь. Что затрудняет побег? Три обстоятельства: часовые, прожектора и колючая проволока под током. А если случится авария на электростанции? Тогда прожектора погаснут, под проволокой спокойно можно будет пролезть. Ну и, как ты понимаешь, авария неизбежно вызовет переполох среди часовых, а это поможет нам незаметно ускользнуть прочь. Что ты скажешь, Фу Чин?
Шэн жадно курил, не зная, что и ответить.
— Я тебе не сказал самого главного, — поколебавшись, продолжил Сей. — Сейчас по указанию большого начальства в лаборатории снимают копию с одного фильма. Мне сказал об этом мой сокамерник, он специалист по киноделу и работает в лаборатории. Для какого-то важного немца, приехавшего сюда. А знаешь, как называется фильм? «Экспедиция в Нинбо» — вот как он называется! Дорого обошлась мне эта их экспедиция!.. Я должен бежать, Фу Чин! Понимаешь? Должен!.. Признаюсь тебе под большим секретом: лаборант, рискуя жизнью, сделает еще одну копию. Для меня. Я обязан любой ценой сделать так, чтобы все честные люди узнали о чудовищных преступлениях, которые творят здесь японцы. А для этого нужно похитить копию фильма... Вот почему, Фу Чин, я должен бежать. Но бежать в одиночку просто не имею права. Ведь может случиться и так, что меня убьют. Тогда коробку с фильмом передаст в надежные руки мой товарищ по побегу. Вот почему я предлагаю тебе: бежим вместе. Фу Чин!..
Услышав такое признание, Шэн отбросил все сомнения.
— Рассчитывай на меня, Сей, — сказал он убежденно. — Я уйду отсюда с тобой. И сделаю для этого все.
Через три дня Сун, пробегая мимо, незаметно кивнул Шэну.
«Все готово!» — означал этот мимолетный кивок.
НОЧНОЙ ГОСТЬ
Пожилой капитан с простоватым, изрытым мелкими оспинами лицом крестьянина, непонятно по какой причуде судьбы облачившегося в офицерский китель с чужого плеча, покрутил ручку телефонного аппарата.
— Дежурный? — зло закричал он в трубку. — Соедините меня с майором Яманаси!
Слышимость на линии была хуже некуда. Вот и приходилось капитану надрывать голосовые связки.
— Господин майор? Это я, капитан Отохиме! Да, да, капитан Отохиме из Бинфана! — срывающимся фальцетом докладывал он. — Спешу вас уведомить, господин майор, что прошлой ночью птички выпорхнули из клетки!.. Что? Как думаю, когда они долетят до Харбина?.. Полагаю, уже сегодняшней ночью вы, господин майор, будете иметь счастье лицезреть своего протеже!..
Отохиме повесил трубку на рычаг и, тяжело отдуваясь, принялся вытирать носовым платком вспотевшие от напряжения затылок и шею. В ушах его еще звучало сказанное майором Яманаси: «Благодарю вас, капитан! Вы блестяще справились с заданием государственной важности!»
Слышать эти слова капитану было приятно. Тем более он надеялся, что когда-нибудь услышит от майора Яманаси: «Капитан! Поздравляю вас с внеочередным присвоением звания...» «Майор Отохиме!» — произнес капитан звучно и поднял вверх пухлый палец. Выпятил нижнюю губу. И долго еще стоял так в глубокомысленной задумчивости.
Тем временем майор Яманаси уже просил дежурного телефониста военной миссии соединить его с полковником Унагами.
— Рад за вас, Унагами-сан! — услышав знакомый голос, задушевно пробасил майор. — Первый ход вашей игры, судя по всему, удался. Подробности?.. О подробностях мы будем знать сегодняшней ночью. По крайней мере, так я надеюсь... Да, что называется, из первых рук. От него, конечно, от нашего подопечного. Адрес?.. Разумеется, он в курсе, что я буду ждать его в пансионате «Березка». Думаю, он появится, когда хорошенько стемнеет. Во всяком случае, господин полковник, как только он возникнет на горизонте, ха-ха... сразу же вас уведомлю. А пока еще раз с удачей вас, Унагами-сан!.. Вы все рассчитали верно, я убежден.
В самом центре Харбина стоял в те годы, да и в наши дни стоит, надежно отстроенный П-образный кирпичный дом в три этажа, выходящий фасадом на Гиринскую улицу.
На вывеске, прикрепленной сбоку от двустворчатых ворот, обитых оцинкованным железом, всякий, проходя мимо, мог прочесть название, отмеченное мягким лиризмом: «Пансионат «Березка».
Если верить документам, то в этом трехэтажном доме из красного кирпича действительно помещался пансионат, принадлежавший правительству Маньчжоу-Го. Однако на самом деле зданием распоряжались на паритетных началах командование подразделения № 731 и «токума кикан» — военная разведка.
Для Исии и его подручных пансионат на Гиринской служил своего рода секретной перевалочной базой.
Японский публицист Сэйити Моримура, проведший уже после второй мировой войны частное доследование по делу о преступлениях «дьявольской бригады», свидетельствует:
«Прежде чем отправиться в Харбин, служащие отряда на автобусах или грузовиках приезжали в «пансионат». Затем, переодевшись в гражданское платье, они выходили из ворот внутреннего двора и смешивались с толпой на городских улицах. По возвращении в отряд все это проделывалось в обратном порядке».
Далее в своей книге «Кухня дьявола» Сэйити Моримура пишет:
«Кроме «пансионата», в том же здании находились помещения, отданные нескольким военным организациям под канцелярии и гостиничные номера».
Моримура, однако, не совсем точен. Организация, в чьем ведении находилось здание, по сути, была одна: харбинский филиал специальной службы штаба Квантунской армии — главного органа японской разведки в Маньчжоу-Го. В стенах «канцелярий» контрразведчики проводили конфиденциальные встречи со своими агентами, а в «гостиничных номерах» агенты в случае необходимости могли укрыться от любопытных глаз. Что же в действительности представляет собой пансионат «Березка» — об этом в Харбине ведали лишь избранные. Майор Яманаси входил в их число.
Над одним из окон третьего этажа, выходящим на обширный внутренний двор, покачивалась, разгоняя быстро сгущающийся мрак, гирлянда электролампочек на провисшем проводе.
Яманаси, переодетый в белую фланелевую пару, сидел в плетеном кресле у окна, рассеянно поглядывая на дробящиеся в стекле блики света. На лацкане его пиджака алел в петлице цветок. На расстоянии вытянутой руки на низком лакированном столике матово темнел телефон. Майор знал: с минуты на минуту снизу, из проходной, должны позвонить.
«Если только не случилось что-нибудь непредвиденное», — размышлял он про себя, полируя ногти лоскутком замши.
Но ничего непредвиденного не произошло. В начале двенадцатого, как и ожидалось, раздался звонок.
— Китаец, которого вы ждете, пришел, — прозвучал в трубке доверительный голос.
— Пусть поднимется ко мне! — распорядился Яманаси.
Через несколько минут ночной визитер предстал перед майором. Это был мужчина в годах, с круглым флегматичным лицом. С того дня, когда Яманаси видел его в последний раз, человек этот внешне мало изменился, хотя времени прошло немало. Только одет он теперь был не в европейский костюм. Ныне на нем неопрятно висела жеваная черная куртка из саржи — грязная, ветхая; на ногах — брезентовые дешевые башмаки с деревянными подошвами.
Отвесив поклон, гость опустился на соломенный коврик возле двери. Подобрав под себя ноги, смежил веки. Ничего, кроме усталости, не выражало его желтоватое, с землистым оттенком лицо.
Яманаси понимающе усмехнулся. Вынул из бокового кармана пиджака помятую пачку сигарет «Золотой дракон». Подержал ее на ладони, словно взвешивая.
— Закури, чтобы мозги прочистились! — небрежно, как швыряют кость собаке, бросил он сигареты в сторону китайца.
Тот, не поднимая век, поймал коробку на лету.
— Спасибо! — обнажил в улыбке мелкие зубы. — Огонь у меня свой.
Он извлек из-за пазухи кожаный мешочек, развязав тесьму, вытащил из него обломок напильника, кремень и комок трута. Высек искру и, прикурив от затлевшего трута, затянулся сладковато-дурманящим дымом табака, приправленного опиумом.
С каждой затяжкой лицо китайца как бы свежело, в глазах заиграл живой блеск.
— Устал, как пес, — хрипло обронил он. — Всю дорогу от Бинфана то бегом, то ползком на брюхе. И ни жратвы, ни курева.
— Здесь тебе будет как в раю: и отоспишься, и отъешься вдоволь! — пообещал Яманаси и, помолчав, спросил: — Где второй?
— За Утунем наткнулись мы на заброшенную мазанку. Там он и прячется, — ответил китаец. Затянувшись сигаретой, добавил: — Мой напарник — человек бывалый. Ему не нужно доказывать, что в город безопаснее пробираться поодиночке.
Яманаси, внимательно слушая китайца, потянулся к телефонной трубке. Не сводя глаз с гостя, набрал номер, сказал:
— Унагами-сан, гость прибыл. Приезжайте, ждем...
Как только открылась дверь, китаец живо вскочил с потертого коврика, вытянувшись с почтительным вниманием.
Унагами окинул агента оценивающим взглядом. Покосился неодобрительно на дымящийся окурок, который тот смущенно пытался скрыть в кулаке. Затем повернулся к майору Яманаси.
— Вы уверены, что это, — повел подбородком в сторону агента, — как раз то, что нам необходимо?
— Думаю, да, — наклонил голову майор. — Еще раз могу напомнить данные из его послужного списка: успешно создавал фиктивные подпольные группы в Шанхае и Сучжоу. После его заслали в партизанский отряд, базировавшийся в районе озера Тайху. Итог — отряд ликвидирован.
— Было такое дело, — самодовольно выпятил губу агент.
Полковник пропустил эти комментарии мимо ушей.
— Майор, — посмотрел он на Яманаси, — а с чего именно он начнет работу в Харбине? Вы уже поделились с агентом нашими соображениями на этот счет?
— Мне хотелось сделать это в вашем присутствии, — ответил Яманаси.
— А ты что скажешь? — вскользь обратился Унагами к агенту. — У тебя лично есть какие-нибудь выходы на харбинских коммунистов?
— У меня лично нет, — с вежливой улыбкой произнес тот. — Но у «голубка», на которого господин майор мне настоятельно рекомендовал набросить сетку, у этого Фу Чина, моего сообщника по побегу, как мне думается, есть такие выходы. Правда, он крепкий орешек, но, думаю, рано или поздно все равно расколется. Слишком многим он мне обязан — свободой!
— А в дополнение получишь от нас кое-какие сведения еще о трех «голубках» — из тех, кого мы сильно подозреваем в связях с коммунистическим подпольем, — многообещающе сказал Яманаси.
— Та-ак! — понимающе щурясь, протянул агент. — Хотите, чтобы я сколотил подпольную коммунистическую группу? Такую же, как в прошлом году в Шанхае? Тогда... можете на меня положиться: будет в Харбине такая группа коммунистов-подпольщиков!
— Лжекоммунистов и псевдоподпольщиков, — уточнил полковник.
— Конечно! — отозвался агент. — А иначе как?
— Вот и чудесно, — утомленно констатировал Унагами. — Хочу надеяться, что ты действительно все понимаешь в нюансах... Однако запомни как молитву: все твои начинания должны сводиться к одной-единственной задаче — выйти на контакт с людьми, которые заинтересуются вынесенной тобой из Бинфана коробкой с копией фильма «Экспедиция в Нинбо».
— Я... понимаю, — отозвался агент. Однако на этот раз менее уверенно.
— Тогда, — продолжил Унагами, — раз ты все понимаешь, давай, не теряя времени, обсудим детали предстоящей акции.
— Майор! — обратился он к Яманаси. — Позвоните, чтобы нам принесли сюда бутылку сакэ, жареных орешков и какой-нибудь зелени... Поухаживаем за нашим драгоценным гостем. Тем более держу пари: он уже забыл, что такое сакэ и витамины...
Товарищ Гу терялся в догадках. И было от чего: из различных источников, по различным каналам, представляющим собой независимые цепи связных, в дом на Сунгарийской улице стала чаще и чаще поступать аналогичная информация о каких-то никому не известных, однако весьма активно действующих подпольщиках.
Для начала было принято решение подвергнуть всю эту информацию тщательной проверке.
Некоторые сообщения попросту не подтвердились. Две антияпонские акции — убийство офицера и пожар на складе с боеприпасами — действительно имели место, но, как выяснилось, были делом рук патриотов-одиночек.
Но все-таки она существовала, эта группа невесть откуда взявшихся борцов за свободу Китая. Подтверждением, тому служило следующее:
На базаре в Старом городе в выходной день были разбросаны листовки, призывавшие к борьбе против японских оккупантов и их прислужников из марионеточной клики Пу И.
«Каждый, кто может носить оружие, — говорилось в листовках, — переходи в освобожденные районы и вступай добровольцем в ряды китайской Красной армии».
Пачку таких же листовок безвестные смельчаки привязали к хвосту воздушного змея. Сотни горожан рассказывали, как среди белого дня прямо у них на глазах хвост зависшего в небе воздушного змея внезапно оборвался и над центральными улицами Харбина закружилась стая белых листков.
Далее: в пригородном районе Харбина Модягоу был совершен налет на полицейский участок. Трое в масках и с наганами ворвались под утро в помещение участка. Обезоружив несшего ночное дежурство капрала и захватив десять винтовок и ящик патронов, неизвестные исчезли. Так же внезапно, как и появились. На память о себе они оставили все те же листовки.
Последним было сообщение о попытке вывести из строя водонапорную башню, возвышавшуюся вблизи Биньцзянского вокзала. Правда, сама диверсия не удалась — повреждения, причиненные взрывом, были ликвидированы час спустя, однако взрыв слышали тысячи харбинцев. То есть, пропагандистский эффект этой акции был достаточно высоким. И опять же знакомая листовка, такая же, какие были брошены с воздушного змея, на этот раз приклеенная к стене водокачки.
Поначалу товарищ Гу предположил, что в Харбине начала действовать диверсионная группа, заброшенная штабом китайской Красной армии. Однако штаб армии на соответствующий запрос ответил в своей радиограмме отрицательно.
Не подтвердилась и версия о том, что все последние события — дело рук партизан некоего отряда, базирующегося вблизи Харбина.
«А не провокация ли это, затеянная японцами — большими мастерами по части всевозможных трюков?» — спрашивал себя товарищ Гу.
И сам же себе отвечал:
«Не похоже. Если бы это была провокация, руководитель группы прилагал бы старания к тому, чтобы выйти на связь с руководством подполья, а неизвестный не предпринимает никаких попыток в этом направлении и предпочитает действовать самостоятельно».
Оставался единственно возможный вариант: какой-то коммунист, потерявший связь с организацией или, возможно, приехавший из другого города, создал собственную группу.
Заручившись согласием подпольного центра, товарищ Гу дал связным задание: выяснить, что собой представляет эта группа и что за человек возглавляет ее.
Шли дни, но к весьма общей информации о том, что такая группа действительно существует, не прибавлялось ничего нового.
Но вот однажды рикша Лин заглянул на одну из явок — в ветхую, покосившуюся фанзу, стоявшую во дворе харчевни на шестой линии пристани. И там хозяин явки, ночной сторож Чуадун, рассказал Лину любопытную историю, заставившую его всерьез призадуматься.
— Третьего дня, под вечер, посетил меня какой-то странный тип, — услышал рикша от ночного сторожа. — Шепнул пароль, который не в ходу, пожалуй, уже с полгода, а когда я попытался его выпроводить под предлогом, мол, что он попал не туда, незваный этот гость сказал, что он-де понимает: пароль, наверное, устаревший, но другого он знать не может, потому что сидел в тюрьме, а теперь совершил побег, и ему необходимо выйти на связь с Драконом, с которым он якобы имел дело, поскольку был у него связным. И еще добавил, что бежал он не один, а с товарищем по заключению и ныне создали они свою подпольную группу в городе...
— А ты что? — полюбопытствовал Лин.
— Я? — усмехнулся Чуадун. — Пригрозил этому фрукту, что сволоку его в полицию, если он тотчас же не уберется прочь.
Рикша Лин посмотрел на Чуадуна и понимающе кивнул.
— И этот фрукт исчез без следа? — спросил утвердительно.
Чуадун снисходительно улыбнулся. Улыбка его давала понять, что он не из тех, кого можно легко провести.
— Без следа? — лукаво подмигнув, переспросил он. — Хорошо же ты о нас думаешь! Мы знаем, как надо работать... Этот фрукт снимает угол у сапожника Чу на Госпитальной. Сейчас мы с него глаз не сводим.
История, которую ночной сторож поведал рикше, была незамедлительно передана негоцианту господину Гу Таофану. И произвела она на него серьезное впечатление.
«Дела Дракона — это дела нашего союзника, — рассуждал сам с собой товарищ Гу, задумчиво катая по столу счеты. — Однако... оказывать союзнику помощь — это вовсе не означает, что мы вправе совать нос в его дела».
В тот же самый вечер разговор между Лином и Чуадуном в добросовестном изложении Лю Хотин дошел до Дракона. Еще через сутки Лю встретилась с товарищем Гу и сообщила:
— Дракон попросил меня осторожно присмотреться к человеку, снимающему угол у сапожника Чу. Я узнала его. Человек, приходивший с устарелым паролем к Чуадуну, действительно долгое время работал на Дракона. Его зовут Шэн. Полностью — Шэн Чжи. Дракон сказал: «Шэн Чжи был надежным связным. Но раз он побывал в руках японцев, нужно, чтобы люди господина Гу Таофана встретились с Шэном и твердо выяснили его надежность».
На следующий день по улице Госпитальной простучала пустая китайская телега. Возле дома сапожника Чу возчик Чжао остановил своего пегого мохноногого тяжеловоза.
Дверь сапожной была приоткрыта. Чжао увидел старого китайца — лысого, с ввалившимися щеками. Старик вгонял в подметку башмака деревянные гвозди. Мельком глянув на Чжао, он вновь мелко и часто застучал своим молоточком.
— Позови-ка, отец, своего жильца. Мне сказали, что он ищет работу, а мне как раз понадобился грузчик, — бросил Чжао старику, не заходя в мастерскую. И, не дожидаясь ответа, неторопливо пошел обратно к телеге.
Немного погодя вышел Шэн.
— Садись! — приказал ему Чжао, разбирая вожжи.
Безмятежно помахивая гривой, заплетенной в мелкие косички, ломовая лошадь загромыхала тяжелыми копытами по булыжнику. Когда телега протащилась метров двадцать, Чжао, не отрывая глаз от широкого лошадиного крупа, уронил безучастно:
— Рассказывай. Будем ездить, покуда ты не выложишь мне все без утайки.
Расстались они, когда на улицах уже зажглись первые фонари.
Часом позже возчик Чжао и рикша Лин сидели, поджав ноги, на камышовой циновке в крохотной сторожке Чуадуна, пили чай из глиняных чашек, и Чжао слово в слово пересказал Лину свой разговор с человеком по имени Шэн Чжи.
— Этот Шэн решил выйти на связь с Драконом по собственной инициативе, — рассказывал Чжао. — Человек, с которым Чжи вместе бежал из тюрьмы в Бинфане, — а он, по словам Шэна, как раз и есть тот самый руководитель подпольной группы, интересующей партию, — так вот, человек этот не знает о связях Шэна. Теперь. Зачем Шэну нужен Дракон? Шэн утверждает: его друг — его зовут Сей Ваньсун — коммунист, работал в Нинбо, Ханчжоу и Шанхае — вынес из тюрьмы копию какого-то документального фильма, которая не может не заинтересовать Дракона. Сей Ваньсун очень дорожит этой лентой и не расстанется с нею до тех пор, пока не убедится, что передает ее в надежные руки. Шэн Чжи считает Дракона как раз тем человеком, которого ищет Сей Ваньсун. Но сказать об этом Сею он не может без санкции Дракона. Вот потому-то Шэн Чжи и решился выйти на связь с Драконом.
— Любопытно, — глухо проронил Лин. — А встречу с этим Сеем он может организовать?
— Насчет встречи с Сеем я тоже интересовался, — ответил Чжао. — Шэн Чжи говорит, что руководитель их группы — человек крайне осторожный, он считает, что нужно избегать контактов, без которых группа может обойтись. Он считает, каждый новый контакт увеличивает риск провала.
— В общем-то он прав, — заметил Лин. — Но все же... выведет нас Шэн на своего руководителя или нет?
— Он сказал, попробует, — отозвался Чжао.
Прошло, еще два дня. Наконец Шэн Чжи передал через возчика Чжао:
— Сей Ваньсун согласен на встречу. — И назвал адрес.
Нужный дом стоял в глубине двора, за оградой из кривых кольев, перетянутых мелкоячеистой сеткой. Чжао остался во дворе, а Лин вошел в дом. В комнате сидели двое.
— Фын, — представился один из них и пригласил присесть. — Вы к товарищу Сею?
— Допустим, — ответил Лин, оглядывая комнату.
Комната была полутемная, бедно обставленная. На оклеенной обоями стене висел календарь с портретом какого-то китайского генерала, в углу домашний алтарь — полочка с двумя витыми молитвенными свечами.
— Вас прислали для переговоров с товарищем Сеем? — подал голос второй мужчина, назвавшийся Чжуном.
— Разве товарищ Сей — это не вы? — пристально поглядел на него Лин.
— Нет. Я не Сей. Однако товарищ Сей предоставил мне все полномочия вести переговоры от его имени.
Лин медленно поднялся с циновок, прошелся по комнате. Потом снова сел. Положив руки на колени, сказал:
— Видите ли, товарищ Чжун, к вашему сведению, и у меня тоже имеются полномочия.
— Чьи и какие?
— Партийный центр уполномочил меня на разговор с вашим руководителем. Не на переговоры, а на разговор. Улавливаете, в чем тут разница?
Лин снова посмотрел на Чжуна. Перевел взгляд на Фына. Посмотрев на него столь же внимательно, продолжил:
— По нашим данным, группа, которую возглавляет товарищ Сей, состоит из коммунистов. Или из людей, считающих себя таковыми. Если это действительно так, то ни о каких переговорах речи быть не может. Если вы признаете руководящую роль партии, то и действовать должны соответствующим образом: исключительно под руководством партийного центра... Вот что уполномочили меня вышестоящие инстанции передать Сею. Выясните у него, когда и где мы с ним сможем увидеться, и — до следующей встречи!
Лин поднялся, уже было направившись к выходу, но тут дверь, ведущая в соседнюю комнату, отворилась, и вошел довольно высокий, хорошо сложенный мужчина лет примерно сорока, круглолицый, широкоплечий, одетый по-европейски: клетчатая рубашка апаш, английские брюки с отворотами, коричневые полуботинки. Протянул Лину руку.
— Я — Сей Ваньсун, — назвал себя он, внимательно глядя Лину в глаза. — Я слышал все ваши слова. Извините, но вы должны понять: элементарные принципы конспирации...
Сей повернул голову в сторону Фына и Чжуна.
— Товарищи ненадолго выйдут, а мы потолкуем один на один, — произнес он голосом, какой бывает у людей, которые привыкли, чтобы им подчинялись. И не просто подчинялись, а подчинялись, что называется, беспрекословно.
Когда Чжун и Фын вышли, Сей присел рядом с Лином на корточки и заговорил:
— В Харбине я — человек новый, а потому вынужден действовать во много раз осторожнее, нежели вы, коренные харбинцы. Как только мы организовали подпольную группу, перед нами сразу же стала дилемма: искать или не искать связи с партийным руководством? Искать? Тогда возникнет риск, во-первых, нарваться на провокацию со стороны японцев, а во-вторых, встретиться с недоверием по отношению к нам со стороны подпольного центра. Исходя из сказанного, я и принял решение: сперва доказать на деле, что мы боеспособная, активно действующая группа, и уж только потом выходить на связь с партией. Но раз партия нашла нас сама, то я прошу, чтобы вы передали руководству: с этой минуты наша группа поступает в полное распоряжение партийного центра.
Он прервался, внимательно следя за выражением лица собеседника. Затем уточнил:
— Впрочем, насчет того, что наша группа входит в подчинение центра именно с этой минуты, я высказался в фигуральном смысле. Предварительно я хотел бы заручиться твердыми гарантиями, что вас ко мне направили из партийного центра.
— Доказательства будут, — заверил его Лин. — Что еще должен я передать людям, которые меня к вам направили?
Сей Ваньсун пожал плечами.
— Пожалуй, это все.
Он на минуту задумался. Потом произнес:
— Хотя... Есть у меня одна просьба...
Сказано это было таким тоном, что Лин сразу же почувствовал: Сей Ваньсун в нерешительности, продолжать ему или нет?
— Просьба? — переспросил Лин и, дабы подтолкнуть Сей Ваньсуна к откровенности, добавил, искоса взглянув на своего собеседника: — Готов и просьбу передать...
— Просьба эта не то чтобы лично моя, — с запинкой произнес Ваньсун. — Дело в том, что в Харбине, как вам уже говорил мой товарищ Фу Чин, я оказался после побега из тюрьмы в Бинфане. Из тюрьмы при бактериологическом центре, — пояснил он. — Фу Чин рассказал вам о том, что в Бинфане заключенные гибнут не только от голода, не только под пытками и от пуль. Люди погибают в Бинфане от чумы, холеры, тифа. Японцы проверяют на заключенных действие болезнетворных микробов, чтобы, в случае если им придется вести бактериологическую войну, взять на свое вооружение инфекционные болезни.
Немного помолчав, он продолжил:
— В этом, с позволения сказать, учреждении сейчас набирается опыта один немец — ученый из фашистской Германии. Скоро он должен возвратиться на родину, и японцы решили преподнести ему на прощанье памятный подарок — копию фильма, снятого во время проведения эксперимента на жителях моего родного города Нинбо. Когда делается одна копия, можно сделать и вторую. Трудно, но можно. И она сделана. Более того, коробку с этим фильмом мне удалось вынести из Бинфана. Не знаю, говорил ли вам об этом Фу Чин?..
Сей Ваньсун посмотрел на Лина вопросительно, но вместе с тем и испытующе. Тот ничего не ответил, лишь мимикой дав понять, что предмет такого разговора ему неизвестен.
— Да, мне удалось вынести из Бинфана коробку с таким фильмом, — повторил Сей Ваньсун. — Друзьям, помогавшим мне убежать, я дал клятвенное обещание, что документальная кинолента, изобличающая японских изуверов, попадет к тем, для кого борьба за свободу Китая такое же кровное дело, как и наше с вами... — Выдержав паузу, он наклонился к Лину. — Это — наши северные соседи, — шепнул ему на ухо.
Выпрямившись, продолжил ровным голосом:
— Просьба у меня и у моих друзей, узников Бинфана, такая: дайте мне возможность лично встретиться с человеком, у которого имеется прямой выход туда...
— Я не знаю такого человека, — с категоричностью, не дающей даже малейшего повода усомниться в его искренности, ответил Лин.
Сей Ваньсун молчал. Лин, подумав, заговорил опять:
— Люди, которые меня к вам прислали, тоже вряд ли смогут вам чем-то помочь в этом деле. Но... вашу просьбу я, как и обещал, передам слово в слово, не сомневайтесь. Устраивает вас такое заверение?
— Надеюсь, оно принесет добрые плоды, — с надеждой в голосе откликнулся Сей.
КАПКАН НА КРУПНУЮ ДИЧЬ
«Атмосфера конспирации, выдержка и осторожность принесли долгожданные плоды: мне удалось наконец напасть на след резидента большевистской разведки. Кличка его — Дракон...»
Прочитав эти строки, полковник Унагами сделал паузу, с триумфом посмотрел сперва на подполковника Судзуки, а потом на своего шефа — генерала Мацумуру.
«Через одного из моих людей, небезызвестного вам Фу Чина, руководители коммунистического подполья сами вышли на связь со мной. Связной, которого ко мне пригласили, даже в разговоре с глазу на глаз держался крайне осторожно, а когда я, сославшись на «долг перед товарищами по заключению», обратился к нему с просьбой помочь мне вступить в непосредственный контакт с кем-нибудь из тех, кто смог бы переправить «нашим северным соседям» коробку с известным вам фильмом, связной ответил отказом, заявив, что ни он, ни его руководители не знают таких людей. Тем не менее двумя днями позже все тот же связной назначил мне встречу на базаре, во время которой уведомил, что обсудить проблему отправки коробки, полученной из Бинфана, уполномочен один человек, который на днях зайдет ко мне. Пароль: «Я — от Дракона. Меня зовут Ю Канвей». Отзыв: «Я не знаю, кто такой Дракон, но о вас мне писали наши уважаемые друзья. Проходите, господин Ю». Кроме того, связной сказал, что этот таинственный Дракон хотел бы получить от меня подробный отчет об «ужасах Бинфана». Отчет я должен буду передать господину Ю. Я сказал, что не в моих правилах доверять незнакомым людям документы, написанные моей рукой. Связной ответил, что ему понятна моя осмотрительность. Остановились мы на том, что об «ужасах Бинфана» я при встрече расскажу господину Ю во всех подробностях, после чего он составит с моих слов отчет для Дракона. Подозреваю, что с Фу Чином такая беседа уже состоялась, а потому, чтобы Дракон не усомнился в моей правдивости, в своей исповеди перед господином Ю я вынужден буду обрисовать положение вещей, близкое к действительному, замалчивая по мере возможности все, что содержит в себе информационную ценность...»
Полковник снова оторвался от строчек донесения.
— Каков, а? — окинул слушателей все тем же торжествующим взглядом. — Четкость, слог...
— Японская школа! — проронил генерал. — Продолжайте, полковник.
Унагами с удовольствием вернулся к донесению из Харбина:
«Никаких подробностей о Драконе пока неизвестно. Но, судя по отрывочным сведениям, которые мне удалось собрать, субъект этот скорее всего европеец. Как давно он обосновался в Харбине — неясно. Не сомневаюсь, что ответы на эти и многие другие вопросы Дракон даст вам лично, и произойдет ваша встреча с ним очень скоро. С нетерпением жду свидания с господином Ю, чтобы условиться с ним, когда и где я встречусь с Драконом. Как только встреча состоится, Дракон получит в свои руки «подарок из Бинфана», а вы из моих — его самого...»
Донесение Сей Ваньсуна произвело на собравшихся весьма положительное впечатление. Генерал Мацумура смотрел на полковника Унагами с огромным одобрением. Остался верен себе лишь подполковник Судзуки.
— Унагами-сан, — поднял он тощие брови, — неужели вы и вправду пошли на то, чтобы в руки противника попала кинолента с грифом «Совершенно секретно»? Я понимаю: игра требует правдивых атрибутов, но ведь если...
— Всякие «если» исключаются, — безапелляционно оборвал его Унагами.
Многозначительно улыбнулся, посмотрел на генерала и заметил с достоинством:
— Неужели, Судзуки-сан, вы не догадались, какую ленту запаковали мы в коробку, находящуюся в руках нашего агента?.. Уверяю вас, господин подполковник: между нашей приманкой и лентой, которая по личному предписанию главнокомандующего будет на днях вручена покидающему нас доктору Лемке, общего весьма немного — лишь кадры со вступительными титрами и одинаковая упаковка...
— Ваши дальнейшие планы, полковник? — счел нужным перевести разговор в другое русло генерал Мацу-мура.
— Возвращаюсь в Харбин, и, как только агент даст знать о месте и времени встречи с Драконом, устраиваем засаду поблизости от этого места. Затем, когда Дракон явится за коробкой с секретным кинофильмом, берем его с поличным...
— Вы уверены, что это будет именно Дракон?
— Убежден! Во всяком случае, агент настоит именно на такой встрече. Именно с Драконом!
Подполковник хотел было что-то вставить, однако генерал метнул в его сторону взгляд, приказывающий помолчать.
— Действуйте, полковник! — обратился он к Унагами. — Хотелось бы только, чтобы история эта не тянулась бесконечно. Действуйте по возможности быстро, насколько позволят обстоятельства, решительно, а главное — наверняка!
Сей Ваньсун ждал встречи с Драконом. Внешне он был абсолютно спокоен. Внутри же все замирало в тревоге перед неизвестностью. Отсутствующим взглядом окидывал он комнату, меблированную без особых претензий, но по-европейски: несколько жестких стульев, стол посередине, в углу, возле окна, комод со множеством ящиков и ящичков. Он думал о том, что долгожданная встреча откладывалась уже трижды, уверенности в сегодняшнем успехе нет, а начальство всерьез им недовольно.
В первый раз Дракон прислал вместо себя какого-то другого человека. В разговоре с ним Сей Ваньсун был неуступчив и тверд. «Предмет, интересующий Дракона, я могу передать только ему и никому другому. Причем из рук в руки», — сказал он как отрезал и интереса к дальнейшей беседе не проявил.
Во второй раз Сей Ваньсун уклонился от встречи сам. «Мне показалось, что за мной увязался хвост, и я, чтобы не подвергать риску ни себя, ни товарищей, почел за лучшее вернуться с полдороги», — оправдался он перед Драконом через одного из его связных. Это, по мнению Сея, выглядело весьма умным ходом.
Что же касается третьего раза, то у него не было ни малейшего сомнения в том, что Дракон непременно пожалует в гости и все разыграется как по нотам. Однако в самую последнюю минуту уже Дракон оповестил, что и эта их встреча отменяется.
И вот теперь...
«Осталось пятьдесят минут, — прикинул про себя Сей Ваньсун, бросив взгляд на стрелки ходиков. — Эх, знать бы, что будет через пятьдесят, нет, сорок девять минут...»
Первоначально у полковника Унагами был такой план: как только пришедший гость четыре раза, как условлено, ударит носком ботинка в дверь, Сей Ваньсун опустит камышовую штору, и по этому сигналу укрывшиеся в засаде жандармы, выждав ровно двадцать минут, врываются в комнату и хватают с поличным резидента, застигнутого врасплох.
Так было задумано полковником. Однако Сей Ваньсун убедил своего шефа и работодателя, что, поскольку он так ловко внедрился в ряды красных заговорщиков, было бы неразумно саморазоблачаться, не доведя игру до победного финала. Резидент русских будет обезврежен, но ведь останется тайная радиостанция, останется сеть подпольных коммунистических ячеек, останутся на свободе главари злоумышленников... Не лучше ли позволить Дракону, по-дружески распрощавшись с «мучеником Бинфана», руководителем хорошо зарекомендовавшей себя группы, безупречно честным Сей Ваньсуном, беспрепятственно покинуть конспиративную квартиру? После чего он окажется в руках контрразведки, а Сей Ваньсун совместно с прочими подпольщиками станет недоумевать, куда же Дракон запропастился...
Полковник Унагами согласился с ним. По новому оперативному плану Дракон должен выйти из конспиративной квартиры. Задержат его позже, на улице.
Сей Ваньсун глянул на циферблат ходиков.
«Еще сорок минут! — подумал он и вдруг услышал, что кто-то стучится в дверь. Стук был условный, однако явно не тот, который предвещал бы появление Дракона.
«Кого там еще принесла нелегкая?» — нахмурился Сей Ваньсун, вставая со стула.
В следующий миг дверь отворилась, и он увидел сильно взволнованного Фу Чина.
— Беда, Сей! — без передышки бросил от порога Шэн Чжи, оставшийся для Сей Ваньсуна, как и прежде, Фу Чином.
— Что ты городишь, какая еще беда? — встрепенулся тот.
— На улице что-то подозрительно много прохожих. Уходят, возвращаются, то туда, то сюда... — сбивчиво пояснил Шэн Чжи.
— О чем, скажи на милость, Фу, ты говоришь? — наморщил лоб Сей Ваньсун.
— Я говорю о том, что под окнами то и дело прохаживаются одни и те же люди. Уходят, потом опять возвращаются, — понизив голос, уже спокойнее объяснил Шэн Чжи.
Сей Ваньсун выжидающе молчал.
— Одеты эти подозрительные типы кто во что, но обувь на каждом одна — башмаки военного образца. Это не случайность, Сей.
Сей Ваньсун нервно хрустнул пальцами. Проронил с тревогой в голосе:
— А ты не преувеличиваешь опасности, Фу Чин?
Сейчас он на чем свет стоит проклинал в душе этого непрошеного спасителя, зоркого болвана, не ко времени оказавшегося поблизости.
— Ничего я не преувеличиваю, Сей! Пока не поздно, нужно уносить ноги!
— А как же мой гость? — тяжело вздохнул Сей Ваньсун. — Что будет с ним? Ты подумал об этом, Фу?
— Да, Сей, подумал! Ты беги, а я найду способ предупредить его об опасности! — отрывисто проговорил Шэн. — Не теряй времени! Через двор — в огород, а там, — махнул он рукою, — ищи ветра в поле!
Сей Ваньсун соображал. Что-то странное, нелепое... И, конечно же, этот Фу Чин отсюда так просто не уйдет, его не успокоить и не переубедить...
«Нужно как-то спасать положение, — сверлила мозг неотвязная мысль. — Но как?»
— А коробка с кинолентой, Фу? Не оставлять же ее здесь? — озабоченно спросил он, хватаясь, как за ниточку, за это предположение, еще не выверенное, но готовое стать какой-то реальной идеей дальнейшего поведения.
— Я знаю, как ты дорожишь этой коробкой, Сей! Но будет лучше, если ты доверишь ее мне, — предложил Шэн.
— Ты сумеешь ее сберечь?
— Будь уверен, Сей, сумею!
Сей Ваньсун мельком глянул на ходики. До появления Дракона оставалось полчаса.
— Тогда... сейчас... — решительно произнес он и, подойдя к комоду, резко выдвинул нижний ящик.
— Сейчас... сейчас... сейчас... — бормотал Сей Ваньсун, лихорадочно роясь в тряпье. Затем стремительно обернулся, сжимая в пальцах синевший вороненой сталью крупнокалиберный кавалерийский наган.
— Прости меня, Фу, но я не отдам тебе коробку! — процедил он. — Я решил поступить по-другому! — И вскинул тяжелый наган, остановив его на переносице Шэна...
Голубой экспресс Харбин — Шанхай, готовый к отправке, стоял у перрона. Худощавый, средних лет мужчина в темно-сером костюме и с шелковым дождевиком, перекинутым через левую руку, не спеша прошелся вдоль состава, скользя рассеянным взглядом по окнам вагонов. В одном из них он заметил японского офицера, в другом — нескольких жандармов. На перронах плотными группками крутились патрульные.
Человек в темно-сером костюме подошел к вагону первого класса. Протянул проводнику билет.
— До Сыпина? — подняв билет на свет и проверяя компостерную метку, осведомился проводник.
— До Сыпина, — подтвердил пассажир, поднимаясь в вагон.
— Можно? — постучался он во второе от входа купе и, открыв дверь, удовлетворенно улыбнулся: спрашивать разрешения не стоило. Ему достался счастливый билет. Пустое купе — это ли не везение?
Мельком посмотревшись в зеркало, в котором отразилось худое лицо с тонким прямым косом, близко посаженными глазами, с острым подбородком и пшеничными усиками над верхней губой, человек, бросив шелковый дождевик в угол, выглянул в окно, еще раз окинул перрон внимательным взглядом.
По перрону от хвоста в сторону паровоза медленно, словно прогуливаясь, двигался молодой китаец с точно таким же шелковым дождевиком цвета электрик, перекинутым через левую руку, присогнутую в локте. На подходе к окну, в котором виднелся человек в темно-сером костюме, китаец, словно споткнувшись, остановился, потер лоб тремя пальцами и так же неторопливо проследовал дальше.
Человек в темно-сером костюме закрыл окно, будто утомленный вокзальной суетой. Она его не интересовала, а то, что ему было нужно, он уже знал: пассажир, к которому у него будет небольшое дельце, едет в третьем от паровоза вагоне.
Вскоре над перроном один за другим прокатились три удара колокола. Вторя колоколу, засвистели кондуктора, потом раздался гудок паровоза, и поезд тронулся. Но все это прошло как бы мимо внимания человека в темно-сером костюме. Он сидел в углу возле окна и то ли просто делал вид, что ему вздремнулось, то ли и в самом деле уснул.
Ничего не понимая, Шэн как завороженный смотрел на черное дуло нагана.
— Я передумал, Фу, прости меня, — повторил Сей Ваньсун. Его лицо было неподвижно, и наган в его руке не дрожал.
— Что это за шутки, Сей? — пробормотал Шэн, не отрывая взгляда от оружия.
— Это не шутка, Фу! — выкрикнул Сей Ваньсун. — Поворачивайся и... — он показал стволом нагана на дверь в соседнюю комнату, — живо туда!
Шэн даже не пошевельнулся.
— Что я там не видел? — усмехнулся он и сам удивился тому, как спокойно звучит его голос.
— Иди, куда говорят! — повысил голос Сей. — Оттуда спустишься в подвал и посидишь взаперти, пока я не улажу свои дела...
— Не пойду! — твердо ответил Шэн.
В глазах у Сей Ваньсуна вспыхнули злые огоньки.
— Если не пойдешь — стреляю! — предупредил он. — Ну? Поворачивайся — и марш!
Шэн, с укоризной глядя на Сей Ваньсуна, нехотя повиновался приказу. Медленно подошел к двери, взялся за ручку, потянул ее на себя и, рывком распахнув дверь, стремительно подался вперед, делая вид, будто собирается тут же за собой дверь и захлопнуть. Сей Ваньсун, обманутый этим движением, рванулся следом, а Шэн, отклонившись за косяк, подставил преследователю подножку. Перелетев через его ногу, Сей с шумом повалился на пол посреди смежной комнаты.
Шэн мгновенно закрыл дверь и, спустив предохранитель, освободил защелку французского замка. Из другой комнаты тотчас же понеслись крики и проклятья. Однако Шэна занимало совсем другое: «Куда он мог запрятать коробку?»
Взгляд его задержался на пузатом, из красного дерева, комоде, поблескивавшем множеством медных ручек. Выдвинув нижний ящик, тот самый, из которого Сей извлек кавалерийский наган, Шэн нащупал под тряпьем что-то округлое и твердое. Это именно то, что он хотел отыскать, — коробка с кинолентой!
Шэн засунул бесценную находку за пазуху, застегнул на все пуговицы куртку и выскользнул за дверь, бросив через плечо прощальный взгляд на циферблат ходиков.
До прихода Дракона оставалось около двадцати минут.
Впрочем, так думалось Сей Вансуну.
Шэн был уверен, что Дракон не придет сюда. Операция подстраховки, которую он провел по заданию близких к Дракону людей, была завершена успешно. Он еще не знал, только догадывался, что таким образом провалил «группу Сея». Ибо пока что не ведал, что в коробке, которую он, укрыв на груди, вынес из обреченной на провал конспиративной квартиры на Привокзальной улице, если и есть что-либо ценное — это коробка сама по себе. Ее, хотя и за бесценок, можно было бы продать старьевщику Ню с Верхнего базара.
Доктор Лемке наконец-то покидал Маньчжоу-Го. Все, что нужно было увидеть, он увидел, все, что можно было узнать, узнал. И теперь голубой экспресс Харбин — Шанхай уносил его из большой неуютной страны, где налицо, кажется, все атрибуты цивилизованного государства: железные дороги, автострады, электрическое освещение, научные центры, оснащенные самым современным оборудованием, и вместе с тем где так много непривычного, чуждого и даже дикого. А поучительного? Да, есть здесь и поучительное... Даже для него, представителя германской расы.
«Впрочем, — рассуждал Лемке, — были времена, когда Япония перенимала достижения Китая, а теперь японский солдат, как дрессированную обезьянку, водит на поводке высокообразованного маньчжурского мандарина. Так что же в том зазорного, если Германия, которой завтра будет принадлежать весь мир, переймет кое-что у японцев, не подозревавших в силу свойственной азиатам высокомерности, что они сами всего лишь игрушки в чужих руках?»
Довольно крякнув, Лемке откинулся на спинку мягкого дивана. Литерный вагон экспресса несся все дальше и дальше.
Как приятно, когда никто не отрывает тебя от дорожных мыслей. Приподнявшись на локте, он лениво посмотрел в окно. Вдалеке виднелась волнистая линия гор, рядом с полотном дороги тянулась всхолмленная равнина: высокие травы, низкие деревья — и ни одного строения.
Обозревать проносившийся мимо азиатский пейзаж не хотелось... Хватит ему достопримечательностей.
Конрад Лемке опустил голову на подушку и опять погрузился в мысли, навевающие томную дремоту.
Внезапно сквозь обволакивающий сознание полусон герр Лемке услышал, как дверь его персонального купе взвизгнула и со стуком отворилась.
Он порывисто поднял голову.
В дверном проеме, слегка пошатываясь, стоял молодой китаец в безукоризненной черной паре из дорогого трико. Крахмальный воротничок, облегающий смуглую шею, и краешки твердых манжет на кистях аристократически тонких рук, казалось, не белели, а светились. В руке он сжимал шелковый дождевик, свернутый жгутом. На безымянном пальце сиял золотой перстень с бриллиантом, стоимость которого была, пожалуй, эквивалентна цене вагона. Беззаботная улыбка, блуждавшая по его молодому безбородому лицу, выдавала с первого взгляда, что этот китайский денди только что накоротке полюбезничал с Бахусом.
— Что вам угодно? — спросил по-немецки герр Лемке.
Китаец в ответ прощебетал что-то на своем непонятном языке и, с трудом переставляя неповинующиеся ноги, бесцеремонно протиснулся в купе.
— Что вы хотите? — свирепо вскинулся на него Лемке.
Китаец, продолжая щебетать что-то непонятное, бросил дождевик на пол и тяжело опустился на диван против негодующего доктора.
— Фокус! — дружелюбно и нелогично произнес он, похлопав немца по худому колену.
— Сию минуту освободите купе! — взвился тот, словно ошпаренный такой его фамильярностью. — Иначе я позову кондуктора.
— Фокус! — глубокомысленно кивнув, повторил заплетающимся языком китаец. Затем вытащил из кармана белоснежный носовой платок. Взяв платок за концы, он дунул на него и, встряхнув, медленно опустил на дорожный столик. Бормоча какую-то тарабарщину, китаец на мгновение прикрыл платок двумя ладонями, сложенными лодочкой. Потом, быстро отдернув левую руку, пальцами правой захватил платок в щепоть и осторожно поднял его.
Герр Лемке не поверил собственным глазам: перед ним на столе поблескивало ярким румянцем яблоко!
— Плиз! — произнес китаец почему-то по-английски и протянул яблоко пораженному, вмиг остывшему от негодования немцу.
Но на этом чудеса не закончились.
— Фокус! — просиял улыбкой подвыпивший китаец и, сложив платок вчетверо, плохо слушающимися пальцами принялся вязать узелки. Закончив, показал насупившемуся немцу, что у него в результате получилось.
Получился забавный долгоухий ослик. Китаец поставил ослика себе на ладонь.
— Фокус, — щелкнул он пальцами.
И тут перед замершим от изумления немцем разыгралась сценка, какую не увидишь ни в одном из цирков Европы: смешная фигурка поднялась на тряпичные ножки. Покачиваясь, помахивая хвостом и пританцовывая, выделывая вензеля, ослик начал подниматься по его руке к плечу. Взобравшись на плечо, ослик сделал сальто и опустился на раскрытую ладонь.
— Браво! — Герр Лемке был искренне восхищен. Он уже и думать забыл о том, что еще недавно буквально кипел от возмущения и собирался вызвать кондуктора, чтобы вытолкать взашей этого милейшего господина, руки которого способны творить такие чудеса...
— Ну, а еще... фокус? — с нетерпением вопросил он.
Тот, не понимая, уставился на него.
— Фокус, фокус, — поощрил Лемке.
Тогда с трудом, но, по-видимому, все-таки сообразив, что от него ждут продолжения представления, китаец поднялся с дивана. Ноги под ним подгибались — точь-в-точь как у тряпичного ослика, которого он только что демонстрировал.
Несколько минут китаец с пьяной сосредоточенностью сверлил глазами окно вагона.
За окном мелькали купы тронутых желтизной деревьев — начиналась лесополоса.
— Фокус... фокус... — задумчиво бормотал китаец, причмокивая губами и цокая еле ворочающимся языком. Фокус! — снова, на этот раз утвердительно, повторил он.. Повернувшись к Лемке лицом, наклонился и поднял с пола свой скомканный дождевик.
Немец весь обратился во внимание. Китаец между тем расправил шелковый дождевик, взмахнул им, словно средневековый маг волшебной мантией, и...
Больше герр Лемке ничего не увидел. Плащ окутал ему голову, а шею железным обручем охватили сильные пальцы. И почти тут же прямо возле уха доктора раздалось:
— Добрый день, майор! Извините, что вновь беседую с вами инкогнито...
Герр Лемке сразу же узнал этот голос — голос человека, с которым он имел неудовольствие беседовать с глазу на глаз относительно недавно в ночном номере отеля «Виктория».
— Совершенно верно, герр майор, это не первая наша встреча, — словно бы подслушав его мысли, подтвердил человек-невидимка и прибавил с веселой злобой: — Даю вам слово, майор, как бы ни обернулось дело, эта встреча будет для нас последней!
— Что вам от меня еще нужно? — задыхаясь, просипел Лемке.
— Коробка... Коробка с кинолентой, которую вам поручено перевезти в Германию от ваших коллег из Бинфана. Это единственное, что мне от вас нужно, герр майор!
— В кожаном чехле... Под столиком, рядом с портфелем, — после короткого затишья донеслось из-под шелкового покрывала.
В следующую минуту герр Лемке услышал, как щелкнули замки его портфеля и зашелестели бумаги, пролистываемые ловкими пальцами.
Потом прозвучало:
— Весьма сожалею, майор, но содержимое вашего портфеля, правда, частично я тоже буду вынужден реквизировать!
— Хоть все заберите, только оставьте меня, наконец, в покое! — прохрипел герр Лемке. — Я вот-вот задохнусь.
— Потерпите немного, — услышал он в ответ. — В обмен на бумаги и пленку, и вообще на память о нас, мы оставляем вам дождевик.
— Задыхаюсь... — едва пролепетал в ответ Лемке.
Невидимка, изъяснявшийся по-немецки, произнес несколько китайских слов, и майор с облегчением почувствовал, что железное кольцо, сжимавшее его горло, разомкнулось. В следующий миг пальцы — очевидно, китайца — обвились вокруг шеи, закрепив на нем дождевик, какую-то завязку, тугую, однако не мешавшую дышать.
— Итак, о дождевике, — вновь перешел невидимка на немецкий. — Сейчас мы с вами расстанемся, но заклинаю вас, не обнажайте голову раньше, чем досчитаете до ста. После чего дождевиком распоряжайтесь, как хотите. А засим — приятного путешествия!..
...В те самые минуты, когда пунктуальный герр Лемке, набравшись терпения, покорно бормотал свои «айн, цвай, драй, фир» и так далее, два господина в дорогих костюмах, сшитых у разных, но одинаково хороших портных, европеец и китаец, неспешно проследовали до конца коридора и вышли в тамбур.
Европеец, одетый в темно-серый костюм, повернув защелку, открыл входную дверь. Ухватившись за поручень, спустился на нижнюю ступеньку.
Рядом с вагоном проносились темные лесные заросли. Экспресс Харбин — Шанхай, сбавив скорость, одолевал крутой и длинный подъем в гору.
Крепко держась за медный поручень, человек в темно-сером костюме соскочил с подножки, пробежал метр-другой, будто состязался в беге с составом. После, оторвав руку от поручня, отпрыгнул в сторону и, сжавшись в комок, кубарем скатился с высокой насыпи.
Несколькими секундами позже тот же маневр, только с большей ловкостью и артистизмом, проделал абсолютно трезвый молодой китаец в черной паре из шерстяного трико.
