Книга: Лесная крепость
Назад: Глава десятая
Дальше: Глава двенадцатая

Глава одиннадцатая

 

Оксана мельком взглянула в зеркало. Поправила выбившуюся волнистую прядь. Усмехнулась — недурна дивчина. Что ж, она может быть собой довольна: держится строго, острая на язык, офицеры с ней почтительны и даже пытаются ухаживать.
Работы в комендатуре немало. И с каждым днем все прибавляется. Это из-за партизан. Боятся их немцы, панически боятся. Пленных зверски истязают, таскают па допросы, стараются вытянуть сведения о численности отрядов, о предстоящих операциях…
Особенно изощряется ее шеф, комендант гарнизона Вильгельм Циммер. Он даже перед ней демонстрирует свое усердие, будто хочет доказать, как он верно служит Гитлеру и фатерланду. Каждый допрос пленных — настоящая мука для нее, тяжело ей видеть, что делается вокруг. Все труднее сдерживаться.
Сегодня она решила не выходить на работу — прикинуться больной. Но утром за ней заехал сам господин Циммер.
— Фрейлейн Оксана, ваша помощь необходима. Вчера захватили разведчика — нужно его допросить.
— Где захватили, в лесу?
— Нет, в местечке. Прошел бандит через все наши посты.
Оксана равнодушно пожала плечами:
— Может, это совсем и не разведчик, просто обыкновенный крестьянин заблудился…
— Ну, был бы обыкновенным крестьянином, не болтался бы ночью на огородах.
— Что же у него нашли?
— Ничего.
— Без оружия — и разведчик? Вы шутите, господин Вильгельм. Заставляете меня, больную, подняться неизвестно ради кого.
— Фрейлейн Оксана, не мне вас учить. Эти русские могут прикинуться кем угодно. Отсутствие оружия может быть маскировкой, на случай провала. Я считаю: всех их надо расстреливать без всяких допросов.
— Господин Вильгельм, вы очень жестоки, а это вас не украшает.
— Не будешь жестоким — проиграешь войну! Мой фюрер учит отбросить прочь химеру человечества — жалость. Чтобы господствовать над миром — а нам богом дано такое право, — нужно быть Твердым и жестоким к врагам, не бояться крови и убийств. Помнить — все для рейха!
— Ну, господин Вильгельм. Как спокойно вы говорите о таких вещах. Мне делается страшно. — И Оксана передернула плечами.
— Продолжим наш разговор в машине, — непривычно сухо сказал Циммер.
В машине после неприятного разговора оба молчали. Циммер сидел впереди с подчеркнуто официальным видом. Оксана задумчиво смотрела в окно, ею овладела непонятная тревога.
Черный «опель» заскрипел тормозами, остановился. Комендант с важностью открыл дверцы кабины. Оксана молча пошла вперед, мимо молоденького часового, застывшего у входа с автоматом на груди, застучала туфельками по ступенькам высокого крыльца.
В комнате она опять почувствовала непонятное беспокойство. Что с ней? Неужели на нее так подействовал этот неприятный разговор с шефом?
Оксана сидела за отдельным столиком вместе с Лидой, секретаршей Циммера. Лида деловито стучала на машинке. Руки у нее белые, пухлые, лицо румяное — кукла, да и только. Немецкие офицеры наперебой ухаживают за ней, приглашают на вечеринки. Но Оксана знает: у Лиды только личико кукольное, а девушка она серьезная и неглупая. Лида чем-то нравится ей, есть в ней что-то настоящее.
Стенные часы пробили девять. Открылись обитые черным дерматином двери кабинета коменданта. Офицер в черном кителе подал Оксане знак рукой — мол, шеф ждет.
Оксана не торопясь спрятала сумочку в ящик стола, поправила светлую кофточку, глянула мельком в окно. На дворе в небольшом палисаднике старые яблони покачивались на ветру, трепетала листва, сквозь которую виднелись краснобокие яблоки. Совсем как когда-то, в той, довоенной жизни… Постоять бы под яблоней, послушать тишину, собраться с мыслями.
А она немало передумала за последнее время. После того как кто-то подорвал немецкую комендатуру, она вдруг ясно представила себе, что могло ожидать ее, окажись она там. Шеф нередко вызывал ее на ночные допросы. А ведь партизаны могут подослать человека, который подкараулит ее и… Страшно, так страшно погибнуть от руки своих.
Может… И она вздрогнула от возникшей догадки. Может, пойманный разведчик как раз и есть тот человек, которому было поручено ликвидировать ее? Он же и те люди, что его послали, не знают, почему она пошла служить к немцам. Она должна была, обязана войти в доверие к врагу, а потом…
В доверие она вошла, а вот «потом» все еще не наступало. В чем же дело, что случилось?
…Первые дни войны.
Горят Митковичи. Жители спешат эвакуироваться со своим небогатым скарбом — много ли унесешь на себе, — пробираются к станции, боясь не поспеть к эшелону, специально сформированному для беженцев. Наконец подали паровоз. Он ждет сигнала к отходу. А кругом рвутся бомбы, на речке Птичь горит переправа.
Оксана тоже решила бежать от немцев. Наскоро собрала рюкзак, схватила кошелку, кое-какие продукты и побежала на станцию. Как в тяжелом, страшном сне медленно брела она по перрону, всматривалась в раскрытые двери теплушек. Людей в теплушках — яблоку негде упасть, но беженцы все прибывают — в основном старики и женщины с детьми, — торопливо лезут в вагоны, суетятся, громко плачут детишки…
Оксана остановилась на самом краю платформы.
— Товарищ Рутковская!
Девушка обернулась на голос, увидела Рубиса, секретаря райкома партии. Она хорошо его знала.
— Иван Иванович, добрый день! И вы тут?
— Как видишь. Семью отправляю. — Он глянул в сторону станционного домика. — И чего тянут? Дождутся, что бомбами закидают.
— Ой не говорите так. Тут же дети… — Оксана смущенно улыбнулась. — Вот и мне бы надо… Только смотрю — всюду полно…
Рубис еще нестарый человек, с умными навыкате глазами, всегда спокойный и выдержанный. Даже и сейчас, в этой людской толчее и суматохе, он сохраняет хладнокровие. На нем полувоенный френч, перехваченный ремнем, бриджи и хромовые сапоги, на голове кепка.
— Я тебя, товарищ Рутковская, признаюсь, искал. Через райком комсомола.
— Искали? Зачем?
— По серьезному делу. — Он взял ее под локоть, повел в сторону от толпы.
Пронзительно загудел паровоз.
— Иван Иванович, эшелон может уйти.
— Пусть идет!
— Так мне же нужно…
— Что тебе нужно, давай подумаем вместе. Эвакуация твоя отменяется.
— Как же так?..
— Такой приказ, товарищ Рутковская. Мой и партии нашей приказ.
Оксана молчала, все это было так неожиданно, но где-то в глубине души…
Они стояли на платформе. Мимо двигались, стучали буферами вагоны, поезд медленно набирал скорость. Горестная это была картина — провожать эшелон. Плакали, причитали в вагонах и на платформе, и уезжающие, и остающиеся — все что-то кричали, махали друг другу, о чем-то просили…
Рубис побежал за вагоном, в котором ехали его жена и дети. Увидятся ли они когда-нибудь, надолго ли это прощание?.. Но вот перед ним прогромыхал последний вагой. Грустно проводил он его глазами. Потом побрел к багажному зданию, около которого стояла Оксана.
«Только бы добрались, только бы не попали под бомбежку», — думал он.
Оксана будто прочитала его мысли:
— Скоро завечереет. А ночью фашисты не летают.
Рубис с грустью покачал головой. Он повернулся к Оксане:
— Им не закажешь. Так вот, дорогой товарищ, какие у нас козыри? Пока никаких. Однако все зависит от нас. Только от нас.
— Конечно, от нас, — кивнула Оксана, поправляя рюкзак.
Рубис спросил:
— Куда ехать-то собралась?
— Вы же знаете, эшелон шел в Гомель. Значит, и я туда. А там видно было бы.
— Хорошо, что я тебя перехватил. Нам такие люди нужны. Молодые, энергичные, надежные.
— Я слушаю вас, Иван Иванович.
— Дай-ка мне твой мешок. Пойдем вместе. А то нагрузилась… — Рубис высвободил плечи девушки от лямок, снял рюкзак.
— А смогу я? Иван Иванович?
Рубис усмехнулся.
— Это как раз по твоим силам и возможностям. Слушай, товарищ Оксана. Дело это серьезное и ответственное.
…Дороги до дома Рутковской хватило, чтобы рассказать ей, что от нее требуется в этот суровый для Родины час.
Она должна была прежде всего остаться здесь, в тылу, войти в полное доверие к фашистам, пробраться в их среду. Было оговорено одно условие — решительно порвать с близкими знакомыми, чтобы ее сотрудничество с немцами выглядело естественным и логичным. Ни одна душа не должна знать правду.
— Придет час, и мы возвратимся к тебе.
Оксана молча слушала. Спросила только:
— Вы тоже остаетесь?
— Да, остаюсь. Но жить буду, конечно, не в Митковичах, в другом месте. Где — не спрашивай. А человек, что придет от нас, скажет пароль. Запомни его: «Девушка, привет от дядьки Селивона». Ответ: «Что-то он не показывается у нас. Может, болеет?» — «Он здоров как дуб». Видишь, механика несложная. Запомнила?
Оксана шепотом пересказала текст.
— Как ты должна тут жить и действовать, думай сама. Вот и все. Теперь давай прощаться. У меня еще дел невпроворот. Счастливо тебе, товарищ Оксана. — Рубис отдал Оксане рюкзак и обеими руками крепко пожал ей руку.
…С тех пор минуло почти два года. Много всякого произошло за это время, много крови людской пролилось, много слез. Но главное — это бьют фашистов! На фронте — бойцы, в тылу — лесные их братья — партизаны. Уже советские самолеты бомбят Берлин. Об этом рассказывал сам шеф.
Оксана устала ждать вестей от Рубиса. Где он, куда подевался? Почему не дает о себе знать? В чем же тогда смысл ее работы у врага? Кому нужна ее конспирация? Люди смотрят на нее с презрением и ненавистью. А Вадим… Она хорошо понимала, что ее служба у фашистов в любой момент может обернуться непоправимой бедой…
«Ну, это еще посмотрим!» — тряхнула она головой и направилась в кабинет.
— Фрейлейн Оксана, садитесь, — услышала она тихий, вкрадчивый голос коменданта. — Перед вами тот бандит, о котором я вам рассказывал. Займемся им. Мне кажется, это интересный тип.
Внезапно тишина кабинета взорвалась далекими разрывами. Зазвенели стекла в окнах.
Циммер усмехнулся, закинул ногу за ногу.
— Это «заговорил» полковник Фридрих Носке, — многозначительно кивнул он в сторону окна, — слышите, фрейлейн? Спросите этого бандита, знает он полковника Носке?
Оксана посмотрела на арестованного. В стороне, у стены стоял, опустив голову, крепко сбитый человек.
Он внезапно, как бы очнувшись, резко поднял голову и пристально взглянул на Оксану. Она не выдержала этого взгляда, отвела глаза в сторону. «Боже мой! Это же отец Алеши Годуна. Он, кажется, работал в милиции. Как же сюда-то попал?..»
Циммер начал задавать вопросы. Обычные, стандартные. Оксана старательно переводила.
Федор Годун отвечал, что никакой он не разведчик, не бандит, как его называет пан комендант, что он жил у матери в селе Липки, а когда началась блокада, вместе со всеми беженцами спрятался в лесу. Сейчас у них нет никаких продуктов, начался настоящий голод, вот он и решил пройти в местечко, достать у знакомых хоть немного картошки или хлеба, чтобы спасти семью.
— Фрейлейн Оксана, — с усмешкой сказал комендант. — Послушаешь его — прямо ангел! Какой же он бедный, несчастный. Только о семье думает. А кто комендатуру взорвал? Кто? Отвечай, ты-то уж знаешь, — закричал он и стукнул кулаком по столу. — И еще скажи, сколько таких, как ты, бандитов гниет заживо в болоте? Нам нужно знать точно. Понимаешь, полковник Фридрих Носке хочет это знать. А он не умеет и не хочет шутить. И Вильгельм Циммер, — комендант ткнул пальцем себе в грудь, — его старый добрый друг, тоже человек решительный. Ответишь — отпустим. Будешь молчать — поиграем с тобой, как кошка с мышкой. Ха-ха-ха! Переведите это, фрейлейн! Как кошка с мышкой, понял?
Федор Годун молчал. Ох, как тяжело было сознавать, что провалил он задание. Поначалу, казалось, все шло гладко: продуманы и маршруты и время, до мельчайших подробностей выверена легенда. Возможно, нужно было взять с собой пистолет. Тогда не дался бы так легко в руки в стычке с немцами на огородах. Живым или мертвым должен он был передать записку Оксане Рутковской, переводчице из комендатуры. Записку Федор вовремя проглотил, а вот как передать ей содержание ее? Он-то должен был явиться к Оксане домой в поздний час, а случилось так, что вот встретился с ней в кабинете капитана Циммера. Федор вспоминал текст, мысленно повторял его. Он не терял надежды, что, может, как-нибудь все обойдется и он выпутается из этого опасного положения… Против него улик нет, документы в порядке, он без оружия… Федор лихорадочно соображал, как лучше повести себя. Водить за нос коменданта, мол, знать не знаю, ведать не ведаю, никакой я не партизан, прицепились незнамо за что к бедному человеку…
А если все обернется гораздо хуже, чем он думает, есть у него шансы на побег? Хоть бы окно оставили открытым, проклятые фрицы. Силы ему не занимать, да и ловкости хватит. Сиганул бы в окно.
Нет, это несерьезно. Комендатура надежно охраняется, капитан вооружен. Около дверей стоит солдат с автоматом.
Так неужто конец? Примириться с судьбой — что будет, то будет? А там, в лесу, ждут его с нетерпением, с надеждой. Знают, что Федор Годун — человек смекалистый. Вот тебе и смекалистый! Как подвел своих! Ведь остаются считанные часы… Надвигается на блокадников катастрофа! Фашисты никого не пощадят, да никто и не примет их пощады. Будут вешать, расстреливать, бросать живыми в ямы, давить танками… Нет, надо действовать! Только действовать. Что-то немедленно надо придумать.
Федор пристально взглянул на Оксану. Если бы она поняла его! «Меня послали к тебе с письмом. От дядьки Андрея… Мы должны поговорить. Не будь равнодушной. Посмотри мне в глаза. Почувствуй мою боль и тревогу…»
И Федор вдруг решился.
— Слушай внимательно, — твердо, с отчаянием проговорил Годун. — Привет тебе от дяди Селивона. Он приказал… Знаешь, кто? Письмо у меня к тебе…
Девушка вздрогнула: вот оно, наконец! Нахмурилась. С досадой сказала:
— Да, я учила вашего сына, хорошо с вами знакома. Но, пожалуйста, держите себя пристойно. Учтите, за вашу грубую ругань вы ответите.
Комендант обеспокоенно сдвинул брови. Оксана повернулась к нему, объяснила:
— Господин Вильгельм, этот человек напомнил мне, что я учила в школе его сына, он считает, что я обязана помочь ему, попросить милости у господина коменданта. Видали, чего захотел?
— Фрейлейн Оксана. Я же вам сказал, что это не простой тип. Чувствую, что у него найдется немало интересного для нас. Видите, какие у него глаза? Как у тигра. Так продолжим допрос. — Капитану не терпелось вытянуть хоть что-нибудь у арестованного. Тогда он сразу позвонит полковнику Носке. Они сегодня договорились собраться вечером в ресторанчике, где будут танцы под радиолу. Носке обожает вальсировать с Оксаной. Конечно, капитану не очень приятно такое внимание к его переводчице. Да что сделаешь? Носке — командир карательной дивизии. Он на хорошем счету у берлинского начальства, сам фюрер знает его. Возражать ему в чем-либо просто неразумно. Впрочем, Носке будет здесь недолго. Разгром партизан в районе Буян-озера, кажется, близится к концу. По окончании операции ожидаются награды и повышения в чинах. Носке, конечно, не должен обойти и его, капитана Циммера, доложит в ставку фюрера. И тогда Вильгельм Циммер приладит к мундиру погоны майора. А там, пожалуй, недалеко и чин полковника…
Все это, конечно, мечты. Но как они заманчивы! Будь он полковником, не сидел бы он в этой дыре, название которой и не выговорить, а вполне мог быть комендантом большого города, скажем, Гомеля или Минска.
«Комендант Гомеля полковник Циммер», — неплохо звучит. Там масштабы деятельности совсем иные. Там у него все будет иначе, с настоящим размахом. Его будет сопровождать эскорт мотоциклистов, он будет инспектировать воинские части, выступать с речами перед офицерами. Он будет чувствовать себя в какой-то мере хоть и маленьким, но фюрером…
— Хайль Гитлер! — крикнул вдруг капитан Циммер, забыв про все на свете. Солдат у дверей вытянулся в струнку:
— Хайль!
Оксана вопросительно взглянула на взволнованного шефа. Что это с ним?.. Капитан пришел в себя, даже слегка сконфузился. И с прежней строгостью стал задавать вопросы арестованному.
А Федор тянул с ответами. Он понял, что Оксана толковала что-то фашисту про его сына. По ее лицу, правда, трудно было понять истинное ее отношение к нему, Федору, однако он приободрился — кажется, не выдала его Оксана, включилась в игру, им затеянную…
Ну конечно, она дает ему понять, что хочет узнать все. Что ж, надо и ей подыграть, чтобы сбить с толку этого фрица.
Федор, пристально глядя на переводчицу, заговорил быстро, как бы отвечая на вопросы коменданта:
— Говорю же вам, я не партизан. — И тут же, без перехода обращаясь к девушке: — Тебе приказано достать план блокады, ты сможешь. — И опять для перевода: — Я мирный человек, крестьянин. У меня же не нашли никакого оружия. Я никого не убивал. Про взрыв комендатуры первый раз слышу. — И снова перешел на свое, самое важное: — План не позже как через сутки пошли нам через моего Алешку. Скажи: его будут ждать за Буян-озером, в районе Лозовой хатки. Это приказ. Прими и выполняй. В тебя верят. Если не выполнишь… Об этом также знай: я сделал, что мог. А начальнику своему передай, ничего не скажу, потому что ничего не знаю.
Оксана спокойно выслушала Годуна. Лицо ее оставалось холодным, бесстрастным, чуть-чуть только побледнело. Кивнув при последних словах арестованного, она повернулась к Циммеру.
Федор замер. Неужели он ошибся в ней? Он очень рисковал, открываясь вот так, сразу, на первом же допросе. Конечно, он знал и уважал молодую учительницу своего сына. Но то было раньше, а теперь? Что стало с ней теперь? Неужели она окажется не той, прежней? Ведь в ее руках не только судьба его, Годуна, но и сына Алешки. Узнай обо всем комендант, несдобровать парню, тут схватят его, будут бить, пытать… Алеша, сынок… Где он теперь? Живет и не знает, какой отчаянный у него батька! «Может, отдал я его жизнь в чужие руки. Но другого выхода у меня не было… А если ошибся, простят ли меня дядька Андрей и товарищи — партизаны?..»
Назад: Глава десятая
Дальше: Глава двенадцатая