1

Был вторник. Двадцать девятое сентября.

Собственно, начать, наверно, надо бы с пятнадцатого, поскольку именно эта дата значится во всех официальных документах, а в постановлении следователя о возбуждении уголовного дела, например, даже час указан с точностью до минут — 21.40.

Точность — вещь безусловно полезная, кто спорит, но много ли толку в цифрах, если им не сопутствует хоть какая-то ясность? В подобных случаях они ничего не объясняют, за ними — пустота, или, выражаясь языком криминальных романов, сплошной мрак неизвестности. Наше дело как раз из таких, мрака хоть отбавляй, и указание на часы и минуты тут не что иное, как формальность, ни о чем особенно не говорящая. Во всяком случае, пока.

Это во-первых.

А во-вторых, раз уж речь зашла о датах, пятнадцатого сентября меня здесь вообще не было. Я находился за тридевять земель, практически в другом конце страны, и понятия не имел ни о путаных обстоятельствах этого дела, ни о роли, которую мне предстояло в нем сыграть.

Сейчас мне и самому не верится, что всего две недели назад я был дома, сидел на кухне, пил с матерью чай из тонких фарфоровых чашек, не спеша готовился к отъезду. Прошло совсем немного времени, и нет больше чашек, нет занавесок на окнах, нет нашей старой обжитой квартиры с видом на Исеть. Верней, все это, конечно, есть. Но очень далеко — в том городе за Уральским хребтом, где осталась мама, друзья, где я жил и учился и где так недавно мне, новоиспеченному выпускнику Высшей школы милиции, вместе с дипломом об окончании вручили направление, предписывающее ехать сюда, на юг, к месту своего назначения.

Я уезжал в город, в котором никогда прежде не был, о котором знал до обидного мало: знал, что там тепло, что количество солнечных дней в году переваливает за двести, а берега, поросшие древними папоротниками и экзотическими пальмами, омывает «самое синее в мире Черное море мое»…

Море и вправду оказалось пронзительно синим. И солнце, не обращая внимания на календарь, припекало щедро, по-летнему. И пальмы росли прямо на улицах, поддерживая свои вечнозеленые кроны толстыми и морщинистыми, как слоновьи ноги, стволами. Тропики, одним словом! Но, пожалуй, главным из всего, что меня здесь ожидало, была работа — первая в жизни самостоятельная работа, о которой мечтал чуть ли не с детства…

Ну, да я отвлекся.

Был, как уже сказано, вторник. Двадцать девятое сентября. Вторая половина дня, точнее, восемнадцать тридцать.

Я сидел на скамейке у раскаленного зноем парапета набережной лицом к морю. Сидел и ждал, когда короткая стрелка на моем хронометре подберется к цифре семь. До этого исторического момента оставалось полчаса.

Я говорю исторического, потому что ровно через полчаса мне предстояло выдержать что-то вроде экзамена на профессиональную зрелость: действуя на собственный страх и риск, я намеревался предпринять решительный шаг, с тем чтобы добиться наконец ясности, которой так недоставало в порученном деле. С детства питаю слабость к ясности. В любом деле… Впрочем, не буду забегать вперед. Пока я пребывал в состоянии относительного покоя или — что ближе к истине — в состоянии накрученной до предела пружины.

Время тянулось адски медленно, как оно может тянуться, когда дожидаешься определенного часа. В таких случаях лучше всего отвлечься, не думать о бесконечно растянутых минутах, переключиться на темы более приятные.

Существуют десятки, а может, и тысячи способов убить время. Я выбрал простейший и, поднапрягши память, пытался воспроизвести одну из органных композиций Чеслава Немана.

Музыка вообще моя слабость, особенно современная, а музыкальные экзерсисы — привычка, перешедшая от матери, она постоянно что-нибудь напевает. Неудивительно, мама у меня профессиональный музыкант, работает аккомпаниатором в областной филармонии.

Обычно мелодия дается мне легко, однако в этот раз что-то не клеилось. Голова трещала и гудела, но, пожалуй, не от мощных аккордов немановского «Хаммонда», а от шума прибоя и еще от боли, поселившейся у меня в голове еще со вчерашнего дня. Похоже, это была несколько запоздалая реакция на перемену климата. Или первый симптом простуды. Потому что время от времени давал о себе знать второй, не менее отвратительный ком в горле, тугой, как теннисный мячик, и такой же упругий.

Скамейка, на которой устроился, стояла в полуметре от гранитного парапета, отчего возникала почти полная иллюзия одиночества. Моментами казалось, что вокруг нет ни души и что можно позволить себе сидеть вот так, не двигаясь, бесконечно долго.

Между тем времени у меня оставалось не так уж много, да и набережная была забита народом. Сюда полюбоваться штормящим морем со всего города стекались толпы отдыхающих.

Посмотреть и впрямь было на что.

Далеко, у самой оконечности волнорезов, один за другим поднимались огромные мутные валы. С глухим рокотом катились они к узкой полоске пляжа и, величественно опадая, выносили на своих гребнях обрамленные пышной пеной коряги, стволы деревьев, пучки коричневых и зеленых водорослей.

Захватывающее зрелище, завораживающее даже. Вот только головная боль, будь она неладна. К тому же, хотел я того или нет, мысли упорно возвращались к заметке, опубликованной в местной «Вечерке», которую получасом раньше купил в киоске у морского вокзала.

Я опустил взгляд на развернутый газетный лист.

В самом низу, между колонкой с объявлениями о размене жилой площади и программой телепередач, под рубрикой «ПРОИСШЕСТВИЯ» крупным шрифтом было напечатано:

ЗА ПОСЛЕДНЕЕ ВРЕМЯ В ГОРОДЕ

И ПРИМЫКАЮЩИХ К НЕМУ ПЛЯЖНЫХ

ЗОНАХ ВОЗРОСЛО КОЛИЧЕСТВО НЕСЧАСТНЫХ

СЛУЧАЕВ.

Ниже и более мелко шел текст, который я успел выучить наизусть и теперь перечитывал скорее от безделья, чем по необходимости:

«Не так давно наша газета помещала на своих страницах подборку материалов о злостных нарушителях Правил поведения на воде. Сезон близится к концу, однако мы вновь вынуждены вернуться к этой теме.

Вчера в акватории морского порта на полном ходу опрокинулся прогулочный глиссер, которым в нетрезвом состоянии управлял рулевой-моторист Н. Н. Панчин. В результате опрокидывания пассажиры глиссера гражданин ПРУДКИН Э. П. и его дочь ПРУДКИНА Л. Э. оказались за бортом. Благодаря самоотверженной и оперативной помощи спасательной службы потерпевшие были спасены.

Зарегистрировано еще несколько несчастных случаев.

Так, семнадцатого сентября на диком пляже, что неподалеку от санатория имени С. М. Буденного, утонул житель нашего города КУЗНЕЦОВ С. В. Как предполагают, во время купания он находился в состоянии сильного алкогольного опьянения. Причиной смерти послужило грубое нарушение гражданином КУЗНЕЦОВЫМ С. В. Правил поведения на воде».

Далее следовали призывы к осторожности и краткие выдержки из упомянутых правил, поданные в форме интервью с представителем ОСВОДа.

Рядовая, в общем-то, заметка, ничего особенного. Подобные сообщения здесь не редкость и обычно мало кого интересуют, разве что самих потерпевших, их родственников или знакомых. Но как раз на это, последнее, обстоятельство я и рассчитывал.

Дело в том, что нынешняя информация появилась в газете по моей инициативе, при моем, так сказать, непосредственном участии. Я надеялся, что она привлечет к себе внимание людей, имевших отношение к случившемуся. К сожалению, ни имен, ни даже количества этих людей я не знал — я вообще не мог утверждать, что они есть, мог только предполагать.

Аргументация, чего греха таить, не очень убедительная, тем не менее начальник уголовного розыска подполковник Симаков согласился с моими доводами, слегка выправил текст и дал «добро» на публикацию. И вот заметка в газете. Остальное зависело от моих действий — действий, названных в законе коротко и исчерпывающе ясно — оперативно-розыскными…

Участь гражданина Прудкина и его дочери, о которых говорилось в заметке, беспокойства не внушала: они спасены, моторист Панчин, вероятно, уже лишен водительских прав и в ближайшее время понесет заслуженное наказание. Объектом нашего внимания являлись обстоятельства гибели гражданина Кузнецова, ибо в действительности они были куда сложнее, чем об этом сообщалось в газете.

Начнем с того, что труп утонувшего до настоящего времени не найден. Как потерпевший оказался на пляже близ санатория имени Буденного — неизвестно. Был ли он пьян — неизвестно тоже.

Это бы еще полбеды. Куда важней было другое: Сергей Васильевич Кузнецов, двадцатичетырехлетний старший кассир бара-ресторана при местной гостинице «Лотос», прежде чем грубо нарушить Правила поведения на воде, совершил кое-что похуже.

За день до несчастного случая, то есть пятнадцатого сентября, в 21 час 40 минут, находясь при исполнении своих служебных обязанностей, он уложил дневную выручку в специальные мешочки — кстати, часть выручки была в валюте, поскольку бар и ресторан посещают иностранные туристы, — поднялся по винтовой лестнице в вестибюль гостиницы, но до находящейся здесь же сберкассы, где его ожидал инкассатор, не дошел, хотя расстояние от подвала, в котором расположен ресторан, до сберкассы каких-то полсотни метров.

Поднятое по тревоге подразделение милиции тщательно осмотрело гостиничные номера, службы, бар и сберкассу, но не обнаружило ничего, что могло бы помочь в поисках пропавшего кассира. Он исчез, не оставив после себя никаких следов, и появился только через сутки, семнадцатого, на загородном пляже, да и то лишь затем, чтобы, скинув одежду, снова скрыться, на этот раз окончательно…

Приблизительно в такой последовательности изложены события в постановлении следователя, и не его вина, что события эти сильно смахивают на завязку детективного романа.

На скамейку по соседству со мной присела пожилая пара.

— Пойдет твоя «Комета», никуда не денется… — Мужчина говорил, обращаясь к своей спутнице — сухощавой женщине в детской панамке, но, видно, был человеком общительным и следующую фразу произнес, полуобернувшись ко мне: — Я на этом деле собаку съел, седьмой десяток здесь обитаюсь Через день-другой установится прекрасная погода. Поверьте старожилу, будет полный штиль…

В прогнозируемую перемену верилось с трудом, однако спорить со старожилом, «съевшим собаку», я не рискнул: нынешнее, на мой взгляд странное, сочетание кипящего в семибалльном шторме моря с полным безветрием и чистым, будто выкрашенным из пульверизатора, небом моему опыту ни о чем не говорило.

Обмахнувшись сложенной вчетверо газетой, я вытянул ноги.

До семи оставалось чуть больше четверти часа.

Высокие, грязно-желтого цвета волны продолжали яростно атаковать сушу. С грохотом обрушиваясь на берег, они взрывались клочьями пены и отступали, волоча за собой мокрую, сверкавшую на солнце гальку. Было что-то вечное в их неутомимом движении, угрожающее и одновременно притягивающее, почти гипнотическое.

Надо полагать, к концу сезона погода в этих краях действительно не балует постоянством: семнадцатого, в тот самый день, когда двое отдыхающих из санатория имени Буденного заметили тонущего в двадцати метрах от берега Кузнецова, море, к сожалению, было абсолютно спокойным. Я говорю «к сожалению», потому что утони Кузнецов в такой вот семибалльный шторм, его смерть, возможно, не казалась бы теперь столь нелепой.

Мне не пришлось побывать на месте его гибели, но по фотографиям, которые видел в деле, я хорошо представлял и пустынный пляж, и впадающую в море горную речушку, и одежду, сложенную на остывших к вечеру голышах. Представлял и человека, плывущего на выручку к тому, кто уже не нуждался в помощи. Когда Пасечник — мужчина, бросившийся спасать утопающего, — доплыл до места, где пятью минутами раньше беспомощно барахтался Кузнецов, над тем уже сомкнулись волны.

Позже в карманах оставленной на берегу куртки нашли служебное удостоверение, носовой платок, мятую пачку сигарет, спички и горсть монет. Все. Выручка из гостиничного ресторана как в воду канула. Юмор, быть может, и неуместный, но ведь не пошел же Кузнецов купаться, перекинув через плечо сумки, набитые деньгами?! Разумеется, нет. Он их где-то оставил, и не исключено, что у сообщника…

Скорее всего, размышлял я, Симаков думает так же. Иначе не дал бы согласия на объявление в газете. Но почему из всего аппарата городского угрозыска его выбор пал именно на меня — вот вопрос, который я задавал себе чаще других. Может, он думает, что сообщников Кузнецова следует искать среди местных? Делает ставку на то, что я здесь человек новый, не примелькался? Похоже, так оно и есть…

Нужно сказать, что на первых порах меня к текущей работе не привлекали. Дали время осмотреться. Я бродил по кабинетам, знакомился с коллегами, копался в архивах. Постепенно стало складываться представление об оперативной обстановке в городе. Если откровенно, она показалась мне довольно унылой: нераскрытых дел за следственными органами не числилось, в сводках преобладали мелкие хулиганы, незначительные по размерам хищения, случайные драки. Единственным рецидивным явлением, портившим в общем-то вполне благополучную картину, были фарцовщики. С ними боролись, но, очевидно, соблазн был слишком велик — как-никак крупный морской порт, да и иностранцев в этом райском уголке круглый год хоть пруд пруди, — и спекулянты, не считаясь с риском, продолжали делать свой «маленький бизнес»…

Что касается происшествия в гостинице, то краем уха я слышал об этом ЧП, но сведения были очень приблизительные — этим делом занимались другие сотрудники.

Словом, я был близок к разочарованию и внутренне готовился к длинной череде мелких и скучных поручений. Однако инкубационный период окончился раньше, чем я ожидал, и совсем иначе, чем мне представлялось.

В пятницу меня вызвали к «самому».

— Ну как дела, Сопрыкин? — спросил он, когда я по всей форме доложил о своем прибытии.

— Нормально, товарищ подполковник.

— С жильем устроился?

— Квартиру снял, — ответил я.

— Небось в центре и с видом на море? — поинтересовался Симаков, подняв на меня свои выпуклые небесно-голубые глаза, и я в очередной раз подивился, как он умудряется сохранить девственно-белый цвет лица при здешнем климате.

— Не то чтобы в центре, — признался я, — но в принципе нормально, товарищ подполковник.

— Не квартиру ты снял, а койку. И дерут, наверно, семь шкур. — Он улыбнулся, но улыбка получилась какая-то вымученная. — Кто сейчас квартиру сдаст — самый сезон, бархатный. Койка нашлась, и то, считай, повезло.

Он вытащил из кармана своей белой отутюженной рубашки блокнот и вырвал из него лист.

— Короче, Сопрыкин, такие дела: комнату мы тебе выделили. В доме гостиничного типа. Вроде как молодому специалисту. Через неделю она освобождается — и можешь вселяться.

Он поднялся с кресла, обошел вокруг стола и протянул мне листок:

— Держи — твой новый домашний адрес. Матери напиши, чтоб не волновалась: комната приличная. Не сомневайся, сам смотрел. Газ на две конфорки, и душ индивидуальный имеется. Ну а недельку придется потерпеть.

— Спасибо, — промямлил я и впервые со дня приезда вдруг по-настоящему осознал, что нахожусь тут не временно, не случайно, что здесь, в этом городе, предстоит жить и работать, и не месяц, не год, а возможно, всю жизнь. Черт знает почему, при мысли об этом у меня защемило сердце.

— Спасибо, — еще раз пробормотал я, пожимая протянутую руку.

— Не стоит. Женишься — квартиру дадим, — пообещал Симаков.

По его тону можно было догадаться, что с решением жилищной проблемы наш разговор не исчерпан.

Опустившись в кресло, он спросил, глядя на меня голубыми немигающими глазами:

— Ну как тебе город? Освоился?

— Не совсем, — признался я.

— Что так?

Я перевел дух.

— Раньше бывать не приходилось, товарищ подполковник, а сейчас времени не хватает, в чужих делах роюсь, ориентировки читаю…

В последние слова я вложил намек на свое затянувшееся безделье, но Симаков сделал вид, что не понял.

— Ориентировки — вещь полезная, — обронил он, как видно, думая о чем-то своем. — Ты когда приехал?

— В прошлую пятницу, неделю назад.

— Да-да, помню… — Он откинулся на спинку кресла, скрестил на груди руки и снова остановил на мне внимательный оценивающий взгляд. — Значит, в чужих делах роешься? Что ж, может, это и к лучшему… — Продолжая вслух какую-то свою мысль, заметил: — Только вот прическа у тебя не того, длинноватая. Не модно это сейчас… — Помолчав, добавил: — Значит, надоело, говоришь, по коридорам слоняться?

— Так точно, — по-военному четко доложил я.

— Надоело… — Видимо, он подвел черту под своими неясными для меня размышлениями. — Так вот, Сопрыкин. Считай, закончился твой карантин. Работа для тебя имеется… Ты раньше времени не улыбайся. Дело серьезное. Про Кузнецова слыхал?

— Слышал.

— То-то. Человек пропал. Это тебе, брат, не кража с пляжа.

Ребята рассказывали, что много лет назад Симаков начал свою службу в милиции с задержания пляжного вора, накрыл его в раздевалке вместе с поличным, и теперь, будучи уже подполковником и начальником отдела, часто приводил «кражу с пляжа» как пример самого быстрого и оперативного раскрытия преступления. Разумеется, делал он это с известной долей юмора.

— …Пропал человек, — повторил Симаков. Он вытащил из пачки папиросу, постучал мундштуком по столу и, потарахтев спичками, закурил. — Сначала из гостиницы испарился, потом, того лучше, камнем на дно. Улыбаться тут нечему, плакать впору… Валюты одной на семь тысяч и наших столько же. Соображаешь?

Он сделал паузу, чтобы я оценил всю значительность суммы. При этом на его скулах шевельнулись желваки, отчего лицо стало жестче и даже как будто потемнело.

— Ладно, не буду тебе раньше времени голову забивать. Подробности в прокуратуре узнаешь, у следователя. Потом ко мне зайдешь, обмозгуем, с какого конца лучше взяться. А после… — Он опять смерил меня взглядом и, изменив тон, заключил: — А после придется тебе, парень, на время забыть дорогу сюда, в розыск. Самостоятельно будешь работать. На свой страх и риск. Понял?

— Понял, — отозвался я.

— Вопросы имеются?

Вопросов не было.

Они появились позже, и ответы на них, увы, не мог дать ни опытный Симаков, ни менее опытный, но старательный следователь. Ответы предстояло искать самому.