1

Несмотря на распухшую до размеров боксерской перчатки ладонь, ноющую боль в плече и пригоршню иголок, сверливших мой коленный сустав, я пошел не на Приморскую, куда намеревался идти сначала, а на главпочтамт.

Для этого понадобилось сделать солидный крюк, что меня вполне устраивало. Хотелось привести мысли в порядок, без спешки, не торопясь обдумать свои дальнейшие действия. Кроме того, я давно не получал вестей из дома, и интуиция подсказывала, что на почте меня ждет письмо.

С горем пополам я доковылял до почтамта, потратив на дорогу вдвое больше времени, чем если бы полз по-пластунски.

Предчувствие не обмануло: в окошке «до востребования» мне выдали письмо. Штемпель на конверте свидетельствовал, что оно пришло накануне, в четверг.

«Володенька, — писала мама. — Ты уехал, и от души как будто что-то оторвалось. Третью неделю живу одна, а все не верится. Дни какие-то безразмерные. Приду домой, чайник поставлю и две чашки по привычке вытаскиваю, твою, большую, и свою. Сижу и думаю, как там мой мальчик? А то еще моду взяла, фотографии достану, перебираю… Ну вот, давала себе слово не жаловаться. Совсем старухой стала.

Из твоего письма, сынок, знаю, что доехал ты благополучно, устроился хорошо. Я рада. Если, конечно, все так, как ты пишешь. Ты ведь у меня великий фантазер. В конце письма ты жалуешься, что тебе не дают самостоятельной работы. Это не беда. На первых порах всегда так. Уверена, что все у тебя образуется. И с работой, которую ты так любишь, и все-все. А пока отдыхай, ходи на море, загорай. Не забывай о режиме, питайся вовремя, это единственная моя просьба.

На работе у меня по-прежнему: утром репетиции, вечером концерты. Друзья твои звонили, Коля и Валера. Спрашивали о тебе, обещали написать, а летом грозятся нагрянуть в гости. Я и сама все думаю, не приехать ли? В отпуске мне не откажут, ты знаешь. Можно взять дней пять-десять. Как считаешь? Ежедневно слушаю прогноз погоды. Передают, что на побережье жарко. А у нас вчера снег выпал, крыши белые, и мне все кажется, что ты мерзнешь. Недавно даже сон такой видела. Проснулась и свитер взялась вязать. Сделаю с треугольным вырезом, как ты любишь. Может, успею к ноябрьским. Вот и все мои новости.

Пиши, Володенька, не откладывай со дня на день. Помни, с каким нетерпением я жду твоих писем.

Обнимаю и крепко целую, твоя мама».

Я смотрел на исписанную размашистым почерком страничку и чувствовал, как к горлу подкатывает предательский ком. Видно, сказалось напряжение последних часов. Еще немного, и я бы заревел, до того сильно потянуло меня домой, в тихую уютную квартиру на четвертом этаже блочной пятиэтажки, к маме, сидевшей на кухне у стола с двумя чашками, большой и маленькой, к улицам, припорошенным первым снегом…

Я спрятал письмо в карман и, чтобы хоть в какой-то мере застраховать себя от неприятностей, подобных той, что случилась в Якорном, проскользнул на служебную лестницу и вышел через запасной ход. Попетляв переулками, вывернул на бульвар в двух кварталах от почтамта и пошел к остановке.

Уже сидя в автобусе, который вез меня на Приморскую, и потирая ушибленное колено, я перечитал письмо и решил, что завтра же напишу ответ. В крайнем случае послезавтра.

— Слышь, друг, как к морю пройти, не подскажешь?

Парень, обратившийся ко мне за справкой, смущенно озирался по сторонам и не знал, куда девать оттягивавший его руку чемодан со свисавшей на суровой нитке аэрофлотской биркой.

— Понимаешь, отдыхать приехал, — будто извиняясь, объяснил он. — Никогда моря не видел, ну и решил прямо из аэропорта на берег, соленую водичку посмотреть…

— Правильно решил.

— Да вроде несолидно как-то, с чемоданом. Как считаешь?

— Наоборот, очень даже солидно, — сказал я и растолковал, как ему найти ближайший спуск к набережной.

— Ну, спасибо. — Он перевел свою поклажу с руки на руку. — Пойду. Счастливо тебе, браток.

— Счастливо, — сказал я, испытывая что-то похожее на зависть: проблема, которую собирался решить сегодня вечером, была не из легких.

Как попасть в «Лотос», оставаясь не замеченным для персонала гостиницы и для ее постояльцев, вот вопрос, на который мне предстояло ответить. Будь в моем распоряжении даже шапка-невидимка, она не облегчила бы задачи, ведь у Кузнецова ее наверняка не было.

Не я первый ломал голову над этой задачей. До меня ее пытались решить многие, в том числе и ведущий дело следователь. Он тоже искал лазейку: вооружившись секундомером и линейкой, пункт за пунктом изучал маршрут Кузнецова, моделировал его возможные отклонения, но в результате ни одна из его комбинаций не выглядела достаточно убедительно.

И все же лазейка была! После рандеву в «Страусе» я был уверен в этом на все сто процентов.

По дороге сюда я тоже перебирал варианты, но как бы далеко ни отклонялся в своих поисках, мысли, словно лошадки в карусели, вращались вокруг одной и той же, выросшей до значения символа, детали — двери с английским замком. Как известно, у такой двери есть особенность — ее-то и имел в виду Стас, рассказывая о своей сверхценной идее.

«Фокус в том, — рассуждал я, — что она запирается на ключ, а открыть ее можно без ключа, надо только зайти с внутренней стороны».

Стас уверен, что это сделал я. Он думает, что я был соучастником ограбления, что Кузнецов посвятил меня в тайну, и теперь ждет платы за реализацию своего плана. Что ж, пусть ждет. А я тем временем должен отыскать эту самую дверь. Отыскать во что бы то ни стало!

Вид у «Лотоса» и впрямь был таинственный. Его зыбкие, размытые туманом огни манили, притягивали и в то же время казались ненастоящими, висящими в пустоте, почти нереальными.

Я стоял на противоположной стороне улицы и, точно фельдмаршал, готовящийся к штурму крепости, обдумывал ход предстоящего сражения. Не хватало карты, ее заменила схема, которую сжег в среду. Конечно, она не отличалась по части пропорций и соотношения отдельных частей гостиничного вестибюля, но что касается расположения дверей, служебных помещений, то они были воспроизведены с максимальной достоверностью. Поэтому, прежде чем начать, я мысленно обратился к своей планировке, выискивая в ней уязвимые места.

Второй этаж отбросил сразу. Не из-за высоты — высота как раз была сравнительно небольшая, забраться туда пара пустяков, однако у лифта на втором этаже круглые сутки сидела дежурная, и, как установлено, вечером пятнадцатого она никуда не отлучалась. Мусоросборник для задуманной операции тоже не годился: расположенный в полуподвальном помещении, полностью автоматизированный, он соединялся с жилым корпусом узкими шахтами, в которые не пролезет и ребенок.

Остаются двери.

В «Лотосе» их три. Основная и две запасные. Неделей раньше все три осматривал следователь, но между мной и им есть разница: он ничего не знал об английском замке и искал выход, через который Кузнецов выскользнул из гостиницы, а выхода, кроме основного, со швейцаром на посту, здесь нет. Я же хотел найти вход, которым собирался воспользоваться Стас и которым вместо него воспользовался кто-то другой. Такой вариант, то есть вариант с проникновением в гостиницу извне, если и рассматривался раньше, то чисто гипотетически, как один из многих возможных вариантов, поскольку само существование соучастников Кузнецова стояло тогда под большим вопросом.

Центральный вход я, поразмыслив, исключил. Эти двери практически не запирались, и, хотя швейцара нетрудно отвлечь — на этом обстоятельстве, кстати, и держалась одна из официальных версий, — не думаю, чтобы Стас строил свой план в расчете на случайность.

Две другие двери, наоборот, были заперты постоянно. С них-то и надо было начинать.

Слежки я не боялся. Не то чтобы полагался на данное в «Страусе» обещание, лучшим прикрытием была погода. К тому же по Приморской, как обычно в эти часы, толпами валили отдыхающие, что обеспечивало полную свободу маневра.

Я пересек дорогу и прошелся вдоль торцевой стены гостиницы. Потом присел у обочины, делая вид, что вожусь с застежками на обуви.

Двустворчатая прозрачная дверь из толстого каленого стекла была врезана в такую же прозрачную стену, сплошь заставленную декоративными пальмами. Просвет между их вечнозелеными кронами позволял видеть внутренность вестибюля.

Слева от меня тянулся ряд игральных автоматов. В центре, опоясывая спуск в валютный бар и ресторан, стояли каменные вазоны с цветами. Справа — перегородка из полированного дерева, за которой находился кабинет директора, бухгалтерия и бюро экскурсий.

Дверной замок был также на виду. Наброшенный с внутренней стороны двери, он представлял собой две стальные пластины, пропущенные через ручки и стянутые по бокам толстыми болтами. Даже допустив, что преступники не боялись быть замеченными людьми, постоянно находившимися в зале, невозможно представить, как им удалось выйти, а потом поставить пластины на место и прикрутить их болтами, — к моменту приезда милиция нашла запор в полном порядке.

Нет, эту дверь тоже придется исключить.

Я поднялся, дошел до угла и остановился у зеленой, в человеческий рост, изгороди. Дождался, когда поток пешеходов немного схлынет, раздвинул ветки и ринулся сквозь колючий кустарник.

Проход позади гостиницы смахивал на узкий, прорубленный в скалах тоннель: по одну сторону вздымались этажи «Лотоса», по другую стоял глухой кирпичный забор. Сверху и впереди ничего, кроме серого месива тумана. Кое-где в окнах горел свет, но внизу, под выступавшим на уровне второго этажа бетонным козырьком, лежала густая тьма.

Держась поближе к стене, я добрался до мусоросборника. Люк был открыт, и если бы я не знал, что встречу его на пути, наверняка бы загремел вниз. Запасной выход находился где-то рядом, метрах в пяти-семи. Я двинулся дальше, для верности касаясь стены кончиками пальцев.

Дверь помещалась в неглубокой нише. На ней, продетый в массивные стальные скобы, висел амбарный замок.

Я взял его в руки. Он был холодным и влажным. На поверхности гусиной кожей выступали заклепки. Я попробовал его на вес, подергал, испытывая на прочность, и понял, что и от этого варианта придется отказаться. Тяжелый, тронутый ржавчиной замок, казалось, висел здесь тысячу лет и намертво сросся с дверью. Открыть его можно было разве что с помощью динамитной шашки.

Выходит, Стас обманул! Свидание, закончившееся, как я полагал, моей полной победой, на самом деле было сплошным надувательством, спектаклем, который он разыграл с единственной целью — меня околпачить! Ну не кувалдой же взламывать эту проклятую дверь?!

Учитывая, что замок не имел никакого, даже самого отдаленного отношения ни к Англии, ни к английской системе запоров, что дверь, на которой он висел, ведет не в холл, а в служебное помещение, что Кузнецов не мог… Стоп! А при чем здесь Кузнецов? Ведь это я должен был помочь ему выбраться наружу!!

«Наконец! — пробурчала половина моего «я», всегда трезвая и рассудительная. — Поглупел ты, однако. Тут мозгами шевелить надо, а не кувалдой».

«Заткнись», — оборвал я, но сидевший во мне чревовещатель не унимался.

«Интересно, чего ж ты ждал? Ковровой дорожки у входа? Транспаранта «Добро пожаловать!»? Духового оркестра? Тебе надо войти в гостиницу, так за чем же остановка?»

«Но ведь за дверью бухгалтерия, — возразил я. — Зачем им было лезть к черту на рога? Там могли находиться люди».

«Ерунда, — тут же нашелся он. — В десять вечера там никого нет. Рабочий день заканчивается в шесть. И в бухгалтерии, и в бюро, и у директора. Не веришь — проверь. Сейчас восемь, и там нет ни души».

«Ну хорошо, а замок?»

«А что замок? Замки, уважаемый, на то и существуют, чтобы их открывать».

«Так-то оно так, и все же…»

«Надоело! — взорвался он. — Разглагольствуешь о логике преступника, ищешь нестандартные решения, а сам рассуждаешь как младенец! Замок, видите ли, его не устраивает. Поставь себя на место Стаса. Как, по-твоему, остановит его такая мелочь?»

Не скажу, чтобы перепалка с самим собой рассеяла все мои колебания, но другой возможности проникнуть в гостиницу действительно не было, и я не мог так просто от нее отказаться.

Дальнейшие мои действия не отличались последовательностью. Сперва хотел бежать в ближайший хозяйственный магазин, чтобы скупить все образцы замков вместе с ключами, какие там найдутся. После сообразил, что вероятность успеха зависит не от количества ключей, и начал шарить сначала в сумке, потом в карманах. В одном из них обнаружил брелок, который купил днем в «Канцтоварах». Сердце, пронзенное стрелой. Как раз то, что нужно.

Я сунул наконечник стрелы в дверной зазор и нажал, чтоб его загнуть. Раздался сухой щелчок, и брелок сломался. Чертыхнувшись, я отбросил его в сторону и тут же пожалел об этом, присел на корточки и принялся искать.

Сердце вместе со сломанной стрелой как сквозь землю провалилось. Зато у забора, в куче хлама, под руки попался обломок доски с торчавшим из него гвоздем.

Отчаяние порой толкает на крайние поступки; я схватил доску, придавил ее коленом к земле и с остервенением стал расшатывать гвоздь. Ладонь горела, точно ее жгли паяльной лампой. Колено тоже. Но я стиснул зубы и удвоил усилия.

Наконец гвоздь начал поддаваться. Когда он уже почти выскочил из гнезда, я загнул его под прямым углом, вытащил и кинулся к двери.

Едва моя самодельная отмычка погрузилась в замочную скважину, во мне шевельнулось мимолетное, но вполне определенное чувство, что иду по верному следу. Больно велико было несоответствие между внушительными габаритами старого, изъеденного ржавчиной замка и той легкостью, с какой пришел в движение его механизм. Внутри, мягко пощелкивая, прокручивались невидимые детали. После нескольких холостых оборотов гвоздь уперся во что-то твердое.

Небольшое усилие, и замок, клацнув, повис на разомкнутой дужке.

Даже в Якорном, под слепящим светом фар, я не испытывал такого напряжения, как здесь, на задворках гостиницы, перед вскрытой отмычкой дверью. Руки дрожали, пульс наверняка перевалил за сто двадцать. На лбу выступила испарина.

«Так или иначе, дело сделано», — подумал я и огляделся по сторонам. На миг почудилось, что по забору скользнул луч фонарика, но, присмотревшись, увидел, что это, потревоженные порывом ветра, перемещаются в темноте клочья тумана.

Дверь отворилась бесшумно. Вероятно, ее петли были смазаны столь же обильно, как и механизм замка, который, предварительно осмотрев, я сунул в сумку.

Внутри было темно. Словно в бутылке из-под туши.

Я зажег спичку.

Она осветила тесную клетушку, доверху забитую пыльным гостиничным инвентарем. На моей схеме это помещение не значилось. Здесь было свалено имущество, явно предназначенное для сдачи в утиль: обшарпанный холодильник, сломанные пылесосы, карнизы, телевизоры с дырами вместо экранов. По стенам плясали причудливые тени. Духота стояла неимоверная — просто нечем дышать. Похоже, сюда заглядывали нечасто. Если вообще заглядывали.

За первой спичкой в ход пошли еще три, однако ничего, кроме пыли и покрытого паутиной хлама, я внутри не обнаружил. Ни следов на полу, ни окурков, ни парусиновых мешочков.

Само собой, до меня эту кладовую уже осматривали, но, как видно, не придали ей значения — может, ввел в заблуждение вид замка, залежи старой рухляди или массивный крюк, имевшийся с внутренней стороны двери, ведущей отсюда в бухгалтерию? В смысле надежности все это выглядело весьма внушительно, особенно если учесть, что до сих пор следствие не располагало данными о том, что у покойного кассира были помощники, что Кузнецов был не один. Как раз эти-то данные я сейчас и добывал.

Откинув крюк, я вошел в бухгалтерию.

Здесь было не так темно. Перегородка, отделявшая помещение от гостиничного вестибюля, не доставала до потолка, и горевшие по ту сторону люминесцентные лампы отбрасывали сюда неяркий свет. Из-за стены доносился приглушенный вой сирен, треск выстрелов, рев раненых животных — фонограмма, под которую в зале работали игровые автоматы.

Я прошел между двумя парами симметрично расположенных столов и остановился у двери.

С прикнопленного к ней календаря, улыбаясь, смотрел Вахтанг Кикабидзе. На уровне его груди, чуть выше дверной ручки, я увидел то, ради чего затеял свое рискованное предприятие и за что часом раньше чуть было не поплатился жизнью в Якорном переулке…

Телефон зазвонил внезапно и, как мне показалось, очень громко. Ощущение такое, будто через тебя пропустили электрический ток.

Последовала короткая, в доли секунды, пауза. Потом снова раздался бьющий по нервам зуммер.

Случайность? Неправильно набранный номер? Или кто-то подает мне сигнал, предупреждающий об опасности? А может, меня пугали? Пугали, давая понять, что знают, где я нахожусь.

Звонок следовал за звонком. Один требовательней другого.

Я смотрел на аппарат и испытывал те же муки, какие, наверно, испытывал привязанный к мачте Одиссей. Только моя мачта называлась осторожностью.

На пятом сигнале телефон смолк.

Я подошел к столу, осторожно поднял трубку, плотно прижал ее к щеке.

— Бухгалтерия? — спросил женский голос.

— Нет, бухгалтерия уже не работает. Вы куда звоните? — Второй голос, тоже женский, раздался у самого уха, он принадлежал кому-то из работников «Лотоса», с чьим аппаратом был запараллелен телефон бухгалтерии.

— Мне нужна Люба.

— У нас такой нет.

Девушка, спрашивавшая Любу, замешкалась, потом переспросила:

— Это бухгалтерия ресторана «Восход»?

— Нет, вы не туда попали. Перезвоните.

Дождавшись коротких гудков, я повесил трубку.

Люба из ресторана «Восход».

Ошибка? Или все же предупреждение, имевшее целью нагнать на меня страху? Она спросила бухгалтерию. Не исключено, что сейчас где-то поблизости, у телефонной будки, стоит некто и выспрашивает подробности у звонившей сюда девушки. Он остановил ее на улице, дал номер телефона, попросил позвонить, надеясь, что я сдуру схвачу трубку…

Ладно, это будет нетрудно проверить, лишь бы только выбраться отсюда.

Я присел в кресло и попытался собраться с мыслями, сосредоточив все внимание на замке, темным пятном выделявшемся на сером костюме Кикабидзе.

Много лет назад мой первый наставник — тот самый, что в детстве надрал мне уши, — рассказывал об известной с древнейших времен «семичленной формуле» — семи вопросах, ответы на которые дают самое полное представление о любом происшествии: кто, что, когда, где, с чьей помощью, почему и как. «Запомни, — говорил он, — каждый из этих вопросов важен и начинать можно с любого, но истину ты узнаешь, только ответив на все семь». Он был дока в сыскном деле и слышал об этой формуле от своих учителей. Так вот, из семи вопросов, связанных с исчезновением Кузнецова из гостиницы, до сегодняшнего дня без ответов оставались два: с чьей помощью и как. Теперь стал известен ответ еще на один вопрос — как?

На столе у письменного прибора лежала стопка аккуратно нарезанной бумаги для заметок. Я взял ручку и нарисовал на четвертинке листа срез первого этажа. Потом прилегающие к «Лотосу» улицы, забор и кладовую. Пунктиром обозначил свои передвижения, а сплошной линией передвижения кассира и недостающую часть маршрута.

Вроде все верно. В этот раз схема получилась куда обстоятельней.

Можно было сматывать удочки — проторчи я здесь хоть до утра, ничего сверх того, что узнал, все равно не узнаешь.

Но что-то меня удерживало. Очевидно, тот, самый короткий и самый опасный отрезок пути, который начинался за дверью. Хотелось испытать на собственной шкуре, как это происходило в действительности.

Сжигать схему я не стал — не те условия. Сунул ее в карман и пошел к двери. Буба улыбнулся мне поощряюще и немного загадочно.

Я повернул ручку замка против часовой стрелки до упора, поставил ее на предохранитель.

Можно было открывать.

«Все у тебя будет хорошо, — пришла на память строчка из письма. — Все-все». И пусть мама не имела в виду столь рискованную ситуацию, ее слова немного меня ободрили.

Я пригладил волосы, заправил рубашку и, перекинув сумку через плечо, рывком открыл дверь.

В вестибюле я провел в общей сложности минут пятнадцать.

Убедившись, что мой выход из бухгалтерии остался незамеченным, я обошел зал по кругу, рассматривая интересующую меня часть помещения под всеми возможными углами зрения.

Если в плане Стаса и имелись слабые места, то их следовало искать не здесь: администраторская стойка находилась слишком далеко — оттуда опасность не угрожала; со стороны швейцара и подавно — его заслонял выступ стены; расположение автоматов тоже оказалось идеальным: играющие стояли спиной к бару и не могли видеть выходящего оттуда кассира, разве что кто-то специально вел за ним наблюдение. Ко всему прочему лестницу ограждали каменные вазоны с цветами, что также сокращало сектор обзора.

Знакомство с планировкой и ее особенностями заняло от силы пять минут. Остальные десять я провел у аттракционов, изучая обстановку в непосредственной близости от спуска в питейное заведение.

Публики в этом закутке хватало. Я разделил ее на три категории: заядлые игроки, игроки-любители и посетители бара. Первые околачивались тут с утра до вечера и с детской непосредственностью часами торпедировали морские караваны, сбивали самолеты, участвовали в автогонках и танковых атаках. Вторые, сыграв разок-другой, удалялись восвояси. Третьи вообще проходили мимо, транзитом, ибо спешили утолить жажду из находящегося в подвале источника.

Теоретически имелась еще одна категория — я имею в виду тех, кто находился здесь по делу, — но, кажется, ее единственным представителем был я сам.

За все время, что я торчал у входа в бар, на меня обратили внимание лишь однажды. Молодой финн с длинными, до плеч волосами и облупленным носом, как видно, принял меня за соотечественника, приостановился на верхней ступеньке винтовой лестницы и обратился ко мне с короткой фразой, сопроводив ее жестом, который можно было понять как приглашение составить ему компанию. Я отказался, и он, махнув рукой, нетвердой походкой двинулся вниз, откуда доносился гул голосов и всплески музыки.

Пора было двигаться и мне. Все, что нужно, я уже выяснил. Очередной кубик лег в предназначенное ему место, в точности совпав по рисунку с остальными.

Бухгалтерия встретила меня полумраком и относительной тишиной.

Телефон молчал. Вахтанг улыбался.

Спустив замок с предохранителя и подмигнув на прощание Кикабидзе, я вышел.

Снаружи было по-прежнему пусто, ни души.

Отсюда громада «Лотоса» выглядела необитаемой. Где-то наверху в нескольких окнах горел свет, да и тот походил на пятна, лишь по случайности не затушеванные темнотой.

Восемь — время вечернего моциона. Время, когда дома пустеют, а улицы переполнены. Это подтвердилось, едва я свернул за угол.

Тротуар запрудила группа туристов, предводительствуемая девушкой-гидом. У обочины стояли два вместительных автобуса, из которых они вышли.

— Одновременно с курортом развивается и город, — бойко вещала экскурсовод, вооружившись портативным мегафоном. — Возрастающими темпами ведется жилищное строительство, возводятся школы, культурно-бытовые сооружения. Сейчас перед нами гостиница. Это одно из самых первых высотных зданий, построенных в городе-курорте.

Все, как по команде, задрали головы вверх, но девушка-гид живо вернула их на землю:

— Для переработки сельскохозяйственной продукции на территории города-курорта построены молочный и консервный заводы, хлебокомбинат. В городе много магазинов, кафе, ресторанов…

Из толпы послышалась чья-то реплика, что, мол, самое время заглянуть в одно из перечисленных заведений, однако девушка пресекла бунт в зародыше:

— Пройдемте дальше, товарищи. Прошу не растягиваться. Сейчас мы посмотрим вид, открывающийся на залитый огнями порт…

Чтобы не идти против течения, я вклинился в толпу и, приноровившись к общему неторопливому ритму, побрел к перекрестку. У светофора поток разделился: туристы с гидом во главе двинулись осматривать достопримечательности, а неорганизованная часть публики разбрелась на все четыре стороны.

Я скользнул взглядом вдоль Приморской.

Она была забита до отказа. Блестели лаком крыши автомобилей, сияли иллюминацией деревья, с террасы кафе неслась музыка. Праздник продолжался.

Я смотрел на катящиеся по тротуарам потоки и думал о том, какое нелегкое, наверно, это дело — жить тут постоянно. Город-курорт — звучит, конечно, красиво, и про консервный завод все правильно, но есть проблемы, о которых девушка-экскурсовод не расскажет своим любознательным подопечным. Со всей страны съезжаются сюда люди. Веселые и беззаботные, разные и в то же время одинаковые в своем стремлении отдохнуть, набраться новых впечатлений, они заполняют парки и пляжи, рестораны и концертные залы. Расточительные, легкомысленные, они не отказывают себе в развлечениях, не стесняют себя в средствах. Оно и понятно — отпуск бывает раз в году. Закончится срок, и они разъедутся по городам и весям, вернутся к своим повседневным делам и заботам. Но на смену им приедут другие. Колесо снова завертится. Снова будет греметь музыка, будут сновать официанты, снова праздными толпами будут переполнены пляжи и увеселительные заведения. Каково же тем, кто дышит этой атмосферой чуть ли не с рождения, кто окружен ею изо дня в день, из года в год? Хорошо, если понял, что отдых не профессия, а награда за труд. А если нет? Если не понял? Не то ли произошло с Сергеем? Выиграл крупную сумму, появились запросы, которых раньше не было, друзья, взявшиеся удовлетворять эти запросы, «лишние деньги», без которых уже не обойтись и запас которых пополняет безотказный Стас… Его гардероба хватило бы, чтобы одеть целую роту, аппаратурой можно оснастить студию звукозаписи, а аппетиты все растут. Но вот кормушка захлопнулась, пришел момент расплачиваться за свои неизмеримо возросшие потребности. Долгий, казавшийся бесконечным, праздник кончился. Предъявлен счет. И оказалось, что платить надо ценой преступления…

Туман слегка рассеялся.

На крыше гостиницы, отбрасывая сполохи света, зазывно мигал гигантский рекламный куб: «Играем в «Спринт»!», «Играем в «Спринт»!» Синий, красный, желтый. Потом снова синий, снова красный, и так без конца. Я перешел через дорогу и оказался на другой, менее людной стороне бульвара.

Под гирляндой из разноцветных лампочек сидела знакомая бабуся со своими допотопными медицинскими весами. Стараясь не попасться ей на глаза, я пошел было к телефонной будке, но вспомнил, что последнюю двушку израсходовал утром на звонок в библиотеку. Пришлось вернуться.

— Здравствуйте, бабушка.

Она взглянула поверх пластмассовой оправы, в которой сидели круглые, с палец толщиной, стекла.

— А-а, старый знакомый. Пришел, значит? Ну становись, взвешу. Похудел ты за эти-то дни.

— Да нет, спешу я, — в который раз обманул я ее ожидания.

— Может быть, лотерею возьмешь? Тираж скоро. У меня рука легкая.

Я не суеверный, но невольно вспомнил Герася и билеты, не принесшие ему счастья. Даже не верилось, что с тех пор прошло всего два дня.

— Спасибо, бабушка, в следующий раз. Не разменяете мне двухкопеечными? Позвонить надо.

— Все торопишься? — Она поднесла к лицу коробку с мелочью. — Разменяю, чего ж не разменять. — И, отсчитав в ладошку пять монет, протянула их мне. — Держи. Только в первой будке не звони, испорчен там телефон.

— Спасибо.

— Не за что. Беги, сынок, твое дело молодое.

Справочное отозвалось быстро и так же быстро выдало номер ресторана «Восход».

— Скажите, пожалуйста, Люба сегодня работает? — спросил я у поднявшего трубку мужчины.

— Возможно, — последовал ответ.

— Нельзя ли поконкретней?

— А какая, собственно, Люба вас интересует? — спросил мужчина доброжелательно, но не без ехидства.

— Люба из бухгалтерии, — уточнил я.

— Ах, из бухгалтерии! — Чувствовалось, что мой собеседник располагает временем и рад возможности скоротать его с моей помощью. — Знаете, я думаю, что какая-нибудь Люба в какой-нибудь бухгалтерии наверняка работает. И именно сегодня. Не исключено, кстати, что она и завтра будет работать, если, конечно, не заболеет или…

Ну, бездельник! Я понял, что, если не сопротивляться, наша беседа затянется до утра. Посетителей у них нет, что ли?

— Простите, это ресторан «Восход»?

— Совершенно верно.

— У вас в бухгалтерии работает Люба?

— А вам нужна только Люба? Таисия Петровна вас, например, не устроит?

Я еле удержался, чтобы не послать его ко всем чертям.

— Нет, мне нужна именно Люба.

— Жаль, очень жаль. Вынужден вас разочаровать. Насколько мне известно, в нашей бухгалтерии Любы нет. И никогда не было. Возможно, в будущем…

Я нажал на рычаг. Пусть упражняется с кем-нибудь другим. Главное он сообщил: никакой Любы в ресторане «Восход» нет. Как и следовало ожидать, это был лишь предлог, и телефон в «Лотосе» зазвонил неспроста.

Я опустил в прорезь еще одну двушку и набрал знакомую комбинацию цифр.

Трубку снял Симаков.

— Слава богу! — воскликнул он, едва услышав мой голос. — Как ты, Сопрыкин?! Жив, здоров?

По тону можно было догадаться, что ему уже известно о событиях в Якорном.

— В полном порядке, товарищ подполковник.

Он великодушно не заметил оплошности, пропустив «подполковника» мимо ушей.

— Ты где был? Мы потеряли тебя у почтамта.

Ага, стало быть, я ушел не только от чужих, но и от страховавших меня своих. Нужно отдать должное — за все эти дни я ни разу не почувствовал их дружеской опеки и даже забывал порой, что, как у альпиниста, к моему поясу постоянно подстегнут страхующий фал.

Дабы не искушать судьбу вторично, я ответил в полном соответствии с правилами конспирации.

— Халтура тут одна подвернулась, пришлось зайти кое-куда.

— Ты можешь говорить свободно?

— Вполне.

— За тобой никого?

Это он о возможно сопровождающем меня эскорте.

— Вроде нет.

— Где ты сейчас находишься?

— У «Лотоса».

— Жди меня там. Запомни номер. — Он назвал четырехзначную цифру. — Через четверть часа я буду ехать по бульвару в сторону центра. «Москвич» красного цвета, с противотуманными фарами. Увидишь, подними руку, как если бы левака останавливал. Понял?

— Понял.

— Все, до встречи. — И он отключился.

Разговор не на шутку меня встревожил.

Вариантами, заготовленными нами на все случаи жизни, личная встреча с начальником отдела не предусматривалась. Не иначе случилось что-то из ряда вон выходящее, коли Симаков решился на прямой контакт.

«Терпение, — урезонил себя я. — Через пятнадцать минут все выяснится».

А пока надо было куда-то деваться — стоять на одном месте опасно.

Я посмотрел вправо и снова натолкнулся взглядом на старушку.

Что ж, видно, судьба…

— Что, сынок, сорвалось? — посочувствовала она, когда к встал на платформу весов.

— Что сорвалось, бабушка?

— Известно что, свидание. — Она передвинула большую гирьку на одно деление и сокрушенно покачала головой. — Рост-то у тебя какой, орел?

— Метр восемьдесят.

— Вот я и говорю, больно ты худой, кожа да кости. По правилам в тебе семи кило недостает. Что, кормят плохо?

— Кто кормит? — не понял я.

— Ну в санатории или где ты там питаешься?

— Я сам по себе.

— Оно и видно, что сам. — Она вздохнула. — Силу мерить будешь?

— Давайте.

Я сжал в здоровой ладони продолговатый никелированный браслет и посмотрел на стрелку. Она чуть-чуть не дотянула до ограничителя.

— Надо же, — удивилась старуха. — Тощий-тощий, а силенка еще есть. С лотереей что делать-то будем? Возьмешь?

Гулять, так гулять — я выудил из кармана рубль, отдал ей и спросил, проверяя только что пришедшую на ум мысль:

— Скажите, бабушка, вы случайно не знаете, где здесь автостоянка поблизости?

— Случайно знаю. У тебя что, машина есть? — с сомнением поинтересовалась она.

— Не у меня, у друга.

Она достала пачку билетов, отделила от нее с десяток и сложила веером.

— Как завернешь за гостиницу, там автобусная остановка будет. Сядешь в автобус, три остановки проедешь — так и уткнешься в автостоянку.

— Был он там, друг-то. Мест, говорят, нет, все заняты. А ему неподалеку надо. Может, другую какую знаете?

— Нет, милок, другой не знаю.

— А что, если он за гостиницу машину поставит? — Я показал пальцем за спину. — Как думаете, не прогонят?

— Как же он ее поставит, ежели туда мусорник в день по два раза приезжает?

— Какой еще мусорник?

— Какой — обыкновенный. Машина такая специальная. Ящики с мусором возит, не видал, что ли?

— Как же она туда въезжает? Узко там.

— Товарищу твоему, значит, не узко, — поймала она меня на противоречии. — Заедет передом, а потом задний ход дает.

— Понятно…

— Выбирай билеты-то, — напомнила она.

— Не надо, — отмахнулся я. — Оставьте себе, вдруг выиграете. У вас рука легкая.

— Подарок, что ли? — смутилась старушка. — Ну, спасибо. — Она спрятала билеты в сумочку, возраст которой за древностью не поддавался определению. — Дай тебе бог здоровья.

— И поправиться на семь кило, — добавил я, хотя переход в другую весовую категорию на ближайшее время не предвиделся.

Попрощавшись, я направился к кромке тротуара и пошел навстречу движению.

Мои антимагнитные показывали половину девятого.