ЧУЖИЕ СРЕДИ СВОИХ

Наблюдательный человек после нескольких посещений стометровки заметит, что она разделена на зоны влияния. Мишель Мушкет правит тем отрезком улицы, где начинается Тополиный переулок, и к домам, расположенным за парадным фасадом Оборонной, ведут узкие дорожки, петляющие среди корпусов, обозначенных литерами А, Б, В или цифрами. У Оборонной есть и свои тылы: участки с гаражами, переулки, дальние, еще не застроенные пустыри, задние дворы, где густо разрослись тополя и клены и в выходные дни гулко стучат костяшками доминошники. Поздними вечерами туда редко кто заходит. Но Мишка здесь знает каждый столб и каждую тропку.

У бара «Вечернего» Мушкет появляется только в сопровождении дружков. Свита у него крикливая, нервная, всегда готовая затеять ссору. В таких случаях Мушкет обычно стоит в стороне и равнодушно наблюдает, как его дружки начинают обработку очередной жертвы с неизменного вопроса: «Ты чего?..»

— Ты чего?

— А ты чего?

— Я ничего.

— Нет, ты чего?

В этих «чего-ничего» легко запутаться, и вскоре уже никто не помнит, почему, собственно, вспыхнула ссора, все стараются выглядеть позлее, машут кулаками, напирают на чужака со всех сторон, тот зачумленно отругивается, понимая, что одному против троих не сладить. Иногда ссоры начинались из-за девчонок, иногда просто так, от занудливого желания кого-то напугать, обратить на себя внимание. Больше всего драк бывало ранней весной — тогда вечера становились раздражающе красивыми, дурманящими.

Если словесная баталия достигала кульминационного момента, Мишель или чуть приметным знаком давал разрешение на более энергичные действия, или примирительно цедил сквозь зубы: «Ладно, потом его грехи посчитаем». Приятели не всегда понимают, чем вызвано то или иное решение Мушкета, но подчиняются ему беспрекословно. Правда, было замечено, что часто решение Мушкета зависит от того, кто в данный конкретный момент находится в очереди в бар: он умело определял, ввяжутся ли другие парни в драку, если она начнется, и на чьей стороне будет перевес сил.

Рисковать Мишель и его подручные не любили. Обычно они налетали стаей, били куда попало, никаких неписаных правил уличных стычек не признавали. Свалить с ног, зацепить кованым ботинком, не дать подняться, оставить распластанным на буром асфальте, рассыпаться в разные стороны, и потом в каком-нибудь подъезде, запивая возбуждение дешевым портвейном «из горла́», с истеричным повизгиванием вспоминать: «А я ему...», «Гляжу — уже откинул копыта...» То, что иногда происходило у бара, не было драками — это было чаще всего безнаказанное, бессмысленное, исступленное избиение.

Когда в баре или возле него находился Артем Князев, он же Князь, потасовок почти не случалось. У Князя были свои приятели, которые к Мушкету относились презрительно и звали его за глаза плебеем. Если бы Князь захотел, вполне мог бы править на той части Оборонной, которая тянулась влево и вправо от бара. Мушкет однажды видел, как к Князю прицепились два новичка — бар пользовался популярностью и сюда приезжали с других улиц. Двое в новеньких дубленочках, в фирменных «вельветках» и модных «корочках» прикатили на «Жигуленке». Из машины выбрались не спеша, с ленцой, высокомерно. Не обращая внимания на очередь, словно ее и не существовало, уверенно постучали в деревянную дверь и показали швейцару Ванычу пятерку. Ваныч дрогнул...

Артем Князев вежливо прислонился спиной к двери:

— Будьте любезны занять очередь, господа банкиры. — Сказал он это спокойно, даже как-то равнодушно.

Один из парней окинул Князева снисходительным взглядом и сухо, делая огромное одолжение, процедил:

— У нас заказан столик, юноша.

И такая снисходительность прозвучала в его голосе, что очередь притихла — атмосфера сгущалась на глазах, и до критической точки было уже недалеко.

— Вранье унижает человека, — назидательно изрек Князь, умевший в необходимых случаях изъясняться с большим апломбом.

Парни в дубленках были старше его, шире в плечах.

— Папаша, открывай свою лавочку. — Они явно не хотели принимать во внимание Артема, который хоть и был в джинсах с фирменным ярлыком, но явно казался им несмышленышем, по тупости путающимся в ногах. Тем более что их было двое, а он один.

— Ваныч, прикройте, пожалуйста, дверь, — вежливо попросил Князь швейцара. — То, что сейчас произойдет, вам не обязательно видеть.

И все еще примирительно попытался втолковать элегантным ребятам:

— Мы стоим в очереди уже тридцать минут.

— Это личное дело каждого, юноша.

Это «юноша» звучало предельно оскорбительно.

— Не надо, джентльмены, нахальничать. Станьте в конец, и будем считать инцидент исчерпанным.

Несколько индифферентный тон Князя мог кого угодно ввести в заблуждение, только не завсегдатаев бара. Самые бесшабашные ребята с достоинством линяли, когда Князь начинал так говорить.

Ваныч то приоткрывал, то захлопывал свою дверь — мятая пятерка притягивала его взгляд. Чаевые ему перепадали редко, потому что собиралась в баре публика обычно молодая, неимущая.

Мушкет загоревшимися глазами наблюдал за развитием событий. Ему очень хотелось, чтобы эти два пижонистых мальчика как следует обработали много о себе воображающего Князя. Тем более что в этот вечер Князь пришел без своей свиты, он был один, а одного, как известно, сбить с ног гораздо проще, чем спевшуюся команду. Мишель подал неприметный сигнал, и дружки отошли в сторонку, явно намекая чужакам, что будут соблюдать нейтралитет. Это увидел Князь, но это же заметили и парни. Судя по всему, потасовки у дверей баров и ресторанов были для них делом привычным.

— Юноша желает, чтобы ему сделали больно, — сказал один.

— Ты-ы... — вдруг злобно прорычал второй, — пять секунд на размышление, и беги быстро, пока мы добрые...

— Нехорошо. — Князь по-прежнему был невозмутим, игнорируя этот эмоциональный всплеск. — Вы рискуете испортить себе вечер, который мог бы быть приятным. Местные угодья, — объяснил он, — мало пригодны для свободной охоты...

— Мерси, юноша, сейчас мы вас убедим в обратном...

Двое подошли вплотную, натягивая кожаные перчатки. Вечер был теплым, но Мушкета перчатки не удивили — пижоны берегли костяшки пальцев, а может, и сунули в перчатки по куску свинца. Это, конечно, было подло, но в таких неожиданных, возникающих из ничего драках понятия о подлости и честности отсутствовали, действовал только принцип «кто — кого».

— Я предупредил. — Князь все еще внешне был настроен миролюбиво. Но поскольку намерения незваных гостей были ясны, он предусмотрительно отодвинулся к стене, теперь спина у него была закрыта. Мишель и сам бы так поступил, обеспечивая тылы.

Парни в своих дубленках смотрелись одинаково, и Мушкет пропустил, кто из них первым занес руку для удара. Зато все остальное он видел хорошо. Князь чуть отклонился в сторону, переместил на сантиметры корпус, и парень, нерасчетливо вложивший в размах всю свою силу, уже не смог остановиться и врезал кулаком в стену так, что запылила штукатурка. Он взвыл от боли. «Отыгрался», — констатировал Мишель. Этот на время был неопасен, и Князь, стремительно повернувшись, прямым коротким ударом в солнечное сплетение свалил второго, готовившегося ковырнуть его ботинком, а потом уже уложил рядышком ошалевшего от соприкосновения со стеной первого пижона, неосмотрительно подставившего челюсть.

Все это длилось несколько секунд, и то, что произошло, по понятиям Мушкета, даже нельзя было назвать дракой. Была короткая, энергичная расправа.

Пижоны лежали у стены, и никому в очереди их не было жаль, сами напросились, идиоты заезжие, объясняли ведь им как порядочным...

— Вот это класс! — восторженно протянул кто-то из приятелей Мушкета,

Мишель ревниво оглянулся — кто? Он не любил, когда восхищались другими. Но должен был тоже признать:

— Красивый почерк...

— Князь что надо! — В очереди в бар каждый вечер выстаивала Ела Анчишкина. Вообще-то ее звали Еленой, но она придумала себе красивое имя — Ела. Иногда Ела острила:

— Сосна, Сосна, я — Ель, перехожу на прием...

Ела была — это знали все — любительница острых ощущений и сейчас закатывала от восторга круглые глаза.

— Спасибо, Ела, — галантно наклонил голову Князь.

— Пожалуйста, Князь! — Ела пританцовывала и никак не могла справиться с бурей восторга. — Ой, держите меня, я девушка честная!

Артем встряхнул одного из парней, приподнял его, поставил к стенке.

— Не надо, — испуганно пробормотал тот.

— Вмажь ему еще разик, — деловито посоветовала Елка, — для памяти. — Она наконец справилась со своими чувствами и перестала выбивать на асфальте дикий канкан.

— По-моему, достаточно. — Князь еще раз встряхнул свою жертву, потребовал? — Открывайте тачку, сударь.

У него был такой стиль — всем говорить «вы».

И, увидев, как перепуганно таращит на него глаза парень, успокоил:

— Не волнуйтесь, все уже позади...

Он помог открыть ключом дверцу «Жигуленка», втиснул в него, поддерживая за плечи, скандалистов, посоветовал почти заботливо:

— Посидите минут пяток спокойно, джентльмены, пусть шум в головке пройдет, а то еще поцелуетесь с самосвалом, а он большой...

Парни пришибленно молчали, им явно хотелось теперь поскорее убраться отсюда.

Зато в очереди весело смеялись, все оживленно переговаривались — Артем явно нравился ребятам, не каждый из них решился бы на такую схватку.

— И вот еще что, — добавил Артем. — Не ищите больше в наших краях острых впечатлений, они вам могут обойтись гораздо дороже, нежели сегодня.

Князь сам не был искателем случайных приключений, он был, по его словам, рыцарем удачи.

«Жигуленок» раздраженно фыркнул и тихо пополз вдоль кромки тротуара. Князь занял свое место в очереди. Это, по мнению Мушкета, было уже ни к чему, ибо Князь завоевал право войти в бар без очереди — никто из ребят и слова не сказал бы. Тем более что Ваныч, видевший все через стеклянное окошко, делал рукой какие-то неопределенные жесты, то ли приглашая Князя проходить, то ли извиняясь перед ним за то, что позарился на пятерку.

Впрочем, такие инциденты случались редко, Князь избегал драк. Он был высоким, темноволосым, ходил деловым, пружинистым шагом, легко вступал в разговоры, хотя и произносил слова о еле уловимым высокомерным оттенком.

Девчонки находили Князя красивым, ребята считали его красавчиком. Иные хотели бы дружить с ним, другие в душе презирали. Но на Оборонной — и это знали все — был он сильной личностью. Да, Князь вполне мог бы править на территории влево и вправо от бара, и с этим Мушкет ничего не поделал бы, хотя и считал, что с соперниками по влиянию может быть только один разговор — в темном переулке без свидетелей.

Но здесь был не тот случай. Артем Князев в дела Мушкета не вмешивался, влияния его не оспаривал. Более того, на «пятачке», о котором еще речь впереди, совместные действия о Князем иногда приносили Мишелю десятку-другую.

У Князя были какие-то свои интересы вне Оборонной. Разное поговаривали о его друзьях, которых звали фирмачами. Князь не баловал своим вниманием стометровку и бар «Вечерний», часто мог не появляться вообще неделю-две, и его отсутствия не замечали: он был вроде и не из своих, и не из чужих.

Однажды в том же баре «Вечернем» после нескольких коктейлей Ела откровение намекнула Князю, что не прочь выйти прогуляться с ним, тем более что «ночь такая лунная».

— Нет, Елочка, — равнодушно сказал Князь. — Вечер у меня уже расписан...

— Как хочешь, — не обиделась Ела. Она вообще обижалась редко. — Я подожду.

— Боюсь, Мушкет неправильно поймет. Или, наоборот, правильно.

— Видала я Мушкета... — эмоционально ответила Ела. — Ходит следом... Только других ребят пугает, дьявол низкорослый.

— Раз ходит, значит, любит, — нравоучительно заметил Князь. — Смотри не проморгай свое счастье.

— Видала я...

Еле иногда лень было произносить длинные фразы, и она поддерживала беседу с помощью энергичных «видала», «поняла», «отклейся» и других слов, которые произносила то равнодушно, то с гневом — как того требовали обстоятельства. Голос у нее был звучный — красивое сопрано, и она умело использовала его богатые возможности для отражения движений души.

— Присмотрись еще. — Артем разговаривал с Елой так, как говорят с маленькими, и ей это нравилось. — Тебе замуж надо, а из Мушкета знаешь какой муж получится? Что с кого снимет — все в дом принесет...

Еле не хотелось больше продолжать разговор на эту тему. Она понимала, что Князь иронизирует, но не была уверена, что может достойно ответить на его ухмылки.

— Ладно, Князь, — сказала она. — Кое-что и мы знаем, не такой ты уж чистенький.

— А вот это зря, — помрачнел Князь. — Я в ваши дела не вмешиваюсь, не суйтесь и в мои. Знаешь, что с любопытными бывает?

— Слушай, Князь! — оживилась на мгновение Ела. — А правду говорят, что ты можешь достать комбайн?

К сельскохозяйственным угодьям эта машина не имела никакого отношения. «Комбайн», о котором говорила Ела, — это джинсы, куртка, накидка и шляпа — все из джинсовой ткани.

— Катись к своим, — грубо оборвал Князь. — Не вынюхивай.

Ела не совсем поняла, отчего психует Князь, и оскорбленно отвернулась, подсела к компании Мушкета.

За покладистый характер Елку на Оборонной любили. Она была из тех девчонок, которые изо всех сил гнались за модой, но догнать ее не могли. Вот, к примеру, мини-юбки уже вышли из моды, однако Ела упорно не хотела этого замечать. Какой-то неосторожный поклонник однажды сказал, что в мини она как греческая богиня.

— Они, эти богини, ходили в туниках до пят, — ехидно заметил кто-то из завсегдатаев бара.

— Это верхняя одежда, — безапелляционно заявил знаток, — а я имею в виду ту, что была под туниками.

Артем Князев, слышавший разговор, пробормотал:

— Чушь какая-то...

Он был эрудитом, Артем Князев, мог легко и непринужденно поддерживать разговор на любую тему. И еще он был современным до кончиков пальцев — суперпарень, временами очень свойский, а иногда даже будто сошедший с глянцевой обложки иностранного журнала.

Оборонная — наша улица, и об этом известно всем вокруг нее. На ней можно быть своим, но можно, живя в одном из ее домов, все равно оставаться чужаком.

Быть чужим на улице, где живешь, плохо.

Князя здесь знали.

Мушкет был здесь свой.

Ни у кого не вызывало сомнения, что Ела Анчишкина своя — ближе некуда. Своими были и многие другие, каждый вечер выходившие шлифовать асфальт Оборонной. Здесь все знали всех. И если появлялся неизвестный — не просто случайно или по делу проходил улицей Оборонной, чтобы навсегда затеряться в лабиринтах других улиц, если появлялись незнакомый парень или девчонка и задерживались у комиссионки, или у «Арктики», или у бара «Вечерний», — их замечали и долго изучали, прежде чем принять или отвергнуть.

А вот Роман Жарков жил на Оборонной и все равно оставался здесь чужаком. Ребята относились к нему так, словно он обитал где-то в другом конце города.