А ЧТО ВСЕ-ТАКИ НА ПЕРВОМ ПЛАНЕ?

Андрей пришел на «пятачок» часам к одиннадцати. Юные дельцы, равнодушные, внешне безразличные, какие-то мятые, стояли группками по трое-четверо. Некоторые со свертками, с модными полиэтиленовыми пакетами-сумками. Андрей быстро понял суть скрытых от внешнего взгляда взаимоотношений, определявших жизнь на «пятачке». Он оделся специально для такого случая, завсегдатаи «пятачка» наметанным взглядом оценили и джинсы и пиджачок. Андрей присел на ступеньки подъезда дома, у которого вертелась вся эта куча мала, подумал: «Вот радость жильцам!», достал пачку «Мальборо», щелкнул зажигалкой.

— Угости, — попросил паренек, пристроившийся рядом с ним. И, прикурив, указал на зажигалку:

— Штатская?

Андрей понял, что тот интересуется, не американская ли зажигалка.

— Япония, — ответил лаконично.

— Тридцать?

— Сам отдал полсотни. Машинка на пьезокристаллах.

Оценка Елы пригодилась, Андрей припомнил, что именно эту сумму назвала его знакомая. Паренек с уважением глянул на Андрея. Развитие деловой беседы прервало появление Елы.

— Приветик! — Она явно обрадовалась Андрею. — Что ищешь? Может, помогу?

Ела была в деловом настроении, источала энергию, готовность бежать, улаживать, устраивать. Вдруг ее охватило подозрение:

— Слушай, а ты не... — Она замялась, видно, грубить не хотела, а мягкое словечко не находилось.

— Не... — засмеялся Андрей. — Не покупаю и не продаю.

Ела по-своему поняла последние слова и, удовлетворенно кивнув, пристроилась рядом, пожаловалась:

— Устала, как собачонка. Князь гоняет, то ему отнеси, то принеси.

— Много работы?

— Какая там работа, — пренебрежительно махнула рукой Ела. — Копеечная. Это Князь из себя президента «фирмы» строит. А так — настоящих клиентов сегодня нет.

— Почему? — вяло поинтересовался Андрей. Он быстро усвоил принятую здесь манеру говорить вяло, без интонаций, будто это невесть какой труд — произнести слово.

— Конец квартала, в магазинах товаров полно, план перевыполняют.

— Смотри ты... Надо и здесь, оказывается, знать уровень спроса и предложения...

— Еще как! — подтвердила Ела. И снова спросила: — Так чего причалил к «пятаку»?

— Тебя искал!

— Ну-у? — искренне удивилась Ела. — Так ведь договаривались вечером. Или передумал? Вариант покрасивше подвернулся?

— Красивее, ты хочешь сказать?

— Покрасивше, так мы говорим, а ты как хочешь.

— Ладно, не царапайся, я пришел предупредить, что опоздаю на часок. Не обижайся — задержусь по делам. Так что снизойди...

По «пятачку» двигался Мишка Мушкет в сопровождении двух оруженосцев.

— Чао, — признал он Андрея. — Изучаете быт и нравы, гражданин журналист?

Глаза у Мишки недобро блеснули. На «пятачке» не любили незваных гостей.

— А чего здесь интересного? — лениво протянул Андрей. — Мне случалось в Париже бывать на Блошином рынке, имеется аналогичное местечко и в Нью-Йорке, называется Яшкин-стрит. Вот где размах! Иной простак шубку из синтетики приобретет — дешевая, блестит и сверкает, в упаковочке будь здоров, а не успел до дома донести — она уже полезла между пальцами. Большие там специалисты по части объегоривания.

— Умеют... — восхитился Мишка. — Конечно, масштаб здесь не парижский. — Он окинул взглядом овальное, сжатое со всех сторон пространство «пятачка», которое явно считал своими владениями. — Но деловому человеку достаточно для разворота. Ты, к примеру, потянешь на все семьсот.

— Прости, не понял.

Ела засмеялась:

— Это значит, Андрей, не попадайся деткам в темном переулке...

— Зачем же так грубо? — Мишке явно льстило, что его побаиваются, считают грозой вечерних потасовок. — А может, мы с журналистом по-доброму столкуемся?

— Нет, Миша, — сказал Андрей. — Мне эти тряпки не даром достались. Это только на ваших «пятачках» рождается художественный свист: за кордоном джинсы — почти в подарок, «сейка» — пенсы и так далее. На Западе торгаши ой как считать могут и даром ничего не выдают. Красивую вещь они и в самом деле сработать умеют, но сдерут за нее три шкуры.

Мишель присел рядом на ступеньки крыльца.

— Ну-ка, расскажи, — попросил он. — Из наших за рубежами никто не бывал.

— Про Запад у нас много хороших, честных книг написано. И иностранных авторов издают.

— Неужто думаешь, что я читаю этих сочинителей? — весело оскалился Мишка.

— А неужели нет? — удивился Андрей. Он старался, чтобы слова звучали искренне. Конечно, предполагать, что Мишель проводит вечера в читальном зале юношеской библиотеки, было бы по меньшей мере наивно. Ела правильно сказала: с этими приятелями в вечерней темноте лучше не встречаться. Но попадают же ему в руки газеты, журналы, книги? Что-нибудь остается в голове после хороших кинофильмов, телевизионных передач?

— Бумага нам нужна на обертки. — Мишка сплюнул, угодил одному из дружков на штиблет, тот не зароптал.

— Брось, Мишель, придурка строить, — сказала Ела. И объяснила Андрею: — Он читает все подряд про автомашины, только скрывает почему-то.

— Елочка, схлопочешь, — предупредил Мишель. И понятно было, что не шутит.

— Неужели ты можешь девушку ударить? — искренне изумился Андрей. И, не давая Мишке времени на ответ, сказал: — Ладно, расскажу про командировки в другой раз. — Андрей поднялся. — У меня на двенадцать деловое свидание.

Он повернулся к Еле:

— Значит, все остается по-прежнему, только на час позже. Идет?

— О чем вы? — поинтересовался Мишка.

— Да мы с Елкой договаривались встретиться сегодня в баре «Вечернем».

— Кадришь Елочку? Давай, не возражаю, девочка она смышленая.

Елка покраснела, в глазах неожиданно блеснули слезы. Она хотела что-то сказать, но сдержала себя.

— Ела мой старый друг, — сказал как можно равнодушнее Андрей. — А почему двум давним друзьям не посидеть на досуге в баре?

— Я тоже там буду, — предупредил Мишель.

Андрей предложил:

— Миша, давай так: вы с Елкой садитесь за один столик и ждите меня. Рождается интересная идея: проведем вечер вместе. Если, конечно, нет других планов.

Ела невольно надула губы.

— Это значит — ни два ни полтора.

— Пригласи и ты свою девушку, — предложил Андрей Мишке, сообразив, что имеет в виду Ела.

— Еще чего! — презрительно процедил Мишель.

— Они у нас гордые, — сказала Ела. — Предпочитают по-мужски сурово и просто — пузырек на троих. А девицы нужны на случай отнеси-принеси.

— Что это сегодня с нею? — удивился Мишель. — Последний раз, Елка, предупреждаю.

— Ладно, — вмешался Андрей. — Выясняйте отношения, а я потопал.

В бюро пропусков автомобильного завода его ждал паренек из комитета комсомола. «Пошли», — лаконично предложил он, когда Андрей представился.

Завод трудился и в субботу. Андрей с удовольствием вслушивался в его рабочее дыхание, уступал дорогу автопогрузчикам, мототележкам, читал призывы на кумаче: «Десятую пятилетку — досрочно!», «Даешь встречный план!», «Научно-техническому прогрессу — рабочую поддержку!» Они прошли через сборочный цех, и журналист попросил своего спутника остановиться на минутку: было очень интересно смотреть, как жестяной каркас на глазах превращается в элегантную, сверкающую никелем и лаком машину. Завораживала слаженная работа сборщиков. Ни одного лишнего движения, безукоризненный расчет, точность, сноровка... И еще успевают пошутить, улыбнуться, обменяться заводскими новостями. У конвейера трудились молодые люди, лишь изредка встречался рабочий постарше. Было шумно, стучали пневмомолотки, глухо звенели электродрели, слышались веселые голоса. Андрей вглядывался в их лица — спокойная уверенность, деловитость — лица людей с хорошим настроением. Он поневоле вспомнил «пятачок», равнодушные физиономии его завсегдатаев. Было странно думать, что от «пятачка» до завода всего три остановки троллейбусом — и совершенно разные миры. Каждый сам по себе, а вот пересекаются ли их пути?

— Давай, пошли, — потянул за руку Андрея сопровождающий, стараясь перекричать шум сборки. — Коновалов ждет. А он любит точность.

Андрей спросил:

— А разве комитет комсомола не в заводоуправлении?

— Был раньше там. Потом решили перебраться поближе к производству, в сборочный цех.

— Но ведь шумно, грохот стоит, да и удобно ли?

— Мы к шуму привыкли, да и комнатенки наши в стороне от главной нитки — там потише. А удобно очень — в любую свободную минутку ребята могут забежать в комитет, посоветоваться, поговорить, просто чаю попить. Это хорошо, когда у человека есть куда бежать, — философски добавил паренек.

Андрею по журналистским делам часто приходилось бывать в комитетах комсомола — и заводских, и колхозных, и в больших многотысячных комсомольских организациях, и в маленьких, действующих в каком-нибудь затерявшемся в тайге зверосовхозе. И всегда он входил в комсомольские комитеты с волнением, светлым чувством. Это праздничное настроение возникло много лет назад, когда ему, совсем еще мальчишке, в скромном райкомовском кабинетике вручали комсомольский билет. Их семья жила тогда в небольшом поселке — отца, кадрового рабочего, направили в МТС.

Секретарь райкома подвел Андрея к знамени районной организации — знамя было «неуставным»: комсомольский значок, название их поселка и слова «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» вышиты вручную, нитками разного цвета, ткань полотнища от времени потеряла яркость, поблекла, в нескольких местах была пробита пулями. «Узнаешь?» — спросил секретарь. Андрей кивнул. Как к святыне притронулся он к прохладному шелку. Все ребята в поселке знали историю этого знамени подпольной комсомольской организации в годы войны. Девчонку, которая вышивала шелк разноцветными нитками — какие тогда только нашлись в домах, выдал предатель, и гитлеровцы повесили ее на площади райцентра. Организацию разгромили, почти все ребята погибли. Секретарь райкома комсомола остался в живых по счастливой случайности — накануне арестов ушел на связь к партизанам. А знамя фашисты так и не нашли, оно передавалось из рук в руки и в самый первый день освобождения поселка развернуло свои тугие алые крылья над деревянным домиком, в котором до войны находился райком комсомола.

— Ты отныне под этим знаменем, — строго сказал секретарь райкома, и Андрей снова кивнул: да, он отныне и навсегда под этим опаленным пороховым дымом, впитавшим в себя память об отважных знаменем.

Годы прошли, комсомол рекомендовал Андрея в партию, он получил партийный билет, но трепетное, волнующее воспоминание о самых первых шагах в комсомольской жизни осталось навсегда.

Андрей считал комитет комсомола чем-то вроде своего второго дома, куда можно прийти в любой момент и по любому делу.

Секретарь автозаводского комитета комсомола Коновалов оказался щупленьким, худеньким парнишкой. Он указал Андрею на стул, а сам продолжал азартно спорить с кем-то по телефону. «Ну, смотри, Жаворонков, — сказал он наконец невидимому собеседнику. — Если завтра твои орлы не дадут полновесные сто процентов нормы, ты у нас попляшешь». Секретарь положил трубку, объяснил Андрею словно давнему знакомому:

— Участок у Жаворонкова третий день лихорадит.

Кто такой Жаворонков, Андрей не знал, но, наверное, действительно дела на его участке шли не ахти, раз в комитете комсомола встревожены.

Коновалов поправил очки, вопросительно взглянул на Андрея:

— Из газеты? Тот Андрей Крылов, который все больше про международные дела пишет? Ты? Что это тебя занесло после Африки на наш завод? В порядке экзотики?

«Ты» в устах секретаря комитета комсомола звучало необидно, по-свойски. Коновалов иронически улыбался, будто хотел сказать: знаем мы вас, газетчиков, приедете на минуту, а потом такое напишете, что перед людьми стыдно.

— Угадал, — подтвердил Андрей. — Только насчет Африки ты напрасно. Там, как тебе должно быть известно, местами жарко.

— Ладно, не обижайся, это в порядке шутки. У нас тоже интересные места есть, например, моторный цех. В Африке насмотрелся, как пальмы растут, а тут увидишь, как моторы рождаются, можно сказать, сердце машины. В моторном отличные ребята работают. Познакомит их тебя с ними наш второй секретарь.

— Пригласите Тоню, — крикнул он в приемную.

Вошла девушка в строгом синем костюме, до хруста накрахмаленной белой блузке. Волосы ее были гладко зачесаны назад, темные глаза смотрели внимательно и спокойно. «Синий чулок», — подумал Андрей, протягивая руку.

— Антонина Привалова, — представилась девушка.

— Журналиста ты знаешь заочно — он личность известная в кругах читателей, — сказал Коновалов.

— Читала его очерки, — лаконично подтвердила Привалова. Разговаривала она строгим деловым тоном.

«Господи, — подумалось Андрею, — где они только выкапывают таких вот закованных в доспехи спокойствия девиц? Молодежь нынче шустрая, острая, любит раскованность и в одежде, и в мыслях, а такие вот только и умеют, что насупленно нависать над трибуной».

Он был несправедлив, нельзя судить о человеке по первому взгляду, но тихая неприязнь к чопорности, которая воспиталась у Андрея за годы кочевой журналистской жизни, перевешивала все здравые мысли.

— После знойной Африки Андрей Павлович решил пообщаться с нашей действительностью, — балагурил Коновалов, видно, не принимая всерьез визит журналиста. Андрей пока терпел его колкости. — Покажи, Тоня, нашему гостю комсомольско-молодежные бригады моторного, познакомь с ребятами, может, и возникнет сюжетец... Будем надеяться, товарищ Крылов напишет о нас так, что себя все-таки узнаем.

— Я писать о заводе не собираюсь, — перебил его Андрей.

— То есть как? Зачем тогда пришел? — удивился Коновалов, а Тоня впервые с интересом взглянула на Андрея.

— А вот так...

— Тогда, значит, личное дело, — сказал иронически Коновалов. — Машину отремонтировать или приобрести?

— У меня «Волга». Вы их не производите, как известно.

— Непонятно.

— Чего непонятного? О вашем знаменитом заводе уже только в этом году сто очерков опубликовано, стряпать сто первый у меня нет никакого желания. — Андрей решил все-таки чуть осадить Коновалова, так стремительно распланировавшего ему все — куда идти, о чем писать и что.

— Тогда объясни, пожалуйста. — Секретарь перешел наконец на серьезный тон.

— С этого надо было начинать...

Андрей подробно рассказал о том, как и почему он оказался в баре «Вечернем» и на «пятачке». Он говорил о молодых людях, которые убивают там время, о тине мелкой спекуляции, в которой ой как хорошо себя чувствуют пройдохи, мошенники и полууголовные личности. Он умел говорить ярко, а сейчас речь шла о том, что задевало, и рассказ у него получился образный, по нему можно было легко представить и атмосферу бара, и душный мирок «пятачка» в закоулках Оборонной.

— Ты-то сам в баре «Вечернем» бывал? — неожиданно спросил Андрей Коновалова,

— Нет...

— А твои члены комитета?

— Вряд ли, — сокрушенно признался секретарь.

— Но почему? — наседал Андрей. — Ведь это совсем рядом — несколько остановок троллейбусом. Вы производите для страны прекрасные машины — честь вам и слава. Спроси тебя, какая бригада на сколько процентов план вчера выполнила, — ты на память скажешь, не глядя в сводку. У вас здесь чудесный мир труда, новейшей техники. А в двух шагах островки гнилья... Мне случалось бывать в тайге — идешь по просторной поляне, глаз радуется солнечным бликам, красивым деревьям, траве... И вдруг проваливаешься в болотную грязь, едва прикрытую мхом, иногда даже с яркими цветами на кочках... И не знающему дорогу трудно выбраться из болота, пусть оно даже крохотных размеров...

— Не горячись, Андрей Павлович. — Коновалов теперь был серьезным. Стало понятным, зачем пожаловал к ним на завод журналист из молодежной газеты, и дело у него оказалось не пустячное.

— Не горячись, — повторил он. — Конечно, ты прав — подчас у нас на первом месте машины. А что поделаешь, если они нужны стране? Но между машинами и людьми связи самые непосредственные. Мы тебе покажем модель будущего года. Красавица... По опыту знаем, когда появятся первые машины новой серии, подле них будут толпы собираться, осматривать, сравнивать. И нам важно, чтобы сравнения были в нашу пользу, а не какой-нибудь западной малолитражки. Так что мы по-своему вторгаемся в мир нравственных отношений. Но ты прав, мы обязаны быть внимательными и к тому, что происходит вне территории завода, после рабочих смен. Машины мы ведь действительно строим для людей... Наш оперативный комсомольский отряд уже несколько раз прочесывал этот злосчастный «пятачок», да толку мало...

— Стоит нам уйти, как они собираются снова, — подтвердила Тоня.

— Кстати, — сказал Коновалов, — мы Тоню не зря все-таки позвали, она у нас в комитете комсомола занимается вопросами воспитательной работы, такие вот проблемы в ее ведении. И в руководство оперативным отрядом от комитета входит.

«Лучше бы на такие проблемы парня, да чтоб покрепче, — подумал Андрей. — Ну что она может, эта девица? Лекцию прочитать, «по душам» побеседовать? Лекции дело хорошее, если их слушать хотят... Попробуй усади за парту того же Мишку Мушкета! Да он со своими приятелями любого лектора свистом в угол загонит...»

— Ты, Андрей Павлович, не настраивайся на скептический лад, — будто угадал его мысли Коновалов. — Тоня Привалова, прежде чем заняться вопросами воспитания, на конвейере пять лет простояла. Так что рабочую идеологию она, можно сказать, усваивала из первоисточников, правда, Тонечка?

Привалова покраснела, и Андрей увидел, что смущение ей к лицу. Но глаза у нее оставались все такими же строгими.

— Потом — заочно институт, и все это время комсорг одного из самых беспокойных цехов...

— Не расхваливай, Коновалов, — перебила холодновато Тоня, — мы не на смотринах, а я не невеста.

— Кстати, Тоня не замужем, хотя соискателей руки и сердца хоть отбавляй.

— Перестань, — все-таки оттаяла Тоня. — Давай о деле.

В голосе у нее появились властные нотки, и стало понятно, что эта девушка умеет и командовать, и потребовать выполнения своих распоряжений. Она чуть, самую малость, смягчила тон и сразу стала очень привлекательной: и смущение и улыбка явно красили, ее, она это знала и, может, поэтому из всех сил старалась казаться неприступно строгой. Андрею захотелось сравнить ее глаза с васильками. «У нее были глаза как васильки ранним летом, когда они только начали впитывать голубень неба и горячие лучи солнца, а волосы напоминали спелую рожь, и на этом золотом фоне глаза казались очень беспокойными, глубокими» — слова сами складывались в очерковые фразы, но Андрей отмахнулся от них — штамп, стандарт, и сосредоточился на том, о чем говорил Коновалов.

— Значит, для тебя не новость то, о чем нам так страстно повествует Андрей Павлович? — спросил секретарь у Тони.

— «Пятачок» давно уже вызывает у нас тревогу. Что касается бара «Вечернего», то мы им не занимались, не видели связи с «пятачком».

— Прикрыть «пятачок» пробовали? — поинтересовался Коновалов.

— А что толку? Найдут другое место в каком-нибудь тупике...

— Что же, так пусть и толкутся, гниют в своем «комке»? — Голос у Коновалова вдруг стал резким, твердым.

«Оказывается, этот очкарик с характером», — отметил про себя Андрей. Признаться, вначале секретарь не произвел на него впечатления: какой-то щуплый, узкоплечий, непрестанно балагурит. Впрочем, внешность бывает обманчивой, это Андрей усвоил хорошо, встречаясь по журналистским делам с самыми разными людьми.

— Сделаем так, — решил Коновалов. — Вопрос — на заседание комитета комсомола. Посоветуемся с ребятами, как лучше подступиться. Готовишь ты, Антонина, и твои сектора. Тебя, Андрей Павлович, мы пригласим на заседание, поделишься, как говорится, живыми впечатлениями. На комитете разработаем широкий план мероприятий, чтобы рвануть этот бурьян с корнем. Но начинать будем уже сейчас, время в таких случаях дорого.

Коновалов посмотрел на листки настольного календаря, что-то прикинул.

— Давай-ка, Антонина, пригласим сегодня на восемнадцать ноль-ноль командира оперативного отряда и его активистов.

Он сокрушенно развел руками:

— Хотел с женой в кино пойти — в кои-то веки... Снова не получится. Говорят, «Клеопатра» мировой фильм, ты случайно не видел? — спросил Коновалов у Андрея. Глаза у него азартно заискрились, он стал похожим на мальчишку, и было понятно, что секретарь очень желал бы посмотреть «Клеопатру», но работа у него такая — немеренная, не разлинованная по часам, и жене предстоит скучать и в этот вечер, ничего не поделаешь. А сколько их уже было, таких вот вечеров, которые твердо обещал провести дома, в семье, но невесть откуда появлялось неотложное дело, и все планы летели вверх тормашками? Секретарь все больше нравился Андрею не показной, для корреспондента, а естественной, выработанной длительной самотренировкой, деловитостью, и он спросил у Коновалова:

— Ты что заканчивал?

— Бауманский. А ты, наверное, МГУ? Факультет журналистики?

— Нет, я по образованию международник.

— Я после Бауманки получил назначение на этот завод. Увлекался ЭВМ, а здесь центр управления даже не по последнему слову, а по завтрашнему уровню оборудован. Два года проработал на производстве — и в комитет...

— Отказывался?

Коновалов засмеялся:

— А ты думал? У меня ведь диссертация практически готова была. Оставалось работы на полгода. Пришлось отложить до будущих времен.

Андрей знал — в комсомоле немало таких безотказных ребят: им говорили «надо», и они оставляли любимое дело, рушили свои планы, теряли в зарплате, работали по выходным и вечерам, потому что действительно это было надо. От них многое требовали, и они принимали это как должное. Их часто поругивали: и вышестоящие инстанции, и комсомольцы на собраниях и конференциях — и они считали, что так и должно быть, здоровая атмосфера критики всегда полезна. Требовалось — работали на пределе, на износ. Вот и Коновалов из таких.

— А что потом?

— Вернусь к своей электронике. Пытаюсь пока не дисквалифицироваться, да разве угонишься?.. Запиши телефон Тони, — сказал Коновалов, — все вопросы теперь через нее...

Он как бы подводил черту под разговором.

Андрей записал телефон Приваловой, протянул ей свою визитную карточку. Неожиданно для себя спросил:

— Вы будете на сегодняшнем вечернем совещании с оперотрядовцами?

— Конечно. — Тоня тоже привыкла ломать свои планы под лавиной срочных дел.

— Сколько ваше заседание продлится?

— Не меньше часа, у ребят наверняка есть свои соображения, наблюдения, надо их выслушать.

— А потом?

— Уж не хочешь ли ты, Андрей Павлович, ей свидание назначить?

Коновалова явно забавляло смущение Тони.

— Именно, — подтвердил Андрей. И предложил Приваловой: — Если у вас нет неотложных дел, приходите вечерком в бар «Вечерний». У меня там появились приятель и приятельница, я с ними буду... Посмотрите и на действующих лиц будущих боевых действий, и, так сказать, на места возможных сражений...

— А что? — поддержал Андрея Коновалов. — Идея... Сходи, Тоня, глянь на этих субчиков. Может, чего и придумаешь при близком знакомстве.

Привалова недолго колебалась, что-то прикинула про себя, чуть покраснев, кивнула:

— Я согласна, Андрей Павлович.

Андрею нравилось ее умение заливаться легким румянцем по поводу и без повода. Вот тебе и сухарь-девица, синий чулок... Он осторожно, чтобы окончательно не смутить девушку, сказал:

— Можно дать вам совет, Тоня?

— Конечно, Андрей Павлович.

— Собираясь в бар «Вечерний», оденьтесь... ну, как бы выразиться... — Андрей несколько секунд подыскивал нужное слово, — ...посвободнее, что ли. Иначе вы будете очень выделяться среди тамошней публики. И постарайтесь не называть меня по имени-отчеству, можете просто Андреем и на «ты».

— Спасибо за совет...

Мысль пригласить Привалову в бар «Вечерний» возникла у Андрея внезапно. Конечно, если бы спросили, зачем это ему понадобилось, он бы ответил, что следует поближе познакомиться со вторым секретарем комитета комсомола — ведь именно она будет заниматься теми сложными вопросами, которые привели его и в бар и на «пятачок». Друзей надо знать так же хорошо, как и врагов, не раз говаривал Главный газеты. И, ответив так, он сказал бы правду. Но не всю... Несколько фраз Коновалова о своей ближайшей помощнице по комитету заинтересовали Андрея. Конечно, ничего необычного не было в том, что девушка стояла у конвейера и училась, что сборщицу выдвинули к руководству такой крупной комсомольской организацией, как автозаводская. И все-таки... Весь облик Приваловой, манера держаться, разговаривать вступали в противоречие с тем, что Андрей только что узнал о ней. Увидев Тоню где-нибудь в другом месте, не на заводе, Андрей бы подумал: вот типичная девица из интеллигентной семьи, выпускница какого-нибудь гуманитарного института, мечтает о научной карьере, хорошо знает, что ей надо от жизни.

Ему известен был этот тип деловых, собранных девиц, твердо усвоивших формулу успеха.

— Значит, условились, — прощаясь с Коноваловым, сказал Андрей, — работу с подростками в микрорайоне завода вы теперь возводите в одну степень с борьбой за производственный план.

— Ну уж... — засомневался Коновалов. — План — это машины для страны...

— А здесь — люди... — резковато возразил Андрей. Добавил после паузы: — Они тоже для страны.

— Не агитируй, мы все понимаем. Будь здоров и заходи.

— До встречи.

Уже у двери Андрей напомнил Приваловой:

— Значит, бар «Вечерний»... Я буду вас встречать в девять...

День оказался необычайно сложным для Андрея. После автозавода едва хватило времени, чтобы забежать домой, выпить чашку крепкого кофе. На письменном столе лежала рукопись неоконченной статьи, и Андрей посмотрел на нее с сожалением. Как-то так получалось, что в последние дни за всеми этими делами с акселератами не хватало времени на то, чтобы писать. Рядом с телефоном белел листок с записями, кому следовало бы позвонить. Среди нескольких имен одно было дважды подчеркнуто: «Нина». Как же так получилось, что он уже неделю не звонил Нине? А она, звонила ли? Может, и звонила, но он ведь постоянно не бывает дома. То-то она удивляется... Интересно, как у нее там, в Киеве? Наверное, уже отцвели каштаны и все бегают на днепровские пляжи... Нет, все-таки он свинтус, что за целую неделю ни разу не позвонил. Это только в романах девушки терпеливо ждут, а в жизни им требуется неусыпное внимание. Надо будет завтра обязательно звякнуть в Киев...

Андрей посмотрел на фотографию под стеклом на письменном столе: Нину снял один из ее многочисленных приятелей на Владимирской горке. Снимок был удачным — вся в движении, головка гордо поднята, куда-то бежит-торопится, в руке несколько гвоздик. «Андрею», — написала она нервно и крупно в углу фотографии.

Надо было поторапливаться, Андрей схватил куртку — вдруг пойдет дождь, — помчался по лестнице со своего седьмого этажа. Ему повезло: троллейбус подкатил сразу же, как только он добежал до остановки.