ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Министра внутренних дел Протопопова камердинер разбудил в семь часов утра.
— Курьер, ваше превосходительство, — млея от страха, бормотал слуга. — Говорит, очень важно… курьер, ваше превосходительство…
Протопопов, чертыхаясь, вылез из-под пухового одеяла, натянул на себя стеганый атласный халат и, качаясь со сна, вышел из спальни в переднюю. В темноте он долго не мог разглядеть курьера и сначала услышал только его шелестящий голос:
— Велено, ваше превосходительство… в собственные руки. Вернувшись в спальню, он раздернул гардины, но за окном была темная синь зимнего утра. Тогда он прошел в кабинет, зажег весь свет — люстру и большую лампу на столе — и сел к столу. Долго шарил по столу в поисках очков, потом протирал их и наконец прочитал надпись на пакете: «Его превосходительству господину министру в собственные руки». Это было написано рукой начальника департамента полиции Васильева — с чего бы это он сам стал подписывать пакеты?
«Изображает усердие», — машинально и недовольно подумал Протопопов и ножичком из слоновой кости взрезал пакет. В нем была записка на четвертушке бумаги, написанная от руки тем же начальником департамента, без всякого обращения и без подписи:
«Подозрительно исчез Григорий Распутин, ввиду исключительности лиц, связанных с этим и заинтересованных этим, крайне необходимо ваше присутствие в министерстве. Ваш автомобиль отправлен к вам».
Протопопов привык к разным выходкам Распутина и не очень встревожился, он больше был недоволен, что начальник департамента позволил себе в такую рань поднять его с постели.
— Господи, даже спать не дают! — сказал он, жалея себя, и, кряхтя и охая, направился к выключенному на ночь телефону. Он назвал номер начальника департамента и тотчас услышал его густой басок:
— Васильев слушает…
— Что все это значит?
— Ваше превосходительство, по телефону не могу. Обстоятельства случившегося особые. Глубоко извиняюсь, но умоляю вас немедленно приехать.
Протопопов почувствовал волнение Васильева, который славился своим железным спокойствием и выдержкой.
— Хорошо, сейчас буду. Камердинер помог ему одеться.
— Прикажете кофе, ваше превосходительство?
— Нет. Проверьте, есть ли у подъезда автомобиль…
На улице было холодно и промозгло. Шофер открыл ему заднюю дверцу и, поддерживая под локоть, помог влезть в автомобиль.
— В министерство! — хрипло приказал Протопопов, кутаясь в шубу. А ехать-то несколько минут — не успел забыться в полусне, слышит:
— Ваше превосходительство, приехали…
Начальник департамента ждал его в адъютантской и, не спрашивая разрешения, вошел вслед за ним в кабинет.
Не снимая бобровой шапки, не расстегивая шубы, Протопопов сел за стол и молча с испуганным и сердитым лицом смотрел на начальника департамента — обычно строгое, непроницаемое лицо Васильева было неестественно бледным.
— Ваше превосходительство, я полагаю, что Распутин убит…
— Полагаете или знаете? — спросил Протопопов, тараща еще не проснувшиеся до конца выпуклые глаза и странным образом еще не вникая в суть услышанного.
— Разрешите доложить обстоятельства, которые известны… Дежурный полицейский в два часа ночи, находясь возле дворца Юсупова на Мойке, услышал выстрелы и вскоре увидел отъезжавший от дворца автомобиль. Войдя во двор, он увидел возбужденного князя, который объяснил, будто он застрелил свою собаку. Полицейского в здание дворца не пустили. Но в этот момент выбежавший из дворца господин Пуришкевич в крайнем возбуждении заявил, что они убили Гришку Распутина — несчастье и позор России. По непроверенным данным, там находился еще и великий князь Дмитрий Павлович.
— Они не были пьяны? — спросил Протопопов, оставаясь в странном состоянии, когда у него возникал интерес к мелким подробностям, а страшное для него существо события будто вовсе его не трогало.
— Они были возбуждены, — удивленно глядя на него, ответил начальник департамента Васильев и замолчал, сбитый вопросами министра. — Далее… — продолжал он, вспомнив, на чем остановился. — От охраны Распутина мы узнали, что около полуночи за ним домой на Гороховую приезжал Юсупов и они вместе уехали в неизвестном направлении.
— Почему они не последовали за ними? — спросил Протопопов.
— Юсупов — особа, близкая двору… Так или иначе охрана подтверждает, что домой Распутин не вернулся.
— У него достаточно в Петрограде мест, где он может провести ночь, — задумчиво, скосив глаза на стол и кривя губы, сказал Протопопов, вдруг понимая, что ему просто не хочется поверить в то, во что, очевидно, уже верил начальник департамента.
— Мы уже проверили все возможные места, там его не было и нет, — сказал Васильев.
Они надолго замолчали.
Протопопов подумал о Царском Селе, о царице и закрыл глаза, будто спрятался от всего… Он медленно расстегнул шубу, сбросил с головы тяжелую шапку, ему стало жарко, он медленно и шумно дышал…
Начальник департамента, уверенный, что несчастье произошло, уже несколько привыкший к этому, понимал и все его последствия, в том числе и особенно последствия лично для него, и думал сейчас о том же, о чем он начал думать с той минуты, когда его поднял с постели телефонный звонок начальника столичной полиции Попова: что можно предпринять, чтобы его ведомство, включая и его самого, вышло из этой истории без катастрофических последствий?
— Юсупов, как вы знаете, — заговорил он снова, внимательно наблюдая министра — проснулся он наконец, поймет то, что сейчас услышит? — задумал это давно и довольно открыто об этом говорил. Если великий князь участник… это будет выглядеть как дворцовый заговор, который нам, по существу, недоступен.
Протопопов повернул к нему свое мятое со сна лицо и стал слушать с напряженным вниманием в выкаченных глазах…
— Когда вступают в действие подобные лица, — продолжал неторопливо Васильев, уже видевший, что министр его мысль уловил, — мы не в силах применять все свои возможности. Кажется, сама императрица на ваш доклад о сговоре великих князей сказала вам, что сюда вашим людям лезть не следует, так как это их чисто семейное дело и император сумеет справиться с этим сам. Вы это помните, ваше превосходительство?
— Да, да, она это говорила, — словно очнувшись, излишне оживленно сказал Протопопов и даже приподнял вверх углы губ, как будто улыбнувшись… Однако странное восприятие им происшедшего продолжалось. Только теперь он в мыслях своих как бы перескочил на другую сторону случившегося и обдумывал уже последствия, но и тут его мысль пугливо далеко не уходила, и потому он еще не сознавал всего ужаса случившегося для него и его судьбы.
— Несколько усложняет ситуацию то, что там был Пуришкевич, — продолжал начальник департамента. — Но можно доказать, что мы его не просмотрели. Мы действительно располагаем информацией наружного наблюдения о том, что Пуришкевич вчера проследовал во дворец к Юсупову, ну а что он там делал, мы не могли знать по причине, которую я изложил ранее.
— Эти наблюдения зафиксированы? — спросил Протопопов.
— Есть рапорт…
Начальник департамента, как только прибыл в министерство и узнал о происшедшем, первое, что сделал, вызвал к себе агента, который вел наблюдение за Пуришкевичем, — и внушил ему, что нужно немедленно написать рапорт о проведении им еще в семь часов вечера наблюдения за Пуришкевичем вплоть до дворца Юсупова.
— Это хорошо… это хорошо… — тихо самому себе сказал Протопопов. Да, у него есть возможность объяснить и даже оправдать свое бессилие предупредить несчастье… если оно все-таки случилось.
— Что вами предпринято? — спросил он Васильева.
— Все, что только в наших силах. На ноги подняты все наши люди. Сейчас во дворце Юсупова находятся, кроме ответственных лиц следствия, градоначальник генерал Балк, командующий корпусом жандармов генерал граф Татищев, начальник охранного отделения Глобачев. Я недавно оттуда и сейчас снова поеду.
— Таким образом, в этот… слух уже посвящены многие? — спросил Протопопов.
— Все строжайше предупреждены о тайне расследования, — ответил Васильев, прекрасно понимая, что стоит за вопросом министра. — Ваше превосходительство, я уверен, что это свершилось, и нам сейчас следует беспокоиться не о том, как сберечь слух, а о том, как, учитывая все обстоятельства, приличнее выглядеть перед двором и… — Васильев чуть запнулся, тревожно глянув на министра, и заключил — …перед русским обществом.
Протопопов понял Васильева, однако обсуждать с ним этого не хотел. Он долго молчал, закрыв глаза, потом сказал:
— Узнайте, что есть нового…
Но когда начальник департамента направился из кабинета, остановил его:
— Позвоните отсюда.
Васильев соединился со своим заместителем, который сейчас руководил расследованием.
— Я нахожусь у его превосходительства, — сказал он. — Доложите, что у вас нового? Так… так… — Он довольно долго слушал… Протопопов в это время почувствовал приближение приступа. — Всех этих людей немедленно доставьте в департамент. Я сейчас буду… — закончил он и, положив трубку, сказал министру — Новые подробности подтверждают, что преступление совершено.
— Я могу доложить об этом? — тихо спросил Протопопов, в голове у него начинался шум.
— Я бы, ваше превосходительство, постарался сделать это как можно позже, когда будет больше данных, уличающих лиц высокого положения. Разрешите мне идти…
Оставшись один, Протопопов долго сидел неподвижно, прислушиваясь к сигналам приступа, и облегченно вздохнул, почувствовав, что сигналы затихли… Начал работать мозг… Да, да, он не будет спешить информировать императрицу… Но снова он еще не представлял себе это событие во всей его сложности, ему было только страшно от мысли, что неотвратимо наступит час, когда он по этому поводу должен будет отправиться в Царское Село.
Совсем недавно он был свидетелем катастрофы премьера Штюрмера. Выдвинутый на этот пост императрицей, с ее помощью убравший из правительства сильнейшего Сазонова и забравший себе портфель министра иностранных дел, такой уверенный в себе и в высокой поддержке, он в один прекрасный день слетел со всех своих постов. Его убрали, и царица защитить его не смогла. Для Протопопова катастрофа премьера прозвучала тогда как тревожный набат, и он слышал его почти каждый день. Сейчас он слышал его очень громко, реально, и опять в голове у него гул…
Вся Россия расколется пополам — на ликующих и скорбящих. Но Россия — ерунда, а вот что скажут, как поведут себя царь с царицей? Чьи головы полетят?.. Протопопов передернулся в кресле, его бросило в жар, а потом все его тело, точно обретя невесомость, затряслось мелкой дрожью. Начинался припадок. Как понервничает, так припадок. Распутин говорил: «Это тебя бес качает…» А тибетский доктор и его друг Бадмаев пугает, говорит, будто у него в голове что-то нарушено. Но он всех пугает, этот незадачливый делец и доктор. Все врачи любят пугать, им нужны больные с деньгами — Манус прав и в этом. На самом деле все это у него от нервов и еще от того, что так уж у него устроен мозг — может сам выключаться, чтобы отдохнуть. Так объяснила ему одна монашка, приятельница Распутина. Ей он верит, у нее глаза сильные…
Припадок продолжался. Протопопов находился в приятной прострации. Будто лежал в теплой ванне. И видения, видения накатывали, как виды в синематографе… Одно другого приятней… Вот он видит себя на берегу тихого пруда, по которому плавают белые лебеди и кричат ему нежно, любовно: курлы… курлы… И вдруг он видит себя летящим средь пушистых облаков. Лететь легко-легко, нужно только чуть пошевеливать распахнутыми руками. Он видит внизу города, реки, леса. И нисколько не страшно — воздух упругий, качает его на своих теплых волнах…
Сквозь приятнейшие ощущения свободного полета Протопопов слышит резкие звонки телефона и даже знает, какой телефон звонит — прямой из Царского. Звонок гремит все чаще, все длиннее.
Полет оборвался… Он видит свой кабинет с белыми колоннами. Видит дрожащий от собственного звонка телефон. Берет трубку, прижимает ее к уху и молчит. Он слышит знакомый голос адъютанта царя генерала Максимовича:
— Отвечайте! Это кабинет министра? Отвечайте!
— Протопопов слушает, — произнес он с трудом.
— Почему не отвечаете? Это говорит Максимович!
— Я слушаю, — хрипло отозвался Протопопов.
— Что у вас с телефоном, я плохо слышу!
— Я слышу хорошо, — прокашлявшись, ответил Протопопов.
— Из окружения известного вам лица сюда достигли нехорошие слухи. Вы понимаете, как все здесь взволнованы. Что я могу сказать им?
— Мне очень трудно что-то посоветовать, — начал Протопопов.
— Факт имеет место? — перебил рычащим голосом Максимович.
— Скорее всего да.
Поздним утром в квартире Мануса раздался продолжительный телефонный звонок. Манус брился в ванной комнате, решил не подходить, никаких срочных важных дел он не ждал. А телефон захлебывался в бесконечном звонке. Ругаясь, Манус вытер полотенцем небритую щеку и подошел к телефону. В трубке клокотал женский, немного знакомый голос:
— Пропал отец Григорий… вы слышите, пропал… нигде его нету… В полночь его увез Юсупов… Мы думаем о худшем… Мерзавец Юсупов выполнил свою угрозу… И никто отца Григория не защитил… Никто! Никто! — Голос задохнулся в рыданиях, и Манус узнал его — Вырубова! — Вас просят… все вас просят… Я говорю от них. Спасите для всех нас отца Григория! Не пожалейте денег!..
— Что? Да при чем тут деньги? — прервал ее Манус. Он с трудом переносил эту фрейлину царицы. Сколько трудов каждый раз стоило вбить в ее голову то, что она должна была передать царице! Единственно, что умела эта толстая дворцовая дама — выклянчивать деньги. Какие только поводы не придумывала: то сон она видела, черная собака за ней бежала — быть беде, не найдется ли тысчонка какая? И ей совали тысчонки, помня о ее волшебных связях… Вот и сейчас ему показалось, будто она просит денег под исчезновение Распутина.
— Надо звонить не мне, а Протопопову, — сказал Манус.
— Мы ему больше не верим! — крикнула Вырубова.
— Это опасно — не верить. Слышите? Сейчас очень опасно ему не верить! Ну хорошо, повесьте, будьте добры, трубку, я буду узнавать.
— Мы умоляем вас! Умоляем! — кричала Вырубова клокочущим голосом. — Государыня…
— Хорошо, я займусь этим…
Дома у Протопопова сказали, что он уже давно в министерстве. Манус взглянул на часы — еще не было девяти. Да, видно, что-то случилось…
Манус позвонил секретарю Протопопова, тот подтвердил, что министр у себя в кабинете, но приказал ни с кем его не соединять.
— Доложите, — говорит Манус…
— Никого, господин Манус…
Манус повидал на своем веку всякого, и ничья смерть задеть его сердце не может. Он спокоен. Однако надо подумать о том, как скажется на его жизни и делах возможная гибель Распутина. Сам
Распутин ему больше не нужен, слава богу, он успел сделать очень важное — царица не позволит убрать Протопопова. И если Распутин действительно убит, обещанный ему миллион сэкономлен… Но Вырубова сейчас кричала, что они Протопопову больше не верят. Вот это страшно — Протопопов начал оформлять пересылку денег в Швейцарию. Потребуется еще не меньше месяца, пока дело будет завершено. Значит, нужно сделать все, что только можно, чтобы смерть Распутина не вышибла Протопопова из кресла министра. Все решит, как он себя сейчас поведет, мозги-то у него все же набекрень… Черт бы его побрал — велел ни с кем не соединять. Наверно, наложил полные штаны…
Ну а если Протопопова вышвырнут — что тогда? Об этом страшно подумать. Не говоря уже о спасении денег, могут всплыть на поверхность все его грандизоные дела, которые России, мягко говоря, никакой пользы не принесли. Раньше Манус успокаивал себя тем, что его соучастниками были слишком высокие лица и в случае чего сама императрица но даст его в обиду. Но теперь ей не до Мануса — если Распутин мертв, для нее это означает, что все вокруг разверзлось и потеряло опору. При ней был божий человек, и его убили — посмели именно потому, что он своей святостью оберегал ее и ее гнездо, помогал им жить. Потому и убили… — так думает царица, и она может наломать костей. А Манус… Что ей Манус? Однако позвонили от нее именно ему, значит, он им нужен и они еще верят в его силу…
Размышления Мануса прервал лакей, доложивший, что пришел господин Бурдуков и просит срочно его принять… Так… И этот в штаны наклал…
— Пусть подождет, я оденусь…
Манус прошел в спальню и не спеша оделся, обдумывая, что посоветовать Бурдукову. Просто отмахнуться от него нельзя — если увидит, что его бросают в беде, он может пойти на все, а знает он много.
Манус прошел в кабинет, сказав лакею пригласить туда Бурдукова.
В кабинет вошел, боязливо окинув его взглядом, Николай Федорович Бурдуков. Совсем исхудал он от тревог — сюртук обвис на косых плечах, лицо из одних костей, глаза мечутся туда-сюда…
— Игнатий Порфирьевич, новость знаете? — спросил он почти шепотом, глаза его, перестав метаться, уставились на Мануса.
— Знаю. Ну и что? — ответил Манус— Дрожите? — Последнее время, особенно после убийства Грубина, Бурдуков вызывал у Мануса брезгливое отвращение — стонет, что пора из России уезжать, вместе с тем хапает деньги всюду, где удается, а от страха на глазах усыхает. Но приходится его терпеть, он еще нужен, а кроме того, он может и продать.
— Николай Федорович, мой вам совет… — начал Манус, но в это время зазвонил телефон, и Манус взял трубку.
— Откуда мне знать, где он? — ответил он по телефону и кивнул Бурдукову, чтобы садился… Он долго слушал, подняв светлые брови и качая головой. — Я все понимаю. Хорошо… — Он положил трубку и, насмешливо смотря на Бурдукова, сказал — Это вас касается — вас ищет великая Анечка Вырубова, прямо визжит — найдите Бурдукова и чтобы он немедля звонил ей в Царское Село…
— Спасибо за спасение, — сумрачно ответил Бурдуков, потирая пальцами желтый, иссеченный морщинами лоб. — А я, между прочим, только что из Царского, от адъютанта ее величества графа Ростовцева.
— Что же вы не зашли там к Анечке? Нехорошо обходить друзей… — сказал Манус, поглаживая свой массивный бритый подбородок.
— Ничего веселого, Игнатий Порфирьевич, — тихо ответил Бурдуков. — Пожар, Игнатий Порфирьевич.
— Где? — удивленно поднял брови Манус. Бурдуков неопределенно показал рукой.
— Там. Ростовцев говорит — катастрофа. Государь вызван из Ставки.
— Кем?
— Не надо шутить, Игнатий Порфирьевич… А она, извиняюсь, совсем рехнулась. Даже Ростовцев боится зайти к ней.
— Неужели все держалось на Гришке? — легко спросил Манус и принялся неторопливо раскуривать сигару.
— На Гришке не на Гришке, а теперь важно, что выкинет она, — неожиданно деловито заговорил Бурдуков. — Единственно, кто мог бы с ней сейчас говорить, так это генерал Воейков, но он в Ставке. Ростовцев говорит — она великих князей называет убийцами, а всех приближенных к власти изменниками.
— Как это всех? — внешне небрежно спросил Манус, но внимательно всматривался в Бурдукова.
— А так. Все, говорит, предали царя и Россию.
— Ничего, Протопопов вернет ее в чувство, ему не впервой, — выпустив струю дыма, сказал Манус.
— Игнатий Порфирьевич, не заблуждайтесь, — еще энергичнее заговорил Бурдуков. — Если с Гришкой случилось что, Протопопову крышка, а значит… и нам с вами.
Манус долго молчал, он уже был уверен, что Бурдуков держит что-то за пазухой…
Бурдуков вынул из портфеля синюю папку и, пододвигая ее Манусу, сказал:
— А вот тут кое-что… небезынтересное вам, Игнатий Порфирьевич.
— Что еще такое? — Манус отложил сигару и раскрыл папку. Вот что было у него за пазухой. В папке были документы предварительной разработки контрразведкой германского шпиона Грубина. Пока Манус читал, Бурдуков не сводил с него напряженного взгляда. Манус умел отлично владеть собой, Бурдуков знал это и старался разглядеть на его крупном гладком лице следы волнения, но так и не нашел их. Манус внимательно читал, потягивая сигару…
На первом листе был список лиц, подлежащих допросу по делу Грубина. Манус в списке стоял первым. Вторым князь Анд-ронников. И еще человек двадцать. Пятым стоял Бурдуков. По Протопопова в списке не было…
Затем он прочитал перевод опубликованного в шведских газетах заявления жены Грубина Алисы Яновны. Узнав о гибели мужа в Петрограде, она рассказывала о его самоотверженной деятельности в России для Германии, которой он был туда послан. Никого из людей, с которыми Грубин был здесь связан, она не называла…; Затем следовали материалы русской военной контрразведки. И среди них справка о частных встречах Грубина с Манусом. Манус забыл о раскуренной сигаре, держал ее в левой руке, пока она не обожгла ему пальцы. Выругавшись, он швырнул сигару в камин, не отрываясь от чтения. Он уже понял все.
— Зачем это у вас? — спросил он, закрыв папку и положив на нее тяжелую ладонь.
— И вы и я были тесно связаны с Грубипым, — дрогнувшим голосом ответил Бурдуков. — Ничего хорошего это нам с вами, Игнатий Порфирьевич, не сулит. Вы же понимаете.
— Отчего это дражемент в голосе? Папка же в ваших руках, — сказал Манус и начал раскуривать новую сигару, посматривая на Бурдукова.
— Да. Но только до четырех часов, когда я обязан ее вернуть человеку, которому это дело поручено. — Бурдуков подвинул папку к себе.
— Сколько это может стоить? — добродушно спросил Манус.
— Очень дорого, — тихо ответил Бурдуков.
— Но, может, вдвоем мы осилим?
— Вдвоем, конечно… вдвоем. — Бурдуков помолчал, глядя на папку, и добавил тихо — Но после этого я стану нищим.
— Сколько? — повысил голос Манус. Он начинал бой, и, как всегда в такие минуты, он спокоен, собран, лицо его непроницаемо.
— Полмиллиона, но в золоте, — неестественно смело ответил Бурдуков, но лежавшая на папке его рука подрагивала.
Манус молчал… Он думал, что цена будет значительно больше, и был уверен, что золото предназначено самому Бурдукову, и никому другому.
— Могу я знать, кого мы с вами в одно мгновение сделаем богатым? — спросил он небрежно — решение-де принято и хочется выяснить только эту в общем несущественную деталь.
— Нет, — решительно ответил Бурдуков, отводя глаза в сторону. — Поставлено условие: имя знаю только я, с меня взяли письменное обязательство, в случае чего делу дадут ход, и я пропал.
— Неосторожно с вашей стороны, — сочувственно сказал Манус. — Я ведь сам могу найти выход из положения, свой выход, понимаете? Наконец, эту папку у вашего инкогнито могут взять. Что тогда?
Худое желтое лицо Бурдукова стало медленно темнеть.
— Я столько для вас сделал, Игнатий Порфирьевич, а вы… — Он запнулся, будто от сильного волнения. — Неужели я заслужил?
— Не пойму, что вы так встревожились? — спросил Манус — Так и так папка эта перестанет существовать, и вы в полной безопасности.
— А мое обязательство?
— Ну это уж, извините, ваша оплошность, — холодно сказал Манус, думая: «Ну что ты, жадная крыса, теперь придумаешь?»
— Ужас… ужас… — забормотал Бурдуков, наморщив лоб, и вдруг спросил — А может, тогда попробовать выкупить мое обязательство?
— Это опять-таки ваша забота, — спокойно ответил Манус.
— Но, потеряв на папке, он может заломить невероятную цену.
— Поторгуйтесь… А потом я и помогу вам, тысяч двадцать — тридцать дам.
— Но как вы получите папку? — быстро спросил Бурдуков, его воспаленные глаза снова метались в темных впадинах.
— Это уже мое дело. Имеющий власть может приказать дать ему это дело… — Манус взглянул на папку — под номером 1707,— он записал номер на своем календаре.
Бурдуков понимал, что «имеющий власть»— это Протопопов, для того он в самом начале и сказал, что Протопопову крышка. А если Протопопов удержится?.. Он, конечно же, потребует папку к себе, но тогда выяснится, что папка у него, Бурдукова, ибо он взял ее под расписку в личной канцелярии министра, сказав, будто есть распоряжение дело это поручить ему.
У Бурдукова взмокла спина, руки, лоб, он выхватил платок…
Зазвонил телефон. Манус неторопливо снял трубку.
— Да. Здравствуйте, Александр Дмитриевич. — Манус подмигнул Бурдукову. — Я час назад пытался с вами соединиться, но ваш секретарь сказал, что вы приказали не соединять ни с кем. Да… Что вы говорите? Значит, это тоже факт. Ах негодяи! Ах негодяи! Понимаю, понимаю… Я приеду к вам. Ну через часок… Хорошо, постараюсь раньше. До встречи.
Манус положил трубку.
— Ну, Николай Федорович, что будем делать?
— Теряю голову, Игнатий Порфирьевич, — тяжело вздохнул Бурдуков, вытирая лицо платком.
— Не голову вы теряете, Николай Федорович, а четверть миллиона в золоте, — с усмешкой сказал Манус, едва скользнув светлыми навыкате глазами по Бурдукову, и, встав из-за стола, направился к двери.
Бурдуков вскочил и бросился за ним.
— Папку захватите, она скоро понадобится, — на ходу обронил Манус.
Они вышли в переднюю.
— Игнатий Порфирьевич… даю вам честное слово, — лепетал Бурдуков, загораживая дорогу Манусу, он даже раскинул костля-вые руки.
— Знаю я теперь цену вашему честному слову. Одевайтесь. Я доставлю вас в министерство.
— Подождите, Игнатий Порфирьевич, — вдруг решительным тоном сказал Бурдуков. — Возвращать папку в министерство опасно. Она должна быть переправлена в охранку, и на это есть срок — три дня… — Манус видел, что сейчас он говорит правду.
— А пропасть к чертовой бабушке эта папка не может? — задорно спросил Манус— Я выписываю вам чек на пятьдесят тысяч. Ладно, по случаю исчезновения Распутина на семьдесят пять…
Бурдуков стоял перед Манусом, смотря на него остановившимися глазами, и побелевшие губы его вздрагивали, точно не решаясь что-то произнести.
— По рукам, Игнатий Порфирьевич, — прошептал он наконец.
— Вернемся, — сказал Манус, первый прошел в кабинет и стал открывать сейф. — Положите сюда, — сказал он, когда толстая стальная дверь со щелкающим звуком отворилась.
Бурдуков нерешительно подошел и, оглядываясь на Мануса, положил папку в сейф.
Манус запер сейф, прошел к столу, выписал чек и бросил его Бурдукову, тот бегло глянул на сумму и спрятал чек в портфель.
— Задумано было неплохо, Николай Федорович, и за это семьдесят пять тысяч не так уж мало. За такие деньги министры сочиняют правительственные решения. Но я объясню, что вам помешало. У вас впереди ума идет подлость, а надо наоборот. Вы в министерство?
— Нет, поеду домой.
— Как хотите. Простите, я тороплюсь…
Покачиваясь на пружинном сиденье автомобиля, укутавшийся в медвежью доху Манус смотрел на заснеженную пустынную улицу, испытывая привычное чувство успокоения после хорошо проведенного дела… Но какова крыса этот Бурдуков!
Автомобиль резко остановился — Мануса чуть не сбросило с сиденья. Вплотную перед машиной клубилась черная толпа кричащих женщин, окруживших растерянного полицейского.
— Узнай, что там, — сказал Манус шоферу и задернул занавески на боковых стеклах. Попробовал прислушаться к крику толпы, но ничего разобрать не смог. В это время из-за угла вылетели на рысях конные полицейские, они с ходу врезались в толпу, рассекли ее на части и погнали за угол.
Вернулся шофер.
— Булочная объявила, что хлеба сегодня не будет, — сказал шофер, садясь за руль, и добавил — Каждый день такое…
…Манус стремительно вошел в кабинет Протопопова и увидел его понуро сидящим за своим огромным столом.
— Доброе утро, Александр Дмитриевич! — громко произнес Манус, сбрасывая доху на диван. — Убиты горем? — спросил он, крепко сжимая вялую руку министра. — Давайте-ка вместе во всем разберемся и, как положено людям дела, без эмоций… — Манус сел в кресло, поудобнее в нем расположился и спросил легко — Так что же случилось?
Протопопов ему не нравился — сразу видно, что скис: мятое серое лицо, темные круги под глазами, дергается как петрушка на нитке, ищет на столе какую-то бумагу, а руки трясутся…
— Александр Дмитриевич, нет такого события, с которым нельзя совладать, — спокойно, нравоучительно начал Манус, вертя на пальце тяжелый перстень с сердоликом. — На вашем посту тем более… Кто убил Распутина? Люди. Кто захочет использовать это против нас с вами? Тоже люди. А мы кто — пешки, что ли? Давайте-ка спокойно разберемся, что и как…
Протопопов выслушал это вроде невнимательно, все искал какую-то бумагу. Но вот нашел наконец, положил перед собой, и Манус увидел, что в эту минуту министр вроде бы пришел в себя, в его больших глазах затеплилась живинка…
— Сперва то, что установлено… — Протопопов нервно дернулся в кресле и начал рассказ — Феликс Юсупов…
— Тоже мне фигура, — вставил Манус— Кроме красивой жены, у него за душой ни гривенника…
— Феликс Юсупов… — продолжал Протопопов, — около полуночи свез Распутина к себе во дворец. Это проследил наш агент. Но затем агент совершил оплошность — установив, к сколь высокой особе проследовал его объект, он дальнейшее наблюдение прекратил. Теперь он ссылается на то, что был-де приказ, чтобы возле таких зданий нашими агентами не пахло.
— А был такой приказ? — перебил Манус.
— Говорят, был. Все равно агента под дисциплинарный суд. Дальше: полицейский услышал выстрелы в стороне дворца и увидел отъезжавший от дворца автомобиль.
— Чей? — спросил Манус.
— Неизвестно. Или юсуповский, или великого князя Дмитрия, или Пуришкевича. Ночь была, а агент держался на расстоянии.
— Автомобиль великого князя ваш агент видел?
— Да, но потом, позже, когда полицейский уже смог попасть во дворец. Пуришкевич сразу сказал полицейскому, что они убили Распутина. Полицейский увидел кровь на полу, изъял у Пуришкевича разряженный револьвер. Так что если все сопоставить, он, конечно, убит или тяжело ранен и находится, естественно, без помощи. Или добит где-то в другом месте. После сигнала полицейского во дворец прибыли более крупные чины полиции во главе с градоначальником. Начато расследование, но расследовать-то нечего. Весь вопрос: где Распутин или его труп, увезенный из дворца в автомобиле? Таким образом, в убийстве, кроме этих трех, участвовал кто-то еще, кто увез труп. Минимум два человека. Пока поиски трупа ведут около тысячи человек.
— С царицей не говорили? — спросил Манус.
— Нет.
— Это ошибка.
— Но что я ей скажу? — воскликнул Протопопов и закачался в кресле.
— Хотите меня послушать? — Манус пристально смотрел в темные глаза министра, словно гипнотизировал его… — Бросьте все и поезжайте в Царское Село. Ваше присутствие здесь все равно ничего не даст, а там вы можете спасти все. В том числе и наше с вами дело. Докладывайте царице спокойно, с достоинством, с огромным сочувствием. Ни о каком агенте, которого отдаете под суд, ни слова. Наоборот, агент — герой. Он знал, что Григория Ефимовича увозит князь Юсупов, и в нарушение правила повел слежку. Ну а во дворец он войти не посмел, тем более что он увидел там во дворе автомобиль великого князя Дмитрия.
— Он увидел позже. И не он увидел, а полицейский, — как-то автоматически уточнил Протопопов.
— Когда увидел, неважно. Кто увидел, неважно, — продолжал Манус спокойно и убежденно. — Важно, что увидели ваши люди и не посмели вести слежку за людьми из царской семьи. Был такой приказ. Григория Ефимовича, живого или мертвого, ищут две или, скажите, даже три тысячи человек. Надежд на то, что он будет найден невредимым, мало. Все складывается к тому, что он убит. Вот так вы и докладывайте императрице. А в этом месте потеряйте дар речи. А потом попросите разрешения вместе с ней помолиться за святую душу Григория. А помолившись, включайте гнев против особ царствующей семьи, ставших на путь борьбы с монархом. Скажите ей, какой ошибкой было изъять из вашего министерства охрану Царского Села и лиц царствующей династии и ее друзей.
— Да, да, я ей однажды говорил об этом, — оживился Протопопов, его руки заерзали по столу.
— Прекрасно, напомните ей об этом разговоре. И дальше. Ей надо подбросить…
Мануса прервал телефонный звонок. Протопопов коротко поговорил и, положив трубку, по другому телефону отдал распоряжение кому-то немедленно отправиться к великому князю Дмитрию Павловичу и сообщить ему, что выезд в Крым ему категорически воспрещен.
— Кто звонил? — спросил Манус.
— Ростовцев. Он передал приказ императрицы.
— Прекрасно. То, что он хотел удрать, работает на вас. И ей следует подбросить мысль о том, что Распутин — это только начало. Напомните ей о заговоре против нее и скажите: «Извините меня, матушка, но теперь я буду смотреть за всем сам».
— Да, да, да, — мелко кивал Протопопов, и лицо его уже выражало решительность.
— Поезжайте немедленно.
Протопопов распорядился по телефону подать машину к подъезду министерства и уже направился к шубе, скомканной на диване рядом с дохой Мануса, но в это время Манус сказал:
— Есть еще одна беда.
Протопопов замер, согнувшись над шубой.
— Что еще? — выпрямляясь, он схватился за поясницу.
— Установлено, что Грубин был немецким шпионом. Протопопов шаркающей походкой вернулся к столу:
— Откуда вам известно?
Манус рассказал о визите к нему Бурдукова.
— Боже, какой негодяй! Я его выгоню! — воскликнул Протопопов.
— Не надо, не надо, всему свой час, — спокойно сказал Манус. — Пусть лучше будет у вас на глазах. Но нужно сделать вот что: пригласите его к себе и в присутствии надежного человека между прочим скажите, что вам звонили военные по делу 1707, и спросите — у него ли это дело? Пусть он ответит при свидетелях. А дело-то у меня в сейфе. Вы помолчите немного, поиграйте у него на нервах и скажите, что вы хотите попозже услышать его доклад о работе по этому делу. И все, пожалуй…
— Ясно. Очень умно, — оживился Протопопов, вернулся к дивану и стал энергично надевать шубу, благодарно посматривая на Мануса. Нет, нет, не зря понимающие люди говорят, что у Мануса царская голова…
Тревожиться Манусу надо было гораздо раньше…
Как и предрекал Грубин, в семнадцатом году Манус лишился всех своих капиталов. Но кости свои все же собрал и удрал за границу. Там он попытался, не имея средств и полагаясь только на свою изворотливость, начать новую биографию дельца. Он нашел там какого-то тоже бежавшего из России купца, который в отличие от него вывез немного золота. Манус предложил ему совместную игру на бирже. Купец, помня о былой славе крупного удачника, согласился. Игра длилась недолго — они разорились…
Кончилось тем, что Манус зарабатывал на хлеб, работая грузчиком в марсельском порту, и там вскоре умер.
Так завершилась судьба человека, который все же оставил свой след в русских архивах…
Что же касается князя Андронникова, то он тогда, после разговора с Манусом у ресторана, поверил в одно — опасности нет. Ему, конечно, жалко было денег, отданных Бурдукову, но он утешал себя тем, что жизнь и покой души стоят все-таки дороже тех денег. И на другой день Андронников ринулся в новые авантюры…
Насколько ловок был этот проходимец, говорит тот факт, что имя его появляется и в послеоктябрьском, уже советском архиве.
В книге, вышедшей в Издательстве политической литературы, «В. И. Ленин и ВЧК» опубликовано следующее письмо Владимира Ильича Зиновьеву от 10 июля 1919 года:
«Прошу назначить — исключительно партийных, опытных, абсолютно надежных и беспристрастных — товарищей для расследования поведения и данных о случае
1. Исаака Григорьевича Шимановского, секретаря Петроградской Чека (честный ли человек, не было ли случаев воровства, проверить).
2. б. князя Андронникова (друга Распутина, Дубровина и т. д.), служащего в Чека в Кронштадте.
Председатель Совета Народных Комиссаров 10.07 1919 г.». В. Ульянов (Ленин)ВП
После Октябрьской революции Андронников перебрался в Кронштадт — надеялся, может быть, что здесь его в лицо никто не знает. Там он связался с контрреволюционной белогвардейской организацией «Петроградский национальный центр»… Потом, на допросе в ЧК, он будет клясть себя за то, что он поверил «этим из-центра», будто они в два счета сбросят Советскую власть. Между прочим, на следствии и потом на суде Андронников был уличен и признался в том, что до революции занимался шпионажем в пользу Германии.
По делу «центра» он был осужден.
Но почему в записке В. И. Ленина он назван служащим Кронштадтской Чека? Дело в том, что, находясь в Кронштадте, он до самого ареста посещал семьи оставшихся не у дел или скрывшихся бывших морских офицеров, выдавал себя за чекиста и за обещания всяческого содействия брал деньги. Очевидно, до В. И. Ленина дошла жалоба кого-то из пострадавших. В общем, Андронников до конца оставался авантюристом, быть на этой земле в какой-нибудь другой роли он не мог.
