Передо мной сидел Рейнис Сала. Я искал в его лице сходства с сестрой, но его было трудно обнаружить. Разве что в косом разрезе глаз, в узких линиях бровей. Но выражение лица! Спокойной серьезности и обаяния, присущего Белле, не было и в помине. Сала выглядел скорее отталкивающе: настороженный, трудноуловимый взгляд, глумливая усмешка, красные, припухшие веки, опущенные углы рта. К тому же у правого глаза что-то передергивалось, и тогда Сала, по-моему, наигранно и преувеличенно корчил самые невообразимые гримасы. На нем был изрядно поношенный костюм из добротного синего сукна, воротничок полосатой рубашки грязный, обувь давно не чищена.

Крайне неприятно было то, что этот человек, по-видимому, испытывал ко мне антипатию, которую я, по-моему, еще ничем не заслужил. Сала не пытался скрывать свои чувства: сидел, вызывающе развалившись и вытянув ноги во всю длину, отвечал каким-то шутовским тоном и, кажется, поставил себе задачу довести меня до того, чтобы я потерял самообладание. Нет уж, этого удовольствия я решил ему не доставлять, держался подчеркнуто спокойно и официально.

Покончив с формальными вопросами, я помолчал немного. Сала, закурив без моего разрешения, тоже молчал и, ухмыляясь, смотрел на мою переносицу.

После паузы я спросил тихо, не сводя с него глаз:

— Вы знаете, почему вас вызвали?

— Понятия не имею.

— Спрашиваю вас напрямик: знаете ли вы, кто убил Эйжена Зара?

Сала подмигнул мне с таким видом, будто он только и ждал от меня этого:

— Ах, вон что у вас на уме?! Увы и ах, я стреляный воробей! Мимо пальнули, хромает ваш метод на все четыре ноги... Вам бы сначала надо было меня измотать, усыпить бдительность, потрепаться о разных пустяках, хе-хе... часика два-три... А уж там, когда жертва совсем размякнет да раскиснет — бух! — точно обухом по лбу: ты — убийца!

Я выслушал эту тираду и спросил:

— Что еще вы можете рассказать об убийстве Эйжена Зара?

— Знаете что? Если бы я этого... О покойниках не принято говорить плохо, но все-таки желательно называть вещи своими именами... Если бы я действительно прикончил эту мразь, это было бы единственно добрым делом за всю мою жизнь, аминь!

— Может быть, поясните?

— С удовольствием! В трех словах: клопов надо давить!

— Вы его ненавидели?

— Всей душой и помыслами своими, аминь.

— Почему?

— Очевидно, было за что... Знаете: ску-ка! Тут не костел, вы не ксендз, и у меня нет ни малейшей охоты исповедоваться.

— Гражданин Сала, оставьте этот стиль и тон! Вы находитесь в официальном учреждении. Вдобавок ситуация слишком уж серьезная...

— Как мило с вашей стороны, гражданин следователь, что вы заботитесь о моем стиле! А что, если ваш стиль настолько же противен мне, насколько вам мой? Вы этого не допускаете? Очевидно, для того чтобы продолжить этот разговор, вам придется мириться с моим стилем, а мне с вашим, хе-хе! Еще одно существенное примечание: я-то не навязывал вам свою личность и свой стиль, не так ли?

Я спросил терпеливо:

— Что вы делали двадцать шестого июня на Пиекунских скалах?

— Предавался эстетическому наслаждению и отдыхал на лоне природы в обществе друга. Соединяя приятное с полезным, мы ловили рыбу... только не в мутной воде, как некоторые.

— Вы прибыли туда, уже заранее зная, что там будет Зар?

— Снова здорово! Вы решили, хоть кровь из носа, а сделать из меня убийцу? Хе-хе, не выйдет! Вы докажите! Вы не забывайте о презумпции невиновности, есть такой симпатичный юридический термин! Занятно, что именно юристы иногда прикидываются, будто начисто забыли о нем, хе-хе!

— Двадцать шестого июня вы прибыли на Пиекунские скалы вместе с Расинем. В какое время?

— С самого утра.

— И весь день провели вдвоем?

— Конечно. Что тут удивительного? Мы друг дружке не надоедаем. Друг дружке в душу не лезем.

— Попрошу вас подробно, с начала до конца, рассказать, что вы делали на Пиекунских скалах в этот день.

— Извольте!

По-видимому, Сала все-таки учел наконец серьезность положения и стал рассказывать без излишних кривляний и вызывающих замечаний.

Сала и Расинь и до этого несколько раз ездили ловить рыбу к Пиекунским скалам. В субботу, двадцать пятого июня, они договорились, если будет хорошая погода, отправиться туда в воскресенье с утра. Встретились на автостанции и поехали. Вышли на остановке, ближайшей к Пиекунским скалам, дальше пошли пешком. Захватили с собой бутерброды, а водки не было. Половили рыбу, поболтали, вздремнули и все жалели — «для полного счастья не хватало ровно пол-литра», как выразился Сала. К вечеру рыболовам надоело торчать на одном месте, они отправились искать другое; по дороге случайно увидели Визму Кноппе и уговорили девушку стащить и принести им хоть бутылку водки. Кноппе, на радость им, принесла коньяк. Рыболовы со своей добычей двинулись по нижней тропинке. Никого там не встретили. К реке вышли прямо против того места, где нижняя тропинка соединяется с верхней. Забросили удочки, и тут как раз жажда стала невыносимой, они распили коньяк, а бутылку забросили в кусты. Потом им улыбнулось счастье — они поймали еще двух окуней и большую щуку. Стемнело. Они слышали на скалах ауканье и далекие восклицания, потом все стихло. Они тоже поехали в город, зашли к Вите Клейн, у нее нашлось еще что выпить. «Веселая вдова», как именовал ее Сала, изжарила рыбу, и они втроем пили, ели и веселились до рассвета. Потом Расинь остался там, а Сала пошел домой.

Под конец я спросил Салу, за что он возненавидел своего шурина. От ответа на этот вопрос Сала уклонился, сказал только: это длинная история, хотя ненависти своей не отрицал.

Домой я его, конечно, не отпустил. Сразу же допросил и Расиня. Расинь был мрачен, скупо отвечал на вопросы. И все-таки я уже мог свести концы с концами.

Показания Салы и Расиня не совпадали только в одном-единственном пункте, на первый взгляд маловажном. Но в этом пункте каждый из них упорно стоял на своем, и это заставило меня призадуматься. Почему Сала категорически отрицал то, что утверждал Расинь? Почему?