Мы с Лапсинем находились во дворе дома Бредиса. Двор был вымощен круглым булыжником, между камнями пробивалась чахлая трава. Сарайчики, навесы, куча каменного угля, дрова... Я исходил двор вдоль и поперек, пытаясь представить себе, что происходило здесь вчера. Ясно было одно: преступник знал и этот, и соседние дворы, раз сумел скрыться так проворно, что Бредис не заметил, куда он делся.

Я вспомнил: тогда, ночью, из какого-то окна во двор падал свет, да и рядом в парке горели фонари, не настолько было темно, чтобы не разглядеть бегущего человека в десяти-двадцати метрах. Должно быть, Бредис замешкался у ворот, а когда, наконец, выбежал во двор, преступник уже скрылся. Ясно, что бежал он туда, где было темнее, хотя бы в один из соседних дворов. Какой дорогой? В заборе, отделявшем двор дома номер восемнадцать от двора номер шестнадцать, была широкая щель; еще вчера ее показывал нам дворник. Я пролез через нее в соседний двор. Лапсинь последовал за мной.

— Было не так уж поздно, народ еще не спал, — сказал я Лапсиню, — а тут вдруг во дворе стрельба, суматоха... Кто-то должен был видеть бегущего человека. Но неужели такой свидетель давным-давно не явился бы к нам по доброй воле?

— За это я не ручаюсь! Знали бы вы, до чего не нравится большинству граждан выступать в роли свидетелей! Они боятся. Говорят — еще влипнешь в канитель, начнут таскать, допрашивать... Так они обычно оправдываются.

Мы осмотрели и этот двор. Куда мог бы шмыгнуть нападавший, не будучи замеченным? Таких мест там не было, из окон двухэтажного дома весь двор отлично просматривался. Сараи? Но их дверцы были украшены большими висячими замками.

В доме шестнадцать окна только двух квартир выходили во двор — в нижнем и верхнем этажах. Мы зашли поговорить с жильцами. На втором этаже нас встретил словоохотливый инвалид-пенсионер, проживавший там вдвоем с женой. Он рассказал:

— Сидел я в этой комнате на стуле один, жена чем-то на кухне занималась. Сижу себе, окно открыто, радио играет, сумерки... Хорошо, тихо, городской шум стихает... Свет зажигать неохота. Люблю я этак сумерничать, помечтать о чем-нибудь вроде бы сквозь дрему... Музыка кончилась, начались последние известия, как раз про Вьетнам рассказывали, и вдруг — бах! И еще: бах, бах! Стреляют, значит! И где-то близко. Я — к окну. Слышу шаги, голоса... Понять не могу, что там кричат, радио мешает, я отошел от окна, выключил... Сколько я отсутствовал? Полминуты, никак не больше. И опять к окну. Слышу — Вита Клейн захлопывает окно, она под нами живет. Двор наш безлюден, никто не вошел, не вышел... Это ж все на соседнем дворе происходило. Потом подъехала «Скорая помощь», опять же милиция явилась. Наш двор обыскал милиционер с собакой, еще какие-то люди ходили.

Больше старик ничего не мог рассказать. Когда я спросил, что это за Вита Клейн, захлопнувшая внизу окно, он неохотно ответил, что ее не знает, они с женой люди необщительные, с соседями не панибратствуют, только и всего знакомства, что здороваются издали.

Другие жильцы мне рассказали, что Виту Клейн несколько лет назад бросил муж, сейчас они живут вдвоем с одиннадцатилетней дочерью; первого мужа она, видать, уже забыла, живет весело, нередко выпивает с мужчинами. Да, Виту Клейн частенько навещают люди подозрительного вида, все больше мужчины...

Мы обошли все квартиры в этом доме, но никто из жильцов после стрельбы на соседнем дворе не видел бегущего человека.

Я постучался и к Клейн, но, вероятно, никого не было дома.

Тогда мы зашли в дом четырнадцать. Во дворе этого дома во время стрельбы и позже находилось несколько человек. Все, как один, заявили, что посторонних вчера во дворе не было, за исключением милиционера с собакой, появившегося уже после выстрелов.

Версия о том, что преступник бежал через соседний дом, рушилась. Если, конечно, кто-либо из жильцов не был сообщником преступника.

Инвалид, по его словам, отходил от окна лишь на мгновение выключить радио. Конечно, за то время, пока он добрался до окна на костылях, преступник мог пробежать через двор. Но тогда бы его видели люди со двора дома четырнадцать.

Спрятался прямо тут же? В квартире Клейн, где во время происшествия, по показаниям инвалида, захлопнулось окно? Это возможно. Окно и дверь ее квартиры выходят во двор.

Мы еще раз вернулись к квартире Клейн. Теперь нам отворили, правда, после долгого стука. На пороге стояла, подозрительно уставившись на нас, худенькая девочка. Мамы нет дома, на рынок ушла, сказала девочка, когда я спросил, где Вита Клейн. Оказалось, что Клейн работает на рынке в мясном павильоне.

— А когда мама вернется?

— Не знаю. Может быть, в обед.

— Ну ничего. Поговорим с тобой. Как тебя зовут?

— Инта.

Девочка явно волновалась. Пока мы разговаривали в прихожей, она смотрела на нас испуганными глазами

— Ты вчера вечером слышала выстрелы? — спросил я.

— Нет, я уже спала, — прошептала девочка смущенно.

— А... Когда же ты легла спать, Инта?

— В одиннадцать часов.

— А стреляли ведь тоже около одиннадцати, да?

— Да.

— Почему же ты неправду говоришь? Чего ты боишься?

Девочка выглянула в приоткрытую дверь во двор, потом спросила:

— Вы из милиции?

— Нет, но мне поручили выяснить это дело. Узнать всю правду.

— Вчера убили кого-нибудь?

Я ответил так же тихо и таинственно, как она спросила:

— Еще немного, и один человек был бы мертв.

— Ой!

Инта еще раз выглянула в щелку, затем схватила меня за руку и потянула за собой.

— Подождите здесь, — сказал я Лапсиню.

Девочка затянула меня в кухню, отпустила мою руку и прошептала:

— Мама не хочет, чтобы я разговаривала с чужими людьми.

Я оглядел кухню. Темноватое убогое помещение, закопченное, с дровяной плитой, груды немытой посуды, над которой вились мухи. На столе водочные бутылки, в тарелках объедки, окурки. В углу взрытая постель, наполовину прикрытая чем-то вроде занавески.

— Вчера у вас гость был, — сказал я, рассматривая неубранный стол. Судя по всему, здесь выпивали и довольно основательно.

Девочка кусала ногти, она отвечала, чуть помедлив:

— Угу. Наверно, был. Я спала.

— А стрельбу-то слышала. Сама говоришь.

— Угу.

— Тогда должна была слышать и как пришел гость, он же пришел сразу после стрельбы.

Девочка совсем перепугалась, наверно, жалела, что пустилась в разговор со мной.

— Да, а мама мне велела сейчас же идти спать и закрыла дверь в комнату. Мама не хочет, чтоб я тут сидела, когда гости. Она... Мама... меня скоро отправит в деревню к тете. Она говорит, я ей мешаю.

— Инта, я никому не разболтаю, о чем говорил с тобой. Но ты должна помочь мне выяснить всю правду. Скажи, ты слышала, как уходил вчера мамин гость?

— Нет, потому что я тогда вправду заснула.

— А ты знаешь этого гостя?

— Нет! Я почти ни одного нашего гостя не знаю.

— Спасибо, Инта. Теперь я пойду. Посуду ты уж могла бы и сама вымыть.

— Я уж хотела утром, — оправдывалась Инта, — а мама сказала, чтоб я не путалась под ногами. Потому что у нее голова болит.

Я вышел. Настолько погрузился в размышления, что не заметил отсутствия Лапсиня. Стоял во дворе и размышлял: а ведь занятное совпадение — сразу после выстрела в Бредиса явился к Клейн незнакомый гость, и она захлопнула окно... Надо надеяться, что установить личность позднего гостя будет не слишком трудно.