11
Немного задержавшись во дворе, я оглядел комбайны, стоявшие под навесом, и невольно подумал, что царящий здесь образцовый порядок, без сомнения, является заслугой Ванадзиня.
Зайдя в небольшое здание, я сначала попал в кузницу. У мехов стояли двое, один как раз закуривал, другой подбрасывал в горн уголь. Я поздоровался. Тот, с сигаретой, буркнул что-то и отвернулся, второй меня даже не заметил.
В следующем помещении я увидел новые, еще не установленные станки, ящики с инструментами и запчастями. Из смежного помещения доносились шум, голоса. Я зашел — там работали люди. Я выбрал наугад высокого, широкоплечего дядьку, помахал ему рукой, здороваясь, и подошел. Великан выключил электромотор, на котором вращался наждачный круг, снял защитные очки и протянул мне толстую, вялую ладонь.
— Двэселит, — прорычал он.
Я просто опешил — откуда у этого великана такая вялая, неживая ладонь и такая неподходящая фамилия — по-русски это будет «Душа», даже «Душенька»...
— Скажите, вы знали Ояра Ванадзиня?
— А вам зачем? — Великан оказался не так-то прост.
— Меня интересует его судьба. Как могло случиться, что он погиб?
— Не знаю. А вы кто такой? Что вам надо?
С психологической точки зрения я в ту минуту поступил неправильно, но мне действительно ничего не оставалось, как только сунуть ему под нос мое служебное удостоверение.
— Я хочу выяснить, что за человек был покойный заведующий мастерской, — пояснил я подозрительному великану. — Что вы можете о нем сказать?
— Да что я могу сказать, — буркнул Двэселит, — он приказывал, мы исполняли.
— Это не допрос, — поспешил я добавить, зная, что в случаях, когда все их высказывания фиксируются на бумаге, люди часто становятся уж очень несловоохотливыми. — Если бы вы могли охарактеризовать мне его как человека, это облегчило бы мою работу и помогло бы установить, почему он погиб. — Я даже улыбнулся несимпатичному великану, чтобы задобрить его, и спросил: — Изменилось ли что-нибудь у вас на работе с приходом Ванадзиня?
— Да что ж... При нем, конечно, не посачкуешь...
— А у вас есть люди, которым это нравится?
— Да что ж... С кем не случается, — выкрутился великан.
— А при Ванадзине вы стали больше зарабатывать или меньше?
— Больше работали, больше и зарабатывали.
Догадавшись или услышав, о чем мы рассуждаем с Двэселитом, другие рабочие остановили свои токарные и сверлильные станки. Я спросил, нарочно ни к кому не обращаясь:
— Почему от вас ушел Ошинь?
Молчание. Покрякивают, переминаются с ноги на ногу. Наконец парень с замасленными рыжими усиками проронил:
— Схлестнулся с заведующим, ясное дело.
— Из-за чего?
— Нарубил дров! На тракторе...
— Это Ошинь-то? Как же это он?
— Набрался, ясное дело.
Из разговора выяснилось, что по требованию Ванадзиня у Ошиня были отобраны права на вождение трактора до тех пор, пока он не бросит пить, а тот, как человек строптивый, взял и ушел с работы совсем. В последний день Ошинь опять «поднабрался» и даже ворчал, что его несчастье Ванадзиню на пользу не пойдет; он, Ошинь, еще обломает рога приблудному бычку!
Такой оборот разговора явно не понравился Двэселиту. Он выпрямился и, глядя на меня с высоты своего роста, проворчал:
— Не верю я в это дело.
— В какое?
— Да что Валдис наш, Ошинь... Наберется, языком треплет, это да. А чтобы... Э! — Великан презрительно махнул своей чересчур широкой ладонью и опять принялся разглядывать и ворочать деталь, которую перед тем обтачивал.
— Ну, уж если по совести говорить, Валдис не только языком трепал, — заговорил тихий, маленький человечек, полная противоположность Двэселиту. — Накачается винищем, на всех так и лезет! Небось помнишь, даже на тебя однажды...
— А что он мне сделает? — Двэселит покосился на маленького человечка.
— Так это тебе... А подвернись ему кто не с такой медвежьей комплекцией? Взять, к примеру, меня...
Рабочие рассмеялись. Человечек продолжал, как бы оправдываясь:
— Вовсе я не собираюсь на Валдиса черт те что навешивать. Когда он трезвый, лучше его человека днем с огнем не сыщешь, а уж как приложится... Да что говорить, потолкуйте лучше с его женой.
— Замолол опять! — рассердился Двэселит. — С женой! Там, брат, совсем другая закавыка.
— Другая не другая, а только недавно его жена с неделю с перекошенной физией ходила, — заспорил маленький человечек.
— Она же с сеновала свалилась!
— Если б с сеновала свалилась, так, наверно, не плакалась бы людям, что муж у нее такой и разэтакий.
— Ну, ну, давай собирай, что какая баба плетет о своем муже!
Я молчал и слушал, как спорили рабочие о своем бывшем сотоварище. Складывалось все же впечатление, что Ошинь задиристый во хмелю, скорый на расправу человек. И вдруг — новая подробность:
— А мы разве знаем, по какому такому случаю наш Ванадзинь ходил с расцарапанной щекой и облепленный пластырями?! — возразил все тот же маленький человечек.
— Ну, лучше б ты заткнулся! — Двэселит разозлился совсем. — Было бы оно так, как ты своей дурной головой выдумал, небось Ванадзинь сам кому-нибудь рассказал бы.
— Тебе не сказал, мне не сказал, — возразил другой рабочий, — а кому-то, может, и сказал. Откуда мы знаем?
— А как же вам Ванадзинь тогда объяснил это? — вмешался я.
— Насчет заплаток-то своих? — спросил парень с рыжими усиками. — Ну напала, говорит, на него какая-то шпана, когда он вечером к автобусу шел, в колхоз ехать. Пристали в городском саду. Трое на одного. Ох, гады, меня там не было! Мы бы им накидали...
— Когда это было? Вот это нападение на Ванадзиня в городе? — спросил я.
— Недели три назад. Как сейчас помню, он в понедельник пришел на работу обклеенный, а сегодня среда. Легко сосчитать, а чтобы не ошибиться, можно в бабушкин численник заглянуть...
Я взял на заметку слова остряка с усиками и спросил, в котором часу вчера Ванадзинь ушел с работы и как он был одет.
По словам рабочих, он был, как обычно, в комбинезоне. Ушел рано, сразу после двенадцати. Собирался в город.
Под конец я еще поинтересовался, что они могут сказать о Ванадзине как о человеке. Никаких жалоб или упреков по его адресу я не услышал, наоборот — по их словам, начальник был не только энергичным, но и душевным, веселым человеком. Никогда не задавался, не обижал людей понапрасну.
Когда я попрощался с рабочими и выходил из мастерской, за моей спиной на миг повисло молчание. Первым его нарушил парень с рыжими усиками:
— Жаль человека. Да что ж поделаешь! — И запел: — «Красотка Теодора, к тебе явлюсь я скоро...»
Я посмотрел на часы. К Дамбиту еще рано. Я направился к дому, где жила семья председателя колхоза Залюма. Больше всего сейчас меня интересовала Теодора. Сегодня уже трое упомянули ее имя, и всяк по-своему: лодочница — с презрением, Дамбит — краснея, парень с усиками — иронически.
