ГЛАВА IX
БУЛАВКИН ЗАГОВОРИЛ
Утром к горотделу подъехал запыленный «газик».
Первым из него выскочил Виталий Лосев в надвинутой чуть не на самые глаза серой кепке, пиджак он закинул за спину и придерживал рукой. Вслед за Лосевым показался Томилин. Он не спеша выбрался из машины и подозвал стоявшего у дверей милиционера. Затем он тоже направился в горотдел.
Дежурный, вскочив, радостно пожимал руки приехавшим. А по лестнице уже скакал им навстречу Игорь. Он обнял Виталия.
— Ну, в огне не горим, в воде не тонем?
— Точно, — ответил Виталий. — Пошли скорей, вагон новостей.
В это время из «газика» милиционер вывел озирающегося Антона Анашина.
Зайдя в кабинет, Виталий плотно прикрыл дверь и, обернувшись к Игорю, взволнованно сказал:
— Так вот, Булавкин вспомнил последние слова Лучинина, в тот самый день, перед гибелью. «Я, Серега, еще подерусь. Я им не христосик. Меня так просто не закопаешь». Вот это Сергей и хотел нам сообщить.
Когда Игорь волновался, он, в противоположность Виталию, становился немногословным и резким. И сейчас он отрывисто и резко бросил, усаживаясь за стол:
— Говори по порядку. Что случилось с Булавкиным? И садись, не скачи, ради бога.
Такой тон всегда задевал Виталия, и он начинал говорить подчеркнуто холодно и официально.
— Пожалуйста, товарищ капитан, могу и сесть. Могу и по порядку.
Он опустился на диван, возле Томилина и, взяв у него из рук тоненькую канцелярскую папку, развязал тесемки.
— Вот показания Булавкина, — сдержанно сказал он. — События, по его словам, развивались следующим образом. Булавкин собирался прийти к нам вечером двадцать второго числа. А наутро должен был ехать в командировку на Чеховский завод и пригнать оттуда грузовую машину со строительными панелями. Их водитель заболел. Но в тот вечер, как раз когда он уже собирался идти к нам, его на улице, у самого дома, встретил Носов и передал приказ Ревенко ехать на завод немедленно. Носов передал ему и командировку и деньги, сказал, что дело очень спешное, поэтому ехать надо на машине вместе с рабочим Анашиным. Машина уже ждет около дома Анашина, на Речной улице. Булав-кин — человек дисциплинированный. Он, правда, удивился, что Носов без него взял машину, но ехать не отказался. И они отправились на Речную. Там Булавкин обратил внимание, что машина почему-то стояла не на улице, а во дворе, но не придал этому значения. А потом, когда они проехали Пожарово, Анашин неожиданно на него напал. Дальше мы все уже знаем сами. Вот показания. Можете ознакомиться, товарищ капитан.
Виталий встал и положил бумаги на стол перед Игорем. Он был демонстративно официален.
Игорь усмехнулся.
— Ладно, перестань дурака валять. Булавкин не сказал, почему Анашин на него напал? Может, они поссорились в дороге?
— Он сам не понимает. Никакой ссоры не было. И вообще, они почти не знали друг друга.
— Та-ак. Интересное кино получается…
— Но пока, — начал было Виталий, все еще не остыв от обиды, — надо немедленно…
Его прервал телефонный звонок. Дежурный доложил:
— К вам девушка, товарищ капитан.
Через несколько минут в дверь постучали.
На пороге появилась худенькая девушка с копной золотистых волос, схваченных голубой ленточкой, в коротенькой пестрой юбке и стоптанных белых босоножках на загорелых ногах. Игорь сразу ее узнал.
— Заходите, Лара, заходите, — сказал он, вставая. — Здравствуйте. Ну, заходите же, чего вы там встали?
Девушка упрямо вздернула острый подбородок и, метнув взгляд на сидевших в стороне Виталия и Томилина, с вызовом спросила:
— Вы Сережу ищете или нет? Сколько можно? Уже вот… — голос ее слегка задрожал, — девять дней его нет. Это называется, ищете?
Ей было нелегко побороть смущение, и от этого она казалась еще более дерзкой и сердитой.
— Мы его нашли, — серьезно сказал Игорь.
— Ну так чего же вы?! — чуть не плача, сказала девушка, продолжая стоять у двери. — Мы… Анфиса Гордеевна все слезы уже выплакала… Разве можно так… людей мучить?
— С ним несчастье случилось…
— Ну да?! — она вся подалась вперед. — Жив? Вы только скажите?..
— Жив. Он в больнице. В Чудиловке.
— Ой! — она всплеснула руками. — Я сейчас поеду! Туда автобус ходит! Я только на работу…
— А папка? — улыбнулся Игорь.
— А что, папка? Буду я спрашивать… — она уже схватилась рукой за дверь, но тут же снова обернулась к Игорю. — Так, значит, жив, да? Вы верно говорите?
— Ну, конечно.
— Ой, я побежала! Вы уж простите!..
Дверь захлопнулась за ней так стремительно, что Игорь ничего больше не успел сказать. Он поглядел на Томилина и, вздохнув, произнес:
— А ты говоришь, Шекспир. Ромео и Джульетта.
— Ну, девчонка… — с восхищением протянул Виталий.
— Ты что хотел сказать, когда она вошла? — обратился к нему Игорь.
— Я?.. Ах да. — Виталий снова нахмурился. — Надо немедленно арестовать Егора Анашина. Немедленно! Я сам поеду.
— С тебя уже хватит одного братца, — ответил Игорь. — Давай их поделим. Сейчас позвоню Савельеву.
— А! Познакомился?
— Конечно. Дело-то возобновлено по всей форме. И поручено ему.
— Батюшки! А как же мой друг Роговицын? — с комичным отчаянием спросил Виталий, хватаясь за голову.
— Отставлен. В связи с крайней перегрузкой, усмехнулся Игорь.
— Ай-ай. Это кто же посмел?
— Кучанский. Отличный парень. Тебе понравится. — Игорь набрал номер телефона прокуратуры. — Юрий Сергеевич? Привет. Откаленко беспокоит. Дело вот какое…
Пока он говорил, Виталий что-то шепнул Томилину, и тот, тяжело поднявшись с дивана, направился к двери. Через минуту он вернулся с большим газетным свертком в руке.
Когда Игорь положил трубку, Виталий сказал:
— Есть еще одно дело. Покажи, Николай Игнатьевич.
Томилин развернул на коленях сверток. Там оказался кусок потемневшей, с одной стороны еще сырой доски, по бокам ее были заметны свежие следы пилки. Томилин положил газету с обрезком доски на стол перед Игорем.
— Это еще что такое? — удивился тот.
— Из лодки Анашина, — пояснил Виталий, — Вче ра, пока я отлеживался, Николай Игнатьевич произвел официальное изъятие. Ты гляди, сколько там крови. Вернее, — он усмехнулся, — следов, похожих на кровь. Требуется биологическая экспертиза.
— Интересно…
Игорь внимательно осмотрел кусок доски, лежавшей перед ним, потом осторожно его перевернул.
— А-а… Вижу, вижу… Ничего себе, следы…
Он не спеша закурил и, щурясь от дымка сигареты, посмотрел на Виталия.
— И какие по этому поводу соображения?
— Всякие, — уклончиво ответил Виталий. — Полезно, например, результаты экспертизы сопоставить с показаниями Булавкина.
— Так, так. И не только Булавкина, — Игорь минуту подумал и добавил: — А еще и Анны Николаевны.
— Это кто такая?
— Очень симпатичная женщина. Работает в бухгалтерии завода, — ответил Игорь. — Она видела в тот, последний вечер Лучинина. И шел он не один.
— Ас кем?
— Она не знает. Но если…
— Точно! — воскликнул Виталий. — Так и надо будет сделать.
Он уже забыл о своей обиде, уже не было в его голосе ни официальности, ни иронии.
— Ах черт! Здорово! — он даже потер руки от удовольствия. — Я сейчас вспомнил. Ее фамилия Бурашникова, да?
— Совершенно верно. А теперь насчет биологической экспертизы, — снова нахмурился Игорь и посмотрел на Томилина. — Займись, Николай. В область придется послать.
— Надо очень срочно, — добавил Виталий.
Они говорили о разных, действительно важных и неотложных делах, но при этом все трое думали об одном и том же: значит, Лучинин не покончил с собой? Значит, ЭТО… убийство? Но тогда кто? По каким мотивам? Как? Главное, конечно, кто? Неужели угрожающее пись-ыо Носова не было пустой угрозой?
Когда Томилин ушел, унося с собой сверток с доской, Виталий не выдержал первый.
— Ты только подумай! — воскликнул он. — Нет, ты только подумай! Значит, все-таки убийство? А я-то уже начинал верить…
— Когда ты прочтешь все материалы и особенно допрос Ревенко, ты еще больше поверишь, — мрачно сказал Игорь. — Это, я тебе доложу, такой негодяй…
— Да, да! Надо прочесть! — загорелся Виталий. — Где они?
— Сейчас дам… — Игорь помедлил. — Все-таки надо еще десять раз все проверить. Человек есть человек. Сейчас он думает так, через минуту — совсем по-другому. Особенно в том состоянии, в каком находился Лучинин.
— Это, конечно, верно, — согласился Виталий. — Состояние у него было страшное. Все летело, все горело кругом…
— Вот именно. И нервы были уже ни к черту.
— Но Булавкин говорит…
— Главное не это, — покачал головой Игорь. — Главное то, что с ним случилось. Узнаем, что произошло с Булавкиным — узнаем и что произошло с Лучининым. Я уверен.
— Пожалуй, тут ты прав…
— Да! — вдруг вспомнил Игорь. — Забыл тебе сказать. Вчера вечером я говорил с Коршуновым.
— Ну, ну и что? — нетерпеливо спросил Виталий.
— Интересовался, как идут дела. Он, между прочим, здорово нам помог там, в Москве. К нему заходил Мацулевич. И он сам беседовал с этим Кобецом.
— Здорово! — воскликнул Виталий. — Представляю результат.
— Даже не представляешь. Тот сам все написал. Все как есть. Вот тут прочтешь, — Игорь похлопал рукой по папке. — Целая исповедь.
— А что еще Коршунов говорил?
— Еще? Ну, я ему все доложил. По спецсвязи разговор был.
— Это понятно, — нетерпеливо заметил Виталий. — А дальше?
Игорь усмехнулся.
— Дальше, одобрил. Даже, представь себе, похвалил. И еще сказал, что Светлов не приедет. Считает, что мы справимся сами, А он собирается в другое место.
— Интересно, куда?
— Куда-то в Среднюю Азию. Не то во Фрунзе, не то в Ташкент. Не знаю.
— Ого! Значит, что-то стряслось?
— Помнишь дело по Борску? С паспортами и снотворными?
— Еще бы!
— Ну так вот. Ниточка идет оттуда.
— Ишересно… — завистливо протянул Виталий.
— Словом, ты пока читай все материалы, — Игорь уже настроился на деловой лад. — А я поехал…
Снова зазвонил телефон. Игорь узнал голос Симакова.
— Товарищ Откаленко?
— Я. Здравствуйте, Иван Спиридонович.
— Уж извините, что вчера не позвонил, — сказал Симаков. — Узнавал, так-эдак, о чем просили.
— И узнали?
— А как же. На заявлении стоит личная резолюция Владимира Яковлевича: «Оформить в дозировочный цех». Все честь по чести.
— Выходит, к Носову?
— Именно. И еще ребята говорят, сам Носов его и привел. Говорят, дружки они, так-эдак. Но мы этих дружков…
— Нет, Иван Спиридонович, — возразил Игорь твердо. — Этими дружками теперь займемся мы. Анашин на работе?
— Именно. С кем-то уже полаялся, говорят.
— Присмотрите, чтобы никуда не ушел. Мы сейчас приедем. Только осторожно, Иван Спиридонович. Очень осторожно. Вы меня понимаете?
— А как же! Насчет этого все понятно. Тут другое дело, так-эдак, появилось.
— Какое еще?
— Говорят, Ревенко арестован, так-эдак? Надо народу объяснить, Игорь Сергеевич. А то всякие слухи, разговоры. Ни к чему это. Конечно, мы его как облупленного знаем…
— Как облупленного знаем его пока только мы, — засмеялся Игорь. — И все объясним, все расскажем, Иван Спиридонович. На этот счет можете не сомневаться.
— Ну что ж, — удовлетворенно сказал Симаков. — А за что его, так-эдак, интересно знать?
— За многое. Но пока говорить рано, Иван Спиридонович. Следствие еще не закончено.
— Ну, ясно. Всего вам наилучшего.
Игорь повесил трубку.
— Золотой мужик, — сказал он. — Говоришь с таким, и душа радуется, честное слово. Вот дела. Знакомься. А я поехал. Будем брать Анашина.
Виталий, сразу посерьезнев, взглянул на друга.
— Смотри, — строго сказал он. — Это не шутки. Это бандит серьезный. И что у него в кармане теперь — тоже неизвестно. Так что с умом берите. Может, все-таки мне тоже поехать?
Он поднялся с дивана и поправил свою кепку. Под ней мелькнула белая полоска бинта.
— Нет уж, — возразил Игорь. — Ты пока отъездился. И черепок твой еще подлечить требуется.
— А, что ему будет! — махнул рукой Виталий. — Но Анашин, понимаешь…
— С Анашиным будет порядок. Не волнуйся.
Игорь надел пиджак и поправил в кармане пистолет.
— А я вот, представь себе, волнуюсь, — с вызовом ответил Виталий.
Прежде всего пришлось заехать в прокуратуру к Ку-чанскому, получить ордер на арест Анашина и на обыск в его комнате. Нападение на Булавкина и тяжкое его ранение было вполне достаточным основанием для такой меры.
Пока Игорь был у Кучанского, Томилин, Волов и еще один сотрудник дожидались его в машине. Все нетерпеливо курили, поглядывая на часы. Разговор не клеился. Каждый понимал, что задержание предстоит сложное. Анашин был не такой человек, чтобы покорно примириться со случившимся.
Наконец появился Игорь. Он торопливо сел в машину, с силой захлопнув дверцу, и обернулся к товарищам.
— Есть мысль, — сказал он, когда машина уже тронулась. — Что мы с тобой, Николай, не возьмем сами этого типа? А вы, — обратился он к Волову, — выйдете с товарищем на Речной. Задача: обыск и на всякий случай засада. Мало ли что… Вот ордер на обыск. Туда сейчас подъедет и Савельев. Нет возражений?
Возражений не было. Во всяком случае, никто их вслух не высказывал.
Игорь вынул фотографию Анашина, где тот был снят вместе с Носовым. В который уже раз все внимательно вгляделись в худощавое, нервное лицо с тонкими, плотно сжатыми губами, носом с горбинкой, с темной челкой, падавшей на дерзкие, прищуренные глаза.
— Отчаянный, видно, парень, — заметил Томилин.
— Опасный, — задумчиво поправил его Волов.
Машина остановилась в самом начале Речной улицы, вдали от дома Анашина. Сотрудники вышли. Игорь и Томилин пожали им на прощание руки. Игорь еще раз предупредил:
— Сразу, хлопцы, не заходите. И обыск по всей форме.
Машина двинулась дальше.
Игорь вытер пот со лба. Было душно и жарко. Врывавшийся в машину горячий ветер не приносил облегчения. Солнце стояло высоко над головой в бледно-синем, как будто выгоревшем, небе и палило немилосердно. На улицах почти не было видно прохожих. Дома казались сонными, равнодушными, словно жара действовала и на них.
Уже подъезжая к заводу, Игорь неизвестно почему вдруг забеспокоился.
— Дозировочный цех у них не помнишь где? — спросил он Томилина.
— Последний корпус. Самый старый.
— Вот туда и подъедешь, — сказал Игорь шоферу. — Минут через пять после нас, — и снова вытер лоб.
Около заводских ворот Игорь неожиданно увидел длинную фигуру Симакова в голубой, без рукавов рубашке и сдвинутой на затылке кепке. Возле него стоял вихрастый парень в замасленной спецовке. Они озирались по сторонам, и Симаков что-то сердито выговаривал парню.
Машина еще не успела остановиться, когда Игорь выскочил из нее.
— Что случилось, Иван Спиридонович?
— Вон, пусть скажет, так-эдак, — рассерженно ответил тот, указывая на вихрастого парня. — Дурья голова. Не знаешь, чего она брякнет через минуту, чего наговорит, так-эдак.
— А я знал? Чистый же псих! — оправдывался парень, смущенный присутствием посторонних и очевидной ему теперь значимостью своего промаха. — Я же ему ничего такого и не сказал, — он теперь обращался уже к Игорю, и тот догадался, что речь идет об Анашине. — А он, понимаешь, шум поднял. «Не буду, — говорит, — таскать, не мое дело. У меня свое начальство есть. Когда выздоровеет, тогда и прикажет». Это он про Ваську Носова, — парень презрительно усмехнулся. — А я ему только и сказал: «Как же, — говорю, — болен твой Васька, Сегодня по Гоголевскому иду, а он из окна волком смотрит. Оброс, как черт. Ну я ему и крикнул, чего на работу не выходит. А он башкой крутит и рукой махнул: проходи, мол. Ну я и пошел». Вот и все. А Егор, как это услышит, весь в лице изменился. Схватил меня за грудки…
— Где он сейчас? — нетерпеливо перебил парня Игорь.
— Да убег! — воскликнул тот. — Вот сей момент как раз и убег! Мы с Иваном Спиридоновичем выскочили, а его уж нет! Ну, мы, значит…
— Ясно! — снова перебил его Игорь и торопливо спросил: — Короче всего на Гоголевскую от вас как?
— Знаю! — крикнул из машины водитель, включая мотор. — Садись. Едем.
Игорь едва успел вскочить в машину, и она, взревев, бешено сорвалась с места.
— Ты потише, — сказал Игорь водителю. — С оглядкой давай.
Через минуту они свернули на другую улицу, прямую и тоже пустынную. Вдоль тротуаров росли чахлые молодые деревца.
Внезапно далеко впереди, за деревьями, мелькнула фигура бегущего человека.
— Давай! — крикнул Игорь, весь подавшись вперед.
Он приоткрыл дверцу, готовясь к прыжку. То же самое сделал сзади и Томилин. Ветер свистел у них в ушах.
Когда машина уже почти поравнялась с бегущим человеком, Игорь узнал Анашина. Тот скосил глаза в сторону машины, судорожно хватая ртом воздух, и не успел еще Игорь выпрыгнуть на тротуар, как Анашин вдруг метнулся к высокому, глухому забору и одним махом перелетел через него.
Игорь почти вслед за ним проделал то же самое.
Теперь они бежали через двор к стоявшему в глубине дому.
— Стой! — крикнул Игорь. — Стой, говорю!..
Но Анашин и не думал останавливаться. Он бежал, как заяц, зигзагами, кидаясь из стороны в сторону, от дерева к дереву, опасаясь, очевидно, что Игорь будет стрелять.
И тут вдруг из-за дома на них кинулась белая, в коричневых пятнах собака. Но бросилась она почему-то не на Анашина, а на Игоря и вцепилась сбоку в развевающуюся полу его пиджака. Игорь чуть не упал от ее рывка и, не задумываясь, выскользнул из пиджака, продолжая бежать.
Анашин в это время уже огибал дом.
А собака, с рычаньем отбросив пиджак, кинулась куда-то назад, к забору.
В этот момент из дома неожиданно прогремел выстрел, как видно, над самым ухом Анашина. Тот шарахнулся в сторону, упал, зацепившись за что-то ногой и тут на него навалился Игорь.
Анашин отчаянно отбивался. В какую-то минуту Игорь оказался под ним, потом, сделав мост и мгновенно перехватив руку, он был уже сверху, но тут же снова опрокинулся на землю. Игорю никак не удавалось взять Анашина «на прием», а тот, в свою очередь, никак не мог вырваться из его цепких рук.
Они катались по траве, тяжело дыша, почти ослепленные от ярости.
Из дома выскочил какой-то человек. От забора бежал преследуемый бешено лающей собакой Томилин.
Человек закричал срывающимся голосом:
— Лорд!.. Назад!..
И остановился в растерянности над дерущимися, не зная, чью принять сторону.
В этот момент и подбежал Томилин.
Через минуту все было кончено.
Томилин железной хваткой рванул Анашина к себе так, что тот, задохнувшись, мгновенно обмяк в его объятиях.
Игорь, тяжело дыша, поднялся с земли. Из-под разорванной рубашки сочилась кровь.
Возбужденно рыча, между ними вилась собака, не решаясь, однако, ни на кого кинуться.
— Вы понимаете, — взволнованно объяснял ее хозяин. — Як охоте готовился. Как раз с ружьем возился. Вижу, бегут. Этот, а за ним вот он. Ну, я понял, что задержать надо. И как-то, не задумываясь, вывалил. А потом… Вы знаете, потом я их совершенно перепутал…
— В общем, спасибо вам, — хрипло сказал Игорь, заправляя рваную рубашку за пояс. — Вот только где мой пиджак?
— Лорд! — повелительно крикнул собаке ее хозяин. — Ищи! — и он указал на Игоря.
Собака, словно обрадовавшись, что на нее, наконец, обратили внимание и хоть что-то стало ясно в этой человеческой сумятице, уткнула морду в траву и, вытянув прутом тонкий хвост, кинулась к забору.
Через минуту она приволокла мятый, истерзанный пиджак и положила его у ног хозяина.
— Великолепный, знаете, пес, — гордо сказал тот, подавая пиджак Игорю. — Натаскан, правда, на птицу. Но вот видите…
Анашина повели к машине.
Через полчаса он уже сидел в кабинете Томилина. Допрос по поручению следователя вел Виталий.
Игорь уехал в гостиницу. Надо было переодеться, промыть и перевязать руку и хоть немного успокоиться. Да и вообще этот допрос вести ему не полагалось, ведь он только что участвовал в схватке с Анашиным, и тот сейчас не ответил бы ни на один его вопрос.
Пока не ввели Анашина, Виталий внимательно оглядел перепачканную в крови руку друга и покачал головой.
— М-да. Метки на всю жизнь. Вот гад… хоть прививки от бешенства делай.
Тем не менее встретил он Анашина с самым невозмутимым видом.
— Ну что, Егор, будешь сам рассказывать? — спросил он.
— Нечего мне рассказывать, — зло огрызнулся тот, сверкнув глазами из-под спутанных волос, падавших ему на лоб. — А хватать будете, так прокурору жалобу подам.
— Ишь ты, какой ученый, — усмехнулся Виталий. — Как же тебя не хватать? Сам бы небось к нам не пришел. Вон какого деру дал. А рассказывать тебе про свои дела большой радости нет. Это я понимаю. Но и ты пойми. Прежде чем до тебя добраться, мы длинный путь прошли. И много чего узнали. Со мной, например, в большой дружбе твой Антон был. Некоторое время, правда. Потом поссорились. Много чего он мне успел рассказать.
Анашин снова метнул на него враждебный и теперь уже настороженный взгляд.
— Ладно. Я уж ваши песни знаю.
— Плохо знаешь. Врать мне незачем. Мне не только Антон про тебя рассказывал. И Пелагея Федоровна тоже. Ну и, конечно, Носов. «Два друга — метель да вьюга». Так, что ли?
— Не знаю.
— Нет, знаешь, — покачал головой. Виталий и, вытащив из кармана трубку, принялся не спеша набивать ее. — Ты лучше облегчи душу. Легче жить с чистой душой-то. Тебе ведь еще не поздно. Ты какого года-то?
— Сорок четвертого… — буркнул Анашин.
— Ну, вот.
Анашин вдруг поднял голову и усмехнулся.
— Уговариваешь, начальник? А я уже битый, знаю. Раз уговариваешь, значит, ни хрена на меня нет, — и вдруг, вскочив, крикнул: — Давай прокурора!..
— Садись, — строго сказал Виталий. — Будет и прокурор.
Он с трудом сдержался, чтобы не сорваться, чтобы тоже не крикнуть, не ударить по этой наглой роже.
Но это был лишь один миг ослепляющей, поднявшейся откуда-то из глубины ярости. Нет, ни крикнуть, ни тем более ударить нельзя. Это можно было там, во дворе того дома, когда шла схватка. Но сейчас Анашин у него в руках. И эта вызывающая ухмылка, этот крик — все это от бессильной злости, от наглости, от привычки к рисовке. А внутри — только страх, мятущийся, зверем воющий страх. Ведь он-то, Анашин, знает все, что совершил, знает, что за это следует.
— Ладно, — сказал Виталий, овладевая собой. — Ладно. Ты потом все расскажешь, Егор. А пока кое-что расскажу я. Вот тогда и суди, знаю я тебя или нет.
Анашин развалился на стуле и насмешливо проговорил:
— Послушаю. Вот только закурить не найдется?
Видно, он неправильно понял терпеливость Виталия, миролюбивый его тон, видно, решил, что и в самом деле «начальник» ничего не знает и сейчас начнет упрашивать, умасливать, уговаривать.
— Сядь, как положено, — резко сказал Виталий. — Не в гости пришел. А закурить дам. Держи.
Он рывком выдвинул ящик и кинул через стол Анашину начатую пачку сигарет. Потом, снова успокаиваясь, медленно и сосредоточенно раскурил свою трубку.
Анашин нарочито лениво подобрался на стуле, как бы делая снисхождение, и тоже закурил. При этом вид у него был слегка озадаченный и настороженный. Все его худое, жилистое тело словно свернулось в жгут, как пружина, и каждый мускул в нем, каждый нерв напрягся в ожидании. Курил он жадно, короткими затяжками, будто стараясь побыстрее одурманить, успокоить себя.
— Ну так вот, — начал Виталий. — Слушай. Детдомовские вы с Антоном. Мать не знаете, отца тоже. Хотя Антон мать все-таки помнит. Красивая была, говорит. Веселая.
— Довеселилась… — мрачно бросил Анашин.
— Это верно. До того довеселилась, что детей своих в детдом свела. Дурак ты, Егор. В сорок шестом не веселились. От голода кое-где пухли. Разорил фашист страну. Вот что. Мать в детдом вас и свела. Фамилию вашу назвала. Ходила к вам. А потом, говорят, заболела. И все. Не стало матери. Так и росли вы бок о бок. Кормила вас страна из последних сил. Антон, тот слабый, привязчивей, пугливый. А ты нет, ты — ветер, перекати-поле. Антон прижился в детдоме, притерпелся. Худо там было, это верно. А ты убежал. И пошел гулять. По вокзалам, поездам, барахолкам, пивным, по детприемникам, колониям, пересыльным тюрьмам. Вот такая жизнь была по тебе… Цыган.
Анашин вздрогнул и, подняв голову, пристально, не мигая, посмотрел на Виталия, но промолчал, только затянулся сигаретой.
— Сколько так лет прошло, не считал, — продолжал Виталий, все больше наполняясь какой-то горечью и не заметно сам увлекаясь. — За тебя их считали в решениях, справках да приговорах. Но и ты, наконец, начал уставать и про что-то думать. Вот однажды и решил отыскать брата — единственную родную кровинку на земле. Отыскал. Брат, оказывается, женился, дом у него. И по тебе тоже тосковал. И характера по-прежнему не было. К бутылке тянулся. Ныл, скулил, не работал и жену изводил.
— Хлебнула она с ним, — неожиданно буркнул Анашин.
— Да уж, хлебнула. А ведь и тебя полюбила как сына. II плакала по ночам за обоих за вас. И за себя тоже, конечно…
Анашин сидел согнувшись, опершись локтями о колени, и, не поднимая головы, курил.
— Хватит, начальник, — глухо произнес он в пол. — Душу-то мне не растравляй. Не поможет это тебе. Знай.
— Нет, Егор, я уж докончу, — возразил Виталий. — Пусть это тебе поможет. Да и к концу я подхожу. Решил ты, наконец, на работу устроиться. Тут и дружок появился, Васька. Про свой завод рассказал, про директора. Ну, ты и пошел. А директор тебя и не взял.
— С порога турнули, — все так же глухо, но уже со злобой сказал Анашин. — Принять не пожелал, гад!
Виталий сделал над собой усилие, чтобы не сорваться, он лишь умолк на миг, раскуривая трубку чуть дрожащими руками. «Откуда только берутся силы? — подумал он с тоской. — Откуда они у меня берутся?» И снова ровным, может быть, даже слишком ровным голосом продолжал:
— Он не гад был, Егор. У него большие неприятности в это время случились. Травили его. Тюрьма маячила.
— Ну да?
Анашин рывком поднял голову и с недоверием, подозрительно посмотрел на Виталия. И Виталий, смотря ему прямо в глаза, медленно добавил:
— Другой бы руку на себя наложил. А он только ездил к тебе на рыбалку.
И тут Виталий увидел, как внезапно проступили бисеринки пота на лбу Анашина, как крупные капли потекли по вискам, по скулам, по шее, как вздулись и вдруг запульсировали на лбу Анашина две змеевидные жилки. Он стиснул зубы, устремив куда-то в пространство ничего не видящий взгляд черных, как кусочки угля, глаз.
Через секунду Анашин ладонью крепко вытер лоб и дрожащей рукой поднес к губам сигарету, но она выпала из пальцев. Анашин поспешно нагнулся и поднял ее.
А Виталий продолжал:
— Ну, а потом… потом, — с ударением повторил он, — ты поступил на завод. Васька тебя устроил. Новый директор почему-то очень слушался Ваську, А ты почему-то потерял покой, Егор, — совсем медленно произнес Виталий. — Так потерял, что…
— Не терял!.. — вдруг истерически закричал Анашин, махая на Виталия руками, словно прогоняя его от себя. — Не терял!..
— Тихо! — прикрикнул на него Виталий.
И Анашин вдруг так же неожиданно затих, продолжая беззвучно шевелить губами.
— …Так потерял, — уже прежним тоном закончил Виталий, — что, когда представился случай, ты кинулся на Булавкина. За что ты на него кинулся?
— Не кидался я!.. — зло выкрикнул Анашин, снова вытирая лоб. — Не кидался!..
— А ведь он жив, — тихо произнес Виталий, — Жив, понимаешь? И мы его нашли.
Анашин дико посмотрел на Виталия. Нервы его не выдержали. Он уронил голову на стол, тяжко всхлипывая и кусая рукав рубашки.
Его увели.
А к концу дня пришла Анна Николаевна Бурашни-кова.
В кабинете Томилина ей показали четырех молодых, темноволосых парней. Вторым справа был Анашин.
Анна Николаевна, близоруко щурясь, оглядела каждого из них, потом обернулась к сидевшему за столом Савельеву и растерянно сказала, теребя в руках свою сумку:
— Не могу грех на душу принять. Никого я тут не знаю.
— Что ж, так и запишем, Анна Николаевна, — невозмутимо ответил Савельев.
А когда они остались одни, Бурашникова, огорченная, сама на себя досадуя, сказала:
— Ну никакой у меня памяти на личности нет. Я ж вам говорила. Одно расстройство, ей-богу. Да я бы… — и вдруг замолкла, силясь что-то припомнить. — Постой, постой… — произнесла она наконец. — Да как же это я забыла? — И уже торопливо закончила: — Ну, конечно! Племянница моя как раз приходила. Они же ей навстречу должны были попасться. Господи! И такая ведь глазастая девчонка! Прямо глазастая!..
Этой глазастой девчонкой оказалась… Лара Кожева. Но в городе ее в этот день не было.
Вечером к друзьям снова зашел Кучанский. Молодой помощник прокурора незаметно сдружился с приезжими москвичами.
Пили крепчайший чай, заваренный Виталием.
Кучанский посмеивался:
— Оба вы теперь пострадавшие. Один ушибленный, другой укушенный. Смотри, Игорь Сергеевич, сам кусаться не начни.
— И начну, — хмуро откликнулся Игорь. — К примеру, этому Ревенко я бы горло перегрыз, честное слово. Довел он меня. И еще, видишь ли, на любовь сваливает, подлец.
А Виталий с тоской произнес:
— Эх, знали бы вы, какой был Женька…
— Знаем, — сказал Игорь. — Теперь уже мы знаем, какой он был, — и, казалось, без всякой связи с предыдущим добавил: — Вот завтра привезем эту Лару. Может, она узнает Анашина.
— И тогда?.. — настороженно спросил Виталий.
— Тогда посмотрим, как они заговорят: и Анашин, и Носов, и Ревенко.
Виталий вздохнул.
— Слыхали вы про «эликсир правды», Андрей Михайлович?
— Слыхал. У него есть много названий: наркоанализ, наркодиагностика. На Западе многие им увлекаются.
— Понимаешь, — Виталий обратился к Игорю. — Допрашиваемому делают укол. Особый такой наркотик вводят. И человек, у которого никакими силами нельзя было вырвать признание, вдруг начинает безудержно исповедоваться.
— Вот именно, безудержно, — заметил Кучанский. — Тут возможны и оговор, и самооговор, и любые фантазии.
— В этом случае, видимо, надо по-особому вести допрос, — предположил Виталий.
— Дело не в этом. Во-первых, установлено: если человек не хочет о чем-то говорить, он не заговорит и после ввода наркотика. Но главное тут — недопустимое насилие над психикой.
— Это точно, — согласился Игорь.
— Один не заговорит, а другой заговорит, — возразил Виталий. — А насилие над психикой… Если хотите, арест — это тоже насилие над психикой.
— Это уже не то, — покачал головой Кучанский. — Совсем не то. Человек не оказывается беспомощным, игрушкой в руках следователя. Это, знаете, было бы слишком просто и слишком жестоко. Нет, следователь должен суметь воздействовать на его совесть, на его лучшие качества, на его здравый смысл, наконец, — Кучанский незаметно сам увлекся. — Я убежден: что-то из всего этого есть у каждого преступника, даже самого закоренелого.
— Ну, это вы бросьте, — вмешался Игорь. — Я вам могу привести примеры таких зверств, что ни о какой совести и лучших качествах и говорить не придется.
— Об этой проблеме сейчас много пишут в газетах, — сказал Виталий. — И приводят много трогательных примеров исправления, казалось бы, самых не исправимых. И тем доказывая: неисправимых нет.
— Отдельными примерами можно доказать, чего хочешь, — махнул рукой Игорь.
— И все-таки, — теоретически — неисправимых, людей нет, — решительно заявил Кучанский, — потому что никто, не родится преступником. Преступником становятся. Под воздействием тех или иных неблагоприятных обстоятельств и качеств характера. Значит, мы можем…
— Скажите, — перебил его Виталий, — есть неизлечимые болезни, как, по-вашему?
— Есть, конечно. Но что из того?
— Разве они теоретически неизлечимы? Спросите любого врача. Он вам скажет: пока неизлечимы. Пока! Наука не дошла еще до этого. Но дойдет. Любой врач в этом уверен. Так и с преступностью. Это же социальная болезнь! И наука не дошла еще до лечения всех видов этой болезни. Поэтому одинаково глупо кричать, что все болезни излечиваются и все преступники исправляются. Пока не все исправляются, и не всех мы можем: исправить.
— Верно, — поддержал Игорь. — Нечего заниматься самообманом. Кроме вреда, ничего в таких случаях не бывает.
Кучанский рассмеялся.
— Ну, братцы, спорить с вами трудно, но можно, — он обратился к Виталию: — Как вы думаете, почему мы признаем наличие неизлечимых болезней и не признаем наличия неисправимых преступников?
— По глупости, вот почему!
— Нет, это слишком примитивно. Тут, мне кажется, есть причина более серьезная. Вы не видите разницы между, так сказать, медицинской болезнью и социальной. Медицинская болезнь — примем условно этот нелепый термин — не влияет на нравственность, на воспитание людей. Социальная болезнь прямо связана с этим. Вот представьте. Если бы мы провели у нас в городе анкету среди людей: что делать с теми, кто заболел, допустим, брюшным тифом? Все в один голос ответили бы: лечить, что же еще? А вот в одном городе провели анкету: что делать со злостными хулиганами? И многие ответили: расстреливать, и даже еще хуже — вешать на площадях, чтобы неповадно было другим. Что это такое? Это результат неправильного нравственного воспитания. Жестокостью не уничтожишь жестокость, — это еще Маркс сказал.
— И все-таки сажают преступников в тюрьму, и все-таки иногда их расстреливают! — воскликнул Виталий. — И пока другого выхода нет.
— Да. Но людям надо прививать мысль, что это крайняя, вынужденная мера. Что это результат не неизлечимой, а запущенной болезни. Вы понимаете? На каком-то, более раннем этапе ее можно было излечить, и ее нужно было излечить. Чтобы люди стали внимательны, чутки, чтобы готовы были помочь оступившемуся человеку. И чтобы не уповали на жестокость, не воспитывали ее в себе. Гуманизм — вот что надо прививать людям. Причем не абстрактный, не пассивный, а активный, наступательный, боевой. В такой среде не возникнет преступник, не совершится преступление.
— Ну, тут я, пожалуй, согласен, — сказал Виталий.
— Красиво говорите, — усмехнулся Игорь. — И красивая у вас теория. Но если, допустим, убивают человека, хорошего, всеми уважаемого и любимого человека, — голос его неожиданно дрогнул, — тогда возмущенная человеческая совесть требует наказать убийцу, так наказать… — Игорь не мог сдержать гнева, — что бы действительно никому не было повадно. Вот чего требует человеческая совесть, человеческое горе, наконец!
Все трое на минуту умолкли и подумали о Лучинине, о его нелепой, трагической гибели и о тех, кто был тому причиной, с кем придется всем им столкнуться уже завтра.
Забившись в угол дивана, задумчиво сосал свою потухшую трубку Виталий. Игорь, сидя за столом, медленными глотками отпивал ставший черным и уже давно остывший чай. А Кучанский расхаживал по комнате, сунув руки в карманы своих светлых, щегольских брюк. Он первым и нарушил молчание, задумчиво сказав:
— У некоторых народов есть древний и мудрый обычай. Если ссорятся два человека или две семьи, они обращаются к третьему, всеми уважаемому человеку и просят разрешить их спор. Они не доверяют своему разгоряченному чувству, вспыхнувшему гневу и обиде. Они ищут справедливый и беспристрастный ответ: кто виноват?
— Это мудро, — согласился Виталий.
Игорь молча пил свой чай.
— Нас не выбирали, — продолжал Кучанский, — но нас обязали тоже быть беспристрастными и справедливыми.
— А я вам уже говорил, — хмуро возразил Игорь. — Я не электронно-счетная машина. А ты, — он посмотрел на Виталия, — тем более. Так что мы возвращаемся к старому спору. Зачем это надо?
— Хорошо, — сказал Кучанский, расхаживая по комнате. — Не будем возвращаться, — он остановился перед Игорем. — Что Носов?
— Сегодня арестован, — ответил тот. — И не только за анонимные письма. Это прямой соучастник Анашина в нападении на Булавкина. Он подстрекатель, он же и угнал с завода машину. Ордер вы подписали еще три дня назад, если помните.
— Сейчас я подписал бы его еще уверенней, — ответил Кучанский. — Это необходимо и справедливо. А тогда мы все-таки поспешили. И вы правильно сделали, что не арестовали его тогда.
Виталий с симпатией посмотрел на Кучанского.
— Что собираетесь делать, завтра? — спросил Кучанский, снова принимаясь расхаживать по комнате.
Игорь отодвинул от себя пустой стакан.
— Я уже сказал, — ответил он. — Новое опознание Анашина. Затем допрос главаря, Ревенко, по новым данным, насчет Булавкина. И допрос Носова, тоже об этом. Не хотите участвовать?
— Хочу, Особенно в допросе Ревенко. Я с вами согласен, тут без него не обошлось. А вести допрос придется кому-нибудь из вас. Савельев перегружен.
Утром, за завтраком, и даже еще раньше, когда делали зарядку, друзья обсуждали, кому из них следует допрашивать Ревенко.
— Ты испортил с ним отношения, — сказал Виталий. — Никакого контакта не получится, и признаний не добьешься. Давай допрошу я.
— Но зато я с ним знаком, — с сомнением покачал головой Игорь. — Я знаю его повадки. Это тоже не последнее дело. Эх, черт возьми! — досадливо прибавил он. — Добрые люди по субботам в баню ходят, а мы…
— А мы уж в Москве отмоемся, — с усмешкой ответил Виталий. — Жалко только, костюм я испортил.
— Молчал бы, — вздохнул Игорь. — Тебя хоть собаки не рвали.
В конце концов, уже подходя, к горотделу, решили, что допрос Ревенко все-таки проведет Игорь.
В Чудиловку была немедленно отправлена машина за Ларой Кожевой.
Ревенко появился в кабинете внешне совершенно спокойный. На нем был все тот же, теперь, правда, сильно помятый костюм, галстук небрежно съехал набок, юлстые щеки заросли рыжей щетиной.
Плотно усевшись на стул, он враждебно спросил:
— Что вам еще от меня надо? Предупреждаю, подписывать ничего не буду.
Он то сцеплял короткие, покрытые золотистым пушком пальцы, то расцеплял их и, наконец, сунул руки в карманы пиджака. Обычно они помогали ему разговаривать, сейчас Ревенко разговаривать не собирался…
Игорь спокойно ответил:
— Сегодня мы займемся выяснением совсем другого вопроса.
— «Мы»? — иронически переспросил Ревенко. — Лично я не собираюсь выяснять с вами никаких вопросов. Я собираюсь жаловаться на вас прокурору.
Последние его слова и услышал Кучанский, входя в кабинет. Он не спеша опустился на диван, чувствуя на себе пытливый и настороженный взгляд Ревенко, и сказал:
— Я прокурор. После допроса можете подать мне жалобу.
— Прекрасно, — коротко заявил Ревенко и повернулся к Игорю. — Что ж, вас слушаю.
— Будете отвечать на вопросы?
— Если это снова не окажется провокацией.
Игорь перевел дыхание и даже попытался сосчитать до десяти. Как все-таки хорошо, что он взял этот допрос на себя. Уж Виталий бы сейчас резанул!
— Я хотел бы, — ровным голосом произнес он, — выяснить некоторые обстоятельства, касающиеся шофера Булавкина.
— Пожалуйста, — с неожиданной готовностью ответил Ревенко. — Сколько угодно.
Игорю даже показалось, что Ревенко с облегчением вздохнул, и это было совсем уж странно. Тем не менее он как можно равнодушнее спросил:
— Какую командировку вы выдали Булавкину?
— На Чеховский завод. Он должен был пригнать оттуда грузовую машину с панелями. Их шофер заболел, — быстро, без малейшей запинки ответил Ревенко.
— Когда Булавкин должен был выехать туда? Ревенко секунду помедлил и на этот раз ответил неторопясь, словно вслушиваясь в свои слова:
— Утром двадцать пятого, в четверг, если не ошибаюсь. Так ему была выписана и командировка.
— Вы потом не меняли своего решения?
Ревенко подозрительно взглянул на Игоря, затем метнул быстрый взгляд на сидевшего в стороне Кучанского и торопливо, словно был готов к этому неприятному вопросу, ответил:
— Да, я изменил решение. Мне позвонили с Чеховского завода…
— Вам не звонили оттуда, — покачал головой Игорь. — Мы проверили. Никто не звонил.
— Ну… Этого я уже не помню. В общем, я изменил решение, — раздраженно произнес Ревенко.
— Как изменили?
— Булавкин должен был ехать вечером в среду, то есть двадцать четвертого. Выяснилось, что панели нужны очень срочно. Хотя… я, конечно, помнил, что он собирался прийти к вам. Но интересы производства требовали.
— Почему же вы так волновались и удивлялись, что он исчез? Вы же сами ему велели уехать?
— Я не удивлялся, — с достоинством возразил Ревенко. — Я, если помните, возмущался.
— Тем более. Почему?
— То есть как это — почему? Он же угнал машину! Я и сейчас возмущаюсь. Тем более что он так и не приехал на Чеховский завод. Это уже черт знает что!
Игорь снова поразился его выдержке. Ему самому стоило больших усилий выглядеть спокойным.
— А как Булавкин должен был ехать туда? — спросил он. — На чем?
— На поезде. На чем же еще? Не мог же он потом гнать оттуда сразу две машины? И вообще! Если вы звонили на Чеховский завод, то должны знать, что они ждали нашего шофера.
— Да, они ждали — это верно. Но не дождались.
— Вот именно! А вы удивляетесь, что я возмущаюсь!
— С кем Булавкин должен был туда ехать?
— Один, конечно.
— Все это очень логично, Владимир Яковлевич, — усмехнулся Игорь, откладывая в сторону ручку. — Но, оказывается, Булавкин по-вашему приказу поехал туда на машине и вдвоем.
Ревенко даже подпрыгнул на стуле от неожиданности. Лицо его снова налилось кровью, он стукнул кулаком по столу и закричал:
— Ложь!.. Гнусная ложь! Опять провокация, да?! Опять?! Но сейчас тут прокурор! Тут прокурор! И я докажу! Я требую! — он обернулся к Кучанскому. — Вы слышите?! Вы видите, что делается?!
— Вижу, — холодно сказал Кучанский. — И мне очень неприятно это видеть. Может быть, вы сначала спросите, откуда эти сведения, а потом уже будете возмущаться?
— Да! — крикнул Ревенко, снова поворачиваясь к Игорю. — Откуда у вас эти сведения?
— От Булавкина.
— Что?! — Ревенко на секунду опешил. — Так вы его нашли?
— Да, нашли.
— Тогда давайте этого мерзавца сюда! — снова побагровел Ревенко. — Устраивайте… эту самую… очную ставку! Это ложь, вы понимаете?..
Он так волновался, что у Игоря на какой-то миг даже шевельнулись сомнения в правдивости слов Булавкина. Но он тут же прогнал их. Ревенко, конечно, знает, что случилось с этим парнем, и уверен, что очной ставки быть не может. Поэтому Игорь спокойно и очень серьезно сказал:
— Вы слышали, что сказал нам Булавкин там, у вас в приемной?
— Ну, допустим, слышал.
— Он сказал, что хочет сообщить нам то, чего никто, кроме него, не знает. Так вот, ваше решение отослать его в тот вечер из города не связано с желанием помешать ему увидеть нас?
— Допустим, но…
— Вы знали, что именно он собирался нам сообщить?
— Нет, я не знал. Но… действительно опасался.
Последние слова Ревенко произнес тихо, но твердо.
— Так. Это очень важно, — заметил Игорь. — Отсюда следует…
— Отсюда ничего не следует, — решительно возразил Ревенко. — Я не давал приказа ни о машине, ни о втором человеке. Повторяю: это ложь. При прокуроре повторяю.
Он уже не кричал, не стучал кулаком. Он говорил, ровным, бесстрастным тоном. И, что особенно удивило Игоря, в голосе его звучала прямо-таки несокрушимая убежденность.
— Хорошо, — согласился Игорь. — Тогда скажите: как вы передали в, тот вечер Булавкину свой приказ?
— Как передал? — Ревенко на миг задумался. — Передал через Василия Носова, мастера нашего завода. Впрочем, — он усмехнулся, — вы ведь уже с ним знакомы.
— Да, знакомы. Так вот, Носов вообще отрицает свою причастность к этому эпизоду. Он утверждает, что случайно встретил Булавкина в тот вечер и Булавкин попросил его передать нам, что не сможет прийти. Вот и все.
— Да они что, сговорились?! — снова было вскипел Ревенко, но тут же взял себя в руки и уже холодно и твердо произнес кинув взгляд на Кучанского: — Я требую и с Носовым очной ставки.
— Это легче, — сказал Игорь. — Носов здесь. А Булавкин лежит в больнице, раненый, да еще за семьдесят километров отсюда.
— Что вы говорите?! — всплеснул руками Ревенко.
Нет, положительно невозможно было так играть, невозможно было так притворяться. Или этот Ревенко просто великий актер, или…
— Скажите, — спросил Игорь, — вы говорили Носову, почему отсылаете Булавкина?
— Да…
— Как вы это ему сказали?
— Сказал, что он что-то знает. Что надо помешать ему сообщить это вам. Я имел в виду… эти злополучные письма.
Игорь и Кучанский незаметно переглянулись.
— Хорошо, — сказал Игорь. — Мы дадим вам сейчас очную ставку с Носовым. А пока вы подпишите протокол допроса.
— Пожалуй, — медленно произнес Ревенко. — И я попрошу товарища… — он споткнулся на этом слове, — прокурора присутствовать на этой очной ставке.
— Ну что ж, — согласился Кучанский. — Но вы, кажется, хотели подать жалобу?
— Я подумаю, — уклончиво возразил Ревенко. — Теперь я, пожалуй, подумаю.
— Вам о многом следует подумать, — заметил Кучанский. — Вы не закоренелый преступник, Ревенко, вы просто плохой, очень плохой и опасный человек. Но вы, мне кажется, умный и волевой человек. Если вы подумаете и все поймете и если вы решите, то можете стать другим. Уверен.
— Я подумаю, — ровным, бесстрастным голосом, повторил Ревенко.
— А сейчас вы побудете в соседней комнате, — сказал Игорь.
Он снял трубку и позвонил дежурному.
Когда Ревенко увели, в кабинет вошел Виталий.
— Ну, девушку привезли, — сообщил он. — Как у вас?
— У нас происходят странные вещи, — усмехнулся Игорь и посмотрел на Кучанского. — Вы не находите, Андрей Михайлович?
— М-да, — покачал головой тот.
— Так расскажи же, черт возьми! — нетерпеливо воскликнул Виталий.
— А вот слушай.
Игорь не успел еще закончить свой рассказ, как дежурный доложил, что из тюрьмы доставлен Носов.
— Пусть ведут сюда, — распорядился Игорь и добавил, обращаясь к Виталию: — Опознание проведем потом. Сейчас надо ковать железо.
Ввели Носова.
Он был в старом коричневом пиджаке, надетом поверх синей шелковой тенниски, и в старых, сильно разношенных ботинках. Длинные руки его были сцеплены за спиной. Мясистое, хмурое лицо спокойно. Очевидно, он уже смирился со своим арестом.
— Садитесь, Носов, — сказал Игорь. — И учтите, здесь присутствует прокурор, — он указал на Кучанского.
— А мне-то что? — грубо ответил Носов, опускаясь на стул. — Я все как есть уже рассказал. По мне, хоть Кто тут сиди.
Но было видно, что присутствие прокурора все же произвело на него впечатление.
— Вы сейчас все это подтвердите на очной ставке, — Игорь повернулся к Виталию. — Введите Ревенко.
Носов бросил на него подозрительный взгляд, но, промолчав, отвел глаза.
Это была странная очная ставка.
С разрешения Игоря первый вопрос Носову задал Ревенко.
Они сидели возле письменного стола, напротив друг друга, разделенные только маленьким приставным столиком, — полный, рыхлый, но сейчас собранный, напористый Ревенко и налитый бычьей силой, кряжистый Носов, растерянный и подавленный.
— Изволь отвечать, Василий, — нервно сказал Ревенко. — Какое указание я тебе дал вечером двадцать четвертого насчет Булавкина? Точно отвечай!
— Сами знаете какое, — хмуро произнес Носов, глядя в пол.
— Отвечай. Честно отвечай.
Ревенко как будто забыл, что он не на заводе и что Носов уже не его подчиненный.
При первых же словах Носова Виталий вздрогнул. Он узнал этот голос. И теперь пристально, не отрываясь, смотрел на Носова.
— Чего отвечать-то? — отрывисто переспросил Носов. — Ну, сказали, чтоб ехал, и все. Я и передал.
— Командировку ему передал?
— Ну, передал…
— На сколько человек была командировка? Ты ее при мне прочел. Отвечай!
— На него и была.
— Как же ты смел послать двоих?
Носов вздрогнул и, набычившись, посмотрел на Ревенко.
— Отвечайте, Носов, — сказал Игорь.
— А я… и не посылал. Анашин сам… попросился. К брату ему надо было.
У Ревенко на толстых щеках заходили желваки.
— Неправда, Носов, — покачал головой Игорь. — Булавкин говорит, что….
Он остановился, увидев, как побледнел вдруг Носов, как тяжело заходила вдруг его волосатая грудь и синяя тенниска, казалось, вот-вот лопнет под ее напором.
— Чего?.. — прохрипел Носов, — Чего?… — он задыхался.
Ревенко, пораженный, молчал.
— Булавкин жив, — медленно и холодно произнес Игорь. — Он жив, Носов. И дал показания.
— Ничего не знаю! Ничего! — продолжал хрипеть Носов, не поднимая головы. — Пальцем его не трогал!
— Это мы знаем, — все так же холодно подтвердил Игорь. — Трогал его Анашин. И не пальцем. Ножом.
— Ничего не знаю.
Но, тут уже Ревенко пришел в себя. Щеки его тоже побледнели, взгляд стал острым и злым.
— Я разрешил: брать машину, Василий? — с холодной яростью спросил он. — Отвечай!
— Не знаю…
— То есть как это не знаешь?!
Ревенко, видимо, уже понял, в какую историю он может попасть, и теперь не просто помогал, теперь он защищал самого себя от страшного обвинения.
— Ну!.. — крикнул он, стукнув кулаком по столу. — Отвечай!
— Спокойно, Ревенко, — строго сказал Игорь.
Носов упрямо молчал, опустив голову.
— Так, Василий, — медленно, с горечью произнес Ревенко. — Меня ты, значит, выдал с головой. А я тебе кое-что доброе сделал. Верно? А вот этого подонка Анашина ты… ты защищаешь. Не ожидал я этого. И меня из-за него топишь и себя. Так, да?
Носов поднял голову и мутным взглядом окинул комнату, словно не понимая, куда он попал. Потом взгляд его остановился на Ревенко.
— Я… он сам… — сбивчиво пробормотал Носов, — Сам ее пригнал… Егор… Забор выломал…
— Зачем ты привел к нему Булавкина?! — срываясь на крик, спросил Ревенко.
Толстое лицо его стало снова багроветь, рыжие короткие пальцы судорожно сцепились на пухлых коленях.
— Чтобы… значит… не болтал…. — словно загипнотизированный, глядя ему, в глаза, с запинкой произнес Носов.
Ревенко, оцепенев и тоже не сводя с него глаз, прошептал непослушными губами:
— Выходит, убить решили, чтобы не болтал… Так выходит?..
Носов бессильно опустил голову, могучие плечи его обвисли, в лице уже не было ни кровинки.
Все молчали.
Новое опознание Анашина провели часа через два.
Теперь стало очевидным, что Ревенко и Носов опасались Булавкина по-разному. Чего опасался Ревенко, было ясно. А вот чего опасались Носов и, конечно, Анашин, даже в особенности — Анашин?
Но к концу очной ставки Носов был в таком состоянии, что о немедленном допросе его нечего было и думать. Сонный, флегматичный, невозмутимый Носов, казалось, окончательно лишился дара речи. Он лишь мычал, мотал головой, затравленно озирался, неожиданно оборачиваясь то в одну, то в другую сторону, словно боясь, что кто-то нападет на него. При этом мясистое, бледное его лицо приобрело такое испуганно-бессмысленное выражение, что казалось, вместе с даром речи он потерял и рассудок. У Виталия даже мелькнула мысль о предстоящей судебно-психиатрической экспертизе.
Он так и сказал потом Игорю и Кучанскому, когда они остались одни.
— Успокоится, — махнул рукой Игорь. — Уж очень все неожиданно на него свалилось. Лучше давай подумаем: почему они решили убрать Булавкина, что он им сделал, особенно Анашину?
— С ним Булавкин был почти не знаком, — покачал головой Виталий. — Тут что-то не то.
— Кажется, и с Носовым у Булавкина конфликтов не было? — спросил Кучанский.
— Да, — согласился Игорь. — Тем более все это странно.
— К тому же, — продолжал Кучанский, — если Булавкин что-то знал, то он бы нам сказал. Ведь это «что-то» должно быть очень важным, если из-за него готовы были убить человека.
— Конечно, — снова подтвердил Игорь.
— Булавкин очень важное и сказал, — задумчиво произнес Виталий. — Он вспомнил слова Лучинина: «Я еще подерусь» и «я поеду на рыбалку».
Все трое молча переглянулись.
…В конце дня приехал наконец Савельев.
— Давайте приводить опознание, — отрывисто предложил он.
И снова у стены кабинета встали четверо молодых, с первого взгляда довольно похожих, черноволосых парней. Анашин, как и в прошлый раз, был вторым справа. Он стоял спокойно, и насмешливая ухмылка чуть кривила его губы.
В кабинет вошла Лара Кожева.
Девушка на миг остановилась на пороге, смущенно оглядев комнату и всех людей вокруг.
Савельев уже собрался предупредить ее об ответственности, как вдруг Лара тихо вскрикнула, прижав ладонь ко рту, и, указав другой рукой на Анашина, срывающимся голосом, воскликнула:
— Вот он!.. Он шел!..
— Успокойтесь, посмотрите внимательней, — сказал Савельев, изо всех сил стараясь, чтобы голос не выдал его. — Подойдите, поближе и еще раз посмотрите на этих людей. Узнаете вы того, кто…
Девушка сорвалась с места, подскочила к Анащину и с ненавистью произнесла:
— Это он. Он меня еще удочкой задел и сказал: «А, чтоб тебя…» и выругался. А второй человек его одернул и сказал; «Извините, девушка». Я очень хорошо… я точно помню. Я же вам говорила, — обернулась она к Виталию.
— Дура… — процедил сквозь зубы Анашин. — Разуй глаза…
— Молчите, — строго оборвал его Савельев.
И стал заполнять протокол опознания.
Девушка отошла к дивану, где сидели сосредоточенные, серьезные Виталий, Кучанский и еще двое мужчин — понятых, случайные люди, жильцы соседнего дома. Один из них встал, уступая ей место. Но она, всхлипнув, махнула рукой и торопливо достала из сумки платочек.
А потом Виталий поехал к Лучининой.
— Да, — сказала Ольга Андреевна. — Все так и было в тот вечер. Он взял только одну удочку и сказал, что ему надо подумать. Но мне показалось…
— Это сейчас неважно, — мягко перебил ее Виталий. — Сейчас самое важное — факты. Он больше ничего не сказал?
— Нет, — она грустно покачала головой. — Мы очень мало с ним говорили в последние дни.
— Как он был одет, когда ушел?
— Плащ, коричневый, «болонья». Кепка… я забыла, какая кепка, — вдруг с отчаянием произнесла она.
— Неважно. Что еще?
— Еще? — переспросила Лучинина. — Еще сапоги.
— Сапоги ведь стоят в передней?
— Это другие.
— В котором часу он ушел?
— Уже смеркалось. Часов в девять, наверное, или в десять.
— А приехал домой с работы когда?
— Около семи. Это для него очень рано. Но была пятница. Поэтому.
— Вы случайно не заметили, он приехал или пришел?
— Заметила. Я стояла на балконе и… ждала его все-таки, — Ольга Андреевна проглотила подступивший к горлу комок.
Виталий подумал: «Сколько страданий может вынести человек, даже самый крепкий? Есть ведь, наверное, предел?»
— Он приехал на машине, — тихо продолжала Лучинина, разглаживая складки скатерти на столе. — Его привез этот мальчишка…
Она прикусила губу.
— Спасибо, Ольга Андреевна, — тоже тихо сказал Виталий. — Все. Я пойду. Вы не беспокойтесь.
Но она проводила его до двери.
Следующий день был воскресенье.
— Есть предложение, — сказал Виталий за завтраком. — Пойдем к реке, на мост, — и задумчиво прибавил, глядя куда-то в пространство. — Там, видно, неплохо думается, если Женька туда ходил.
— Принято, — сказал Игорь.
Они вышли на залитую солнцем, но еще по-утреннему прохладную и безлюдную улицу и двинулись в сторону реки.
Воскресный город еще только просыпался.
На небольшой, пустынной площади, возле горсовета, друзьям отдал честь дежурный милиционер. Видно, узнал. Потом их обогнал белый новенький «Москвич».
Потемневшие от времени двух — и трехэтажные каменные дома с бесконечными вывесками на фасадах уже привычно сменились деревянными, маленькими, отгородившимися от улицы низенькими заборами, зеленой стеной кустарника и фруктовых деревьев. Яблони в этот год бурно плодоносили, тяжелые ветви их свешивались чуть не до земли, и хозяева подпирали их палками.
Улица незаметно взбиралась в гору.
Друзья шли молча. Виталий сосал свою трубку. И! каждый знал, о чем думает другой. В белых рубашках, без галстуков, они чем-то неуловимо были схожи между собой — высокий, легкий, светловолосый Виталий и коренастый, смуглый неторопливый Игорь, старший лейтенант и капитан, оперативные работники милиции, сыщики, как говорили в старину. Глядя на них со стороны, трудно было это предположить. Инженеры, спортсмены, журналисты — это пожалуйста, Но сыщики…
Река открылась внезапно — широкая, спокойная, искрящаяся на солнце. И тропинки, весело петляя, устремились к ней по широкому откосу. Возле густых ив, недалеко от берега, стоял белый «Москвич». Оттуда, с реки, доносились чьи-то возгласы, смех, плеск воды.
Виталий и Игорь сбежали по откосу и двинулись вдоль густых зарослей ив и кустарников.
— Купаются, — завистливо сказал Виталий, поравнявшись с машиной, — им, конечно, хорошо…
На старом, потемневшем от времени мосту было безлюдно и тихо. Внизу еле слышно плескала вода, сквозь ее прозрачную, чуть рябоватую поверхность было видно далекое дно, тяжелые камни, освещенные солнцем, стайки рыбешек между ними.
— Сильное здесь течение, — заметил Виталий, облокотившись на перила и вглядываясь в водяные струи под мостом.
— Да, серьезная река, — кивнул Игорь.
— По мосту Женька ходил один, — задумчиво сказал Виталий, — Это точно. Куда же делся Анашин?..
— М-да, — неопределенно буркнул. Игорь, закуривая.
Он бросил пустой коробок и стал смотреть, как его подхватило течение и, кружа, вынесло из-под моста.
— Где ж твоя зажигалка? — спросил Виталий.
— Потерял, — досадливо ответил Игорь, — Когда возился с этим чертом Анашиным. Хорошая была зажигалка…
Он еще больше перегнулся через перила и стал рассматривать черные, мокрые, заросшие мохом опоры моста.
— И вообще, — продолжал рассуждать Виталий, — зачем ему был нужен этот Анашин? Непонятно… Если собрался на рыбалку, должен был ехать в Пожарово. А тут какая рыбалка? И при чем тогда Анашин?..
Пока он говорил, Игорь перелез через перила и, уцепившись руками за настил моста, повис над рекой, потом ловко обхватил ногами толстую опору и соскользнул по ней чуть не к самой воде.
— Ты чего это? — удивленно спросил Виталий, перегибаясь через перила.
— Тут была цепью привязана какая-то лодка, — глухо ответил Игорь, внимательно разглядывая соседнюю опору. — Ее здорово рвало течением…
— Цепью?! А ну…
Виталий спустился вниз.
Потом, когда, они выбрались снова на мост и отряхивали мокрые, перепачканные брюки, Виталий, слегка запыхавшись, спросил:
— Как думаешь, эксперт сможет установить, та это цепь или не та? Отпечатки ведь очень ясные?
— Во всяком случае, надо попробовать, — рассудительно ответил Игорь. — Думаю, можно. А пока едем в Пожарово. Сейчас же. Мы и так с этим делом задержались.
— А ордер?
— Потревожим товарища прокурора, — усмехнулся Игорь. — И товарища эксперта тоже. Как ее зовут, я забыл?
— Оксана Владимировна. Капитан милиции и почтенная мать семейства. В воскресенье даже неудобно тревожить.
— Ничего. Сейчас важно не второе ее качество, а первое. И тут она, бедная, ко всему уже, наверное, привыкла. Пошли.
— Пошли, — энергично подхватил Виталий.. — Углова надо будет прихватить. А понятые найдутся, на месте. Вот только как быть с ней? — он покосился на заинтересовавшую их опору. — Если, бы ее выпилить…
— Ты что, рехнулся? — сердито спросил Игорь. — Придется экспертам повозиться на месте.
— Ну, завтра мы дадим бой, — усмехнулся Виталий.
Они чуть не бегом вернулись в город.
…Однако бой грянул только через два дня. Собственно, это даже не было боем. Как выразился потом Виталий: «такие боя не принимают, чуть что, они просто уползают и ждут своего часа».
В кабинет к Кучанскому вошли все вместе: Игорь, Виталий и Томилин. Там еще никого, кроме хозяина, не было. Кучанский пожал руку каждому и сказал:
— Присаживайтесь. Устроим небольшое совещание. Дело серьезное. Сейчас подойдут…
Кучанский не успел кончить. В кабинет шумно, по-хозяйски вошел Раскатов, а за ним Савельев.
— Здравствуйте, товарищи, — зычно произнес Раскатов, пожимая всем руки, потом, крякнув, опустился на диван. — Ну что ж, начнем, Андрей Михайлович?
— Сейчас, — ответил Кучанский, берясь за телефон.
Последним вошел Роговицын, даже не вошел, а как-то совсем неслышно проскользнул в дверь, так, что Виталий в первый момент его даже не заметил.
— Здравствуйте, уважаемый коллега, — произнес над его ухом Роговицын, протягивая маленькую, сухую руку.
При этом он не улыбнулся. Узкое, морщинистое его лицо с ввалившимися щеками было неразличимо в подробностях, только блестели стекла очков в толстой оправе, и сквозь них нельзя было уловить выражение глаз. Потом щуплая его фигура в сером костюме сразу метнулась куда-то, и Роговицын опустился на стул в углу кабинета.
— Начнем, — сказал Кучанский и повернулся к Игорю. — Прошу, товарищ Откаленко, доложите нам материалы по делу.
Игорь поднялся, держа в руках папку с бумагами.
Говорил он медленно, веско, взвешивая каждое слово.
— …Вот результаты последних экспертиз, — сказал он наконец. — Биологической, по исследованию пятен в лодке. Еще одной биологической, по исследованию пятен на одежде подозреваемого, изъятой в доме его брата в Пожарове. Последняя экспертиза оказалась очень сложной. Пятна были тщательно замыты. Но при обработке люминолом они ярко засветились в темноте, — Игорь положил на стол перед Кучанским акты экспертиз и продолжал, перебирая бумаги: — Вот протокол опознания, протокол нового допроса Носова. Вот акт трассологической экспертизы следов лодочной цепи. Эксперты и тут провели большую работу, надо признать.
— Что бы мы вообще без них делали, — вставил Виталий.
— Шагу без них не ступишь. Вот так, — веско добавил Раскатов, словно осуждая кого-то.
— Ваши выводы ясны, — сказал Кучанский. — И требование тоже. Что скажете вы, Павел Иосифович?
Роговицын потер рукой большой морщинистый подбородок и спокойно, чуть иронично произнес:
— На этот раз наши молодые коллеги представили нам не ощущения и воспоминания, а факты. Я их поздравляю. Некоторую скороспелость отдельных выводов мы, надеюсь, поправим в ходе дальнейшего следствия. Их версия…
— Это уже, извините, не версия, — резко заметил Виталий.
— …их версия, — ровным голосом повторил Роговицын, — довольно перспективная. А с окончательными выводами, как подсказывает опыт, спешить никогда не следует. Надо еще поработать.
— Вы считаете возможным удовлетворить требование товарищей? — спросил Кучанский.
— Повторяю: надо еще поработать. К сожалению…
— К сожалению, — подхватил Кучанский, — у Павла Иосифовича в производстве сейчас очень много дел. И поэтому, — он обернулся к Игорю, — нам пришлось выделить другого следователя.
Видимо, это было совсем не то, что собирался сказать Роговицын, потому что он резко опустил голову и посмотрел из-под очков на Кучанского, тонкие губы его сжались, и он холодно процедил:
— Как будет угодно.
— А ваше предложение, — как ни в чем не бывало продолжал Кучанский, — полагаю, следует принять. Ваше мнение, Юра? — он поглядел на Савельева.
— Необходимо принять, — кивнул в ответ тот.
— Профессор Очаков в субботу вернулся, — сказал Томилин. — И он согласен.
— Прекрасно, — ответил Кучанский. — Завтра осуществим эксгумацию и повторную медицинскую экспертизу, — он снова обернулся к Савельеву. — Как вы формулируете вопрос к ней?
— Есть ли на теле Лучинина прижизненные повреждения, которые могли привести к летальному исходу, — сурово сказал Савельев.
— Согласен, — Кучанский слегка прихлопнул ладонями по столу. — Я думаю, все, товарищи.
Виталий и Игорь вышли на улицу первыми. Вскоре к ним присоединились Раскатов и Томилин. Все вместе направились в горотдел.
— Эх, — вздохнул Виталий. — Если бы этот профессор Очаков был хоть на десять лет помоложе. Семьдесят три года — это же надо…
Все промолчали. Только Раскатов загадочно усмехнулся.
На следующий день, под вечер, часов около пяти, Виталий, тщательно завязав галстук на новой рубашке, до блеска начистив ботинки и проверив, как ложится на них складка собственноручно отглаженных брюк, отправился в медицинский институт, к профессору Очакову.
Всего лишь час или полтора назад оттуда позвонили, сообщив, что акт экспертизы готов и можно его получить, причем лично у профессора, так он велел передать.
Было решено, что за актом отправится Виталий. Он нервничал в этот день больше всех. Кроме того, но мнению Раскатова, Виталий должен был произвести в институте впечатление. «Свой брат ученый, — усмехаясь, сказал он. — Папаша тоже профессор».
И вот Виталий, еле сдерживая волнение, вышел из гостиницы к поджидавшей его машине.
Шумные и длинные институтские коридоры, пестрые ленты стенных газет, бесконечные объявления и списки на стенах, мельканье белых халатов, острый запах скипидара, спирта, лекарств, обдававший его около дверей лабораторий, — все это пронеслось мимо сознания Виталия, пока Он расспрашивал, где можно видеть профессора Очакова.
И вот, наконец, перед ним оказалась высокая белая дверь, кафедры и синяя, табличка с фамилией профессора на ней. Виталий на секунду остановился и перевел дыхание.
Профессор Очаков оказался громадным человеком с красным лицом и седыми запорожскими усами, эдакий былинный богатырь в белом халате и белой шапочке на голове. Громовой его голос наполнил весь просторный кабинет, когда он поздоровался с Виталием. При этом Очаков так сжал ему руку, что, Виталий только, подумал: «Боже ты мой, каким же он был десять лет назад!»
Но еще оглушительнее было впечатление от акта, который вручил ему профессор: «Прижизненное повреждение черепа с неизбежным летальным исходом…» «Повреждение нанесено металлическим остроугольным предметом, который, в силу его специфичности и специфичности самого ранения, можно идентифицировать».
— Вот какая картина, голубчик, — прогремел Очаков; хлопая Виталия по плечу громадной, шершавой от спирта ладонью. — Видал-миндал? Притащишь этот предмет — определю. Он вот какой должен быть, гляди. Дай листок, — обратился Очаков к кому-то из своих.
У Виталия с непривычки заложило в ушах от его оглушительного баса.
— А я, голубчик, этого парня знал, — продолжал греметь, Очаков. — Ого! Орел был! И тут, голубчик, убийство.
Совершенно оглушенный, Виталий вернулся в горотдел и поднялся по лестнице в кабинет Томилина. Там он: наконец пришел в себя и протянул акт Игорю.
— Ну, профессор… — выдохнул он. — Это же… — и, не находя, слов, он только в восхищении развел, руками.
Анашина допрашивали только на следующий день. За это время. Виталий еще дважды побывал у профессора Очакова.
Допрос вели вместе Виталий и следователь прокуратуры Савельев, ему и предстояло потом заканчивать дело.
— Ну, Егор, — сказал Виталий холодно и строго, даже как-то безжизненно, столько сил ему стоило намертво зажать все свои чувства, — слушай меня внимательно и спасай все, что еще можно спасти в твоей судьбе.
И, видно, в голосе его было что-то такое, отчего разом сдуло наглую ухмылку, с какой Анашин вошел в кабинет. И он неуверенно произнес:
— Что ж, начальник, выкладывай. Только дай сперва закурить.
Виталий придвинул к нему сигареты.
— Теперь выкладывать будешь ты, все до конца, — предупредил он. — И помни: суд учитывает чистосердечное признание. Сейчас для тебя это очень важно.
— Знаем, знаем, — пробормотал Анашин, жадно затягиваясь. — Ученые…
— Ну тогда отвечай на первый вопрос: ты был знаком с Евгением Петровичем Лучининым?
— Не помню такого.
— Не помнишь? Вот показания Пелагеи Федоровны. Ты с ним два раза приезжал к ним. Хватит?
— Хватит. Был знаком.
— Так. Кто тебя познакомил?
— Не помню.
— Опять не помнишь? Хорошо. Вот показания Носова. Будешь читать?
— Буду, а как же.
Анашин медленно прочел протокол допроса.
— Вспомнил. Он познакомил. Любил тот рыбачить.
— Так и пишу. Только твои «не помню» пропускаю, не выгодно это тебе, Егор, — предупредил Виталий и задал новый вопрос: — С лодки рыбачили вдвоем?
— Не помню, — упрямо повторил Анашин, закуривая новую сигарету.
— Вот показания Антона. Будешь читать?
— Буду, — и через минуту добавил: — С лодки. Вдвоем.
Виталий пристально посмотрел на Анашина.
— Что ж, Егор, так каждый шаг тебе и доказывать? Сам ничего признавать не будешь?
— Не буду. Так и доказывай.
— Гляди. Тебе решать, конечно. Только предупреждаю: на основе одних твоих личных признаний суд тебя никогда не осудит. Нужны факты, улики. Но если они имеются, тогда твои признания нужны больше тебе самому, чем суду. Ты меня понимаешь?
— Ученый… — зло пробормотал Анашин, не поднимая головы и продолжая жадно курить.
— Хорошо. В пятницу двенадцатого июля, когда тебя видели с Лучининым, ты днем взял лодку у Антона?
— Не помню. Давно было, — нервно усмехнулся Анашин.
— Вот показания Антона. Вот Пелагеи Федоровны. Хватит?
— Ну, может, и брал. Что с того?
— Значит, брал. И куда поплыл?
— Не помню.
— Так…
Виталий сам не понимал, откуда у него берется это дьявольское терпение.
— Ты поплыл в город, Егор. И привязал лодку под мостом цепью. Следы от этой цепи остались. Вот акт экспертизы. И Тебя в тот день видели на лодке возле моста. Недалеко купались люди. Ты их мог заметить. Они приехали на белом «Москвиче». И они подплывали к мосту. Вспомнил теперь?
— H-нe помню…
Анашин, прищурившись от дыма, со злобой, пристально посмотрел снизу вверх на Виталия. Его начинало трясти от нараставшего напряжения.
— Это уже неважно, — ответил Виталий, встречаясь с ним взглядом. — Вспомнишь потом.
Анашин, не выдержав, первым отвел глаза.
— Вечером, — продолжал Виталий, — ты встретился с Лучининым. И вы пошли к реке…
— Не пошли! — крикнул, выпрямляясь, Анашин.
— Глупо отрицать. Вас же видели. Ты помнишь ту девушку?
— А я!.. Ничего не знаю!.. Понял?! И катись ты!..
Анашин весь напрягся, подался вперед, схватившись побелевшими пальцами за край стола, словно готовясь прыгнуть на Виталия. Его трясло от ненависти. И тут Виталий не выдержал.
— Что?! — крикнул он. — Хочешь кинуться?! Хочешь ударить?! Как Лучинина?! Вот этим?!
Он рывком выдвинул ящик и швырнул на стол перед Анашиным тускло блестевший кастет.
Анашин отпрянул в сторону, опрокидывая стул. Глаза его расширились.
— На твоей куртке кровь, понял?! — отчеканил Виталий. — В лодке тоже. Это не твоя кровь. И не Антона. Это кровь Лучинина…
На Анашина было страшно смотреть. Лицо его посерело. Он снова подался вперед и, кажется, действительно сейчас готов был броситься на Виталия. Его трясло так, что слышно было, как стучат зубы, тупым мелким стуком, словно быстро дробя что-то.
— Назад, Анашин! — вскакивая, крикнул Савельев.
В этот момент в кабинет вошел Раскатов. Появление нового человека неожиданно подействовало на Анашина. Словно вдруг лопнула какая-то перетянутая струна в нем, какой-то главный нерв.
Он упал на стул, запрокинув назад голову, и казалось, острый его кадык пропорет кожу на горле. Глядя в потолок и словно видя там что-то, Анашин с усилием выкрикнул:
— Не хотел!.. Не хотел!.. Я пугнуть… хотел! Вот и вдарил!.. вдарил… — повторил он упавшим голосом.
Перед его взором внезапно проступила столько раз-снившаяся ему по ночам страшная минута на мосту, над черной водой, когда высокий, в плаще, Лучинин гневно бросил ему: «Ты, парень, видно, много худого сделал. Подумай, хорошо подумай. Зверем ты, кажется, еще не стал». Но Егор уже готов был на все, он помнил слова Васьки: «Закопает он нас с тобой когда-нибудь. Он много чего про нас знает». И в тот вечер, на мосту, во тьме, Егор нащупал в кармане кастет. И крикнул: «Врешь! Говори, чего знаешь! Говори, Ну!..» И еще: «Бери к себе на завод, а то…» Вот тогда Лучинин и ударил Егора по роже. И сам отвернулся. Он не в себе был. Это потом Егор понял. А в ту минуту он кинулся на Лучинина. Сзади… А потом в лодку стащил и на середине реки вывалил.
Раскатов открыл дверь в коридор, где стояли встревоженные криками Анашина милиционеры конвоя.
— Увести — властно приказал он.
Виталий молча приблизился к столу, взял в руки кастет и долго смотрел на острые выступы на нем и до блеска отполированные изнутри кольца.
— Самоделка, — сказал, подходя, Савельев.
Виталий не слышал.
На следующее утро Раскатов сказал Игорю:
— Значит, так. Звонил Коршунов.
— Из Москвы?
— Нет, милый. Из Ташкента. Сказал, чтобы немедленно выезжали. Вот так.
— В Ташкент? — ахнул Виталий, чувствуя, как забилось сердце.
— Да нет, в Москву.
— А почему немедленно?
— Сказал: «Дело есть».
— Интересно… — протянул Игорь. — Значит, вылетаем сегодня.
— Точно, — согласился Раскатов и посмотрел на Томилина.
— Самолет через час двадцать, — сказал тот. — Билеты заказаны.
— А Коршунов в Ташкенте, — сказал Виталий, ни к кому не обращаясь.
И никто ему не ответил. Слова повисли в воздухе, как непонятный и тревожный аккорд.
— Ну, все, Викентий Петрович, — сказал Игорь, — Командировка наша закончена.
Раскатов шумно вздохнул, провел ладонью по ежику седых волос, потом твердо и громко произнес:
— Сам вижу, что все. Убийца найден, изобличен, чего же еще.
Виталий досадливо покачал головой.
— Нет. В этом деле есть еще кое-что не менее важное. И не только для нас, но и для многих других.
Раскатов поднял одну бровь.
— Это как понимать?
— А так, — запальчиво ответил Виталий, — Никогда бы Женька не встретился с Анашиным, никогда бы не ездил с ним, если бы душа у него была на месте. Вот что! Вы подумайте! Один негодяй — один! — а сколько он сумел причинить бед!
— Выходит, урок надо извлечь, так, что ли? — усмехнулся Раскатов.
— Вот именно, — убежденно ответил Виталий и принялся раскуривать свою трубку, потом поднял голову и добавил: — Урок на всю жизнь.
Назад: ГЛАВА VIII ВОШЕЛ УБИЙЦА…
Дальше: Евгений Рысс КНИГИ АРКАДИЯ АДАМОВА
