Книга: Круги по воде
Назад: Аркадий Григорьевич Адамов КРУГИ ПО ВОДЕ
Дальше: ГЛАВА II НИКТО НЕ СОМНЕВАЕТСЯ
ГЛАВА I
ЗВОНОК СТАРОГО ДРУГА
— Товарища Лосева, пожалуйста.
— Это я. Слушаю вас.
— Виталий?! Слава богу. По третьему телефону тебя разыскиваю. Это Степан говорит. Кракович. Здорово!
— Степка!.. Вот это да! Какими судьбами? Ты почему в феврале в школе не был?
— В рейсе был. Но я тебе не оправдываться звоню. Слушай, такое дело. Я даже до вечера дотерпеть не мог.
— Реактивная натура. Знаем тебя.
— Ты погоди смеяться. Ты слушай. Женьку Лучинина помнишь?
— Ну, еще бы! Давно, правда, писем от него не было. Он сейчас в Окладинске. Директор завода.
— Так вот. Нет Женьки…
— То есть как это — нет?
— Так. Покончил с собой.
— Что-о?! Не может быть!
— Вот и я этому не верю.
— Да кто же этому поверит! Чтобы Женька…
— Именно! Слушай, Виталий. Мы тут с ребятами уже говорили. Этого же не может быть! Значит, что? Значит, убийство. Так? А местные деятели… Словом, закрыли дело.
— Ну, ну. Как это — закрыли дело?
— А так, чтобы жить спокойнее.
— Ты думаешь, что говоришь?
— Ну, хорошо! Не закрыли? Так плохо расследовали. Не мог Женька с собой покончить. Не мог!
— М-да. Это тоже факт.
— Поэтому слушай. Все ребята смотрят на тебя. Ты понял?
— Что же я могу сделать? Я же в Москве работаю. Надо…
— Не имеет значения! Ты знал Женьку! Словом, вечером будь дома. Приду.
Виталий положил трубку и, еще не отнимая от нее руки, как-то отрешенно оглядел знакомую до мелочей комнату. Все на месте, и пустой стол Игоря напротив, и сейф в углу, и стулья, и старый диван, все как обычно, ничего не изменилось. А Женьки Лучинина нет на свете… Сколько они не виделись? Больше года. Тогда Женька был проездом в Москве. Направлялся из Ленинграда в этот самый Окладинск. Вообще, после окончания школы они виделись редко. Шли только письма. Но какие! Вся Женькина неуемная душа была в них. И старая дружба не ржавела. А вот помнит его Виталий, как ни странно, только таким, каким Женька был тогда, в школе. Розовощекий крепыш в потертом синем пиджаке с комсомольским значком, боевой, задиристый парень, пальцы, перепачканные чернилами, — он всему классу чинил авторучки, особенно девчонкам, на переменах и даже на уроке. Он первый записался в автоклуб, а за ним чуть не весь класс. Он написал тот знаменитый фельетон в стенгазету, за который их всех вызывали к директору, и если бы не Вера Афанасьевна… Он, Женька, посадил первое дерево в их школьном саду, а за ним весь класс. Как они доставали эти саженцы, сколько было шума! И теперь там знаменитая аллея девятого «Б», и каждый следующий девятый «Б» становится ее шефом. А они, старики, основатели, каждый год, в феврале, собираясь на традиционную встречу в школе, вместе с ребятами из очередного девятого не торопясь проходят по ней, придирчиво оглядывая каждое дерево. Потом они окончили школу — и кто куда. Виталий поступил на юридический. Женька — в индустриальный. И не в Москве. Уехал в Ленинград — туда перевели его отца.
Виталий оторвал руку от телефона, полез в карман и достал трубку. Он теперь курил трубку. Несмотря на мамины протесты и иронические замечания отца. И уж конечно, Игоря. Только Светка как-то заметила, что трубка ему идет. Впрочем, это чепуха.
Виталий вынул из ящика стола золотистую коробочку с табаком и набил трубку. Почти машинально.
Черт возьми, что же произошло с Женькой Лучининым? Как он мог? Да нет! Местные товарищи скорей всего действительно ошиблись. Хотя с другой стороны… Впрочем, Степан, наверное, знает подробности. Вечером расскажет. Ах да! Вечером они со Светкой хотели… А что, если… Правда, она жутко стесняется. Но тут такое дело…
Виталий снова потянулся к телефону и, пыхтя трубкой, набрал номер.
— Светлану Бори… Света?.. Да, это я. Понимаешь… Нет, нет, не то! Придешь сегодня до мне? Я за тобой заеду… Ну, почему неожиданно? Мы ведь давно собирались. А тут еще «чепе». Один наш парень, школьный товарищ… Одним словом, беда стряслась… Нет, нет! Ты не лишняя! Ну, как ты можешь быть лишней!..
В этот момент дверь кабинета открылась. Вошел Откаленко. Вид у него был озабоченный. Он мельком взглянул на Виталия и проворчал:
— Духота же у тебя тут. Хоть бы окно открыл.
За окном над крышами домов в голубом мареве плавало знойное летнее солнце. В комнату ворвался легкий ветерок, зашевелил бумаги на столе у Виталия, и тот поспешно положил на них руку с зажатой в кулаке трубкой.
Игорь покосился на приятеля и усмехнулся. Когда Виталий кончил говорить по телефону, Игорь спросил:
— Ты справку написал?
— Сейчас кончу, — досадливо отмахнулся Виталий. — Тут, старик, такое случилось. С нами в школе один парень учился, — взволнованно начал он. — Такой, понимаешь, был…
— М-да, — скептически произнес Игорь, выслушав приятеля. — Все может быть. Ты же его десять лет, по существу, не видел.
— Но до этого я его десять лет каждый день видел! — запальчиво возразил Виталий. — Было время узнать.
— Ну, это детский разговор. Люди меняются.
— Но не так! Противоположными не становятся. Если, конечно, что-нибудь из ряда вон не случается. А Женька институт окончил, инженером стал. В двадцать восемь лет директор завода!
— Уж и директор… — недоверчиво покачал головой Игорь. — Представляю, что это за завод.
— Неважно! Я не о том!
— Понятно, понятно. Ты только не расходись. Ты вникни, — этот «воспитательный» тон всегда злил Виталия. — То, что ты рассказал, — это внешняя сторона. А что человек пережил за эти годы? Может, он карьеристом стал? Может, неврастеником?
— Вот с таким, как ты, можно и неврастеником стать, — ядовито заметил Виталий.
— А ему, может, еще хуже начальник попался. Тогда Виталий сказал внешне вполне спокойно и чрезвычайно решительно:
— Ладно. Сегодня вечером у меня. Идет?
Все-таки они были удивительно разными. Начиная с внешности. Виталий высокий, элегантный, в неизменной белой рубашке с модным галстуком, светлые узенькие брюки, модные, до блеска начищенные туфли. Светлые волосы зачесаны аккуратно назад, на тонком лице серые глаза смотрят беспечно-весело и дерзко. Изящный парень. Спортивный. И абсолютно современный. Ничего не скажешь.
Игорь Откаленко совсем другой. Даже внешне. Словно их так и подбирали — по контрасту. Игорь невысокий, широкий в плечах, темная рубашка без галстука наглухо застегнута, темно-синий стандартный костюм, широкое, смуглое, невозмутимое лицо с тяжелым, как у боксера, подбородком и чуть приплюснутым носом. Черные волосы стоят коротким ежиком. Глаза пристальные, смышленые, озабоченные.
А уж о характерах говорить нечего — разница тут была еще больше. Как-то друзья заспорили: какой у сыщика Должен быть характер. Виталий, чей университетский багаж был на целых пять лет «свежее», оперся на ученые авторитеты, длинно процитировав одного зарубежного автора. Мысль последнего сводилась к тому, что на столь сложной и опасной жизненной стезе холерические и меланхолические темпераменты абсолютно противопоказаны. При этом Виталий прозрачно намекнул, что его оппонент этим выбором и ограничен. Если не холерик, то уж меланхолик наверняка.
Игорь, как всегда, невозмутимо заметил, что, пожалуй, готов причислить себя к холерикам, ибо Шерлок Холмс ему больше по душе, чем, допустим, меланхолик Дюпен. И, продолжая этот своеобразный литературно-психологический экскурс, добавил, что сангвиник Эркюль Пуаро, к каковой категории причисляет себя, очевидно, и Виталий, вызывает у него, Игоря, почти отвращение. Уж лучше пусть Виталий будет флегматиком вроде Патера Брауна.
Так или иначе, но оба друга ясно отдавали себе отчет в различии своих характеров и, как ни странно, были этим довольны. И даже больше того — считали весьма полезным для дела. Последнее обстоятельство, вероятно, в немалой степени объяснялось еще и тем, что таково же было мнение самого Федора Кузьмича Цветкова, их прямого начальника, великого мастера сыскного дела.
Если предстояло, допустим, выехать на место происшествия или произвести особо сложный обыск, где предполагалось наличие хитроумных тайников или каких-нибудь малозаметных, но важных улик по делу, тут Федор Кузьмич непременно брал с собой Откаленко в Виталия, конечно, тоже, но, как казалось последнему, больше из педагогических соображений, ибо острый и неспешный взгляд Откаленко обнаруживал многое такое, что Виталий в бурливой своей поспешности неизменно упускал. И всякий раз при этом Федор Кузьмич ворчливо «намазывал ему это на бутерброд», как выражался Виталий.
Но зато когда предстоял сложный допрос, особенно какого-нибудь молодого парня или девчонки, то Федор Кузьмич всякий раз старался поручить это Лосеву. Ибо по части налаживания неуловимого внутреннего контакта, подбора «ключика» к замкнутой, настороженной или испуганной чужой душе, все равно, будь то подозреваемый в преступлении или просто свидетель, Виталий находил обычно единственно верный и прямой путь. Цветков, видимо, не только хорошо запомнил происшедшую год назад историю с Васькой Резаным, но и разобрался в той роли, которую сыграл в трудной судьбе этого парня Виталий Лосев.
Словом, друзья были весьма разными, и не одни они замечали это.
Тот день прошел в обычных делах и хлопотах. И хоть из головы Виталия не выходил утренний разговор со Степаном Краковичем, он все же закончил составление справки по раскрытой, наконец, краже из аптеки, и Цветков без особых придирок подписал ее. Затем были встречи, с нужными людьми, в результате которых Лосев получил интересные сведения о Леньке-Быке, который давно уже был на примете, а с недавнего времени пьянствовал с дружками на неизвестно откуда взявшиеся деньги. Федор Кузьмич внимательно выслушал его доклад. И хотя Виталий говорил, как всегда, горячо и увлеченно, временами даже спорил и не соглашался с начальством, Цветков, бросив на него в какой-то момент быстрый взгляд, тем не менее спросил как бы между прочим:
— Ты что, вроде не в себе?
— Да нет, показалось вам, — поспешно возразил Виталий.
— Ну, галстук тогда поправь, — усмехнулся Цветков.
Виталий, заметно смутившись, сердито и небрежно поправил галстук. Потом, уже машинально, снова проверил его. Этого еще не хватало! Обычно так подсмеивается над ним только Игорь. А тут Федор Кузьмич себе позволяет.
К вечеру настроение испортилось окончательно. Во-первых, Светлана сообщила, что приехали какие-то любимые родственники из Воронежа и она прийти не сможет.
Во-вторых, исчез Игорь. Его срочно услал куда-то Федор Кузьмич. Игорь успел только перед уходом сунуть Виталию рецепт и попросил получить заказанное лекарство. Конечно, для Димки. Просто ненормальный какой-то отец. Алка все-таки воспитала его на свой лад. Небось парень чихнул один раз, а они уже с ума сходят.
Но и Светлана со своими родственниками, и исчезновение Игоря, и этот рецепт, и ирония Федора Кузьмича — все это накладывалось на главное, на сообщение Краковича, на то непонятное и страшное, что случилось с Женькой Лучининым в далеком, незнакомом Окладинске.
…Когда Виталий, наконец, приехал домой, было уже около девяти, вечера. Из столовой доносились голоса. Виталий сразу заметил Степкин плащ на вешалке — синий аэрофлотский плащ. И кстати, не обнаружил пальто отца. Опять на какой-нибудь конференции. Сколько они вечеров не виделись! Хотя чаще всего где-то пропадает вечером сам Виталий! И не где-то, а со Светкой. Или, конечно, на работе.
Он повесил плащ, машинально поправил перед зеркалом галстук, пригладил волосы и направился в столовую.
Толстый, до синевы выбритый Степан в своем форменном щеголеватом кителе при виде Виталия тяжело поднялся и, улыбаясь, широко раскинул короткие руки.
— Ну-у, сколько лет, чертушка! Сколько лет!..
Мама растроганно наблюдала, как они обнимались. Потом сказала:
— Иди мой руки и садись. Голоден, конечно? — И, обращаясь к Степану, добавила: — Теперь перед сном наестся. Если бы вы знали, как это вредно. Чтобы человек сам своими руками разрушал собственное здоровье. Дикарство какое-то!
— Знаем, Елена Георгиевна. Знаем, — раскатисто подхватил Степан. — Но этому мужику здоровья хватит на двоих.
— Ах, мы всегда так говорим до поры до времени. Да! — спохватилась вдруг Елена Георгиевна. — Знаешь, кто тебе звонил? — она сделала загадочную паузу. — Вера Афанасьевна! Ужасно стыдно, но я ее просто не узнала, — и горестно всплеснула руками. — Все насчет ужасного случая с Женей Лучининым. Мне Степа уже рассказал.
— Да, старина, ужасного случая, — хмуро и напористо повторил Степан, снова усаживаясь к столу. — Я тебе сейчас доложу все, что мы узнали. Это так нельзя оставить, черт побери.
— Но сначала иди помой руки, — вмешалась Елена Георгиевна.
Потом Степан рассказывал. Первой обо всем узнала Валя Корсакова: у нее, оказывается, тетка живет в Окладинске.
Лучинин приехал туда с женой всего год назад из Ленинграда. Ему предложили принять завод. Собственно, это только одно название — завод. Просто большие мастерские. С допотопным оборудованием. Там работает сосед этой тетки. Он ей все и рассказал. Женька то ли что-то проворонил, то ли допустил какие-то злоупотребления или даже хищения. Никто толком ничего не знает, всякие разговоры идут. Но ему грозил суд. Вот он и покончил с собой. Милиция констатировала самоубийство.
Степан говорил отрывисто, глухо, еле сдерживая волнение. Про чай он забыл, и тот стыл в стакане. Степан курил одну сигарету за другой и, каждую минуту прерывая себя, обращался к Виталию с гневным вопросом:
— Ты можешь себе это представить?.. У тебя в голове это умещается?.. Ну, ведь чушь, чушь, верно?
Виталий оглушенно молчал. Он всего этого действительно не мог представить. Чтобы Женька Лучинин что-то похитил? Чтобы его судили? Чтобы, наконец, он покончил с собой?! Нет, это действительно чушь! Этого быть не может!
Он так потом и сказал:
— Этого быть не может!
— Но тогда… Что тогда? — настороженно спросил Степан. — Ведь в живых-то его нет. Это факт.
— Надо выяснить, как все случилось. По нашим каналам.
— Так ведь именно «ваши каналы» и утверждают, что это самоубийство.
Степан не скрывал насмешки.
— Попросим еще раз разобраться. Повнимательнее.
— Слушай! — вспылил Степан. — Не притворяйся наивным! Они что, по-твоему, сами себе враги?
— Я не притворяюсь. И наивных у нас нет. В конце концов, поедет кто-нибудь из министерства.
— Ты сам должен поехать! Ты знал Женьку! Это твой долг, черт возьми! Товарищеский, человеческий, гражданский, какой хочешь!
Елена Георгиевна нервно вязала, время от времени с тревогой поглядывая на сына. Внезапно она отложила вязанье, двумя руками поправила пышные белокурые волосы с еле заметкой сединой и строго, как, вероятно, говорила со своими пациентами, сказала:
— Степа прав, Витик. Это тебе и папа скажет.
— Меня никто не пошлет, — буркнул Виталий.
— Пошлет! — запальчиво возразил Степан и энергично взмахнул рукой. — Мы твоему министру письмо написали, если хочешь знать! Всем бывшим классом! И не мы одни! Из Окладинска, говорят, тоже писали. И откуда-то еще. Не верят люди! Многие не верят!
— Найдут неопытней, кого послать.
— А мы просим тебя. — Степан вскочил со стула, сопя прошелся по комнате и остановился перед Виталием. — Пусть пошлют еще кого-нибудь. Но и ты должен поехать. Обязательно! Именно ты! — он ткнул Виталия в плечо толстым пальцем.
В соседней комнате зазвонил телефон. Елена Георгиевна поспешно поднялась со своею места.
Друзья, прислушиваясь, на минуту умолкли.
— Вера Афанасьевна, — первым догадался Степан. — Иди, иди…
Виталий со вздохом отодвинулся от стола и направился к двери.
Мать передала ему трубку.
— Слушаю вас, Вера Афанасьевна, — немного смущаясь по давней привычке, сказал Виталий.
— Во-первых, здравствуй, Виталий.
— Здравствуйте…
— Во-вторых, — голос Веры Афанасьевны звучал так же, как и раньше, звонко и строго, словно и не прошло с тех пор больше десяти лет. — Во-вторых, я надеюсь, Кракович тебе все уже рассказал.
— Да, да…
— Так вот. У меня есть письма Лучинина. Последнее — из Окладинска, получила с полгода назад. Я тебе его передам. Не знаю, пригодится ли оно. Сам посмотришь. И, пожалуйста, не торопись с выводами. Это с тобой бывало.
— Бывало, Вера Афанасьевна, — улыбнулся Виталий. — Что бывало, то бывало. Вы даже отметки мне за это снижали.
— Вот именно. Надеюсь, ты этот недостаток преодолел. Завтра зайди в школу, я письмо с собой захвачу. Так ты поедешь?
— Если договорюсь с начальством…
— Пожалуйста, не откладывай.
— Ну что вы, Вера Афанасьевна!
Виталий и сам не мог сказать, когда в нем вдруг появилась эти решимость. Ему казалось, что он с самого начала уже знал, что в Окладинск поедет непременно, и сомнения его, и спор со Степаном к этому не имели ровно никакого отношения — всего лишь некая инерция прежнего состояния, прежних его забот и дел. Ну как же можно не поехать, раз такое случилось, да еще столько, людей требуют этого! Втайне Виталий был даже польщен таким безоговорочным доверием к нему, уверенностью, что именно он разберется во всем, как надо.
— Ты хорошо помнишь Лучинина? — вдруг спросила Вера Афанасьевна.
— Ну, еще бы!
— Все-таки вспомни его как следует. Объективно. Ну да мы с тобой еще завтра поговорим.
Виталий задумчиво вернулся в столовую, машинально поправив на ходу галстук. Он не заметил настороженного взгляда, каким встретил его Степан, и тревоги в глазах матери. Они слышали его разговор, они поняли главное: Виталий решил ехать.
— А я тут рассказывал Елене Георгиевне про нашу аллею девятого «Б», — бодро прогудел Степан, пожалуй, даже слишком бодро.
— Я ее помню, — рассеянно улыбнулась Елена Георгиевна.
— Это была Женькина идея. И мы вместе ездили выбивать саженцы в питомник. Ох и кипятился он там, — продолжал Степан. — Не давали сначала. А мы письма всякие привезли — от школы, от райкома комсомола, от шефов…
— Степка, а ты Женьку хорошо помнишь? — спросил вдруг Виталий, усаживаясь к столу.
— Еще бы!
— Объективно помнишь?
— Глупый вопрос. Не икона же он был.
— Значит, и недостатки его помнишь?
Степан внимательно посмотрел на друга.
— Тебе про них Вера Афанасьевна напомнила? — спросил он.
— Нет, но Женька был парень горячий, а?
— Ну и что?
— И несдержанный. И впечатлительный. И не всегда умел ладить с людьми.
Они помолчали.
— Так, в общем, едешь? — осторожно спросил Степан.
Виталий кивнул.
— А пустят?
— Добьюсь.
Они словно поменялись ролями.
— Ну, гляди, Виталий, — уже в передней, прощаясь, сказал Степан. — Спрос с тебя будет серьезный. Всем миром. Так что не оплошай. И чтобы вокруг пальца тебя там не обвели.
— Пошел к черту, — угрюмо ответил Виталий.
— Хочешь, я тебя воздухом? — предложил Степан. — Два часа — и на месте. Даже раньше. А?
— Я лучше так, по старинке, — усмехнулся Виталий. — Полежу на полочке. Подумаю.
Он вдруг вспомнил свою прошлогоднюю поездку в Снежинск. Вот уж, действительно, к черту в зубы ехал. А эта поездка… Хотя… Кто его знает. Дело там темное. И непростое.
Когда Степан ушел, Елена Георгиевна, убирая со стола, сказала:
— Что-то мне за тебя боязно, Витик.
— Пустяки.
— А когда ты поедешь?
— Надо спешить, если уж ехать.
Елена Георгиевна вздохнула.
А Виталий вдруг подумал: как же со Светкой?
Он досадливо нахмурился и подошел к окну.
Шел дождь. Косые струйки воды иссекли стекло. В пустынном переулке под редкими фонарями блестел мокрый асфальт. Откуда-то из-за угла порывами, с разбойничьим свистом налетал ветер, и плохо вмазанное стекло отзывалось тонким, жалобным звоном. Резко хлопнула приоткрытая форточка. Виталий сердито поднял голову, нехотя взобрался на подоконник, повернул шпингалет. Потом тяжело соскочил на пол. Машинально поправил галстук, засунул под ремень выбившуюся рубашку.
Черт те что! Если уж говорить серьезно, то, конечно, ехать должен не он. Тут нужен работник поопытнее. И Федор Кузьмич будет прав, если не разрешит.
Но от этих мыслей настроение неожиданно еще больше испортилось.
Что-то делает сейчас Светка, интересно. Целуется небось со своими дорогими родственничками.
Виталий раздраженно закурил и чуть не бросил спичку на пол, потом мстительно сунул ее в горшок с кактусом.
— Ты уверен, что тут ошибка?
— Уверен!.. Почти уверен.
— Гм… Какие у тебя факты?
— Первое, Его характер. Не тот человек, чтобы кончить самоубийством. Второе. У него были враги.
— Откуда ты это все взял?
— Да из его же письма! Последнего'
— М-да… Значит, настаиваешь на поездке?
— Да, Федор Кузьмич, да!
— Что-то ты уж больно предвзято настроен.
— Это сейчас как раз и надо.
— Ишь ты — надо. А вот Откаленко, например, полагает, что не надо. Так, что ли, Игорь?
— Так.
— Откаленко скептик. Это всем известно.
— Смотри пожалуйста. А ты сам-то кто в таком случае?
— Вам виднее.
— Он молодой и самоуверенный оптимист. Это тоже всем известно.
— Ну, ну. Ты-то чего в старики лезешь? Ты лучше вон встань и задерни штору. Солнце-то прямо в глаза бьет… Вот так. Хватит. А теперь ступайте.
— Но, Федор Кузьмич…
— Ступай, ступай. Если что, на ночной еще успеешь.
— Да. Но…
— И собраться успеешь, и… проститься. Если решим, конечно. А пока еще разок насчет аптеки подумай. Требовать я от тебя ничего не могу: кражу ты раскрыл. И справка для начальства в ажуре. Но для нас недоработочка там осталась. Как хочешь. Аптека-то за три квартала от той автобазы. А Колдунья не с одним Сенькой гуляет. Улавливаешь?
— Улавливаю.
— Ну, вот и ступай. А ты, Откаленко, на «Фрезере» был?
— Сейчас оттуда.
— Светит там чего-нибудь?
— Как и предполагали, Федор Кузьмич.
— Маслова в курс дела введешь. Ну, ступайте, милые. Некогда мне тут с вами больше заниматься.
Виталий и Откаленко молча прошли длинным коридором в свою комнату, и, только когда уселись за столы, Откаленко сказал:
— Что-то старик задумал, помяни мое слово.
В залитой солнцем комнате было душно, об оконное стекло бились с жужжанием мухи.
Виталий откинулся на спинку стула, далеко вытянув ноги, так что узконосые, до блеска начищенные туфли и яркие носки на резиночке вылезли по другую сторону стола. Жмурясь от солнца, он спросил сердито:
— Как думаешь, выгорит дело?
Роясь в пухлой папке с бумагами, Откаленко насмешливо ответил:
— Можешь звонить Светке и назначать на вечер свидание. Так тебя старик и отпустил.
— Похоже на то, — вздохнул Виталий.
Но тут Игорь оторвался от бумаг и заинтересованно спросил:
— Ты про письмо говорил. Это которое у учительницы взял?
— Ага.
— Дай прочесть.
Виталий вытащил из внутреннего кармана пиджака надорванный конверт и перебросил его Откаленко. Конверт точно спланировал прямо ему в руки.
— Тебе в цирке выступать, — усмехнулся Игорь.
— Давно переманивают…
Игорь вытянул из конверта вчетверо сложенное письмо и углубился в чтение.
Виталий, все так же жмурясь, лениво достал трубку, набил ее табаком, чиркнул спичкой и не торопясь затянулся, потом подбросил коробок в руке и опустил в карман. Все это время он исподтишка наблюдал за другом.
По мере того как Игорь читал, смуглое лицо его все больше хмурилось, тяжелый подбородок выдвинулся вперед.
Лист бумаги был исписан торопливо, строчки шли косо и неровно, к концу то густея, то, наоборот, обрываясь раньше времени. Лучинин писал:
«Дорогая Вера Афанасьевна!Каюсь, грешен. Давно следовало написать Вам. Извинить меня могут только чрезвычайные события. И они произошли. Я уже не в Ленинграде. Я о нем только вспоминаю теперь по ночам как о близком человеке. Эдакий седой красавец, умница, интеллигент, театрал и ученый — вот каким он мне кажется издали. А сейчас к живу у славного рабочего парня, если уж продолжать такое сравнение. Шапка набекрень, ворот расстегнут, на ногах валенки, руки в масле и ссадинах. Словом, небольшой, заваленный снегом, пронизанный всеми ветрами Окладинск. Слыхали о таком?Приехал я сюда директорствовать. Дали заводик. Интересно — страсть! Продукция, между прочим, важная — электроды для промышленности. Но технология никуда. Помудрили мы тут с полгода и, кажется, кое-что вышло. Электродики пошли на уровне мировых стандартов. Не хуже, чем в Америке и Швеции.Далось, конечно, нелегко. Потрепал нервы себе и другим. Особенно себе. Всяко бывало. И ссор хватало. Характер у меня, как вы знаете, тоже не сахар. Кое-кому не нравится. И потом всего не хватает — то одного, то другого. „Доставалой“ стал, „коммерсантом“. И конечно, кое-кто норовит тяпнуть за икры. Горько бывает.И на душе неспокойно. Черт ее знает, эту душу, чего ей надо? С Ольгой живем, между прочим, мирно. Она учительствует. Только ей до Вас — ой-ой!.. Нет, сложная это штука — душа. Как с ней атеисту поступать?Ну да ладно. Не к лицу мне Вам плакаться. Еще влепите тройку за поведение. А у меня и так…Как Вы, Вера Афанасьевна, как здоровье? Ребят наших охота повидать — страсть! Привет им всем, кого увидите.С низким поклономВаш (да и всем) „трудный“Е. Лучинин».
Виталий заметил, что Откаленко уже кончил читать и о чем-то думает, не отрывая глаз от письма. Он некоторое время наблюдал за ним, по-прежнему развалясь на стуле и вытянув вперед свои длинные ноги, потом, не утерпев, спросил:
— Ну, что ты скажешь?
Откаленко хмуро взглянул на него исподлобья и буркнул:
— Ехать тебе надо, вот что.
— А старик считает, что не надо.
— Он письмо это читал?
— Представь себе, читал.
— Ну так я к нему пойду.
— Думаешь, поможет?
— Увидим.
Откаленко решительно поднялся и стал убирать в папку разложенные на столе бумаги.
— Между прочим, интересная деталь, — сказал Виталий, тоже поднимаясь. — Почему старик велел тебе материалы по «Фрезеру» передать Маслову?
Откаленко поднял голову.
— Ну и что?
— Так… Мысли вслух.
Зазвонил телефон. Виталий рывком снял трубку.
— Слушаю. Лосев.
— Здравствуйте, товарищ Лосев. Говорит Коршунов. Из министерства. Приехать ко мне сейчас можете?
— Так точно, Сергей Павлович. Могу.
— А где Откаленко?
— Здесь, Сергей Павлович. Напротив меня стоит, — Виталий многозначительно подмигнул другу.
— Жду вас обоих. Только по-быстрому.
— А наше начальство, Сергей Павлович…
— Начальство в курсе.
Однако они все-таки кинулись сперва к Цветкову. Это уже сработал рефлекс. Но Федора Кузьмича на месте не оказалось. «Выехал», — сообщил дежурный. Теперь уже можно было мчаться в министерство.
Друзьям повезло. Выскочив на улицу, они увидели у тротуара синюю «Волгу» соседнего райотдела. Водитель уже завел мотор.
Виталий подскочил первым и, нагнувшись, торопливо сказал:
— Слушай, друг, подкинь до министерства. Во как надо, — он провел ребром ладони по горлу.
— Давай.
Всю дорогу они молчали.
Виталий грыз пустую трубку, поглядывая в окно на плавившуюся от жары улицу, всю в золотых солнечных бликах. Тугая горячая струя ветра разметала по его лбу светлые волосы. Живые глаза его лукаво щурились, словно говорили: «Ох что-то мы знаем, чего вы все не знаете».
Игорь же откинулся на спинку сиденья, глядя прямо перед собой, на смуглом лице с выдвинутым вперед тяжелым подбородком ничего нельзя было прочесть.
Только в высоком и прохладном вестибюле министерства, предъявив часовому удостоверения и дожидаясь лифта, Виталий, наконец, произнес:
— Ну, видал?
— Да, — коротко кивнул Откаленко. — Только причем здесь я?
— А про Маслова забыл?
Откаленко поднял одну бровь.
— Ты думаешь?
Но тут они вместе с другими вошли в лифт.
Кабинет Коршунова оказался запертым. Друзья побрели по широкому коридору. Откаленко поминутно с кем-то здоровался. У Виталия знакомых здесь было мало, и он с интересом поглядывал по сторонам, то и дело незаметно толкая локтем Игоря:
— Это кто прошел?
Откаленко называл фамилию, порой слышанную Виталием по какому-нибудь делу, но чаще незнакомую.
В приемной начальника управления дежурный сказал:
— Здесь. Обождите, сейчас выйдет. Командировки ваши уже готовы.
Друзья переглянулись.
Через минуту в дверях появился Коршунов в светлом, ладно сидящем костюме. Загорелую, крепкую шею стягивал тугой белоснежный воротничок. При виде друзей, поднявшихся ему навстречу, он широко улыбнулся и окинул их быстрым взглядом, как-то по-особому цепко, словно в последний раз прикидывая, стоят они предстоящего разговора или нет.
— Пошли, ребятки, — энергично бросил он на ходу.
«Совсем молодым кажется, — подумал Виталий, торопливо выходя вслед за Коршуновым из приемной. — А уж лет пятнадцать, наверное, служит. Сколько дел раскрыл! Прямо-таки легендарная личность».
На этот раз они прошли по коридору так стремительно, что даже Откаленко не встретил никого из знакомых или не заметил их. Только Коршунов несколько раз ответил на приветствия, широко и нетерпеливо улыбаясь. Некоторые пытались обратиться к нему.
— Потом, потом. Спешу, — отвечал им Коршунов строго. — И вообще, в коридоре такие дела не решаю.
Когда вошли в кабинет, он сказал:
— Так вот, ребятки. Едете в Окладинск. Понятно? К нам письма пришли, звонки были, просьбы. Решено прислушаться. С вами еще Светлов поедет, из моего отдела. Он сейчас на задании. С местными товарищами я уже говорил. Вас встретят. Дело, на мой взгляд, непростое. А главное — принципиальное. Понятно? В любом случае. Ну и еще, — он улыбнулся, — интересное дело. Это уж вы мне поверьте. Не соскучитесь. Так что, соколики, глядите в оба, А может случиться — и я к вам подскочу. За моим отделом это будет числиться.
Друзья не сводили с Коршунова глаз. Виталий смотрел обеспокоенно и нетерпеливо, Откаленко сосредоточенно, настороженно, будто еще решая, ехать ему или остаться.
— А теперь кое-что обсудим, — заключил Коршунов и, обращаясь к Виталию, деловито спросил: — Письмо при вас? О котором мне Цветков говорил.
— Так точно. При мне, — торопливо ответил Виталий.
Коршунов внимательно прочитал письмо, потом аккуратно сложил его, сунул в конверт. Лицо его стало сосредоточенным.
— Да-а… — вздохнул он и повторил: — Давайте кое-что обсудим. Первые ваши мероприятия, так сказать. А то, что Лосев знал Лучинина и дружил с ним, я считаю, даже полезно. И то, что у вас разные мнения по этому делу, — тоже. — Коршунов усмехнулся. — Психологический момент, так сказать.
…Часы, оставшиеся до отъезда, были заполнены торопливыми сборами. В городскую кассу — за билетами. Домой — сложить вещи. На работу — ну, там дел оказалось невпроворот. Остававшиеся товарищи еле успевали запоминать, что следует сделать, с кем встретиться, над чем подумать.
Откаленко уже перед самым отъездом на вокзал звонил домой и сурово гудел в трубку:
— Главное — не кутай. Вспотеет и опять простудится. А еще медицинский работник! В аптеку-то некому будет бегать… Не обязательно меня провожать. И так беготни хватает…
По другому телефону Виталий возбужденно кричал:
— Вагон три! Слышишь? Только не опаздывай! Мы уже выезжаем! Пламенный привет родственникам! Повезло им! А то бы они тебя только и видели!
Потом были рукопожатия, дружеские и увесистые хлопки по плечу, напутствия, шутки и добродушные подковырки ребят.
На вокзале в перонной предотъездной суете среди взволнованных, взбудораженных людей, в ярком свете ламп, повисших высоко над головами, черные, резкие тени, то длинные, то короткие, путались, ломались, метались из стороны в сторону, внося еще одну нервную ноту в этот пестрый, разноголосый и напряженный гомон. Виталий с нетерпением вглядывался в окружавшую его толпу, ожидая появления Светки.
Изредка он, скосив глаза, видел темную фигуру Откаленко, невозмутимо разговаривавшего с женой. Потом они подошли к нему, Алла стала говорить, что в метро сейчас жуткая давка и невозможно схватить такси, и вообще, им пора заходить в вагон, потому что поезд скоро тронется… Виталий плохо ее слышал.
А Игорь говорил, что почему-то задерживается Светлов. И это тоже беспокоило Виталия.
Но тут к ним подошел незнакомый человек, показал удостоверение и сообщил, что Светлов задержался на задании, обстановка там неожиданно осложнилась и подполковник Коршунов приказал им ехать пока одним. Светлов приедет позже, а может быть, приедет и сам Коршунов.
Наконец раздался свисток, кругом стали торопливо прощаться. Вагон незаметно тронулся, поплыл все быстрее. Алла стала совсем маленькой, ее уже трудно было различить.
Внезапно Виталий подался вперед, почти свесился с площадки вагона. Он вдруг увидел, как рядом с Аллой возникла тоненькая белокурая фигурка в синем платьице с белой сумкой в руках. Светка!..
— Осторожно, молодой человек, — сказала проводница и ворчливо добавила: — Пришла все-таки ваша девушка. Раньше не могла.
Потом они зашли в вагон, пробрались по узкому коридору до своего купе, закинули наверх чемоданчики и плащи. Игорь, стесняясь, сунул в угол на полку старенькую авоську, которую вручила ему уже на перроне жена.
— Пирожки, видишь ли, напекла, — проворчал он с нарочитой небрежностью. — Пропадем без ее пирожков.
— Очень хорошо, — рассеянно ответил Виталий.
В купе находились пожилая, грустная женщина в темном костюме и молоденькая, остроносенькая девушка с бойкими черными бусинками-глазками и капризными губками, еще не тронутыми помадой.
Пожилая женщина что-то сказала, обращаясь к вошедшим, и Виталий не сразу понял, что она просит уступить ее дочери нижнюю полку.
— Ну зачем ты, мама, — возразила девушка.
— Какой может быть разговор, — ответил Игорь и забросил свою авоську наверх. — Располагайтесь.
Только поздно вечером, когда затих вагон и уснули внизу обе женщины, Виталий и Игорь вышли покурить в пустой коридор и тихо заговорили о самом главном, о чем в течение всего вечера не проронили ни слова.
Напряженно и дробно стучали внизу колеса, мерно покачивался в своем стремительном беге вагон, за окном в непроглядной темноте изредка загадочно мелькали далекие огоньки, в черном небе упрямо плыл вслед за поездом молодой, любопытный месяц, то прячась за облако, то появляясь вновь.
— …Тут должны быть особые причины, — горячо шептал Виталий. — Это тебе не пьяная драка, не грабеж.
— Ты все время в плену одной версии. Так не годится. Это может быть и самоубийство.
— Он неврастеником никогда не был. И паникером тоже. И трусом. Ты же читал письмо.
— Не обязательно быть неврастеником. И паникером. А страх… Это не только у труса. Может, он совершил что-то незаконное или попался на чью-то удочку? Или, наконец, сам он в чем-то запутался? А человек он гордый, самолюбивый. Разоблачение тут может показаться хуже смерти. Нет. Тут все куда сложнее.
Давно уже в вагоне погас свет, только еле теплилась синяя ночная лампочка под потолком. Неумолчно, тревожно стучали колеса. «А мы бежим, а мы спешим…»
Наконец Откаленко устало сказал:
— Ладно. Давай спать.
— Давай, — вздохнул Виталий.
Они вернулись в купе и залезли на свои полки.
Виталию вдруг стало грустно. Вот погиб Женька. Как мало он прожил! И дома у него не ладилось с женой. И на работе тоже.
Он не заметил, как уснул. И последнее ощущение у него было непонятно тревожным. Тревога эта шла из будущего, которое его ждало, из неведомого ему Окладинска, где случилось что-то непоправимое.
