ВЛАДИМИР ТИКЫЧ
СТАЖИРОВКА
По вечерам, когда Саша Александров брал гитару и запевал о крыше дома своего, а затем о сережке ольховой, будто пуховой, Володя Антоничев еще отчетливее начинал понимать, что за два года его учебы в военном училище здесь, на заставе, почти ничего не изменилось. Все так же в назначенное время шли на службу наряды, все так же тревожно и неожиданно звучала сирена сигнализации при срабатывании системы, все так же начальник заставы старший лейтенант Лысенко продолжал называть нарушителей границы неизвестно от кого унаследованным словом «шпиён». Все так же по утрам в сарае мирно мычала общая любимица корова Марта. Все так же, терпеливо выслушивая возражения и доводы, старшина заставы прапорщик Юкш отправлял очередную партию тех, «кому делать нечего», на прополку огорода.
А изменения если и были, то не те, которые могли бы поколебать этот годами отшлифованный порядок. Уехали домой, пряча глаза от неожиданно нахлынувших слез, пограничники старших возрастов. Потом прибыли новички, их и сейчас можно было определить — по неизбитой еще обуви и сохранявшему свой естественный цвет обмундированию. Но сапоги, как известно, быстро снашиваются, а хэбэ — выгорает, так что через какой-нибудь месяц исчезнут и эти различия.
Жизнь на заставе шла своим чередом. Так шла она здесь и три года назади, когда Антоничев сам был молодым солдатом. Так идет она и сейчас, когда он прибыл на заставу для стажировки…
Александров пел, а Антоничев шел в свой «кабинет» — переоборудованную на время комнату бытового обслуживания — заполнять дневник стажировки. Записи, он поймал себя на мысли, также были на удивление похожи. Регулярные заметки о проверке службы пограничных нарядов изредка перебивались записями о проведении занятий по специальной подготовке и политических занятий.
Заполнив все графы, Антоничев вынул чистый лист бумаги и взялся писать письмо своему однокашнику по училищу Олегу Тылику.
«Вот наконец решил черкнуть тебе пару строчек. Стажировка заканчивается, завтра уезжаю. Старик, ты был прав. Напрасно я не послушал тебя и не поехал на южную границу. Там, конечно, интереснее. Должен признать, что зря я так стремился на свою родную заставу. Тут ничего не изменилось. Все такая же тишь. Правда, есть новость. Начальник заставы Лысенко, помнишь, я тебе рассказывал о нем, женился. Жену красивую взял. И умную. Она у него конструктор подводных аппаратов. Правда, не знаю, где он ей работу тут сыщет. В ближайшем райцентре только карамели производят. Ему, кстати, присвоили новое звание. Но новая звездочка не испортила Лысенко, мужик он крепкий и службу знает.
А все-таки жаль, Олежка, что не поехал я с тобой на юг».
* * *
Антоничев писал письмо и знал, что через несколько минут к нему, как это было во все дни стажировки, заглянет рядовой Ильясов.
Ильясов на заставе был поваром. Розовощекий, крепко сбитый азербайджанец, умевший из любого обыденного «второго блюда» сделать объедение, с первых минут приезда Антоничева взял над ним шефство. То ли тут сыграла свою роль щуплая фигура Володи, то ли повар получил на этот счет какие-нибудь «секретные указания» от старшего лейтенанта Лысенко, но повар всячески старался лишний раз накормить курсанта-стажера, побаловать его чем-нибудь вкусненьким.
Заслышав шаги в коридоре, Антоничев повернулся к двери — это шел Ильясов. Несмотря на свой огромный рост и вес, он всегда ступал легко.
— Обедать, — широко улыбнулся повар. — Стынет, товарищ курсант.
— Не хочется, — вполне искренне сказал ему Антоничев.
— Товарищ старший лейтенант ругать будет, если узнает, что вы не ели… Зачэм неприятности, надо кушать.
— Ну что же, надо так надо, — зная неуступчивость повара, покорно согласился Антоничев…
После обеда его позвал к себе старший лейтенант Лысенко. Идя по узкой, выложенной кирпичами тропинке к утопающему в зелени офицерскому домику, Антоничев ломал голову: зачем он понадобился начальнику заставы? Удивляло его это отступление от уже привычного распорядка дня.
* * *
Предстоящей ночью старший лейтенант Лысенко намеревался осуществить внезапную проверку своих подчиненных. Вводную для них он приготовил нелегкую — поимка нарушителя государственной границы. В качестве «шпиёна» должен был выступать его однокашник по училищу начальник соседней заставы старший лейтенант Безлепкин. Тот вместе с женой и дочкой (благо выдался выходной) уже с утра гостил у него. Вначале Безлепкину совсем не хотелось убивать свободное время на беганье по полям и оврагам, но потом он уступил настойчивым просьбам Лысенко.
— Но только в чем я пойду? — Безлепкин показал на свои офицерские туфли. — В этой обуви? Так пограничники сразу определят, что это я. Обувь нужно гражданскую…
Лысенко предложил свои туфли. Но они оказались малы для Безлепкина.
— Придется отложить, — Безлепкин развел руками и улыбнулся. — Теряется внезапность…
— Не волнуйся. — Лысенко потянулся к телефону. — Дежурный? Передайте стажеру, пусть зайдет ко мне. — Уловив удивленный взгляд Безлепкина, объяснил: — Пошлю его на твою заставу за обувью. Да и курсант пусть проветрится, а то засиделся.
Через несколько минут он инструктировал Антоничева:
— Возьмите у старшины велосипед и съездите на соседнюю заставу. Там возьмете туфли старшего лейтенанта Безлепкина и одежду, он скажет какую, и привезете сюда. К ужину обязательно возвращайтесь. А то, — он улыбнулся, — старший лейтенант на концерт опоздает, а Ильясов на вас обидится.
По укатанной дозорной тропе ехать было одно удовольствие. Антоничев легко крутил педали и фантазировал, куда же вечером пойдет старший лейтенант Безлепкин. Дело в том, что в райцентр — ближайший к заставе городок — на гастроли прибыли два вокально-инструментальных ансамбля и артисты театра оперетты. У неизбалованной зрелищами местной публики появился выбор.
Лично он, Антоничев, предпочел бы концерт артистов оперетты. Оперетту он любил. Это чувство передалось ему от мамы — учительницы начальных классов. Каждый раз, собираясь в театр, она брала с собою и Володю. Правда, за время учебы в училище ему ни разу не пришлось побывать в оперетте… А неплохо было бы присоединиться к старшему лейтенанту Безлепкину. Если бы не ночная проверка, на которую предстояло идти, то, наверное, старший лейтенант Лысенко разрешил бы сходить вечером в город. Под влиянием этих мыслей Антоничев тихо напевал нахлынувший мотивчик:
Любовь такая глупость большая.
Влюбленных всех лишает разума любовь…
Он еще быстрее закрутил педали. Лишь у хрупкого мостика, перекинутого через небольшую речушку, он остановился. Осторожно повел велосипед в руках. Мостик гибко завибрировал под его шагами. Перейдя на противоположный берег, Антоничев как-то невольно взглянул на виднеющиеся из сумки туфли Безлепкина и подивился их размеру. Ну и нога у старшего лейтенанта, подумал, богатырская, хотя сам-то росту среднего. Спустившись с мостика, Антоничев вынул одну туфлю и осторожно отпечатал ее на мокром песке. Да, след почти на полметра тянет. Потом сделал тут же отпечаток своего сапога, который по сравнению с первым выглядел удивительно малым…
Отдав старшему лейтенанту одежду и обувь, он попытался было завести с ним речь о концерте, но офицеры, переглянувшись, перевели разговор на другое. А потом старший лейтенант Лысенко, холодно и, как показалось Антоничеву, обидно посоветовал ему идти заниматься делами, готовиться к службе. Вспыхнув от этих слов, курсант отдал честь и, круто повернувшись, побежал от офицерского домика к заставе.
Последнее время Борису Бойко, известному в определенных кругах как Боб Рваный (на лице его у левого глаза был неровный красный шрам), здорово везло. После побега ему быстро удалось найти надежную хату. В пивном баре Боб познакомился с нестарым еще, крепкого вида мужчиной, угостил. Угостил он этого мужика просто так, от души, что ли, — нашла какая-то слабина. Угостил, ни на что не надеясь, а оказалось, попал в точку.
Мужик тот оказался спивающимся непризнанным художником. Увидев сочувствующие глаза напротив, он, видимо, из благодарности пригласил Боба к себе. После второй бутылки водки, выпитой в заброшенной квартире, он совсем расчувствовался и сказал — ночуй здесь, вдвоем будет веселее.
Так решилась проблема с хатой. Боб покупал каждый день две бутылки водки и отдавал их художнику, а сам уходил в город. Как бы по делам.
Дело он хотел завернуть большое, взять кассира с зарплатой. Он давно его приметил — худенькую небольшую старушку, которую в дни получения денег сопровождал кто-нибудь из мужчин, видимо, работников завода. Денег они брали много. И ехали не на машине, а шли пешком: до проходной от банка было метров сто. Боб решил встретить их на углу.
Но ему позарез нужно было заполучить оружие.
Уж везет, как везет. Боб подстерег на переходном мостике через железную дорогу одинокого патрульного милиционера. Опираясь на палку, будто инвалид, он зашел ему со спины, оглушил ударом. Вынув пистолет, сбросил обмякшее тело на путь, как раз перед приближавшимся поездом. Оружие было.
На углу тоже получилось все неплохо. Сопровождавший старуху мужик, увидев пистолет, упал на асфальт и послушно лежал, даже не шелохнулся. Сама старуха оказалась упрямой. Схватившись обеими руками за чемоданчик, она тянула его к себе и кричала так, что, наверное, на заводе слышно было. Боб ударил ее пистолетом, вырвал чемоданчик и исчез в проходных дворах.
Денег было много, он даже и не ожидал такого количества. Боб переложил их в простую тряпичную сумку, зарыл в землю чемодан и пошел домой. По пути купил водки — праздник как-никак, удача. Выпили вместе. Вскоре художник уснул, а Боб остался сидеть, задумавшись о своей жизни, о том, что его ждет.
Веселого было мало. На нем висел побег, милиционер, старушка (вряд ли она оклемается), деньги. Что он имел — имел пистолет, деньги и зарытое на крайний случай золотишко. Немного, правда, но было. Осталось с прошлых времен.
Боб знал, что рано или поздно его возьмут, милиция свое дело знает. Что ему делать? Куда пойти — куда податься? Он посмотрел на спящего художника, рассказывавшего утром о великих итальянцах, и вдруг мелькнула мысль: а не рвануть ли к этим самым итальянцам? Хотя почему именно к итальянцам? Можно и к немцам, и у французов весело, Париж как-никак.
Трезвея, он начал понимать, что, пожалуй, этот вариант нынче самый подходящий. Только вот как пробраться к этим самым итальянцам? Он слышал, что многие пытаются уходить на самолетах. Заманчиво — скорость и комфорт. Но как пронести оружие? А если даже он и пронесет его, то что можно одному сделать в огромном самолете, где, конечно же, есть охрана? Ничего. На пароходе ему тоже ничего не светило.
К утру, допив водку, Боб твердо решил: уходить по земле. Он решил ехать на северо-запад. В тот день он снял со стенки две картины, которыми хозяин квартиры очень гордился, забрал кисти, краски, ушел. Купил билет до небольшого районного центра, расположенного прямо у границы. По документу художника ему удалось устроиться в переполненную приезжими артистами гостиницу. Показал «свои» картины, и они понравились — художник не обманул. После этого многие артисты начали называть его коллегой.
По утрам, надев спортивный костюм и кроссовки, взяв краски, он уходил за околицу. Как говорил, работать.
А сам смотрел — где и как можно уйти на ту сторону. Бобу казалось, что везению его пришел конец, везде он натыкался на будто из-под земли появлявшихся пограничников. Тогда решил перейти границу ночью. Но прежде чем идти, прикинул пути отступления. Решил: в случае неудачи — бежать к железной дороге, туда, где на крутом повороте поезда замедляли свой ход. Если что — в любой вагон. Никто не сыщет. В крайнем случае… он притронулся к спрятанному пистолету.
Хотя, он в это продолжал упрямо верить, ему должно повезти…
Из города он вышел, когда уже вечерело. На окраине постоял, делая вид, что любуется красным закатным небом. Потом наклоняясь, собирая цветы, пошел вдоль дороги. Рвал красные, быстро осыпающиеся маки и осматривался, проверялся.
Слежки не было, и это опять успокоило Боба, значит, не засекли. Он уже далеко отошел от районного центра, когда услышал шум едущей по дороге автомашины. Швырнув в сторону собранный букет, он кинулся в ближайшие кусты. Прилег и затаился, ожидая, когда машина исчезнет.
Но автомобиль неожиданно остановился неподалеку. У Боба екнуло сердце, и он потянулся за пистолетом, — кажется, заметили. Из кабины вышли двое мужчин. Боб не мог разобрать в темноте, кто они. Видел только, что они закурили и завели о чем-то беседу. Время для него будто остановилось.
Потом стоявшие на дороге бросили сигареты. Один из них полез в кабину, а второй, махнув ему рукой, пошел в сторону границы. Машина уехала. Что это за люди? На милиционеров они не похожи. На пограничников также. Почему один из них ночью пошел к границе?
И вдруг его осенило. А может быть, это такой же, как и он сам? Желающий уйти на ту сторону! А если так, а если так, ловил он мысль, то человек, видимо, знает, как и где туда идти. Ну что же, Боб подхватился и быстро пошел за уже почти растворившейся в сумерках фигурой, стараясь держаться от идущего впереди на удобном для наблюдения расстоянии.
Но неожиданно человек, будто дойдя до какого-то невидимого непреодолимого препятствия, остановился, а затем быстро побежал назад. Почувствовав опасность, Боб также изо всех сил рванул подальше от границы. Пробежав, сколько было сил, он присел в кустах. Отдышался, задумался. Что же случилось, почему человек, бывший уже рядом с границей, вдруг начал убегать? Может, он, Боб, поспешил последовать ему? Боб сидел в кустах и размышлял, — может, пойти снова к границе.
Вдруг он услышал неподалеку громкие голоса. Тихонько раздвинул ветки кустарника и отпрянул назад.
На проверку Антоничеву выпало идти вместе с сержантом Петром Сочневым, инструктором служебно-розыскной собаки по кличке Пират. Пират был здоровенным черным псом, помесью волка и собаки. Антоничев помнил его еще щенком — неуклюжим, шлявшимся по всей территории заставы. Еще тогда Пират прославился тем, что за один присест съел у зазевавшегося повара почти все мясо, и застава чуть не осталась без ужина. Пирата после этого случая стали притеснять — посадили в клетку, когда же он всем надоедал своим обиженным визгом и лаем, выпускали, но предпринимали все меры предосторожности, чтобы он не попал в здание заставы. Антоничеву было жалко подвергнутого всеобщему гонению щенка, и он втихаря подкармливал его — то хлебом, то куском котлеты, а то и конфетами, до которых Пират оказался на удивление охоч.
Когда Пират подрос, его определили в школу служебно-розыскных собак. И назад он вернулся ученым, как говорил прапорщик Юкш, дипломированным псом. Диплом, конечно, вещь хорошая. Но, несмотря на то, что он являлся обладателем такого уважаемого документа, Пират периодически наносил визиты на кухню. И теперь уже зазевавшийся Ильясов ругал его во весь голос. А отобедывавшая по «облегченному варианту» застава вновь принимала к своему любимцу «воспитательные меры». После них Пират ходил несколько дней с грустно-рассеянным видом и обиженно отворачивался от всех, кто его окликал. Многих за это время видел он людей, но, видно, навсегда запомнил доброе отношение к себе Антоничева. Лишь появился курсант на заставе, Пират, дружелюбно махая хвостом, подошел к нему и как бы в знак особого расположения лизнул в лицо. Пока Антоничев оттирал собачью слюну, стоявший рядом старший сержант Сочнев объяснил:
— Понравились вы ему…
Такие проявления любви и уважения к Антоничеву для Пирата стали традиционными.
И в этот раз Антоничев стоически выдержал «поцелуй» пса, терпеливо вытер лицо носовым платком. Улыбнулся Сочневу:
— Вы бы, товарищ сержант, его чему-нибудь другому обучили…
Тот удивился:
— Чему? Он же все знает и умеет. Любой след берет. Весной был случай, две собаки из соседних застав не смогли след проработать, он легко взял. Пират, — скомандовал он собаке, которая, будто чувствуя, что речь идет о ней, не спускала с них глаз. — Пират, мне жарко.
Пес дружелюбно замахал хвостом. Потом одним движением поднялся на задние лапы. Осторожно схватил зубами фуражку Сочнева и стянул с его головы.
— Молодец, Пират. Молодчина…
Да, несмотря на все свои «подвиги», Пират был умной и хорошей служебно-розыскной собакой. И Антоничев был рад, что на проверку они пойдут втроем.
* * *
Старший лейтенант Лысенко, отдав боевой приказ, спросил вдруг:
— Последний день стажировки?..
— Последний, — ответил Антоничев.
— Последний наряд, — как-то задумчиво сказал офицер, будто прислушиваясь к каким-то своим мыслям. Повторил: — Последний…
После небольшой паузы еще раз спросил:
— Устали, наверное? Но ничего, скоро каникулы, отпуск, отдохнете…
Под контролем дежурного по заставе Антоничев и Сочнев зарядили оружие. Потом вышли из ворот заставы и широкой заасфальтированной дорогой пошли к границе.
Вечерело. Было то время суток, когда день еще не ушел, а ночь еще только заявляла о себе черными глубокими тенями. Антоничев не любил это время. Оно таило в себе коварство. При слабом свете уходящего солнца легко можно было не заметить след, не помогал и включенный фонарь.
Вышли на дозорную тропу. Не спеша двинулись по ней. Антоничев шел впереди, наблюдая за контрольно-следовой полосой, а Сочнев, придерживая Пирата, — сзади. Он осматривал сигнальную систему и прилегающую к ней полоску земли.
Было так тихо, что, казалось, сорвется лист с дерева, и можно будет услышать его падение.
Пограничники шли молча. Молча останавливались, вслушиваясь в эту чуткую тишину, и так же молча двигались дальше.
Они прошли уже несколько километров, когда призывно и тревожно зазвенел «колокол». Застава вызывала их на связь. Антоничев, достав телефонную трубку, поспешил к ближайшему телефонному гнезду. Подключился в линию связи:
— Вызывали? — спросил дежурного по заставе.
Тот закричал:
— Что вы так долго на связь не выходите? Уснули! У двадцать шестого знака сработка, пятый «клепает». Проверьте, вы там ближе всех.
К пятому участку системы, который «клепал», срабатывал, нужно было возвращаться. Антоничев и Сочнев, который взял на всякий случай Пирата на поводок, кинулись обратно.
У двадцать шестого знака на «валике» с тыльной стороны системы они увидели следы. Антоничев доложил на заставу. Потом они перелезли через забор и начали изучать след.
Отпечаток был большим, но неглубоким. Нога большая, а рост малый — констатировал Антоничев. Сочев тоже это заметил. Ширина шага нарушителя тоже была небольшой.
Чем дольше Антоничев всматривался в след, тем больше ему казалось, что он где-то видел нечто подобное. А потом вспомнил. Это же отпечаток туфли старшего лейтенанта Безлепкина. Тех самых, которые он вез сегодня. Значит, вот на какой концерт отправился начальник соседней заставы. «Проверка учебная, — улыбнулся, — но мы «шпиёна» поймаем быстро».
— Сочнев, — скомандовал он, — ставь Пирата на след.
И вскоре они уже неслись по полю. Пират, крепко натянув повод, бежал все быстрее и быстрее. Он чувствовал нарушителя, чужой запах. В одном месте он неожиданно остановился, видимо, потерял знакомый запах.
Но потом снова резко рванул и повел пограничников к невысокому кустарнику. По поведению собаки было видно, что нарушитель близко. Сочнев отпустил повод, и Пират, хрипя от злости, кинулся в кусты. Антоничев и Сочнев на секунду приостановились, ожидая, что сейчас оттуда выйдет старший лейтенант Безлепкин…
Но из кустов донесся вскрик, а затем оттуда громко и неожиданно раздался выстрел. Потом еще один. Сочнев побежал на выстрелы. Сделав несколько шагов, он, резко дернувшись, упал навзничь. Какое-то мгновение растерявшийся курсант стоял неподвижно. Снова грянул выстрел, пуля попала в автомат Антоничева и, расщепив ложу, ушла в рикошет.
Антоничев упал. Подполз к Сочневу.
— Петя, Петя, что с тобой?
— Ранен, в руку, — тихо простонал сержант. Антоничев снял куртку, разорвал майку и перетянул товарищу руку повыше раны.
Попробовал подняться и отыскать упавший в кусты автомат Сочнева, но сразу раздался выстрел из пистолета. Их противник не давал поднять голову.
Нужно отвлечь его и заставить расстрелять все патроны. Антоничев нащупал камень и кинул его в сторону кустов. И снова грянул выстрел. Он кинул еще, опять прозвучал выстрел…
В кустах, совсем рядом, зашелестело. Боб направил пистолет на этот звук. Но пистолет лишь сухо щелкнул. Кончились патроны.
В наступившей тишине Боб услышал далекий шум движущегося поезда. И будто молнией ударило — бежать к дороге, к спасительному повороту. И он побежал, вкладывая в этот бег все свое желание жить.
Жить! Он мчался, скользя по мокрой траве, запинаясь о кочки. Падал, вставал и опять бежал.
Антоничев бросил еще несколько камней, но противник не стрелял. Хитрит, подумал курсант. Кинул прямо туда, где сидел стрелявший. Опять тишина.
Осмелев, он поднял голову. Прислушался. Тихо. Только где-то далеко тяжело гремел по стыкам поезд.
Перебежками Антоничев подобрался к месту, где раньше лежал неизвестный.
При ярком свете луны увидел несколько желтоватых гильз. Наверное, патроны кончились. Подсчитал для верности. Один выстрел в Пирата, один в Сочнева, потом в автомат. Потом еще, еще. Да, патронов больше не было. «Куда он мог подеваться? — лихорадочно размышлял он. — Куда? Затаился в кустах? Нет, он должен понимать, что на выстрелы прибегут другие пограничники. Он или уходит назад, или… рванул к границе. Нужно найти след».
Антоничев схватил висевший на боку фонарь. Нажал кнопку, и рефлектор заблестел желтоватым светом. Освещая перед собой дорогу, он медленно пошел вокруг кустов. Круг замкнулся, но следов не было. Тогда Антоничев пошел по еще большему радиусу. Опять ничего. Теряя выдержку, он сделал вокруг кустов третий круг. Между двумя поросшими травой кочками на черной блестящей земле виднелся рифленый отпечаток кроссовок. Чуть дальше обнаружились еще несколько. Следы вели, не было никаких сомнений, в тыл. В тыл. Но куда в тыл? Нарушитель, конечно, пытается побыстрее уйти от границы. Значит, побежал к райцентру, там железнодорожный и автомобильный вокзалы. Но следы человека вели в противоположную сторону. Куда?
Гудок далекого поезда заставил Антоничева вздрогнуть. Ему вдруг стало ясно, куда побежал его противник. Конечно, к тому месту, где на подъеме поезд замедлял ход. Это место Антоничев знал давно. Еще будучи солдатом, возвращаясь из отпуска, он здесь спрыгивал с поезда, чтобы быстрее попасть на заставу.
…Боб приложил ухо к рельсу. Поезд близко. Перебравшись через насыпь, он лег на крутой склон. Постепенно отдышался, но спокойствие не приходило. Он чувствовал опасность. Это чувство заставило его собрать остатки сил и приподняться над рельсами. Из глубины поля, от границы прямо сюда, к спасительному повороту бежал пограничник. На фоне уже начавшего на востоке сереть неба отчетливо была видна его фигура. Боб скрипнул зубами — сейчас бы пистолет. Уложил, и ничто бы не помешало ему спокойно прицепиться к поезду. Боб видел, как пограничник добежал до железной дороги и медленно пошел по шпалам в его направлении…
Первой мыслью Боба было — бежать. Бежать дальше, в поле, бежать куда глаза глядят. Но он отбросил эту мысль, понимая, что спасение его только поезд. А он, как назло, не шел.
Не опуская глаз с приближающейся фигуры солдата, Боб пополз вниз, к основанию насыпи. Стараясь не шуметь, побежал вдоль насыпи навстречу поезду. Но тут увидел огромную трубу, пронизывающую насыпь у самого ее основания. Кажется, опять повезло. Боб, не раздумывая ни секунды, втиснулся в нее. Заскользил по устлавшему дно мокрому от недавних дождей илу. Прополз несколько метров и остановился. Расчет его был таков: пограничник не решится преследовать его здесь, останется наверху. Тогда Боб выйдет на противоположную сторону насыпи и незаметно заберется в вагон.
Если же солдат рискнет ползти за ним в трубу, то все решается еще проще. Надо будет задержать его тут, а потом быстро выползти и уехать. Боб взглянул на крепко зажатый в руке пистолет и обрадовался, что не выбросил его во время бега. Подумал: может, и до конца повезет — пограничник трубы вовсе не заметит…
Человек, который бежал вдоль насыпи, вдруг исчез. Антоничев съехал с насыпи по траве вниз. Даже не отряхнувшись, побежал туда, где исчез бандит. Он уже понял: нарушитель хочет дождаться поезда в трубе. Понял, что обязательно его нужно оттуда выкурить до прихода поезда. Или задержать. Он подошел к темному проему трубы. Антоничеву стало страшно.
В трубе было темно. Преступник загородил противоположный выход, и в чернеющей темени совершенно невозможно было определить, где находится бандит. Он полз, выставив вперед руки. Наткнуться, схватить и не отпускать, пока пройдет поезд. Там видно будет.
И тут с болью яркий, яркий свет.
* * *
Очнулся Антоничев от резкого запаха нашатыря.
— Лежите спокойно, — услышал он женский голос. Антоничев посмотрел в его сторону и увидел, что голос принадлежит жене старшины заставы прапорщика Юкша. Одетая в белый халат, она набирала в шприц лекарство. «Где я?» — подумал Антоничев. Он повел глазами по комнате и вдруг увидел на полу знакомые огромные туфли. Посмотрел вверх и встретился взглядом со старшим лейтенантом Безлепкиным. Тот улыбчиво глядел на него. И вдруг Антоничев вспомнил: труба… шум приближающегося поезда. Где же тот человек? Он рванулся и почувствовал, как крепкая рука легла ему на плечо.
— Говорят, лежи, — это уже был голос старшего лейтенанта Лысенко, — значит, лежи. Того типа, который Сочнева ранил и Пирата убил, старший лейтенант Безлепкин скрутил. Скажи ему спасибо, что вовремя к этой трубе подбежал…
— Спасибо, — буркнул Антоничев. — А кто он такой?
— Преступник. Рецидивист. Хотел уйти за границу.
— Хватит, товарищи, разговаривать. Больному нужен покой, — жена прапорщика прервала их беседу.
Офицеры ушли. Антоничев дотянулся до лежащего рядом обмундирования. Нашел в кармане недописанное другу письмо и смял его.
