Глава пятая
Фирма Кремера действует
В последнее время Петро стал постоянным посетителем офицерского казино. Перед крупным негоциантом, да еще принятым в доме самого губернатора, открывались все двери. В казино его ввел штандартенфюрер Менцель, и этого было достаточно, чтобы швейцар почтительно принимал шляпу у Петра, а официанты уже издали начинали кланяться.Сегодня Петро прикатил на своем “мерседесе” в начале седьмого. Швейцар сказал, что гауптштурмфюрер Харнак уже ждет его.
— Ничего, пускай подождет, — бросил Петро, и швейцар понимающе усмехнулся.
Действительно, что для известного богача Карла Кремера какой-то там следователь из гестапо!..
— Привет, Вилли! — помахал рукой Петро, увидев Харнака за столиком. — И ты пьешь это? — пренебрежительно щелкнул пальцем по бутылке со шнапсом и подозвал официанта. — Коньяку. Самого лучшего… И чтобы я больше не видел, как мой друг пьет отраву…
Уже два месяца Харнака считали другом Карла Кремера. Но дружба дружбой, а служба службой. Следователь связался с городком, где родился и жил когда-то Карл Кремер. Ответ был положительный. К тому же хорошо отзывался о коммерсанте сам губернатор. После всего этого Харнак доверял Петру почти как себе — тем более что его новый друг располагал деньгами и в случае нужды мог замолвить за него словечко в губернаторском доме. Собственно, такая нужда уже возникла. Харнаку грозили неприятности…
— У вас сегодня такой вид, Вилли, словно вдобавок к шнапсу вы еще кислого пива хлебнули, — угадал настроение следователя Петро. — Что случилось?
Официант уже нес коньяк и закуски. Петро налил полные бокалы.
— Мне хочется выпить, Вилли!
Гауптштурмфюрер пожал плечами.
— Не морочьте мне голову, Карл. Вы ведь никогда не пьете.
— А сегодня буду! — засмеялся Петро. — У меня есть повод.
— Какой?
— О, это секрет, Вилли…
Мог ли он рассказать Харнаку, что несколько часов тому назад получил сообщение: шифровка уже в Москве. В самой Москве! А может, даже в Кремле?
— За успехи! — поднял бокал.
— Удачная сделка? — продолжал допытываться гауптштурмфюрер.
— Сверхудачная! — искренне произнес Петро. — Дай бог, чтобы всегда так было!
— За ваше счастье, — опрокинул бокал Харнак. — О, что за коньяк!
— Держитесь за меня, Вилли, не пропадете.
— Именно об этом я и хотел поговорить с вами, Карл, — натянуто улыбнулся Харнак. Ему не хотелось делиться своими служебными неприятностями, но иного выхода не было. Однако он не сразу решился на это.
— Вижу, вам легче глотнуть уксус, чем обратиться к другу за просьбой, — обиженно заметил Петро, от которого не укрылось колебание “друга”. Он уже несколько раз одалживал Харнаку деньги и полагал, что и сейчас разговор пойдет об этом же. — Мне стыдно за вас, Вилли. Вам деньги нужны?
— Если бы деньги, — вздохнул гауптштурмфюрер. — Дело значительно сложнее…
— Какие-нибудь осложнения по службе? Или неприятности с девушками?
— С этим я легко распутался бы без вашей помощи, — ответил Харнак и поведал историю бегства из тюрьмы опасного подпольщика.
“Молодец Богдан!” — ликовал Петро, узнав, какие неприятности причинил своим бегством его друг следователю гестапо, и деловым тоном спросил:
— Но при чем тут вы?
— Моей вины, собственно, нет. Но начальству надо на ком-нибудь отыграться. Вот и придрались ко мне. Дескать, этого партизана давно надо было прикончить, а я с ним нянчился, хотя ничего от него не добился.
Петро задумался. Он легко мог уладить это дело с помощью жены губернатора фрау Ирмы. Но стоит ли? Этот Харнак — умный и опасный враг, и лучше, если его перебросят куда-нибудь на Восточный фронт. Но тогда Петро лишится своей руки в гестапо… Нет, ножалуй, разумнее воспользоваться этим случаем…
— Хорошо, — быстро сказал Петро, — будем считать это дело улаженным. Ради вас, Вилли, я готов на все… — Увидев, как обрадовался гауптштурмфюрер, добавил: — Но услуга за услугу…
— Я сделаю для вас все, что смогу…
— О, сущие пустяки. Понимаете, у меня тут есть девушка…
— И вы хотите сказать ей “до свиданья”? — подхватил Харнак. — Для этого есть сотни способов…
— Не торопитесь, Вилли! Наоборот, она мне нравится. Нравится настолько, что я решил жениться на ней. Поверьте, это очень хорошая девушка! Но у нее один большой недостаток. Она украинка. Я не хочу, чтобы мне этим кололи глаза. Если бы моя Кетхен смогла доказать свою лояльность, больше того — проявить патриотизм, то все было бы, надеюсь, в порядке. Не правда ли? Сейчас она работает на железной дороге. Не могли бы ли вы порекомендовать ее военному коменданту нашей станции?
— Я сделаю это, Карл. Но я не знал, что вы такой скрытный. Иметь суженую — и до сих пор ее не показать!
— Она очень скромна. Но при случае я вас познакомлю. — Петро налил коньяк в бокал. — Я наливаю только вам, Вилли, так как хочу еще поиграть в покер, а для этого нужна ясная голова.
Петро подсел к столику, за которым играл его вчерашний партнер — моложавый генерал, командующий дивизией. Вокруг него вертелись подчиненные — оберсты и майоры. Как Петро понял из их разговоров, дивизия ненадолго остановилась в городе: скоро она выступит на один из участков Восточного фронта. Петро хотел разузнать, на какой именно.
— Разрешите? — спросил он, протягивая руку за картой. Генерал, как старший по званию, кивнул в знак согласия: вчерашний партнер ему нравился — играет легко, рискованно, не дрожит над каждой проигранной маркой.
Карта не шла к Петру. Он попробовал блефовать, но у одного из партнеров оказалась действительно выигрышная комбинация, и ему пришлось сдаться. Швырнул карты, как бы случайно показав, что не имел даже двух одинаковых.
Игра шла вяло, но вдруг генералу и еще кому-то из партнеров пошла карта. У Петра были лишь три шестерки, но он резко повысил ставку.
— Что вы делаете? — прошептал ему на ухо Харнак. — Они разденут вас!
Но партнеры не рискнули ответить, и Петро со смехом показал им свою единственную тройку.
— Боже мой! — схватился за голову пожилой майор. — У меня же было пять трефей!..
Генерал не показал своих карт, но Петро понял: и у него была хорошая игра.
По-прежнему Петру не шла карта, но тем не менее он повышал ставки и срывал банки.
— Вам сегодня везет, — заметил один из партнеров, когда Петро сгребал к себе очередной крупный выигрыш.
В ответ на это Петро раскрыл свои карты.
— Чистый блеф! — произнес кто-то восхищенно.
— С картой каждый выиграет, — засмеялся Петро.
Очередная сдача не принесла ему ничего хорошего: туз, валет, тройка, шестерка и восьмерка… Петро не думал на этот раз вступать в игру, но потом неожиданно отбросил четыре карты, оставив туза. Медленно открывал прикуп — туз, семерка, еще туз… Какая же четвертая? Осторожно приподнял карту — и глазам своим не поверил — джокер! Тузовое каре!
Полусощурив глаза, чтобы, чего доброго, они не выдали его, небрежно бросил в банк десять марок. Неужели ни у кого нет игры? Пас, пас… Кто-то ответил. И вдруг — пятьдесят сверху. Кто?
Встретил спокойный взгляд генерала. Значит, и ему пришла карта. Пожал плечами и поднял ставку еще на пятьдесят марок. Генерал ответил тем же.
“Заманивает, — понял Петро. — Посмотрим, что ты скажешь на это?” Вынул из кармана бумажник, отсчитал двести марок и бросил на стол. Сегодня это была самая крупная ставка.
Генерал посмотрел на Петра, подумал немного и поставил еще двести.
— Мне ничего не остается, как поднять игру еще на пятьсот, — улыбнулся Петро.
— На сколько?! — спросил майор с ужасом.
— На пятьсот, — повторил Петро, с удовольствием наблюдая, как партнер вытирает вспотевшее лицо.
Таких ставок никто еще здесь не видел. Вокруг стола собралась толпа любопытных. Генерал вздохнул — он должен был ответить на такой вызов, этого требовал его престиж. Закрыв банк, бросил на стол карты.
— Королевское каре! — произнес торжественно.
Петро выложил на стол три туза с джокером и спокойно ответил:
— Я не всегда блефую, господин генерал.
Генерал поднялся.
— Сегодня я выхожу из игры, — сказал он с достоинством. — Фатум!
— Но, господин генерал, хочу надеяться, вы не откажетесь принять участие в небольшой вечеринке.
Петро подозвал официанта и распорядился об ужине для всех присутствующих.
Генерал взглянул на него с уважением.
— Вы человек с размахом! К сожалению, такие встречаются теперь все реже…
Петро был героем вечера. Он стоял около буфета в окружении офицеров. Разговор шел о положении на Восточном фронте. Офицеры были настроены оптимистично. Один из них, юноша с едва пробившимися над губой усиками, запальчиво говорил:
— Трагедия Паулюса — явное недоразумение. Виновата русская зима, которая помешала танкам Манштейна прорваться к Волге. Русских надо бить летом. Надеюсь, солдаты нашей дивизии пройдут маршем по улицам Москвы.
— Но мы ведь очень далеки от Москвы, — остудил его пыл Петро,
— Скоро мы будем значительно ближе к ней.
— Русские просторы так велики, а фронт так растянут, — уныло произнес Петро, — что можно быть и в России и очень далеко от Москвы.
— Наш бронированный кулак нацелен в самое сердце большевиков, — с пьяной откровенностью сказал пожилой полковник. — Сколько от Белгорода до Москвы? — обратился он к товарищам. — Я боюсь слишком оптимистических прогнозов — сейчас ситуация несколько иная, чем в сорок первом году, — но считаю, что за две-три недели мы, конечно, дойдем до Москвы!
“Мало вас били под Москвой, заносчивых ослов!” — подумал Петро и пошел искать Харнака. Тот поил какого-то пожилого оберштурмфюрера, доказывая ему преимущество крепких спиртных напитков над винами. Когда Вилли начинал эту беседу, остановить его не было никаких сил. Петро уже собрался домой, как вдруг увидел на пороге зала двух офицеров в черной эсэсовской форме: Петра качнуло — в одном из них он узнал Амрена…
Петро резко обернулся к Харнаку, наклонился над столиком, словно заинтересовался разговором.
Гауптштурмфюрер обрадовался, что его аудитория увеличилась, подсунул Петру стул.
— Послушайте и вы, Карл, — я говорю, спирт хорошо пить…
Петро всем своим существом чувствовал приближение Амрена. Только бы он не сел за соседний столик…
Эсэсовцы остановились в нескольких шагах, осматривая зал. Петро слышал каждое их слово.
— Я впервые в этом городе, — говорил оберштурмбаннфюрер, — и он произвел на меня неплохое впечатление. Центр напоминает наши старинные города.
— Когда вы приехали? — спросил его спутник.
— Сегодня. И уже имел счастье встретить вас.
— Тут служит и Эрхард Шульц. Помните его?
— Еще бы. Замечательный парень!..
Позади Петра раздался скрип стульев. Так и есть, они сели за соседний столик!.. Сердце билось, кровь стучала в висках. Стоит Амрену бросить один только взгляд.
Осторожно сунув руку в задний карман брюк, Петро незаметно вытащил маленький браунинг. Опираясь на левую руку и изображая пьяного, положил пистолет на колено, прикрыв его ладонью правой руки. Шесть патронов для них, последний — для себя…
А что, если пробежать зал и выпрыгнуть в окно? Первую пулю Амрену, вторую — в того эсэсовца. Харнак и оберштурмфюрер пьяны, не успеют ничего понять. До окна — пять метров. А если оно закрыто? И потом — придется прыгать со второго этажа… Даже если не сломает ногу, успеет ли добежать до машины?..
А они разговаривают.
— Где вы остановились? — спросил эсэсовец.
— Пока не акклиматизируюсь, решил пожить в офицерской гостинице, — ответил оберштурмбаннфюрер. — Номер удобный и, главное, в центре.
— Что закажем? Вы мой гость, и сегодня я угощаю.
— Признаться, я проголодался. Может быть, рыбу, бифштекс с картошкой, салат? И конечно, что-нибудь выпить…
— У нас на столе нет почему-то прейскуранта.
— Можно попросить у соседей.
Заскрипел стул, кто-то приближался к их столику. Неужели Амрен? Петро сжал пистолет в руке… Кто-то дышит ему прямо в затылок…
— Простите, нельзя ли заглянуть в ваш прейскурант?
Нет, не Амрен. Харнак небрежно отодвинул на край стола карточку. Офицер поблагодарил и ушел на свое место.
“Спокойно!” — приказал самому себе Петро и низко опустил голову, притворяясь, что очень увлечен разглагольствованиями Харнака, а на самом деле старался не пропустить ни одного слова из разговора за соседним столиком.
— Какие у вас отношения с штандартенфюрером Менделем? — спросил Амрен у эсэсовца.
— Служебные.
— Я теперь буду ему подчинен.
— С Менцелем можно договориться. Человек с размахом и без старомодной деликатности.
— Где же официант? Ну и порядки у вас! Кажется, я умру с голоду, — заворчал Амрен.
— Обратите внимание на столик в углу. Видите того гауптштурмфюрера? Следователь из гестапо, правая рука Менцеля.
— Тот, пьяный?
— Да, это его недостаток. Коньяк и женщины… А так — светлая голова.
— А кто с ним?
Петро содрогнулся.
— Черт его знает! — безразлично ответил эсэсовец.
— Познакомьте меня с гауптштурмфюрером.
Стул заскрипел, Петро понял: это повернулся Амрен. Как медленно ползут секунды! Их можно отсчитывать по ударам крови в висках: раз… два… три…
— Сейчас не стоит. Он в дымину пьян и вряд ли запомнит вас.
Снова скрип стула. Неужели оберштурмбаннфюрер все-таки поднимается?
— Пошли в соседний зал, — предложил эсэсовец. — Наверно, с нашим официантом что-то приключилось.
— Кажется, там веселее, — согласился Амрен. — Больше народу и музыка.
— Пошли.
Петро незаметно следил за ними. Амрен и эсэсовец пересекали зал. Медленно поднял голову.
— Что с тобой? — спросил Харнак, увидев встревоженное лицо Петра.
— Нога заболела, — ответил он и, тяжело опираясь на палку, пошел к двери.
Быстро спустился по лестнице, залез в машину и погнал ее. Ехал, не зная куда и зачем. Уже в третий раз становится на его пути этот Амрен. И в третий раз Петро избегает опасности. Этак можно стать и фаталистом. Однако, как он понял, оберштурмбаннфюрер получил назначение в их город.
Неподалеку от Люблинского базара он свернул в переулок, остановил машину. Вылез, огляделся, юркнул за угол и пошел к дому, который украшала вывеска с большим примусом. Он не имел права этого делать, но ничего другого не оставалось.
Постучал. На окне колыхнулась штора, и сразу же щелкнул засов.
— ЧП, Евген Степанович, — вместо приветствия произнес Петро, переступая порог.
— Какое? — недовольно пробормотал Заремба. — Всегда горячку порете…
Но, выслушав рассказ Петра, призадумался.
— Когда, говоришь, отъехал от казино?
Петро взглянул на часы.
— Прошло тридцать пять минут.
— Думаешь, он еще там?
— Почти уверен. Амрен вряд ли упустит случай выпить…
— Подожди-ка минуту, — Заремба исчез в комнате, которая служила ему спальней. Прошло несколько минут. Скрипнула дверь, и Петро вздрогнул. Что за черт — откуда тут офицер?..
— Небольшой маскарад, — объяснил Заремба. — Без этого не обойтись.
Они вышли через кладовку в соседний переулок.
— Поезжай на окраину, — приказал Евген Степанович, когда сели в машину.
— Зачем? — не понял Петро.
— Не лезь поперед батьки в пекло…
Петро нервничал, но Евген Степанович был удивительно спокоен. Насвистывал даже мотивчик из какой-то оперетты. В глухом переулке велел остановиться. Здесь они быстро заменили номер на машине и двинулись в центр.
— Теперь так… — начал Заремба. — Остановишься метрах в ста от казино. Когда увидишь оберштурмбаннфюрера, трогай с места. Надо догнать его, когда будет один. Немного опередишь и остановишься, но мотор не выключай.
— А если тот эсэсовец его будет провожать?
— Это хуже, но что поделаешь…
Ждали около часа. Петро уже решил, что они проворонили оберштурмбаннфюрера или что он ушел до их возвращения. Но как раз в это время дверь казино отворилась, и Петро узнал коренастую фигуру Амрена. Вместе с ним вышел его спутник. Эсэсовцы постояли около казино, затем направились к центру.
— Трогай! — приказал Заремба.
Петро заметил, что Евген Степанович начал нервничать. Действительно, все осложнялось…
— Не так быстро… — сказал Евген Степанович.
Петро сбавил ход.
На углу эсэсовцы остановились, посмеялись и разошлись.
Заремба вытер вспотевший лоб.
— Давай! — положил руку на плечо Петра.
Оберштурмбаннфюрер шел, по привычке держась подальше от зданий. На машину он обратил внимание, лишь когда она остановилась в нескольких шагах от него. Дверцы “мерседеса” открылись, и кто-то пьяным голосом произнес:
— По-моему, это Амрен…
Оберштурмбаннфюрер остановился.
— Точно, Амрен, — повторил тот же пьяный голос, и на тротуар вылез человек в фуражке с высоким околышком.
Офицерская форма не вызывала у Амрена опасений, и он двинулся к автомобилю.
— Кто?..
Два выстрела оборвали его вопрос. Заремба бросился в машину, и “мерседес”, сразу набрав скорость, исчез за углом темной улицы.
Петро не знал, что его сообщение о передислокации гитлеровской 17-й стрелковой дивизии в район Белгорода было для командования Советской Армии одним из новых подтверждений того факта, что немцы накапливают в районе Орел–Курск–Белгород значительные силы. Это позволило вовремя перегруппировать наши войска и хорошо подготовиться не только к отпору, но и к новому удару по гитлеровским полчищам. Битва на Орловско-Курской дуге закончилась полным поражением врага. Именно отсюда начался освободительный поход Советской Армии, завершившийся взятием Берлина.
Фашистское командование старалось задержать наступательные операции советских войск, добиться стабилизации на фронтах. С этой целью из оккупированных районов Франции, Бельгии, Чехословакии на Восточный фронт перебрасывались свежие части. Второй фронт оставался миражом — гитлеровские генералы имели полную возможность ввести в бои против Советской Армии значительные резервы.
Огромное значение в этих условиях приобретала разведывательная работа в тылу врага, а главное — сбор данных о передислокации фашистских частей. Катря Стефанишина оказалась на переднем крае.
Каждое утро, ровно в восемь, она уже сидела за своим маленьким столиком в приемной военного коменданта железнодорожного узла. Скромно, но со вкусом одетая, с тяжелой каштановой косой, удивительно большими черными глазами и мягкими, выразительными чертами лица, девушка сразу привлекала к себе внимание, и возле нее всегда толпились офицеры, дожидавшиеся приема коменданта. Катруся уже выслушала не одно предложение весело провести несколько часов, которые оставались у майора или гауптмана до отхода эшелона.
Харнак сдержал свое слово. Для этого Петру пришлось пригласить его к себе на ужин и познакомить с Катрусей. Девушка уже знала, что ей придется играть роль невесты. В назначенный час Петро приехал за ней на своей машине. Катря была готова. Строгого покроя костюм и кофточка с высоким воротником подчеркивали спокойную красоту девушки. Посмотрев на нее, Петро подумал: этот скромный костюм идет Катрусе больше, чем самое нарядное вечернее платье.
— Ты сегодня удивительно красива! — не удержался от комплимента. Действительно, после того как Богдану удалось бежать, его сестра буквально расцвела. — Что слышно от Богдана?
— Я уже и не надеялась увидеть его… — радостно улыбнулась Катря. — Он теперь у Дорошенко правая рука. Возглавляет диверсионную группу.
Петро уже знал об этом. Спросил, зная, что девушке приятно поговорить о брате.
— Верно, не дает фашистам покоя?
Катруся заговорила быстро:
— Так ты ничего не знаешь?.. Да и откуда тебе знать — всё там и там… — неопределенно повертела рукой. — А Богдан уже два поезда под откос пустил. Ей-богу! Сам Евген Степанович рассказал, когда предупреждал про нашу… — кровь залила ее щеки, — нашу… ну… эту авантюру…
Петро пришел в замешательство. Еще направляясь сюда, почувствовал себя неуверенно. Решил держаться так, словно они были лишь друзьями. Но он обманывал самого себя: не безразличен он для Катруси, и она не чужая для него… Но что-то стояло между ними. Что же? Иногда вспоминал старомодный берлинский особнячок и маленькую женщину с широко поставленными глазами. Тем не менее он мечтал о встрече с Катрусей. Закрывал глаза и видел ее, родную и милую…
А тут Зарембе пришло в голову выдать Катрусю за суженую, чтобы устроить ее к коменданту железнодорожного узла. Идея неплохая, но ведь Евген Степанович не догадывается даже, что творится у Петра в душе. Правда, почему-то усмехнулся в усы, подергал свою короткую бородку и сказал:
— Она девушка красивая, но и ты хлопец заметный. Хорошая пара может выйти…
Сейчас Петро должен объяснить Катрусе, как им следует держаться.
— Сегодня, Катрунця, нам придется встретиться с гауптштурмфюрером Харнаком, следователем гестапо. От него многое зависит. Он должен устроить тебя к коменданту. Это умный враг, и с ним тебе следует быть осторожной. Не забывай, — почувствовал, что краснеет, — мы, как говорится, помолвлены, поэтому…
— Это, Петрусь, мне уже известно, и ты можешь быть спокоен…
— Карл, а не Петрусь, — поправил он. — Я уже и сам забыл свое настоящее имя.
Катря покачала головой.
— Это для меня хуже всего… Карл… Но не могу же я сказать — Карлик…
Петро засмеялся. Глядя на него, рассмеялась и Катруся. Они смеялись долго и от всего сердца. И Петро почувствовал, как вдруг исчезла натянутость, которая так мучила его.
Спустя полчаса Катруся придирчиво осматривала его квартиру. Три комнаты, обставленные новой мебелью и устланные дорогими коврами, не произвели на нее впечатления.
— Мебели много, а пусто и неуютно.
Петро согласился. Да, пусто в его квартире и неуютно. А все потому, что не чувствуется заботливой женской руки…
— Но ведь тут живет какой-то буржуй Карл Кремер, — весело улыбнулся он, — и я нисколько не возражал бы, если бы советские войска выкинули его из этой квартиры.
Катруся успела до прихода Харнака накрыть на стол.
— Счастливчик этот Кремер!.. — полушутя-полусерьезно сказал гауптштурмфюрер, знакомясь с Катрусей. — Везет ему и в любви и в картах… — И он рассказал ей об успехах Петра в офицерском казино.
— А я и не знала, что мой жених — завзятый картежник, — ворчливо заметила Катруся. — Но все до поры до времени…
Этот намек на ее будущие права вызвал у мужчин прилив веселья и придал ужину интимную, почти семейную окраску. Видно, Петро был доволен этим — изредка бросал на Катрусю взгляды, в которых Харнак читал нежность и приязнь, а девушка — настороженность, тревогу и еще что-то непонятное, чего раньше никогда не замечала. Девушка объясняла это присутствием гестаповца. Не боится ли Петро, что она может выдать себя каким-нибудь неосторожным словом или жестом? Но зря он беспокоится! Катруся сразу раскусила этого гауптштурмфюрера и не попадется в ловушку.
У Харнака была замечательная память. Раз что-либо услышанное прочно откладывалось в его голове. Несмотря на то, что к концу ужина он был изрядно пьян, утром следующего дня мог повторить все сказанное Катрусей. Девушка действительно красивая, но она оставила гауптштурмфюрера равнодушным. Спокойная славянская красота не волновала его, ему нравилась красота резкая, яркая, которая щекотала бы нервы. А впрочем, вкусы Карла Кремера не касались Харнака, его интересовало другое. Выяснив, что девушка благонадежна, он рекомендовал ее коменданту железнодорожной станции.
От восьми до пяти Катря сидит в приемной коменданта и стучит на большой черной “олимпии”. От восьми до пяти — приказы и распоряжения, отчеты и письма, развернутые сведения и объяснительные записки. И разговоры вокруг. Факты, факты и факты… Море фактов, из которых следует отобрать и запомнить самые важные. Вначале Катруся растерялась. Печатание на немецком языке поглощало почти все внимание, а Заремба предупредил, что иная случайно услышанная фраза порою стоит нескольких донесений о прохождении эшелонов через узловую станцию.
Опыт приобретается со временем, и Катруся уже через три недели научилась отличать важные документы от тех, которые не имели особого значения. Всегда занятая и педантично аккуратная, она скоро завоевала полное доверие коменданта майора Шумахера. Он поручал Катре регулировать поток посетителей, направляя второстепенных к другим офицерам комендатуры. Это сразу открыло перед девушкой новые возможности.
— Господина лейтенанта интересуют паровозы для эшелонов с углем? Этим вопросом занимается гауптман Вендт. Пожалуйста, обратитесь к нему, кабинет номер три… Вы, господин майор, из девяносто третьей дивизии? Комендант примет вас немедленно. И вас, господин гауптман… А вы, господин обер-лейтенант, пожалуйста, немного подождите.
Довольно часто Катруся встречалась с “суженым”. Это, конечно, не могло никого удивлять. Они отправлялись в варьете или ресторан, и никто не мог подумать, что девушка, с таким обожанием глядящая на своего жениха, шепчет деловым тоном:
— Девяносто третью стрелковую дивизию перебросили из Бреста под Киев. Дальше — три эшелона танков. Станция назначения — Днепропетровск.
А на другой день от шести до семи:
“Тире, две точки… Тире, точка, тире… Тире, точка, тире… ДКК… ДКК 93458… 35472… 83925… 13679… 42367…” Шифровальщики переводят: “Из Бреста под Киев переброшена девяносто третья стрелковая дивизия…”
Выходили в эфир регулярно через день–два. От старой, громоздкой системы передачи информации пришлось отказаться: пока бумажка с зашифрованными данными попадала в партизанский отряд, проходило несколько дней, отчего часто пропадало главное качество сообщений Катруси — оперативность. Кроме того, в последнее время Дорошенко приходилось часто менять расположение отряда, что усложняло работу связных и вносило дополнительные трудности. Петро предложил перебросить радиста в город. Так Федько Галкин стал водителем черного “мерседеса” шефа фирмы. А от шести до семи он выстукивал:
“Тире, две точки… Тире, точка, тире… Тире, точка, тире… ДКК…”
Катря сидела на скамейке в парке. Лето подходило к концу, и пожелтелые листья каштанов начали опадать. Глаза ласкали лишь могучие зеленые кроны кленов и роскошные темно-красные георгины, несколько кустов которых посадили весной чьи-то добрые руки. Эта единственная клумба на весь захламленный и запущенный парк притягивала сюда стариков, которые могли позволить себе роскошь дышать свежим воздухом. Молодежь не рисковала появляться в парках: часто бывали облавы, парней и девушек эшелонами увозили в Германию.
Катруся имела надежные документы и не боялась облав. Она любила эту скамейку, на которой сиживала, еще когда была студенткой. Почему-то здесь быстро запоминались латинские термины и симптомы разных болезней. Сюда же, еще будучи гимназисткой, она пришла на первое свидание с Семеном Войтюком — юношей, которого очаровали ее глаза и каштановая коса с пышным розовым бантом. Он угощал Катрусю конфетами, а потом осмелился поцеловать в щеку — это так горько обидело девушку, что она заплакала; после этого, завидев Войтюка, переходила на другую сторону улицы…
Катря подставила лицо лучам солнца и мечтательно зажмурила глаза. Думала, что, если бы Петро вот так же несмело поцеловал ее?.. Должно быть, тоже заплакала бы, но не от обиды и смущения…
— Почему такая красивая фрейлейн тоскует в одиночестве? — услышала резкий голос. — Если фрейлейн скучает, мы готовы составить ей компанию!
Раскрыла глаза. Наглые взгляды из-под надвинутых на лоб офицерских фуражек. Два лейтенанта. Нализались и ищут приключений.
— Пойдем с нами, крошка, — сказал один из них — с длинным носом и бесцветным, туповатым лицом. — Может, у тебя есть такая же красивая подруга? Поужинаем, потанцуем…
Он присел рядом, взял Катрусю за руку. А она словно застыла, не может вырвать руку из его холодных, потных ладоней. Видимо, лейтенант понял это как согласие и похотливо произнес:
— У тебя, крошка, чудная фигурка.
— Уберите руки! — вскипела Катруся и резко поднялась. — Хам!
Она убежала раньше, чем немецкие офицеры успели опомниться.
— Какая наглость?! — воскликнул длинноносый. — Я ей задам!..
Он уже хотел броситься вдогонку за Катрусей, но второй удержал его:
— Черт с ней! Наверное, путается с кем-нибудь из высшего начальства, иначе бы она не посмела… Пойдем поищем других. Все равно одной нам мало…
У выхода из парка стояли со своими старомодными “пушками” на треногах два плохо одетых фотографа, ожидающих клиентов. Девушка не обратила внимания на их умоляющие взгляды. Пошла Сикстуской улицей: здесь жил Петро, и девушка надеялась встретить его.На углу стоял огромный грузовой автомобиль — настоящий дом на колесах. “Передвижная солдатская лавка”, — прочитала Катруся, проходя мимо машины. Неожиданно открылись дверцы, и оттуда выглянул человек в военном мундире.
— Они сейчас должны выйти в эфир, господин унтерштурмфюрер, — послышалось оттуда. — Обычно в это время всегда…
Дверцы за военным закрылись, но для Катруси и услышанного было достаточно. Вон дом на горе, где живет Петро… Теперь шестой час, через несколько минут начнет работать рация Галкина. А в “лавке на колесах” пеленгатор. Видимо, они уже обнаружили рацию и теперь подбираются к ней шаг за шагом; сегодня мышеловка может захлопнуться…
Катруся прибавила шагу. Если бы можно было, то побежала бы.
В квартире Петра прозвучал настойчивый звонок. Федько Галкин, уже приготовившийся к передаче, выдернул штепсель из розетки и сунул рацию в чемодан. Тревожные голоса в передней. Федько делал вид, будто так увлечен уборкой на письменном столе хозяина, что даже не сразу оглянулся, услышав скрип дверей. В дверях стояла Катруся. Раскрасневшаяся, взволнованная.
— Оказывается, это ты звонила, — сказал Федько с досадой. — А я уже бог знает что подумал…
— Еще несколько минут — и вы бы провалились… Возле почты пеленгатор!
— Какой пеленгатор? — растерянно спросил Галкин, хотя сразу все понял.
— “Какой пеленгатор”! — рассердилась Катря. — Гестаповский, наверно. Думаешь, они сидят сложа руки, когда под боком работает рация? — Увидев, как побледнел Галкин, сказала мягче: — Это нам наука…
В комнату вошел Петро.
— Спокойствие! — сказал он. — Федько, заведи машину! Еще неизвестно, как там у них… Едем на прогулку. — И он подхватил чемодан.
Черный “мерседес” миновал “передвижную лавку” и помчался на окраину. Карл Кремер ехал развлекаться…
Менцель вызвал к себе Харнака и начальника службы перехвата унтерштурмфюрера Винклера.
— Мне надоели эти постоянные неудачи! — с ходу закричал он на Винклера. — У нас под носом большевики связываются с центром, а вы, унтерштурмфюрер, никак не можете поймать их.
У Винклера покраснели уши от волнения и страха. Харнак злорадствовал. Этот золотушный унтерштурмфюрер с безбровым вытянутым лицом и хитрыми злыми глазами был ему глубоко антипатичен.
— Проворонить рацию, когда мы были от нее буквально в нескольких шагах! — подлил он масла в огонь. — Как они разгадали трюк с “солдатской лавкой”?..
Уши у Винклера уже стали пунцовыми. Черт побери этого гауптштурмфюрера! Сидел бы и молчал. Ведь он, Винклер, ничего не говорил, когда по вине Харнака из тюрьмы бежал опасный большевистский агент. Но у гауптштурмфюрера нашлась чья-то сильная рука, а за Винклера вряд ли кто-нибудь заступится. Даже будут рады спихнуть. На его место найдется много охотников: далеко от фронта, комфорт, деньги… Главное — дальше от русских, которые в последнее время стали так быстро наступать, что даже в штабе армии или фронта жутковато служить… Черт с ним, с Харнаком, он переживет его трепотню! Все стерпит, лишь бы остаться здесь, в городской квартире с теплой уборной и ванной.
— Разрешите доложить, штандартенфюрер, — сказал Винклер, ерзая на стуле, — у меня есть свежие данные.
— О которых мне уже известно несколько недель? — ехидно бросил Менцель. — Поймите же, наконец, Винклер, мне наплевать на все ваши данные, мне нужны не данные, а большевистская рация!
— Но ведь, штандартенфюрер…
— Давайте ваши данные, Винклер… — безнадежно махнул рукой Менцель.
Унтерштурмфюрер разложил на столе большую карту города и окрестных районов. Красным карандашом были обведены два квартала возле почтамта — сюда были нацелены стрелки, которые шли из нескольких пунктов радиоперехвата.
— Именно здесь, — ткнул пальцем в красный круг Винклер, — работала большевистская рация. Наши специалисты хорошо изучили “почерк” этого радиста.
— Я не люблю, когда вторично открывают Америку, Винклер, — буркнул Менцель. — Тем более что с Америкой мы в состоянии войны… — добавил и сам первый захохотал, довольный этой своей остротой.
Винклер угодливо захихикал, но Харнак даже не улыбнулся.
— Ну что там у вас? — зло спросил уязвленный Менцель.
— Наши специалисты хорошо изучили “почерк” радиста, — повторил Винклер. — Они утверждают, что передатчики, которые выходят в эфир два–три раза в неделю в этих районах, — показал на карте, — принадлежат ему. Он, например, имеет привычку делать паузу после позывных.
— Любопытно… — склонился над картой Менцель. — Это действительно любопытная новость, Винклер.
Харнак заметил, что у унтерштурмфюрера от радости начали шевелиться уши. “Как у собаки”, — подумал с омерзением, но любопытство превозмогло, и он тоже склонился над картой.
— Это, — объяснял Винклер, — шоссе, ведущее на восток. Передачи ведутся на отрезке в десять километров… Вот отсюда до этого леса… Здесь он подступает вплотную к дороге. Место выбрано очень удачно — в случае опасности легко скрыться.
— Вы говорите таким тоном, — недовольно буркнул Харнак, — словно восхищены ловкостью этого агента.
Винклер зло посмотрел на него.
— Этот радист насолил мне больше, чем кому бы то ни было, — огрызнулся он и продолжал: — Другое излюбленное его место — на магистрали, ведущей на юг. Вот на этом участке. Какой-нибудь системы в выборе места у него нет. Два раза подряд может работать на Восточном шоссе, потом переходит на Южное. Однажды его запеленговали и здесь, — показал на дорогу, которая вела на запад, — но больше в этом месте он почему-то не появлялся.
— Что вы скажете, Вилли? — спросил Менцель.
— Думаю, — опередил его с ответом Винклер, — радист располагает собственным транспортом. А это важное обстоятельство, так как частных машин в городе не так уж много.
— Почему вы так думаете? — спросил Харнак.
— Однажды чем-то напуганный радист прервал передачу, но уже через полчаса продолжал ее из другого места, километрах в десяти от прежнего. Преодолеть пешком такое расстояние за это время он, разумеется, не мог.
— А использование попутных машин вы не допускаете?
— Я не настаиваю на этой версии…
— А ведь вы, может быть, и правы, Винклер, — хлопнул ладонью но столу Менцель. — Мы обязаны учитывать все мелочи… Радиста надо ликвидировать. Это, — повысил тон, — первоочередная задача, и нам следует мобилизовать все силы… Для этого создадим оперативную группу, которую возглавит гауптштурмфюрер Харнак.
От неожиданности Харнак даже вздрогнул. Только этого ему не хватало!.. Влипнуть в такую передрягу!.. Ведь гоняться за большевистским агентом — все равно что с завязанными глазами ловить на рынке спекулянта. Мелкий и пошлый человек этот Менцель — никак не может простить ему то, что губернаторша заступилась за него. И это после всего того, что он, Харнак, сделал для этого остолопа в чине штандартенфюрера!
— Но ведь я ничего не смыслю в технике радиоперехвата, — попытался отвести от себя удар. — Только мешать буду унтерштурмфюреру.
— Почему же? — возразил Менцель. — Наоборот, вы ему очень поможете, планируя операции и принимая необходимые решения, исходя из его информации. Короче, — подсластил пилюлю, — я не вижу среди своих подчиненных ни одного человека, кроме вас, который мог бы справиться с этим заданием.
Харнак понял: решение окончательное и обжалованию не подлежит. Следовало по крайней мере сделать хорошую мину при плохой игре.
— В таком случае мне остается лишь поблагодарить вас, штандартенфюрер, за лестную оценку моих способностей. Однако я уверен, что господин Винклер выполнил бы задание лучше меня.
Сказал и посмотрел на унтерштурмфюрера — интересно, как тот отнесся к этим словам? С Винклером необходимо сейчас поддерживать наилучшие отношения — он может “информировать” так, что будешь ловить этого агента до последнего своего дня.
Менцель заморгал глазами. Сам черт не поймет этого Харнака — ведь понимает, какую свинью ему только что подложили, а держится так, словно получил в высшей степени почетное задание. Или он на самом деле так верит в свои силы? Впрочем, какое все это имеет значение? Важно лишь то, что он, Менцель, выиграет при всех обстоятельствах. Если Харнак сломает себе шею, это только подтвердит его отрицательное мнение о гауптштурмфюрере. Если же успешно завершит дело — это заслуга Менделя, который вовремя создал оперативную группу во главе с опытным сотрудником.
Что-что, а выгодно преподносить свои действия штандартенфюрер умеет!
Утром комендант дал Катрусе перепечатать совершенно секретное сообщение. Девушке достаточно было лишь взглянуть на него, чтобы представить себе исключительную важность документа. Она незаметно отпечатала не одну, как всегда, а две копии, спрятав вторую под кофточкой и швырнув смятые копирки в корзину.
Комендант тщательно сверил перепечатанное донесение с оригиналом, вызвал фельдфебеля Штеккера, который исполнял обязанности начальника канцелярии, и распорядился отправить сообщение секретной почтой.
— Это очень важно, — услышала Катруся, закрывая за собой дверь.
Стараясь ничем не выдавать своего волнения, девушка продолжала работу, но мысль о важном документе не давала ей покоя; казалось, спрятанная бумага обжигала грудь. Катруся с нетерпением ждала обеденного перерыва, чтобы, когда комендант и Штеккер уедут, позвонить Петру и условиться о свидании — он поймет, что у нее важное сообщение, и встретит ее. Когда, наконец, этот час настал, она вызвала машину для майора Шумахера, а сама озабоченно склонилась над бумагами, делая вид, что не успела выполнить срочную работу. Сейчас скрипнет дверь, через приемную пройдет фельдфебель Штеккер — седой мужчина с утомленным, морщинистым лицом. Остановится по обыкновению возле ее столика, справится о здоровье, немного пошутит и заторопится в столовую. Дверь скрипит, но шагов фельдфебеля не слышно. Катруся, не поднимая головы, закладывает в машинку листок чистой бумаги.
— Фрейлейн Кетхен, зайдите, пожалуйста, ко мне, — говорит Штеккер.
— К вам? — растерянно переспросила.
Фельдфебель стоял на пороге и как-то настороженно смотрел на нее. Вспомнилось, что и майор Шумахер, проходя через приемную, не улыбнулся ей приветливо, как обычно. Но не кажется ли все это ей? Ведь ничего удивительного нет в том, что фельдфебель позвал ее, — сколько раз так бывало… Успокаивает себя, а сама идет словно по узкой жерди, переброшенной через пропасть.
Пригласив Катрусю присесть, Штеккер вышел в приемную, запер входную дверь и вернулся в свой кабинет.
“Зачем это?” — хотела спросить его Катруся, но сдержалась. Фельдфебель присел на стул рядом и спросил:
— Фрейлейн Кетхен, где третий экземпляр оперативного сообщения?
Катруся почувствовала, как остановилось у нее сердце. Губы задрожали, в груди похолодело. И все же нашла в себе силы притвориться глубоко обиженной.
— Господин фельдфебель, разве можно так шутить?!. Я знаю, что такое секретные документы…
— Тем хуже для вас, раз вы понимаете, что такое секретные документы. — Штеккер вытащил из ящика стола тщательно разглаженные две копирки…
Катруся понимала — выхода нет, но все же барахталась:
— Вероятно, копирка слиплась… Я печатала, как было велено: два экземпляра.
— Я не эксперт, — улыбнулся фельдфебель, — и то вижу, что на одном из листков шрифт не такой четкий, как на другом.
— Не знаю, как это случилось… — растерянно произнесла Катруся после долгой паузы. Она понимала, что несет вздор, но не могла придумать ничего лучшего. Сейчас Штеккер позвонит по телефону, придут гестаповцы, сразу найдут эту бумажку, которая жжет и жжет, словно раскаленный уголь…
А если попробовать выбросить ее? Напрасно: останется вторая копирка. Они сразу заинтересуются ее знакомыми. И прежде всего Кремером. Боже мой, как она раньше не подумала об этом?! Ведь по просьбе Карла Кремера ее рекомендовали коменданту…
Сердце оборвалось. Катруся закрыла глаза. Она не жалела себя — ей уже не было страшно. Красными кругами запылали щеки. Глупая девчонка! Именно так и подумала о себе: “девчонка…”. Такое дело провалила из-за глупости и неосторожности. Сколько раз тебе говорили — нет в нашем деле мелочей, думай обо всем, думай над каждым шагом! А она бросила копирки в корзину и успокоилась.
“Необходимо предупредить Петра”, — подумала Катруся. Сейчас надо отвлечь внимание фельдфебеля. Потом три шага, и она в приемной. Остается закрыть дверь и накинуть крючок. Спастись она не сможет — Штеккер запер входную дверь, но позвонить Петру она успеет.
Катруся притворилась, что задыхается.
— Налейте мне воды, — попросила и, когда фельдфебель повернулся к ней спиной, бросилась к двери.
— Ничего не выйдет, фрейлейн Кетхен, — остановил ее Штеккер. — Крючок держится на честном слове…
Девушка едва не расплакалась. Прикусив губу, она с ненавистью смотрела на фельдфебеля.
— Что вы от меня хотите?!.
Вместо ответа тот смял вторую копирку, бросил в пепельницу и зажег. Это было так неожиданно, что Катруся окончательно растерялась. Ничего не понимая, смотрела, как извивалась в огне черная бумага.
Погас огонь, на дне пепельницы остался тонкий слой серого пепла. Штеккер сдул его в окно и сказал:
— Я хотел бы, чтобы вы были осторожнее, фрейлейн Кетхен, и не допускали больше подобных ошибок.
Девушка молчала. Что это? Дешевая провокация или предупреждение друга? Ответа она не находила…
— Так вот, подумайте над этим, а я пообедаю, — улыбнулся Штеккер и медленно направился к выходу.
— Кто вы?! — промолвила Катруся чужим, хриплым голосом.
— Фельдфебель Штеккер, — повернул тот седую голову.
— Не то… Я хотела спросить: кто вы?.. Ну, почему вы так поступили?..
— А вы как думаете?
— Не знаю, что и думать…
— А вы подумайте. Иногда это бывает очень полезно…
И вышел.
Катруся заложила чистый лист бумаги в машинку и долго сидела неподвижно. Она знала лишь одно — надо посоветоваться с Петром. Если это и провокация, лишняя встреча с ним ничего не меняет — ведь об их отношениях все равно знают в гестапо. Позвонила и условилась встретиться с Петром сразу после работы.
Поняв, что с девушкой что-то приключилось, Петро решил выехать ей навстречу. Выслушал взволнованный рассказ Катри и сказал Галкину:
— Поедем-ка, Федя, за город. Только не спеши — думать будем…
Когда миновали околицу, Петро попросил Катрусю:
— Дай мне ту бумажку.
Покраснев от смущения, Катруся отвернулась, извлекла из-за лифа листок бумаги и дала его Кирилюку.
— Ты уверена, что это не фальшивка? — спросил он, внимательно прочитав копию донесения.
Девушка подумала и решительно произнесла:
— Нет, не фальшивка. Во-первых, тут подтверждаются кое-какие уже известные нам факты — например, насчет передислокации пятьдесят седьмого танкового корпуса в район Одессы. Совпадают также данные о количестве паровозов и вагонов на нашем узле. Они же не знают, что нам известно, а что — нет, и в чем-то непременно ошиблись, если бы сфабриковали фальшивку.
— Логично, — сказал Петро задумчиво. — Итак, документ не фальшивый. Однако стоит ли передавать такие сведений, если это может привести к провалу одного–двух наших разведчиков?
— Они же могут потом все переиначить, — отозвался Галкин. — Мы передадим, что пятьдесят седьмой корпус под Одессой, а он уже будет где-нибудь в Прибалтике…
— Вряд ли, — возразила Катруся. — Подумай сам, легко ли перебросить целый танковый корпус с одного места на другое!
— Вот! Теперь мы подошли к главному, — сказал Петро. — Стало быть, если документ не фальшивый, гестапо не было никакого смысла подсовывать его нам. Наоборот, если бы они узнали, что эти сведения попали в наши руки, то обязаны были бы…
— Тут же взять нас! — подхватил Галкин.
— Правильно, — сказал Петро. — Версию насчет фальшивки отбрасываем. Теперь расскажи нам, Катруся, про этого фельдфебеля Штеккера.
Что могла рассказать Катруся? Вообще-то Штеккер — человек замкнутый, но по отношению к ней добр и внимателен. Однако при всем том она и думать, конечно, не могла, что он так поведет себя во время их последнего разговора… И девушка по просьбе Петра снова во всех подробностях воспроизвела этот разговор.
— Трудно гадать, — вздохнул Петро, — но, похоже, имеем дело с человеком порядочным, а может быть, даже и с… Как он сказал тебе на прощание? Что думать иногда бывает полезно?.. Не поняла литы это как намек?
— Я тогда ничего не поняла, — откровенно призналась Катря.
— Что ж, подведем итог, — сказал Петро. — Фельдфебель, который обязан охранять военную тайну, видит: кто-то сделал лишнюю копию с важнейшего документа. Хорошо, допустим, это не агент гестапо, выслеживающий Катрусю. Но как должен был бы поступить в таком случае любой гитлеровец? Конечно же, немедленно сообщить своему непосредственному начальнику, за что получают благодарность или даже награду. Так?..
— Безусловно, — подтвердил Галкин. — Между прочим, мы уже на десятом километре. Поедем дальше?
— А бензина хватит?
— Полный бак.
— Прекрасно, тогда едем дальше. Однако фельдфебель не только отказался от награды, но и ступил на очень опасный путь… Если бы стало известно о его проступке, Штеккера судил бы военный трибунал. А там разговор короткий — расстрел. Фельдфебель — человек опытный и умный — не мог не знать этого. И все же не выдал Катрусю. Выходит, он…
— Порядочный человек, — закончила Катруся.
— Или…
— Не верю я этому, — энергично замотал головой Галкин. — Сейчас вы скажете — коммунист. Что-то не попадались мне такие…
— Значит, тебе просто не повезло. Нельзя стричь всех под одну гребенку. Тебе, Катрунця, придется поговорить с фельдфебелем… Хуже не будет, а выиграть можем много. А теперь поехали назад. Завтра выход в эфир, да и хлопцы Дорошенко будут нас ждать. Заремба говорил, должны передать в город взрывчатку.
Разговор Катруси со Штеккером произошел на другой день и снова во время обеденного перерыва. Когда уехал комендант, девушка заглянула в комнату фельдфебеля. Он стоял, опираясь руками о стол, и разглядывал последние телеграммы. Катруся видела: их принес ефрейтор из пункта связи как раз перед обедом.
Штеккер с любопытством поглядел на девушку.
— Заходите и… — Оборвав фразу, он произнес: — Я вас слушаю.
— Мне хотелось бы, если господин фельдфебель не возражает, продолжить наш вчерашний разговор…
— Фрейлейн заперла входную дверь? — спросил Штеккер и в ответ на ее утвердительный жест шутливо заметил: — В крайнем случае нас могут заподозрить в любовных шашнях, а в такие дела СД редко сует нос.
— Что вы подумали вчера обо мне? — спросила Катруся.
— Что вы храбрая девушка, но весьма неопытная…
— Значит, вы догадались, кто я… и для чего мне понадобилась копия?
— Если скажете, буду знать, — лукаво усмехнулся Штеккер.
— Мы стоим сейчас по разные стороны баррикады, — начала Катруся несколько патетически, совсем не так, как собиралась. Покраснела и пошла напролом: — Вы — гитлеровский солдат, я — советская девушка. Нас разъединяет пропасть, но ведь каждый порядочный человек — а вы мне представляетесь порядочным человеком, господин Штеккер, — должен бороться с фашизмом.
Фельдфебель обошел вокруг стола, стал напротив девушки. Он хотел что-то сказать, но Катруся с горячностью продолжала:
— Каждый человек, я еще раз повторяю это, если в нем есть хоть капля совести, обязан бороться с фашизмом!
Штеккер решительным жестом остановил ее.
— А откуда ты взяла, — спросил, — что мы стоим по разные стороны баррикады? Да я стоял на твоей стороне, когда тебя еще на свете не было!..
Он взял ошеломленную Катрусю за руку, подвел к столу и усадил. Потом сел сам и начал спокойно и медленно, словно объясняя урок:
— Ты думаешь, в Германии все подряд фашисты? Ваша молодежь склонна именно так думать. Мол, если Гитлер захватил в Германии власть — значит, там не осталось больше честных людей. Правда, нацисты одурманили головы многим, но есть еще люди, которые продолжают борьбу. Мы боремся с фашизмом и никогда не склоним головы. Видишь, — показал на телеграммы, — от них многое зависит. Ежедневно десятки требований, распоряжений, указаний. Комендант приказывает, я выполняю. А выполнять можно по-разному: можно отправить эшелон с солдатами сегодня, а можно и через несколько дней. Можно загнать на глухую станцию состав с бензином и разыскивать его две недели. Все можно, фрейлейн Кетхен. Пусть это капля, но ведь, говорят, и капля камень долбит…
— Никогда не думала, что у нас будет такой разговор, товарищ Штеккер, — сказала Катруся. — Хотите работать с нами?
— Сегодня я весь день ждал этого предложения! — воскликнул фельдфебель. — Был уверен, вы не прейдете мимо меня. После того что произошло, вы должны были найти со мной общий язык.
— И нашли! — радостно сказала Катруся.
В тот самый час, когда Катруся нашла, наконец, общий язык со Штеккером, Галкин зашифровал данные секретной сводки коменданта железнодорожного узла. Закончив работу, позвонил в магазин. Петро ответил, что ждет его, и скоро блестящий черный “мерседес” уже отражался в зеркальных стеклах витрин роскошного магазина на улице Капуцинов.
Петро вышел из магазина. Шагал, почти не обращая внимания на лысого пожилого приказчика, который, согнувшись, семенил за хозяином. Даже внешний вид хозяина магазина свидетельствовал о процветании фирмы. В модном сером костюме, в велюровой шляпе и с драгоценным перстнем на пальце, он, бесспорно, воплощал коммерческий талант и финансовую респектабельность. Остановился возле лимузина, бросив пренебрежительный взгляд на приказчика. Со стороны можно было подумать, что глава фирмы отдает какие-то распоряжения — такой надменно-скучающий вид был у него. В действительности же Петро говорил:
— Так вы, Михайло Андреевич, дорогуша, дождитесь Катруси. Она позвонит или зайдет в магазин. А вечером, умоляю, позвоните мне, ибо я могу умереть от волнения…
— Вы человек молодой и до смерти вам ой как далеко! — ответил Фостяк. — Но чего не сделаешь для Карла Кремера! Позвоню, непременно позвоню, будьте спокойны.
На городской заставе дежурил усиленный эсэсовский патруль. Документы проверял оберштурмфюрер СС. Он долго разглядывал, чуть ли не обнюхивал документы Петра, заглянул в машину и только после этого приказал пропустить.
— Не нравится мне этот патруль, — сказал Галкин, когда тронулись. — В этом направлении больше ездить не будем. Сегодня в последний раз.
Петро согласился с Федьком. Действительно, этот эсэсовец насторожил его. Особенно не понравилось Петру, что начальник патруля сделал в своем блокноте какую-то заметку — уж не записал ли он номер машины?..
Галкин увеличил скорость — до выхода в эфир осталось немного времени, а предстояло покрыть еще километров двадцать. Там, около шоссе, густая рощица с удобным съездом и выездом. Это тем более удобно, поскольку далеко в лес забираться некогда — до наступления сумерек еще нужно успеть добраться до леса, где их будут ждать партизаны.
Стояла золотая осень. Конец сентября, а дни теплые, как летом. Деревья еще зеленые — кое-где листва тронута желтой и красной красками. Воздух прозрачен. В природе покой, будто нет ни самолетов, которые только что прошли в вышине куда-то на запад, ни колонн танков с крестами, поднявших тучи пыли на соседнем проселке. Так и кажется, что всюду царит тишина, и единственный хищник — это ястреб, который кружит над рощей.
Галкин остановился на пригорке, отсюда хорошо было видно шоссе. Убедившись, что на магистрали никого нет, свернул в молодой лес, прижавшийся вплотную к дороге. Федько забросил на дерево антенну, начал настраивать рацию.
“Тире, точка, точка… Тире, точка, тире… Тире, точка, тире… ДКК”.
Петро, укрывшись за ветвистым кустом, наблюдал за шоссе. Ничего не видно — ни машин, ни возов. Совсем спокойно, лишь над головой пташка какая-то попискивает.
Галкин свистнул в знак того, что передача окончена и можно возвращаться домой. Но Петро не велел заводить машину: справа на шоссе, в километре от них, появилась какая-то черная точка. Потом донесся гул мотора. “Переждем”, — решил он. Машина шла не очень быстро для легковой — километров шестьдесят-семьдесят в час. Но когда подошла на сравнительно близкое расстояние, Петро увидел, что это “хорх”. Откуда взялась такая машина? Не иначе военная. Действительно, рядом с шофером сидел человек в офицерской фуражке. Однако когда “хорх” поравнялся с ним, Петро узнал в военном Харнака. Да, не могло быть никаких сомнений: это гауптштурмфюрер. На заднем сиденье расположились военные, которых Кирилюк не знал.
“Что он тут делает?” — подумал Петро, и вдруг его осенило: да ведь это Харнак охотится за ними!.. Вот почему и усилен был наряд эсэсовцев на заставе, вот почему шныряет этот “хорх” на дороге. Галкин прав: на этом шоссе в ближайшее время появляться нельзя.
“Хорх” исчез за поворотом. Галкин вывел машину на просеку. Еще раз осмотрелись и выскочили на шоссе. Поехали в противоположную от “хорха” сторону. Вдруг Федько встревоженно свистнул:
— Посмотрите назад! По-моему, тот самый “хорх”…
Петро оглянулся. Галкин не ошибся: мощный “хорх” шел за ними.
— Быстрее, Федько! — крикнул Петро. — Они не должны догнать нас!
Галкина не надо было подгонять — стрелка спидометра уже приближалась к стокилометровой отметке. Федько наклонился вперед, стиснув зубы и крепко сжимая руль. На поворотах не снижал скорости, и машину заносило.
Петро оглянулся. Расстояние между ними уменьшалось — “хорх” был уже метрах в трехстах. Петро представил себе, как там сейчас приготовили оружие, а Харнак ругается сквозь зубы…
Да, у них с Федьком одна надежда — скорость. Видимо, Харнак патрулировал на шоссе и, получив сообщение, что рация вышла в эфир, решил занять позицию около леса. “Хорх” миновал место их стоянки, но примерно километра через два, когда лес кончился, повернул обратно. И тут-то гестаповцы заметили выехавшую из леса машину и пошли за ней вдогонку.
Теперь — скорость! Обнаружив Петра в “мерседесе”, Харнак, конечно, удивится, но машину непременно обыщет. Можно, правда, незаметно выбросить рацию. А что потом? Братья Шиши вряд ли продадут им другой аппарат, даже за доллары. Но дело не только в этом — пусть не найдут рацию, — все равно подозрение останется, а это равносильно провалу.
А “хорх” постепенно догоняет их. Давай, Федько, дорогой, теперь все зависит от тебя!..
Впереди крутой поворот. Галкин срезал его так, что у Петра сердце оборвалось: еще одно мгновенье — и “мерседес” полетел бы вверх колесами в кювет. Федько вырвал машину уже с обочины и бросил ее на крутой подъем так, что мотор едва не задохнулся — лишь застонал, а потом заревел еще злобнее, набирая скорость.
На этом повороте Федько выиграл у “хорха” добрую сотню метров. Дальше шоссе было почти прямое, лишь с крутыми спусками и подъемами, и здесь “хорх” имел явное преимущество. Расстояние сокращалось метр за метром: триста, двести семьдесят, двести сорок…
— Нам осталось не больше пяти километров, Федько, — сказал Петро. — Там пойдет проселок, дорога сухая, мы ударим им в лицо такой пылью, что они вынуждены будут отстать.Галкин не ответил. Да и что мог сказать, если и без того жал на всю железку — стрелка спидометра, дрожа, остановилась у последней цифры на щитке.
Раздались выстрелы. Это хорошо: значит, нервы у них не выдержали. На таком расстоянии угодить в “мерседес” может лишь шальная пуля. А то, что они высунулись по пояс из окна, сразу же отразится на скорости их машины. Поняв это, гестаповцы прекратили стрельбу. Но Галкин успел выиграть еще полсотни метров. Преследователи не знают, что до поворота на проселок осталось не так уж и много. Два километра, полтора… Вот за тем пригорком свернуть в лес… Только бы не подвела машина…
Федько не рискнул на большой скорости съезжать на проселок: глупо бы было теперь, когда их шансы так возросли, опрокинуться или повредить машину. В двухстах метрах от съезда он начал тормозить. “Хорх” уже почти догнал их, и офицер в черном мундире высунулся с пистолетом в окно. Но тут Галкин проскочил через кювет в лес, сразу же подняв за собой густую желтую тучу, которая скрыла их машину, как дымовой завесой.
Позади раздавались выстрелы, а “мерседес” уже мчался лесным проселком, снова набирая скорость. Семьдесят–восемьдесят километров — для такой дороги это даже слишком много… Машину кидало на выбоинах, железо стонало и скрипело…
Кончился лес, и проселочная дорога начала петлять меж кукурузных и картофельных полей.
— Только бы не наскочить на гвоздь, — буркнул Галкин, выруливая на дорогу, которая вела к темневшему вдалеке лесу.
Петро жадно всматривался в эту темную полосу на горизонте. Там ждали их партизаны. Как бы не проворонить их!.. Кто-то из ребят должен стоять с телегой на обочине дороги — будто треснула ось.
Лес сразу начался густой и темный. Проселок узкий, не накатанный, “мерседес” аж загудел на выбоинах. Пришлось немного сбавить скорость.
Пошли повороты. Галкин — как это ему только удавалось? — творил чудеса, проскакивая между деревьями. Наконец показалась телега. С нее замахали руками. Галкин затормозил так резко, что автомобиль пошел юзом, задел бампером телегу и опрокинул ее. Петро выскочил из машины, побежал навстречу выскочившим из-за кустов парням с автоматами.
— Ложись! — закричал. — Ложись, сейчас здесь будут гестаповцы!
Партизаны сразу же исчезли в кустах. Последним бежал Галкин. Вдруг кто-то выскочил из-за дерева, потянул Петра за руку, и оба скатились в канаву.
Рев мотора заполнил лес. Из-за поворота вылетел “хорх”. Завизжали тормоза. Харнак бросился к “мерседесу”. За ним бежали еще четверо с автоматами в руках. Обнаружив, что “мерседес” пуст, гауптштурмфюрер громко выругался.
— Они не могли далеко убежать! — крикнул он и побежал к кустам, где притаились партизаны.
Человек, лежавший рядом с Петром, поднял автомат. Это был Богдан. Петро не поверил своим глазам, хотя и мечтал об этой встрече и надеялся на нее.
“Не стреляй, — хотел предупредить. — Надо взять живыми!” Но не успел: автомат затрясся, выплевывая огонь, и Харнак упал лицом в траву. Защелкали еще автоматы, и те четверо возле “хорха”, бросив оружие, подняли руки вверх. Из-за телеги вышли двое парней с автоматами и аккуратно подобрали брошенное эсэсовцами оружие.
Богдан вскочил, побежал к пленным. Вдруг раздался выстрел. Он бросился на землю. Пуля отколола щепку от сосны над самой головой Петра. Богдан лежа дал короткую очередь из автомата, затем кинулся в сторону, где лежал Харнак. Вновь тишину расколол пистолетный выстрел. Однако Богдану на какой-то миг раньше удалось прикладом отвести руку гауптштурмфюрера. Сел на Харнака, вывернул ему руки, передохнув, поднял его за воротник.
— Добрый день, герр гауптштурмфюрер, — сказал. — Никогда не думал, что вот так нам придется встретиться…
Харнак затравленным волком смотрел на партизан, которые выходили на поляну. Увидев среди них Петра, удивленно замигал глазами.
— Ничего не понимаю, — спросил, — а вы как попали сюда? Где вас взяли?
Богдан ухмыльнулся.
— Как погляжу, здесь собралась тесная компания старых знакомых. Приятная встреча, не правда ли, герр гауптштурмфюрер? Не хватает лишь кофе…
Он подошел к Петру. Они крепко обнялись.
— Как я рад… — прошептал Петро, но не смог продолжать — к горлу подкатывался клубок.
Харнак испуганно смотрел на него.
— Кремер, неужели вы?..
— Неужели вы еще не поняли?
— Да ведь сам губернатор… — начал Харнак, но безнадежно махнул рукой. — Ловко же вы нас провели!..
— Отведите его! — приказал Богдан партизанам и объяснил Петру: — Дорошенко назначил меня старшим… — Он улыбнулся, явно гордясь оказанным ему в отряде доверием и уважением. — Берегите гауптштурмфюрера как зеницу ока, — добавил. — Это важная птица!
Назад: Глава четвертая В Берлине
Дальше: Глава шестая Час испытаний
