Разговор с зеркалом
Начнем сверху.
В сильный ветер не выходи: останешься без шевелюры, без ресниц и без зубов.
Тоскливые серые глаза. Длинный нос.
Круглое толстое лицо – загадка природы: у папы и мамы продолговатые.
Обидчив – это все, что осталось от чувства собственного достоинства.
Давно неостроумен.
Юмор покрывает трагедию, как плесень.
Все борются с плесенью, хотя надо бороться с сыростью.
Оттого что молчалив в обществе, стал разговорчив наедине с собой.
Кое-что себе сообщит и тут же весело хохочет.
Оттого что уделяет много внимания внутреннему и международному положению, стал неряшлив, глаза потухли, руки дрожат.
Что-то скажет – хорошо, что не слышали.
Что-то сделает – хорошо, что не видели.
В кино ему, видите ли, неинтересно.
В театре перестал получать информацию от бесчисленных «Трех сестер».
Телевизор заставляет гулять в любую погоду.
Перестал искать преданность в ресторанах, решил остановиться на тех четверых, что с детства.
Получает удовольствие от выпивки, хотя умом против.
Так же, как и против женщин, – умом.
Считает: то и другое – от однообразной застройки в новых районах.
Давно не танцевал.
Перестал радоваться встрече с родственниками.
Начал нести чепуху со ста граммов.
Давно не танцевал. Так и не стал начитанным.
Так и не слывет энциклопедически образованным.
Не раскусил Скрябина.
Скрывает тоску во время Баха.
Уже не делает вид, что понимает в живописи.
Понял, что главное – это зимнее пальто.
Купил магнитофон, чтобы перестать о нем мечтать.
Для скоротания пешего времени представляет себя секретарем ООН или крепостным помещиком 1843 года.
Хотя тяги к земле не чувствует.
Пугает грязь в дождь и дождь в грязь.
Французско-английского не знает, так что можно не беспокоиться.
Место это любит.
Считает, что не место красит людей, а люди его красят.
Хочется, чтоб кто-то сказал: «Ты нам нужен. Не только ты в долгу перед нами, но и мы в долгу перед тобой, и защитим, и не дадим тебе плохо умереть».
Любит дождь.
В дождь и ветер кажется себе мужественным в плаще на улице.
Давно не танцевал.
Неожиданно заметил, что время идет медленно, а жизнь проходит быстро.
Профессия сатирика наложила отпечаток на поведение: часто останавливается и круто оборачивается.
Одет в серое, глаза серые, на сером незаметен.
Очень хочет участвовать в общественной жизни не только в качестве дружинника.
Хочет тоже встречать мэра Ливерпуля и показывать ему город, интересуется, кто подбирает группу встречающих.
Также хотел бы сделать доклад о международном и внутреннем положении, опираясь на слухи и догадки.
Кажется, стал понимать, почему отсутствие мыслей, неясность выражений и плохая дикция вызывают такое большое желание встретиться с аудиторией.
Считает, что догадываемость зрителей, их читаемость между строк выросли настолько, что сатирика создает зал, и так внушит невиновному, что он разоблачитель и копает под устои, что тот, бедный, дико трусит от своего бесстрашия, льстиво смотрит в РИК, страшно дружит с РОВД, УВД, ДНД, лишь бы не выписали, лишь бы продукты отпускали.
Ах ты, мой маленький, назвали сатириком несведущие люди явно за то, что два-три раза искал логику, один раз усомнился и раз пять играл умом.
А ты помнишь два-три острых вопроса министру?
И на твои мелкие, замеченные на улице недостатки он рассказал о таких безобразиях, что волосы дыбом.
Ты и заткнулся, любитель, от ответа профессионала, ибо дураков уже, к сожалению, нет и новое поколение умнее тебя.
И можно подобрать для своей карьеры и науку, и практику, и результаты строгих экспериментов.
Потому ты и не сатирик, а юморист.
Юмористус вульгарис. В неволе прекрасно размножается.
Рацион: сто грамм хлеба, сто грамм мяса, сто грамм водки, пол-литра воды, десять капель валидола.
Днем сидит неподвижно.
Ночью дико хохочет и якобы видит в темноте.
Что видит – никто не знает.
