Счастливый день
От развалин Биби-ханым выкатили за город: решил навестить обсерваторию Улугбека. Мне хотелось еще раз прикоснуться к мраморным плитам древнего секстанта, равного которому по величине не знал мир. Въехали на холм Кухек, миновав чайхану, построенную для посетителей, и выключили мотор прямо перед новым, облицованным разноцветными изразцами строением — футляром над сохранившейся подземной частью обсерватории, — вошли и перенесли на пять веков назад…
Вниз, в полумрак высеченной в скале траншеи, уходят два ряда каменных ступеней. Меж них из глубины взлетают дуги гигантского, поставленного по меридиану секстанта. Наблюдая прохождение звезд над этими дугами, кутаясь в теплый халат от подземной сырости по ночам, со ступеньки на ступеньку поднимался тут Улугбек — внук Тимура, наследник его империи, мыслитель и астроном, о котором вскоре после его трагической смерти Алишер Навои писал: «Улугбек протянул руку к наукам и добился многого. Перед его глазами небо стало близким и опустилось вниз».
Тебе будет легко представить, какова была мировая слава Улугбека, если скажу, что на европейских гравюрах XVII века, окруженный шестью крупнейшими астрономами мира, рядом с Птолемеем, Коперником и Тихо Браге, на почетном месте — по правую руку Урании, музы астрономов, — восседает за круглым столом мирза Улугбек. Самая известная из его работ: «Зидж-и-Гурагани» — астрономические таблицы и каталог звезд, более точный, чем европейские каталоги сто лет спустя. «Величайшим наблюдателем» называл Улугбека Лаплас.
В медресе, основанном Улугбеком, молодых людей обучали, кроме богословия, светским наукам — истории, географии и, конечно, астрономии. Трудно поверить (сказано, будто сегодня), однако слова принадлежат Улугбеку: «Религии рассеиваются как туман, царства разрушаются, но труды ученых остаются на вечные времена».
Ты понимаешь, что мусульмане-фанатики ненавидели его столь же неистово, как католические фанатики ненавидели Галилея. Однако Улугбек был царем, внуком Тимура, воинствующее духовенство не могло ни сжечь его, как Джордано Бруно, ни заставить всенародно отречься от взглядов, как Галилея. Оно воспользовалось Абдул Лятифом, сыном Улугбека, домогавшимся власти. Народное предание гласило, что Улугбек был обезглавлен наемными убийцами, подосланными сыном.
Долгое время доподлинно не было известно, правда ли, что убийца отрубил ему голову, или это был слух, создание народной фантазии. Чтобы узнать, так ли, ученые, вскрывая гробницу Тимура, вскрыли и гробницу Улугбека.
Волнующая была минута: вокруг, обнажив головы, столпились ученые — русские и узбеки. Когда в немой тишине подняли крышку гроба и все увидели отрубленную голову с перебитыми шейными позвонками, многие отвернулись, чтобы смахнуть с глаз невольно выступившие слезы: в это мгновение все остро почувствовали живую связь настоящего с прошлым.
При вскрытии гробницы Улугбека, кстати говоря, присутствовал Алексей Козловский, подробно мне все рассказавший. Именно в этот день окончательно созрел у него замысел оперы «Улугбек», он засел за нее, и премьера состоялась в Ташкенте еще в дни войны.
«Счастливый день! Закончена постройка медресе! И сын вернулся…» — так начинается одна из лучших арий Улугбека. Примирение с сыном наполняет сердце Улугбека радостью, однако мы, сидящие на спектакле, знаем, что раскаянье сына лицемерный ход, что назавтра он станет отцеубийцей, и светлая, мажорная музыка этой арии для нас окрашивается глубочайшим трагизмом.
7 мая. Бухара.
Шоссе проходит по густонаселенному району. Всюду «голосующие». Если бы ты знала, как легко, едучи в машине, стать равнодушным! На хороших участках едем со скоростью сто десять — сто двадцать километров, но попадались и разбитые участки, где делали всего дваддцать-тридцать километров. Значит, чтобы успеть до вечера в Бухару, надо спешить, а тут голосуют…
У них свои дела: на базар, с базара привезти домой продукты, съездить в гости, может, и на свидание… А эта «Волга» — пес ее возьми! — проносится мимо, и едущим плевать на тебя! Поднял руку, а они мимо! И ведь машина-то пустая!.. Сколько нелестных слов небось несется нам вслед.
Но ведь, может быть, на самом деле нужда, несчастье: ребенок заболел, надо съездить за доктором… Мало ли что! Да и любовь: не попадешь вовремя — вся жизнь пойдет иначе!
Старик в пестром халате поднял руку.
— Арип! Ну хоть старика возьмем!
Берем, старик молчит, надулся, не в своей тарелке — видит, что чужие: едет, так и не сказал — куда и зачем. Довозим, высаживаем, к нам устремляется целая толпа, удираем, Арип ворчит:
— Машину надо беречь. При полной нагрузке через два-три дня начнут лопаться баллоны. Нам далеко, где им понять?
И уже перед нами город Навои…
О Навои! — вот мира существо!
Неверность и жестокость — суть его.
Будь верным, но о верности забудь.
Коль хочешь быть богатым, бедным будь.
Из глубины веков звучит голос поэта, в невзгодах подбадривает тебя… Но когда ты счастлив такой удачной, такой полной и разнообразной поездкой, как эта, и попадаешь в нынешний Навои, по сути дела, в новый город («Поедете мимо Навои — не поленитесь свернуть с шоссе, не пожалеете», — напутствовали меня в Ташкенте), тогда на язык приходят совсем другие его строки:
Пусть онемеет у того язык,
Кто постоянно порицать привык!
Действительно, есть чем восхититься: в городе — кварталы новых, разноцветных, великолепных домов. Построенные в современном стиле — синие, красные, желтые, зеленые (не целиком, а с цветными поясами) — дома эти, наверно, понравились бы Маяковскому, с ними смело можно входить в коммунистическое «далёко».
Покидая Навои, мы увидели в стороне от шоссе гигант энергетики — завод, обросший мачтами высокого напряжения так густо, как обрастает опятами пень. Но вот и это ушло, уплыло назад, степь, ветер, солончаки…
Из головы не уходит драматическая судьба Навои. Его ближайший друг султан Хусейн Байкара был вынужден изгнать его из Герата: такова была сила мусульманских улемов и шейхов. Легенда, очень похожая на правду, повествует, что перед тем, как Навои под бой барабана ушел в изгнание, последнюю ночь султан Хусейн и Навои, расставаясь, провели в задушевной беседе.
Да и в наши дни сила духовных владык в некоторых мусульманских государствах, с которыми мы соседствуем, так велика, что трудно даже представить. Впрочем, и у нас, в не такие уж далекие времена, я был невольным свидетелем того, какую власть над мусульманами имеет шейх.
Случилось, правда, это не здесь, не в Средней Азии, а на Северном Кавказе, но вполне могло быть и тут.
