Было это году что-нибудь в тридцать шестом. В ташкентском цирке гастролировал американский клоун с группой дрессированных енотов-полоскунов. На манеже около вигвама горел костерок. Помешивая искусственные угли, клоун играл на индейской дудке. Из вигвама появлялись полоскуны — американские зверьки, похожие и на медведей и на барсуков. Есть в них и что-то человеческое. Они вытаскивали воду из колодца (похожий номер видел потом в театре Дурова), выливали ее в корыто, стирали и полоскали белье, развешивали сушить. Лесная идиллия завершалась дружеским ужином, в котором принимали участие клоун и полоскуны.

В разгар сезона у клоуна — человека немолодого и потрепанного жизнью — случился инфаркт. И он, окруженный врачами и сестрами в своем маленьком цирковом вагончике, оклеенном афишами (перевозить в больницу оказалось поздно), потребовал нотариуса. Его история вырисовалась из завещания и из рассказов циркового врача, который подружился с клоуном в последние его дни.

Клоун (тогда еще он не был клоуном) жил в Нью-Йорке, пробовал свои силы в журналистике и любил одну женщину. Он был счастлив, больше, чем счастлив, пока однажды не наткнулся на ложь. Уличенная во лжи, она искала примирения, но сознаваться не желала ни в чем, а он требовал правды, только правды, готовый все простить, все позабыть. Правды не добился, примириться с ложью значило растоптать свою любовь, этого он не мог.

История банальная: одни мужчины в таких случаях в порыве отчаяния кончают самоубийством, другие льют слезы, пока не утешатся, третьи, чтобы быстрей вырвать из себя чувство опустошенности и тоски, пускаются во все тяжкие, выбивают клин клином, заводят сомнительные романы.

Герой этой истории сделал то, на что до него не решался никто. Испытав на себе всю удушающую силу лжи, он не захотел больше жить в том мире, где ему самому приходилось лгать людям даже по роду профессии, и бежал от лжи, из Манхэттена к индейским племенам, в резервацию, решил жить с ними, их жизнью, потому что у них были правда и благородство.

Несколько лет провел он среди индейцев. Всякое несчастье было общим несчастьем, и удача — общей удачей, и он носил индейское имя Уа-Ша-Куон-Азин, что значит «Тот, кто ходит ночью». Он ходил ночью, потому что его мучила тоска: не только по женщине, но и по шумным городам. И однажды совет вождей решил, что белый человек должен вернуться к своим. На прощание индейцы подарили ему ручных енотов-полоскунов — «младших братьев», которых он сам выкормил и научил разным фокусам.

Покидая лесную долину, предоставившую ему приют в трудный час жизни, «Тот, кто ходит ночью» дал своим братьям-индейцам священную клятву, умирая — где бы ни был, — выпустить «младших братьев» на волю в леса. И вот он умирал вдали от родной земли, не успев выполнить клятву, и в завещании просил сделать это советских людей: выпустить енотов-полоскунов в подходящие леса.

Когда его похоронили, столкнулись две точки зрения. Одни говорили, что выбрасывать (по сути дела, в мусорную корзину) превосходный цирковой номер бессмысленно, нужно, наоборот, поручить одному из молодых дрессировщиков, как в эстафете, «перехватить» номер, сохранить.

— Да и кроме того, — говорили они, — ручные еноты погибнут в лесу! Ведь они не привыкли к жизни в диких условиях! Не умеют добывать себе пищу! Не скрываются от опасностей!

Другие, поскольку дело касалось иностранного подданного, боясь, как бы за границей не было нежелательных откликов, настаивали, чтобы завещание было выполнено буквально: енотов следует выпустить в лес, а там что будет с ними, то будет… Как возобладала их точка зрения, не знаю, факт, что победила она. Зверьков, помещенных на время в ташкентский зоосад, поручили выпустить в леса трем практиковавшим там студентам-зоологам.

К счастью, у студентов оказалась собственная точка зрения. На них произвела впечатление история клоуна, рассказанная врачом, к зверям отнеслись как к сиротам. А главное, поставили перед собой увлекательный научный эксперимент. Диких зверей люди приручали не раз, но интересно попытаться возродить в ручных зверях дикие инстинкты, научить их добывать себе пищу. Решено было выпустить енотов-полоскунов в реликтовые леса Арсланбоба.

Трое студентов — два парня и девушка — привезли вьюком на лошадях ящики-клетки с полоскунами в глубь ореховых лесов, к ручью. Еще в клетках, когда вокруг запахло прелыми листьями и валежником, полоскуны пришли в необыкновенное возбуждение, а когда их выпустили, разбежались, скрывшись в кустах и на поляне, где в высокой траве цвели белые мальвы, под стать садовым по величине. Не успели студенты натянуть палатку и зажечь костер, как среди трав и кустов одна за другой стали появляться рисованные полумаски. Звери подходили, и, как в цирке, вставши на задние лапки, просили есть, с едой отбегали к ручью, прилежно перетирали ее в воде и только после съедали. Насытясь, они опять скрылись в лесу.

Три недели прожили студенты в Арсланбобе, всем семерым полоскунам сделали удобные гнезда в дуплах деревьев, убедились, что те в них поселились, приучили к здешней еде. Наступил день отъезда. Помахав зверям на прощание, студенты стали удаляться верхом от полянки, где был разбит лагерь. Неожиданно из-за кустов и деревьев появились полоскуны и дружно двинулись по тропе за студентами: они не желали расставаться с людьми.

Студенты растерянно остановились, закричали на енотов, слезли с лошадей, начали швырять сухими ветками. Звери разбежались. Едва студенты тронулись в путь, еноты вновь вышли на тропку, опять побежали следом. Стало ясно: уезжать нельзя, надо сперва зверей совершенно отучить от людей, сделать осторожными, возродить в них инстинкт самосохранения.

Студенты вернулись, разбили лагерь на новом месте, в стороне от «енотовой поляны» и дали друг другу слово не подкармливать зверей, не подпускать к себе, выбить из сердец жалость: единственный способ сохранить енотам жизнь! Сперва зверьки, увертываясь от палок, взбирались на деревья, с удивлением взирая на своих друзей, которые почему-то сделались злыми, порывались подойти, приласкаться, их неизменно встречали окрик, гиканье, свист.

Однажды Зоя, девушка-студентка, подсмотрела, как ее любимец, полоскун Чилеви, стирал в ручье ее носовой платок, оброненный накануне, не выдержала, с плачем бросилась к зверю, обняла, принесла на руках в палатку, накормила. За этим ее и застали товарищи, вернувшиеся из- леса. Разразился скандал, студенты возмутились: жалость наоборот! Эта жалость убьет зверя! Енота прогнали обратно в лес, и Зою отстранили от «охоты». А охота была своеобразная: один выполнял роль загонщика, пугая енотов, второй стрелял холостыми зарядами в воздух, чтобы звук выстрела совпадал с комком глины или веткой, летевшими в зверька.

Когда напасть на след енота-полоскуна и отыскать его сделалось по-настоящему трудно, студенты вновь навьючили лошадей, отъехали на некоторое расстояние, вдруг со стороны «енотовой поляны» — выстрел! Вскачь вернулись и увидели убитого Чилеви. Студенты погнались за браконьером, а Зоя осталась возле мертвого енота. Она была потрясена: из-за нее убили доверчивого зверя, из-за ее жалости! Наверное, зверь сам побежал навстречу смерти…

Браконьера студенты не догнали, вернулись с киргизом-лесничим, рассказали ему историю енотов и поручили их охранять.

Спустя год звероводы переселили из лесов Теберды в Арсланбоб большую группу енотов-полоскунов. У ручных появились дикие собратья. Как раз их потомков тщетно искал я глазами. Впрочем, увидеть зверей в Арсланбобе уже в те времена стало трудно, а сейчас и вовсе невозможно — так мало осталось!