ПОХОД НА БАЛЕАРСКИЕ ОСТРОВА

На протяжении летних и осенних месяцев 1938 года, когда шли упорные бои на реке Эбро, наши группы вели разведывательные поиски на правом фланге этого фронта от района Уэски до предгорий Пиренеев. С Григорием мы часто выезжали на фронт и побывали в штабах почти всех дивизий и корпусов, участвовавших в этом большом сражении.

Наступила глубокая осень. Обстановка на фронте Эбро резко изменилась; республиканская армия израсходовала все свои резервы и запасы вооружения. Под давлением превосходящих во всех отношениях сил противника она медленно отступала. Потеря Каталонии становилась все более неизбежной. Блокада смыкалась непроницаемым кольцом.

В один из таких тревожных дней я подъехал к нашему дому на Тибидабо. "Паккард" Григория стоял у подъезда, и невозмутимый Пако сидел за рулем. Я поспешил войти в дом, Полагая, что мой начальник собирается куда-то ехать, и встретил Григория на лестнице.

"Поедем в парк на гору, там поговорим без помех, – сказал он, пожимая мне руку.

В парке, на горе Тибидабо, мы уселись на скамье у обрыва. Внизу, под нами, полого спускаясь к морю, расстилались ровно расчерчеными квадратами кварталы Барселоны.

– Положение республики трагично, – начал Григорий. – Она блокирована с суши и с моря. Полностью сформированные бригады ждут оружия, и оно уже выгружено с советских кораблей во французских портах. Но правительство Даладье не пропускает это оружие в Испанию. "Вот тебе и радикал-социалист... Ползут слухи о готовящемся франкистами десанте с Балеарских островов.

Как выяснилось позднее, распускали эти слухи враги, чтобы посеять панику и заставить республиканское командование снять с фронта часть войск для защиты побережья. Но тогда никто точно ничего не знал. Республиканская разведка по-прежнему оставалась слабой, многие ее люди – ненадежными...

Горечь звучала в голосе Григория. Мы смотрели в даль Средиземного моря, широко раскинувшегося до горизонта.

– Там, – он махнул рукой в сторону моря, – готовить десант могут только на острове Майорка. – Он потер лоб, помолчал и, пристально взглянув на меня,спросил:

– Пошел бы ты туда? Очень важно проверить этот слух. Мы окажем испанцам огромную услугу... Если слухи о десанте ложны, то войска с фронта не будут сняты, а ведь речь идет о нескольких бригадах. Все это нужно обстоятельно проверить, узнать точно. Ошибка здесь исключается. Ради такого дела стоит рискнуть! Как думаешь?

Предательский холодок закрался в душу: отправиться на Майорку, где нет ни одного нашего человека. Но и показать свои опасения Григорию, человеку, не раз шедшему на куда более рискованные дела, я не решался.

– Ты хочешь, чтобы я отправился на остров?

Гриша кивнул и, помолчав, добавил: 

– Надеяться там не на кого, рассчитывай только на себя. Может случиться и так, что возвращаться придется не в Барселону, а в отрезанную центральную зону, в Валенсию или Картахену, а то, быть может, и в Африку... Дела могут обернуться самым неожиданным, самым худшим образом... Не скрою – риск большой... – И опять он помолчал, а затем взглянул на меня, и в его всегда немного грустных глазах, как мне показалось, сверкнул огонек. – Нет, ты только подумай, – продолжал он, – куда мы с тобой забрались! Советские добровольцы отправляются на подводной лодке на остров в Средиземном море, в логово врага... На подводной лодке! Как в приключенческом фильме...

Ладно, Гриша, ты меня уже сагитировал. Я согласен, – смеясь, ответил я.

И не думаю тебя агитировать. Но ты часто говоришь о романтике нашей профессии – вот она! Всю жизнь, с юных лет, я отдал этому делу и, ей-богу, если пришлось бы начать все сначала, пошел бы той же дорогой...

Я слушал Григория и созвучно его словам думал: "Конечно, риск большой, но разве мы не рисковали здесь каждый раз, каждый день? Разве нет здесь уже могил близких нам людей?.."

Война в Испании для всех нас была суровой и вместе с тем хорошей школой закалки боевого духа. Нам довелось участвовать в прекрасной революционной эпопее, где в то время в наиболее яркой форме проявился дух интернационализма, беззаветной преданности коммунистов из многих стран, огромное стремление разгромить фашизм и, если окажется возможным, содействовать рождению в Испании социалистической республики.

Слова Гриши, что называется, били в самую точку. Мои страхи и сомнения отпали. Да, теперь я страстно хотел выполнить это задание.

– Когда нужно отправляться?

– Сегодня ночью!

– Сегодня?

– Да, сегодня. Нельзя терять ни дня. Я уже обо всем договорился с Прадо, начальником морского штаба. Ты знаешь его? Это надежный товарищ, коммунист, кроме того, никто в штабе не будет знать, что на подлодке С-4, уходящей сегодня в Маон, пойдут еще какие-то люди. Поведет лодку наш советский моряк-доброволец. План поездки обсудим вечером, а пока обдумай, кто пойдет с тобой. Я думаю, что больше двух человек брать не следует... Но это должны быть люди, в которых ты совершенно уверен...

Мы пообедали вместе. Нас было человек десять, живущих в доме на улице Тибидабо. За столом никто ни слова не сказал о предстоящем походе. Впрочем, по своему обыкновению Гриша никого не посвящал в свои планы, разве что поделился ими с Львом Озолиным, поглядывавшим порой на меня.

После обеда мы заперлись в Гришиной комнате и приступили к детальному обсуждению плана. Он развернул на столе большую карту Балеарских островов. Указывая на остров Минорка с узкой, глубоко вдавшейся в берег бухтой, в глубине которой находился порт Маон. Гриша напомнил, что остров оставался надежной крепостью республики в Средиземном море. Мятежники не могли его взять. Он отлично укреплен, на нем есть мощная береговая и зенитная артиллерия, все мужское население от 18 до 50 лет обучено отражению возможны атак с моря. И вот теперь командование этой крепости передано в руки пораженца, если не сказать предателе адмирала Луиса Убиета. До последнего времени он командовал республиканским флотом и буквально парализовал его деятельность, что дало возможность боле слабому флоту мятежников захватить господство в море.

– Когда придете в Маон, познакомься с этим адмиралом, поговори с ним, посмотри и понюхай, чем там пахнет. По документам ты военно-морской советник, продолжал Гриша. – Документы эти предъяви при первом знакомстве. Ну а остальное сообразишь сам. Если спросит, куда пойдете из Маона, скажи, что возвращаетесь в Барселону...

Затем мы перешли к изучению карты острова Майорка, самого большого в группе Балеарских островов, захваченного мятежниками еще в начале войны, в 1936 году. Мы решили произвести высадку моей группы у мыса Форментор. Десант, если он действительно готовился, мог быть посажен на корабли только там. Невдалеке размещалась база итальянской гидроавиации. Место это было ближе других к каталонскому побережью, десант можно легко укрыть от наблюдений республиканской авиации, а десантные корабли мятежников могли незаметно подойти к Барселоне, проделав весь путь за несколько часов.

Теперь настала моя очередь рассказать Грише о людях, намеченных мною для выполнения задания. Их будет только двое, очень разных по своему складу, характеру и биографиям.

Одним из этих двух был Виктор, русский, белый эмигрант, бывший офицер царского флота, служивший затем на флоте у Деникина и Врангеля. В 1920 году, когда армия Врангеля была разгромлена, миноносец, на котором служил Виктор, оказался в африканском порту Бизерта, куда был уведен белыми в числе других кораблей Черноморского флота. Поняв авантюрный характер и безнадежность белого движения, Виктор порвал с ним и уехал в Испанию. Там он нанялся к частному судовладельцу штурманом. Ряд лет плавал на рыболовецких судах в Средиземном море и Атлантике, служил в Валенсийском порту, скитался по Средиземноморскому побережью. Когда в 1936 году в Испании началась гражданская война, он остался на республиканской территории, а с прибытием советских военных советников предложил им свои услуги. Так он попал к нашему старшему военно-морскому советнику переводчиком, а спустя некоторое время оказался и в моем Мадридском отряде. Он прошел проверку огнем; не раз посылался в тыл к мятежникам с заданиями, всегда честно и смело их выполнял.

Жила в Викторе этакая укоренившаяся офицерская лихость: любил он поиграть с опасностью, пококетничать со смертью. На мои замечания по этому поводу он обычно отвечал: "Моя ставка еще не бита, из колоды мне пока идут только козыри..." В нем сочетались остатки аристократизма флотского офицера – подчеркнутая изысканность в обращении с людьми и безупречная вежливость, с одной стороны, и с другой – напускная небрежность, ирония не без остроумия – черты, приобретенные за время скитания в эмиграции.

При всем этом Виктор был точен, дисциплинирован и никогда не изменял данному слову. О своем отношении к Советскому Союзу он говорил:

– Хочу вернуться в Россию, а там пусть хоть повесят! Хотите верьте, хотите нет, но теперь для меня служить русскому пароду – большая честь. Конечно, понял я это поздновато, но в России, кажется, до сих пор говорят: лучше поздно, чем никогда...

Этим, пожалуй, и ограничивалось его политическое кредо. В той обстановке оно нас устраивало. Белоэмигранты, сражавшиеся на стороне Испанской республики, хотели заслужить право вернуться на Родину. Храбрый, знающий моряк, не раз побывавший на острове, был очень полезен нашей небольшой группе. Ведь ни я, ни Таба никогда но бывали на Балеарских островах.

Однако таких русских эмигрантов, осознавших свои ошибки и заблуждения, было совсем немного в республиканской армии. Мы знали, что в армии мятежников против испанского народа воюют и наши старые враги – белогвардейцы.

Белоэмигрантская печать восхваляла генеральский мятеж и германо-итальянскую интервенцию в Испании, призывая русских эмигрантов вступать в ряды франкистской армии. В иностранный легион Франко шли бывшие офицеры белой армии, про которых даже В. Шульгин в своей книге "1920 год" писал, что на фоне идейного краха белого движения многие из них потеряли человеческий облик и превратились в грабителей и погромщиков.

В разведывательно-диверсионные отряды 14-го партизанского корпуса из интербригад брали белоэмигрантов-добровольцев. Сыроежкин выбирал из числа добровольцев наиболее подготовленных и проверенных. Однажды командир 11-й интербригады, австрийский коммунист Штерн, известный в Испании под именем генерала Клебера, предложил нам в отряд одного немца носившего имя Виктор. Он знал русский язык и, как полагал Клебер, мог оказаться нам полезным. Настоящее его имя было Гарри Домела, он был немец родом из Прибалтики. В 20-е годы, живя уже в Германии, он бы артистом варьете, однажды его приняли за германского кронпринца, на которого он был похож, и он с удовольствием стал выдавать себя за такового. Когда же возникла опасность разоблачении, он бежал во Францию не без основания опасаясь за свою жизнь.

Я склонялся к тому, чтобы взять этого лихого лейтенанта- "кронпринца" в наш отряд. Но Григорий, выслушав его историю, не согласился со мной. Он считал, что этот человек вряд ли оказался в лагере антифашистов по глубоким идейным убеждениям, и не доверял ему.

Но вернемся к нашему походу на Балеарские острова. Вторым попутчиком я выбрал болгарина Табу, человека иной социальной среды и судьбы. Сын крестьянина, в восемнадцатилетнем возрасте он бежал из болгарского порта Варна в трюме английского грузового парохода. Затем скитался по свету в поисках счастливой жизни. Где только он не побывал, земли каких стран не поливал своим потом! В Ираке с артелью рабочих-арабов прокладывал нефтепровод через пустыню. Бастовал и восставал с арабами против английских эксплуататоров, плавал матросом на грузовом судне; работал на знаменитых бойнях в Чикаго; рубил лес в канадских лесах. Наконец, перебравшись во Францию, работал массажистом у боксеров на стадионе. Вступил в компартию и одним из первых добровольно поехал в Испанию сражаться в интернациональных бригадах.

Коротконогий крепыш с широченной, мощной грудью и длинными цепкими руками, привыкшими к тяжелому труду, Габа был некрасив: лицо смуглое от загара, орлиный нос, густая рыжеватая бородка; он напоминал хищную птицу.

Военный костюм только подчеркивал внешнюю несуразность фигуры Габы: узкая рубашка плотно обтягивала богатырскую грудь, а суконные штаны были непомерно длинны и широки для его коротких и слегка кривых ног. В дополнение ко всему он носил марокканский бурнус из толстой коричневой шерсти в редкую полоску – военный трофей, взятый в первых же боях под Мадридом.

Храбрый воин, без всякой рисовки или бравады, сознательный боец-коммунист, Таба был незаменимым, прямо золотым человеком в боевом коллективе. Такой никогда не оставит в беде. Любой человек, поговорив ним несколько минут, переставал замечать его непривлекательность и проникался к нему чувством дружбы, признавал его авторитет, покоряясь его глубокой житейской мудрости и революционной убежденности.

Таба был человеком высоких моральных качеств. Про таких испанцы говорят, что им не нужно вытаскивать ноги из грязи. Этот человек, умудренный жизненным опытом, людей принимал такими, как они есть: был снисходителен к их слабостям и недостаткам. Это, конечно, относилось к единомышленникам, в бою же Таба преображался. Напряженное чувство опасности не делало его, как многих, рассеянным, невнимательным и ослепленным. Наоборот, его чувства обострялись, он видел, казалось, не только то, что было впереди него, но зримо ощущал все вокруг, мог предугадывать неожиданности.

Гриша Сыроежкин хорошо знал Табу и только одобрительно кивнул, когда я назвал его имя.

– Уходите сегодня ночью, – сказал наконец Гриша. – Приказано быть в порту к двадцати трем часам. То, что произойдет в этом плавании, ты подробно изложишь в донесении...

– Если вернусь... – не вольно вырвалось у меня.

– Вернешься!.. Обязан вернуться, – уже тоном приказа сказал Григорий.

Поздно вечером в перерыве между двумя налетами итальянских бомбардировщиков мы приехали в порт. На пирсе Моррот – импровизированное бомбоубежище, сооруженное из огромных бетонных кубов, предназначенных для волнолома. В узких коридорах мы переждали второй налет бомбардировщиков, обрушивших свои груз на город и порт. Барселонетта, портовое предместье, населенное грузчиками, рыбаками и моряками было объято пламенем. Что-то горело и в самой Барселоне. Старинная крепость па горе Монтжуич четко выделялась на фоне зарева. Гора Тибидабо сверкала

вспышками зенитных орудий.

Во время воздушного налета подводная лодка С-4 лежала на грунте невдалеке от порта. Она появилась неожиданно, бесшумно скользнув черной теныо к причалу. Два темных силуэта виднелись на мостике рубки.

– Грузитесь быстрее! – раздался голос командира.

– Мас рапидо! – повторил по-испански это приказание переводчик.

На палубу полетели мешки и несколько ящиков. Матросы ловко подхватили их и опустили внутрь лодки. Мы перескочили на маленькую площадку впереди пушки у открытого носового люка. Под нами – слабо освещенный отсек торпедных аппаратов.

В последний раз я посмотрел на темную Барселону, где все еще, как свечи, полыхали непотушенные пожары. Легкий бриз гнал к порту дым, копоть и чуть сладковатый запах тротила. Как не хочется лезть внутрь холодной стальной коробки!

В носовом отсеке – четыре торпедных аппарата, по два в ряд. В свете неярко горящих электрических ламп слегка поблескивают их крышки. На тонких цепях подвешены узкие койки матросов. Сквозь запах соляра и металла пробивается аромат свежих овощей и фруктов, сложенных в этом же отсеке. Живительный дух земли держался долго, на протяжении всего плавания, и, когда при длительном пребывании под водой становилось трудно дышать от нехватки кислорода, я приходил в торпедный отсек вдохнуть эти запахи...

Матрос, последним спустившийся с палубы, задраил люк. Я посмотрел на своих спутников. Таба сидел на мешке с картофелем и проверял содержимое своих карманов. Виктор стоял, по-морскому расставив ноги, и выражение его лица говорило о том удовольствии, которое он испытывал, оказавшись вновь на военном судне.

Дверь в задней переборке отсека была открыта, за узким коридором виднелось ярко освещенное помещение. Вскоре оттуда появился молодой человек с усталым лицом и светлыми волосами – второй русский в экипаже лодки, переводчик командира. Он передал нам распоряжение командира перейти в кают-компанию и на время плавания расположиться там. За трехметровым коридором, стенка которого отделяла крохотную каюту командира, находилось самое обширное помещение лодки – кают-компания. Ближе к левому борту, перед кожаным диваном, одновременно служившим койкой и для старшего помощника, к полу был привинчен продолговатый стол. Над диваном, в специальных держателях, – ручной пулемет (по тревоге его выносят наверх). У передней переборки – небольшой квадратный стол, место штурмана; над столом навигационные приборы и койка на цепях. Четыре круглых стула ввинчены в пол с трех сторон стола, по правому борту – проход в центральный пост управления. Оттуда доносятся отрывистые команды.

Запустили дизели. Их работа отозвалась легкой дрожью палубы. По отсекам прошел легкий сквозняк. Дизели то замирали, то начинали стучать сильнее. Лодка совершала сложный маневр в лабиринте минных полей, который, как мне показалось, продолжался слишком уж долго. Но вот дизели застучали часто и ровно – мы легли курсом на Минорку.

Таба сел за стол, положил на него натруженные руки, склонил голову и явно намеревался подремать. Виктор стоял у открытой двери переборки и смотрел, что происходит в центральном посту.

– Виктор!

– Есть? – отозвался он.

– Вы плавали на подводных лодках?

– Всего два раза, да и то вблизи Севастополя. Я служил на эсминцах... Люблю эти быстрые корабли... На них все видно, а здесь идешь как впотьмах... Железный ящик...

– Железный ящик, – машинально повторил я.

– Должно быть, страшно умирать здесь.., захлебываясь, задыхаясь... Уж лучше там, наверху, под солнышком...

Виктор понимал обреченность республиканской Испании и все же пошел на это задание добровольно. Ведь теперь он мог остаться в стороне от борьбы или уйти на ту сторону, к франкистам.

Об этом у нас был откровенный разговор уже позже, когда мы вернулись из похода в Барселону.

– Когда мы отошли от пирса, в первый час плавания, из которого, по правде сказать, я не надеялся вернуться, вспомнилась вся моя беспутная жизнь, – говорил Виктор, наливая себе крепкого кофе. – Не знаю возьмете ли вы меня, белогвардейца, с собой в Россию. Возможно, и не возьмете... Зачем я вам там нужен? Но мне до боли в сердце хочется верить, что я опять увижу Россию и пройдусь по родной земле...

– Зря сомневаетесь, Виктор. Мы обязательно вас возьмем. Вы ведь теперь наш, совсем свой... Правда есть одно "но", – сказал я, пристально посмотрев на своих собеседников.

– Какое? – с тревогой в глазах спросил он.

– Это "но" существует для всех нас. Мы все вернемся домой, если нам удастся живыми уйти отсюда.

– Да, Да, это верно... конечно... – пробормотал Виктор, опуская голову.

Таба тоже кивнул в знак согласия. Мои слова, невольно сорвавшиеся с губ, нарушили благодушное настроение, охватившее нас в тот вечер, и вернули к суровой действительности. Война проиграна.

– Мы уйдем последними, – сказал Таба, облизнув сухие губы.

– Это будет непросто, – добавил Виктор.

Но я несколько забежал вперед. В то время наш поход только начинался.

В кают-компании вновь появился переводчик, передавший мне приглашение командира подняться на мостик.

Вслед за ним я полез по отвесному трапу наверх. Засасываемый дизелями воздух с силой входил через открытый люк, продувая отсеки лодки. На мостике командир в большой бинокль осматривал ночное небо. Переводчик, вахтенный офицер и сигнальщик – каждый из них наблюдал за своим сектором. Лодка низко сидела в воде, готовая в любой момент скользнуть в глубину.

– Займите место поближе к люку, – сказал мне командир. – По тревоге первым прыгайте вниз.

В эту совсем не холодную осеннюю ночь горизонт сливался со спокойным морем. Мерцающие звезды отражались в водной глади, и не различить, где кончается небо и начинается море. Мы шли по краю оживленной средиземноморской дороги. Слева светились огни кораблей, и только опытный глаз моряка отличал их от звезд у горизонта. Из Африки дул теплый упругий ветер. В полночь невдалеке прошел большой пассажирский лайнер, держа курс на Марсель. Откуда он шел? Из Африки, Америки? В бинокль я видел людей на ярко освещенных палубах. Сквозь ровный шум моря мне чудилась доносящаяся оттуда музыка. А может быть, и не чудилась... Там – мирная, приятная жизнь... Испарения поднимались с поверхности моря, и в их потоках дрожали огни проходящих кораблей и свет далеких звезд.

Долгая ночь идет к концу. На востоке наметилась линия горизонта. Наступило время погружения. Дизели остановлены, и в тихом журчании воды наша лодка уходит в глубину. Электромоторы медленно вращают винты и, как удары сердца, толкают лодку вперед.

Идем двухмильным ходом, что обеспечивает максимальное время пребывания под водой.

Наверное, на горизонте уже видна Минорка, но об этом знает только командир. Временами он поднимает перископ и осматривает море...

С-4 – старая лодка. В борту рубки видны латки на нескольких пробоинах. Они слезятся, и кое-где бьют тонкие волосяные струйки воды. Изношенные аккумуляторы при больших нагрузках плохо держат заряд, и мы ползем, как ленивая рыба, едва шевелящая плавниками.

К десяти часам утра подходим к мысу Кавалерия, на северной оконечности Минорки. Всплываем и идем в тени высокого берега. Свежий воздух врывается в отсеки лодки, пьянит, слегка кружит голову. Мы почти у цели, вблизи порта Маон. Командир спускается к себе в каюту, чтобы переодеться и явиться к коменданту острова по всей форме, – такова незыблемая традиция военных моряков.

Завтракаем в кают-компании: отварной картофель, португальские сардины, хлеб и чашка плохого кофе.

– Самолет по курсу? – неожиданно раздается сверху, и тут же звучит боевая тревога. Полуодетый командир выскакивает из каютки, на ходу засовывая полы белой рубашки в брюки.

– Пулеметы наверх, орудие к бою!

Матрос врывается в кают-компанию, вскакивает на стол, за которым мы завтракаем, срывает со стены пулемет и убегает с ним. Я устремляюсь следом, но уже в рубке слышу отбой. Едва успеваю отступить на полшага к борту, как вниз с грохотом чуть ли не падает пулеметчик со своим оружием. Вылезаю на мостик и вижу, что в стороне, низко над морем, гудя четырьмя моторами, проносится огромная пассажирская "летающая лодка", она летит из Алжира в Марсель. Мы провожаем ее взглядом. На передней палубе орудийный расчет убирает снаряды в герметический люк и по-походному закрепляет пушку.

В полдень показался маяк у входа в бухту Маона. Мы обмениваемся условными сигналами, разворачиваемся и медленно входим в узкий проход бухты. Там, в нескольких километрах от входа, находится Маон, небольшой порт и городок, амфитеатром взбегающий по склону холма. Швартуемся в северной части порта,у  пирса, предназначенного для подводных лодок. Черные змеи проводов от береговой электростанции спускаются в кормовой люк – здесь мы основательно подзарядим свои слабые аккумуляторы.

Командир берет пакет с почтой. Мы отправляемся в город нанести визит коменданту и губернатору острова. С удовольствием ощущаю под ногами твердую землю. Солнце светит ласково. Легкий ветерок едва колышет большие деревья инжира и гранатов. По поднимающейся к дому губернатора улочке бредут немногочисленные прохожие. Одеты они просто, по-крестьянски: подпоясаны широкими матерчатыми поясами, на головах черные береты.

Двухэтажный дом губернатора сложен из больших прямоугольных камней, выпиленных из местного песчаника. Он украшен небольшими колоннами и сводчатыми окнами, монументален, солиден – построен, наверное, лет триста назад. Широкая каменная лестница двумя маршами ведет из обширного вестибюля на второй этаж. Все это я рассмотрел, пока флаг-офицер вел нас к массивной двустворчатой резной двери кабинета губернатора.

Луис Убиета, капитан де фрегато испанского военного флота, поднялся нам навстречу. Он был человеком средних лет, с неприятным, хитрым лицом, на котором изобразил не очень естественную радость по случаю нашей встречи. Говорил он о чем угодно, только не о тревожной обстановке, сложившейся в эти дни.

Позади его кресла на стене висела большая золоченая рама размером, наверное, два на полтора метра, где на голубом фоне были выписаны столбцами фамилии и имена всех губернаторов острова за несколько веков. Их было очень много. Убиета не нашел ничего лучшего, как рассказать нам историю этого списка и показать свое имя, стоявшее последним в еще не законченном столбце. Он даже не вскрыл привезенного нами пакета, настолько его, видимо, не интересовало то, что могли сообщить ему из главного штаба.

Наша аудиенция была короткой, и спустя несколько минут мы распрощались, сказав, что после зарядки аккумуляторов возвращаемся в Барселону.

Флаг-офицер церемонно проводил нас до выхода. Проходя анфиладу комнат, я рассеянно скользил взглядом по висевшим на стенах картинам и рыцарским доспехам – всему тому, что я уже не раз видел в богатых испанских домах, замках и музеях. Луис Убиета со своей слащавой, предательской улыбкой провожал нас.

Пройдет совсем немного времени, и Убиета сыграет свою черную роль; 8 февраля 1939 года в бухту Маон войдет английский крейсер "Девоншир" на борту которого будет находиться эмиссар Франко, губернатор соседнего острова Майорка граф де Сан Луис, которому Уоиета безоговорочно сдаст остров со всем гарнизоном, обрекая таким образом на смерть сотни людей.

Покинув дом губернатора, мы бродили по городку, посидели в портовом кабачке. День клонился к закату. Истекали четыре часа, отведенные для подзарядки аккумуляторов лодки. Мы вернулись на пирс.

Когда заходящее солнце коснулось горизонта, С-4 отошла от пирса. Малым ходом мы прошли по узкой бухте, отсалютовали форту и ушли под воду сразу же изменив курс.

Спустя три часа в кромешной тьме зимней ночи мы всплыли. На западе небо затягивалось тяжелыми тучами. Ветер заметно усилился, по морю бежали барашки. Стоя рядом с командиром, я пытался в бинокль увидеть недалекий берег Майорки и гору Морей на нем. Медленно, промеряя глубины, мы подошли к берегу. Он возвышался над белым буруном прибоя. Была полночь. Теперь можно было точно определить свое место: мы находились в середине залива, юго-восточнее Алькудии. Берег был пустынный, и до ближайшего населенного пункта, километрах в семи от моря, шли поля и оливковые рощи. За Алькудией опять врезался в берег небольшой глубокий залив с портом Польенса в глубине. Если готовился десант, то здесь было самое удобное место для его погрузки. Едва двигаясь, лодка подошла метров на пятьдесят к берегу.

Матросы быстро под готовил и небольшую надувную лодку и погрузили в нее наше снаряжение. Изобретательный Виктор упрятал взрывчатку, патроны, пистолеты, гранаты и все, что нужно предохранить от сыросьти, в два молочных бидона. Герметически закрывающиеся пятидесяти литровые бидоны очень неудобно носить, но зато в них не проникает вода. Лодка была слишком мала, чтобы поднять нас троих со всем грузом, и мы погрузили в нее бидоны. карабины и консервы. Команда С-4 проводила нас добрыми пожеланиями. Виктор сел на весла, я и Таба пустились вплавь, держась за веревочные петли, пришитые к бортам. Волны разбивались о прибрежные камни, вздымая белую пену...

Вот наконец и берег. Стоя по пояс в воде, Таба держал лодку, пока мы с Виктором ее разгружали, а затем выпустили из нее воздух, нагрузили камнями и затопили у берега. Только длинный линь, привязанный к кусту на обрыве, удерживал теперь пустую оболочку, и на обратном пути нам будет легко ее найти...

Втаскиваем груз по крутому склону. Глаза привыкают к темноте, и мы уже различаем ближайшую оливковую рощу. Тучи несутся быстро, и в их просветах все чаще видны звезды. Над нами бесшумно летают маленькие летучие мыши, и их черные тени порой видны на фоне неба. Идти по вспаханной земле неудобно, и мы решаем отделаться от громоздких бидонов, перегрузив их содержимое в заплечные мешки. В шести километрах от Алькудии пересекаем дорогу и выходим на берег маленького залива. В яме среди кустов устраиваемся на дневку.

С рассветом нам виден весь залив, порт Алькудия и на северной стороне – Польенса. В бинокль я изучаю берег. В бухте снуют катера, на якоре – небольшой пароход, рядом – маленький танкер. Он, наверное, привез горючее для итальянской базы гидросамолетов.

Днем ведем круговое наблюдение за заливом и дорогами. Ни одной колонны с войсками или грузами, что могло подтвердить подготовку десанта, мы не заметили. Ни в Алькудии, ни в Польенсе нет сосредоточения войск. В таких маленьких городах войска были бы сразу заметны, но на улицах малолюдно. Никаких признаков десанта.

Днем перед нами открылись дали острова. За проходящей вблизи дорогой росли тополя и несколько ив у ручья. Дальше шли поля и луга, расстилавшиеся ковром разноцветных трав и цветов, еще дальше – оливковые рощи, за ними опять луга и зеленое море посевов. Над этим простором неслись облака, их тени скользили по земле. Виднелись деревни, они краснели черепицей крыш, белели колокольнями церквей...

Наблюдая за своим участком, Виктор рассказывал занимательную историю о своей учебе в морском корпусе в Петербурге и службе на миноносце на Черном море. Разглядев что-то заслуживающее внимания, он, не делая перерыва и не меняя тона, сообщал мне о своих наблюдениях, ждал, пока я запишу, а затем продолжал свой рассказ. Таба, не прерывая своих наблюдений, слушал Виктора молча.

По очереди мы немного поспали. Но это был не сон, а так, дрема с полузакрытыми глазами...

В сумерках группа итальянских гидросамолетов, пробороздив воды залива, взлетела и, пройдя в сторону мыса Форментор, легла курсом на Барселону; полетели бомбить...

Виктор хорошо владел испанским языком. Долгие годы общался с моряками, докерами и рыбаками. Он был похож на южанина, к тому же сильно загоревший, немного картавил, одевался как все простые приморские жители. Короче говоря, Виктор ничем не выделялся из общей массы испанцев, обитавших в южных, приморских городах и на островах.

Два дня мы изучали район возможного сосредоточения десанта, вели наблюдение за движением на дорогах и в населенных пунктах Пуэрто-де-Польенса, Польенса и Алькудиа. Нет, там не было войск, если не считать итальянской гндронавигационной части, не было судов для перевозки десанта. Но в семнадцати километрах от Польенсы, в складке невысокого лесистого хребта, находился городок Эскорка, а под ним, на северо-западном склоне, на берегу острова – небольшой порт Сольер и несколько маленьких заливов. Оттуда до Барселоны было всего 195 километров. А что там?

Эта мысль не давала мне покоя, и я считал нашу миссию невыполненной до тех пор, пока мы не обследуем и этот небольшой район. Однако идти туда всем рискованно. Я водил пальнем по карте, когда Виктор, как бы угадывая мои мысли, сказал, указав на Эскорку и северо-западный берег.

– Важно посмотреть и там...

– Пойдете туда? – спросил я,

– Пойду, – ответил он тоном, говорившим, что мой вопрос был лишним. – Вы командир, приказывайте...

– Документов-то никаких нет. Что вы предъявите, если потребуют?

В двойной седельный мешок, какие носят крестьяне, перекинув через плечо, или кладут на спину осликам, Виктор положил две ручные гранаты "лимонки" и свой крупнокалиберный "стайер" с запасными обоймами.

– Вот это и предъявлю, – сказал он своим обычным не то шутливым, не то ироническим тоном, – Хотя уверен, что до этого не дойдет. Они здесь непуганые. Я потолкаюсь на рынке, поболтаю осторожно с людьми в кабачках, угощу вином, затем пройдусь но городку, спущусь по склону и посмотрю, что делается в Сольере. К заходу солнца вернусь... Ну а если не вернусь, вы меня не ждите, – просто, но уже серьезно добавил он.

Виктор крепко пожал нам руки и скрылся в кустарнике, обрамлявшем шоссе. А мы остались у дороги, под старыми дубами с густыми кронами.

Было еще темно, когда в сторону Польенсы пронеслись два крытых итальянских грузовика с солдатами, возвращавшимися, видимо, с гулянки в Эскорке. До нас донеслось их нестройное пьяное пение.

С наступлением дня движение на дороге должно было усилиться, и мы решили укрыться в кронах дубов. Вскоре потянулись крестьянские возы с кукурузой, мешками с зерном и древесным углем. Почти у каждого воза бежала собака. Один пес подбежал к дубу, на котором сидел Таба. Он задрал лапу по своим собачьим делам, но, почувствовав присутствие человека, поднял голову и яростно залился лаем. Хозяин, шагавший рядом с возом, позвал его, но пес продолжал лаять и прыгать у подножия дуба. Тот еще раз окликнул собаку, а затем направился к дереву, стараясь разглядеть, что же привлекло внимание пса. А воз тем временем продолжал двигаться по дороге, и возница в замешательстве смотрел то на него, то на свою собаку. Наконец он решительно зашагал к дереву, взял собаку за ошейник и потащил к дороге.

Дождавшись, когда дорога опустеет, мы спустились на землю и отошли подальше, укрывшись в густых кустах тамилары у небольшого ручья.

День в ожидании возвращения Виктора тянулся томительно долго. С наступлением темноты мы подошли к условленному месту встречи – белому дорожному столбику с цифрой "пять". Здесь был прямой участок дороги, отлого поднимавшийся в сторону Эскорки. Шоссе хорошо просматривалось в обе стороны. Но с наступлением сумерек дали постепенно расплывались и стушевывались. С моря дул ветер, шумели дубы, журчал ручей, сбегавший с хребта. Ночь наполнялась таинственными звуками. Наш настороженный слух ждал условного сигнала.

Наконец близко ухнул филин. Мы замерли в ожидании. Крик ночной птицы повторился еще два раза. Это был условный сигнал Виктора. Таба ответил. Через несколько секунд тень Виктора легла на светлую ленту шоссе.

– Буэнос ноче, компаньерос, – своим обычным тоном произнес он.

– Не будем терять времени, пошли, – приказал я. – Расскажете все по дороге.

– У них там ничего нет, кроме жандармов, шатающихся парами по рынку и пьющих вино в кабаках. Я говорил с людьми, расспрашивал... Войск здесь нет.

Наступала третья ночь пребывания на острове Майорка. Все было ясно. Надо поскорее возвращаться. Подлодка должна приходить за нами три ночи подряд. Вчера ночью она уже впервые, должно быть, подходила к высокому берегу у места нашей высадки и, не получив ответа на сигнал, опять ушла в море. Придет она и сегодня. Если мы не появимся в течение трех ночей подряд, она уйдет в Барселону, и товарищи будут считать нас погибшими...

До места встречи с С-4 предстояло пройти напрямик километров пятнадцать.

Южнее Ла-Пуэбла мы вышли на дорогу в Муно. В темноте можно было идти по проселку, что тянулся среди оливковой рощи. Полями мы обошли спящее Муно и вновь вышли на дорогу, ведущую в Санта-Маргариту. На полпути нужно было свернуть влево к берегу и пройти еще три километра до места встречи с подводной лодкой.

Ясная ночь. Над нами южное небо, усеянное звездами. Слышится треск цикад. У земли зеленоватыми огоньками носятся светлячки.

Мы тихо говорим о том, что все было бы по-иному, имея мы на острове своих людей, у которых можно укрыться,

– Арре, арре! – раздалось за поворотом дороги.

Мы залегли. Послышался легкий скрип. Два рослые мула, запряженных цугом, вытащили из-за поворота тяжелую повозку на двух огромных колесах. Высоко от земли, над мулами, под круглым матерчатым тентом сидел возница и что-то вполголоса напевал. Его лицо чуть-чуть розовело при каждой затяжке сигаретой.

Не сговариваясь, мы вышли на дорогу.

– Ойга ме, омбре, – негромко сказал Виктор, вплотную подходя к повозке. Таба шагнул вслед за ним и взял за узду переднего мула. Повозка остановилась.

– Кто там? – спросил возница, машинально натягивая вожжи. Собачонка, бежавшая под телегой, меж колес, подошла обнюхать нас.

– Спички есть? – спросил Виктор.

– Есть, – спокойно ответил крестьянин и спрыгнул на землю. Это был человек лет двадцати пяти. Из кармана короткой куртки он достал спички и протянул нам. Мы угостили его куревом, не торопясь начать разговор.

"Если удастся договориться с этим человеком, то Виктор отправится в Барселону, а мы с Габой на некоторое время останемся на острове", – подумал я,

– Алеманос? – спросил возница, пытаясь получше разглядеть нас.

– Нет...

– Итальянос!

– Нет...

– Кто же вы? – без тени тревога спросил испанец.

Видимо наше произношение выдавало в нас иностранцев.

– Републиканос! – с расстановкой произнес Виктор.

– Реп... – Возница запнулся на этом слове. Рука с сигаретой повисла в воздухе, и, не говоря ни слова, он полез и повозку.

– Не спеши, приятель. Мы ничего плохого тебе не сделаем. Ты должен помочь нам. Мы сражаемся за свободу, против помещиков, за то, чтобы отдать землю крестьянам. Разве ты не слыхал об этом? – начал я. – Помоги нам, устрой на ночлег, расскажи, кто у вас сочувствует республике...

– У меня нет своего дома, я работаю у алькальда, ну как я вас спрячу? У нас в деревне уже несколько крестьян расстреляли – тех, кто был недоволен... а у меня семья, дети... Чем я могу помочь вам? Нет, вы уж меня не просите. Я никому не скажу, что вас видел... Вот у меня есть немного хлеба, – и возница протянул нам маленький, круто замешенный хлебец.

Мы молча переглянулись.

– Пусть едет, – сказал Таба и, обращаясь к испанцу, спросил: – Ты никому не скажешь, что встретил нас?

– Клянусь пресвятой девой Марией, пусть покарает меня всевышний, если я скажу хоть слово про вас. Идите с богом, я вас не выдам.

Мы постояли на дороге, пока поскрипывающий воз не скрылся за поворотом, затем зашагали по целине к морю, шумевшему невдалеке. Еще не дойдя до обрыва, услыхали, как вдали, в направлении Алькудии, прозвучал глухой взрыв и слабая зарница на мгновенье осветила небо. Сработала наша мина на мосту у перекрестка дорог. Взрыв подхлестнул нас, и мы почти скатились с обрыва к воде, где волны, как бы приветствуя, окатили нас своими солеными брызгами.

– Подымется теперь у них суматоха! – весело проговорил Виктор. – Вот забегают, начнут искать, насторожатся. Все время жили здесь спокойно, и вдруг...

– Это полезно, – заметил Таба, нащупав уже линь от надувной лодки.

Общими усилиями мы вытащили ее на берег и быстро накачали маленьким мехом. Войдя в воду, Таба удерживал ее на накате. Оставалось ждать появления "С-4".

Эти последние полчаса ожидания, пожалуй, были трудными. Сидя на камнях, мы до боли в глазах в глазах вглядывались в темноту и вслушивались в прерывистый гул прибоя. Многочисленные ссадины на теле ныли, и нервное напряжение последних дней сильно давало о себе знать.

– Есть! – вдруг воскликнул Таба.

В кабельтове от берега, словно светляк, два раза мигнул слабый зеленый огонек. Виктор тотчас ответил сигналом своего электрического фонаря и засек направление по компасу. Он первым залез в лодку и взялся за весла. Я последовал за ним и зачерпнул в нее воды.

– Кладите оружие и одежду, держитесь за корму, а я вас отбуксирую. Так будет скорее, – предложил Виктор.

Мы ухватились за петли и энергично заработали ногами. Виктор взмахнул веслами, и, преодолев накат, мы поплыли к невидимой подводной лодке, откуда нам подавали голоса. Вскоре появилась ее темная масса. Моряки быстро втащили нас на палубу и, не дав опомниться, опустили в люк.

Не забыть мне теперь эти три ночи под оливами!..

Подводная лодка бесшумно скользнула во мрак и, запустив, дизели, пошла полным ходом, оставляя на поверхности фосфоресцирующий шлейф и пляшущие в струе отражения звезд.

Командир спустился к нам в кают-компанию и за чашкой кофе сообщил, что теперь мы пойдем к порту Пальма-де-Майорка, а оттуда возьмем направление на Кастельон-де-ла-Плайа, чтобы пройти дозором вдоль берега и вернуться в Барселону. Уходя к себе, он сказал, что на подходе к берегу видел сильную вспышку где-то в районе мыса Форментор. Это была все та же мина.

К десяти часам утра мы пришли в залив у Пальма-де-Майорки. Военные корабли мятежников стояли в порту за противолодочными сетями. До наступления темноты опять лежали на грунте, вслушиваясь в редкие шумы винтов проходивших судов и изредка осторожно высовывая перископ.

В темноте отошли мористее, всплыли и на дизелях пошли к материку. Утром у Оропесы командир заметил стоявший у берега легкий крейсер мятежников "Серверу". Заманчивая цель для торпедного удара. По сигналу боевой тревоги, когда все заняли свои места, мы уселись на диване в кают-компании, чтобы никому помешать. Лодка маневрировала и легла на боевой курс. Две торпеды с шипением вышли из носовых аппаратов, но одна сразу же затонула, а вторая всплыла, выдав противнику наше присутствие.

– Третий, четвертый – пли!

Третья торпеда тоже затонула, а четвертая стала описывать циркуляцию, угрожая нашей лодке. Чтобы уйти от нее, лучше всего было всплыть и на дизелях уйти на большом ходу. Однако на виду у вражеского крейсера сделать это было слишком опасно. Пришлось погрузиться на предельную глубину и дать максимальные обороты на валы, почти полностью разрядив аккумуляторы.

Командир неистово ругался и говорил о вредительстве агентов Франко в морском арсенале Картахены, поставляющем торпеды.

Нам повезло: командир вражеского крейсера был основательно напуган попыткой атаковать его и не пытался нас преследовать. Не слыша погони, мы легли у берега на грунт, чтобы сохранить остатки заряда в аккумуляторах. Томительно тянулись часы. В старой лодке к концу дня стало трудно дышать. Но вот наступила желанная темнота, можно было всплыть и проветрить отсеки.

В двенадцатом часу ночи подошли к Барселоне, маневрируя меж минных заграждении. Итальянская авиация вновь появилась над городом. Гора Тибидабо, как и в ночь нашего отплытия, сверкала вспышками зенитных орудий. В темном небе сверкали разрывы снарядов, гудели моторы вражеских самолетов... Опять горела Барселонетта и дома вблизи порта. Ветер доносил до нас дым и запах тротила.

Когда налет закончился, лодка подошла к своей стоянке на пирсе Моррот. Опасаясь второй волны бомбардировщиков, командир торопил всех покинуть С-4. Мы тепло распрощались с командой. Наш бравый матрос Пинент, повез нас на Тибидабо. Так закончится наш поход...

Григорий и Лева Озолин ждали в полуосвещенном нижнем холле. Григорий обнял меня, затем отстранил и несколько секунд молча рассматривал, как бы стараясь что-то прочесть в моем лице. Стоявший рядом Озолин улыбался и, подойдя, крепко, без слов, пожал мне руку. Мы поднялись на второй этаж, в большую прохладную комнату Гриши и уселись на диване перед низким столиком.

– За благополучное возвращение! – сказал Григорий, разливая коньяк в граненые стаканчики. – Даже теперь, когда сражение на Эбро закончилось и армия с боями отходит к Барселоне, важно знать, что десанта не будет и не нужно снимать войска с фронта. А это даст возможность продлить сопротивление- выиграть время. Быть может, правительству наконец удастся преодолеть саботаж генералов-капитулянтов в зоне Центр – Юг и заставить их начать наступление имеющимися у них большими силами. Тогда все еще может измениться к лучшему...

Гриша задумался и глубоко вздохнул. Молчал и Лева Озолин.

Я посмотрел на них, и чувство еще не осознанной тревоги охватило меня.

– Тебе придется сегодня же ночью написать подробный доклад о своем походе... Отдохнешь потом... – проговорил наконец Гриша.

– Сегодня ночью...

– Да, сегодня ночью... Завтра я уезжаю домой?

Меньше всего я ожидал услышать такое.

– Почему?

– Вызывают. Надо ехать.