МИНСК
Сводка писалась легко. Астахов даже и не останавливался, формулируя фразы.
«...в лесах по линии Сувалки — Августов — Ломжа ликвидированы банды численностью до 100 белопольских офицеров и кулаков. Вооруженные бандиты обстреливали двигавшиеся по дорогам советские войска, нападали на обозы воинских частей, разрушали железнодорожное полотно, взрывали дорожные мосты, грабили и терроризировали мирных жителей.
В конце первой декады в лесу, северо-западней города Стрый, захвачена группа сотрудников белопольской военной разведки в тот момент, когда те закапывали три ящика с документацией 2-го (разведывательного) отдела белопольского генштаба. В числе этих документов нами получены сведения о белопольской агентуре на территории освобожденных западнобелорусских и западноукраинских областей, что позволит значительно облегчить ее розыск и ликвидацию.
В городе Белостоке задержан переодетый в штатское платье бывший белопольский ротмистр Вельчинский М. К., намеревавшийся совершить переход через границу, временно установленную на участке Ломжа — Белосток. При проведении обыска у последнего в доме был обнаружен большой подземный тайник. В нем изъято: патронов — 300 тысяч, гранат — 1357 штук и четыре ящика взрывателей к ним, пулеметов — 3 штуки, 40-мм зенитная пушка с полным боекомплектом. Склад предназначался для действовавшей в окрестностях города Белостока и в самом городе фашистской группы «Озон», пытавшейся объединить реакционное подполье для вооруженного выступления против частей Красной Армии, надеясь на помощь немецких войск. Работа по ликвидации группы «Озон» продолжается.
Наши потери незначительные. Ране...»
Астахов услышал, как скрипнула дверь, и поднял голову. На пороге стоял заместитель начальника управления Егупов.
— Позволишь? — пробасил он.
— Что вы спрашиваете, Иван Григорьевич? Садитесь. Чайку сейчас сделаем.
— Пишешь? Что, серьезное? — Егупов сел в кресло у стола.
— Да вам как раз и пишу.
— Ну, раз мне, давай прочту. Ничего-ничего, потом допишешь...
Начальник углубился в чтение бумаг. Астахов быстро перебрал в уме темы предстоящего разговора.
— Это все ладно, — одобрительно сказал Иван Григорьевич, возвращая неоконченную сводку. — Как рука? Рана не беспокоит?
— Спасибо, все нормально.
— Хорошо, — протянул Егупов. — Что другие банды?
— «Круля» добили вчера. Прижали к реке, и те быстро кончили сопротивление. Остатки банды Вацлавского сдались. — Астахов взял папиросу, но курить не стал. — Об «Озоне» вы читали. Напряженность обстановки в районе спадает. Приграничная зона практически очищена от бандгрупп. Вот только эта болотная заноза!
— А может, ты, Сергей Дмитриевич, все-таки преувеличиваешь на сегодняшний день опасность этой болотной группы?
— Да нет. Поверьте, хлопот с этой маленькой группой будет у нас больше, чем с иными крупными. Ведь что получается: ликвидированные банды, ну прямо все, как одна, имели строгую военную организацию. Даже делились на взводы. А во взводах — отделения, под командой унтер-офицеров. И состав этих банд по 80—100 человек, то есть до роты... А эта, по моим данным — человек 25—30. Не больше. Наверняка к тому же имеют хорошо знающих местность проводников. Подвижные, подлецы! Ходят по трясине, как у себя дома...
— Как они сейчас себя проявляют?
— Да никак. Затаились в болотах.
Егупов удивленно посмотрел на Астахова.
— А не допускаешь ли ты, Сергей Дмитриевич, что в данном случае перехитрил сам себя. Может, это какая-то часть того же «Озона»? А Барковский, видя ситуацию, решил вернуться восвояси.
— Не думаю. Скорее, выжидает чего-то.
— Но, согласись, странно: после хоть каких-то активных действий — вдруг полное затишье.
— Если смотреть с точки зрения эффективности их действий за прошедшее время, то она была небольшой. Если исходить из того, что Барковский — командир этой группы, своих целей он еще не достиг. Этот пан явно ищет произведения искусства из бывшей своей коллекции. Но большая ее часть у нас в руках.
— Так что с разработкой комбинации... с учетом его «интересов»?
— Работаем. Только сейчас, я думаю, после нашего столкновения, вряд ли он сломя голову кинется в засаду.
— Забываешь, Сергей Дмитриевич, он уверен, что нам неизвестно, кто он такой. Вон какую таинственность развел. Кстати, не забудь среди местного населения распространить информацию о нем.
— Сделаем. Только так ли он уверен, что столько времени остается невидимкой?
— Нравится мне, Астахов, твоя оперативная хватка. Честно сказать, рад, что ты к нам приехал служить. Но вот некоторых мелочей ты, человек не местный, знать не можешь. Барковский — настоящий пан. А значит — остальных он считает ниже себя во всех отношениях. Это у них, шляхтичей, с молоком материнским внутрь попало. Да и исторически... Тут и белорусы живут, и поляки, и украинцы... Чего им всем делить? Бывшие долги панам? И банды им не нужны. Народ хочет спокойно жить и работать. Раз народ не хочет возврата к старому — никакие Барковские тут ничего не сделают... Будет у него тут земля под ногами гореть, когда народ узнает, кто в болотах отсиживается...
— Хорошо, поработаем и в этом направлении.
— Я помню, вы к этому коллекционеру живописи своего «художника» послали. Ну и как?
— Никак. Даже хуже.
— То есть?
— Буквально вчера получил подробное сообщение от «Богомольца». На пособников банды «художник» пока выйти не сумел. Хотя все сделал правильно. Чуть подождать, и, думаю, выйдут они на него сами. Новых людей у болот тоже пока не появилось. Только вот влюбился наш парень.
— Что ж плохого? Дело молодое.
— Может, и так. Только за девушкой этой перед тем, как с молодым паном уехать, Чеслав Лех ухаживал. Невестой называл своей.
— Лех? Кто это?
— Телохранитель пана. Прекрасно знает все тамошние места. Есть данные, что он сейчас тоже с Барковским. Без такого проводника вряд ли банда легко смогла бы уйти от засады.
— А не может эта девушка быть ниточкой к банде? Если этот Чеслав ходит к ней...
— Думал уже. Девушка — дочь лесника. Вернее, лесного объездчика. Отец — мужик простой, но уж очень закрытый. Мы пытались выйти на него. Иголки выпустил, как еж, не подпускает близко. Живет по принципу: ни вашим, ни нашим. А дочь не в него. Посмелее... Она еще тогда Чеславу от ворот поворот дала. И вот представим его состояние. Девчонка отказала ему, подручному пана! Да сейчас попади к нему в руки Алексей, трудно представить, что будет. Обидно, я очень рассчитываю на парня.
— Да, ситуация... Что предпринимаете для скорейшей ликвидации банды?
— Первое, как докладывал. Система засад на основных путях, где группа может появиться. Еще вот что: «полковник» — хороший знаток живописи. Раз так, не будет он хранить награбленные картины в болоте, в сырости. Значит, есть у него тайники. Вот посидел, рассчитал... Завтра выставим засаду в его бывшей усадьбе и еще в двух-трех перспективных местах.
— Что радиоперехват?
— Ничего не дает. Очевидно, они не пользуются рацией.
— Несомненно, любопытная группа. Действуй! Прими совет. Шире используй местных активистов. Народ в воссоединенных районах пока запуган, это верно, но люди, которые нам готовы помочь, там есть, и немало. Второе. Попробуй создать передвижные засады. Мобильные группы. Транспорт выделим. Да и о парнишке том подумай. Слишком велик риск. Он ведь не кадровый сотрудник? Нет... Тогда, видимо, надо отзывать! Имеем ли мы право так рисковать?! Подумай... М-да... А зашел-то я к тебе вот зачем: такой адрес в Ленинграде — вот, посмотри — тебе ничего не говорит?
— Как же?! Я в Ленинграде учился, служил. По этому адресу штаб погранвойск НКВД Ленинградского округа. А что?
— Ничего особенного. Просто Григорий Алексеевич Степанов запрос на тебя прислал. Финны зашевелились. На эстонской границе тоже что-то. События, думаю, там серьезные назревают. Просит тебя обратно.
— Ну что, Иван Григорьевич, собираться?
— И не думай! При всем моем уважении к Степанову — не отдам! Ты мне самому здесь нужен. Полагаю, что основной наш противник сейчас на польской территории хозяйничает. И, наверное, не с финнами, а с ним придется в конце концов драться насмерть. А финны... Финны их ученики. Коли ты с ними знаком — потягайся теперь с учителями...
...Он ничто. Он — ветер! Его не поймаешь и не приласкаешь, не позовешь и не попросишь. Его даже не увидишь. Он есть и его нет. Он ничто. Но люди... Зачастую они не видят душу у самого близкого, но наделяют ею и животных, и траву, и листья, на деревьях. Даже его, ветер.
Он ничто. Но он уже живой. Ему нестерпимо страшно прикасаться к тому человеку, что лежит в роще. Вот уже много дней он не движется. И ветер, путаясь в тоненьких стволах молодого орешника, скользя по последним осенним ягодам ежевики, смахивая пыльцу с запоздало зацветшего зверобоя и молочая, подбирается к этой застывшей. в последнем движении фигуре. Он осторожно трогает его светлые длинные волосы, легко перебирает их.
Кем он был? О чем мечтал и что не успел додумать, когда его жизнь оборвалась, внезапно, на полувзмахе? Кто его оживляет в своих воспоминаниях и мечтах?
Как это несправедливо и глупо — внезапная смерть. Смерть, когда человек еще так много может сделать, когда еще все то, что ему отпущено, только начинается.
А может, не выдумка это — душа ветра? Просто те, кто погибает по вине других людей, становятся ветром, доживая свой, назначенный им срок, беспрерывно мчась над землей, безуспешно ища покоя и убежища, и не находя их, потому что вне движения они не существуют.
Но сохраняют они отпущенное человеку при жизни. И потому бывают ветры ласковые, как люди, и жестокие, как люди, нежные, как люди, и резкие, как люди...
Вечно летят над землей ветры, неся в себе чье-то горе и несбывшиеся мечты. Но временами, когда люди забывают свое предназначение на земле, ветров становится так много, что они сплетаются вместе и, забыв о том, что они уже неживые, уже там, за порогом бытия, вновь сталкиваются с ужасающей силой с теми, кто и в жизни был их врагами. Так рождаются ураганы...
Не потому ли так тревожно вглядываются женщины в небо, когда поднимается ветер посильнее, спрашивая себя: «Неужто что-то будет?»
Что?
Будет ли?
И кому еще суждено превратиться в ветер?
