III. Секретарь (осень)

Рабочий день секретаря Московского городского комитета по идеологии начинался в восемь утра. К этому времени в его приемной уже сидели первые посетители. Виктор Иванович прошел в кабинет, на ходу бросив секретарше обычное хмурое: «Доброе утро». Повесив пальто в шкаф, он расположился за рабочим столом. Из системы громкой связи раздался почти детский голосок секретарши:

— Виктор Иванович, как всегда чайку?

— Да, будь добра, Анюта, — ответил секретарь.

Через минуту открылась дверь и на пороге появилась высокая худая блондинка в обтягивающей кофточке и вызывающе короткой юбке. Перед собой она катила тележку, на которой стояли дымящийся пластмассовый чайник, фарфоровая чашка с блюдцем и тарелка с парой булочек. Она налила в чашку кипяток, опустила в него пакетик, от которого повеяло «ароматом успеха», набившим оскомину в телевизионной рекламе, и переставила все с тележки на стол перед шефом.

— Разрешите напомнить вам о планах на сегодняшнее утро.

— У-у-м, — промычал Виктор Иванович.

— Восемь ноль-ноль — Курилин, устроить разнос за статью. Восемь тридцать — интервью о ценностях свободы для журнала «Жизнь». В одиннадцать ноль-ноль — совещание в Комитете по вопросам молодежной политики в прессе. В час к вам на прием записан Иванов из Ассоциации рекламодателей. Также сегодня у вас конференция по вопросам свободы слова в демократическом обществе. На приеме будет Шустер. Начало в семнадцать ноль-ноль. Потом вы хотели просмотреть материалы по предстоящему мероприятию Комитета по истории. Прием в Государственной академии исторических наук на Неглинке. Материалы по Курилину в этой папке. Курилин ждет. Позвать?

— Давай, — он посмотрел на часы, — через пять минут. Я позвоню.

Секретарша вышла, и почти сразу раздался звонок. Звонил старый телефон с бронзовым двуглавым гербом вместо диска — дань старой традиции или новому веянию в Комитете. Виктор Иванович взял трубку.

— Господин Терещенко? — В трубке раздался знакомый почти девичий голос. — Государственный комитет по информации и печати. Замминистра на проводе.

Глава Комитета по идеологии формально занимал министерскую должность, соответственно, его заместители считались замминистрами. Но само название Комитета, особенно после включения в него Министерства информации и печати, звучало, как раньше КГБ, и было на ступеньку выше обычных государственных ведомств.

— Алло, — раздалось в трубке.

— Здравствуйте, Евгений Александрович, — выпалил Терещенко.

— Здравствуйте, здравствуйте, Виктор Иванович. Что-то я не пойму нашего мэра, — сразу перешел он к делу.

— Что вы имеете в виду?

— После скандала со строительством делового центра он так ни разу четко и не выступил. В каком городе, в конце концов, это происходит? Мне что, самому ему звонить?

— Евгений Александрович, прошло-то всего два дня… Еще не ясно, что там на самом деле. Возможно, ждет сигнала…

— Кто, в конце концов, мэр, мы или он? Кто должен знать? Сегодня же на имя Шустера доклад от мэра и свои соображения по реакции. К трем часам.

— Но…

— Что-то неясно? — Голос замминистра в трубке звенел.

— Я попробую, — сказал Виктор Иванович, слыша уже короткие гудки. Потом вызвал секретаршу:

— Аня, соедини меня с мэрией.

Через минуту в кабинете раздался новый звонок. Терещенко взял трубку:

— Мэрия?

— Переключаю, — ответила Аня.

— Приемная мэра слушает, — прозвучал другой женский голос.

— Главный на месте? — спросил Терещенко.

— Нет, Виктор Иванович, пока нет.

— Кто есть из помощников?

— Иванов, Корнеев…

— С Корнеевым соедините… Что же это такое, господин Корнеев? — ответил он на приветствие. — Второй день скандалим, а мы не в курсе. Почему у нас нет информации…

— Она как раз у меня на столе — сегодня пришлю по факсу, как только шеф придет.

— Ладно. Жду. Как только подпишет, сразу — мне. Это срочно. Ясно?

— Ясно, Виктор Иваныч.

Терещенко положил и снова поднял трубку.

— Аня, кто там у нас?

— Курилин из «Национальной». Можно?

— Пусть заходит.

Терещенко открыл красную папку, лежавшую верхней в стопке на его столе. На первом листе в самом верху крупными буквами было написано: «„Национальная газета“ в течение последнего месяца на своих страницах проводит дискуссию по вопросам глобализации. Подавляющая часть выступлений содержит критические отзывы по поводу взаимопроникновения национальных финансовых систем, делаются опасные намеки на зависимость России от некоего международного финансового капитала. Считаю, что в этом проявляется линия редакции на отрицание преимуществ рынка на межгосударственном уровне и отражение в негативном свете текущих реформ в стране. Подпись: начальник управления центральной прессы…»

Читая записку, Терещенко слышал, как открылась и закрылась дверь в кабинет. Захлопнув папку, он поднял глаза. Перед ним стоял грузный человек лет сорока в черном пиджаке и желтом галстуке.

— Что же это у нас получается, господин Курилин? Превращаемся в оппозиционный листок? Надоела господдержка, или давно не было налоговой проверки?

— Здравствуйте, Виктор Иванович, — жалко улыбнулся грузный человек. — Разрешите? — Он присел за стол. — А в чем дело?

— Что это за дискуссию проводит ваша газета?

— По глобализации?

— По глобализации. Вы что, считаете, что прогресс уже не для нас? Зовете назад?

— Да нет, если кто-то из авторов…

— Вы главный редактор или не главный, что это за авторы?

— Но мы же должны представить разные точки зрения…

— Вы бы еще опубликовали коммунистов или… или адвентистов какого-то там дня.

— А при чем здесь адвентисты?

— Не уводите разговор! Чтоб этого больше не было.

— Разрешите? — робко произнес Курилин.

— Что?

— Я считаю, что необходимо представлять разные точки зрения. Наши читатели должны видеть, что мы — независимая газета.

— Независимая от кого?

— Ну… что мы — объективная газета.

— Так и пишите объективные вещи. Вы что думаете, я не понимаю, о чем вы говорите?

Курилин молчал.

— Да. Должны быть разные точки зрения, но надо уравновешивать, смягчать. Есть, в конце концов, точка зрения редакции?

Грузный редактор кивнул. Терещенко продолжал:

— Что, мало экспертов, которые видят, в отличие от вас, преимущества глобализации, так сказать, перспективы? Или вы уже не можете взять у них интервью?

— Не знаю, можно ли так однозначно судить… Глобализация — сложный многогранный процесс… И что из этого выйдет, никто не знает.

— Вы-то понимаете, что она неизбежна? — Терещенко, похоже, успокоился, и в вопросе слышался искренний интерес.

— Я-то понимаю.

— Тогда, как говорится, расслабьтесь и получайте удовольствие. А сейчас — работать! И чтоб такого больше не повторялось.

— Виктор Иванович, я думаю, может, опубликовать эту дискуссию отдельным изданием? — Встретив хмурый взгляд Терещенко, он поторопился добавить: — С учетом ваших замечаний, конечно. И пока еще не все материалы даны. Вы правы — мы шире представим другие точки зрения. Хотелось бы дать вам посмотреть…

— Посмотрим…

— Вы согласны?

— В смысле посмотрим, что будет дальше.

— Я вам обещаю. И… — главный редактор преобразился, словно осененный какой-то внезапной идеей, — хотелось бы какое-то вступительное слово… От вас.

— Ладно, там видно будет, — кивнул Терещенко, несколько оттаивая. — Позвоните мне тогда.

Курилин попрощался и вышел. Терещенко попросил еще чаю.

— Аня, — сказал он вошедшей секретарше, — должен прийти факс из мэрии. Если в течение часа не будет, позвони Корнееву в мэрию, напомни. Ясно? Что у нас дальше?

— Интервью.

Терещенко посмотрел на часы:

— Зови.

В кабинет заглянула высокая черноволосая девушка с совсем короткой стрижкой.

— Можно? — спросила она.

— Да, пожалуйста, проходите, — расплылся в улыбке секретарь по идеологии и спросил у нее:

— Чай или кофе?

Она выбрала кофе.

— Вот и не угадали! — засмеялся Виктор Иванович. — Чай!

Журналистка заливисто рассмеялась старой шутке и, блестя глазами, села на ближайший к Терещенко стул.

— У нас не так много времени, — будто оправдываясь, произнес Терещенко и улыбнулся: — Пришли бы как-нибудь вечерком, я бы угостил вас не только чаем.

Она понимающе закивала по поводу времени и сказала «с удовольствием» в ответ на «как-нибудь вечерком». Потом начала задавать банальные вопросы, на которые он отвечал фразами из рабочих документов и выступлений своих руководителей. Прощаясь с окрыленной журналисткой, он дал ей визитку с телефонами секретариата и подумал: «Может, правда встретиться… Или с сыном познакомить?..»

В последнее время Виктора Ивановича беспокоили дела сына, и он постоянно искал возможность ему помочь. По дороге в Комитет, сидя на заднем сиденье служебной машины, он думал о сыне. Его не радовала карьера отпрыска, который ушел из журналистики в фотографию. И теперь, когда у Виктора Ивановича открывались такие возможности, связанные как раз со средствами массовой информации, сын отказывался принимать его помощь. «Надо будет поговорить с ним», — решил Терещенко, выходя из машины и поднимаясь по ступенькам Комитета.

Заседание проходило в зале для прессы. Терещенко занял приготовленное для него место в президиуме. Выступать собирался сам Шустер. Виктор Иванович знал, что выступление Шустера будут записывать журналисты, запись будет вестись и независимо от них, тем не менее, как всегда, приготовил свой внушительный ежедневник, который использовал для личных заметок.

В зале собралось человек сто двадцать. «Здесь пятьдесят только главных редакторов периодических изданий, радио- и телевизионных каналов, — прошептал, наклонившись к Терещенко, сосед по президиуму. — Этот постоянный контингент таких совещаний Шустер называет „наши люди“. Еще человек пятьдесят — руководители региональных подразделений Комитета, остальные — сотрудники аппарата».

На трибуну вышел Шустер. Основной причиной его высокого назначения многие считали ораторские способности и умение выступать перед камерой. Терещенко находил это справедливым, так как был убежден, что главная задача «министра пропаганды» состоит в пропаганде, в искусстве выступать, убеждать, заражать своими речами.

Шустер поднял руку, и шепот в зале смолк. Свою речь он начал тихим голосом, заставив всех присутствующих напрячь внимание и тем самым обратив их в слух. Вдруг голос его резко возвысился, так что довольно банальные изречения всем стали казаться исполненными нового смысла и откровения:

— Наша задача — готовить боеспособное поколение для нашего динамичного общества, растить новых адептов современной цивилизационной модели. Хочу привести в качестве наглядного положительного примера воспитания молодежи выдержку из статьи хорошо вам известного журнала: «Модели, предлагаемые дизайнерским домом „Осборн“, формируют образ современной деловой женщины, ориентированной на успех».

«Ориентированность на успех» — вот та наиболее удачная формулировка, которая дана в статье. Это то, о чем я говорю. Вот он, идеал, к которому нужно стремиться, к которому нужно направлять наше подрастающее поколение.

«Ориентированность на успех». В этом контексте наиболее актуально встает вопрос: что есть успех? На прошлом совещании я говорил: это слава и деньги, это возможность обладать тем, что престижно и модно, тем, что за тебя говорит о твоем успехе. Успех — это независимость и самостоятельность, к которым стремится каждый человек или должен стремиться и в конце концов будет стремиться. Это то, что так емко выражается словом «свобода». Свобода, нужная для того, чтобы быть успешным.

К этому я добавлю сегодня следующее: «Что есть успех? Это профессионализм. Если же из-за непрофессионализма у человека не остается времени, чтобы пользоваться тем, что он заработал, зачем он должен работать? Кстати, — произнес Шустер так, будто мысль только что пришла ему в голову, — я думаю, необходимо дать рекомендации Министерству экономики о развитии капиталоемких направлений индустрии развлечений и аналогичных сфер. Человек, в поте лица зарабатывающий деньги, должен иметь возможность изредка тратить большие суммы. И необязательно на покупку недвижимости за рубежом или на дорогой отдых там.

Итак, зачем он должен работать? Ответ прост: чтобы стать профессионалом. Здесь сделаю небольшое отступление. Благодаря чему общество становится богаче? Во-первых, благодаря собственно усилиям человека, его труду, во-вторых, и это уже не высокие материи и высокие слова, благодаря существованию банковского сектора, который аккумулирует средства, направляя их в том числе и в производство. Общество, ориентированное на обогащение, есть общество, ориентированное на производство.

Главное же, уважаемые коллеги, успех — это реализация мечты. Но разве мы можем позволить реализовывать какую угодно мечту? Мы эту мечту создаем. Наша задача — эту мечту создать, но перед этим понять, какая это должна быть мечта. Должна ли она быть одна для всех, или у каждого — своя? И да, и нет».

Постепенно Терещенко потерял мысль оратора и начал рассматривать публику, выискивая знакомых. Через какое-то время он снова прислушался к голосу Шустера:

— …В начале моего выступления я упомянул одно издание и процитировал из него фразу. Казалось бы, журнал, каких немало. Но именно такие издания — не о политике, не об экономике, а о моде, кино, одежде, деньгах, просто юмористические — формируют вкусы людей. Девяносто процентов думает не о политике, а о том, что составляет обыденную жизнь. И в еще большей степени о том, как осуществить свою мечту. Формируют ее, формируют, так сказать, перспективу, те горизонты, к которым стремятся мужчины и женщины, юноши и девушки, — СМИ. Многие газеты и журналы трудятся на этом поприще. Конечно, главное поощрение этих изданий — любовь читателей и увеличение их числа, но и не самое последнее — те деньги, которые платят читатели, чтобы снова встретиться с мечтой. Мы с коллегами считаем необходимым поощрять такие издания. Думаю, здесь важны не столько даже деньги, сколько демонстрация того, как ценится повседневное дело журналистов и редакторов, какое внимание им уделяет общество в лице государства. Я предложил бы учредить ежегодный конкурс и назвать его «Мечта». Ровно через год состоится вручение первой премии этого конкурса. А сегодня позвольте мне вручить, так сказать, нулевой Диплом победителю конкурса «Мечта». И вручаю я его журналу «Перфект» за серию рассказов о людях, достигших успеха, о наших с вами соотечественниках. В зале, я знаю, находится представитель этого журнала. Прошу его подняться на сцену.

Вечером, сидя в домашнем кресле, Терещенко смотрел по телевизору информацию о выступлении Шустера на утреннем совещании. Снятый камерой чуть снизу, он казался выше своего роста. Темно-синий, безукоризненно сидящий пиджак, черные, слегка тронутые сединой, аккуратно уложенные волосы придавали ему вид эдакого американского отца нации или, по крайней мере, родоначальника крупного финансового клана, безупречного как в смысле внешности, так и в смысле репутации, не способного на злой умысел и ошибки.

«Целью молодежи, — вещал с экрана Шустер, — должно стать безотчетное стремление к высшему идеалу нашего общества — квинтэссенции ценностей, к тому, что заставляет поднять голову тех, кто опустил руки, и идти вперед тех, кто остановился, и воплощать в жизнь свою мечту тех, кто способен мечтать. Эта цель — наш высший идеал, мерило всего, альфа и омега, воздух и легкие, кровь и сердце, смысл жизни нашего общества — деньги…»

— Как дела на работе? — спросил Виктор Иванович у сына, сидевшего рядом на диване.

— Да все по-прежнему.

— Зарплату не прибавили?

— Вроде бы нет.

— Не надоело тебе фотографировать?

— Да нет.

Между тем на экране телевизора Шустер вручал диплом призеру только что учрежденного ежегодного конкурса среди печатных средств массовой информации.

— Смотри-ка ты, наша замша Валентина пошла! — воскликнул Илья, глядя на экран. — За что это, интересно?

— Она — ваш заместитель главного? А как называется ваш журнал? — спросил отец.

— Надо же. — Илья вглядывался в экран. — Да, действительно она. Что ты говоришь? — повернулся он к отцу.

— Как называется журнал?

— «Перфект». Скромный журнал, то ли для женщин, то ли для мужчин — как посмотреть. Никакой политики, никакой идеологии.

— Теперь так не бывает и уже не будет, — возразил Виктор Иванович. — Идеология есть везде и во всем.

И немного помолчав, добавил:

— А что, может, тебе пора стать замом редактора? Ты же журналист по образованию. Так я скажу… Кто там у тебя главный?

— Вермауэр.

— Еврей, что ли?

— Нет, американец.

— А-а-а… Поэтому диплом получала зам. Понятно. Да, тогда посложнее. Но найдем возможность. Может, в другом журнале?

— Да нет, мне и так обещали зама. Есть смысл подождать.

— И сколько ждать?

— Ну… месяца два.

— Месяца два можно и подождать, ладно, — сказал Терещенко.

Больше в этот день они не говорили о работе.