— А вы вот что скажите: любопытство — это хорошо или плохо?

— Любопытство? Ну-ка пододвигайся ближе... Держи шубу. Так о чем ты?

— Понимаете, мы с этим самым Толиком, он тогда еще в школе учился, ну в прошлом году, взяли и убежали из поселка на другую сторону острова, на могилу Беринга. Ну нам потом и влетело! — Алька засмеялась, стрельнув глазами снизу вверх на Волкова, потом, поправляя шубу на своих плечах, продолжила: — А Толик и говорит: мы просто любопытные. А директор говорит: любопытство — это отвратительный порок. Так как же? Я все же больше Толику верю, а?

— Да ты настоящая путешественница, — сказал Волков. — Любопытство?

Он посмотрел в океан. Знобкий ветерок прокатился над водой. Солнечно, но так прохладно!.. Синее все. Только возле борта судна волна вдруг наливалась густым зеленым цветом, но это длилось совсем недолго, какое-то мгновение. «Если бы я не был любопытным, — подумал Волков, — я бы никогда не очутился на шхуне «Актиния», не стал бы моряком; я бы не узнал, как прекрасна земля и сколько на ней живет интереснейших людей. Я бы не увидел летучих рыб, выпархивающих из-под форштевня судна, как стайки пестрых стрекоз, и не был свидетелем схватки старого одинокого марлина с акулой мако; мне бы никогда не довелось понырять у коралловых рифов». Сиди он дома, на суше, не стань моряком, разве побывал бы он на клипере охотников за меч-рыбой? Уж так случилось, что он оказался на борту стремительного суденышка и даже сам загарпунил одну меч-рыбу, швырнув в нее с длинного бушприта клипера легкий гибкий гарпун... Любопытство, вернее, любознательность — это хорошо. Это нужно человеку. Еще до войны из-за этого чувства он убегал из дому и, как маленький первооткрыватель, с волнением, радостью и страхом углублялся в шумные улицы своего громадного таинственного города. Как это было здорово: идти одному и видеть массу удивительных вещей! Гранитные получеловеки-полузвери глядели на него своими большими каменными глазами; белели статуи обнаженных мужчин и женщин в усыпанном шуршащей желтой листвой парке, как мачты диковинного корабля возвышались Ростральные колонны.

Молчаливый и сосредоточенный, он возвращался домой и тихо, покорно выслушивал выговоры родителей и их угрозы, что в следующий раз он уж обязательно получит ужасную трепку. Он-то верил, что трепки не будет, и, отправляясь спать, знал, что опять удерет из дому и опять узнает что-то необычное, новое, и, утомленный, с радостным чувством открытий, которые уже были и которые его еще ждут, закрывал глаза...

Волков потрепал голову лежащего возле их ног Бича. С кормы слышались голоса Анны Петровны и Филинова: «...и не рассчитывай, что я отступлюсь от Урильей», — донесся голос женщины. «Анечка, на меня ведь жмут сверху», — басил Филинов. «Мир чертовски занятен, — подумал Волков, — и чем раньше человек поймет это, чем раньше он оглянется вокруг удивленным и радостным взором с жаждой узнать, увидеть больше, чем он знал до этого, тем богаче и насыщеннее станет его жизнь, тем меньше коросты безразличия и скуки нарастет на нем, а душа долгие-долгие годы будет оставаться светлой, восторженной и отзывчивой».

— Любознательность, Алька, — одно из самых прекрасных человеческих качеств, — сказал он. — Так вот: пока ноги ходят, пока глаза глядят — вперед, за кромку горизонта! Ну а как ты считаешь?

— Я? Я тоже: вперед, за горизонт! Ох, как мы тогда с Толиком напутешествовались. А как мы там с ним в песке, где землянка Беринга была, рылись. И могилку Беринга мы подправили, вот.

— Наколотил меня тогда батя за то путешествие, — сказал вдруг Толик за их спинами. С книгой под мышкой он все время крутился возле них. То спасательный круг с деловым видом осматривал, то якорную лебедку, хмурясь, пинал. А сам все прислушивался. — Ремнюкой он мне вжарил.

— Толик, сядь. Толик, а помнишь, как мы на животах к озеру подкрадывались, а на нем ути какие-то красные плавали, помнишь?

— Некогда рассиживаться, — вздохнув, промолвил Толик. — Работы, сами видите, по ноздри, почитать даже некогда.

— Да сядь ты, Толик, да успеешь ты все свое сделать. А вот бы нам побывать в лесу! — мечтательно сказала Алька. — И еще, знаете, может, глупо, но мне очень-очень хочется побывать в детском игрушечном магазине. Я, правда, уже в куклы не играю, но все же... Вот сон мне приснился. Толик, садись рядом... Ну вот, будто в нашу бухту пароход входит. Бо-оль-шой-большой. Я поднимаюсь на него, а это и не пароход вовсе, а большой-пребольшой игрушечный магазин. И чего-чего только в нем нет! И куклы разные, и платьица, и штанишки кружевные. — Она замолкла, вздохнула, а потом, смущенно засмеявшись, сменила тему: — Глядите-ка, Жорка отстал в тумане, а теперь догнал нас. Ну теперь он поплывет с нами до самого лежбища. Ужас какой любопытный китишка.

В десятке метров от сейнера вынырнул из воды спинной плавник и черная спинища кита. «П-пых!..» — выдохнул он. Очнувшись, Бич нервно залаял.

— А вот скажите, а почему поезда с рельсов не сходят?

— Алька, ну ты пристала к человеку, как рыба-присоска к камню, — кашлянув в кулак, сказал Толик. — Вот уж люрик, так люрик.

— Скажи все же, а почему тебя зовут Люриком? — спросил, в свою очередь, Волков, увиливая от разговора о поездах.

— Птичка такая есть, — пояснила Алька. — Все птицы на скалах уже спят, а она все не может успокоиться; сидят они рядком и все переговариваются: ла-ла-ла! Это самые веселые птички у нас на острове.

— И вот что еще: ты что-то кричала львам про племя морских охотников, про унангунов. Что это за племя? И ты действительно из этого племени?

— Конечно. Вот и Толик подтвердит. Ну вот слушайте. Это было давно. Когда этот остров открыли, он был совсем-совсем необитаемым. Одни звери и птицы. А потом на него стали люди разные приезжать: с материка, из России, из Америки...

— Про унангунов давай.

— А я и даю. Жили унангуны на острове Атту. Ух какие они были смелые и отважные! Они делали легкие пироги из палочек и шкур лахтака, и уходили далеко-далеко в океан, и охотились там на китов и разных других животных. Но вдруг на острове появились американцы, и они поуничтожали там всех животных: и котиков, и морских львов, а потом и китов. И тогда унангуны решили перебраться на другой остров. Собрались они всем племенем, сели в свои байдары и па-аплыли! Долго-долго плыли, уж думали, что больше никогда и земли-то не увидят, как вдруг остров показался. Это и был наш остров Больших Туманов. Правда, другие говорят, что их на парусных кораблях сюда привезли, но вот в бухте Восходной, из нее всегда восход солнца виден, так вот там живет дед Захар, старый он престарый, он даже и не дед, а прапрадед, ему уже, может, лет сто! Так вот он сам помнит, как плыли они на байдаре, или это ему его дедушка рассказывал. Он и моего прапрадедушку помнит и точно знает, что я из рода Морского Льва. И Лена тоже. Ее прапрадедушка был братом моей прапрабабушки...

— Так вы почти родственники?

— Конечно. Мы морские индейцы, — с гордостью сказала Алька. — Вот кто мы!

— А Мать?..

— О! Прапрапрадед Анны Петровны был вождем племени. Дед Захар говорит, что его звали Черный Орел.

— Таких орлов не бывает.

— Ха-ха! Много вы знаете! А знаете, почему — черный? Знаете?.. Вот не знаете, а говорите. А дед Захар нам с Толиком рассказывал. Сейчас Толик подойдет и подтвердит. Так вот: когда им всем там на острове от «огненных людей», так они американцев звали, стало очень худо, вождь племени превратился в орла и полетел вверх высоко-высоко, чтобы увидеть, где еще есть какие другие острова. Куда бы можно перебраться. Он летит вверх и ничего не видит, солнце уже жжет его, палит, а он все равно летит и летит. И вот уже он вспыхнул! И тут увидел! Полетел он на землю, весь черный-черный, дымящийся, и умер. Но успел сказать, куда плыть надо! Вот как все было. А вы говорите — черные орлы не бывают. Так что Анна Петровна, она не просто Мать, а Мать — Черная Орлица. А вообще, нас очень мало осталось, унангунов. Человек, может, десять...

— Их, Альку, Лену да и других, даже изучали, — подал голос Толик. — Ученые приезжали из Ленинграда. Так что Алька у нас музейная редкость.

— Ага! Редкость! — засмеялась девочка. — А уж дед и подавно диковинка! Чего это вы на меня так внимательно смотрите? Думаете, я все вру? Уж как-то вы так внимательно все на меня глядите. Или у меня лицо испачкано?

— Толик, на руль, — пробасил тут Ваганов из рубки.

Прошептав что-то, Толик с явным нежеланием ушел в рубку, а Волков все смотрел на Альку, и та с недоумением терла носовым платком то нос, то губы. Да, пожалуй, все, что она рассказывала, близко к истине. Местных жителей на Командорских островах называют алеутами. Но разве это так? Ведь на эти пустынные, необитаемые острова они переселились с островов Атту и Атху. А откуда они взялись на тех островах? С материка. Из Северной Америки. Вот куда уходят Алькины и Ленкины, да и Матери тоже корни: в леса Аляски, в вигвамы, к дымным кострам, у которых грелись их горбоносые мужественные прапрапрародители. Когда-то в детстве он, Волков, зачитывался книгами про индейцев и мечтал о знакомстве и дружбе с ними. И вот...

— Алька, да не три ты лицо, у тебя все в порядке. Послушай, а если бы ты со мной... в Урилью? — понизив голос, предложил Волков.

— Я?! Волк, да я бы! — лицо Альки вспыхнуло, облизнув губы, она торопливо зашептала: — Да я бы вам там все-все поперестирала. И костер бы распаляла, и готовила бы, и крабов ловила, и вот глядите, ну вот же: у вас пуговка на одной ниточке! Вот бы я и пуговицы пришивала. И птиц бы всяких напоказывала, и все дороги я знаю...

— Стоп-стоп. А как твои родители? Ругаться не будут?

— Родители? А чего там. Я — самостоятельная! Но только, боюсь, Анна Петровна не пустит, — сказала девочка озабоченно. — Скажет: вот привезу на Большое лежбище, а там уж. Ну ладно, я придумаю что-нибудь. Ну, к примеру...