Глава XXV

В день рождения Вари погода выдалась на загляденье: было сухо, тепло, безветренно, и редкие пушистые облака почти не двигались, словно их прикололи к синему небу кнопками. Правда, с утра выпала густая роса — лучшее доказательство, что ночи стали прохладными. Но, как только поднялось солнце, трава тут же высохла и наполнилась деловитым жужжанием пчел, стрекоз и прочих крылатых насекомых, а между двумя молодыми соснами, стоявшими у дачи Есехина, паук разбросал сверкающую в солнечных лучах паутину. И никто из этих божьих тварей не думал о том, что уже следующим утром на траве может выпасть не роса, а изморозь и незатейливой, беззаботной их жизни придет конец.

Чтобы не заставлять Варю сигналить у ворот и не привлекать внимания соседей, Дмитрий ждал ее на веранде в кресле-качалке. Прошедшей ночью ему практически не удалось поспать, но усталости не было, скорее, наоборот — крайняя степень возбуждения. Он как-то по-особому чувствовал тепло солнечных лучей на своем лице, с наслаждением вдыхал густой запах хвои, удивлялся необыкновенной синеве осеннего неба. А его обостренный слух еще издали уловил негромкий шум двигателя «Фольксвагена».

Спустившись с крыльца, он быстро подошел к воротам и распахнул их. И через несколько секунд машина въехала во двор.

Дмитрий успел закрыть ворота и подойти к дому, а Варя все еще копалась в «Фольксвагене». Ей нравились туфли на высоком каблуке, но в них было трудно управлять машиной, поэтому, находясь за рулем, она часто сбрасывала обувь.

Наконец Варя справилась с застежками и выпорхнула наружу. Она была одета в светлый костюм — короткая юбка и приталенный пиджак с глубоким вырезом, приоткрывавшим полную, загорелую грудь. На шее у нее был повязан шелковый бледно-сиреневый шарф, а на ногах — белые туфли. Да и вся она казалась какой-то воздушной, невесомой, излучавшей свет и счастье.

У Дмитрия мелькнула грустная мысль, что теперь всех женщин, которые еще, возможно, встретятся на его жизненном пути, он будет сравнивать с ней и никогда ничего подобного уже не найдет.

— Ну, здравствуй, — с шутливой грубостью пробурчала Варя, выставляя вперед локти, словно пытаясь избежать объятий.

А когда Есехин все же притянул ее к себе за плечи, она прижалась к нему всем телом. И даже в этом маленьком эпизоде проявилась Варина суть — сначала помучить его, чтобы потом сделать самым счастливым человеком на свете.

— Здравствуй, — сказал он. — С днем рождения тебя.

Они долго стояли обнявшись.

— Как же я за тобой соскучилась, — прошептала Варя свою традиционную фразу. Но вдруг она резко отстранилась и сказала хныкающим, страдальческим голосом. — К сожалению, у меня возникли проблемы! Мне скоро надо будет уехать. У нас с тобой всего час-полтора.

Громадный кусок льда, уже было начавший таять в груди Есехина, опять затвердел.

— Ну надо, так надо, — улыбнулся он.

— Но не приехать, как ты понимаешь, я не могла, — стала оправдываться Варя. Это ей явно не нравилось, и она тут же перешла в наступление: — Ну что ты стоишь, как столб. Пойдем в дом. Иначе я растерзаю тебя прямо здесь.

Показывая хорошее знание есехинской дачи, она пересекла гостиную и по лестнице стала подниматься на второй этаж, где находилась спальня. По пути Варя оставляла туфли, шарф, пиджак и другие, более интимные детали своей одежды. Она явно хотела уложить всю обязательную программу в отведенные ею час-полтора, чтобы потом надолго развязать себе руки. А Дмитрий думал о том, что это вообще последняя их встреча.

Когда они добрались до кровати, Варя была уже полностью раздета.

— Подожди секундочку, я — в ванную, — сказала она и выскользнула из комнаты.

У Есехина мелькнула мысль, что для Григорьева, весь вчерашний вечер выторговывавшего право убить ее лично, это был бы идеальный момент. Из ванны трудно убежать, а с кафельного пола и стен легко можно смыть любые следы преступления.

Через пару минут Варя опять появилась в спальне и скользнула под простыню. Дмитрий так соскучился по ней, что от прикосновения к ее обнаженному телу весь вздрогнул.

— Что с тобой? — удивилась она и, поняв все, шепнула. — Иди ко мне.

Уже не скрывая своих чувств, он стал целовать ее губы, шею, грудь, живот, ноги. Есехин был словно в каком-то наркотическом бреду и даже боялся совершенно некстати потерять сознание. Эта бездна эмоций захватила и ее.

Потом они лежали обессиленные, держались за руки и смотрели в потолок. Дмитрий вспомнил, что точно так же все было в тот первый раз, когда они занимались любовью на полу его кабинета. Круг замкнулся, вместив в себя все возможные человеческие страдания, пережитые им за последний год.

Чтобы избавиться от мрачных мыслей, Есехин сказал:

— Я приготовил кое-какую еду. Засунул в духовку курицу. Если напрячь воображение, она может сойти за праздничный обед.

— Ну, милый, — жалобно запричитала Варя, — больше всего на свете мне хотелось бы провести с тобой целый день! Но поверь, я сейчас не могу. Уже скоро надо будет бежать. И глупо было бы оставшееся время посвятить курице. Согласен?

— Тогда подожди.

— Ты хочешь оставить меня одну?

— Ненадолго.

Есехин накинул халат и спустился на первый этаж, в гостиную. Он нашел пачку сигарет, закурил и сел в кресло. Наверху было тихо. Мысли его прыгали, но, обдумывая события последних дней, он пришел к выводу, что все делал правильно и жалеть ему не о чем.

Окончательно убедив себя в этом, Дмитрий загасил сигарету, взял на кухне из холодильника бутылку шампанского и два бокала, а потом пошел наверх.

Варя лежала на кровати, едва прикрытая простыней. Светлые, слегка вьющиеся волосы рассыпались по подушке, глаза закрыты, и было видно, какие длинные у нее ресницы.

Есехин подошел к постели. Он несколько секунд стоял молча, рассматривая ее спокойное, умиротворенное лицо. Ничего более красивого в своей жизни он не видел. Внезапно Варя вздрогнула, открыла глаза и сладко, бесстыже потянулась.

— Я, кажется, задремала, — сказала она.

— Давай выпьем за твой день рождения. За тебя, — предложил Дмитрий, присаживаясь на кровать и открывая бутылку.

Он наполнил бокалы. Приподнявшись на локте, Варя чокнулась и пригубила шампанское, а потом облизала розовым язычком верхнюю губу, обрызганную лопавшимися пузырьками.

Дмитрий открыл ящик стоявшей у изголовья кровати тумбочки, достал оттуда небольшую коробочку, перевязанную розовой атласной ленточкой, и положил Варе на живот.

— Это — тебе.

Она оживилась, села в кровати, скрестив ноги по-турецки, и стала развязывать розовую ленту. Когда коробочка была вскрыта, на бархатной подушечке засверкали бриллиантовые сережки. Он купил их в ювелирном на Тверской, отдав практически все деньги, которые смог раздобыть — дефолт помешал ему и здесь.

— Господи, как красиво! — воскликнула она.

Спрыгнув с постели, Варя подбежала к комоду, где было большое зеркало, и примерила серьги. Полюбовавшись ими, она повернулась к Дмитрию и сказала томным, грудным голосом:

— Я опять хочу тебя!

…Через полчаса Есехин стоял на улице, наблюдая, как Варя усаживается в свой ярко-красный «Фольксваген».

— Еще раз спасибо за подарок. Я тебе на днях позвоню, — сказала она.

Однако он знал, что этого не будет.

Варя уже завела двигатель, но потом нагнулась, чтобы снять обувь. По лицу ее скользнула брезгливая гримаса:

— Послушай, у тебя грязь на дорожке. Я все туфли испачкала! Ну да ладно, на работе помою, — тут же улыбнулась она. — До свидания!

Пока был виден красный «Фольксваген», Дмитрий стоял у ворот. А потом побрел к дому. На асфальтовой дорожке и в самом деле осталась грязь. Сюда попало немного земли, когда он рыл под верандой яму, ставшую последним прибежищем для Григорьева — несчастного, больного человека.

Убить его Есехин решил еще до того, как пригласил Варю отпраздновать день рождения на своей даче. Собственно говоря, это мероприятие он и затеял с одной лишь целью: выманить Григорьева в какое-нибудь укромное место. Ничего лучшего придумать ему не удалось.

Вчера, в семь вечера, Дмитрий забрал его на Пушкинской площади и привез к себе. Они крепко выпили, закусывая колбасой, сыром и кроваво-красными помидорами. Из дома не выходили, опасаясь, что их кто-нибудь увидит. И весь вечер порядком захмелевший Сергей строил планы, в каком месте и как он набросится на Варю. Он даже разыгрывал эти кошмарные сцены в лицах.

Часов в двенадцать Григорьев угомонился и отправился в спальню для гостей. Тогда Есехин спустился в подвал и достал из-за бака с соляркой, которой отапливали дом, тяжелый сверток. В промасленную бумагу был завернут спортивный мелкокалиберный пистолет. Года два назад Дмитрий купил его по случаю, после того, как ограбили соседнюю дачу.

Выждав еще с полчаса, он поднялся наверх и тихо зашел в гостевую спальню. Ночь была очень светлая, поэтому, даже не включая лампу, он хорошо видел Григорьева, укрытого одной простыней.

Вначале Дмитрию показалось, что его гость спит. Однако, подойдя к кровати, он увидел, что глаза Сергея приоткрыты.

— Пришел меня убивать? — спокойно спросил Григорьев.

Он даже перестал заикаться.

Есехин подумал, прежде чем ответить.

— У меня нет другого выхода, — с извиняющимися интонациями произнес он. — Ты — безнадежно больной человек и не успокоишься, пока не реализуешь свои кошмарные планы… Я не могу допустить, чтобы ты что-то сделал с Варей.

— Болен не я, а ты. И это она довела тебя до такого состояния! Именно с тобой она добилась того, о чем мечтала: из-за нее ты готов убить другого человека! И какая, собственно говоря, разница, кто им будет — ее муж или я.

— Не заговаривай мне зубы, — теперь уже холодно сказал Есехин.

— Как хочешь. Стреляй.

Григорьев равнодушно повернулся на бок, но эта поза ему понадобилась лишь для того, чтобы быстрее вскочить с кровати. Однако он еще распрямлялся, когда Дмитрий вогнал в него первую пулю.

Калибр был маленький, и Григорьев лишь на мгновение задержался. С гримасой боли и горького сарказма он опять двинулся вперед, но вторая пуля попала ему прямо в глаз. Сергей схватился обеими руками за лицо, изогнулся и упал навзничь. Его тело несколько раз дернулось и затихло, а под головой стало расплываться темное пятно.

Есехин принес с кухни клеенку, расстелил на полу и перетащил на нее бездыханное тело. Потом он спустился в подвал, взял брезентовый чехол от машины и лопату и вышел на улицу.

Яму Дмитрий решил вырыть под стоявшей на сваях верандой. Трава здесь не росла, поэтому могилу не надо было маскировать дерном. Достаточно было ее хорошо утрамбовать.

Землю он бросал на брезент, чтобы меньше осталось следов. Вначале ему было очень неудобно: работать пришлось чуть ли не лежа, постоянно ударяясь головой снизу о пол веранды. Именно поэтому земля летела не только на брезент, но и на дорожку. Однако постепенно он все больше и больше распрямлялся.

Когда глубина ямы оказалась с его рост, Дмитрий принес Григорьева, завернутого в клеенку. Безжизненное тело было совсем не тяжелым. Сбросив этот страшный сверток вниз, Есехин стал закапывать его. Часть земли не поместилась, и ее пришлось разбросать у забора.

Закончил он работу уже часа в четыре. В сентябре в это время еще не начинало даже светать. Уничтожив все следы в спальне для гостей и приняв душ, Дмитрий долго стоял на улице. Он курил, смотрел на темный, мрачный лес и думал о том, что нисколько не жалеет о своем поступке.

Эта же мысль пришла ему и теперь, когда после отъезда Вари он уселся в кресло на веранде.

— Пойми, — сказал он громко, словно Григорьев мог его услышать, — мне нельзя было рисковать. Она — это самое лучшее, что есть на свете!