ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Темно. Гардины в спальне, как всегда, наглухо задернуты — Юла после ночной работы спит до полудня. Дружиловский осторожно встал и прошел в столовую. Осенний день только-только занимался, часы показывали семь. За окном — безлюдная серая и мокрая улица, темное небо, ветер хлещет по окнам мелким дождем. Он невольно вспомнил прочитанное накануне в русской газете эссе Ляхницкого «Осень» про то, что серой пеленой затянуло все: и небо, и землю, и перспективу для русских эмигрантов: куда нам идти, в самом деле?..
Куда идти, что делать, не знал и он. Поступить как князь Курбатов, который стал продавцом в богатом конфекционе? Заметку об этом эмигрантская газета озаглавила «Начало новой жизни». Ляхницкий объяснил: «Мы обязаны поддерживать у русских дух надежды». Избави бог от таких надежд!.. Нет, это не для него! Надо найти дело чистое, самостоятельное, денежное, с солидным положением в обществе. И он найдет!
Пока все его начинания оканчивались пшиком, прямо рок какой-то! Только что пережил, может быть, самую тяжелую из своих катастроф. Он начал издание книжек о похождениях знаменитых сыщиков Ната Пинкертона и Ника Картера на русском языке. План был настолько хорош, что даже Ляхницкий вошел в дело и дал взаймы денег. У Юлы просить не хотелось, хватит с него ежедневных унижений, когда приходится брать у нее мелочь на карманные расходы и выслушивать дурацкие шуточки: «Сутенерчик ты мой хороший, не все у меня отбираешь». Просто страшно, как она не понимает, чтем творится у него на душе.
Два месяца с утра до позднего вечера он мотался с этим издательским делом. Надо было найти дешевого переводчика с английского — он нашел. Бедствующая учительница сделала хороший перевод. Нужно было найти типографию, где взялись бы печатать книжки с последующей оплатой, — в этом помог Ляхницкий, уговорил хозяина типографии, где печаталась его газета. Нужно было достать бумагу в кредит, заказать художникам рисунки обложек, подготовить рекламу, выхлопотать разрешение на издание, договориться с книготорговцами...
Но вот, наконец, вышла первая книжка, за ней вторая, третья — выпуски раскупались молниеносно, успех был явный, он уже собирался начать расплачиваться с кредиторами, но перед выходом четвертой книжки все рухнуло. В типографию явился судебный исполнитель и приостановил печатание, предъявив обвинение в нарушении закона о налоге и в неправильной регистрации предприятия. Перед кем он только ни гнулся, доказывая неумышленность своих ошибок, его и слушать не хотели.
Ляхницкий выяснил, что эту катастрофу организовал местный издатель, известный богач Вейлер. Он обнаружил на книжном рынке изделия неизвестно откуда взявшегося конкурента и устранил его.
— Прекратите пустые хлопоты, останетесь без штанов, — сказал Ляхницкий Дружиловскому. — А мне деньги вернете по частям...
Но он еще барахтался, надеялся на что-то... Вчера его вызвали в судебную палату, показали счета владельца типографии, поставщика бумаги и переводчицы, якобы обманутой им, и спросили, может ли он немедленно эти счета оплатить? Немедленно... Даже если бы на это дали срок, он не представлял себе, где взять деньги...
Почему невезение такое? За что? Куда идти теперь, что делать? От обиды ему не спится, проснулся вот ни свет ни заря...
Он пошел на кухню и сам приготовил себе завтрак — кухарка-эстонка приходила только к пробуждению Юлы. Потом оделся и, накинув пальто, пошел на улицу купить газеты.
Возвращаясь, он увидел перед своей дверью пастора и выругался про себя — не к добру, по примете. Высокий, с веселым румяным лицом, пастор смотрел на него, улыбаясь, и отряхивал мокрую черную сутану.
— О! Вы из эта квартира? — спросил он на плохом русском языке. — Может, вы господин Дражиловский?..
— Дружиловский, — хмуро поправил он священника.
— О да, о да... Я звони, звони, и никакой звук нет...
— Что вам угодно?
— Могу ли я видать мадемуазель Юрьеву? Я ему старый друг.
— Она еще спит.
— Разрешите ждать... такой погода, бррр...
Он провел пастора в гостиную и разбудил Юлу.
— Который час? — спросила она, не открывая глаз.
— Скоро девять.
— Ты с ума спятил!
— К тебе пришел какой-то поп.
Юла широко открыла глаза — сон как ветром сдуло. Она вскочила и начала торопливо одеваться:
— Иди займи его, я сейчас.
Она вышла в гостиную в черной юбке и белой блузке — сама скромность. Пастор встал ей навстречу с радостной улыбкой. Дружиловский наблюдал за ними подозрительно — казалось, они видят друг друга в первый раз в жизни.
— Сержик, оставь нас вдвоем, я тебя позову, — сказала Юла несколько смущенно.
Он привык не удивляться, не спрашивать — ушел в столовую, сел в кожаное кресло и развернул газету...
Примерно через час он услышал, как стукнула дверь на лестницу, и в столовую вышла сияющая Юла.
— Ну, Сержик, могу тебе сказать, на всей земле единственные приличные люди — англичане, — сказала она, подойдя к нему и держа одну руку за спиной.
Он отложил газету и молча глядел на нее с усмешкой.
— Ну что, что ты смотришь на меня как прокурор на вора? — Лицо у нее сразу стало злым.
— Что-то он очень долго отпускал тебе грехи. Их так много? — спросил он, глядя на нее снизу вверх и поглаживая усики.
— Дурак! — крикнула она с перекошенным злостью лицом и, вынув руку из-за спины, бросила на стол толстую пачку денег. — За свои многочисленные грехи ты не имеешь ни копейки, — добавила она и повернулась к нему спиной.
— О, за этот грех попы платят так много?
Юла повернулась и влепила ему пощечину.
Дружиловский бросился вон из квартиры.
— Пальто, дурак, надень, простудишься! — крикнула она ему вслед.
Он быстро шагал по улице, спускавшейся к порту, на мокрой мостовой ноги противно скользили, лицо хлестал влажный холодный ветер с моря, но злость не остывала. Хотя он уже понимал, что сердиться на жену было, в общем, не за что, да и невыгодно... Дождь резко усилился, он уже чувствовал на плечах влажный холод. Проезжавший мимо грузовик обдал грязью — а, будь все на свете проклято! Он повернул назад. Его бесило теперь подозрение, что Юла, очевидно, причастна к деятельности, о которой он и сам мечтал, почитывая свои любимые книжки про шпионов.
Весь день они не разговаривали, но вечером он пришел в ресторан и попросил у Юлы прощения. Она только что вернулась с эстрады в свою уборную, из зала еще доносились аплодисменты, и он знал, что в эти минуты у жены всегда хорошее настроение. Выслушав извинения, она потрепала его по щеке.
— Что с тебя, дурачка, спросишь? — сказала она, устало опускаясь в кресло.
Он молчал, рассматривая бесчисленные фотографии жены, которыми были увешаны все стены уборной.
— Садись, в ногах правды нет, — сказала она и, когда он присел на краешек кушетки, добавила: — Ляхницкий сказал мне, что он погорел с твоими дурацкими книжками про сыщиков. Долги большие?
— Не очень.
— Я дам тебе денег, и завтра же верни все Ляхницкому, мне не хочется, чтобы мы были у него в долгу.
Он встал, подошел к жене и приник к ее руке долгим поцелуем.
— Спасибо, Юлочка... меня самого этот долг мучил больше всего.
— Ладно, все забыто, — улыбнулась она. — Иди в зал, я закажу тебе ужин. Домой пойдем вместе.
Ляхницкий был у них в доме своим человеком, непременным участником их карточных вечеров. Это был веселый компанейский мужчина лет сорока, немного тучный, но очень подвижный. Его крепкое, гладкое лицо всегда излучало веселую доброжелательность. С ним было легко и весело, он всегда был начинен анекдотами и новостями. Судя по всему, больших денег у него не было, газета его, рассказывали, не приносила почти никакого дохода, но он не унывал и, как истый поляк, любил жить вкусно, с форсом.
Когда Дружиловский вернул ему долг, Ляхницкий вроде даже обиделся.
— К чему такая спешка? — спросил он, огорченно глядя на Дружиловского черными маслеными глазками. — Я у вас в большом долгу за то, что имею счастье часто видеть вашу красавицу Юлочку. — Он уже давно с чисто польской пылкостью и краснословием изображал безумную влюбленность в Юлу, грозил при случае застрелить ее мужа.
Ляхницкий знал все политические новости и охотно рассказывал друзьям и такое, о чем газеты не писали. Дружиловский заметил, что последнее время Юла слушает его особенно внимательно и, разыгрывая наивное любопытство, задает наводящие вопросы. Он догадывался теперь, зачем ей это нужно. Впрочем, слушая Ляхницкого, часто с ним встречаясь, выполняя его задания для газеты, имея возможность сопоставить некоторые факты, он все чаще подумывал, что их друг тоже не просто редактор.
В этот вечер он условился с Ляхницким встретиться в ресторане «Метрополь» и поджидал его в баре. Редактор, как всегда, опаздывал, и Дружиловский очень злился — денег было разве что на рюмку коньяку, это мешало держаться независимо. А тут еще важный бармен в белоснежном смокинге, будто заглянув в его карман, сновал мимо него и вьюном вился возле белобрысого юнца с перстнями чуть ли не на всех пальцах. Ничего так не угнетало, не выводило из себя, как отсутствие денег. После провала издательской затеи Юла посадила его на голодный паек, а гонорар в газете у Ляхницкого — копейки.
Но вот бармен наконец обратил на него внимание, учтиво поклонился, и пришлось заказать коньяк.
Дружиловский взял со стойки русскую газету и углубился в чтение объявлений... Русский офицер страстно желал соединить свою судьбу с судьбой хорошо обеспеченной вдовы... Молодая русская учительница, знающая французский и немецкий языки, хотела бы бескорыстно посвятить себя одинокому пожилому человеку... «Наймусь сторожем в солидное торговое дело с проживанием и столом...», «Русский с высшим политехническим образованием и довоенным опытом желает стать компаньоном в богатом хозяйстве, имеющем машины...»
Он отбросил газету, его всегда угнетали эти объявления — становилось тревожно и страшно за себя.
Ресторан начинал заполняться, в баре зажглись неяркие бра.
Наконец Ляхницкий взгромоздился на высокий стул рядом.
— Извините, пришлось переделывать первую полосу, — сказал он, шумно дыша. — Получили новое сообщение о предстоящей мирной конференции в Риге. Английское правительство хочет послать своих наблюдателей.
— Чертова политика, всем она мешает жить, — сказал Дружиловский.
— Ой не так, дорогуша, политика нас кормит, — мягко сказал Ляхницкий. Он посмотрел на часы, торопливо допил свой коктейль и легко соскочил со стула.
— Пойдемте-ка лучше в зал и поедим за счет той самой политики...
Они прошли в зал, мягко освещенный настольными лампами с зелеными абажурами, и сели за стол в уютной нише. Официант стал убирать лишние стулья, но Ляхницкий остановил его.
— Кого ждем? — спросил Дружиловский.
— Во-первых, не ждем ни минуты, я тоже голоден как волк, — засмеялся Ляхницкий. — А во-вторых, придет, если сможет, один мой приятель. Познакомитесь. Человек очень полезный.
Ляхницкий стал заказывать обед. Он делал это обстоятельно, и было видно, что сама эта процедура доставляла ему удовольствие. Принимавший заказ кельнер — пожилой, очень важного вида — не только терпеливо выслушивал гурманские рассуждения редактора, но и почтительно в них участвовал. Наконец обед был заказан. Дружиловский немного обиделся, что его друг с ним не советовался и даже не спросил, чего он хочет. С этим, однако, надо мириться, когда в кармане у тебя пусто...
— Еда, друг мой, она, как политика, должна быть продуманной до последней детали, — смеялся, потирая крупные руки, Ляхницкий. — Учитесь, я на еде собаку съел!
Им подали холодную закуску и водку.
— А хорошую газету делать очень трудно, очень... — жаловался редактор, сдирая жирную шкурку с копченого угря. — Замкнутый круг: чтобы газету покупали, надо, чтобы в ней было что читать. А чтиво — это продукция пишущих, а пишущим нужно платить, и чем они лучше пишут, тем большие деньги хотят получать. Деньги же должен дать читатель, покупающий газету, — Ляхницкий вилкой нарисовал в воздухе круг: — Кольцо замкнулось, и выскочить из него невозможно...
— Люди больше всего любят читать новости и всякие происшествия, — солидно сказал Дружиловский, ему нравился этот серьезный разговор под вкусную еду, хотелось быть на уровне.
— Но и за это, друг мой, тоже надо платить... — весело заметил Ляхницкий, намазывая масло на поджаренный хлеб.
Оркестр играл негромко, вокруг слышался тихий говор за другими столами, в этот час здесь обычно заканчивали свой день деловые люди.
— Если бы у меня были деньги, я бы открыл одно дельце, — вдруг решительно сказал Дружиловский.
— Если бы да кабы... — пробурчал, хрустя хлебом, Ляхницкий и, прожевав, спросил: — Вам удалось сделать то, что я просил? Это деньги для вас более реальные.
— Даже Юле не удалось.
— А она тут при чем? Неужели вы ее просили? — быстро спросил Ляхницкий, он даже перестал жевать и смотрел на приятеля злыми глазами.
— Ничего я у нее не просил, — ответил Дружиловский. — У нее, видите ли, возникла такая блажь — очень хочется познакомиться с кем-нибудь из красных земляков. Так у нее-то шансов больше, чем у меня, а ничего не получается.
Официант принес жаркое. Ляхницкий упоенно занялся едой. Официант приоткрывал мельхиоровые крышки, редактор с блаженным лицом принюхивался.
— Прекрасно. Именно то, что надо, — радостно приговаривал он, и лицо его снова было добродушно-веселым.
С жарким расправились в молчании.
— И все-таки, если бы у меня были деньги, я бы знал, как начать одно большое дело, — снова вернулся к своему Дружиловский.
— В миллионеры захотелось? Ну-ну... — покачал головой Ляхницкий, явно думая о чем-то другом.
— А вы послушайте, не отмахивайтесь. — Дружиловский наклонился к нему и продолжал, быстро оживляясь: — Вот вы гонитесь за тем, чтобы успеть втиснуть в номер хотя бы одно интересное и свежее сообщение. И все равно многое и очень интересное в завтрашнюю газету не попадет. А ведь можно к самому вечеру выпускать что-то вроде сводки интересных сообщений, только сообщений. Бюллетень сенсаций.
— Не хватит, — сказал редактор, ковыряя во рту зубочисткой.
— Чего «не хватит»?
— Сенсаций.
— Во-первых, бюллетень должен быть небольшим — две-три тетрадочные странички, — все более увлеченно говорил Дружиловский, он видел, что редактор слушает его с интересом. — Во-вторых, если не хватит, можно кое-что и выдумать, да еще и с пользой для местных политиков. В обмен, так сказать, на льготы и прочее.
— Слушайте, Сергей Михайлович, а это действительно неплохая идея, — удивленно сказал Ляхницкий. Он наполнил рюмки коньяком. — Давайте-ка выпьем за нее и подумаем...
Они чокнулись.
— Меня если потрясти, я еще не то могу придумать, — подмигнул Дружиловский и опрокинул рюмку.
— Знаете что? — энергично произнес Ляхницкий. — Я завтра же иду к министру внутренних дел Хеллату. Если он даст лицензию и бумагу, мы начинаем большое дело.
— О каком деле речь? — послышался скрипучий голос, и за спиной Ляхницкого появился высокий мужчина лет сорока пяти, с косматыми бровями, черными остроконечными усами и массивным носом. На нем был дорогой пиджак из грубой шерсти, стоячий крахмальный воротничок, обхваченный черным галстуком с жемчужной булавкой.
— Наконец-то! — воскликнул Ляхницкий, показывая на свободный стул. — Прошу знакомиться. Пан Дружиловский, пан Богуславский...
Подбежавший метрдотель сам принимал заказ от нового гостя и называл его «пан полковник».
— На улице мразь, — скрипел Богуславский, зябко потирая красные руки. — Не то снег, не то дождь, не то черт знает что. А с моря ветер, с ног валит. Здешняя зима — это сплошное безобразие. Ну а что за дела вы тут обсуждали?
— Да так, шевеление воздуха, — весело и беспечно ответил Ляхницкий. — Пан Дружиловский фантазировал, как из рубля сделать сотню.
— Пан Дружиловский поляк? — вдруг спросил сердито полковник Богуславский, взглянув на подпоручика из-под косматых бровей. — Впрочем, по внешности вы мало похожи на поляка.
Дружиловский объяснил, что, кажется, прадед у него был поляк.
— Уж если польская кровь у кого есть, то, мало ее или много, значения не имеет, важно, что она есть, и тогда перед нами человек особого покроя, — сказал Богуславский. Из-за его скрипучего голоса казалось, что он все говорит сердито и раздраженно.
Разговор зашел об инициативе Москвы заключить мир с Прибалтийскими странами и о предстоящей в Риге мирной конференции этих стран... Дружиловский был не очень в курсе всей этой истории и знал только, что против прибывшей в Ревель советской делегации ведутся интриги.
— Суета сует, — сказал он важно.
Богуславский посмотрел на него удивленно из-под косматых бровей.
— К счастью, такой взгляд на историю не имеет успеха у государственных деятелей, — сказал он. — Может, вам захотелось сесть с большевиками за один стол и сыграть в покер?
Ляхницкий поспешил объяснить, что его приятелю приходится туго.
— Если человек хочет чего-то добиться, у него должен быть более твердый взгляд на современные дела, — сердито проворчал Богуславский, опустив массивный нос к тарелке.
— Моя ненависть к большевикам всегда со мной, — с достоинством сказал Дружиловский, понявший свою оплошность. Он заметил, что редактор одобрительно смотрит на него, и продолжал, заносчиво вскинув голову: — И никто не имеет права подозревать меня в желании мириться с ними. Однако, чтобы всецело думать о борьбе, я должен высвободить свою голову, не думать о средствах для существования.
Теперь редактор перевел беспокойный взгляд на жующего полковника, ожидая, что тот ответит.
— О да, о да. Я согласен, — миролюбиво проговорил полковник.
Как только было покончено с десертом, Ляхницкий сказал, обращаясь к полковнику:
— Я думаю, мы извиним моего друга, ему надо уйти...
— Какой может быть разговор, дело прежде всего, — под усами Богуславского шевельнулась благосклонная улыбка.
— Да, прошу извинить, — торопливо сказал Дружиловский и откланялся. Его выпроваживали как бедного родственника или надоевшего нахлебника! Как страстно хотел бы он сейчас небрежным жестом положить на стол крупную купюру. Но, эх!..
Ляхницкий проводил его до двери и, вернувшись к столу, спросил:
— Какое у вас впечатление?
Полковник расправил усы.
— Пригодится.
— Вполне, вполне.
— Хотя не из прочных... но изворотлив.
Наклонившись над столом, они заговорили тихо, без выражения, как люди одного дела, понимающие друг друга с полуслова.
— Он сказал, что его жена лезет к русским.
— Не удивительно. Вы уверены, что он не знает о ее английских связях?
— Уверен. Он говорил, что это у нее такая блажь — познакомиться с красными земляками. Нет, нет, и она и англичане достаточно умны.
— Как она ест наши конфеты?
— Глотает.
— Подбросьте ей: поляки договариваются с французами тайно, за кулисами мирной конференции, выяснить возможности торговли с русскими. Может, тогда, наконец, в Лондоне стукнут кулаком по столу и обуздают прибалтов.
— Сделаю завтра.
— А его вербуйте.
— Он сейчас предложил стоящее дело — выпускать бюллетень сенсаций и использовать его для дезинформации.
— Смотри-ка — не ожидал. Будете выпускать вместе?
— Естественно.
— А для него это станет хорошей крышей. Надо все-таки вербовать и жену.
— Торопиться опасно... неглупа...
— Неужели англичане хорошо ей платят?
— Думаю — да. Они вернули мне долг, оплатили счет за бумагу. К ней нужен очень тонкий подход.
— У них любовь?
— Вряд ли... Я как раз об этом думаю.
— Думайте поскорее. Что говорит министр Хеллат?
— Все то же: деловой мир жмет на правительство, хотят торговать с русскими.
— Напечатайте-ка у себя статейку... нет, лучше фельетончик... как, скажем, глупые овечки решили дружить с голодным волком и что из этого вышло.
— Сделаю.
Вышколенный официант с давно подготовленным счетом не позволял себе даже показаться в зале — в этом ресторане деловым людям никогда не мешали. Оркестр стал играть чуть громче, но это только для того, чтобы гости знали, что уже вечер.
Назад: ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Дальше: ГЛАВА ПЯТАЯ
