ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Судья Младенов долго листал дело. Ему нужна была пауза, чтобы подумать.
То, что Заимов не признал обвинения в шпионаже, его не беспокоило. Факты, предъявленные судом, он не отрицал, он только дал им свое толкование. Судью тревожило другое. Директор полиции Драголов заверил Младенова, что на допросах в охранке Заимов сломлен и раздавлен. Но теперь Младенов уже окончательно убедился — перед судом был человек с непреклонной волей, ясным умом и со своей совершенно ясной политической позицией.
Главную трудность для суда представляло именно это. Он будет говорить о полном отрицании прогерманского курса Болгарии и о священной, традиционной для болгар признательности к России. Это вопрос, который волнует сейчас весь народ, всю страну. Нынешний курс правительства в народе не популярен, и именно это является камнем преткновения для болгаро-немецкого союза, только поэтому царь и правительство не решаются отдать Гитлеру болгарскую армию и объявить войну Советскому Союзу. И если сейчас такой уважаемый, известный стране человек, как Заимов, выскажет свои доводы против союза с Германией, этого не простят суду ни правительство, ни царь, ни немцы.
Те, кто в спешке готовил процесс, ушли теперь в тень, отведя себе роль свидетелей, и Младенову предстояло исправлять их ошибки.
Он надеялся, что прокурор грубостью и оскорблениями выведет подсудимого из себя, нарушит логический ход его мыслей, заставит сорваться, но этого, как видно, не случится. Младенов испытывал к подсудимому все более острую ненависть, как к своему личному врагу. Второй раз он судит Заимова. Шесть лет назад он был рядовым членом суда и от него мало что зависело, но ему, как и другим судьям, долго не могли простить оправдание Заимова. Теперь он председатель суда, все зависит от него, и он должен сделать все, чтобы осудить этого святошу, желающего доказать миру, что он выше всех на несколько голов.
...Деньги! Вот что больше всего интересует людей! И если речь пойдет о деньгах, которые получены за измену, значит, интерес к этому станет еще сильнее. Если суд заставит Заимова хотя бы косвенно признать свой заработок подобного рода, это перечеркнет все его возвышенные разглагольствования о любви к родине, ибо любовь за деньги имеет определенное название. Если суд установит продажность Заимова, то больше не понадобится никаких улик — эта стоит всех, она ставит черный крест на всем обличье обвиняемого, на всех его прежних и дальнейших попытках возвышенно оправдать свои действия.
Младенов встал.
— Прошу внимания...
Он зачитал показания подсудимого Чемширова о том, что Заимов получал высокое вознаграждение от советской разведки, и спросил, правильно ли записаны эти показания.
— Да, правильно, — подтвердил Чемширов.
— Заимов, что вы можете сказать суду по этому поводу?
Заимов медленно встал и поправил арестантскую куртку. В зале было слышно, как секретарь подвинул к себе лист бумаги.
— Чемширов о моих денежных делах ничего знать не может, — начал Заимов. — Я давал ему иногда какие-то незначительные суммы, как своему племяннику, который вечно нуждался. Родственные чувства, проявляемые таким образом, не могут считаться преступными.
— Бе-Заимов! — закричал прокурор. — Не считайте нас дураками! Говорите правду! Только в этом ваше спасение!
Заимов подождал, когда прокурор перестанет кричать, и продолжал:
— Лично для себя я не получил ни стотинки. Я просил суд приобщить к делу документы различных кредитных учреждений. Из этих документов видно, что мое материальное положение оставляет желать лучшего. В кредитном банке заложена даже моя пенсия. Что вы нашли в моем деле, кроме долговых расписок? Я жил только на доходы от своих коммерческих дел, а они тоже оставляли желать лучшего.
— Вы врете, бе-Заимов! — снова крикнул прокурор.
— Всякая ложь была мне ненавистна всегда, — ответил Заимов. — А обвинение в меркантильности должно быть доказано судом также документально, как я могу доказать суду свою материальную несостоятельность.
— Он надеется, что деньги не пахнут, — сказал прокурор.
— Разве не пахнут? — спросил Заимов. — Деньги пахнут и нередко очень дурно.
— Отвечайте суду, сколько вы получили за свое предательство? — решительно вмешался судья Младенов.
— Я уже ответил: ни стотинки.
— Подсудимый Белопитов! Вам платил Заимов за ваше предательское сообщество?
— У меня с Заимовым существовали денежные отношения только по делам совместной коммерческой деятельности в нашей конторе, и это зафиксировано в бухгалтерских книгах, — ответил Белопитов.
— У вас была двойная бухгалтерия! — продолжал прокурор. — Мы интересуемся второй!
— Я знаю только одну бухгалтерию, и в ней нет ничего, что может вас заинтересовать, — ответил Белопитов и, взглянув на Заимова, сел.
Заимов смотрел в этот момент на злобного, не меняющего своего настроения прокурора, и на его сером, опухшем лице можно было прочесть еле уловимую иронию. О, об измене за деньги он мог бы сейчас рассказать кое-что суду. Он знал, что это такое! Он столкнулся с этим совсем недавно...
...Это было в начале лета сорок первого года. Однажды вечером Заимов зашел в ресторан. Свободных столов не было. Он уже собирался уйти, но его окликнул и пригласил за свой стол знакомый полковник, он был наслышан о его похождениях — жуира и заядлого картежника. Это был мужчина около сорока лет, атлетического сложения, с красивым, истинно болгарским лицом — орлиный нос, иссиня-черные густые волосы, усы тонкими стрелками и черные, бездонные глаза, перед которыми, наверное, цепенели избранные им дамы.
— Я скоро ухожу, — сказал полковник, поднявшись и кланяясь.
Заимов поблагодарил, сел и заказал подбежавшему официанту ужин. Ему не доставляло удовольствия сидеть с человеком, которого он относил к племени всеядных, готовых служить кому угодно и чему угодно. Но раз уж сел, надо было поддерживать разговор.
— Как живете, полковник? — Теперь он всегда так начинал разговор со случайно встреченными людьми. По ответу можно было безошибочно судить, какому богу молится человек.
— Живу скверно: во-первых, изматывает служба, во-вторых, вечная нужда, — беспечно ответил полковник и сказал: — А вот вы еще раз показали, что у вас светлая голова. Коммерция нынче наивыгоднейшее дело, не так ли?
— Не жалуюсь.
— Я мечтаю заняться какой-нибудь коммерцией. Что для этого надо? — вдруг спросил полковник.
— Только деньги. Истинные коммерсанты говорят: деньги делают деньги.
— А если у меня нет денег, но есть хорошие идеи?
— Тогда вам надо найти компаньона с деньгами и без идей, — улыбнулся Заимов.
— Черт возьми! А что, если действительно ринуться в коммерцию? Разрешите мне как-нибудь зайти в вашу контору. Просто посмотреть, что это такое, с чего это начинается?
— Заходите, буду рад.
— Ведь ваша контора где-то на Славейкова? Я непременно зайду. А сейчас, к сожалению, тороплюсь. Свидание. — Полковник хитро улыбнулся и позвал официанта.
На другой день полковник явился в контору.
— Ну, видите? Сказано — сделано, — заговорил он с порога, окидывая взглядом скромный кабинет Заимова. — Значит, это здесь деньги делают?
Разговор был такой же несерьезный, как и в ресторане, но вдруг Заимов почувствовал, что полковник хочет, только почему-то не решается, о чем-то ему рассказать.
— Что вы продаете, если не секрет? — спросил полковник.
— Все, что у нас покупают, — ответил Заимов. — Моя контора посредническая. Скажем, в деревне мы закупаем фрукты, овощи, перепродаем их хозяевам овощных и фруктовых магазинов, ресторанов, кафе. Сделки оптовые, за посредничество берем проценты, — совершенно серьезно рассказывал он, и ему показалось, что на этот раз полковник интересуется его делами неспроста.
— Мне продавать нечего, а покупать не на что, — вздохнул полковник. — Вы знаете мою теперешнюю должность?
— Не имею чести, — сухо ответил он.
— По должности я курица, посаженная на яйца с динамитом, — решительно и серьезно сказал полковник. — А называется это оперативным отделом по мобилизационному плану. Вы прекрасно знаете, что это такое, — сиди и жди, пока кто-то наверху нажмет кнопку боевой тревоги. С ума можно сойти от безделья и... от безденежья. Ну, правда, что можно придумать, посоветуйте?
— Коммерция — безбрежное море для инициативы, — ответил Заимов. — Но советовать очень трудно и опасно. В коммерции, как правило, каждый рискует в одиночку.
— Я понимаю... понимаю, — согласился полковник и вдруг спросил: — Как вы думаете, выиграет Гитлер русскую кампанию, если он ее начнет?
— Россия все же не Франция, — заметил Заимов.
— Это верно. Но когда он смял Польшу, мы говорили: Франция — это не Польша. Конечно, Гитлер играет ва-банк, но козырей у него полные руки.
— Русские, надо думать, тоже не с пустыми руками.
— Вы потомственный русофил и потому оптимист, — возразил полковник. — А мне что-то страшно за Россию.
— Мне тоже, но поживем — увидим.
— А воюют немцы, прямо скажем, красиво, — сказал полковник.
— Начало есть не больше, чем начало.
— Когда я проигрываю в начале пульки, я всегда говорю себе то же самое, и это удерживает меня от паники, — рассмеялся полковник и спросил: — Вы здесь царствуете один?
— Почему? За стеной мой компаньон, есть еще бухгалтер, есть агент по закупкам.
— Невелика армия для генерала, — усмехнулся полковник и стал прощаться.
Прошло еще несколько дней, и как-то под вечер, когда Заимов собирался уходить домой, полковник позвонил ему и спросил, могут ли они встретиться.
— Я уже иду домой, — сухо ответил Заимов.
— Вот и отлично, подождите меня минут десять, и я встречу вас на Славейкова, — полковник положил трубку.
Заимов вышел из конторы и, встав в дверях, смотрел, откуда появится полковник и будет ли он один.
Он узнал его издали, хотя тот был сегодня в штатском. Полковник шел по противоположной стороне.
Заимов пересек улицу и повернул ему навстречу. Они поздоровались и пошли рядом.
— Чего вы боитесь? — спросил Заимов.
— Себя, — нервно рассмеялся полковник. — И еще вас, и еще много всякой всячины.
— Меня-то чего бояться?
— Это верно, вас я боюсь менее всего. Свернем сюда, — предложил он, когда они подошли к безлюдному сумеречному переулку. Полковник нервничал.
— Я тороплюсь домой, — сказал Заимов.
— Десять минут, не больше. — Полковник крепко взял его под руку. — Я хочу рассказать вам о своей коммерческой идее.
Они шагали по гулкому камню мимо заборов и серых домов со светлыми окнами.
— Скажите, ведь у вас полным-полно русских друзей, — сказал полковник. — Что, если курица предложит им купить яйца, на которых сидит? — спросил полковник и остановился, держа возле себя Заимова.
— Я вас не понимаю, — сказал Заимов.
— Я же говорил вам, что по должности я курица. Так вот, русские могут пойти на эту сделку?
— Откуда я могу это знать? — спросил Заимов.
— От них, только от них, — ответил полковник.
— Моя контора занимается овощами, фруктами, молочными продуктами. С куриными яйцами мы избегаем иметь дело, слишком большие потери при транспортировке, — улыбнулся Заимов.
Полковник, не отпуская локоть Заимова и приблизившись к его лицу, сказал:
— Я говорю совершенно серьезно. Мне нужны очень большие деньги, иначе мне грозит катастрофа. Скажу вам все: я проиграл в карты грандиозную сумму, отдал в залог драгоценности матери, она не знает. Скоро месяц, как я жду, что она обнаружит пропажу, и ищу деньги... Легко сказать... И скоро истечет срок, когда я еще могу их выкупить. Понимаете? Мне нужны деньги — я готов на все.
Заимов и сейчас видел его омерзительно красивое, пахнущее духами лицо.
— Я все продумал, — продолжал полковник. — Если мы сговоримся с русскими, они возьмут от меня документы на воскресенье, сделают копии и вернут.
— А если в это время нажмут кнопку боевой тревоги?
— А-а, — махнул рукой полковник. — Тогда вообще все летит к чертовой матери. Надеюсь, что этого не случится — они слишком боятся, — засмеялся он неестественно.
— Но тогда русским не нужен ваш товар, — сказал Заимов.
— Им не нужна вся схема связи с немецкой армией? Кто-кто, а вы-то знаете, как это важно при любом варианте с кнопкой. Я сказал все, теперь моя судьба в ваших руках.
Заимов долго молчал, полковник стоял перед ним бледный, с ввалившимися глазами.
— Я вам ничего не обещаю, — сказал, наконец, Заимов.
— Послезавтра я зайду к вам в контору, спрошу, как мои дела, — торопливо сказал полковник. — Вы скажете — плохи, и я уйду. И снова зайду через день. Мой срок — пятое число следующего месяца. Но если вы не поверите мне и не информируете о моем предложении своих русских друзей, они вам никогда этого не простят.
— Я вам ничего не обещаю, — повторил Заимов.
— Послезавтра я зайду, — сказал полковник, и Заимову показалось, что он стучал зубами.
Той же ночью русские уже знали о предложении полковника. Они ответили, что решение примут только после тщательной проверки.
Спустя три дня представитель русских встретился с полковником, и в тот же день от него на сутки были получены важнейшие немецкие документы, определявшие место болгарской армии и ее стратегические задачи в войне с Советским Союзом.
После этого полковник как ни в чем не бывало продолжал высиживать динамитные яйца. Его картежный долг, пожалуй, не был выдумкой, однако вскоре стало известно, что он купил особняк. Недавно в газете появился снимок: полковник стоял у карты вместе с немецкими офицерами. Под фотографией было подписано: «Болгарские офицеры вместе со своими немецкими друзьями обсуждают у карты ход войны».
...Заимов подумал о том, что этот полковник и сейчас совсем неподалеку от суда, сидит в кабинете военного министерства, ждет, когда нажмут кнопку.
— Что вы молчите, бе-Заимов? — снова и снова кричал прокурор. — Неужели вы думаете, вам поверят, что вы за свою измену не получали от русских денег?
— Для себя — нет.
— А для кого?
— Вы судите меня.
— Может быть, вы, бе-Заимов, брали золотом? Или русскими мехами?
Большего оскорбления нельзя было придумать! Заимов не думал, что у него еще есть силы для гнева и ненависти. Но силы есть. И их надо сберечь только на то, чтобы выдержать, не сорваться...
Русские деньги, русские меха... У него со словом «русские» связано совсем другое...
...Бенедиктов утром позвонил по телефону и попросил его в 22 часа быть по четвертому адресу. Последнее время они встречались вечерами. Уже нужно было принимать меры конспирации, и для их встреч было установлено семь адресов. Заимов приходил в условное место, и тотчас туда приезжал на машине Бенедиктов. Они ехали в безлюдное место и там разговаривали, не выходя из машины. Потом Бенедиктов высаживал его где-нибудь на окраине города.
На этот раз, как только он сел в машину и поздоровался, Бенедиктов сказал:
— Я уезжаю из Болгарии.
— Это ужасно, — вырвалось у Заимова.
Бенедиктов положил руку на его колено.
— Напомню ваши слова — мы с вами военные люди. Приказ. С вами будет встречаться Яков Савченко. Можете верить ему, как мне. Он работать умеет, смелый человек. Правда, у него есть существенный недостаток — молодость. Помните всегда об этом и... помогайте ему взрослеть. На днях он свяжется с вами.
— А вы куда?
— Узнаю только в Москве. Куда-нибудь на войну. Мне жаль расставаться с вами, но я благодарен судьбе за дружбу с вами. Ваш ум, ваша преданность правде, ваша чистота будут для меня примером.
— Я горжусь дружбой с вами, — сдавленным голосом отозвался Заимов. — И никогда не забуду, что именно вы... в это страшное время бесчестья... открыли передо мной дорогу чести. — Заимов говорил медленно, с трудом отыскивая слова.
— Вы сами нашли эту дорогу, — сказал Бенедиктов. — Берегите себя, прошу вас. Нам ведь еще будет о чем поговорить... после войны... на празднике Победы.
— Вы сказали — куда-нибудь на войну. Наши с вами расчеты подтверждаются? — спросил Заимов.
— Да... По всей видимости, — сдержанно ответил Бенедиктов. — Вы были правы. Прошу вас, Владимир Стоянович, утройте, удесятерите осторожность. Вы для них особенно опасны. И если для болгарской охранки ваше славянофильство, ваша любовь к русским давно известны и они вас другим даже не могут представить, то для службы безопасности Гитлера все это логически трансформируется в определение: «опаснейший враг великой Германии». Это значит для вас, что уже завтра непростительно то, что возможно было вчера. Савченко хорошо проинструктирован, и во всем, что касается конспирации, прошу вас... умоляю прислушиваться к его советам.
Лица Бенедиктова не было видно, но Заимов почувствовал, как волнуется его друг.
— Хорошо, я все понимаю, — сказал он.
— Однажды вы сказали мне при свидетелях, что свято верите в нашу победу над Гитлером, — сказал Бенедиктов.
— Какие свидетели? — удивленно спросил Заимов.
— Вы забыли дроздов в черных фраках, они расхаживали возле нас, как дипломаты на званом рауте.
Всегда серьезный Бенедиктов пытался сейчас шутить. Они помолчали, и Бенедиктов сухо, деловито сказал:
— У меня больше нет времени. Я подвезу вас поближе к дому, и мы простимся. Я уезжаю сегодня.
Машина остановилась на бульваре Карла Шведского.
— Ну... — глухим голосом произнес Бенедиктов.
Заимов помедлил минуту, хотел что-то сказать на прощание, и вдруг Бенедиктов обнял его за плечи и прижал к себе, бормоча какие-то слова, Заимов не мог разобрать что.
— Идите, — Бенедиктов отодвинулся в глубь машины и повторил резко: — Идите!
Заимов неловко выбрался из машины, и она, сорвавшись с места, помчалась в темноту. Он стоял и смотрел, пока не растаяли красные огоньки.
Потом рядом с ним были другие — Дергачев, Середа и в последний период Савченко. Ему казалось, что никто никогда не может заменить Бенедиктова. Савченко был совсем другой. Но за два года он полюбил этого красивого смелого парня, который мог быть ему сыном. Он и на болгарина был больше похож, чем на русского, — черноволосый, черноглазый, стремительный в движениях, никогда не унывающий и немного сентиментальный. Заимова безгранично волновало, как Савченко заботился о нем, как оберегал его, рискуя собственной жизнью. Вот совсем недавно, зимой, они должны были ночью встретиться в условленном месте. Савченко немного опаздывал, и Заимов, ожидая его, очень волновался.
— Что случилось? — спросил он, увидев, что правая рука Савченко завязана носовым платком.
— Да так, мелочь, — беспечно ответил Савченко, прерывисто дыша.
— Прошу рассказать, что случилось, я должен это знать.
Савченко смутился, не хотел рассказывать, но Бенедиктов приказал никакой мелочи не скрывать от Заимова, и пришлось рассказать.
Как обычно, он поехал на автомобиле не к месту встречи, а совсем в другой район, чтобы оттуда, оставив машину, идти на встречу пешком. Но он заметил, что сзади идет машина охранки, и приказал шоферу развить скорость. Оторваться от «хвоста» долго не удавалось, и Савченко велел шоферу ехать по направлению к месту встречи — времени оставалось совсем немного. Они мчались мимо парка Борисова Градина, постепенно отрываясь от полицейских все дальше и дальше. Савченко кивнул шоферу на приближавшийся переулок, машина на большой скорости сделала поворот, и Савченко на ходу выскочил из нее. Он ударился об ворота, но успел через калитку вбежать во двор. В это время промчалась мимо полицейская машина.
— Вот, когда о ворота ударился, немножко повредил руку, — смущенно сказал Савченко.
— Я прошу вас в следующий раз цирковых номеров не выкидывать, — строго сказал Заимов, и Савченко виновато наклонил голову.
Однажды они встретились на окраине Софии, в доме верного друга Заимова, знакомого ему еще с детства. Теперь он жил один, держал овец и сам пас их на пригородных лугах. Он все смеялся: только с овцами сейчас и можно беседовать откровенно.
Переговорив о делах, Заимов и Савченко ждали, когда можно будет уходить. Хозяин, как всегда, охранял их встречу на улице.
Заимов, видя, что Савченко сильно похудел, спросил:
— Вы питаетесь нормально?
— Мало сказать нормально, роскошно, — рассмеялся Савченко. — Ведь болгарские холуи Гитлера изо всех сил стараются, чтобы их немецкие хозяева были сыты, а я хожу именно в те рестораны, где обедают эти господа. Дорого, но здорово.
— А какое у вас жалованье, если не секрет? — улыбнулся Заимов.
— Я обеспечен как царь Борис, — с серьезным лицом ответил Савченко. — Но мне лучше, чем царю, мне не надо гнуть спину перед немцами. И раз зашел у нас разговор, скажите лучше, как вы живете.
— Еще лучше, чем вы, — ответил Заимов. — Я-то живу в семье.
— По-моему, в нашем районе полицейская облава, — сказал, входя, встревоженный хозяин.
Савченко вышел и вскоре вернулся.
— Точно, прочесывают дом за домом, а улица оцеплена. Погреб есть?
— Какой же болгарский дом без погреба? — ответил хозяин и, сдвинув в сторону бочку, приподнял половицу.
— Прошу вас, — сказал Савченко.
— Ни в коем случае, — ответил Заимов. — Я останусь здесь. Мы знакомы с Иваном давным-давно, и то, что я у него в гостях, никого не удивит. Меня охранка, слава богу, знает. А вот вам нужно спрятаться.
Савченко стал возражать, и Заимов приказал:
— Немедленно спуститесь в погреб!
Потом пришли охранники, и был обыск. Тыкали шашками в перину постели, под постель, в лаз за печкой, но бочку с места не трогали. Заимова узнали и отпустили. Все обошлось в тот раз хорошо. Савченко ушел утром в одежде пастуха, вместо хозяина погнал овец на выпас.
Они говорили в тот раз о деньгах, тоже о деньгах...
— Я знаю, бе-Заимов, почему вы молчите! — кричал прокурор, потрясая худыми длинными руками. — Вам стыдно, да, да, именно стыдно! Вы же Иуда, продавший Болгарию за тридцать русских сребреников!
Заимов смотрел на прокурора задумчиво и отрешенно, как будто с высокой горы в темную пропасть.
Назад: ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Дальше: ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
