ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Юла послала к черту свои планы об отъезде в Англию. Она была сильно влюблена, мечтала, что дипломат бросит жену, а ее введет в ревельское общество. Вместо этого возлюбленный, сделав ее агентом польской разведки, объявил, что они больше не могут встречаться. Столь внезапно и коварно оборвавшийся роман поверг ее в отчаяние. Она несколько дней совсем не выходила из дому, не выступала в ресторане, ничего не ела, то рыдая в бессильной ярости, то забываясь в тяжелом сне.
Но однажды утром она встала с сухими глазами и ясной головой — надо было снова начинать жизнь. Оставаться в Ревеле она не могла ни в коем случае. И как раз в это время поляки предложили ей переехать в Варшаву. Она обрадовалась и сразу дала согласие, боялась только, что станут возражать ее английские друзья. Но те не только одобрили ее переезд, но даже выплатили приличную сумму на устройство в Варшаве и предупредили, что там с ней свяжутся.
Супруги встретились радостно, и им не пришлось при этом особенно кривить душой... Любви между ними никогда не было, но после того, как они расстались, оба пережили немало тяжелого, и теперь им просто хотелось найти друг в друге поддержку.
Они поселились в хорошо обставленной квартире в центре Варшавы и очень быстро освоились в новой жизни. Завели знакомых и по вечерам или принимали гостей, или шли в гости, встречались с нужными людьми в ресторанах и кафе. По субботам и воскресеньям Юла выступала в ресторане «Бристоль» — полякам нужно было держать ее на виду. Но она не имела здесь успеха — после переживаний в Ревеле что-то случилось с голосом...
Муж, конечно, знал, что Юла теперь работает на поляков, и ему было интересно, как относятся к этому ее английские друзья. В его голове шевелились кое-какие идеи на этот счет...
Однажды утром они сидели за завтраком, в халатах, домашние, дружелюбные. Такой, как сейчас, Дружиловский не видел Юлу никогда, даже после сильных попоек в Ревеле. Она осунулась, прищуренные на солнце глаза тонули в сетке мелких морщин, и особенно старили лицо твердые, припухшие крылья ее красивого носа.
— Какая ты сегодня интересная, Юлочка, тебе так идет быть бледной, — сказал Дружиловский, наливая себе сливки.
Она быстро взглянула на него. Чисто выбритый, с мокрым начесом, он тоже не стал красивее со времени их расставания — весь как-то съежился, посерел лицом и был сейчас до смешного похож на маленького усатого хорька.
— Я все не могу привыкнуть, что мы снова вместе, Серж! Господи! — сказала она своим хорошо поставленным низким грудным голосом и рассмеялась: — Я только не понимаю, Серж, коллеги мы или как? Я совсем запуталась.
Дружиловский усмехнулся в ответ.
— А с прежними друзьями ты порвала?
— Ну, естественно, на две службы меня бы просто не хватило.
— Жаль, — вздохнул он и, прихлебывая кофе, продолжал: — Наши польские начальники — порядочная рвань, я от них уже натерпелся и ничего хорошего не жду. Ты не представляешь, на какие мерзости они способны.
— Почему? Очень даже представляю, — тихо отозвалась она.
— И я, признаться, думал, что неплохо бы... — он наклонился к ней и многозначительно, долго смотрел в большие глаза жены. — Неплохо бы иметь в запасе... твою старую дружбу, ведь на тех-то положиться можно... народ серьезный. Здорово можно было бы насолить панам ляхам...
Она взяла его за руку и сказала серьезно:
— Я, Серж, тоже думала об этом... Но поляков я очень боюсь. Они бессовестные, они способны на все.
— Я рад, что мы думаем одинаково! — ответил он с неподдельным чувством, сжимая ее руку. — И жалею, что ты потеряла старых друзей.
Тем не менее Дружиловский снова начал работать на поляков и старался как мог... Ему дали список русских, которые интересовали польскую разведку, он должен был с ними знакомиться и выяснять их настроения.
Как начать это дело, он попросту не знал — громадный город, поди найди в нем какого-то князя Ливена да еще заведи с ним знакомство... Он стал ходить по кабакам, где бывали русские офицеры, не очень умело знакомился с ними и пытался узнать хоть что-нибудь о тех, кто был в его списке. Удалось узнать только об одном — о полковнике Кирееве — он работает теперь в какой-то конторе лодзинской текстильной фирмы. Дружиловский нашел эту проклятую контору, но оказалось, что Киреев на две недели по делам фирмы уехал в Вильно. Братковский столько ждать не будет... Завтра оперативное совещание. Придешь на него с пустыми руками, а полковник Матушевский выльет на голову ушат яда.
Он брел в унынии по бойкой торговой улице и вдруг услышал:
— Подпоручик, вы ли это?
Перед ним стоял некий Швейцер. Он знал его по Ревелю. Там Швейцер выдавал себя то за латыша, то за немца и сотрудничал в контрразведке Юденича. Помнится еще, он все мечтал заняться коммерцией... Сейчас вид у него был какой-то потрепанный, и только белобрысые реденькие волосы были, как всегда, аккуратно расчесаны на прямой пробор.
Поначалу Дружиловский был с ним холоден, он всегда остерегался людей, которые знали его раньше — мало ли что помнят они и как к нему относятся. Но Швейцер был очень рад встрече и весело вспоминал о ревельских временах. Заметив настороженность Дружиловского, он перевел разговор:
— А теперь я все-таки перешел на коммерцию — это дело спокойнее и вернее, — состою коммерческим агентом у князя Ливена.
— Что, теперь в коммерцию кинулись и князья? — насмешливо спросил Дружиловский, лихорадочно обдумывая, что же сейчас предпринять: княжеская чета Ливен сама шла ему в руки.
— Князь занимается политикой, а политики без денег не бывает, — ответил Швейцер. — Но князь живет по-царски, а мне только крошки с его стола.
— Ну а пока у вас наступят лучшие времена, я приглашаю вас в кафе... — он взял Швейцера под руку, и они завернули в кафе, возле которого стояли.
Дружиловский заказал кофе с коньяком, и они уселись у окна, где на виду была вся улица. Кафе было маленькое, на три столика, и в этот дневной час здесь никого не было.
— А чем промышляете вы? — пригубив коньяк, спросил Швейцер.
— Представьте себе, тоже коммерцией, — ответил Дружиловский, поглаживая усики. — Только посолиднее вашей.
— Может, меня возьмете в свое дело? — спросил Швейцер не то серьезно, не то шутя. — Что-то мне кажется, князья — товар очень ненадежный.
— Об этом можно подумать, — солидно ответил Дружиловский и стал расспрашивать об общих знакомых из контрразведки Юденича.
Через час он уже докладывал майору Братковскому о своей неожиданной встрече.
Польской разведке было известно, что русский делец Бахметьев, живущий в Америке, установил в Польше контакт с княжеской четой Ливен и через них начал вербовку русских офицеров. Но было непонятно, для какой цели их вербуют. Недавно выяснилось, что людьми Ливена в Риге зафрахтован пароход «Саратов», на котором русских офицеров собираются куда-то увезти. Куда?
Дружиловский совершенно неожиданно и для себя, и для дефензивы приблизился к этой тайне. Времени на обстоятельную обработку Швейцера не было, и Братковский приказал действовать напролом.
Через два дня Дружиловский встретился со Швейцером и прямо спросил, не сможет ли он за хорошие деньги достать, хотя бы в копии, переписку князя Ливена с Бахметьевым.
Швейцер нисколько не удивился и уже на другой день сообщил, что копии писем у него. Как рекламный образчик он дал Дружиловскому выдержку из одного письма Бахметьева, в котором говорилось: «Всяк в России или возле нее, если он собирается не болтать, а действовать, может рассчитывать на материальную помощь из Америки...» Это было именно то, что нужно...
За всю переписку, но без предварительного с ней ознакомления, Швейцер потребовал тридцать тысяч польских марок.
Целую неделю Дружиловский, по указаниям Братковского, торговался со Швейцером о сумме и требовал ознакомления с письмами до окончания сделки. Швейцер не соглашался — не зная покупателей, он не может быть столь доверчивым. Дружиловский не имел права назвать покупателя и по инструкции Братковского говорил, что речь идет об одном богатом польском аристократе, который в частном порядке занимается созданием фонда борьбы с большевиками.
— Давайте сюда вашего аристократа и будем говорить в открытую, — отвечал Швейцер.
В конце концов, переписка была куплена вслепую за десять тысяч. Всего было приобретено шесть писем, три — Бахметьева и три — Ливена. Из них можно было узнать только то, что в Америке в распоряжении Бахметьева на дело «спасения России от большевиков» есть какие-то солидные суммы, которые он, однако, не спешил отдавать кому попало. Судя по всему, он не очень доверял и князю.
В присутствии Дружиловского эти письма прочитали майор Братковский и полковник Матушевский.
— Лучше бы вы эти деньги присвоили себе, как те, в Риге, по крайней мере, можно было утешиться, что кому-то из нас они пригодились, — сказал Матушевский Дружиловскому, прочитав письма.
Бледное лицо Братковского, как всегда, ничего не выражало. Он сложил письма в папку и, спрятав ее в стол, сказал примирительно:
— Информация, конечно, тех денег не стоит, но следует отметить быстрый выход на нужную цель.
Однажды утром Дружиловский в прескверном настроении сидел в кондитерской «Опера», расположенной напротив оперного театра. Здесь обычно кейфовала актерская братия, и он с завистью наблюдал эту веселую, беспечную публику... Но сейчас было еще рано, и уютный зал, обставленный мягкой мебелью, пустовал. Он пил пахучий черный кофе и смотрел на серую дождливую улицу.
Напротив витрин кафе остановился высокий человек в потрепанном костюме. Серое худое лицо под полями обвисшей шляпы, рубашка грязная, без галстука. Человек сосредоточенно и мрачно рассматривал большой коричневый торт, выставленный на витрине. Дружиловский вдруг узнал его и, не успев как следует сообразить, нужно ли это делать, выбежал на улицу.
— Полковник Степин?
Полковник несколько секунд оторопело смотрел на него, не признавая в стоявшем перед ним щеголеватом господине своего бывшего адъютанта.
— Господи, — сказал он глухим, осевшим голосом, и Дружиловский, ничего не говоря, повел его в кафе.
Сергей Петрович Степин, последний командующий авиацией Юденича, поведал своему бывшему адъютанту грустную, хотя и банальную историю... С момента расформирования армии Юденича он скитается по белу свету и нигде не может устроиться, повсюду русских полковников хоть пруд пруди. Кем только он не работал — грузчиком, каменщиком и даже швейцаром в отеле... Но вот прослышал, будто в Варшаве набирают офицеров в какую-то русскую армию, продал все, что у него было, и приехал сюда. Со вчерашнего дня ничего не ел.
Они перешли в соседний ресторан, Дружиловский накормил своего бывшего шефа до отвала и дал ему до лучших времен пятьдесят марок. У него возникла идея использовать Степина. Они вместе будут ходить по местам, где русские собирают своих офицеров, и Дружиловский получит нужную полякам информацию из первых рук. Полковник вопросов не задавал, он был готов на все.
Борис Савинков принял их в дешевом отеле «Люкс» на узкой варшавской улочке. В комнате — железная кровать с облупленными никелированными шишечками, столик с кувшином и тазом для мытья, и в углу — кособокий шкаф. За ломберным столом сидел, склонясь над бумагами, Савинков. Он поднял на них внимательные глаза.
— Что вам угодно, господа?
— Мы русские офицеры, — ответил Дружиловский и, показав на пришедшего с ним, добавил: — Полковник Степин.
— Расскажите коротко о себе, — сухо сказал Савинков и прикрыл глаза, приготовившись слушать.
Степин начал рассказывать свою жизнь с конца, и как только сказал, что он командовал авиацией у Юденича, Савинков резко поднял руку и заговорил отрывисто и гортанно:
— Довольно, довольно! Ваша близость к Юденичу исключает какой бы то ни было мой интерес к вам. Объясню: Юденич мог вышвырнуть большевиков из Питера, сделать это ему помешали трусость, лень и коррупция. Россия никогда не забудет этого позора, и я тоже не забуду. Нет смысла затягивать свидание, мне нужны люди, воспитанные в духе самоотверженной веры. Прошу простить...
Полковник Степин стоял навытяжку, как новобранец перед генералом, и только подергивал головой.
— А вы кто? — обратился Савинков к Дружиловскому.
— Подпоручик Дружиловский, летчик, — ответил он, тоже опустив руки по швам.
— Где служили?
— Я был адъютантом полковника Степина! — ответил Дружиловский.
— Тогда то, что я сказал полковнику, относится и к вам, — сухо произнес Савинков и придвинул к себе бумаги.
— Неужели вам не нужны офицеры? — спросил Дружиловский.
— Чего-чего, а офицеров у меня хватает, — ответил Савинков, не отрываясь от бумаг.
Степин вышел в полном унынии, а Дружиловский был доволен — получил полезную информацию: у Савинкова, оказывается, офицеров достаточно...
На другой день они разыскали братьев Булак-Балаховичей, с которыми Дружиловский был знаком еще по Ревелю, когда напечатал в их газетке обличительный фельетон о генералах-казнокрадах из штаба Юденича.
Братья с остатками своей банды размещались в казарменном помещении на окраине Варшавы. Их провели в громадную комнату, которая была раньше гимнастическим залом — под потолком висели деревянные кольца, глухая стена была прочерчена гимнастической лесенкой. В левом углу, увешанном коврами, стоял длинный стол, на одном конце которого возвышалась груда грязной посуды, а на другом братья Балаховичи рассматривали военную карту.
Дружиловского они узнали. Адъютант принес графин водки и тарелку с нарезанным салом. Пришлось выпить...
Здесь история жизни полковника Степина не требовалась, и первый к нему вопрос был: ездит ли он верхом? Услышав утвердительный ответ, старший Балахович сказал:
— Вы нам пригодитесь, мы как раз потеряли в последнем рейде в Белоруссию одного полковника, царство ему небесное. Но условия такие: кормить будем, а жалованья не дадим. Зато во время похода получите все сполна и даже больше, у меня никто на службу не жалуется.
Степин тут же написал заявление о зачислении его в «ударную армию» и получил приказ завтра явиться сюда для несения службы. Дружиловский, разговаривая с братьями, снова получил полезную информацию: никакой политической программы у них по-прежнему нет.
— Цель одна — перерезать большевиков, — говорил старший Балахович. — А кого повезут за нами в обозе, меня интересует как прошлогодний снег. Есть царь, везите царя, есть Савинков, везите его. Даже если повезут царскую шлюху Аньку Вырубову, я тем более не против. Я требую одного — полной свободы действий моим орлам! И чтобы никакие попы возле меня не путались. У меня с богом дела без посредников...
Дружиловскому было предложили пойти «по письменной части» — в банде некому было сочинять приказы для населения. Он обещал подумать.
Новым его объектом стал американский корреспондент. Надо было выяснить, откуда тот черпает опасную для Польши информацию. Почти три часа он поил и кормил этого американца в самом дорогом ресторане, не жалея денег, заказывая все, чего желала его ненасытная душа, разговор вел сверхосторожно, и вдруг, когда официант принес счет, американец встал, покровительственно похлопал Дружиловского по плечу и, нагнувшись к нему, тихо сказал:
— А теперь плати, иди к своим начальникам и скажи им, что я не такой дурак, как им померещилось... Гуд бай!..
Спустя две недели ему поручили негласное наблюдение за господином, который должен был утренним поездом приехать из Кракова. Дружиловский встретил господина на вокзале, сразу и безошибочно его опознал и потом целый день мотался за ним по городу. Это было совсем не легко — господин нанимал извозчика, неожиданно садился в трамвай, заходил в учреждения, которые размещались в многоэтажных домах. Он не терял его из виду до четырех часов дня, когда господин, наконец, зашел в ресторан. Постояв в подъезде дома часа два, Дружиловский начал беспокоиться и направился в ресторан — господина там не было.
Эти неудачи сопровождались унижениями, которые он терпел от начальников. С легкой руки полковника Матушевского за Дружиловский закрепилось прозвище «Мыльный пузырь».
Единственным его утешением была вечерняя светская жизнь. Но теперь в этой жизни у него появилась своя особая цель. В сплетнях, в которых не было недостатка, он тщательно выуживал все, что касалось его начальников. Он собирал на них свое досье, чтобы в благоприятный момент отомстить за все...
Он узнал, что у Братковского есть две любовницы: одна латышка Зельма, по прозвищу «Жемчужинка», а другая — полька Стасевич, и познакомился с обеими. Жемчужинка ему понравилась — миниатюрная, всегда веселая, острая на язык и с удивительными голубыми глазами, которые вдруг становились зелеными... Братковский к маленькой латышке охладел и теперь отдавал предпочтение Стасевич, любовнице Матушевского. Положительно, Жемчужинка была кладезем драгоценных сведений. Объяснив жене, что латышка ему нужна для дела, Дружиловский встречался с ней почти каждый день.
Его упорство было вознаграждено — однажды, танцуя с ним в ресторане, Жемчужинка снова завела разговор о Братковском.
— А вы знаете, что он вульгарный вор? — спросила она, прижавшись щекой к его плечу.
— Как это вор? — Дружиловский отстранился, чтобы видеть ее глаза.
— Очень просто! — ответила она, улыбаясь, но глаза у нее были злые. — Однажды он пытался подарить мне перстень с бриллиантом, но я, к счастью, узнала эту вещицу, она принадлежала жене коллеги Братковского Белянина-Белявского, у которого он часто бывал в гостях. Я от подарка отказалась...
— Вы не ошиблись?
— А как вы думаете, почему он дал мне отставку и променял меня на эту корову Стасевич? Я ошибиться не могла. Потом я узнала, что этот перстень у жены Белянина пропал, но они не хотели поднимать шума.
Дружиловский ликовал.
Вот когда он с необыкновенной ясностью, до озноба, вспомнил ночь в арестантском вагоне. Месть! Он на своей шкуре испытал, что работа в разведке капризно изменчива, и нетерпеливо ждал, когда фортуна повернется спиной к Братковскому, чтобы в этот момент нанести ему сокрушительный удар.
Но как раз в это время майор, точно почувствовав что-то, приказал ему отправиться в поездку.
В Ровно имелась оптовая торговая фирма «Збышевский и К°». Обозначенные на ее вывеске торговые дела внутри Польши были фиктивными, а главным ее промыслом был контрабандный ввоз водки в Россию. Но и это было всего лишь прикрытием. Истинным делом фирмы являлся шпионаж в России. Все люди Збышевского были агентами польской разведки. Они уходили через границу действительно с водкой, а возвращались с разведывательными данными... Недавно там же, в Ровно, появились люди из разведки Савинкова, и польская дефензива получила сигнал, что Збышевский вступил с ними в сделку и продает им копии разведдонесений, которые Савинков, в свою очередь, перепродает французской разведке. Эту аферу Збышевского необходимо было тщательно расследовать, чтобы привлечь его к строжайшей ответственности.
Дружиловский пробыл в Ровно три месяца, и ему удалось выяснить, что Збышевский продает разведывательные данные, и не только людям Савинкова. Здесь, у советской границы, орудовали разведки многих стран. Рядом с фирмой Збышевского в маленьком домике помещалось «Бюро международной метеослужбы». Все его сотрудники говорили по-немецки и уверяли, что они озабочены только тем, как получить из России метеорологическую информацию, отсутствие которой мешало-де созданию европейской карты погоды. Здесь действовал «Инициативный комитет по сближению религий», сотрудники которого говорили по-английски. Французский язык преобладал в «Юридическом бюро по реализации претензий лиц, оставивших в России материальные ценности»... Дружиловский установил, что Збышевский был хорошо знаком со всеми этими метеорологами и юристами, впрочем, хозяин конторы этого не скрывал, утверждая, что это помогает ему лучше ориентироваться в обстановке.
Обо всем этом Дружиловский написал донесение в Варшаву, и оно сохранилось в архиве дефензивы. Но что потом случилось с самим Дружиловский, точно установить трудно. Советскому суду он со временем показал, что в апреле был арестован, брошен в тюрьму и что поляки предъявили ему обвинение в связи с советской разведкой. По его словам, расправились с ним за другое. Он подучил жену, и однажды в ответ на хамство Братковского Юла сказала тому, что знает, кто украл перстень у Белянина-Белявского... В дневнике он записал, что в это время болел брюшным тифом и до конца апреля лежал в варшавском госпитале Святого Станислава, а когда немного поправился, он был выслан из Польши в вольный город Данциг. У него не было никаких документов, и полиция Данцига собиралась вернуть его обратно в Польшу, но он сумел убежать...
Запись в дневнике похожа на правду больше, так как можно считать установленным, что в последних числах апреля он действительно появился в вольном городе Данциге.
ИЗ ВАРШАВЫ В МОСКВУ. 11 мая 1921 года
«...Таким образом, вы видите, какая многослойная антисоветская клоака воцарилась в польской столице и вблизи наших границ. Находящийся в Ровно шпионский центр резко активизировал свою деятельность. Между прочим, недавно здесь находился ранее интересовавший вас русский офицер Дружиловский.В Варшаве собрана вся гниль старой России: от титулованных особ до авантюристов. В трогательном единении они в варшавских кабаках поют царский гимн и требуют скорейшего назначения «святого дня расплаты».Официальная Польша все это поддерживает не только морально, но и материально. Мое прежнее донесение о встрече Пилсудского с Савинковым подтверждено самим Савинковым в его речи перед единомышленниками, которую я слышал. Рижский мирный договор перестал быть даже ширмой. О нем вообще не вспоминают. Когда в московском протесте по поводу хулиганского нападения на наше посольство был упомянут договор, в газете «Варшавский курьер» было написано, что «договор этот пора бросить в огонь польского патриотизма».Наши дела не радуют. Мои опасения по поводу возвращения Кейта в Варшаву оправдались — он арестован. Выяснить его судьбу пока не могу. «Ближний», кажется, из-под удара вышел, но, где он сейчас и что с ним, не знаю, получил от него полномочия и связи восемь дней назад.Хорин».
Резолюция на донесении:
Информировать Наркоминдел. Сведения о Дружиловском внести в его досье.Сообщить Хорину, что «Ближний» благополучно вернулся домой, шлет ему привет.
Что же это такое — «вольный город Данциг», куда был выслан Дружиловский?
Во французском словаре 1921 года дается следующее пояснение: «Город-республика под протекторатом Лиги Наций». Но нет же такой республики ни на современной карте Европы, ни в учебниках географии! Куда она девалась?.. Уинстон Черчилль однажды публично сказал, что комбинация с Данцигом была не лучшей выдумкой послевоенного времени. Оказывается, этот город-республику кто-то выдумал. Но тогда выходит, что Дружиловского выслали в выдуманную страну?
Чтобы прояснить этот вопрос, придется обратиться к истории... Когда закончилась первая мировая война, империалисты Англии, Франции и Америки начали делить пирог победы. За столом в углу сидела и побежденная Германия.
Версальская грызня была не столько о том, какие репарации должна выплатить Германия победителям, сколько по поводу такой перекройки карты мира, которая устроила бы всех участников этой исторической операции, включая Германию.
Обо всех аспектах Версальского мирного договора написаны книги, нас же сейчас интересует только, как был «придуман» вольный город-республика Данциг...
Во время перекройки европейской карты возник вопрос: что должна получить Польша? Казалось бы, прежде всего следовало, как это было сделано по настоянию Советского Союза после второй мировой войны, вернуть Польше ее исконные западные земли, которыми незаконно владела Германия. Но собравшимися в Версале господами руководил не объективный разум, а волчья алчность тех, кого эти господа представляли за столом переговоров. О возвращении Польше ее исконных земель и речи не было. Но почему не настаивала на этом сама Польша? Да только потому, что послевоенные правители этой страны заняли свои высокие посты с прямого благословения западных держав и были их послушными лакеями. К тому же их заверили, что взамен Польша получит западные районы Белоруссии и Украины. Немцы, в свою очередь, категорически требовали оставить им богатые польские земли, иначе они будут не в силах выплатить репарации, а главное — справиться с революцией. Надо сказать, что во время переговоров немцы очень ловко пользовались угрозой революции как средством, сильно действующим на западных политиков. Но и над Польшей тоже сверкали революционные зарницы, и было общеизвестно страстное стремление поляков получить свои западные земли и балтийское побережье. Октябрьская революция, отдавшаяся грозным эхом по всему свету, путала карты и нервировала западных политиков...
Но как же все-таки поступить с Польшей? Вот тогда-то и родилась та самая «не лучшая выдумка». Чтобы утешить поляков, их старинный город Гданьск (по-немецки Данциг) отбирают у немцев и объявляют вольным городом-республикой под протекторатом Лиги Наций. Кроме того, полякам предоставляется узкая полоска почти безлюдной земли — этакий коридор, проложенный по их собственным западным землям и кусочку балтийского побережья. Он так и был назван — «Данцигский коридор». По бокам коридора оставались немцы, которые могли просматривать его с двух сторон. Но польские газеты затрубили во все трубы: «Мы снова морская держава!», «Балтийское море — наше!» и так далее и тому подобное.
Меж тем выдуманный город-республика Данциг стал реальностью. Комиссия Лиги Наций не торопясь разрабатывала его статус, а пока действовало временное положение, которое было похоже на распорядок в раю — в вольном городе все было можно. Однако жители Данцига заметных изменений в своей жизни не обнаружили. Немецкая буржуазия в Данциге тоже не понесла никаких потерь — она как была, так и осталась истинным хозяином города.
Но «вольностью» Данцига немедленно воспользовались западные разведки. Отсюда им было удобно выходить через Польшу к советской границе, проникать в Прибалтийские государства. Данциг был идеальным местом для присмотра за Германией. Находясь здесь, разведывательные центры формально не были подчинены немецким властям и законам. Руководитель германской разведки полковник Николаи признается позже, что вольный Данциг стал тогда для Германии весьма беспокойным городом...
Но посмотрите, как везет Дружиловскому.
Куда бы его ни занесло, его уже ждет благоприятная обстановка.
Назад: ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Дальше: ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
