Книга: Циклон над Сарыджаз
Назад: VI
Дальше: VIII

VII

Сквозь клекот мотора до Федора долетало лишь шипение водяных струй, обтекающих борта лодки. Окрестные берега казались немы. Трепетали осины под напором ветра, стелились по его потоку ветви берез, выворачивались серебристой изнанкой листья ивняка.
За долгий путь Федору надоела вода, плывущие мимо берега, и он был слишком обеспокоен судьбой Семена Васильевича, чтоб любоваться красотой окружающего его таежного мира.
«Да, всё бы ничего, кабы не злополучная задержка Семена Васильевича, — думал Федор. Хотя были они погодками, егерь называл инспектора по имени-отчеству. Однако, по-дружески на «ты». — Куда старший лейтенант мог запропаститься? Что за непонятные значки на его карте? Почему он интересовался Комоловым?»
И хотя Федор противился Стешиному выходу в тайгу и понимал, что решиться на такое могла только горожанка, в душе он был рад за Семена, которого так любят.

 

 

Стеша сидела на средней скамье длинной лодки егеря, на которой при надобности и груз солидный можно было перевезти и копну сена. Вспомнив вдруг, что Семен называл скамьи в лодках по-морскому «банками», Степанида Кондратьевна едва удержалась от слез.
После размолвки с Зимогоровым на кордоне Стеша без нужды не заговаривала с егерем. Федор, в свою очередь, тоже не навязывался в собеседники. За двое суток с короткими ночлегами они прошли около двухсот километров против течения. Идти по реке Федор решил в последний момент, рассудив, что повторять путь Семена Васильевича посуху, да ещё пешком — бессмысленно. Надо как можно скорее выйти к Хребтовой, к Комолову, мимо которого инспектор не пройдет, раз спрашивал о нём. А к Антону можно было добраться и минуя участки охотников-удэгейцев.
Против приподнятого над водой носа моторки маячила слепящая искристая полоска солнечных бликов. Глаза егеря устали и слезились. Он натянул фуражку до бровей, но и это не помогло.
Вскоре лодка пошла в сумрачной прохладной тени отвесных скал-щек, и Федор немного отдохнул от слепящего надоедливого света. Егерь нетерпеливо ждал последнего кривуна, выжал из мотора все, что мог дать, и с широким разворотом выкатился на приволье плеса. Вдали он увидел среди поймы рыжий скалистый мыс, крохотную избушку-заимку около её вершины, которая четко вырисовывалась на фоне огромной иссиня-аспидной тучи, по-медвежьи вздыбившейся над дальними горами.
Слабая надежда Федора, что Семен Васильевич, может быть, окажется здесь, на заимке, растаяла. Никто из избушки не вышел на косогор, хотя Федору показалось, будто кто-то понаблюдал за ними и исчез. Однако егерь твердо знал, что быть тут некому.
Едва лодка подошла к мысу и ткнулась носом в песок, Стеша выпрыгнула на берег и пошла по едва приметной тропке вверх, к заимке.
«Не-ет, далеко тебе, Стеша, до таежницы, хоть ты и жена Семена Васильевича», — ухмыльнулся Федор, глядя ей вслед.
Егерь долго оставался около лодки. На узкой полосе песка под скалой он заметил следы охотничьих олочей. Все-таки кто-то и впрямь спускался к реке за водой. По ровному шагу можно было судить, что чувствовал человек здесь себя покойно, действовал не торопясь, не суетливо. Резкая вмятина у носка говорила о том, что был он молод, шагал широко, чуточку с вывертом внутрь. Так ходят люди, недавно надевшие таежную обувь без каблуков.
«Так что ж… — решил Федор. — Антошка Комолов тут и шастал. Кому ж ещё быть? Только зачем? Не ко времени ему гулять вдали от пантачьих троп… Дня три потерял он, зайдя на заимку. Не мене… Когда ушел? Да и не тут ли он? Нет. Антошка сошел бы к воде. Помог».
Неторопливо размышляя об этом, Федор выгрузил продукты, привезенные по случаю на зиму, снял подвесной мотор, повыше вытянул лодку и крепко привязал её, зная, что дальше придется идти пеше. Завершив дела, Федор взвалил на плечо мотор и двинулся вверх, к избенке.
«Стеше говорить о Комолове не след, — решил егерь. — Лишние расспросы да догадки…» Но зародившееся чувство тревоги уже не оставляло его.
Стеша сидела на приступочке заимки и безучастно глядела поверх текущей вдаль реки. Теперь когда не слышалось даже привычного стука мотора, Стеша ощутила вдруг глухую враждебную отчужденность окружающего мира, тайного, злого.
«Натерплюсь я с ней, — тоскливо подумал Федор. — Не бабье всё ж дело по тайге бродить, сопочки обламывать. Не по хрупкой Стешиной конструкции. Моя Маша — совсем другое дело».
Егерь прошел в крохотные сенцы и пристроил мотор в углу.
— Был здесь кто-то, — услышал Федор голос Стеши. — Совсем недавно. То ли убежал, то ли ушел, когда нас увидел. Печка горячая…
Федор ответил не сразу:
— Антошка Комолов. Пантует. Я ж говорил тебе — заходил он к нам на кордон. Предъявил лицензии на отстрел. Целых три! Силен…
— Слышала… — кивнула Стеша вышедшему из сеней Федору.
— С охотничьими делами у Комолова, поди, всё в порядке, — сказал егерь, хотя никак не мог взять в толк появление Антона здесь, на заимке. — Зачем ему безобразить, когда через недели полторы из тайги выходить надобно?
— Вот-вот… потому и набедокурит, — вдруг перебила егеря учительница.
— Вы педагог. Вам виднее, Степанида Кондратьевна, — улыбнулся Федор. — Одно скажу. Если бы Семен Васильевич подозревал в чем-то Комолова, он непременно меня дождался бы. Тут чего-то не то…
— «То» — не «то»! Нет Семена. Нет, и всё тут! — сорвалась Стеша. — Где он? Где?..
Прекрасно понимая, что не терпится Стеше начать поиски и душевные силы её напряжены до предела, Федор всё-таки не смог смолчать:
— Ну чего ты на меня взъелась! Ты не инспектор, так чего ж… Тут моя воля — брать ли, не брать тебя в тайгу. И сейчас скажу — жалею. Потому как не знаю, чего ты там натворишь. Не знаю и ручаться не могу.
— Полно, Федор!
— Тебе-то что! А в ответе перед Семеном Васильевичем буду я. Найдем его у охотников. Не у одних, так у других. Ну, случилось чего… отлеживается, поди. Оставайся тут, на заимке, Степанида Кондратьевна. Ей-ей, и тебе, и мне спокойнее…
— Нет!
Вздохнув, Федор опять отправился вниз, к лодке. Теперь, когда надежд на то, что они повстречают инспектора в добром здравии, оставалось всё меньше, егерь задумался над тем, как Стеша поведет себя с людьми, которые вольно ли невольно повлияли на судьбу её мужа, а может быть, и оказались виновниками какого-то несчастья. Бывают в тайге такие случаи и случайности, которые — хоть век думай — не выдумаешь, потому и не предусмотришь.
А Стеша не могла понять, почему Федор возится здесь, на заимке? Нарочно не спешит? Ведь надо как можно скорее отправиться по тропе Семена!..
Медлительность егеря раздражала Стешу. Но она не могла совсем разругаться с Федором.
— Федор, скоро мы пойдем? — не сдержалась Стеша.
— Чего же нам рассиживаться? С утра и двинем.
— Смеешься… — ахнула учительница. — Там человек пропадает! Гибнет, а ты «с утра»! Как же тебе не стыдно? Семен тебя другом считал…
Егерь прошел мимо, бросив на ходу:
— Рано корить да попрекать начала…
— Дело надо делать! Дело делать!
— «Дело»… Вон гроза идет. Это одно. Другое — ночевать где будешь? В тайге? Под открытым небом?
— Подумаешь — промокнем! — запальчиво воскликнула Стеша. — У костра обсушиться можно! Не зима!
— А ты пробовала у костра-то сушиться? — перешел в наступление Федор, которому надоели понукания. — Пробовала? Один бок жжет, другой мерзнет. Скажешь, читала, мол, в кино видела, Семен рассказывал? Так в клубе, в тепле, что угодно претерпеть можно.
— Брось, Федор! — отмахнулась Стеша.
Егерь хотел что-то добавить, но удар грома оборвал его. Избенка дрогнула, точно от землетрясения.
Стеша закрыла лицо руками.
— Боишься? — спросил егерь, едва стих раскат.
— Нет. Только в доме не люблю быть…
— Сбоку от двери навес. Идем.
Они вышли и встали под козырек из корья, настеленный рядом с дверью.
Снова ударил дальний гром, забухал в облаках. И вдруг раскат звонко разорвался в высоком ярко-белом облаке над их головами.
Гроза, видимо, долго копилась за горами. Там она набиралась сил, пока ветер не нажал на тучу с такой мощью, что она перевалила через хребет. От заимки было видно, как на отрогах свирепствовал ураган. Их мгновенно затянула пылевая волна, которая стремительно скатывалась в долину. Вспышки молний метались в облачном чреве почти беспрерывно, зловеще-багровые, угрюмые.
За пылевой бурей следовала бледная по сравнению с тучей стена дождя.
— Это крыло тайфуна… — прошептал Федор.
Около заимки всё ещё держалась глухая деревянная тишь; не дрема, а недвижность, подобная отрешенности.
— Крыло… — шепотом отозвалась Стеша. — Что ж там, в тайге, творится?
Федор промолчал, да жена инспектора и не ожидала ответа.
Теперь на широком сизом речном плесе ветер обозначился тяжелыми пятнами ряби. Они растекались, судорожно подергивались под порывами, вспыхивали пенными барашками.
А по долине, обрывавшейся мысом, уже несся пылевой вал. Он выглядел очень светлым, словно пронизанным солнцем, желто-рыжим. Перед ним метались клубки сухой травы, ветви, а выше кувыркались обезумевшие птахи. Они искрами мелькали на мрачном занавесе ливневой стены…
— Не нравится мне эта кутерьма… — пробормотал Федор и переступил с ноги на ногу. — Ей-ей, не нравится.
— Обойдется… — опершись плечом на поленницу, Стеша глядела на катящуюся на них волну шквала с любопытством и без страха.
— Бежим! — Федор схватил её за руку.
— Зачем?
— Разнесет всё вихрь! Избушку разметет! Бежим! Под откос, к реке… — и, не дожидаясь, пока Стеша последует за ним, Федор потянул её вниз.
— А вещи, мотор?
— Поздно! Скорей, скорей!
У спуска егерь хотел пропустить Стешу вперед, но она замешкалась. Тогда, не обращая внимания на её ойкания и причитания, Федор потащил Стешу за собой вниз по извилистой тропинке. Они не сделали и десяти шагов, когда слабое колыхание ветра коснулось лица Федора. Он рванул Стешу за руку с такой силой, что она, словно в танце, повернулась вокруг себя и, миновав егеря, уперлась в травянистый выступ у очередного поворота тропинки.
— Дальше не успеем! Держись! — крикнул Федор.
И тут на них повалились трава и ветви, и тугая плотная волна вихря обрушилась сверху. Стеша сжалась в комок и уткнулась в грудь Федору, ухватилась руками за его плечи, словно он был камнем, который не сдвинет ничто.
Новый, совсем свирепый порыв прошел верхом. Напор его оказался столь стремительным, что вся пыль, и сушняк, и бревнышки, и корье с крыши избенки перелетели дальше, прямо в реку.
Рядом упало скатившееся бревно. Федор поднял карабин, чтобы хоть как-нибудь защититься от деревянной ветоши, из которой была собрана хлипкая избушка. Но он вовремя понял, что так бревно не удержать, и воткнул приклад карабина в берег над головой. Тут же съехавшее стропило от развороченной крыши стукнулось о цевье и задело Федора по спине. Не выпуская карабина, егерь свободной правой рукой изловчился ухватить стропило и задержать. Потом он подтянул его чуток и уткнул одним концом в край тропы.
— Теперь прикрытие ненадежнее… — проговорил он.
Сверху посыпались, покатились дрова из разметанной поленницы. Они били Федора по спине, а он думал лишь об одном, как бы понадежнее прикрыть Стешу, которая прижалась к нему и изредка вздрагивала, когда удар бывал особенно силен.
Наконец вой вихря стих.
Федор, поднатужившись, скинул навалившиеся на них дрова:
— Бежим к лодке!
И, не выпуская Стешиной руки, егерь снова потянул её вниз. Ошеломленная и испуганная до немоты, Стеша беспрекословно последовала за ним.
Кругом стояла странная тишина. А в нескольких сотнях метров от них, над рекой, крутился пыльный смерч. Он был высок и плотен, а вода под ним словно кипела. У берега в грязной пене плавали бревна и сучья, поленья и закрученная в клубки сухая трава. Все это Стеша отметила мельком, потому что вдруг, без обычных первых щелкающих капель, в блеклом свете сумеречного дня с неба низвергся водопад, словно кто-то наверху открыл плотину.
Струи воды, тут же хлынувшей с яра, едва не сбили Стешу с ног. Она, наверное, упала бы, но сильная рука Федора поддержала её. Когда они оказались около лодки, вязкая селевая грязь была уже по колено.
Федор понимал всю бессмысленность его попытки спрятаться от этого потопа под лодкой, но и стоять под потоком было и того бессмысленней. Они подлезли под перевернутую лодку. Федор приподнял посудину на плечах и приткнул носом в береговой выступ.
— Дышать тут можно!
Стеша кивнула, тараща на Федора остановившиеся с перепуга глаза.
— Что это, Федор?
— Крыло тайфуна.
— Сесть бы… Ноги не держат.
— Некуда!
Она закивала и обхватила руками плечи. Знобило, потому что одежда промокла до нитки.
— Терпи… — бросил Федор.
— Что?
— Терпи, говорю!
Водопад с неба то вроде бы слабел, то вновь припускался с новой силой. Грязь лилась под ноги нескончаемым потоком, словно ливень старался смыть мыс до основания.
— Долго ещё? — спросила Стеша.
Федор пожал плечами:
— Как перестанет, так и хватит.
Подмытая каменная глыба рядом с лодкой неожиданно стала сползать в реку.
— Проваливаемся! — не поняв, в чем дело, закричала учительница.
— Стой! Стой! — заорал на нее Федор. — Стороной камень пройдет!
Стеша замерла, прижала руки к груди и что-то лепетала невнятное. Ей из-под края лодки было видно, как седой от брызг камень постепенно уходил вглубь, пока не пропал в мутной коловерти. Точно сделав задуманное, ливень стал скудеть и вскоре стих.
Выбравшись из-под лодки, Стеша не узнала окрестных мест и реку. Грязная, в ошметках пены, бурливая вода поднималась на глазах. По ней скользили сломанные деревья и сушняк, будто гроза угробила целую флотилию парусников. Меж деревяшек ловко плыл смытый потоком удавчик в желто-черную полоску. Голова его вихляла из стороны в сторону. Глаза казались очумелыми.
Стешу передернуло.
— Наверх, наверх! — торопил её Федор. — Карабкайся быстрее.
— Не сумею.
— Тогда за мной бреди.
Над ними спешили иссякшие светлые тучи, подгоняемые почти нечувствительным у земли ветром. Было холодно, промозгло, будто в леднике. Оскальзываясь и чертыхаясь, Стеша старалась не отставать от егеря.
— Подвезло тебе, Степанида Кондратьевна. Угостила тебя тайга горячим, аж до слез.
— Обсушиться бы… — сквозь стиснутые от холода зубы проговорила учительница.
Федор подошел к развалинам избы и стал растаскивать бревна.
— Давай помогу, может, согреюсь.
— И то… Мне твое воспаление легких ни к чему. Поняла? — отводя в сторону один из венцов избушки, сказал Федор.
Егерь развел костер, развесил одежду на колышках.
— Ватник — долой, сушить пора. У огня не озябнешь. Только поворачивайся, не застаивайся, Степанида Кондратьевна.
Согревшись у огня, Стеша предалась невеселым мыслям.
Над темно-зелеными увалами застоялись несколько тучек. Освещенные закатом, они очень походили на яхты под алыми парусами. Но и эта живописная картина не тронула душу Стеши. Она думала о том, как же туго пришлось под ливнем Семену. Ведь он один там. Может, ему так плохо, что и жизнь не мила…
Зябко поежившись, Стеша потуже стянула полы ватника. Мир словно ограничился неровным мерцающим кругом света от костра. А дальше ничего не было, кроме кромешного мрака. И оттуда доносились всхрапывающие, всасывающие звуки, издаваемые невидимой рекой, вспухшей от селя.
Пораженная этим гнетущим ощущением, Стеша сказала себе: «Ты приняла решение, ты пошла в тайгу, беспокоясь за судьбу мужа. И веди себя так, как подобает человеку. Страшно тебе? Ты знала — будет страшно. У тебя в грязи лицо и руки. Вставай, умойся, причешись. Это совсем не много. И не думай, будто тебе трудно. Тебе легко. С тобой Федор…»
Она умылась, привела себя в порядок. Её бодрый вид успокоил Федора, который собрался было вновь уговаривать её остаться здесь и не ходить в тайгу. Когда Стеша, умытая и причесанная села у костра перед входом в балаганчик, сооруженный Федором из бревен, егерь глянул на неё с некоторым удивлением, настолько она преобразилась.
Ничего не осталось в ней от прежней Стеши, подавленной предчувствием несчастья, какой она была в лодке, ни от той, растерянной и жалкой женщины, что прискакала на кордон и плакала навзрыд.
Всё в ней теперь стало иным. Сидела она перед костром на бревнышке, словно за званым столом — прямо, и гордая посадка головы подчеркивала её внутреннюю подтянутость. Темные волосы, расчесанные на прямой пробор, опускались вдоль щек и плавным изгибом уходили к затылку. И в их обрамлении ярче выделялся чистый высокий лоб и смелый росчерк бровей. Густые ресницы скрадывали блеск глаз. Нос был прям, а уголки пухлых губ таяли в щеках чуток капризными ямочками.
— Вот это другое дело, — сказал Федор, обрадованный переменой. — А то и не узнать тебя было.
— Не хочу чувствовать себя вдовой.
— Правильно. Вот такой можно идти в тайгу.
Они сидели у костра и ужинали, как ровня — таежники, и егерь порадовался, что у его друга такая жена. Пусть она немного и растерялась поначалу, зато теперь, видно, станет держаться молодцом. Жаль, конечно, что они с Семеном Васильевичем так и не подружились домами. Ведь, наверное, правду говорят, трудно, мол, сойтись двум красивым женщинам, да ещё счастливым…
Утро пришло ясным и светлым.
Они ушли вдоль берега ручья. Слыша за собой размеренные шаги, Федор с часу на час обретал в душе всё большую уверенность, что человек, идущий за ним, не станет обузой
— Вот здесь и свернем, — сказал он, остановившись у серого обезображенного лишайниками большого камня. — Ты, брат, косынкой покройся. Оно хоть время клеща и прошло, а опасаться надо.
Повязав платок, как это делают женщины на покосе, Стеша наивно спросила:
— А где ж тропа, брательник?
Федор не сдержал улыбки:
— Так сквозь чащу и направимся. Тут не сад.
— И скоро придем?
— К вечеру.
— А куда?
— К балагану Антона Комолова.
— Он же сбежал от нас! — удивилась Стеша.
— Вот и разберемся.
— А вдруг не застанем его? Он же был на мысу. Нас увидел — сбежал.
— Следы всё скажут. Ты только всяким мыслям волю не давай. Ни к чему, брат.
— Постараюсь…
— Спрашивай меня обо всём. Спрашивай, спрашивай. А я отвечать стану. Любопытствуй. Поняла?
— Где тропа?
Они углубились в чащу, пробирались неторопливо в густом орешнике, средь высоченных трав, и Федор говорил о том, что охотничья тропа — это скорее выдержанное направление на какой-то ориентир по удобному или привычному пути. В тайге троп, как их понимают горожане, нет и быть не может. Если, конечно, не считать звериных, вытоптанных лосями, изюбрами или кабаньим стадом. Но они не для ходьбы.
Потом Стеша спрашивала его о травах и деревьях, которые попадались на их трудном пути. И он рассказывал до первого привала, а затем они снова отправились в дорогу, и, разговаривая, шли до второго привала, пока на закате не подошли к балагану Комолова.
Антон спал в глубине его на подстилке из лапника. И тут же рядом с ним лежали плащ и котомка инспектора.
Оттолкнув Федора, Стеша проскользнула в балаган
— Здесь! Жив! — и принялась трясти Комолова, который с трудом очнулся от тяжелого забытья. — Где? Где Семен? Да проснись же!
Вытаращив глаза, Комолов уставился на учительницу, словно на привидение.
— Чего вам? — Антон вдруг дернулся к выходу, схватив карабин.
Федор удержал его за шиворот:
— Очнись, Антон! Не медведи мы! Где инспектор?
Комолов тусклым взором ткнулся в лицо Федора, а когда перевел взгляд на Степаниду, то рот Антона дернулся в судороге:
— Чего, чего вам?
— Семен где? Вот его вещи: плащ, котомка. Что с ним? Да говори же! Говори!..
— Подождите, Степанида Кондратьевна! — остановил Шухову Федор.
Егерь посветил фонариком в балаганчик и увидел у стенки пустую бутылку из-под спирта.
— С похмелья Антон, — сказал Федор.
— Оставь его, — проговорила Стеша брезгливо.
«Как бы не так! — решил Федор. — Самое время мне с ним поговорить. Отведу-ка я его к ручью. Там самое удобное место».
Глядя, как Стеша совсем неумело пытается развести костер, егерь не помогал и не мешал ей советами.
«Пусть, пусть старается, — говорил себе Федор. — Это хорошо. Она должна стараться, характер показать… Только почему же Антон так испугался Стеши? До ужаса испугался! Пойду-ка прополощу его башку в холодной водице. Скажет тогда, откуда у него в балагане котомка и плащ Семена Васильевича. При Стеше разговора может не выйти. Очень уж Антон почему-то боится её…»
— Давай, охотничек, поднимайся! — обратился егерь к Антону, который сидел на земле у входа в балаган.
Комолов вскинул тяжелую, видно, голову, словно хотел рассмотреть того, кто к нему обратился.
— При… приз… — пытался он выговорить, — желаю…
— Вот-вот, — пробурчал Федор, взялся за воротник Антонова мокрого ватника и поставил Комолова на ноги…
— Хочу… — сказал Комолов. — Хо-чу… приз… на… хочу!
— И я хочу, — и Федор, подхватив парня под мышки, то ли повел, то ли поволок к ручью, сильно шумевшему селевым, ещё не опавшим паводком.
— Не хочу! — вдруг уперся Комолов. — Туда не хочу!
Тащивший его Зимогоров почувствовал: расслабленное тело Антона напряглось. Отстранившись, Комолов посмотрел на егеря почти мгновенно протрезвевшим взглядом.
Но егерь сгреб его в охапку и потащил прочь от балагана, от Стеши, которая всё еще разводила костер. Она поглядела вслед ушедшим и покачала головой: «Что ж это такое? Ведь хороший парень — и на тебе. Остался на несколько дней без присмотра — и готово: водка…»
Затрещали ветви в огне, и Стеша обрадовалась. Ей-таки удалось развести костер из мокрых сучьев. И она посчитала, что сделала это довольно быстро. Пламя полыхнуло жаром, и Стеша чуток отошла, огляделась. Свет заходящего солнца косо врывался меж стволов, но под кронами было сумрачно и сыро. Клубы дыма, поднявшись, дотянулись до невидимых в прозрачном воздухе лучей, и вдруг в клубах словно вспыхнула оранжевая лампа, яркая, переливающаяся. Около балагана, притулившегося к косогору, сделалось светлее и даже как-то уютнее.
Стих далекий треск ветвей под ногами Федора. Треск, который Стеша старалась не слышать.
А Зимогоров тем временем подтащил упиравшегося Комолова к бурному, ещё пенному потоку и, поставив его на колени, стал пригоршнями черпать воду и лить на голову Антона. Тот сначала мычал и старался вывернуться, но потом успокоился и только фыркал.
— Хватит, пожалуй.
— Хва… — Антон по-собачьи потряс головой.
Егерь поправил сползший с плеча ремень карабина и, стоя над Комоловым, усмехнулся:
— Охотничек…
— Признаться… Признаться хочу, — выговорил наконец Антон.
— Да уж признавайся, чего там, — Федор благодушно помог парню встать на ноги. Волосы нависли на глаза Антона, капли текли по щекам, и он провел ладонями по лицу, чтобы стереть их. Теперь он был трезв, даже не пошатывался.
— Степаниде Кондратьевне не скажи… только.
— Герой.
Антон протянул руку вперед, едва не задев Федора:
— Там я его оставил.
— Столько мяса испортил. Эх, жадность! Знал ведь — тяжело нести будет, а три лицензии взял, губошлеп.
— Не мясо, — не опуская руки, сказал Антон. — Его…
— Ладно, разберё… — начал было Федор и осекся. — Кого это?
— Инспектора…
Зимогоров поглядел в ту сторону, куда указывал Антон.
Вспученный ручей занимал всё каменное русло распадка. Вода катилась уже спокойно, но была ещё высокой. В тишине послышалось, как где-то в ветвях закопошилась птица, взлетела, щелкая крылом о крыло, пошла плавно. Странно сильно запахло влажной прелью и гнилью.
— Чего ты? О ком ты?..
— О Семене о Васильевиче… я его… я пулю кинул… нечаянно, признаюсь. Признаюсь!
Застонав, егерь подсел, потом, охнув, разогнулся и ударил Комолова кулаком куда попадя. Не отдавая себе отчета, Федор сдернул с плеча карабин и, лишь от удивленья, что не видит Антона перед собой, а тот валяется на земле шагах в пяти, не выстрелил. А тут же подумал: «Нельзя! Стеша услышит».
— Я признаюсь… признаюсь… — лепетал Комолов разбитыми губами.
Увидев кровь, Федор опомнился, с трудом вынул сведенный судорогой палец из скобы:
— Повтори.
— Нечаянно… я признаюсь. Убил. У-убил.
Отбросив в сторону карабин и сжав кулаки, егерь медленно двинулся на Комолова. Федору хотелось бить и топтать это валяющееся существо, рвать его и истошно вопить. И снова только вид окровавленного лица остановил егеря. Он тяжело сел, опустив вмиг отяжелевшие руки на колени.
Антон на четвереньках подполз к нему и принялся говорить, что он и на мыс нарочно пошел, чтоб ещё там признаться первому встречному в убийстве старшего лейтенанта, участкового инспектора Шухова, но, увидев в лодке вместе с егерем жену Семена Васильевича, испугался её, удрал обратно к балагану.
— Ис-пу-гался… — тяжело выговорил Федор и помотал головой.
— Испугался, — охотно подхватил Антон. — Очень её испугался.
Услышав его голос так близко от себя, Федор снова почувствовал в себе закипающую ярость, готовую захлестнуть его темной волной.
— Семен Васильевич… — начал Комолов.
— Заткнись! — бухнув кулаками по своим коленям, гаркнул Зимогоров. — Заткнись! Слова не моги…
Через силу Федор заставил себя встать. Прижав костяшки пальцев к глазам, сбросил слезы. И тут только вспомнил о том, что сказала ему, прощаясь, Марья.
— Так, — протянул он. — И осталась вдова с сиротой… Точно говорят, будто бабье сердце — вещун. Как она сюда торопилась…
— Я же повинился… — опять сказал Антон.
— А, это ты? — словно только что увидев Комолова, проговорил Федор. — С земли-то вставай, чего ползаешь? Давай я тебе лапы-то стяну ремешком. Оно спокойнее будет.
— Я готов не то претерпеть, Федор Фаддеевич, — поднявшись и подставляя руки, сказал Антон.
— «Претерпеть»… Терпят за правду, а по дурости мучаются. И надо ещё посмотреть, подумать, как дело было. Это просто сказать — «нечаянно». Ишь ведь, убил, а нечаянно. Ты толком расскажи.
— Я в сидьбе был…
— Это что у старого солонца?
— Да. Вечерело. Уже потемней, чем сейчас, было. Передо мной солонец, бойница. Вижу, карабкается зверь по склону распадка. Жуть меня взяла. Вот и бросил пулю.
— Бросил, значит.
— Ну, кинул…
— Метко кинул.
— Попал…
— И сразу туда?
— Сразу.
— Это после жути-то?
— Увидел, будто не зверь. Пуще испугался.
— А сколько пантов убил?
— Третьего изюбра ждал.
— Дождался?
— Какая уж потом охота…
— Один сидел-то?
— Один, — заторопился Комолов. — Один. И испугался. Жуть обуяла. Глухая, неходовая ночь шла.
— Чего же сидел? Уходил бы в балаган.
— Я… я потом уж разобрался. Я…
Егерь не стал дослушивать длинное объяснение Комолова, а как-то невольно для себя подумал: о чем бы вот в такой ситуации стал расспрашивать, чем бы поинтересовался Семен Васильевич? Не однажды брали они вместе браконьеров в тайге…
«Однако не убийц! — остановил себя Зимогоров, но сдержал всколыхнувшуюся в сердце ярость. — Не о том думаешь, егерь. Тут, как Семен Васильевич говорил, тактика нужна. «Тактика»… Размышляй, егерь, размышляй».
— Где инспектор был? — обратился егерь к Комолову. — Где ты его…
— Вон там, — поднял Антон связанные руки.
— Идем.
Они шли довольно долго и остановились у края крутого склона распадка. Внизу шумел ручей, а по откосу каменной осыпи торчали редкие кусты.
— Здесь.
— Где? Точно?
— Руки развяжи. Со связанными не спуститься.
— Черт с тобой, — сказал Федор, вздохнул и освободил запястья Комолова.
— Подожди, — егерь одним ударом топорика, снятого с пояса, наискось, почти без звука срезал лещину толщиной в руку.
Затем они спустились по круче.
— Вот тут, по-моему.
— Тут или по-твоему?
— Дождь всё размыл. Тут, однако. Чего уж там? Я же признался.
Федор ничего не ответил и от места, где забил колышек, глянул вниз на подтопленную пойму ручья. Очевидно, Антон перехватил его взгляд:
— Вода высокая ещё. Не видать того места.
Тугие перевитые струи ручья катились стремительно, и сколько ни пытался Федор представить себе, что там, под этой мутной водой, присыпанное галечником, лежит сейчас тело его друга, Семена Васильевича, воображение отказывало. Он видел бегущую воду, знал: под ней есть каменное дно, и дальше был только камень и камень — хоть до середины земли — один камень и ничего больше.
«Ждать придется, пока вода спадет. Не достать иначе», — даже в мыслях Зимогоров не допускал, что увидит Семена мертвым. И, вспомнив, что сидьба на двоих, спросил:
— В сидьбе ты справа от входа лежал?
— Справа.
— А может, слева?
— Справа. И теперь котомка там валяется. Ну и что?
— Справа так справа.
— Чудак ты, Зимогоров. Что, показать тебе, как я в сидьбу забрался?
— Ты расскажи.
— Шел, шел…
— Ясно.
— Дошел… Карабин в правой.
— Так.
— Стал снимать котомку. Скинул с левого плеча.
— Так.
— Перехватил карабин в левую. Снял котомку с правого и положил её правой рукой справа от входа. Теперь всё?
— Всё, — сказал Федор и, прикрыв глаза, представил себе сидьбу, в которой он, правда, не бывал лет пять, поди. Она устроена у солонца, примерно в километре отсюда. Подняться к ней можно поверху. Но это длинный путь. Короче — по правой крутой стенке распадка. Так и сделал, очевидно, Семен Васильевич. Поднявшись, надо идти вверх по косогору, метров сто пятьдесят, и прямо упрешься в лаз сидьбы. Она устроена меж корней огромной липы, второй такой в округе нет. Вполне можно разместиться двоим. Если залечь слева, то в бойницу виден почти весь солонец и дебри справа, откуда обычно идут кзюбры. Слева место удобнее. Почему же Комолов залег справа? Если лечь справа от лаза, то дальних подходов к сидьбе не видно, их загораживает толстый корень липы. Правда, тогда ветер, дующий обычно снизу, не «понесет» запах человека на подходящего к солонцу зверя.
«Однако… — остановил себя Федор. — Однако человек, лежащий справа от входа, пожалуй, обернувшись, не увидит в отверстие лаза склона распадка, по которому шел Семен Васильевич… Не увидит?»
Зажмурившись, Федор постарался в точности представить себе, действительно ли нельзя увидеть в отверстие лаза склон распадка, по которому поднимался инспектор, если лежать справа от входа. Егерь разволновался. Память словно отказала ему. Он не мог увидеть из положения, в котором находился Комолов, склона распадка! Никак не мог.
«Я не могу? Или это невозможно? — спросил себя Федор. — Всё, всё надо проверить… Не моё дело? Следователя? Да. Но когда сюда прибудет следователь? Через полторы-две недели. А если кто в сидьбу ненароком забредет?»
И Федор поднялся:
— Идем, Комолов.
— Идем, идем, — с готовностью ответил тот. — Только попусту. Ничего там такого нет.
— А мне ничего «такого» и не надо. Но посмотреть не мешает.
Солнце зашло, но в поднебесье ещё было много света. Обильная роса кропила их лица. Переполненный влагой воздух казался ватным и не освежал. Антон быстро устал.
— Потерпишь.
У липы, под комлем которой была устроена сидьба, Федор сказал:
— Давай.
Пригнувшись, Антон пролез меж корнями в логово. Федор — за ним.
— Твоя сидьба?
— Ну.
— Такой свет тогда был, не темнее?
— Такой же свет. Точно такой, — не задумываясь, ответил Антон. — Слышал, охотился ты в здешних местах. Только про сидьбу мне другое говорили.
— Кто?
— А вот… Не всё ли равно? — усмехнулся Комолов.
Он удобно устроился справа от лаза, подложил под мышку свою котомку, словно собирался провести здесь время до полуночи, когда звери обычно являются сюда полакомиться соленой грязью.
— И стрелял оттуда? Со своего места?
— Отсюда, Зимогоров, отсюда.
— Вот и посмотрели, как было дело, Антон, — задумчиво протянул Федор. Всё было верно. Комолов говорил правду. Сомневаться не приходилось. Со своего места он стрелял. И попал.
«Что ж я завтра-то Стеше скажу? — с тоской подумал Федор. — Как разговор поведу? Страшнее ножа ей правда…»
— Неужели тебе…
— Не жалко? Так что поделаешь… — произнес Антон. — Случилось так случилось. И всё тут. Только меня вам под расстрел не подвести.
«Почему Комолов всё наперед продумал? — спросил себя Федор. — Время было? Жестокий он и черствый, как бревно, которому всё равно, на кого падать, кого давить? «Не подвести под расстрел»… Слова-то какие! Бывалого человека. И почему такая уверенность в безнаказанности?
— Тебя, Комолов, значит, под расстрел не подвести. Заговорен, что ли?
— Слово, выходит, знаю… Закон называется.
— Да-ак, — крякнул Федор.
— Вот тебе и «дак».
— С медведем здесь советовался?
— И без медведя было… — запнулся Комолов, — времени достаточно. Не то вспомнишь, Зимогоров, когда дело до такого доходит.
— Да, смекалки тебе не занимать… — глухо проговорил егерь.
А Комолов убежденно:
— Я правду говорю, Зимогоров. Всё как есть! Стреляно из моего карабина. Нарезы по пульке сличите. Можно и экспертизу не делать. Сам во всем признался. Чего ж ещё?
— Вера — дело великое… — кивнул Федор и сдержанно проговорил: — Ладно… Пошли отсюда.
Выбираясь через лаз, Комолов вдруг подумал, что ему признаться в несовершенном убийстве было легче, проще, нежели в том, что пуля, которую найдут в теле инспектора, окажется егеревой. Подобных больше ни у кого нет. Это точно. И Гришуня подтвердил, узнав, что обойму Антон стащил у егеря из стола. Убойные! Ведь как однажды обнизил прицел, а зверя все же свалил. Антон увидел эти патроны в неплотно задвинутом ящике стола. По их внешнему виду сразу решил, что они особые. А егерь, которого вызвала из комнаты жена, ничего и не заметил. Да и как заметишь, когда в ящике таких патронов добрая сотня валялась. Не пересчитывал же их Зимогоров после того, как Антон отметился у него на кордоне.
Федор вылез вслед за Комоловым. Тот двинулся было дальней дорогой, но Федор удержал его:
— Давай, Антошка, к распадку…
— Пошли.
Они спустились чащей в обход распадка и издали меж толстых стволов увидели костер и белый дым над ним. Огонь в сгущавшейся темноте светил ярко.
Идти было трудно, и не только потому, что ветви цеплялись за ноги…
Назад: VI
Дальше: VIII