27. Петербург, январь 1913 года

Редкий по красоте зимний день сиял над Петербургом, когда Соколов, возвратясь через Берлин и Варшаву в Петроград, оставил свой чемодан дома, наскоро поцеловал тетушку, переехавшую к нему править хозяйством после смерти мужа-чиновника, и на том же извозчике поспешил на Дворцовую площадь, в Главное управление Генерального штаба. Сугробы снега обрамляли прекрасную площадь. В лазурное небо возносилась Александрийская колонна, торжественный, словно алтарь, высился Зимний дворец, геометрически четко простиралась в противоположном от него конце площади арка Генерального штаба.

Соколов взошел в боковой подъезд, где располагался отдел генерал-квартирмейстера Данилова, коему было подчинено и разведывательное отделение, мимо бронзовой статуи Петра I и обрамляющих ее мраморных досок с перечнем побед российской армии поднялся на третий этаж. Здесь в особой, изолированной и непосредственно соприкасавшейся с кабинетом Данилова комнате размещались начальник отделения Монкевиц, его помощник Энкель и подполковник Марков, исполнявший техническую работу по делопроизводству.

Монкевиц самолично сидел за пишущей машинкой, что означало его работу над особенно секретной и ответственной бумагой, каковые он составлял и перепечатывал собственноручно. Полковник Оскар Карлович Энкель, сын какого-то важного финского барина в Гельсингфорсе и потому чрезвычайно надменный и презрительно относящийся к русским, что он, кстати, почти не скрывал, занят был начертанием карты. Стол Маркова пустовал.

— Наконец-то, наконец-то! — провозгласил Монкевиц, оторвавшись от своей машинки и поднявшись со стула. — «Из дальних странствий возвратясь, какой-то дворянин, а может быть, и князь…», — произнес он свою любимую присказку, протягивая руку.

Энкель тоже сделал вид, будто очень рад благополучному возвращению товарища из негласной командировки, таящей серьезные опасности и осложнения в случае провала. Он тоже поднялся над своей картой, когда Соколов подошел пожать ему руку.

Монкевиц отодвинул пишущую машинку в сторону, демонстрируя готовность немедленно и подробно выслушать Соколова.

— Низкий поклон вам велел передать полковник Батюшин, — начал Алексей Алексеевич, присаживаясь на стул возле стола начальника отделения. — Я останавливался в Варшаве на пару дней, чтобы обменяться новейшими данными с разведпунктом округа.

— Очень правильно вы сделали, — развел свои глаза в разные стороны Монкевиц. — Как там идут дела у наших коллег? Батюшин все так же засылает агентуру в Германию и Австро-Венгрию массами, берет, так сказать, числом, а не умением агентов? — поинтересовался генерал, перефразируя изречение Суворова.

— Да, это его метод, и, видимо, он действует очень успешно, если немцы и австрийцы панически боятся Батюшина вместе с его «стекольщиками»; «точильщиками» и другими бродячими соглядатаями. Его негласная сеть доставляет множество фактических данных, которые просеивают Терехов и Лебедев. Иногда они находят прямо-таки жемчужные зерна…

— Варшава часто присылает ценную информацию, — согласился Монкевиц и перешел к существу командировки Соколова. — А как ваши успехи? Все ли удалось выполнить, как задумывалось?

— Почти все, господин генерал, — отрапортовал Соколов. Монкевиц снова блеснул в разные стороны своими глазами, так что было неясно, одобряет или сомневается он в успехе своего сотрудника. — Доложите кратко, а потом пойдем к Данилову, — предложил он. Энкель обратился снова к своей карте, но Соколов заметил, что карандаши в его руке заскользили по листу гораздо медленнее, чем прежде.

Соколов недолюбливал Оскара Карловича Энкеля за презрительное отношение к России вообще, ее неграмотности и нищете, отсутствию комфорта и горькому пьянству населения. Шведские и финские порядки, чистоту, трезвость и всеобщую грамотность низших сословий тот считал идеалом современного ведения государственных дел. Своих симпатий к Германии он не открывал, но они иногда проявлялись, когда Монкевиц или Данилов после особенно напряженных работ устраивали для разрядки нервной системы, как говаривал генерал, холостяцкие пирушки старших офицеров в каком-нибудь модном ресторане. Будучи предельно собранным и трезвым на этих обедах, переходящих в ужины, Энкель все же иногда пьянел и, бледный от алкоголя, начинал говорить только по-немецки или шведски, восхваляя железную дисциплину, установленную Бисмарком в Германской империи.

— Бисмарк надел узду на германских рабочих, они не посмеют устроить таких беспорядков, какие способны развязать русские холопы на улицах, когда казаки не помогают, — бубнил Энкель под конец вечеринки, проявляя в рассуждениях недюжинные знания экономической жизни — стоимость акций и размеры падения курсов во время крупных забастовок.

Иногда полковник Энкель игрывал в карты в доме купца первой гильдии Мануса, где собиралось высшее финансовое общество Петербурга, и после таких вечеров в суждениях Энкеля звучали отголоски мнений этих тузов по «рабочему» вопросу. На чьей стороне были симпатии Энкеля, гадать не приходилось. Соколов, которого редкие встречи с другом юности — социал-демократом, успели уже в некоторых чертах просветить относительно экономических отношений в мире, недолюбливал ретрограда Энкеля.

Сейчас Алексей, нарочито приглушив голос, так, чтобы не слышно было Энкелю в его отдаленном углу большой комнаты, начал докладывать Монкевицу результаты своей поездки.

— Встреча со связной группы Стечишина прошла хорошо. «А-17» передал, как всегда, исключительно ценную информацию. «Градецкий» и «доктор Блох» прислали с тем же связным политические обзоры. Два других агента — «Икс-8» из Генерального штаба в Вене и «Альпинист» — командир бригады в Тироле, на этот раз дали весьма добротные копии документов, в том числе германских… Наблюдения за собой не обнаружил. Вот краткий отчет, писанный мною в Варшаве и в купе поезда. — Соколов положил перед Монкевицем толстый блокнот. — Что касается авиации, то в Италии она получила неплохое развитие. Аэропланы «Бреда» заслуживают всяческой похвалы, я раздобыл их тактико-технические данные… — Несколько листков легло рядом с блокнотом.

— Очень хорошо, Алексей Алексеевич! Хочу вам сообщить, в свою очередь, что по телеграфной шифровке от «А-17» — материалы вы найдете в своем делопроизводстве — мы собирались арестовать в Варшаве Генерального штаба полковника Лайкова за передачу австрийскому агенту копии нашего мобилизационного плана. Господин Лайков, к сожалению, покончил с собой прямо перед арестом. Так что ваша венско-пражская группа опять отличилась! Поздравляю!.. Сколько вам надо времени расшифровать микропленки привезенных донесений группы Стечишина?

— День-два, если нет других срочных поручений…

— Постарайтесь к завтрашнему утру. Все это настолько важно, что я хотел бы доложить содержание донесений генерал-квартирмейстеру Данилову, и не сомневаюсь, что он немедленно передаст их начальнику Генерального штаба, военному министру, а может быть, и его величеству…

Раздался звонок телефонного аппарата, укрепленного на стене поблизости от кресла Монкевица. Генерал живо поднялся и взял наушник.

— Монкевиц у аппарата, — начальственным тоном произнес он и тут же заговорил в совершенно другой тональности, любезно улыбаясь и при этом несколько смущенно приглаживая волосы на макушке: — А, это вы, Игнатий Перфильевич! Рад слышать вас в добром здравии. Да, да, Оскар Карлович, как всегда, по соседству, сейчас я позову его к аппарату!

Отвернувшись от микрофона, генерал сообщил Энкелю, что с ним желает говорить Манус. Полковник быстро вскочил со своего стула, снял с крючка наушник, оставленный Монкевицем. Генерал продолжал разговор с Соколовым. Алексея несколько удивил этот звонок биржевого игрока и авантюриста полковнику разведки, члену замкнутой и гордой офицерско-гвардейской касты Петербурга. Еще больше он поразился, когда краем уха услышал, что Манус зазывает Энкеля, по-видимому, на ужин, на игру в карты, и генштабист с благодарностью принимает приглашение.

«Что может связывать между собой продувного купчишку и чопорного офицера Генерального штаба?» — подумалось Соколову. Он знал, что Манус владел контрольным пакетом акций Международного коммерческого банка, через который иногда переводились деньги за рубеж на нужды военных атташе, был членом правлений других банков и промышленных товариществ, обществ и предприятий. В кругах, где вращался Соколов, поговаривали, что Манус состоит в самой тесной дружбе с Распутиным, а шталмейстер двора его величества Бурдуков, приятель царя и вхожий в будуар царицы, питает к Манусу особые симпатии, прямо пропорциональные тем суммам, которые купец ему ежемесячно отваливает, как какой-нибудь содержанке. Естественно, Бурдуков отрабатывал жалованье купца влиянием в пользу Мануса на царя и царицу…

Зная многое о Манусе как одной из самых заметных личностей на биржевом небосклоне Петербурга, о его сомнительных аферах и связях, Алексей Алексеевич и его коллеги все же не подозревали об одной тайной стороне жизни этого богатого авантюриста. Игнатий Перфильевич занимал наряду со всеми своими директорскими постами высокое положение в петербургской масонской ложе «Обновители».

Манус никогда и ничего не делал напрасно: его участие в масонских церемониях и все его контакты с братьями-каменщиками были ради того, чтобы увеличивать свое огромное богатство и, может быть, на гребне масонства проскользнуть к власти, как это делали во Франции и Германии его коллеги-банкиры. Умножать капиталы, опутывать сетью своей финансовой паутины все новых людей, все новые заводы, фабрики и фирмы было главной страстью Игнатия Мануса.

Даже свое шапочное в прошлом знакомство с Энкелем Манус хитро использовал для своего обогащения. Он начал приглашать этого полковника к себе на карточную игру. За картами у Игнатия Перфильевича собирались богатые и влиятельные люди, для которых крупный выигрыш или проигрыш не означали почти ничего, кроме приятных или неприятных временных эмоций. Зато возможность перекинуться словом с теми, кто так или иначе определяет жизнь миллионов соотечественников, почерпнуть у них новейшую информацию, услышать здравое размышление или анализ ближайших и отдаленных перспектив на бирже привлекали за карточный столик в доме Мануса на Таврической, 3б, что неподалеку от Смольного института, птиц самого высокого полета. Здесь зачастую лицезрели крупного банковского дельца Дмитрия Леоновича Рубинштейна; камергера высочайшего двора и банкира Вышнеградского; товарища министра юстиции Веревкина, искавшего покровительства Мануса и Распутина для получения должности министра; члена Государственного совета, бывшего министра торговли и промышленности Тимашева и прочих тузов помельче. Изредка бывал здесь и сам «Старец» — Распутин.

Игнатий Перфильевич нарочно делал так, что полковнику Энкелю дважды удавалось сорвать крупный банк в винт. Тот в благодарность за «выигрыш» большой суммы поделился за легким ужином конфиденциальной информацией с хозяином дома. Эта информация отражала динамику военных заказов у некоторых крупных германских и французских фирм, с которыми Манус хотел вступить в деловые сношения. Информация оказалась точной, и Игнатий Перфильевич смог удачно сыграть на парижской и берлинской биржах.

После этого купец уже открыто привлек полковника к сотрудничеству, уплатив ему из полученного барыша пятнадцать процентов. Разумеется, он объяснил смущенному партнеру по картам, каким путем тому удалось получить столь крупную сумму, исчислявшуюся несколькими десятками тысяч франков и марок. Энкелю понравился столь легкий способ зарабатывать большие деньги, тем более что офицерского жалованья ему, как и другим его коллегам по Генеральному штабу, не хватало. Если честные офицеры, нуждавшиеся по семейным обстоятельствам в дополнительном заработке, шли, как правило, читать лекции в кадетские корпуса и юнкерские училища, вели в них полевую практику или иные занятия, то русофоб Энкель предпочел продавать свои знания купцу и финансисту, не смущаясь тем, что некоторые его сведения составляют государственную тайну России.

Деловая «дружба» Мануса с Энкелем длилась уже несколько лет. Оскар Карлович все эти годы посвящал свои присутственные часы в разведывательном отделении Генерального штаба главным образом сбору по крупицам таких данных, которые помогли бы успешнее провертывать дела авантюристу Манусу. Вот и сейчас он, делая вид, что вычерчивает карту, внимательно прислушивался к отчету Соколова. Оскар Карлович прилагал все старания, чтобы расслышать тихий голос полковника и под видом уточнения обстановки набрасывал на поля карты некоторые из деталей, которые сообщил Соколов Монкевицу.

В числе таких технических мелочей, на которые обратил внимание Энкель, было развитие воздухоплавания в Италии, а следовательно, и возможность прибыльно вложить деньги в соответствующие акции Альфа-Ромео, ФИАТ и Бреды, вздувать цены на броню, сталь, медь и прочее сырье для военной промышленности, планировать иные прибыльные гешефты.

Энкель, как и Монкевиц, но со своих особых позиций был весьма доволен докладом Соколова, тем, что сумел услышать некоторые важные факты именно сегодня, когда его снова пригласили за карточный стол к Манусу, а значит, и на задушевную беседу в кабинете хозяина. Такая встреча обычно и приносила полковнику наличные или толстый пакет акций…