1
Неужели прошло всего немногим больше месяца, и я любуюсь степным простором, выглядывая из-под брезентового навеса старенькой экспедиционной машины?! Неужели мы в самом деле мчимся на поиски таинственной родины Золотого Оленя?
Впрочем, сомневаться в этом было трудно. Рядом над самым моим ухом студенты неистово горланили бесконечную и, наверное, вечную песню:
А ну-ка убери чемоданчик!
А ну-ка убери чемоданчик!
А ну-ка убери,
А ну-ка убери,
А ну-ка убери
Чемоданчик!
Подпрыгивая на ухабах, я мучительно-сладостно ощущал, как впивается в бока экспедиционное оборудование. А в планшете у меня лежала бережно сложенная бумага, украшенная гербами и печатями, — Открытый лист на право проведения разведочных раскопок.
Как я и опасался, подписал Дима Петренко этот заветный документ весьма неохотно. Он долго вздыхал, покачивал седеющей, но все еще кудрявой, как в институтские годы, головой и в глубоком раздумье постукивал по столу толстым цветным карандашом, не решаясь поставить свою подпись.
— Может, все-таки поручим провести разведку Запорожской экспедиции, а ты останешься в Керчи? — сказал он. — Я понимаю, конечно, твои чувства. Но ведь надо уметь жертвовать личными интересами ради общего дела, не тебе же мне объяснять. Работа на трассе Северо-Крымского канала тоже важна, ты сам прекрасно понимаешь. Ты там нужен, хорошо изучил обстановку. А скакать с места на место — для ученого не очень красиво. Каким-то чуждым науке кладоискательством попахивает.
Он был во многом прав и, взывая к дружеским чувствам, возможно, уговорил бы меня. Но мощная поддержка профессора Казанского, его настойчивые звонки по телефону и телеграммы подействовали. И вот уже все хлопоты и тревоги позади, я качу по степи со своим отрядом, хотя и совсем небольшим.
Старая, видавшая виды машина набита мешками и ящиками. На горе походной клади в живописном беспорядке разместился весь славный отряд: мой заместитель и ближайший помощник Алексей Петрович Савосин и четверо горластых студентов. Привычный к походному быту, Савосин крепко спал в углу, не обращая ни малейшего внимания ни на толчки, ни на рев молодых глоток над ухом. Мы иногда шутили, что Алексей Петрович способен даже вести раскопки во сне — и с отличными результатами.
На Савосина можно положиться. Трудно сложилась у него судьба: война помешала кончить институт, ушел добровольцем на фронт, потом контузия, два ранения. В пятидесятом он все же получил диплом, но дальше уже не продвинулся, так и ходит в вечных младших сотрудниках. Сам он статей не пишет, никаких сенсационных гипотез не выдвигает. Разве только помянут его как соавтора заботливые друзья. Главным в археологии Алексей Петрович считает раскопки. А что при этом будет найдено — бусинка, наконечник истлевшего копья или золотая ваза — уже не так важно.
Но в поле, на раскопках, этот медлительный, болезненный и сутулый человек преображается. Он обожает неторопливо и обстоятельно рыться в земле. Не пропустит ни одной бусинки или окаменевшего зернышка.
Двое из студентов — Марк Козлов, с томным видом уставшего льва раскинувшийся на жестких тюках и все поглаживавший свои пышные баки, будто проверяя, не потерялись ли они, и самозабвенно распевавшая, дирижируя тонкими загорелыми руками, Тося Голубовская уже работали со мной прошлым летом. Я был ими доволен, хотя нынче, кажется, Марк перешел в тот приятный период жизни, когда самым важным и увлекательным на свете кажутся девушки, и завел чудо-баки. Это был тревожный признак, однако я все же не терял надежды, что раскопки приведут Марка в чувство. Руки ведь у него, к счастью, остались прежние. А у них есть своя память. Взявшись за лопату, они машинально станут работать как надо.
Два других — Алик Горин и его неразлучный дружок и покровитель Боря Калинкин ехали на раскопки впервые. Их еще предстояло проверить в деле. Но ребята они были толковые, особенно Алик. А энтузиазм первооткрывателей, на который я весьма рассчитывал, для земляных работ важнее всего. Опытности же с лихвой хватит у нас с Алексеем Петровичем.
В кабинке, скучая с важным видом, восседал наш неизменный шофер — долговязый дядя Костя. Он ведал всем хозяйством, за что его в шутку торжественно именовали «заместителем начальника экспедиции по научно-хозяйственной части».
Народу, конечно, маловато. Собственно, не отряд, а разведочная группа. «А уж если понадобится, и вы действительно найдете ценный для науки курган, то наймете землекопов на месте, мы вам вышлем деньги», — утешило меня начальство.
Главное: мы уже ехали. Я был счастлив и, подскакивая на угловатых тюках и лениво озирая сквозь завесу тянувшейся за машиной пыли бескрайние поля, подпевал студентам, рискуя прикусить язык:
А это был не мой чемоданчик!
А это был не мой чемоданчик!
А это был не мой,
А это был не мой,
А это был не мой
Чемоданчик!
— Смотрите, еще курган! — прерывая пение, закричала Тося.
— Уже шестнадцатый с утра, да? — спросил Алик. — Ничего, хватает тут курганчиков.
И они снова запели очередную бесконечную песню, а я опять предался ленивым мечтам.
Курганов в самом деле попадалось по дороге немало, самых различных размеров — от едва приметных бугорков метровой высоты до весьма солидных, высотой в десять-двенадцать метров, а диаметром порой метров в семьдесят.
Они казались вечными, стоявшими тут всегда, древними, как сама степь. И в то же время в правильности их очертаний, которую не смогли стереть века, явственно чувствовался волнующий отпечаток человеческих рук, упрямой человеческой воли.
Впрочем, некоторые курганы — оплывшие, грузно осевшие, изуродованные траншеями кладоискателей или боевыми шрамами окопов и блиндажей — уже нелегко было отличить от природных холмов и бугорков. Они еще ждали своих открывателей и, кто знает, какие удивительные тайны хранили в себе? Ведь когда-то весь неоглядный степной простор — тогда совсем дикий, нераспаханный, заросший кустарником и душистыми травами, служил для привольных кочевий скифских племен. И было среди них и то, пока еще загадочное и неведомое племя, сценки из быта которого были изображены на вазе, выкопанной из кургана где-то тут и затем загадочным путем попавшей в подпол сгоревшей воровской «малины» на окраине Керчи.
От Никополя, где выгрузились с поезда, мы отправились по степным дорогам на северо-восток. Возле города Орджоникидзе уже не первый год вел охранные раскопки мой старый друг Борис Мозолевский. Его экспедиция раскапывала курганы в тех местах, где предстояло закладывать новые карьеры марганцевого рудника. Хотелось заехать к ним, посмотреть, как идут работы, посоветоваться, где лучше нам начать. Но жаль было терять время.
Нетронутых курганов для его отряда тут оставалось еще немало. А на горизонте, как постоянное напоминание о возможных удачах, маячили останцы знаменитого Чертомлыка.
Когда-то тут был самый центр древней Скифии. Здесь обитали скифы царские, возглавлявшие союз племен и считавшие, по словам Геродота, «всех остальных скифов своими рабами». Именно в этих краях были сделаны самые интересные находки при раскопках прославленных на весь мир курганов — Чертомлыцкого, Александропольского, Томаковки, Красного Кута, Бабы, Раскопанной могилы.
А на левом берегу Днепра, неподалеку от знаменитой Солохи, почти напротив нынешнего Никополя, уже много лет раскапывают археологи огромное Каменское городище, раскинувшееся на двенадцать с лишним квадратных километров! Сейчас это занесенные кочующими песками — «кучугурами» остатки древних домов и мастерских. А когда-то тут была, видимо, своего рода столица скифского царства. От нападения врагов ее надежно защищал глубокий ров и высокий земляной вал. Изучение этих развалин позволило археологам лучше узнать повседневную, будничную жизнь древних скифов, представить себе, как жили не только вожди, над могилами которых скифы насыпали огромные курганы, но и простые общинники, гончары, оружейники, металлурги.
Тут же неподалеку в прошлом году Василь Бидзиля раскопал Гайманову могилу.
Где-то в этих краях по соседству с царскими жили и скифы-земледельцы. Они вели преимущественно оседлый образ жизни, снабжая хлебом не только Скифию, но и продавая его грекам в обмен на драгоценности и всякие заморские товары. Но как отличить курган земледельцев от других? А главное, найти среди этих курганов погребения именно того племени, сценки из быта которого изобразил неведомый греческий торевт на Матвеевской вазе.
Где остановиться и с какого начать раскопки? Впервые меня мучила такая нерешительность. Обычно приезжаешь в назначенный район и не выбираешь, начинаешь раскапывать все курганы подряд. А тут постоянно казалось, что нужно проехать подальше. Словно я надеялся по каким-то признакам найти тот самый заветный курган, что нам нужен.
Но таких признаков быть не могло. Не скифы изобрели курганы. Обычай насыпать над могильниками искусственные холмы возник по крайней мере за полторы тысячи лет до появления скифов и существовал еще столько же времени после них. Славянские курганы есть и под Москвой, хотя местные жители считают их иногда «французскими могилками» — следами нашествия Наполеона.
Все курганы в степи, в общем-то, одинаковы, они различаются лишь размерами. Но и величина еще не говорит, богатое под курганом погребение или нет. Возле Каховки курганы небольшие, совсем невзрачные на вид, а погребения в них богатейшие. Южнее же, под Николаевом, курганы высокие, но погребения в них скромные.
Курганы в степи были заметны издалека, как и пирамиды в песках Египта. И так же, как пирамиды, манили грабителей. А их никто не охранял, и, улучив момент, когда родственники покойного откочевывали куда-нибудь, грабители поспешно принимались за воровскую работу. Это делали, вероятно, люди, сами принимавшие участие в похоронах, потому что обычно ограбления производились с отличным знанием всех деталей устройства подземной могилы. А ведь надо еще учесть, что шарить в ней грабителям приходилось тайком, обычно по ночам, в темноте, на ощупь. И все-таки они редко промахивались.
Скорее всего этим занимались приглашенные на похороны воины из какого-нибудь соседнего племени. Их не пугали заклятия всяких духов и богов, страшных лишь для членов того племени или рода, к которому принадлежал покойный и его близкие.
И грабители были, вероятно, людьми вовсе не бедными. Бедняку в те времена было просто невозможно внезапно разбогатеть, ограбив чью-то могилу. Он сразу стал бы заметней белой вороны.
Редко посчастливится археологу найти нетронутое погребение. За все два с небольшим века, что ведутся у нас специальные археологические раскопки, такие счастливые случаи можно пересчитать буквально по пальцам.
Тем обиднее было думать, что вот и сравнительно недавно каким-то жуликам, а не ученым посчастливилось наткнуться на неразграбленное погребение — да еще с такими уникальными сокровищами, как Золотой Олень (где-то ведь должен быть спрятан и его подлинник!), подвески и ваза со сценками из быта неведомого племени. Наверняка там должны быть по соседству и другие курганы; если уж слишком, до невероятности нам повезет, возможно неограбленные. Или хоть и ограбленные, но не до конца…
Но все-таки где же искать эти курганы? С какого начать раскопки? С этого? А может, вон с того, оплывшего и почти сровнявшегося с землей? Его явно уже пробовали раскапывать — может, как раз те загадочные грабители, след которых мы тщетно пытаемся нащупать.
— Надо останавливаться, — решительно сказал Савосин, — иначе не успеем дотемна лагерь разбить.
Я постучал в стенку кабинки. Шофер притормозил.
— Давайте останавливаться, дядя Костя, — крикнул я. — А то не успеем лагерь засветло разбить.
— И так уже не успеем, — укоризненно ответил шофер. — Давно надо бы остановиться. Ведь договаривались: сверхурочно я вкалывать не стану. У меня строгий режим врачами предписан.
Была у нашего шофера одна забавная черта, вроде совершенно несвойственная представителю такой трудной и беспокойной профессии. Дядя Костя страдал болезненной мнительностью, очень заботился о своем здоровье и любил порассуждать на медицинские темы. Он возил с собой толстенный медицинский справочник и пухлую папку вырезок из журнала «Здоровье», никогда не пил сырой воды, каждое утро он начинал с длительной зарядки, любую остановку использовал для того, чтобы вылезти из кабины и проделать несколько приседаний и дыхательных упражнений по системе йогов, а спать ложился ровно в десять, ни минутой позже.
— Придется как попадя ночевать. Ох, не люблю, когда порядка нет, — продолжал он ворчать.
В самом деле, мы слишком увлеклись, выбирая курган получше. Уже не оставалось времени для разбивки лагеря по всем правилам. Почти в полной темноте, выбрав место неподалеку от какого-то селения на пригорке и трех курганов, выстроившихся вдоль шоссе, мы остановились, чуть отъехав в сторонку от дороги, натащили сухих сучьев из ближайшей лесополосы и разожгли костер. При его трепетном свете кое-как поставили две палатки. Тем временем дядя Костя съездил в село за водой и молоком. Вернувшись, он озабоченно сказал:
— Совхоз тут. И, видать, отстающий. Трудно нам будет.
Вздыхая и покачивая головой, он с помощью Тоси быстро сварил густой кулеш со свиной тушенкой, ароматно попахивавший походным дымком. Мы запили это божественное блюдо крепким и сладким чаем — и завалились спать.
Утром я встал пораньше и, выбрав из трех ближних курганов самый высокий, поднялся на него, чтобы бегло осмотреть окрестности и выбрать место для лагеря.
Савосин уже бродил вокруг палаток, внимательно рассматривая землю под ногами. Это стало у него привычкой. Даже беседуя с кем-нибудь, Алексей Петрович вдруг замолкал, присаживался на корточки, рассматривал заинтересовавший его камешек или черепок, а потом поднимался и как ни в чем не бывало продолжал разговор.
Мне приглянулась подходящая ровная площадка подальше от поселка и в стороне от дороги, где поля прорезал довольно глубокий овраг. Он густо зарос кустарником, вполне возможно, там был родничок.
Сразу же после завтрака я намеревался поехать в поселок, представиться местному начальству, предъявить Открытый лист, попросить разрешения разбить лагерь на выбранной площадке и договориться о том, чтобы выделили нам бульдозер и скрепер: надо было срыть курганную насыпь. Но не успел. Мы еще кончали завтракать, как с дороги к нам свернул запыленный «газик». Он остановился, из него вылез человек лет пятидесяти. Был он высок, сутуловат, сумрачен и озабочен, в фуражке с большим козырьком и в сером пропыленном и измятом костюме, в запыленных, нечищеных сапогах. Лицо у него было, несмотря на ранний час, уже усталое, хмурое. С планшетом в левой руке он твердой, хозяйской поступью подошел к нам и строго спросил:
— Здравствуйте. Что за люди?
— Здравствуйте, — ответил я. — А вы, собственно, кто?
— Петровский Александр Евсеевич, директор совхоза «Колос».
— Очень приятно, а я как раз к вам собирался, — сказал я, пожимая ему руку. — Мы археологи, собираемся раскопать один из ваших курганов.
Я подал ему Открытый лист. Петровский дважды прочитал документ, внимательно рассмотрел печать и подпись Петренко.
— Ну что ж, раз требуется для науки, — с некоторым сомнением произнес он. — Ладно, копайте. Курганы нам мешают. Рассадники сорняков.
Савосин, не выдержав, что-то пробурчал. Я предостерегающе посмотрел на него и поспешил спросить у директора совхоза:
— Вы нам разрешите разбить лагерь вон на той площадочке, возле балки?
— Добре. Только с огнем поосторожнее. И после себя все приберите, чтоб аккуратненько было.
— Конечно, Александр Евсеевич, можете не сомневаться. И еще есть к вам одна просьба.
— Какая? — насторожился Петровский.
— Не выделите ли вы нам на недельку бульдозер и скрепер, чтобы курган срыть? Ведь сейчас механизаторы, верно, у вас работой не перегружены?
Увидев, что он хмурится еще больше и уже готов покачать головой, я поспешно добавил:
— Разумеется, мы оплатим. По договору. Перечислением, как полагается.
— Ну если так, другое дело, — успокоился он. — Зайдите в бухгалтерию, оформите. Выделим две машины.
Он уже направился к своему «газику», когда я вспомнил еще об одном деле и остановил его:
— Александр Евсеевич; не поможете ли нам найти повариху? Продукты ей привозить будут, только чтобы готовила. Народу у нас немного.
— С поварихой не обещаю, — покачал он головой. — Свободного народу нет, все заняты в поле. И так рабочих рук не хватает.
«Газик» рванулся с места и умчался, скрывшись в туче пыли.
Мы перевезли все имущество на выбранную площадку возле балки. Поручив опытнейшему в таких делах Алексею Петровичу все заботы по разбивке лагеря, я решил, не откладывая, пока директор совхоза, чего доброго, не передумал, поехать в поселок, оформить договор на машины. Заодно нужно было запастись продуктами на ближайшие дни и сообщить, как обещал, наши координаты Казанскому. Этим летом он не уезжал со студентами на раскопки, а оставался в Ленинграде, готовя международный симпозиум, так что с ним можно было поддерживать постоянную связь, в случае чего посоветоваться.
Совхозный поселок был новый, благоустроенный, даже с асфальтовыми тротуарами, но какой-то не очень уютный. Вдоль шоссе выстроились одинаковые шлакоблочные домики. Зелени маловато.
Сначала мы направились в бухгалтерию и оформили договор на машины. Директор на этот счет уже успел распорядиться. Потом заехали за хлебом и продуктами в новенький, весь стеклянный сельмаг. Товаров было много, но жара в нем царила ужасная — его насквозь пронзали палящие солнечные лучи. Выскочили мы оттуда распаренными и мокрыми, как из бани.
Уже собираясь сесть в машину, я не смог удержаться при виде дедка, гревшегося на солнцепеке возле одного из домиков по соседству с магазином. Уж больно старым и много повидавшим выглядел он.
Мы с дядей Костей подошли к нему, почтительно поздоровались и попросили разрешения присесть рядом. Старичок охотно подвинулся.
— Видать, не здешние? — спросил он, с великим любопытством разглядывая нас.
Прежде чем самому приступить к расспросам, мне пришлось, отвечая на его вопросы, сначала подробно рассказать, зачем мы сюда прибыли. Дедок кивал и задавал все новые вопросы, показывая не только неуемную любознательность, но и хорошую осведомленность во всех телевизионных передачах за последние месяцы, так что беседа грозила затянуться.
Наконец мне удалось улучить момент, когда он на миг призадумался, о чем бы еще спросить, — и я поспешил перехватить инициативу:
— Скажите, диду, а у вас тут в округе ученые уже вели раскопки, не припомните? Может, давно, еще в прежние годы копали?
— Как не помнить. Наши курганы знаменитые. О них по всему свету слава идет.
— Чем же они знамениты? — неосторожно спросил дядя Костя.
Теперь старичка остановить было уже невозможно.
— Да вы знаете, кто в том кургане похоронен? Вон в том, что повыше, — показал он клюкой. — Це ж могила самого Тараса Бульбы, если хотите знать, славного запорожского атамана. Читали, конечно, про него у Миколая Васильевича Гоголя?
— Читали, — кивнул я. — Но позвольте, диду, так ведь Гоголь рассказывал, будто старого Тараса сожгли на костре…
— Не сожгли! Не сожгли! — азартно закричал он, размахивая клюкой и вспугивая подошедших послушать гусей. Те с гоготом разлетелись.
— Не до смерти, — продолжал бойкий дед. — Понимаешь? Спасли его казаки. Повезли домой, в Запорожскую, значит, сечь. Да не довезли: от полученных страшных ран Тарас у них на руках помер, как раз, когда проезжали через наше село. Тут его и похоронили. А каждый казак набрал в шапку земли и, попрощавшись, высыпал на его могилу. Вот и поднялся курган.
Я не перебивал его, уже давно зная, что это совершенно бесполезно. Каких только сказок не складывают о курганах местные жители! Причем нередко об одном и том же кургане — совсем разные, одна красочнее другой — в зависимости от фантазии и вкусов рассказчика. И самые невероятные события излагались с подробными деталями и твердой уверенностью очевидца.
Чаще всего курганы приписывали каким-либо историческим личностям — татарским ханам, или шведам Карла XII, или какому-нибудь мифическому наполеоновскому генералу, или даже, как дед сейчас, — литературному герою. Причем, конечно, народная фантазия непременно помещала под курган в могилу героя давних времен и богатейший клад. Содержимое его также находилось в прямой зависимости от разгула фантазии рассказчика.
…Часа четыре колесили по окрестностям поселка, я нанес на карту восемь курганов. И опять одолевали сомнения: с какого же начинать?
Когда мы вернулись, разбивка лагеря была в полном разгаре. Уже установили четыре палатки, окружив каждую канавкой для стока дождевой воды. Над палатками на высокой мачте, сделанной из трех жердей, скрепленных проволокой, развевался флаг. На нем, конечно, был изображен летящий Золотой Олень, грациозно поджавший быстрые ноги и гордо закинувший голову.
Собственно, поднимать флаг было несколько рановато. Это полагалось делать лишь там, где работы ведутся постоянно и лагерь разбит надолго. Но я не стал придираться, потому что какой же, в самом деле, экспедиционный лагерь без флага?
В сторонке устроили кухню, где уже хлопотала раскрасневшаяся Тося. Судя по ее резким движениям и неразборчивым выкрикам, она явно была не в духе — ведь ее заставили заниматься делом, довольно далеКим от науки. Я поспешил послать к ней на подмогу дядю Костю, а сам направился туда, где Савосин с Марком Козловым прилежно и вдумчиво готовили самое священное место лагеря: походную столовую под открытым небом, она же вечерний клуб у костра. Устройство было простым, как все гениальное: выкопали кольцевую канавку такой глубины, чтобы можно было сидеть, свесив в нее ноги. Внутри кольца образовался отличный круглый стол. Теперь оставалось только вбить по углам колья и накинуть на них брезент или мешковину. Такой тент защищал сидящих у «стола» от жгучего степного солнца.
К вечеру устройство лагеря закончили полностью, вплоть до скамеечки для поварихи, чтобы она могла посидеть на ней, «пока борщ убегает», как заметил Марк. После ужина все с наслаждением растянулись на теплой земле вокруг костра и завели неторопливый разговор, мечтательно любуясь причудливой игрой огня.
— С какого же кургана начнем? — спросил Савосин. И, видя, что я колеблюсь, решительно добавил: — Давайте больше не метаться. Раскопаем одного из этих трех «братьев», какой побольше. Раз уж разбили возле них лагерь, значит — судьба. Надо же с какого-то начинать.
— Ладно, — согласился я. — Завтра попробуем бурить и вызываем технику. — Потом не очень уверенно добавил: — Тося, обязанности поварихи пока придется вам взять на себя…
— Ни за что! — подскочила девушка. — Не для того я на истфак поступала, экзамены, зачеты сдавала и сюда ехала, чтобы с кастрюльками возиться.
— Но ведь всего несколько дней, пока не найдем поварихи.
— Все равно не буду! Пусть готовкой дядя Костя нанимается. У него прекрасно получается, все пальчики облизывали прошлым летом.
Я встал и, потянувшись, сказал:
— Ну, пора спать. Молодежь, не засиживаться! Подъем в пять.
— Почему так рано? — спросил Алик.
— Чтобы не жарко было работать. Или ты сюда загорать приехал? — ответил ему Савосин, тоже вставая и хозяйственно поправляя носком сапога выкатившуюся из костра головешку. — Смотрите, уходя, непременно костер присыпьте. Козлов, ты нынче дежурный для начала.
— Есть! — не поднимаясь, лениво козырнул Марк и величественно распушил свои баки. — Не беспокойтесь, Алексей Петрович, все будет в порядочке.
Наутро после завтрака весь отряд направился к кургану. Настроение было волнующим, как всегда при начале раскопок в новом, незнакомом месте. Однако я сдерживал себя, чтобы не спешить и все делать по правилам.
Прежде всего предстояло заложить контрольные Скважины. Этот метод, позволяющий достаточно точно определить, скифский ли это курган или нет, разработал профессор Тереножкин.
Скифы, обитавшие некогда в этих степных краях, устраивая погребение, обычно сначала рыли глубокую вертикальную шахту-колодец. Затем от ее дна под землей прокладывался коридор — дромос. Он вел к погребальной камере в виде пещеры или катакомбы. Небольшие коридорчики обычно соединяли ее еще с несколькими катакомбами поменьше. В них хоронили наложниц, стражников и слуг, призванных сопровождать покойного вождя в последнее путешествие.
Вокруг главной могилы в основной погребальной камере устраивали еще ниши. В них раскладывали различные вещи, которые могли понадобиться покойному в этом бесконечном странствии. Помня о грабителях, иногда еще придумывали тайник, где прятали самые драгоценные украшения, хотя это редко их спасало.
Курганы рядовых воинов порой не достигают и метра в высоту, но в точности повторяют грандиозные погребальные сооружения вождей. Только в них все словно игрушечное: вместо глубокого колодца — узкая ямка, в одной из ее стенок камера-катакомба, куда и кладут на спине покойника, отгораживая от мира простым плетнем из кольев и засыпая землей.
После похорон шахту заваливали обычно камнями, а сверху насыпали курган, порой тоже укрепляя его для верности несколькими слоями крупных камней. Причем насыпав часть кургана, устраивали на утрамбованной площадке тризну, отмечая это толстым слоем битой посуды.
Выброшенная при копке шахты, дромоса и погребальной камеры земля — обычно тяжелая материковая глина — как правило, оставалась возле устья шахты, под более мягкой и рыхлой почвой курганной насыпи. Эта глина и позволяет узнать, скифский ли курган, если на нее натыкается бур, прокладывающий разведочную скважину. Бурение скважины требует времени и нетерпеливым кажется ужасно долгим. Легко ли дождаться, пока бур пронзит всю толщу кургана, а потом осторожно вытаскивать из скважины колонку грунта, тщательно изучая слой за слоем…
Обычно приходится бурить не одну скважину в разных местах, а тут нам сразу повезло.
— Есть! — воскликнул Савосин, колдовавший, стоя на коленях у буровой колонки.
Все окружили его, вытягивая шеи и подталкивая друг друга.
В самом деле, взгляд сразу привлекала полоса красноватой глины. Местами в нее даже были вкраплены довольно крупные камешки с острыми краями — несомненно, осколки тех булыжников, какими строители заваливали устье шахты, чтобы понадежнее укрыть ход в погребальную камеру.
Все же заложили для страховки еще две скважины. Одна оказалась пустой, одинаковая темная земля до самого дна. Другая опять наткнулась на глину.
— Завтра начнем копать, — решил я.
Рано утром к кургану, басовито урча, двинулись бульдозер и скрепер. Их сопровождали толпа ребятишек и несколько седоголовых дедков.
Я объяснил план предстоящей работы. Бульдозер развернулся и по моему сигналу, грозно взревев, ринулся на курган, словно в атаку.
Машина была мощная. Острый, сверкавший на солнце нож так и вспарывал землю. Все притихли, даже ребятня, и не сводили глаз с машин, словно ожидая, что они вот сейчас, немедленно освободят из-под земли сказочного атамана разбойников с его кладом.
Но так лишь казалось. Курган худел медленно, неохотно. Возни с ним предстояло немало. Ребятишки скоро заскучали, затеяли возню, убежали на поиски новых развлечений.
Терпеливее оказались деды. Им все равно было, где греть на солнышке старые кости и вести неспешную беседу. Но к обеду и они, чинно попрощавшись с каждым из нас за руку, гуськом побрели в село.
Чтобы снять курганную насыпь, понадобилось восемь дней. И все это время, хотя работали пока лишь машины, никому из нас не было покоя с утра до вечера. Надо было непрерывно следить, не наткнулись ли машины на что-либо интересное. Приходилось просматривать и прощупывать каждую горсточку срытой бульдозером земли. А тут зной, грохот, пылища! К вечеру все валились с ног.
На третий день бульдозер неожиданно подцепил кусок полусгнившего бревна. Все сбежались, но тревога оказалась ложной. Просто остатки блиндажа времен Отечественной войны. Немало их было нарыто, как и окопов, почти на каждом кургане.
К середине девятого дня от кургана осталась лишь невысокая площадка, пересеченная полоской нетронутой земли. Это так называемая бровка. Ее срывают в последний момент, чтобы всегда можно было бы по такой бровке вычертить разрез — профиль курганной насыпи и по чередованию слоев земли в ней проверить, в каком именно слое окажется какая-нибудь любопытная находка, если она вдруг попадется.
Снято еще несколько пластов. Волнение нарастает. Особенно нервничает Савосин. Он то и дело грозит кулаком, приводя механизаторов в трепет, и какой уже раз предлагает:
— Хватит! Дальше сами будем копать.
— Подожди ты, горячка, успеешь еще наломаться, — успокаиваю я его, хотя и сам боюсь даже на миг оторвать глаза от неширокого промежутка между ножом бульдозера, поднимающим очередной пласт, и гусеницами машины: именно тут и может в любой момент промелькнуть долгожданная находка.
— Стой! Стой! Остановитесь! — приплясывает Савосин. Еще минута, и он, чего доброго, бросится под бульдозер.
— Что случилось? — кидаются все к нему.
— Пошла материковая глина!
В самом деле, среди темной земли стали попадаться светло-желтые и красноватые комья. Тут уже не выдерживают нервы и у меня. Я сдаюсь. Отпускаю машины и даю команду браться за лопаты.
— Пусть только ладони забинтуют, — напоминает Савосин. — А то с непривычки кровавые мозоли набьют. Тося, покажите им.
Я тоже бинтую руки — для начала, потом можно обойтись без этой предосторожности.
Савосин и дядя Костя берутся за лопаты, просто поплевав на мозолистые ладони. Трактористы не хотят уезжать. Переглянувшись, они отвели свои машины в сторонку и тоже взяли в руки лопаты.
Желтой глины становится все больше… Наконец среди нее начинает проступать большое черное пятно. Оттеснив всех, над ним священнодействует Савосин.
— Что это, Всеволод Николаевич? — шепотом, словно боясь помешать ему, спрашивает меня Алик.
— Видимо, вход в шахту, к погребальной камере.
— Скифского вождя?!
— Посмотрим.
Пятно, поначалу бесформенное, под умелой лопатой Савосина постепенно приобретает правильные квадратные очертания. Яма углубляется. Савосин отбросил лопату, встал на колени и взял в руки большой нож с изогнутой рукояткой. Такие ножи предназначены, собственно, для вырезки меда из сотов, но их давно взяли на вооружение археологи. Они хорошо подходят для расчистки при раскопках. Только держать нож надо умеючи — чтобы рукоятка крепко упиралась в ладонь, иначе, наткнувшись на что-нибудь твердое, он может соскочить и порезать руку. Этому, как и многим другим тонкостям работы в поле, первое время приходится учить ребят, постоянно присматривая за ними.
Алексей Петрович быстро, но осторожно разбивал черенком ножа землю на мелкие кусочки, каждый тщательно рассматривая. Иногда он пускал в ход кисточку, зажатую в другой руке. Теперь это надолго его основные орудия, да еще резиновый баллончик от детской клизмочки — пыль сдувать. И в такой вот молитвенной позе он проведет на солнцепеке много дней.
Начинаешь раскопки, стоя во весь рост с лопатой в руках. И постепенно зарываешься в землю, опускаешься на корточки, потом на колени, а то и ложишься, если так удобнее работать. Так же постепенно меняются и орудия труда, и движения становятся осторожными, нежными.
Я любовался работой товарища, потом, спохватившись, снова налег на лопату. Мне пока ничего не удалось откопать.
Зато в раскопе Савосина на глубине около двух метров начали попадаться кости — одна, за ней другая.
Студенты донимают вопросами:
— Чья это кость, Всеволод Николаевич? Очень уж большая.
— Неужели человеческая? Во великан был!
— Нет, лошадиная, — улыбаюсь я.
— Почему же она в могилу попала?
— Лошадь принесли по обычаю в жертву.
Копать под палящим солнцем землю — занятие утомительное. Одно хорошо: своей монотонностью оно успокаивает и не мешает думать. Руки действуют автоматически, а в голове между тем неторопливо роятся всякие мысли.
Впрочем, слишком отвлекаться на раскопках не рекомендуется. Это что за косточка? Чуть не проглядел ее. Я тоже становлюсь на колени, осторожно расчищаю кость и окликаю Савосина:
— Алексей Петрович, по-моему, бедренная быка.
— Похоже, — соглашается Савосин, тщательно оглядев кость и чуть ли не попробовав ее на зуб. — А где лежала?
Он спрыгивает в яму, выкопанную мною, осматривает ее стенки и просит:
— Дайте-ка мой нож и кисточку.
Через несколько минут он торжественно протягивает мне на ладони почти совсем проржавевшую железную пластинку.
Первая находка! Вот черт глазастый, завидно.
— Что это? — кричат студенты.
— Нож, — поясняет сияющий Савосин.
— Скифский?
— А то чей же.
Я рассматриваю находку. Да, несомненно лезвие древнего ножа. Примитивная, чуть изогнутая железная пластинка с двумя дырочками на том конце, где она прикреплялась к истлевшей деревянной рукоятке.
— Присмотритесь получше: распространенная в здешних краях форма. Таких ножей находили немало при раскопках Каменского городища. Вероятно, там их и делали. Позднее скифские кузнецы освоили уже более совершенные ножи — без дырочек, с узким черенком. На него и насаживалась рукоятка. И выгиб стали делать побольше, — поясняю я, передавая находку студентам. Те начинают благоговейно изучать ее, стараясь дышать в сторону.
Святое мгновение — в такие рождаются археологи.
Разглядывая проржавевший металл, я снова испытал знакомое чувство какого-то умиления. Оно часто охватывало меня на раскопках. Во всех древних вещах — глиняных черепках, простеньких пряслицах или разукрашенных затейливыми изображениями зверей конских удилах есть что-то наивное, игрушечно-детское. Даже оружие не кажется опасным и грозным. Позеленевшие бронзовые наконечники давно истлевших стрел тоже выглядят игрушками. Изъеденные ржавчиной и потерявшие смертоносную остроту, покрытые наростами, мечи и кинжалы похожи просто на древесные сучки и корни.
Только Савосину не до сантиментов.
— Ты обратил внимание: кость лежала на материковой глине, а дальше яма забита черной землей? — спрашивает он, присаживаясь на корточки. — Значит, тут была ступенька, а? На нее и положили жертвенную часть конской или бычьей туши.
Я прекрасно понимаю, куда клонит Савосин, не желая говорить прямо, — чтоб «не сглазить». Если тут была ступенька, то уж, видно, не одна. И значит, они куда-то вели, ступеньки, в какое-то погребальное сооружение.
Ладно, не надо спешить, сдерживаю я себя. Мы на верном пути и скоро все узнаем.
Так мы работаем день за днем, с утра до обеда. Утром начинать работу было приятно. Солнце стояло еще невысоко и не жгло. Было прохладно и свежо, как бывает по утрам только в степи. Приветствуя новый день, звенели, заливались жаворонки в бездонном небе. От запаха степных трав и поспевающих хлебов начинала кружиться голова. Хотелось дышать как можно глубже — и все равно не надышишься.
Но днем солнце становилось жестоким, беспощадно палящим. И некуда было укрыться от его огненных стрел в раскинувшейся до самого горизонта, изнывающей от зноя степи. Молчат жаворонки. Все живое попряталось куда можно. А тебе надо копать, копать обливаясь соленым потом…
Мы рыли землю, ломая головы над загадками далекого прошлого, а степь между тем вокруг жила совсем иной, современной жизнью. В небе, оставляя медленно тающий след, проносились реактивные самолеты. По дороге мимо нас, вздымая пыль, бесконечным потоком мчались автомашины. Нередко они останавливались, и любопытные шоферы под предлогом как бы напиться или прикурить подходили посмотреть, чем это мы занимаемся.
Почти каждый день наведывались и любопытные ребятишки из поселка — узнать, что новенького. Раза два заезжал и директор совхоза, но слушал наши объяснения невнимательно, рассеянно осматривал раскоп и быстро уезжал.
Поначалу это меня немножко задевало. Вспомнилось, как нахваливал Борис Мозолевский шефствовавшего над его экспедицией управляющего марганцевым трестом, на землях которого они вели охранные раскопки. Тот им ни в чем не отказывал. А нам до сих пор даже повариху не могут найти. Впрочем, конечно, у директора совхоза, к тому же отстающего, возможностей поменьше, чем у управляющего крупным промышленным трестом. Да и хлопот с полевыми работами в эту знойную пору у Петровского, конечно, и без нас хоть отбавляй. Придется, видимо, мириться с похлебкой дяди Кости и вечными макаронами по-флотски.
После обеда, в самый зной, два часа отдыха. А затем снова трудимся до предвечерней поры, когда рука уже не может держать даже кисточку. Тогда бросаем работу, укрываем раскопанные ямы на случай внезапного дождя и еле доползаем до лагеря. Кое-как устраиваемся вокруг земляного «стола», где уже расставлены миски и кружки, горой громоздятся ломти свежего хлеба. С трудом беремся за ложки, с неимоверным усилием подносим их ко ртам… С каждым глотком усталость куда-то уходит, мы оживаем! И через несколько минут уже начинается вечный спор:
— Если ступеньки, то это уже наверняк вход в главную погребальную камеру, — солидно басит Борис Калинкин. Многие слова он произносит забавно, на родной рязанский манер: «наверняк», «красовитый», «копотно» — особенно когда начинает горячиться.
— Ты уверен? А может, просто могила, куда складывали тела принесенных в жертву рабов и коней, — не упускает случай продемонстрировать осведомленность в деталях скифского погребального ритуала Марк.
Но его тут же осаживает Тося:
— Никогда их вместе не клали. Для рабов была отдельная могила, для коней — другая яма. Правда, Всеволод Николаевич?
Забавно за ними наблюдать. Тосю я знаю уже второй год и удивляюсь, как быстро она взрослеет. Пришла прошлым летом в отряд совсем девчонкой. Школу кончала где-то в небольшом поселке. Знаний у нее было маловато, и часто прорывалась некоторая «провинциальность», бедность впечатлений. Все ее удивляло.
Помню, как всех умилило и насмешило ее простодушное восклицание, когда она впервые приехала на раскопки и, выйдя утром из палатки, увидела степной простор:
— Ой, как тут неба много!
Однако была у девушки усидчивость, хорошая хватка. Читая, она аккуратно выписывала непонятные слова, заучивала их, шевеля по-детски губами, и не стеснялась обо всем спрашивать, не обращая внимания на шутки товарищей, — лишь покраснеет да упрямо заиграют желваки на скулах.
Красотой природа ее обделила — курносенькая, скуластая, полненькая и невысокая, с грубоватыми мальчишескими повадками. Но, не убаюкивая себя завистью к более начитанным и красивым подругам, она как-то умела даже из недостатков создать некий свой стиль и не жаловалась на недостаток поклонников. Вот и в лагере за ней ухаживают наперебой оба дружка, Алик и Борис. Работать хорошо Тосю, вероятно, приучили еще с детства, и ум у нее довольно пытливый, острый, хотя пока и проявляет себя слегка замедленно. Недостаток знаний она неплохо восполняет прилежанием и аккуратностью.
Забавно, что эти похвальные качества у нее заметны лишь во время учебы или работы. В свободное же время Тося весьма безалаберна и суматошна. Странное сочетание пунктуальности и легкомыслия. Принимаясь за работу, она перерождается. Ей можно со спокойной душой поручать самые ответственные задания. Она ведет экспедиционный дневник, хранит в своей палатке все находки и упаковывает их в коробки из-под лапши и ящики, выпрошенные в сельмаге. Постепенно она становится моей надежной помощницей взамен погибавшего на глазах Марка.
А вот о неразлучных дружках Алике Горине и Борисе Калинкине у меня еще не сложилось стойкого мнения. Первая летняя практика на раскопках, а потом кропотливая обработка собранных материалов, пожалуй, решающие для того, чтобы определить: выйдет из студента археолог или выбрал он профессию по ошибке, прельстившись рассказами о сказочных находках бесценных сокровищ.
Для большинства вчерашних школьников, рвущихся сейчас в археологию, как недавно ломились в ядерную физику, к сожалению, издалека наша работа представляется сплошной романтикой: экспедиции, жизнь в палатках, находки гробниц с грудами золота. А на самом деле труд археолога требует прежде всего терпения и умения видеть ценное и важное в самых, как я уже говорил, на первый взгляд невзрачных вещах. И не унывать, раскапывая один давно разграбленный курган за другим. Для этого требуется не только терпение, но и выносливость (попробуйте-ка все лето без выходных поработать лопатой под палящим солнцем); сочетание не гаснущего ни от каких неудач оптимизма с беспощадной трезвостью в оценке собственных гипотез.
После первого раскопочного сезона у меня из группы в шесть-семь студентов обычно остается один. Остальные спешат обрести другую специальность. Но зато уж, пожалуй, в этом оставшемся можно не сомневаться, из него получится археолог.
Окажутся ли такими Алик и Борис — сказать еще трудно. Меня поражала очень уж разительная несхожесть характеров друзей. Порывистый, обидчивый, экспансивный Алик был романтиком и правдоискателем, всегда первый ввязывался в споры, а когда ехидными репликами его загоняли в угол, багровел и начинал слегка заикаться. Тогда у Бориса, переживавшего за друга больше, чем за себя, сразу непроизвольно сжимались кулаки.
Борис куда спокойней и флегматичней. Несмотря на маленький рост, он сильный и любит этим прихвастнуть: всем подсовывает пощупать «стальные бицепсы», в самые неподходящие моменты вдруг сделает стойку на голове или пройдется на руках.
Пожалуй, он прилежней Алика, но, конечно, не так талантлив и начитан. Пока, к сожалению, он лучше работает руками, чем головой.
Радовало, однако, что ребята все выполняли с особым рвением. Было видно, как увлекло их участие в расследовании романтичной и запутанной истории Матвеевского клада, затянувшейся на века.
Как всегда при раскопках, переживания между тем нарастали с каждым днем. Главным объектом оказалась яма, которую пришлось раскапывать мне. Стало уже ясно: там, где копал Савосин, просто могильник принесенных в жертву коней. С его расчисткой можно повременить. А вот у меня…
Обнаружилась вторая ступенька, потом третья. Вскоре под моей лопатой неожиданно что-то глухо звякнуло.
Каменная плита!
Расчищать ее взялся Алексей Петрович. Плита стояла на ребре, строго вертикально. На ней отчетливо виднелись следы подтески грубым топором.
Нет, все-таки скифское погребение! Только, кроме каменной засыпки, вход в погребальную камеру для надежности еще закрыли тяжелой плитой. И она цела, не разбита!
Мы с Алексеем Петровичем переглянулись, сдерживая радостные улыбки. Потом Савосин негромко сказал о том, о чем подумали оба:
— А ведь, пожалуй, неграбленая…
— Что означает эта плита. Алексей Петрович?
— Что мы нашли, Всеволод Николаевич? — загалдели студенты.
Уже «мы нашли», машинально отметил я, не отрывая глаз от плиты. Савосин тоже ничего пояснять не стал, отмахнулся от студентов и попробовал сдвинуть плиту. Ребята покорно притихли, понимая, что теперь не до лекций.
Мы с Савосиным сделали план входной ямы, сфотографировали плиту с разных точек. Потом осторожно отодвинули ее… Открылся вход в гробницу, забитый землей. Савосин начал ее выбирать. Я отбрасывал землю дальше. Она была неоднородна: мягкий рыхлый гумус перемешан с желтой материковой глиной. Значит, обвалился свод коридора и, видимо, всей погребальной камеры. Может, это и спасло, гробницу от ограбления?
Земля как земля, подумалось мне. А ведь последний раз ее тревожили лопатами примерно в то же время, когда в Греции выступал с речами Перикл, в театре в дни Дионисий впервые ставили трагедии Софокла и Еврипида, хохотали над комедиями Аристофана. Древняя землица… Ведь мы раскапываем могилу их современника — даже возможно, выращивавшего тут на своих полях пшеницу, лепешки из которой они ели там, в античных Афинах.
Между тем лопата все порхала в золотых руках Савосина. Входной коридорчик-дромос постепенно расширялся, полого уводил вниз.
Никаких находок пока не попадалось. Тоже хороший признак. Неужели могила в самом деле не ограблена?! Грабители наверняка бы обронили в коридорчике какие-нибудь мелкие украшения.
Вечером у костра песни звучали громче обычного. И разговоры шли все об одном: неужели нам действительно повезло?
Вдруг дядя Костя прислушался, вытягивая шею, и, склонив голову набок, сказал:
— Кто-то к нам едет.
Все притихли. Действительно скоро стал слышен приближающийся стрекот мотоцикла. А потом мы увидели и пятно света от фары, подпрыгивающее на рытвинах.
Мотоцикл свернул с дороги и подъехал к нам. Мы узнали в прибывшем тракториста, который помогал нам срывать курганную насыпь. Он слез с мотоцикла, подошел к костру, достал из кармана комбинезона толстый помятый конверт и протянул его мне.
— Второй день на почте лежит, а ваши не заезжают, — сказал он. — Вот меня и попросила жинка отвезти, может, срочное. Она у меня почтарем работает…
Взяв конверт в руки, я сразу узнал стремительный почерк Казанского. Ребята стали угощать тракториста чаем, а я, отойдя в сторонку, поспешно разорвал конверт и начал читать при неверном свете костра.
«Приветствую, друг мой Всеволод, и надеюсь, что мое послание разыщет вас в степных просторах. Завидую вам. Я в тех краях копался еще студентом: Александрополь, Красный Кут, Томаковка — какие места! А я торчу в Ленинграде, задыхаясь под лавиной всяких организационных забот.
Но к делу! Ваш новый друг Клименко совершенно прав: с этим Золотым Оленем скучать не приходится. Он преподносит сюрприз за сюрпризом!
Очень печально, конечно, что нам досталась пустышка. Да, кстати, мы дали Павлову еще две бесспорных подделки Рачика. Он подтвердил: олень, несомненно, вышел из той же мастерской. Так что я угадал правильно, сделал его Рачик. Но не для себя. Теперь удалось выяснить, для кого он изготовил такую талантливую фальшивку и кто был владельцем загадочного чемодана!
Мой расчет на хваленый порядок в германских архивах оправдался. Вчера я получил подробный ответ на свой запрос от одного из немецких коллег — я писал многим и просил что-нибудь разузнать о таинственном незнакомце, пытавшемся всучить берлинским музейным чиновникам подделку Золотого Оленя. Почти все мне уже ответили, но, к сожалению, никто не мог сообщить ничего интересного. Но вот вчера прислал письмо Гюнтер Шнитке — вы, наверное, его помните, он учился у меня, кажется, в одни годы с вами — такой худенький, вихрастый.
Так вот, он раскопал в чудом сохранившемся архиве полицейпрезидиума в Мерзебурге любопытные сведения об интересующем нас незнакомце.
Преподношу вам имя жулика, умыкнувшего в Берлин Золотого Оленя. Возможно, оно вам тоже знакомо, потому что он был, как и Рачик, довольно печально известен в свое время. Это Август Игнатьевич Ставинский, известный так же, оказывается, берлинской полиции под фамилией Винкель.
Судя по имеющимся о нем в полицейском архиве сведениям, этот Ставинский был, конечно, владельцем золотой бляхи, а вовсе не просто посредником, каким себя изображал. После скандала и самоубийства одного из экспертов, несправедливо обвиненного в сговоре с мошенником, полиция хотела взяться за проходимца всерьез, для чего и завели на него дело, сохранившееся в архиве. Но жулика спасло совершенно неожиданное; обстоятельство.
Оказывается, излишне щепетильный эксперт напрасно пустил себе пулю в лоб. Представляете: Золотой Олень, которого Ставинский предлагал купить музею, был не подделкой, а настоящим древним украшением! Это неопровержимо доказала химическая экспертиза, проведенная по требованию Ставинского, когда полиция взяла его за бока. Именно поэтому его и не притянули к ответу, дело замяли и дали ему возможность кому-то продать уникальную драгоценность, а самому тихонько исчезнуть.
А я еще подумал: когда ученая комиссия купленного оленя объявила фальшивкой, почему же они анализ золота не сделали? Ведь сразу стало бы ясно — поддельная вещь или древняя. Оказывается, анализ они по настоянию Ставинского сделали, только уже не захотели в своей ошибке признаться, честь ученого мундира марать.
Вот вам новенький сюрприз. Хорош? Не ожидали?
Как ни печально, надо, мой друг, иметь мужество взглянуть правде в глаза и честно признаться, что пока в результате всех его фортелей обманутыми оказались мы. Нам досталась подделка — хотя и великолепной, изумительной работы, вполне достойная попасть в музей, но, увы, лишь в отдел выдающихся фальшивок… А настоящий Золотой Олень скрылся от нас — и, боюсь, навсегда. Ускакал, возможно, за океан и теперь лишь по большим праздникам украшает на торжественных приемах в самом узком кругу, куда нам с вами доступ закрыт, гостиную какой-нибудь престарелой вдовы миллионера, увлекавшегося скупкой украденных древностей.
Нам известно теперь имя грабителя. Конечно, сокровища где-то выкопал Ставинский. Он в основном промышлял именно поисками и хищническим грабежом древних захоронений. На него работала целая шайка «счастливчиков». И он, конечно, вполне мог убить своего сообщника — даже «не корысти ради», не с целью грабежа, а просто чтобы убрать свидетеля. Такие мрачные делишки за ним водились и прежде, до революции, но он откупался от полиции крупными взятками.
А как он лишился своего чемодана и как этот чемодан очутился в подполе воровской «малины» — можно, конечно, только гадать. Но над этим пусть ломает голову ваш Клименко, если ему хочется, мы же давайте займемся более важными делами.
Главное мы ведь знаем — имя грабителя. Вероятно, материалы о нем удастся найти в Керченском архиве, хотя архив этот пострадал в годы войны и оккупации. Все равно, мне думается, какие-то упоминания о Ставинском отыскать удастся. Он наверняка порядком наследил за свою воровскую жизнь, если даже в полицейпрезидиуме Берлина на него завели специальное досье.
Однако бумажки бумажками, но надо постараться прежде всего разыскать и живых людей, которые знавали этого хищника и даже, может, работали на него.
Нам важно установить, где он незадолго до бегства за границу выкопал уникальные сокровища (а убежал он явно вскоре после того, как их нашел, иначе успел бы продать). Может, старики, знавшие его в те годы, припомнят, куда он уезжал из Керчи, где бывал? И вот в этом, мне думается, нам может пособить Клименко. Напишите ему и попросите от моего имени заняться поисками в этом направлении.
А мне не забывайте докладывать, как идут дела у вас — не только об интересных находках, но и весьма вероятных неудачах. В Ленинграде я проторчу еще с месяц, не меньше, а возможно, и до конца лета. Если же куда-нибудь уеду, ваше письмо мне перешлют. И обо всех переменах своего адреса тоже сообщайте незамедлительно, чтобы и я мог вас разыскать при необходимости.
Ну, желаю успехов и завидую вам. Как сейчас хорошо поваляться вечерком у костра!»
Я медленно сложил письмо, поднял голову и только теперь заметил, что тракторист уже уехал, все притихли и смотрят на меня.
— Что пишет старик? — спросил Савосин.
Я молча протянул ему письмо. Алексей Петрович взял его и пошел читать в палатку. А я коротко рассказал студентам о новых сюрпризах, которые преподнес Золотой Олень.
— Вот это да! — восхищенно произнес Алик. — Прямо как в романе.