Книга: След Золотого Оленя
Назад: 1
Дальше: 3

2

Без малого три часа рассматривал профессор Казанский найденные драгоценности и осколки сосуда. Он приехал в музей прямо с аэродрома, даже не заглянув в гостиницу, только милостиво кивнул, когда я почтительно доложил:
— Лучший номер вам достал, Олег Антонович. «Люкс».
Такое равнодушие было для Казанского необычным. Работая на раскопках, в поле, он мог спать прямо на земле, подстелив кусок брезента, но, приезжая куда-нибудь на конференцию или совещание, требовал непременно лучший номер в гостинице.
Казанский любовался сокровищами, а я — своим учителем. Профессор то брал в руки сильную лупу, то откладывал ее в сторону и даже отходил от стола, чтобы глянуть издали. Мясистое, крупной лепки лицо с высоким лбом под густой шапкой курчавых седых волос стало сосредоточенным даже до некоторой пугающей мрачности. Время от времени Олег Антонович характерным жестом захватывал ладонью остренькую мушкетерскую бородку, словно пытаясь оторвать ее. Для меня же его движения и жесты, давно хорошо изученные, были полны скрытого смысла.
Я видел, как увлечен он находкой. Но долго восторгаться Олег Антонович не любил. Он быстро настраивался на деловой лад:
— Масса интереснейших подробностей, ты прав. И конечно, все с натуры, все увидено своими глазами. Надо искать, где это выкопано.
Я засиял от радости и спросил:
— Как вы считаете, Олег Антонович, — похоже, тут представители двух разных племен изображены. Кочевого и оседлого.
Он не ответил, задумчиво поворачивая и рассматривая вазу.
— Соплеменники не стали бы воевать между собой, — не унимался я.
— Логично, но при одном условии: если художник изобразил реальные исторические события, а не вдохновился какой-нибудь легендой, как и создатель горита из Солохи. А это гораздо вероятнее. Батальной живописи тогда ведь еще не знали.
— Одни на конях, другие пешие. Одни бородатые, другие — безбородые. И в одежде разница есть, хоть и небольшая.
— Ну какая там разница! В числе пуговиц на кафтанах? Нет ничего опасней поспешных выводов. Они как шоры. На горите из Солохи тоже одни бородатые, другие безбороды. Чисто условный прием. Надо же было художнику как-то обозначить противников, чтобы мы их различали. Или облагородить их, изобразить «Идеальных воинов». На Солохском гребне сражаются скифы — двое пеших против одного конника. И одеты они по-разному: у пеших поверх кафтанов панцири, у конника на голове не обычная войлочная шапка, а греческий шлем, на ногах поножи. Однако ни у кого не возникает ни малейшего сомнения: все они скифы. Верно?
Он опять отодвинул вазу подальше, чтобы полюбоваться.
— Так что гипотеза ваша, друг мой Всеволод, слишком скороспела, повисает в воздухе. Не исключено, что тут изображены представители двух разных племен. Но пока это лишь предположение. Несомненно лишь одно: и те и другие — скифы. А что это с головой они у него делают? — заинтересовался профессор, ставя вазу на стол. — Дай-ка лупу.
— Сергей Сергеевич считает, какой-то магический обряд совершают над покойником.
Казанский недоверчиво хмыкнул:
— Делают дырку, чтобы душу покойного выпустить на волю? Это что-то новенькое. Но, поскольку письменного описания всех своих ритуалов они нам оставить не удосужились, заманчивые просторы открываются. Один что-нибудь придумает, другой опровергнет и предложит свою выдумку, еще более невероятную. Тут на несколько диссертаций можно нафантазировать.
Мне не оставалось ничего другого, как промолчать.
— И красавец этот разве не подтверждает, что древности без всяких сомнений скифские? — продолжал профессор, откладывая лупу и снова любовно беря в руки Золотого Оленя. — Превосходнейший образец классического звериного стиля. Типичнейший!
— Не хуже Костромского, Олег Антонович, правда?
— Не хуже, ничуть не хуже. Пятый век? А может, пораньше? Посмотри, какими широкими плоскостями, без излишней детализации, изображена мускулатура. Явно еще не забыты старые традиции резьбы по дереву.
Положив Оленя, Казанский начал раскуривать толстую трубку, но тут же нахмурился, задумчиво оглядел разложенные на столе сокровища и вдруг сказал:
— И все же, сдается мне, будто этого красавца я где-то видал.
Я обмер.
— Где? Вот запамятовал! — буркнул Олег Антонович, потирая высокий, с залысинами крутой лоб.
— Может, он вам напоминает бляшку из-под Полтавы? — спросил я. — В самом деле, пожалуй, в очертаниях морды у него есть что-то лосиное, как и у оленя на этой бляшке. Я сравнивал.
— Какую бляшку?
Я быстро нашел книгу, открыл заложенную страницу и показал ему:
— Вот эту.
— Ах, из коллекции Эберта. Некоторое сходство, пожалуй, есть. Но я другого оленя имел в виду, — повторил он и с очаровательной непоследовательностью похвастал: — У меня же прекрасная, абсолютная память.
Олег Антонович прошелся по комнате, потом остановился передо мной, нацелил мне в грудь дымящуюся трубку, точно пистолет, нестрого сказал:
— Надо искать! Вещи уникальные и могут привести к важным открытиям. Скорее всего припрятали их в годы революции и гражданской войны или незадолго перед этим. Где же их выкопали «счастливчики»?
«Счастливчиками» с изрядной долей иронии прозвали керченские жители тех, кто до революции сделал своей опасной профессией поиски и ограбление древних могил. «Счастливчики» были злейшими врагами археологов. В алчной погоне за драгоценностями они вскрывали и уродовали древние погребения, выбрасывали из них куда попало или даже просто варварски уничтожали все, казавшееся им ненужным, а для ученых представлявшее ценность отнюдь не меньшую, чем золото. Между археологами и грабителями шла форменная затяжная война — с облавами, засадами, жертвами: в 1918 году, воспользовавшись беззаконием, царившим при оккупантах, «счастливчики» зверски убили тогдашнего директора Керченского музея талантливого археолога Шкорпила.
«Воспрещаются в Керчи и окрестностях всякого рода самочинные кладоискательские раскопки для добывания древних памятников, являющихся народным достоянием. Надо помнить, что обязанностью каждого гражданина является охрана и защита памятников старины и искусства и неисполнение этого повлечет за собой ответственность по закону военно-революционного времени», — провозгласила народная власть в одном из первых декретов местного Военно-Революционного Комитета, расклеенных на улицах Керчи всего через неделю после изгнания белых.
Однако «счастливчики», конечно, еще некоторое время по инерции продолжали хищничать. Но никакого сочувствия в народе они уже не находили, и вскоре удалось навсегда обуздать воровскую вольницу.
— Надо непременно выяснить, где они, Шельмы, все это раскопали! — решительно повторил профессор. — Ведь не один же такой курган там был. Должны найтись и другие погребения. Так что любой ценой надо выяснить, кто спрятал эти сокровища в погребе и где он их, негодяй, украл!
— Где его найдешь? Не в уголовный же розыск обращаться.
— При чем тут уголовный розыск? Не остри так бездарно! — напустился он на меня. — Сам ищи! У археолога нюх должен быть, как у ищейки. Забыл — или скорее вовсе не знал: у древних греков в его первозданном смысле слово «история» означало «расследование». Вы запрашивали хотя бы адресный стол, кто там жил в этой хибарке? Нет. Напрасно! Где у вас телефон?
Казанский тут же позвонил в адресный стол, прочел коротенькую лекцию о значении для науки обнаруженных в Матвеевке сокровищ — и ему поклялись немедленно разыскать, куда переехали жильцы из снесенного домика. Я только успевал подсказывать Олегу Антоновичу громким шепотом необходимые сведения, любуясь его напористой энергией и еще не подозревая, насколько точно запутанная история, начавшаяся находкой загадочного клада, оправдает древнегреческий «первозданный смысл» этого слова и сколько нам доставит хлопот.
А Казанский уже явно входил во вкус и начинал расправляться с загадками с решительностью опытного детектива.
— Черепки? — попыхивая трубкой, сказал он. — Вас удивляет, почему воры украли вместе с драгоценностями и осколки сосуда? Значит, разграбил курган некто, не чуждый археологии. Его заинтересовала и керамика, вот он ее и прихватил вместе с золотом — как подтверждение, что древности не фальшивые.
— Археолог-грабитель? — недоверчиво спросил я.
— А разве таких не бывало? Разворовал же в девятьсот четвертом году проходимец Шульц Келермесское погребение. Всякое случалось. Возможно, эти сокровища отняли у какого-нибудь археолога, прикончив его, так что он и сообщить о своей находке не успел.
— Ну а если выяснить, откуда украдены сокровища, не удастся? Тогда, где вы считаете, Олег Антонович, надо организовать поиски?
— Дай-ка карту. Наверное, здесь, — сказал он, указав пальцем на излучину Днепра между Запорожьем и Никополем.
Вот приятный сюрприз: наши предположения совпали! Но проклятый мой нерешительный характер требовал еще подтверждений, и я стал задавать «провокационные» вопросы, рискуя вывести профессора из себя.
— Вы думаете, на землях скифов царских? А не севернее? Все-таки, слишком много явных признаков оседлости в сценках на вазе. И отпечаток зерна на керамике.
— Новое племя тебе хочется открыть? — понимающе усмехнулся Олег Антонович. — Мало, брат, керамики, чтобы такие далеко идущие выводы делать. Даже Анна Матвеевна, как ты рассказывал, не берется определить, откуда эти жалкие черепки — из-под Киева, из Каховки или, может, из Казахстана. Ну какой там признак оседлости — единственный отпечаток пшеничного зерна? Все ведь хлебом питались — и кочевники, и земледельцы. Не было у скифов ни одного племени, какое можно назвать по-настоящему оседлым. Даже те, что занимались земледелием, истощив один участок земли, переселялись на новые места да и в свободное от полевых работ время тоже кочевали. Но пусть это земледельцы, если так тебе хочется. Все равно искать надо где-то тут, — постучал он пальцем по карте, — пусть немножко севернее Чертомлыка и Солохи, но в тех же краях, где земледельцы соседили со скифами царскими. Может, в самом деле, посчастливится, наконец, нащупать границу их земель? Хотя была она, конечно, весьма условной, подвижной. Разные по хозяйственному укладу племена наверняка обитали рядом на одной и той же территории, обмениваясь продуктами и традициями. Тем интереснее выяснить места их обитания, уточнить, наконец, этнокарту Скифии.
— А если не земледельцы, а скифы-пахари, Олег Антонович?
— Они тоже недалеко от скифов царских обитали: Если уж гадать, то и я тебя могу спросить: а почему бы не невры? Или будины? По каким, скажи на милость, признакам так упорно на север тебя тянет, в лесостепь? — уже заметно начиная сердиться, спросил он. — Только потому, что с чьих-то слов тебе в этом красавце нечто лосиное стало мерещиться? Так ведь это не аргумент, а впечатление, и весьма субъективное. Почему бы тогда не поискать и под Воронежем? И там лесостепь была. И лоси там водились, любили местные мастера их изображать. И сосуд, как тебе прекрасно известно, там нашли великолепный со сценками из скифского быта при раскопке Частых курганов. Может, туда кинуться? Или в Сибирь. Там тоже изображения оленей, весьма похожих на лосей, попадаются.
Посопев опять погасшей трубкой, он добавил:
— Так гадать можно без конца. А исходить надо из реальных фактов. О том, что погребение это раскопано было где-то явно, если не на землях кочевых скифов, то пусть у их соседей — земледельцев, свидетельствует прежде всего его богатство. Одна ваза чего стоит. Нигде на периферии Скифии ничего похожего не находили.
— А Литая могила?
— Ну и что — Литая? Да, погребение богатое, хотя и не скифское. Но за счет чего? За счет драгоценностей, привезенных из военного похода в Переднюю Азию.
— Ну а все-таки Частые курганы? — не унимался я. — Жили там будины, а на сосуде, который вы помянули, изображены типично скифские воины и по одежде, и по вооружению.
— Поэтому ты предлагаешь поискать там? Но ведь еще неизвестно, как этот сосуд попал к вождю будинского племени. Может, он его просто купил у заезжего греческого купца. Но не исключено, что это тоже — военная добыча: захватил он сосуд, убив какого-то скифского воина. В том-то и беда, что по одним драгоценностям никак не определишь, где находилось погребение — и даже скифское оно было или нет. С таким же успехом по Матвеевской вазе можно отправиться на поиски и в края описанных Геродотом меланхленов, о которых мы до сих пор почти ничего толком не знаем, кроме того, что носили они «черные одежды». Или в края совсем уже загадочных андрофагов, — и Олег Антонович с явным удовольствием процитировал нараспев Геродота: — «Из всех людей андрофаги имеют наиболее дикие нравы: они не признают правды и не имеют никаких законов. Они ведут кочевую жизнь, носят одежду, похожую на скифскую, но имеют особый язык, они одни из этих племен едят людей…» Попробуй-ка указать, где обитали андрофаги, по этим признакам!
Посмотрев на Золотого Оленя, он добавил:
— А против воронежского варианта поисков есть, кстати, бесспорное археологическое возражение. Среди украшений в зверином стиле там господствует кабан, вепрь, а отнюдь не олень. Забыл?
— Значит, искать где-то севернее Чертомлыка? Или Солохи?
— Если бы я мог тебе указать точно, то сам бы лучше поехал копать, — усмехнулся Олег Антонович. — Нет, брат, придется основательно поискать, и, боюсь, немало времени это отнимет. А начать, думаю, надо с разведки правого берега Днепра. На левом берегу поселения и курганы скифов-земледельцев попадаются реже. Впрочем, и их проверить надо. Повезло же там Бидзеле с Гаймановой могилой? Вот, кстати, наглядный пример: богатейшее погребение, а легко ли по находкам определить, какие именно скифы тут жили: земледельцы или царские? А?
— Олег Антонович, все это так, но разрешат ли мне в тот район перебраться? Вдруг поручат просто Запорожской экспедиции провести дополнительные разведочные раскопки…
— Ну, это некрасиво будет. Ты же в некотором роде первооткрыватель Матвеевского клада. Дадут тебе небольшой разведочный отрядик. Много народа с собой не бери, не то мобильность потеряешь. И прежде всего надо побольше площадь осмотреть, выборочно раскопать в разных местах несколько курганов. Кто сейчас твой непосредственный начальник? Все еще Петренко?
— Он.
— Ну так чего ты беспокоишься? У вас же хорошие отношения, еще с институтской поры. Или поцапались из-за чего?
— Нет, отношения нормальные. Какие могут быть у подчиненного с начальством, утверждающим отчеты и сметы.
Казанский понимающе улыбнулся.
— Ну, значит, тебе бояться нечего. Тем более Петренко ведь тоже мой ученик. Думаю, к моему мнению прислушается, хоть и начальником стал.
— Но вы же его знаете. Для Димы дорога слава родного института, а кто именно ее добывает, не так уж важно.
— А что? Похвальная позиция, — засмеялся Олег Антонович. — Боишься, что он подавит тебя принципиальностью и уговорит пожертвовать личными интересами ради общественных, тем паче что вы друзья? Дима руководитель напористый. Но ты что-то рано в поход собрался. Во-первых, надо срочно статеечку о Матвеевском кладе написать в «Проблемы археологии» с приложением хороших фотографий. Думаю, ее пропустят вне всякой очереди. Пусть и другие над твоими находками головы поломают. Или ты их своим личным достоянием считаешь? А во-вторых, надо еще сначала и здесь, в Керчи, как следует поискать. Может, удастся нащупать, кто же сей клад в подполе припрятал…
И тут, словно спеша ответить на этот вопрос, затрезвонил телефон.
Я поспешно схватил трубку.
— Адресный стол? — я начал лихорадочно шарить среди бумаг в поисках карандаша. — Да, да, это музей! Слушаю вас… Диктуйте, я записываю. Так. Маркина Полина Петровна… Тысяча девятьсот второго года рождения… Уроженка села Пеньки Курской области. Где она сейчас проживает? Ага, понятно…
Потом мне продиктовали подробные паспортные данные и новые адреса двух мужчин, раньше проживавших в снесенном доме, — Карпенко и Авдеева и еще какой-то чуть ли не столетней Прасковьи Ивановны Егорушкиной, хотя она-то, как и Маркина, вряд ли была способна раскопать где-то за тридевять земель курган с древними сокровищами и коварно припрятать их в погребе.
По настоянию Казанского я тут же отправился разыскивать бывших обитателей Матвеевки по их новым адресам. Ордера им всем выдали в разные районы. Но уже первая беседа — с мрачноватым, небритым шофером Авдеевым принесла нам полное разочарование.
— Откуда же мы можем знать, кто в том доме жил до революции, когда сами в нем только после освобождения Крыма от фашистов поселились?
— Все четыре семьи?
— Конечно. Дом пустой стоял, сильно порушенный. Вот нас в него и вселили.
— А кто до войны в нем жил?
— Вот этого уж не скажу, не знаю.
Однако Олег Антонович ни капельки не расстроился, когда я обескураженно поведал ему о полной неудаче начатых поисков. Наоборот, он даже как будто обрадовался и, потирая руки, бодро сказал:
— Отлично, значит, круг сужается! Мы уже ближе к цели. Теперь остается лишь выяснить, кто жил в той хибарке до войны и куда подевались ее прежние обитатели. Займитесь этим немедленно! И лучше поезжайте сами в адресный стол, мой друг. Не давайте им покоя, пока не разыщут всех прежних жителей!
Олег Антонович все делал страстно, увлеченно, и трудности лишь подбадривали его. Мне бы такой характер.

 

 

На следующий день я отправился в адресный стол. Выполнить задание оказалось нелегко, потому что архивы сильно пострадали за время войны и гитлеровской оккупации города. Но все-таки к вечеру удалось установить имена хотя бы двоих, несомненно живших в снесенном домике до войны: слесаря-пенсионера Никитина, умершего в 1943 году, во время оккупации, и какой-то Авдотьи Горячкиной, неизвестных занятий, — сна выехала в самом начале войны к сыну в Свердловск, где и следовало, видимо, разыскивать ее дальнейшие следы.
Вряд ли Горячкина имела какое-то отношение к спрятанным сокровищам. К тому же у нее бы нашлось достаточно времени забрать их с собой. Если же их спрятал в подполе бывший слесарь, то, ясно, успеть прихватить их на тот свет он не смог. Но и выяснить у него, он ли выкопал из кургана загадочные драгоценности, теперь было, конечно, невозможно.
Сомневаюсь вообще, что довоенные жильцы подозревали о спрятанном в подполе кладе. Дотошные сотрудники местного архива отыскали среди старых бумаг чудом уцелевшее постановление местного Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, датированное 16 октября 1922 года. Оно разрешало «трудящемуся слесарю Никитину А.В. построить дом на освободившемся участке, из материалов, сохранившихся от прежних зданий».
Формулировка была довольно туманной, но из нее, несомненно, следовало, что дом, при сносе которого обнаружили строители удивительный клад, построен уже после революции — на месте каких-то развалин. И если Никитин так и умер, не воспользовавшись спрятанными сокровищами, вполне естественно было предположить, что он о них ничего и не знал. Драгоценности явно были запрятаны еще до революции — в подполе дома, разрушенного или сгоревшего в годы гражданской войны. Они затерялись среди мусора. На пустыре же построили новый дом. Шли годы, в нем, ничего не подозревая о спрятанном кладе, сменялись жильцы, пока и этот дом не пришел в полную ветхость.
Таким образом, тоненькая, полуистлевшая ниточка, очутившаяся у нас в руках, оказалась совсем непрочной и тут же оборвалась! Но Олег Антонович и теперь не пал духом.
— Ну что же, — сказал он, — тогда поступим так. Мне пора в Москву. Директор музея, насколько мне известно, жаждет поскорее избавиться от драгоценностей и отправить их в Особую кладовую Эрмитажа. Я с ним договорюсь на этот счет, а мы с вами поедем в Симферополь, и я перед отлетом выступлю по телевидению. Покажем найденные вещи, расскажем об их значении для науки и попросим, чтобы нам помогли отыскать бывших жителей этого заколдованного домишки в Матвеевке. Потом уже вашу находку из Симферополя отправят в Эрмитаж.

 

 

Нас сопровождал молчаливый охранник с пистолетом на поясе — инкассатор местного банка. Вооружен был и шофер, и от этого становилось тревожно. А вдруг какие-то злоумышленники пронюхали, что мы повезем в Симферополь бесценные сокровища, устроили где-то по дороге засаду и собираются напасть на нас?
Признаться, эти глупые мысли никак не выходили у меня из головы, отчего я слушал Олега Антоновича невнимательно, на его вопросы отвечал невпопад, так что он удивленно поглядывал на меня и крякал.
Телевизионная передача прошла удачно. Казанский был в ударе и рассказывал о жизни и быте скифов с красочными подробностями очевидца. Обстоятельно объяснив, как важно выяснить, где именно были выкопаны из кургана скифские драгоценности, Олег Антонович закончил свое выступление призывом ко всем, кто что-нибудь знает о людях, живших в разрушенном доме до революции, сообщить поскорее об этом в Керченский музей.
Потом мы в сопровождении так и не проронившего ни единого слова охранника отвезли драгоценности в местный музей и сдали по всем правилам, чтобы поскорее переправили их в Ленинград. Я завез Олега Антоновича на аэродром и отправился обратно в Керчь.
— Немедленно извещайте меня о всех новостях, — напутствовал меня Казанский. — Немедленно! Я уверен, новости будут. Кто-нибудь непременно откликнется. И статью, статью пиши срочно! — погрозил он мне пальцем. — Пока ее не пришлешь, шефу твоему звонить не стану.

 

 

Когда я утром пришел в музей, меня уже поджидал первый, поспешивший к нам на помощь.
Этому человеку суждено было принять самое деятельное участие в расследовании запутанной истории Матвеевского клада. Но в тот день я ничего подобного и представить не мог. Признаюсь честно: с первого взгляда посетитель показался мне ничем не примечательным — грузный, круглолицый, лысый, в помятом костюме с давно уже не модными широченными брюками.
— Клименко Андрей Осипович, — высоким голоском, неожиданным для его комплекции, представился гость, когда я пригласил его присесть у своего стола, несколько демонстративно начав поправлять разложенные бумаги.
Гость отнюдь не был простаком. В глазах у него промелькнула усмешка, и он добавил, крепко пожимая мне руку:
— Бывший следователь, с полувековым стажем.
— Следователь? — удивился я. — Но вам, видимо, надо к директору. Я тут лицо временное, в командировке…
— Не тревожьтесь, я не по служебным делам. Уже давно на пенсии. Просто смотрел вчера вашу передачу и заинтересовался.
— Ах так, очень приятно. Слушаю вас.
— Я насчет этого клада в тайнике. Остатки чемоданчика нельзя ли-посмотреть?
Просьба показалась мне неожиданной.
— Какого чемоданчика? — переспросил я.
— Ну, в котором сокровища были. Профессор вчера рассказывал, что они находились в чемодане, который почти истлел. Остались от него только ручка да часть стенок. Верно?
Я кивнул, мучительно стараясь припомнить, куда же девал остатки злосчастного чемодана. Кажется, засунул их вместе с брезентом, в котором вез сокровища, на шкаф. Пошарил там и в самом деле обнаружил сверток.
Я положил сверток на стол и развернул его:
— Вот, пожалуйста. Дать вам лупу?
— Не тревожьтесь, спасибо, у меня своя, — ответил Клименко, не поднимая головы, и достал из кармана небольшую кожаную сумочку. В ней оказались не только превосходная сильная лупа, но и пинцет. Пинцетом Андрей Осипович начал осторожненько разбирать остатки чемодана, пристально изучая их в лупу, с повадками привычного к таким деликатным операциям человека.
— Да, старенький чемоданишко, дореволюционный, — сказал наконец Клименко. — Халтурная работа одесской фабрички братьев Зон. Конечно, не исключено, чемоданчик мог у кого-то залежаться, и закопали его уже после революции. Но, пожалуй, вы правы, пробыл он в земле лет полсотни, не меньше. А больше ничего, кроме драгоценностей, в чемодане не было? Обрывка газетки какой-нибудь?
Я неопределенно пожал плечами, потом вспомнил:
— Бритва еще была. Я ее строителям отдал, больно она им понравилась. А нам она ни к чему.
— А какой марки бритва, не помните?
— Безопасная. По-моему, еще дореволюционная, серебряная.
— Ну ладно, вам она, конечно, не нужна, а все же… Ничего, я ребят этих разыщу и посмотрю у них бритвочку, — сказал Клименко, делая пометки в крошечном блокноте. Потом он опять начал рассматривать в лупу остатки чемодана и вдруг сказал: — А пожалуй, есть одна отметинка, позволяющая, мне думается, довольно точно датировать время, когда именно запрятали чемоданчик. Гляньте-ка сюда, — пригласил он.
Я послушно склонился и посмотрел в подставленную лупу.
— Видите, фибра слегка покоробилась и потемнела, явно подгорела. Видите подпалину?
— Вижу. Вы думаете, это подпалина?
— Да, след ожога.
— Ну и что?
— Жалко, конечно, что вы так неосторожно изымали находку, — покачал головой Клименко. — Надо бы по всем правилам — сначала сфотографировать, прихватить и землицы по соседству. Не помните, попадались там в земле угли или остатки обгоревших досок? Может, кирпичи обожженные?
— Не помню, там же все перерыто было.
— Верно, ведь не вы нашли чемодан. Что я вас допрашиваю. Экскаваторщики. Н-да, конечно, теперь уже копаться там поздно, все переворошили. Но, думаю, все-таки это след того пожарчика.
— Какого?
— Наверное, я вас огорчу и разочарую. Но, боюсь, хозяина чемоданчика мы уже никогда не найдем, — задумчиво произнес Андрей Осипович, поглядывая на меня из-под приспущенных век. — Там, где вы клад нашли, стоял до революции двухэтажный домишка, с просторным двором, имевшим выход на соседнюю улицу. Хозяева его за время гражданской войны куда-то исчезли, и в брошенном доме всякое жулье устроило свою воровскую «малину». Свинья, как говорится, грязь всегда найдет. В те годы развелось в Керчи таких бандитских притонов немало. Вот мы и начали их чистить. Меня к тому времени только прикомандировали из армии в ЧК после разгрома Врангеля. Сначала в Джанкое служил, потом в Керчь перевели. И одной из первых операций, где довелось мне участвовать, оказалась как раз эта облава в Матвеевке. Тогда впервые ранен был — как же мне такого события не запомнить? — улыбнулся он. — Перекоп штурмовал — и ни царапинки, а тут — на тебе! Правда, легко ранило, пустяково. Такую молодость разве забудешь? Я потом и в Москве работал, и в Ленинграде, и в Харькове. А на склоне лет потянуло снова в Керчь. Как на пенсию вышел, так и переехал сюда. Да и климат тут для пенсионного возраста подходящий. Копаюсь в садике, рыбку ловлю, боевую, молодость вспоминаю.
И дальше Андрей Осипович так же не спеша, обстоятельно рассказал, как в конце февраля 1921 года было решено покончить с матвеевской «малиной». Дождливой ветреной ночью туда отправились все сотрудники местной ЧК. Им были приданы комендантский взвод и отряд чоновцев. Оцепив весь поселок, они начали сжимать кольцо облавы, обыскивая дом за домом. Бандиты дважды пытались прорвать кольцо, но отступали под огнем чекистов.
— Так мы их помаленьку и загнали во двор того дома, что самой главной «малиной» служил. Крикнули им, что никому, мол, не вырваться, оцепление прочное. Предложили сдать оружие. Ну, они сами видели, вырваться не удастся. Большинство, конечно, сдалось. А часть самых отпетых, кому нечего было рассчитывать на пощаду, попыталась прорваться, так что дело жаркое получилось. Некоторых перебили в бою, но кое-кто, конечно, прорвался, ушел. Однако город немножко поочистили: были убиты такие крупные бандюги, как Лешка Косой, налетчик Арсений Хватов, известный вор Кравченко по кличке «Артист», еще кое-кто. Арестовали человек сорок. В общем, «малину» ликвидировали под корень, тихо стало. Тем более дом сгорел. Может, загорелось случайно: разбили бандиты керосиновую лампу в одной из комнат, когда мы стали в окно стрелять. Но скорее кто-нибудь из них специально поджег, плеснул керосинчиком…
— Зачем?
— Чтобы побольше паники навести и попытаться под шумок уйти. Думаю, главари рассчитывали и на то, что с полыхающим пожаром за спиной наверняка все отчаяннее сопротивляться станут. Отступать-то некуда. Расчет, в общем, конечно, правильный был.
— Значит, дом, где в подвале был запрятан чемодан со скифскими драгоценностями, сгорел? Вы точно знаете?
— Никаких сомнений. Дотла сгорел. А годика через полтора развалины там расчистили и уже построили два домика поменьше — так примерно осенью двадцать второго года.
— Правильно, — сказал я. — Это потом слесарь Никитин там поселился.
— Старый-то фундамент с чемоданом в подполе, видимо, в сторонке остался, вот клада и не обнаружили. Только теперь на него наткнулись, когда все там расчищать стали.
— А кто же, по-вашему, мог там в подполе чемодан со скифскими драгоценностями спрятать? Может, среди бандитов были «счастливчики»? Что это за Артист, которого вы помянули?
— Настоящее его имя, кажется, было Федор, фамилия — Кравченко. А прозвали его так, потому что любил похвастать знакомством якобы с разными художниками, музыкантами, артистами. Была у него такая слабость. Этакий вор-меценат, покровитель «свободных художников». Театры, эстрады тогда позакрывались, а артистам кормиться-то где-то надо было. Так что кабаре поустраивали в каждом подвальчике. Мы в эти притончики частенько заглядывали, держали их под наблюдением. Туда и красноармейцы ходили, разрешалось. Кругом шпана всякая, буржуи недобитые, а некоторые раззявы-солдатики по наивности, представляете, даже винтовки в раздевалку сдавали, словно зонтики. Забавное время было!
— А не мог он все-таки эти драгоценности где-то выкопать и там припрятать? Этот Артист?
— Нет, раскопками и грабежом могил он, насколько мне известно, не занимался, — покачал головой Клименко. — У них ведь в воровском мире строгое разделение труда существовало. Если уж «медвежатник», так только сейфами занимался. «Домушник» налетчиков сторонился. И «счастливчики» своей особой кастой были.
— Кто же тогда спрятал чемодан? Ведь это сделал явно не простой вор. Кто-то, разбирающийся в нашем деле.
— Почему вы так думаете? — заинтересовался Клименко.
Я рассказал ему о древних черепках, спрятанных вместе с драгоценностями.
Бывший следователь одобрительно кивнул:
— Вполне логично. Почему же вас это озадачивает? Лишнее подтверждение, что не бандиты выкопали драгоценности из кургана. Сделал это кто-то другой. А вор просто свистнул у него чемодан и припрятал на время в подполе «малины» — вполне возможно, тот же Кравченко. Он в «малину» заглядывал частенько и в тот вечерок закатился туда погулять, на свою беду. А характером горячий был, вот и попал под пулю. Наверное, было еще что-нибудь в чемоданчике. Вещи поценнее, вроде серебряной бритвы, сразу сбыть не решился, не хотел продешевить, оставил до лучших времен. Тем более драгоценности. Не будешь же их продавать первому встречному. Сомневаетесь? А мне кажется, версия самая убедительная. Вы задумайтесь хотя бы, почему драгоценности оказались именно в чемодане. Разве это подходящее для них хранилище? В чемодан обычно укладывают вещи, какие берут в дорогу. А уж для хранения в тайнике можно подобрать упаковку получше, понадежнее: какой-нибудь сундучок или просто железную банку. А чемодан — хранилище непрочное, пригодное больше для перевозки.
— Пожалуй, вы правы, — согласился я.
Мне начинали все больше нравиться житейская опытность, проницательность и спокойная рассудительность бывшего следователя. Но чем убедительнее казались его доводы, тем мрачнее выглядела перспектива наших поисков.
— Н-да. Ну спасибо вам, Андрей Осипович, — сказал я похоронным тоном.
— За что? За то, что вас огорчил?
— Зато избавили от напрасных поисков.
Он протянул руку к лежавшим на столе фотографиям находок:
— Можно глянуть поближе?
— Конечно, пожалуйста.
Клименко стал разглядывать фотографии. Золотой Олень его совсем не заинтересовал, так что я даже почувствовал легкую обиду. Дольше он рассматривал фотографии сценок, изображенных на вазе, — особенно битвы, с уважением заметив:
— Тонкая работа. Каждая деталь оружия отчетливо видна.
Мне показалась несколько забавной такая, профессиональная, что ли, оценка старого чекиста. И, видимо, заметив это, Андрей Осипович, как бы извиняясь в простительной слабости, добавил:
— Я давно холодное оружие собираю. Так сказать, хобби. Нынче это модно, а время пенсионеру куда девать? Как-нибудь покажу вам свою коллекцию. Знатоки говорят, неплохая.
Заинтересовали его и фотографии осколков горшка — опять с довольно необычной стороны:
— Какие отчетливые отпечатки пальцев гончар оставил. Живи он в наше время, мы бы его моментально по ним разыскали.
Назад: 1
Дальше: 3