ОСЬМИНОГИ ЗА СТЕКЛОМ
Это было в Ленинграде хмурым летним днем, в огромном здании на берегу Невы…
Мальчик прошел мимо застекленных витрин с черепахами и змеями, остановился перед той, где на тонких проволочных нитях висели два причудливых осьминога. Они висели за слегка запыленным стеклом, растопырив щупальца, словно два пестрых зонтика, а за ними громоздились странные красные, бурые и желтые камни, похожие на деревья. Вымазанные яркими красками рыбки хороводили между ними.
«Коралловый риф и его обитатели», — было написано на табличке.
Мальчишкой, который часами пропадал в музее, был я сам.
Шли годы, многоцветный мир кораллов оставался для меня воспоминанием детства — камнями и животными за стеклом.
Я складывал в ящик письменного стола вырезки из газет, выписывал на аккуратные картонные карточки все, что читал о море и тропиках, смотрел кинофильмы. Я ждал встречи с чудом, которое называется «коралловый риф»…
КУБА — ОСТРОВ В ОКЕАНЕ
И вот наконец я стою на берегу океана и жадно смотрю на синюю, с неторопливыми волнами воду. Тускло просвечивает дно, берег покрыт острыми, клыкастыми камнями, между камней поблескивают лужи стоячей воды.
Справа и слева шумит раскаленный на солнце город: многоэтажные здания, улицы — реки асфальта, зелень бульваров, пестрые, как птицы, автомашины.
За моей спиной, в оконных решетках старинного испанского особняка гудел ветер.
Дому сто лет. Высокие потолки и толстые стены. Посередине закрытый дворик, кусочек голубого неба, две перистые пальмы, трава. Перед домом — бассейн: квадратная яма, вырубленная в скале. В ней, в непрозрачной зеленой воде, пуская пузыри, бродят ленивые рыбы.
— С вами поедет по стране Родольфо, — сказали кубинские товарищи, встречавшие меня на аэродроме. — Ихтиолог, учился в Советском Союзе. Поедете в кооператив к рыбакам. Аста луэго! До свидания!
И они ушли.
В углу комнаты валялись мой чемодан и спортивная сумка. Из сумки торчали ласты и кончик дыхательной трубки.
Риф начинался у самых окон дома. Он неудержимо звал к себе.
И ЭТО КОРАЛЛОВЫЙ РИФ?
Звонко шлепая ластами, я пересек дворик и спустился мимо бассейна к морю. Взяв в рот загубник, забрел в воду по пояс, лег и поплыл.
Серая, безжизненная пустыня расстилалась подо мной. Наклонное дно было все засыпано зеленовато-серой известковой пылью. Ямки, похожие на оспины, Мрачная, напоминающая фотоснимки лунной поверхности картина…
И ни одной рыбы.
Вот так риф, вот тебе и кораллы — великолепный сад под водой!
Наконец впереди мелькнул чей-то силуэт. Узкий и длинный, он возник на мгновение, прошел по краю каменистой пустыни и исчез, растворился в черно-голубой дали.
Кто это?
Я вспомнил рассказы про акул. Стало неуютно.
Один в этом царстве безжизненного камня, в мире без красок, без теней, без солнца.
Шевельнул ластами, перевернулся на бок, поплыл назад.
У самого берега, там, где входил в воду, увидел наконец живое существо.
В углублении между камнями сидел еж с длинными-предлинными иголками. Я оплыл его стороной и, придерживаясь руками за клыкастые известковые плиты, выбрался на берег.
СЕРДИТЫЙ КАМЕНЬ СЕБОРУККО
Я понял: риф, над которым я плавал, был мертв. Кораллы, построившие его, умерли тысячи лет назад, превратились в серые камни, в огромную плоскую скалу, убегающую в океан.
Часть этой скалы выходила на берег. Острые клыки, похожие на волчьи зубы, торчали над ее поверхностью.
— Себорукко! — говорили кубинцы, когда я спрашивал, как называется скала. И добавляли: — Очень сердитый камень!
Однажды я отправился побродить. На ногах у меня были туфли, привезенные из Ленинграда, модные, с широким носком и блестящей кожаной подметкой.
Я шел вдоль моря по себорукко, приседая и охая: острые камни ножами вонзались в подошву.
Нога подвернулась. Пришлось тащиться назад.
На пороге дома я присел и снял туфли. Их подметки превратились в лохмотья.
И верно — сердитый камень!
НЕ ТЕ РЫБЫ
Родольфо задерживался.
Мне передали, что приехал болгарский ученый, который исследует повадки стайных рыб, и Родольфо ушел с ним в море.
Я не сетовал. Я обживал берег.
Кто-то сказал, что у самого дома видел моллюсков с большими красивыми раковинами. Отправимся на их поиск!
Я плыл спокойно и уверенно, пристально вглядываясь в серую, однообразную поверхность рифа. Бояться было некого.
Книги в один голос утверждали: в тропическом море, у берега, на плывущего под водой человека не нападает никто. Крупных акул у берега нет. Мурена может навести глубокие, долго не заживающие раны только в том случае, если человек наступит на нее или схватит рукой. Барракуда нападает, если загнать ее в угол. В общем, рыбы как рыбы.
Плыву, беззаботно поглядывая вниз.
Вдруг на фоне дна появился силуэт: узкое, длинное, похожее на веретено тело в светлых и темных полосах, огромная голова, белые зубы. Барракуда! Прекрасная морская щука метра в полтора длиной плыла неторопливо и спокойно, не обращая на меня внимания, не собираясь ни нападать, ни бежать.
«Испугаем! Наведем на хищницу страх!» Я нырнул и, вытянув вперед руки с растопыренными пальцами, стал догонять барракуду. Она ускорила ход — я заработал ластами сильнее. Щука увеличилась в размерах — я догонял ее.
И тогда произошло нечто удивительное. Рыба повернулась. Вернее, она повернула лишь голову, как собака, которая огрызается на преследователя. Она повернула свою длинную голову и щелкнула зубами. Зубы как гвозди. Я отчетливо услышал под водой их стук. Я отдернул руки и, бешено работая ластами, стал всплывать.
Рыбина продолжала путь. Она уплывала спокойно и неторопливо. Черно-зеленые полосы мелькали на фоне белого дна.
Ошеломленный, я выскочил на поверхность. Сердце отчаянно колотилось. Перед глазами стояли острые, с палец длиной зубы… Бр-р!
Только сидя в комнате, я понемногу пришел в себя и успокоился.
Конечно, барракуда не напала бы на меня. В конце концов человек больше ее. Книги не врут. Но спасибо громадной щуке: в тот день я понял, рыбы тропического моря — это не рыбы наших озер и рек. С ними надо держать ухо востро.
РОДОЛЬФО
Я корчился в кровати под двумя одеялами, заряжая кассеты фотоаппарата.
Кто-то постучал по спине. Красный, распаренный, я вынырнул наружу. У кровати стоял небольшой темноволосый человек и с любопытством разглядывал меня.
— Будем держать знакомство, — сказал он. — Меня зовут Родольфо. Я учился в Москве.
— А я из Ленинграда.
— Как устроились?
— Жарко… Ну, как стайные рыбы?
— Ходят стаями. — Он рассмеялся. — Завтра починят машину и мы уедем. Вы первый раз на Кубе?
— Первый.
— Повезло. Поедем через весь остров на южный берег, к рыбакам. Поживем в лагуне Тесоро. Там водятся ламантины. А пока хотите побродить?
Мы вышли на раскаленную полднем улицу.
По липкому от зноя асфальту, шурша, проносились автомобили.
Девушка-регулировщик в бело-зеленых нарукавниках размахивала жезлом. Под огромным, развесистым, в десять обхватов деревом баньяном сидели темнокожие мамы. Около их ног копошились курчавые ребятишки.
Прячась в тени деревьев, мы дошли до каменной ограды.
— Аквариум! — сказал Родольфо.
МАНХУАРИ
Посреди сада с редкими пальмами стояло круглое белое здание.
В стены его были вделаны прозрачные ящики с водой. Посередине, в небольшом мелком бассейне, плавали закрытые кувшинки лотоса.
— Манхуари! — сказал Родольфо.
В бассейне, повернувшись мордами к бьющей из шланга струе воды, стояло несколько серо-голубых рыб, похожих на щук.
— Щуки! — подтвердил Родольфо. — Манхуари. Жили раньше мамонта. Раньше брон-то-завра.
(Слово «бронтозавр» у него получилось плохо.) Чтоб было понятнее, он растопырил над головой пальцы и пошевелил ими, изображая ужасного ящера.
Я присмотрелся к рыбам. У каждой на боках светлая сетка — будто переплетаясь, опутали все тело проволочки. Как кольчуга… Панцирные щуки! Эти рыбы жили на земле, когда не было еще никаких шерстистых носорогов, саблезубых тигров, когда не бродили по пустынным степям огромные ящеры, а в небе не парили на кожистых крыльях смахивающие на пеликанов птеродактили.
Панцирная рыба! Прабабушка карасей и акул.
МНОГОУДОБНАЯ МАШИНА
Мы уезжали из Гаваны. Автомобиль, на котором приехал Родольфо, сначала испугал меня. Он был высокий, квадратный, весь в следах электрической сварки и… с трубой.
— Интересная конструкция! — сказал я. — Он что у вас, ходит на дровах?
— Зачем на дровах! На бензине. Некрасивый? Зато много… — Родольфо долго искал слово и наконец подобрал: — …удобный. Сам собирал. — Родольфо с гордостью показал свои руки. — Ящики приварил — не утонет. Крепкий. Едет не очень быстро — тоже хорошо, больше увидим. Выхлоп — вверх!
Он показал на трубу.
— Ну что ж, едем.
Громыхая, наш автомобиль покатился по набережной, мимо сияющих стеклами гостиниц, пробился сквозь толпу автомобилей на узких улочках старого города, выскочил на шоссе и деловито побежал мимо зеленых плантаций и рощиц, тонких, как зеленые свечки, деревьев.
— Две остановки в пути, — объяснил мне Родольфо, — через два дня — лагуна.
— Мне бы скорее на риф… — вздохнул я.
— Будет риф. Все будет.
Под вечер мы прикатили в город на берегу маленькой бухты.
Над городом возвышалась скала. На вершине ее белел замок.
СТАРАЯ КРЕПОСТЬ
Мы вскарабкались на вершину скалы. Позади остались городские дома, асфальт, бензоколонка…
На дне сухого рва низкая, ломкая трава. Деревянный подъемный мост.
Полуголый, страдающий от жары сторож опустил его. Осторожно ступая по шатким, полуистлевшим доскам, мы вошли в замок.
Раскаленные солнцем камни источали зной. Серые ящерицы с закрученными, как у собак, хвостами бесшумно сновали меж известковых плит.
Замок сторожил вход в бухту. Когда-то в ней спасались преследуемые пиратами корабли. Пираты рыскали вокруг бухты, как волки…
Мимо запертых железными решетками окон я прошел к внешней стене. Между приземистыми зубцами торчали пушки. Лег рядом с одной из них и высунул голову из бойницы.
Внизу море катило мелкие, как морщинки, волны. Воду прорезали черные зубчики. Они появлялись, стремительно чертили кривые, изогнутые линии и исчезали.
Это были акулы. Хищники ждали, не вынесет ли течением из порта какую-нибудь падаль.
Когда мы вернулись по каменистой дороге вниз, к бухте, около бензиновой колонки стоял ослепительно белый автомобиль.
БЕЛЫЙ АВТОМОБИЛЬ
Он был как акула: никелированные клыки спереди, два наклонных плавника сзади…
Около автомобиля стояли двое — молодой парень в белой рубашке с расстегнутым воротом и толстяк с сигарой в зубах. На толстяке был клетчатый пиджак и брюки мешком.
Увидев меня, парень обрадовался.
— Абло испаньол? (Говорите по-испански?) — спросил он.
Я покачал головой:
— Йо абло руссо. (По-русски).
Лицо парня расплылось в улыбке.
— Я знаю и русский, — сказал он без всякого акцента. — Я переводчик. Вот прикрепили меня к этому гражданину.
— А вы с ним на каком объясняетесь?
— По-итальянски. Турист. Собственно, объясняюсь один я. Он молчит.
— Бывает. Такой характер.
Парень вздохнул.
Толстяк спрятал в карман сигару, вытащил из машины роскошный фотоаппарат с толстой трубой-телевиком и нацелил трубу на бензоколонку.
«Стоило ехать за тридевять земель, чтобы фотографировать ее, — подумал я. — Мало их у него дома?»
К машине вернулся шофер, маленький и чернявый. Шофер сел за руль. Переводчик и толстяк заняли места позади. Неслышно заработал мотор, машина качнулась, стремительно набрала скорость и как огромная белая ракета унеслась вверх по дороге.
Мы покатили вниз, к морю.
Впереди на горизонте поблескивали две полосы: синяя — вода и зеленая — мангровый лес. За ними желтели домики небольшого городка.
— Тринидад! — пояснил Родольфо. — Есть интересная история.
И он рассказал.
Дело было во второй половине XVIII века. Карибское море всегда печально славилось морскими разбоями. Но грабить одиночные корабли хлопотно, и пираты решили захватить сразу целый город.
Выбор пал на Тринидад.
Разбойники высадились в мангровом лесу. Выйдя на грунтовую дорогу, их отряд тронулся в путь. Десятикилометровое расстояние шли так медленно, что жители успели связать в узлы свое имущество и уйти в горы.
Когда первые группы разбойников вступили на мощенные булыжником улицы, в городе оставались только одни бедняки.
Начался торг. Между городом и пещерами, где спрятались купцы и гидальго, забегали взад-вперед посланцы. Пираты требовали выкуп, грозя в случае отказа поджечь город с четырех сторон. Жители упирались. Наконец все кончилось полюбовной сделкой: пираты получили требуемую сумму и вдобавок право… торговать на городском рынке!..
Эту историю мне рассказал Родольфо, пока мы добирались до берега. Там шофер, не сбавляя скорости, свернул с дороги прямо в гущу стоящих в воде деревьев. Хрустнули ломкие ветки, машина ухнула в воду и, ловко цепляясь зубчатыми шинами за дно, покатила дальше. Выхлопная труба над нашими головами, стреляла, желтые волны разбегались по сторонам.
«И верно — многоудобная машина!»
Мы доехали до песчаного островка, покрытого деревьями, и там вылезли отдохнуть, размять ноги.
НЕ ПОДХОДИ!
Берег оказался заповедным царством крабов. Там, где над водой возвышались желтые взгорбки отмелей, их жили тысячи.
Я сидел на обломке дерева, выброшенного течением, и наблюдал. Животные, встревоженные моим появлением, было замерли, затем, видя мою неподвижность, засуетились с удвоенной энергией.
Одна клешня у каждого маленькая, похожая на щипчики, вторая раз в пять больше — с пятачок.
Вот шевельнулся комочек песка, приподнялся, отодвинулся в сторону. Открылась норка. Высунулся из нее краб, вылез по пояс, поднял над головой большую клешню и ну ею семафорить. Вверх-вниз, вверх-вниз! Ходит взад-вперед фиолетовый флаг — далеко его видно.
Сначала я даже не понял, кому это сигналит мой матросик. Потом, присмотревшись, понял. Невдалеке от него еще норка, в ней другой краб, побольше. То ли норка ему узка, то ли место, где она вырыта, разонравилось, страшно хочется большому крабу вылезти из нее, подойти к соседу, может быть, даже и норку того захватить. Но не тут-то было! Только вылез он целиком, шаг вперед сделал — навстречу флаг машет: «Не подходи! Подойдешь — буду драться!»
Видно, не так просто решиться на бой: потоптался, потоптался большой краб — и назад. На край норы сел, лапки свесил, раздумывает.
Сижу и я тоже. Под ноги себе смотрю.
Привыкли ко мне крабы, совсем перестали обращать внимание.
Вот бегут два, навстречу друг другу. Бегут, один другого не видят: ботинок им мой мешает. Выбежали из-за ботинка — и нос к носу. Остановились как вкопанные. Уставились друг на друга. Потом, не сговариваясь, клешни подняли и давай семафорить. Должно быть, выясняют, кто кому дорогу уступать должен.
Один говорит: я сильнее! Второй: нет, я!
Стоят друг против друга, лапки по песку расставили, машут клешнями. Один получше сигналит, другой похуже. Верно, который похуже, тот и уступит.
СТРАННАЯ ЯЩЕРИЦА
Я сидел на обрубке дерева тихо, и, наверное, поэтому еще одно животное выдало себя. Что-то зеленое шевельнулось в кустах, проползло по стволу, спустилось к воде.
Ящерица! Большая, вся в зеленых и коричневых точках. А может быть, в полосах? Играют тени, не разобрать. Только видно, что ящерица большая и что у нее тонкий длинный хвост.
Посмотрел я на нее. «Странно! — думаю. — Ведь куст на островке, вокруг — вода. Как она сюда попала?»
А ящерица из-под куста вылезла и замерла. Смотрит куда-то в сторону, мимо меня. Там жук бежит по песку. Черный, коленками кверху. Бежит, коленки подбрасывает.
Добежал до куста, ящерица его хоп — и слизнула!
Стоит, шею вытягивает, жука глотает.
«Не иначе, — думаю, — приплыла она сюда на бревне или на пучке травы. Вот только как теперь ей назад с острова?»
Только я подумал, а ящерица повернула голову, увидела меня да как прыгнет в воду! Помчалась — хвостом словно винтом работает, задними лапами помогает, передние в воздухе машут. Ненормальная какая-то!
Добежала до соседнего островка, зеленой стрелой по песку мелькнула, на дерево — и исчезла.
Стоит дерево, ветки в воду уронило. Толстые, мясистые листья не шелохнутся. В путанице воздушных корней — черные и зеленые тени. Поди разбери, где там ящерица!
Я встал и, шлепая по воде, побрел к этому островку. Ящерицы не было видно. Среди коричневых изогнутых веток сидели крабики.
ДЕРЕВНЯ В ВОДЕ
Шоссе пересекало полуостров Сапата. Прямая, как натянутая нить, асфальтированная дорога врезалась в непроходимый, густой лес. Это был край жары, зелени и влаги.
Дорожный знак предупредил — поворот! Промелькнул указатель — «Плая-Хирон».
Мы проехали пляж, где разыгралось знаменитое сражение.
Серая нить дороги сделала петлю. Из-за кустов вынырнула небольшая хижина, синий пласт озерной воды, причал с тремя лодками.
Оставив автомобиль, отправились дальше лодкой по воде, пройдя канал, очутились в озере.
— Лагуна Тесоро! — сказал Родольфо. — Здесь живут ламантины. Мы называем их «мамата».
Услыхав это слово, лодочник повернулся и, вытянув руку, указал на поросший тростником берег. Около него, то скрываясь в воде, то появляясь, плавали черные точки.
Берег, к которому мы шли, становился с каждой минутой четче. На нем уже различались кроны деревьев, остроконечные крыши хижин. Вынырнула из озера и заблестела зеленая полоска травы.
Мы подошли к ней. Озерный берег раскололся на части. На маленьких островках стояли на сваях бамбуковые хижины. Коричневые лужи у стен, сложенные из пальмовых листьев крыши. Около каждой хижины лодка.
Наш мотор сбавил обороты.
Сплетенные из деревенских жердей кружевные мостики поплыли навстречу медленнее. Низкая волна побежала впереди нас, лодки у домов закачались, запрыгали.
Мы подошли к помосту, на котором высилась большая, круглая, как барабан, постройка.
— Дом касика — старосты деревни! — объяснил Родольфо. — Касика давно нет, дом остался.
Лодочник, не останавливая мотора, высадил нас, развернул лодку и ушел.
Вечерело. Оранжевые полосы тянулись по озеру. Скоро человек в лодке стал неразличим. Только сама лодка синим шаром еще долго катилась по оранжевой воде.
Нас проводили на ночлег, каждого в свою хижину.
НОЧЬ
Я сполоснул водой из чашки лицо, погасил свет и улегся на низкую, похожую на ящик кровать.
Под домом тихо плескало. Через приоткрытые жалюзи светили крупные, как фонари, звезды. Вполголоса пели лягушки.
Что-то больно обожгло лицо. Хлоп! — Я ударил себя по щеке. Острая иголка вонзилась в ногу. Хлоп!
Пришлось включать свет. Одинокий москит беззвучно кружил под потолком. Гоняясь за ним, я задел абажур настольной лампы. Из-под него вылетел целый рой.
Разогнав насекомых и закутавшись с головой в простыню, я снова лег.
Потревоженные москиты тотчас собрались надо мной. Одни летали молча, другие — с комариным писком, третьи — басовито гудя. Они проникали сквозь простыню сверху, лезли снизу, пробирались в каждую щель. Искусанные руки и ноги вспухли.
Не выдержав, я вскочил с кровати и вышел на крыльцо. Над свайной деревушкой торжествовала тропическая ночь. Огромное, похожее на паука созвездие пылало над крышами домов. Лягушачий хор окреп. Лягушки пели по-птичьи. От звона их голосов дрожали верхушки пальм.
Вода в лагуне светилась.
Я вытащил матрас на веранду. Москитов здесь было меньше.
Ночная ящерица прошуршала по стене и скрылась под крышей.
Волоча за собой узкий длинный хвост, рядом с матрасом прошла водяная крыса.
Под полом что-то оглушительно плюхнулось, вскрикнуло. Какой-то хищник поймал добычу. Урча и чавкая, он начал ее грызть… Время тянулось бесконечно долго. Только когда часы показали семь, край неба начал светлеть. Вода заалела. Из-за зеленой стены тростников стремительно поднялось оранжевое, уменьшающееся на глазах солнце.
Конец моим мучениям!
— Что же вы не натянули сетку? — спросил Родольфо, когда за завтраком я рассказал ему о перенесенной ночью пытке.
— Какую сетку?
— Москитеро. В ящике лежит сетка. Идемте, я научу.
Сетка — широкий и плотный полог, пропускающий воздух и задерживающий всю летающую нечисть, оказалась превосходным изобретением. Она натягивалась над кроватью, а края ее плотно затыкались под матрас. Ничто жужжащее, летающее, жалящее не было в состоянии пробраться под нее.
Следующую ночь я уже спал спокойно.
БЕНТИ БЕНТИ ДОС
Перед хижиной на столбе в железном ящике висел телефон.
— Бенти бенти дос? — спрашивала телефонная трубка, когда я подносил ее к уху.
— Си.
«Си» по-испански — «да», «бенти бенти дос» — двадцать двадцать два», номер телефона. На второй день нашего пребывания в свайной деревне из железного ящика донесся особенно длинный и тревожный звонок. Я подбежал к аппарату.
— Бенти бенти дос?
— Си.
— Зачем по-испански? По-русски надо. — Это был голос Родольфо. — Бегите сюда. Пришел рыбак, говорит, видел мамата.
— Где? Куда бежать? — заволновался я. — Кругом вода.
— Ах да, вы же на острове. Тогда ждите.
Через полчаса затарахтел мотор, и к хижине подплыла кургузая, с обрубленной кормой лодка, за которой тянулся лиловый хвост дыма.
— Вот он только что видел, — сказал Родольфо и кивнул на рыбака, сидевшего на корме.
— Мамата, — подтвердил рыбак.
Я прыгнул в лодку, та, затарахтев, начала поворачивать. Но едва мы вышли в лагуну, как меня одолели сомнения.
Ламантины — очень чуткие и боязливые животные. Заслышав стук мотора, они постараются или спрятаться под воду, или уплыть подальше. Как же мы сможем увидеть их?
Лодка, кивая носом в такт моторному перестуку, неторопливо ползла вперед.
Мы пересекли лагуну и приблизились к берегу, поросшему тростником.
Родольфо что-то спросил. Рыбак ответил.
— Тут. — Родольфо привстал.
Лодка шла вперед, оставляя на воде радужные маслянистые пятна.
— Мадре миа, — сказал я, — самый глухой ламантин давно уже удрал.
Родольфо почесал подбородок.
— Верно, — сказал он. — Заглушить мотор?
Лодка остановилась.
— Подождем.
Мы простояли час. Слабое течение отнесло нас в узкий залив. Дно его было покрыто густой травой. Острые, похожие на лезвия ножей, коричневатые стебли поднимались к поверхности. Рыбак заволновался и стал что-то быстро говорить, показывая пальцем за борт.
— Он говорит, — перевел Родольфо, — что эта трава — любимая пища ламантинов. Он говорит, что здесь должны быть мамата.
Мы прождали еще час. Тонкая сиреневая струйка вытекала из мотора. Вокруг лодки расплывалось бензиновое пятно.
— Пошли назад, — махнув рукой, сказал я.
Родольфо понюхал пахнущий бензином воздух и кивнул.
Мы вернулись в нашу деревню на сваях.
— Я знаю, что надо делать, — сказал я. — Ведь тут есть лодки с веслами…
В ПРОТОКАХ
Мы плыли в лодке по широкой болотной протоке. Я медленно двигал веслами, Родольфо лежал на носу, свесив голову, и смотрел на воду.
Круглые, как тарелки, черепахи, заметив нас, поднимали головы, начинали вертеть змеиными шеями, а затем, как по команде, скрывались.
Там, где они погружались, расходились частые кольца.
Мы шли в глубину болот. Море тростника. Тростники — до самого горизонта. Лишь кое-где над светло-зеленой стеной торчали одинокие пальмы. Каким непонятным образом сумели они укорениться и выстоять в этом зыбком мире воды?
Белая цапля, тяжело махая крыльями, поднялась и с жалобным криком полетела прочь.
Ламантинов не было.
Дважды мы заметили крокодилов. Молчаливые и неподвижные, они лежали в воде, похожие на бревна. Но стоило направить лодку в их сторону, как животные бесшумно и осторожно тонули. Не делая никаких движений, они уходили, не оставляя после себя на воде ни морщинки.
— Где же ваши мамата?
Родольфо пожал плечами.
Мы направили нос лодки прямо на зеленую стену. У бортов зашуршали жесткие звонкие листья. Впереди заблестел узкий проход. Я начал грести, опуская весло попеременно то слева, то справа.
Под нами на небольшой глубине проплывал ковер кудрявых черно-зеленых водорослей. Закричали и смолкли птенцы какой-то болотной птицы.
В небе, то увеличивая, то уменьшая высоту, кружил красноголовый ястреб — аура. Птенцы умолкли. Только стук срывающихся с весла капель нарушал тишину.
Вдруг Родольфо широко открыл глаза и, вытянув руку, показал на воду. Среди курчавых водорослей около большого коричневого валуна стояла манхуари!
Великолепный экземпляр — голубая, одетая в кольчугу из костяной брони щука, больше метра длиной! Когда тень от лодки упала на нее, рыба шевельнула хвостом и не торопясь пошла прочь. Она и сама двигалась как тень — доисторическая рыба, чудом сохранившаяся до наших дней здесь, в этом укрытом от человеческих глаз уголке земли, тщательно оберегаемом крокодилами и непролазными чащами тростника.
Не успела она скрыться, как я заметил вторую, затем третью… Мы насчитали около двух десятков манхуари.
— Они похожи на крокодилов, правда, — спросил Родольфо.
Я кивнул. Панцирная рыба плыла у самой поверхности, прямые лучи солнца освещали ее. Костяная голубоватая броня с желтыми желобками светилась. Щука плыла, вытянув узкую морду и едва изгибая хвост… Мы вернулись в деревню вечером. Закатное солнце обливало медью остроконечные крыши хижин, зеленоватые тени плавали в неподвижной воде.
Ну и что ж, что нам не удалось встретить в лагуне ламантинов? Мы видели манхуари — удивительных рыб, живших на планете раньше мамонтов.
ТУТ БУДЕМ ЖИТЬ!
Наш автомобиль подпрыгнул, провалился в какую-то яму, ловко выбрался из нее и, шурша, покатил по песку. Дорога кончилась — мы ехали по берегу моря.
Прямо перед нами вспыхивали один за другим огни деревни.
Был поздний вечер. Мы подкатили к хижине с черепичной, освещенной фонарем крышей. Из хижины вышли несколько человек.
Узнав Родольфо, они повели нас в правление кооператива. Пришел председатель. Быстро решил, где нам жить.
Отведенная мне под жилье хижина стояла на самом краю деревни. За стеной высились огромные пальмы — начинался лес.
Родольфо зажег свет.
— Электричество только вечером, — предупредил он, — час-два.
В комнате стояли низкая кровать и стол, сколоченный из грубо обработанных досок.
Я бросился на кровать, вытянулся и услышал ровный гул. Где-то вдалеке огромные, неторопливые волны накатывались на риф. Они опрокидывались, порождая мерный, как дыхание, звук. Он достигал берега и замирал.
«Настоящий живой коралловый риф! Наконец-то!» — подумал я.
И уснул.
СКОРЕЙ!
Когда я проснулся, деревня еще спала. Через открытую дверь виднелось застывшее, стеклянное море. Тяжелые листья пальм, простертые над домами, не шевелились.
«Скорее!»
Теплая, не успевшая остыть за ночь вода приняла меня.
Я плыл. Сейчас будет риф!
Светлый песок… Ровное, медленно понижающееся дно. Бугристые, похожие на следы тракторных гусениц ходы моллюсков.
Затем появились пучки черепаховой травы. Голубые островки ее превратились в сплошной ковер. Я плыл над этим нескончаемым полем водорослей до тех пор, пока не почувствовал, что устал.
Рифа все не было.
Я оглянулся. Далеко позади желтела полоска песка. Над ней крыши. Впереди — ровная морская синь. Сколько еще плыть? Сто метров? Тысячу? Час? Два?
Забираться одному так далеко в море, конечно, безрассудно. Но отступать было нельзя. Я вздохнул и, работая ластами, продолжил путь.
Я плыл, вероятно, не больше получаса, но это время показалось вечностью. Наконец в зеленом ковре появились разрывы. Блеснул белый песок, Серый рог — мертвая коралловая ветвь. Чуть дальше — причудливые очертания пестрых камней. Риф!
ПОХОЖИЕ НА ИГРУШКИ
Навстречу мне двигались, поднимались со дна моря оранжевые, желтые, зеленые ветки, глыбы, шары. Каменный лес. В нем стайками и поодиночке — разноцветные рыбы.
Сначала мне показалось: вода носит среди причудливых каменных фигур елочные игрушки. Ветер сорвал их на берегу, унес в море, игрушки утонули, и теперь течение движет их.
Одну за другой я узнавал рыб.
Вот прошли высокие, похожие на каски пожарников щетинозубы — желтые бока разрисованы черными полосами. Серые с голубыми точками сераниды, серебристо-желтые кахи, черная-пречерная негрито с двумя узкими неоновыми полосками — рыбы переходили с места на место, выискивая среди кораллов еду.
Стайкой проплыли голубые хирурги — на хвосте у каждого костяные лезвия ножей.
Красная рыба-белка появилась из-под развесистого камня, вытаращила большие выпуклые глаза, вильнула раздвоенным хвостом и снова скрылась.
Два бледно-зеленых попугая деловито общипывали коралловую ветвь. Они висели головами вниз и — крак! крак! — обламывали кусочки коралла массивными изогнутыми клювами.
Около них в надежде поживиться вертелась мелочь: желто-синие кардиналы, фиолетово-оранжевые лоретто, черно-голубые хромисы… Все они суетились, толкали друг друга, бросались на каждый кусочек, упавший изо рта попугая.
Низко, у самого дна, проследовал светло-коричневый с черными точками кузовок, смешная рыбка — маленький сундучок, из которого торчат хвост, плавники да пара внимательных незлобивых глаз.
Вдали над покатыми верхушками оранжевых кораллов-мозговиков появились длинные голубые тени: какие-то хищники не торопясь шли на добычу. Словно ветер подхватил разноцветных рыбок, закружил, завертел, унес. Риф опустел, рыбы исчезли.
Голубые тени пропали, и — как в кино один кадр незаметно для глаза сменяет другой — все пространство между каменными деревьями снова наполнилось веселой суетой. Красные, оранжевые, голубые рыбешки продолжили свое движение: попугаи принялись ломать коралл, рыбья мелочь около них — ловить крошки, голубые хирурги, поблескивая ножами, — сбиваться в стаю.
Из-под коралловой ветки снова выплыла рыба-белка и уставилась на меня.
Так вот он какой — настоящий живой риф! Вот она какая — заповедная страна кораллов!
С этого дня я стал постоянным ее посетителем.
ПАКО
Со стороны берега риф был пологий, обломки его, мельчая, переходили в песок. Здесь было светло и тихо. Вместо разноцветной карусели рыб и буйства коралловых красок спокойный, серый цвет. Ровная как доска поверхность дна, лишь кое-где холмики — их оставили, пробираясь в песке, моллюски.
Я решил раскопать один холмик и плыл к нему, когда внимание мое привлекло странное пятно.
Кто-то обронил на дно сковородку! Вот припорошенная песком ее ручка, вот и она сама — хорошо угадываются круглые края…
Коричневая тень возникла слева от меня, что-то стремительно пронеслось сверху вниз и ударило в сковородку. И тогда случилось неожиданное. Песок разлетелся как от взрыва, в дымном сером облаке показались очертания круглого плоского тела: большой скат, неистово размахивая плетью-хвостом, взлетел вверх, кинулся в сторону и повис, натянув белый шнур. В рыбу попал гарпун.
Я повернулся в ту сторону, откуда был сделан выстрел. Опустив голову и торопливо подбирая шнур, в воде висел мальчишка, смуглый, почти черный, одетый в рваную рубаху и трусы. На его ногах болтались разной величины и разного цвета ласты.
В два гребка я приблизился к нему и, не говоря ни слова, тоже ухватился за шнур.
Вдвоем мы едва удерживали рыбину.
Про острый шип на хвосте, которым скат может нанести глубокую рану, мальчишка, очевидно, знал: всякий раз, когда скат, описывая вокруг нас круги, приближался, он начинал торопливо отпускать шнур и что-то невнятно взахлеб выкрикивал, предупреждая меня.
Гарпун пробил жабры, и скат быстро терял силы. Когда он совсем перестал биться и повис на шнуре, мальчишка проворно поволок его к берегу.
Я поплыл следом. Мы вдвоем вытащили ската на берег и сели рядом. Мальчишка снял ласты.
У него была большая голова с маленьким прямым носом и плотно свитыми курчавыми волосами. К правой ноге привязан нож с самодельной рукоятью.
— Как… тебя… зовут, — спросил я, собирая по крупицам свои знания испанского языка.
— Пако, — ответил он и нараспев добавил: — Франциско.
Это было все, что мы сказали друг другу. Но в этот час я приобрел друга, который целый месяц исправно делил со мной все радости и невзгоды.
ДИАДЕМЫ
Первая беда не заставила себя долго ждать. Мне вздумалось полезть в воду не там, где мы с Пако делали это обычно, — на песчаном берегу против деревни, а левее, за стоянкой лодок, где из моря выходила узкой полосой скала себорукко.
Здесь было много ежей-диадем. Они были похожи на звезды. И еще на подушечки, утыканные иголками. Ежи сидели в выбоинах и ямках. Черные, тонкие их лучи торчали над серым камнем, как пучки волос.
Был вечер. И был накат. Тяжелые низкие волны приходили на отлогий берег, отступали, оставляя между волчьими клыками блестящие разорванные лужи.
Я полез.
Мутная, темная вода захлестнула колени. Еще один шаг. Кончик ласты зацепился, вода толкнула, потеряв равновесие, я упал и оперся рукой о камень.
Острая, дикая боль!
Падая, я опустил под воду вторую руку. Еще укол! Сотни электрических искр вошли в ладонь.
Сжав зубы, завывая от боли, я выскочил из воды и побежал к дому. В пальцах черными смоляными точками рябили обломки игл. Вокруг каждой медленно расплывалось белое кольцо, пальцы немели. Тупая боль поднималась вверх по руке.
Я добежал до хижины и стал судорожно рыться в чемодане, отыскивая иголку, чтобы как можно скорее выковырять обломки. Руки тряслись — никак не отыскать!
Я побежал к Пако.
Он сидел на деревянном стуле около дощатой хижины, крытой пальмовыми листьями, и, водя пальцем по странице, читал книгу. Я знаками показал израненные руки и знаками объяснил ему, что ищу иглу.
Пако покачал головой. Он поднял ладонь, растопырил пальцы и начал легонько постукивать ими.
«Надо стучать пальцами, и обломки выйдут сами!» — втолковывал он мне. Взяв мою руку в ладони, он показал, как раздуются и опухнут пальцы, если я вздумаю ковырять их иглой.
Я смирился и принялся ходить взад-вперед, держа руки на весу и подставляя горящие ладони ветру.
Мало-помалу боль стала утихать, а через два часа прошла совсем.
Теперь у меня было занятие. Целыми днями я постукивал пальцами. Я выгонял обломки игл. Поскольку скал и ежей было много, всегда находились и еж, и камень, и волна, из-за которых я натыкался на проклятые иглы. Стучать пальцами вошло у меня в привычку.
Сидя за столом, я постукивал о доску. Стоя у какого-нибудь дерева — по ветке. Сидя в лодке — о ее борт.
Разговаривая с собеседником, я стучал.
Не знаю, рассасывались ли иголки сами по себе, или они действительно выходили от постукивания, мало-помалу черные пятнышки исчезли.
ПАССАТ
Над островом дул пассат. Он дул все время с востока на запад.
Ночью ветер ослабевал. По звездному, похожему на чертеж небу медленно проплывали белесые, с зелеными краешками облака. Шум моря становился все тише и тише. К утру море успокаивалось, умолкало.
До полудня было наше время, мое и Пако: мы плавали на рифе. Еще это было время рыбаков — их лодки покидали берег и молчаливо разбредались по неподвижной, стального цвета воде.
Когда солнце поднималось в зенит и горячие струи воздуха над островом сливались в один могучий, восходящий поток, ветер усиливался. На воде появлялись мелкие, едва заметные глазом чешуйки. Они лепились в полоски, ветер дул все сильнее, и полоски превращались в волны, волны — в медленно передвигающиеся по водной поверхности валы. На рифе вспыхивали буруны. Белые точки сливались в пятна, и скоро все море становилось рябым от пены. На рифе возникал угрожающий, низкий гул. Он достигал берега и становился фоном, на котором только и могли звучать разговоры людей, голоса птиц, пение насекомых.
Там, где горячий воздух подхватывал и уносил вверх насыщенные влагой испарения болот, над островом рождались облака. Они росли, как мыльная пена, как огромные кучи ваты. Сбивались в башни. Основания башен темнели. Пассатный ветер смещал облака на запад. Тонкие серые нити опускались с подножия облаков на землю. Начинался дождь. Он шел каждый день в одно и то же время, между полуднем и закатом.
Дождь проливался над морем, солнце опускалось ниже, гул прибоя ослабевал. Когда солнце падало за горизонт, небо наливалось чернильной синевой и пассат успокаивался. Огромное воздушное течение ослабевало. Среди ослепительных, похожих на фонари звезд снова двигались неторопливые, с зелеными кромками облака.
НОЧНОЕ НЕБО
Звезды пылали над деревней. Они качались в черном небе и роняли на землю длинные, колючие лучи. Созвездия тлели над крышами домов.
Низко, у самого горизонта, теплилась Полярная звезда. Она была чуть видна. Тусклый черпак Большой Медведицы, как часовая стрелка, описывал около нее круги.
Я выходил на дорогу и, задрав голову, следил за движением звезд. Красноватый Арктур пересекал зенит. Похожее на старинный герб созвездие скользило над морем — семь огней Ориона отражались в черной воде.
Купол неба поворачивался — и звезды, как зерна, сыпались за горизонт.
Душная тропическая ночь пылала над островом.
СТАРИК С СОБАКОЙ
Каждое утро мимо моей хижины проходил старик с собакой. Он вел ее на поводке, всегда в одно и то же время. Это был час, когда женщины отправляют коров на пастбище.
Он появлялся из-за соседнего дома и, неторопливо переставляя больные ноги, брел мимо моего окна. Собака рвалась вперед: она часто перебирала короткими сильными лапами и тащила за собой хозяина.
«Что за порода? — удивлялся я. — Шерсть черная, блестящая, как у спаниеля, но короткая. Хвост, как у сибирской лайки, бубликом, но тощ. Уши торчком… Дворняга, что ли? Но тогда откуда у нее такой расплющенный нос?» Я смотрел старику вслед и терялся в догадках.
Собака, повизгивая, волокла хозяина за угол. Они поворачивали, скрывались за живой изгородью из зеленых кустов ибискуса, а я оправлялся на берег, где меня уже поджидал Пако.
ТОЛСТЯК
В этот день мы плавали около внешней стороны рифа, там, где склон, опускаясь, терялся в фиолетовой дымке. Склон густо порос оранжевыми кораллами. Обилие чистой воды, приносимой течением, и яркий солнечный свет делали его местом обитания множества рыб.
Здесь шныряли стаями плоские, с золотыми пятнышками рыбы-ангелы, копались в коралловых ветвях рыбы-попугаи, квадратные баллисты, каждая с рогом на спине, неторопливо бродили в поисках пищи, то приближаясь к склону, то отдаляясь от него.
Плавая около огромного каменного уступа, я заметил небольшое черное пятно — вход в пещеру. Несколько пестрых рыбок, с трудом удерживаясь против течения, вертелись тут же.
Одна из рыбок доверчиво приблизилась к входу и вдруг, словно подхваченная вихрем, исчезла.
Что такое?
Я перестал работать ластами и, озадаченный, стал наблюдать.
Течение подносило меня все ближе, смутные тени внутри пещеры мало-помалу принимали очертания огромной головы, и вдруг я обнаружил, что нахожусь всего в пяти-шести метрах от исполинской рыбы, избравшей пещеру местом засады.
Серый, с черными пятнами лоб, толстые губы. В пещере ворочался большой группер, или, как его еще иногда называют, каменный окунь.
Группер подался вперед, и теперь его огромная губастая голова наполовину высунулась из-за камня.
Рыбы по-прежнему вертелись около нас. И тут группер зевнул. Он распахнул похожую на сундук пасть — струя воды, увлекая ближайшую рыбешку, хлынула внутрь. Группер сомкнул губы, и все приняло прежний вид. Это произошло настолько стремительно, что рыбы даже не успели разбежаться, а я потряс головой, чтобы убедиться: не мерещится ли мне все случившееся?
Толстяк задумчиво пожевал губами, шевельнул жаберными крышками и, не делая видимых усилий, подался назад. Огромная пятнистая голова скрылась в пещере.
Невдалеке послышался стук. Это, привлекая мое внимание, стучал ладонью о воду Пако.
У него что-то не ладилось. Шнур с гарпуном, как всегда, запутался среди кораллов. Я подплыл к мальчику и взял у него ружье.
Пако набрал полную грудь воздуха. Нырнув и осторожно подергивая шнур, он стал освобождать его. В сетке, привязанной к обломку камня, белела добыча — длинный, похожий на большую селедку тарпон с подуздоватой нижней челюстью и крупной серебристой чешуей.
МУРЕНА
Однажды, распутывая шнур, Пако сунул руку в щель между двумя камнями и, неожиданно отдернув ее, ракетой взлетел вверх.
— В чем дело? — крикнул я.
На лице у мальчика были написаны отвращение и страх.
— Рыба-змея, — сказал он. — Там внизу, в щели… — Пако сплюнул.
Под белой, образованной шнуром петлей что-то шевельнулось, задвигалось, потекли черные и зеленые пятна — над краем расселины показалась узкая голова мурены. Приоткрыв полный тонких, изогнутых зубов рот, хищник внимательно осмотрел камни. Холодные, крошечные глазки без всякого выражения скользили по дну. В них действительно было что-то змеиное.
Но гарпун-то надо спасать!
Мы с Пако нырнули. При нашем приближении рыба неторопливо убралась в щель. Отцепив шнур, мы всплыли.
Прежде чем плыть к берегу, я еще раз посмотрел вниз на убежище мурены.
Черно-зеленая, в мелких пятнышках голова снова торчала над камнем. Хищник высматривал добычу. Мелкие попугаи, до этого беззаботно вертевшиеся на рифе, сбились в кучу и настороженно ждали: что будет?
Рыба-змея наблюдала. Ее светло-зеленое горло вздувалось и опадало. Тяжело дыша, мурена продолжала сидеть в засаде.
КАЖДЫЙ ДЕНЬ
Для защиты от акул Пако принес мне нож. Он был широкий, длинный, с костяной рукояткой, и когда я привязывал его ниже колена, доставал до самой ступни. Пако улыбался и прищелкивал языком.
— My бьен! Очень хорошо! — говорил он и показывал, как я буду убивать акулу. — Кх-хх!
Каждый день, вооруженные до зубов, мы отправлялись на риф.
Мы плыли не торопясь и по очереди тащили за собой надутую автомобильную камеру. Ее пожертвовал нам Родольфо.
В середину камеры была ввязана сетка, в ней лежало ружье Пако.
Я плыл, опустив голову в воду, и привычно отмечал, как меняется облик дна. Песок, заросли черепашьей травы, прогалина… скоро будет риф. Вот первые безжизненные, сорванные с него кораллы, а вот и он сам — оранжево-зеленая стена, переплетение причудливых камней, между которыми мелькают полупрозрачные силуэты рыб. Отдохнув на вершине огромного мозговика — он поднимался до самой поверхности воды, — я принимался за наблюдения. Для этого приходилось плавать очень медленно, едва шевеля ластами и пристально вглядываясь в то, что происходит на дне.
Пако охотился. Он то и дело нырял, часто нажимал на спусковой крючок и потом долго распутывал застрявший между кораллами шнур или разыскивал оборвавшийся гарпун. Его привлекала не добыча, а сама охота. Иной раз он начинал гоняться за рыбой, которую невозможно было даже взять на берег.
Так, его забавляли рыбы-ежи. Уверенные в своей безопасности, они лениво лежали под ветвями кораллов и неторопливо дышали, раздувая и сжимая бока. Их колючки, толстые и блестящие, похожие на крупные шипы, поднимались и опадали.
Пако нырял и, тщательно прицелившись рыбе в хвост, стрелял. Пробитый гарпуном еж бросался наутек, шнур останавливал его. Рыба начинала судорожно глотать воду, раздувалась и становилась похожей на футбольный мяч. Пако всплывал вместе с ней и, надев матерчатые отцовские перчатки, поднимал рыбу над головой. Хрюкнув, еж начинал выпускать изо рта струю воды. Бока его опадали. Когда рыба принимала обычный вид, Пако осторожно вытаскивал из хвоста гарпун и выпускал ежа. Ошеломленный, тот погружался на дно и тотчас же забивался в какую-нибудь нору.
— Они живучие, им ничего не будет! — уверял меня Пако.
Я каждый раз качал головой…
— Давай договоримся, — сказал я наконец, — ты будешь стрелять только ту рыбу, которая нужна для еды твоей маме.
Пако кивнул. Ежи получили покой.
РЫБА-КУРОК
Как-то раз мое внимание привлекла рыба, которая упорно вертелась около дырки в скале. Собственно, это было просто углубление в камне, небольшая ниша.
Даже когда рыба заплывала в нее, она все равно была хорошо видна со стороны.
Прятаться рыбе приходилось раз по десять на час. Мимо то и дело проходили стаями полосатые барракуды, нет-нет следовал стороной серебристый тарпон, показывала из-под камня голову зеленая мурена.
И каждый раз рыбка входила в углубление, прижималась к скале, озабоченно поглядывая на хищника плоскими, бесцветными глазами.
Ну какое же это убежище!
Но почему тогда рыбка так упорно держится около него? Заинтересованный, я набрал полную грудь воздуха и нырнул. Рыбка тотчас же спряталась.
Я подплыл к скале и, придерживаясь одной рукой за камень, сунул другую в углубление.
Пальцы тотчас же ощутили скользкую рыбью чешую. Я попробовал выгнать рыбу — она не шевельнулась. Сдвинуть с места — она была неподвижна.
Я подобрался пальцами к самой рыбьей голове. Какая-то сила крепко прижимала ее к камню. Ничего не поделать!
Я всплыл.
Рыбка знала какой-то секрет. Камень держал ее. Мелкая пещерка была надежным убежищем от врагов.
Тогда я лег на воду, затаился и стал ждать.
Вот из пещерки высунулась рыбья физиономия. Рыбка долго осматривалась, потом, осмелев, вылезла на одну треть, наполовину… Но что это? На спине у рыбы какой-то шип. Толстая костяная пластинка, похожая на курок.
Вдруг эта пластинка исчезла. Рыба опустила шип, прижала к спине.
И тогда я понял. Вот в чем разгадка ее странной привязанности к этой низкой пещере. Большая, с высоким потолком ей и не нужна. Нужен потолок, в который можно упереться шипом!
Я представил себе: вот рыбка входит в свое убежище, вот прижимается боком к стене, вот поднимает шип. Курок упирается в потолок — и стоп! Теперь ее никому не достать.
Сидит рыбка в каменной нише, посматривает оттуда хитрыми глазами: не ушел ли враг? Не пора ли опускать курок, выбираться на волю?
КАЧУЧА
Каждый день я учил несколько испанских слов. Я называл какой-нибудь предмет, а Пако или Родольфо говорили, как это звучит по-испански.
Моя велосипедная шапочка озадачила их.
— Как это сказать? — переспросил Родольфо. — Первый раз вижу.
— В ней ездят на велосипеде. Ну а как просто «шапочка»? У нас смешные шапочки часто называют «чепчики».
— Щепчик…
Родольфо, вспомнив что-то, заулыбался.
— Качуча! — твердо произнес он.
Пако закивал и повторил, подпрыгивая:
— Качуча!
В это время около дома снова появился старик с собакой.
Собака, как всегда, бежала опустив морду к самой земле и тащила старика за собой.
— До чего непонятное животное! — сказал я. — Никогда не видел таких длинных собак. И морда пятачком. Вот только уши как уши. Бульдог? Боксер?
— Что? — не понял Родольфо. Он посмотрел на животное и произнес: — Кочиньо!
«Странно, — подумал я. — «Собака» по-испански — «канио» или что-то в этом роде. Канис Майорис — созвездие Большого Пса. А кочиньо… кочиньо… Если это не собака…»
Животное, бежавшее впереди старика, хрюкнуло. Свинья! Ну конечно!
Какой же болван: не смог отличить свинью от собаки!
Эх я, качуча!
РЫБЬЕ ОБЛАКО
Рыбы на рифе вели себя по-разному. Одни бродили поодиночке, другие плавали стаями.
Вот из-за огненного, похожего на стол коралла выплывает пара лилово-серебристых хирургов. Плоские, похожие на блюдечки, с желтыми кинжальчиками на хвостах, они неторопливо плывут, строго выдерживая курс. За первой парой показывается вторая. Хирургов уже целая стайка. Они следуют в направлении, указанном первой парой. Стайка растет, из-за оранжевой коралловой глыбы показываются все новые и новые рыбы. Их уже десятки, сотни. Огромная стая тянется, как серебристый шлейф дыма. Рыбы плывут, никуда не сворачивая. Они приближаются ко мне ближе… ближе.
Мое неосторожное движение — и по стае распространяется волна тревоги. Она достигает противоположного конца стаи: рыбы, плывущие здесь, хотя и не видят меня, поворачивают, ускоряют ход. Словно листья, подхваченные ветром, они несутся прочь. И вот уже вся стая изменила направление. Серебристо-лиловые хирурги мчатся, увлекаемые невидимым потоком. Страх и дисциплина гонят их.
Нет стаи, рыбы исчезли. Словно могучий вентилятор втянул, всосал висевший над рифом серебристый туман.
КОЛЮЧИЕ ПЛЕННИКИ
Старые коралловые глыбы, выступающие из воды, были покрыты какими-то странными дырками. Когда камни окатывал прибой, в них всегда задерживалась вода.
Однажды я решил исследовать подозрительные дыры. Для этого сунул в одну из них палец.
Острая игла уколола кожу.
Я лег на живот и стал поочередно заглядывать в норки. В каждой под голубоватой пленкой воды мерцали короткие красные иглы. Ежи!
Я попробовал ножом достать одного.. Лезвие только приподнимало животное. Я подтаскивал ежа вверх — иглы упирались в камень. Значит, выход у́же, чем вся остальная нора?
Вот так раз! Как же они туда попали? Как смогли колючие и твердые ежи проникнуть через узкие, словно бутылочные горлышки, входы?
Эту головоломку мне не решить, если бы я не обнаружил норку, в которой свободно ходил вверх-вниз небольшой ежик. Вытащив его, я сунул в норку палец. Бороздки на стенах — норка книзу расширяется! Так вот оно что! Маленькое животное, спасаясь от свирепых ударов волн, вгрызлось, всверлилось в камень, спряталось на дне узкой норы, а затем стало рассверливать свой дом в ширину, подготавливая его впрок для будущих времен. Но тем самым оно и обрекало себя на вечное заточение.
Солнце стремительно поднималось в зенит. Камень, на котором я лежал, раскалился. Я наблюдал причудливую жизнь колючих пленников. От своего заточения ежи не чувствовали никаких неудобств. Медленно шевеля иглами, они копошились на дне норок, поворачивались, выпускали тонкие ножки-щупальца, шарили ими.
От моего движения в норку упало несколько песчинок. Они опустились на ежа и застряли среди колючек. Тотчас ножки пришли в движение. Вытягиваясь и изгибаясь, стали ощупывать иглы, хватать песчинки, отбрасывать.
Я представил себе: прибой, камни покрывает вода. Перемешанные с пеной, сюда несутся песок, ил, обрывки водорослей. Они оседают на камень, засыпают норки. И каждый раз, как только стихнут волны, в маленьких пещерках начинается работа. Чистятся, охорашиваются колючие обитатели норок, выбрасывают из своих домиков мусор, скоблят стены и пол, тащат в рот, жуют обрывки водорослей, мелкую живность.
И опять поблескивают, как голубые глаза, крошечные озерца на каменной плите, опять мерцают в глубине пещерок красноватые иглы. Домики чисты, их жители сыты — снова поджидают прибоя.
КТО ТУТ БЫЛ?
Под водой есть все, что есть на земле. Есть равнины — однообразные и унылые, есть горы — нагромождение скал и отвесных стен.
Есть пустыни — песок, песок, докуда хватает глаз.
Есть болота — вязкий полужидкий ил, в котором утопает нога тяжелого водолаза.
Наконец, есть леса — непроходимые заросли густых водорослей, обнаженные, как после пожара, стволы кораллов, медленное движение похожих на траву горгонарий.
И как в пустыне, как на болоте, как в лесу — всюду следы.
Вот на верхушке голой, побелевшей от времени коралловой глыбы круглое ровное колечко.
Кто-то тщательно вырезал его и ушел.
Здесь сидела раковина-блюдечко с одной створкой, похожая на формочку, какими дети лепят из песка куличики. Плотно притерся, присосался к известковой поверхности хозяин раковины, вертелся-вертелся, царапал острыми краями раковины камень — получилось колечко. Но чем-то не понравилось ему место — ушел. А может, сглотнул его кто? Отковырял от камня, перевернул мягкой ногой кверху — и нет хозяина раковины.
На боку зеленоватого коралла — белые рубцы: кто-то обглодал бок. Еще курится голубоватый дымок — только что передо мной тут проплывали два попугая. Один клюнул на ходу, второй — и уплыли.
Остались на коралловом боку отметины.
На белом песке у подножия — тоже след. Будто прошел трактор. Только странный — с одной гусеницей и маленький — весь след шириной в два пальца. Видно, никакой не трактор — был тут кто-то из обитателей песчаного дна.
Верно: проползал здесь хозяин еще одной раковины — пестрой, свернутой в кулечек. Повертелся около каменной стены — не забраться! Дай, думает, тогда, зароюсь! Забрался в песок, утонул, от всех врагов спрятался. Ползет вместе с раковиной под землей, ищет в песке добычу, чмокает, а над ним горбится песок, ломается на кирпичики.
Укладываются кирпичики в ряд: ни дать ни взять — прошел трактор.
А вот еще след: яма в песке, посреди ямы крабья клешня.
Здесь подстерег раззяву скат. Зарылся хищник в песок, забросал себя по самые глаза, хвост-кнутик спрятал, притаился.
Ждал, ждал и дождался.
Бежал мимо краб. Суставчатые ноги переставлял, не заметил, как взбежал на песчаный бугор. А бугор как лопнет! Фонтаном взметнулся песок — конец крабу.
РАКОВИНА НА ПЕСКЕ
Тут же, на песчаной полянке, еще один след. Ямка. Рядом — блестящая, словно вылизанная изнутри, двустворчатая раковина.
Видел я уже не раз такие ямки.
Шла здесь морская звезда. Шла, уперлась в податливое дно оранжевыми ножками.
Стоп! Почуяла под собой поживу. Остановилась, потрогала песок.
Так и есть, закопался кто-то.
Припала к песку всеми пятью лучами, давай ножками песок убирать. Хватают ножки песчинки одну за другой, друг дружке передают. Летят в сторону песок, мелкие камешки. Все глубже под звездой ямка, все ближе добыча. А вот и она — моллюск. Спрятался в свою раковину, створки захлопнул. Зарылся, думает — от всех убежал.
Обняла звезда раковину, присосалась к ней, на все пять лучей приподнялась — вытащила беглеца. Раскрыла, принялась есть.
…Плыву над песком, над коралловой рощей, плыву, повсюду на морском дне следы.
Каждый след — случай, приключение, загадка.
Только примечай да разгадывай.
НОЧНОЙ ВОР
Лежу на койке. Ноги, руки за день устали. Ступни, натертые ластами, горят. Сон подбирается, вот-вот сморит.
Вдруг — бух! — за стеной. С пальмы упал орех.
«Какие-то непонятные орехи! — подумал я как-то. — И чего им вздумалось падать по ночам?»
Подумал и решил на всякий случай проверить: не замешаны ли в этом лесные обитатели? Какая-нибудь тропическая птица. Или летучая мышь. Или еще кто-нибудь, кто умеет лазать по деревьям и любит орехи.
Стоп! А ведь есть такое существо. Сухопутный рак-отшельник, которого так и называют «пальмовый вор». Может быть, это он залез на дерево? Чем черт не шутит.
Сижу в постели, слушаю. Ничего.
На следующую ночь, только солнце зашло, только я в постель забрался, снова — бух!
Я — из хижины. На цыпочках — и к пальме.
Тихо. Дует пассат. Наверху над моей головой поскрипывает, постукивает листьями дерево. В траве кто-то тихонько возится.
Включаю фонарик, ткнул себе под ноги. Орех! А около него действительно рак. Рак-отшельник. К земле прижался, весь в домик-раковину ушел. Только одни глаза, как зеркальца, блестят. И клешни от удивления разведены.
Тут мой фонарик мигнул и погас. Пока я его налаживал, включал — нет рака. Один орех.
Поднял я его и понес домой. Днем, думаю, дырку проделаю, выпью. Во время жары ореховый мутный сок ох и хорош! Третью ночь я решил караулить под пальмой. Забрался под нее и стал ждать.
Вот на крыше моей хижины пропела квакша. Вот вскрикнул и замолчал кто-то на берегу у самой воды. Прошелестела крыльями летучая мышь.
И наконец, скрип! — у меня над головой. Свись! — у самого уха. Бац! — около ног. Упал орех, чуть не по голове. За ним второй, третий.
Но сколько на этот раз я ни включал свой фонарик, ни шарил желтым лучом по траве, больше никаких раков-отшельников не видел…
Когда я рассказал Родольфо про свои ночные похождения, тот поморщился.
— Пальмовый вор живет на островах Тихого океана, — сказал он. — И раковины у него нет.. А ночью спать надо.
Надо-то надо… Но как могло случиться, что этот рак-отшельник оказался как раз около упавшего ореха?
Этого Родольфо объяснить не мог.
Так я и не узнал, отчего падали ночью около моей хижины плоды кокоса.
Должно быть, их просто срывал ветер.