Тем временем местность принимала все более пустынный и суровый вид. Впереди, слева и справа, сколько мог охватить глаз, земля была покрыта черной лавой. Что это — преддверие ада или только дорога туда? Во всяком случае, грешников без всяких костров можно запросто поджаривать на обочине.

— Скажите, Джон, что случилось бы, если бы мы остались здесь без машин и воды?

— Через сутки погибли. Если бы вы попытались выбираться отсюда пешком, то смерть наступила бы часов через двенадцать, а если бы пришлось еще и вытаскивать застрявшие машины, то вы свалились бы через три-четыре часа и умерли часов через восемь.

— А вы?

— Ну, я протянул бы несколько дольше, но не настолько, чтобы успеть вас похоронить. Разве что по обычаю здешних племен мог бы слегка завалить ваши тела камнями.

— Спасибо и на этом.

Черный наш юмор основывался на реальных фактах. В этих местах дневные температуры достигают 38—60 градусов по Цельсию, и люди, привычные к более умеренному климату, нуждаются в трех литрах воды в сутки лишь для того, чтобы выжить. Для нормальной жизнедеятельности требуется воды как минимум вдвое больше.

Поворот, еще поворот, и глазам открылась бирюзовая полоса озера, ошеломляюще контрастирующая с черными берегами. Добрались-таки! Скорее к воде! Дорога пошла под уклон, мы ехали уже по дну озера, которое в далекие времена занимало в два раза большую площадь, чем сейчас. Но, увы… По дороге навстречу машинам, вытянувшись на добрый километр, не спеша, под низкий звук вырезанных из дерева колокольчиков двигался караван верблюдов, груженных огромными калебасами и бурдюками с водой. Возглавлял караван сухопарый мускулистый африканец средних лет, в сандалиях из автомобильной покрышки, набедренной повязке из вылинявшего красного лоскута. На голове его каким-то чудом держалась крошечная глиняная шапочка, увенчанная роскошным страусовым пером. Преградив путь копьем, он сказал Джону, что мы должны подождать, пока он выведет верблюдов на обочину. Объехать караван мы не могли из-за камней. Тем временем подбежал, прыгая с камня на камень, замыкавший караван подросток. Вдвоем они осторожно «вытягивали» верблюдов с дороги; процедура заняла чуть больше часа, показавшегося нам вечностью. Освободив дорогу, африканцы за руку поздоровались с каждым из нас и поинтересовались, кто мы и откуда. Ни о Болгарии, ни о Советском Союзе они ничего не слышали. Мы для них были просто белые люди, как все европейцы — ни хорошие, ни плохие. Колонизаторы здесь не задерживались и в силу этого не посеяли неприязни к белому человеку, как это случилось в центральных районах страны. Сами они из племени рендилле. В сухой сезон раз в неделю приводят караван к озеру. Двое суток до озера, сутки на озере, двое суток от озера до деревни. И так почти круглый год. Можно представить, как рендилле ценят воду!

Оказывается, что на одного жителя планеты расходуется около тысячи тонн воды в год. В тысячу раз больше, чем топлива, и в 10 тысяч раз — чем металлов. Каково это соотношение у рендилле и других народностей севера Кении? Понятно, что воды они тратят в сотни раз меньше — всего три литра в день! Кран в квартире — великое благо, но он в то же время и беспечный расточитель; люди перестают беречь воду, которая достается им с такой легкостью. Далеко не все знают, что, несмотря на то, что большая часть поверхности планеты Земля покрыта водой, пресные воды составляют лишь два процента всех водных запасов. Сегодня проблема пресной воды — острейшая в мире. Подумать только, существуют проекты «перегона» антарктических айсбергов к берегам Австралии. Можно представить, сколько труда и средств потребует осуществление этого замысла! К тому же еще неизвестно, не нарушится ли экологическая система Южного океана, если человечество «выпьет» Антарктиду. Тут мне невольно вспомнился двадцатилетней давности разговор со знаменитым французским океанологом Жаком Ивом Кусто в его институте в Монте-Карло. Уже тогда ученый с тревогой говорил о нехватке пресной воды. Указывая через окно на плывущее по морю судно, он сказал:

— Нас, жителей Земли, можно сравнить с пассажирами корабля, которым дан определенный запас воды. Но пассажиры судна могут рассчитывать, что в случае нехватки воды какое-то другое судно окажет помощь. Мы же во Вселенной одиноки совсем, одиноки с нашим небольшим запасом воды, необходимой для жизни.

Топлива, в современном понимании этого термина (нефть, газ, каменный уголь, горючие сланцы, уран), рендилле не тратят совсем. А металлов? Наконечники для копья и стрел, мотыга, один-два котла для приготовления пищи на большую семью — вот, пожалуй, и все. Необходимых в каждой европейской семье вещей из металла — мясорубок, скороварок, кофейников, холодильников, пылесосов, стиральных машин, магнитофонов, миксеров и еще десятков менее нужных, а главным образом ненужных вещей, которыми обрастает человек, как днище корабля ракушками, само собой разумеется, у кочевников нет. Они живут «налегке», не обремененные вещами.

Выходит, что в представлениях этих народов о жизни, о бедности и богатстве, о счастье и несчастье вещи играют ничтожно малую роль. Выходит, их психология, моральные и нравственные критерии свободны от культа вещей, бытовых удобств, от всех богов и дьяволов общества потребления. Выходит, что они свободнее, а потому и счастливее современного человека, живущего, по образному выражению Ю. Бондарева, в условиях машинно-стеклянно-бетонной цивилизации, где асфальт, пластик, двуокись серы заменяют нам или уже почти заменили прекрасную естественность земли, воды, воздуха… Но существует ли единое для всех народов представление о счастье, смысле жизни, добре и зле, правде и лжи? Мужчины из племени рендилле вырезают из дерева изящные легкие скамеечки, которые носят всегда с собой и на которых любят сидеть. Иногда сидят целыми часами, о чем-то размышляя. Может быть, они ищут ответы на все эти «вечные» вопросы?..

Вот и берег озера, с которого открывается безбрежная ширь желтовато-зеленой воды с отчетливо различимым черным островом, напоминающим очертаниями спящую женщину. Возможно, потому, что озеро лежит в каменной чаще посреди раскаленной лавовой пустыни и путь к нему труден и изнурителен из-за жары, бездорожья, а на последнем этапе и полного отсутствия растительности, на которой хоть на мгновение могли бы отдохнуть глаза от слепящего блеска солнца и лавы, водная гладь, сливающаяся на горизонте с белесо-голубым небом, воспринимается как чудо, как феномен природы. Когда открывшие в 1888 году озеро венгерские исследователи Ш. Телеки и Л. Хенель увидели его, Хенель записал:

Можно только удивляться, что за миллионы лет озеро не испарилось от ежедневной работы солнца и иссушающего дыхания пустыни, а по-прежнему, хотя и заметно мелея и становясь все солонее, колышет свои зеленые воды в обрамлении черных берегов, поддерживая жизнь в этих скудных и неласковых местах.

Озеро Рудольф — одно из цепи Великих африканских озер. Оно четвертое по величине после Виктории, Танганьики и Ньясы. Длина его 220 км, наибольшая ширина — 50 км, площадь — 8,5 тыс. кв. км. Глубины достигают 73 м. Залитые лавой прибрежные долины и оплавившиеся скалы свидетельствуют о значительной вулканической активности в бассейне озера.

Последнее извержение вулкана Телеки на южной оконечности озера произошло в 1898 году. На озере, не считая мелких, три главных острова вулканического происхождения — Южный, Центральный и Северный. Все они необитаемы, хотя черепки от посуды и мусорные кучи, найденные на Южном острове, доказывают, что когда-то люди умудрялись там жить. В озере сравнительно высокое содержание различных солей. Такой состав воды в сочетании с высокой температурой и продолжительным солнечным сиянием создает благоприятные условия для роста синезеленых водорослей. Потому-то озеро называют еще Нефритовым морем. А местные жители — и Бассо-Нарок — темной водой…

Времени у нас до устройства на ночлег оставалось в обрез, и все же было выше сил удержаться от купания. А крокодилы? Ну почему они должны быть именно здесь, как будто другого места у них нет? Во всяком случае, в факторе внезапности шансы у нас и у крокодилов были равны. Насыщенная содой вода, казалось, закипала от соприкосновения с нашими разгоряченными телами, и хотя вода была так же горяча, как и воздух, ощущение блаженства трудно передать. Надо было только, вынув все из карманов, лезть в воду прямо в одежде — мы сразу убивали двух зайцев: отмывались сами и стирали одежду. Под здешним солнцем и ветром одежда высыхала буквально за пять минут! В дальнейшем мы не раз будем пользоваться этим, как оказалось, испытанным методом. Но под тем же солнцем и ветром эффект от купания испарялся за те же пять минут…

Лет двадцать назад я месяц жил на Байкале, у истока Ангары. Стоял тихий теплый август; в прибрежной тайге, в распадках, по которым я любил бродить, было даже жарко, все время тянуло в воду — прозрачную, холодящую зубы, манящую глубиной. И хотя говорили, что в этом месте Байкала не купаются, вода ледяная, я однажды увидел, как девушка из соседней деревни, живописно притулившейся в распадке, вышла со двора в купальнике, с разбегу бросилась в воду и довольно долго плавала. Попробовал и я. Обошлось, и купался потом каждый день. Больше двух-трех минут я не выдерживал, но этих коротких мгновений хватало, чтобы потом долго чувствовать себя как бы заново родившимся. Хорошо бы и сейчас окунуться в живительную воду Байкала!..

Вот и Лойянгалани. От разграбленного кемпинга уцелело тростниковое бунгало, в котором вполне можно укрыться. Присматривавший за помещением «по совместительству» настоятель католической миссии, единственный постоянно живущий в оазисе европеец Джозеф Полетт, охотно предоставил его в наше распоряжение; он пустил воду горного источника в сохранившийся небольшой бассейн. Через недолгое время чаша наполнилась до краев и засверкала голубизной под светом выкатившейся из-за горы Кулал полной луны.

Джордж Адамсон, в дни своей молодости безуспешно искавший золото по берегам озера Рудольф, узнав, что я собираюсь на озеро, посоветовал «побыстрее работать ложкой».

— Надо бояться того, что крокодилы перехватят еду? — пошутил я.

— Нет, ветер.

— Простите, Джордж, при чем тут ветер?

— Во время моего бродяжничества по берегам озера ветер свистел с такой силой, что еду сдувало с тарелок раньше, чем мы успевали донести ее до рта.

Я сразу поверил: уж если молчаливый Джордж, обходящийся обычно скупыми «да», «нет», «хорошо», «плохо» да еще несколькими восклицаниями: «О, в самом деле!», «Удивительно!» — произнес такую длинную фразу, значит, так оно и есть — ветра надо опасаться. И действительно, каждую ночь, где-то ближе к рассвету, поднимался ветер и дул с такой бешеной силой, что сносил в озеро все, что забывали спрятать, — одежду, миски, пустые канистры, коробки. Юго-восточный ветер дул временами со скоростью современного курьерского поезда — 120—150 километров в час. Но мы устроились надежно: сзади довольно высокий берег, а под ним — истерзанная ветрами полоска пальмовой рощи, среди которой и притулилось бунгало. Ветер безжалостно трепал деревья и крышу хижины, и не сразу можно было привыкнуть к неумолчному шуму, напоминавшему что-то знакомое и в то же время отличное от привычных с детства звуков. На вторую или третью ночь, проснувшись до света и вслушиваясь в шум рощи, я заметил, что мои спутники тоже не спят и, видимо, так же прислушиваются к ночным звукам. Кто-то шепотом стал читать известные, кажется, с рождения строки: «Лес шумит…» В том лесу всегда стоял шум — ровный, протяжный, как отголосок дальнего звона, спокойный и смутный, как тихая песня без слов. Пальмы же над нами никак не походили на столетние сосны с красными могучими стволами, стоящими хмурой ратью, да и шумела роща как-то визгливо, непохоже на тихую песню…

В другой раз шум ветра напомнил мне иной, надолго врезавшийся в сердце звук. Было это давно, на Плещеевом озере. Тогда среди московских рыболовов бытовало твердое мнение, что с 28 апреля независимо от погоды плотва несметными косяками заходит метать икру в речку Вексу, ту самую, по которой в половодье Петр I спустил два корабля построенного на Плещеевом озере потешного флота, провел их через Нерль и Волгу и положил начало Каспийской флотилии. К 28 апреля у села Усолье собиралось множество рыбаков. Но в тот раз клева не было, рыба не шла. Один из местных жителей предложил нам купить крупную щуку, добытую, как нетрудно было догадаться, на нерестилище острогой. Сварили уху, наелись свежей щучьей икры и устроились вздремнуть до вечерней зорьки на просохшем пригорке под сенью корабельных сосен. Сквозь дрему и невнятный шум крон я услышал вдруг еле различимый звук скрипки. Откуда взялась скрипка? Приподнявшись на локоть, оглядевшись и не обнаружив скрипача, я долго не мог понять, откуда идет этот высокий мелодичный звук: на ровном ветру пела золотистая, нежная, еще не затвердевшая кожица сосны, у которой я притулился. Сколько лет прошло, сколько стран потом пришлось повидать и всяческих экзотических растений, и диковинных зверей, и заморских птиц, и звуков разных слышать, а вот запомнился на всю жизнь этот полдень на берегу Плещеева озера и этот звук, похожий на звук скрипки.

Почему вспомнилось об этом? Почему на берегу далекого озера Рудольф встают картины Байкала, Плещеева озера?.. Хоронили талантливого журналиста, умного, скромного и душевного человека, много лет проработавшего корреспондентом центральной газеты в западных странах. На гражданской панихиде, воздавая должное заслугам покойного, один из ораторов развивал мысль о том, что советские люди, работающие в капиталистических странах, за редким исключением достойно проходят через соблазны и искушения вещного изобилия и бытовых удобств буржуазного общества. Они в массе своей не подвержены рже приобретательства, а всегда руководствуются принципами социальной справедливости, превыше всего ценят наш, социалистический образ жизни.

Хорошие слова, верная в общем-то мысль. Но я, только что вернувшийся из заграничной командировки, тянувшейся двенадцать долгих лет, слушал и думал: боже мой, при чем соблазны и искушения? И чем — вещами, удобствами! Да знали бы, что самое трудное испытание, которое выпадает на долю русских людей, несущих службу вдали от родных берегов, — это каждодневная тоска по Родине. Какое бы видимое, изобилие ни окружало тебя, какая бы красота ни открывалась взору — память постоянно возвращается в родные пределы, в подмосковные, во владимирские ли березняки и ельники, шуршит осенними листьями, скользит по первой пороше, кутается от зимней стужи и отогревается в кругу друзей, говорящих на твоем родном языке о близкой и неотделимой от тебя жизни дома, в России!

По-разному складываются судьбы людей, и всегда почти счастье и беда, радость и боль, надежда и разочарование, уверенность и сомнение сопровождают на жизненном пути мыслящую и страдающую личность в ее поисках истины. Лишь у немногих, подобно вересаевскому фельдшеру, «истина жизни вся целиком, до последней буквочки находится в жилетном кармане». По своей ли вине, в силу ли стечения обстоятельств человек иногда впадает в такое состояние, когда ему кажется, что все потеряно, что смысл жизни утрачен, и для него больше ничего не существует. Но даже и тогда, подводя «предварительный итог» или чувствуя приближение «последнего срока», настоящий человек, забывая нанесенные обиды, становясь выше уязвленного самолюбия, освобождаясь от тщеславия и суетности, находит в себе душевные силы, чтобы вслед за поэтом сказать: «Но более всего любовь к родному краю меня томила, мучила и жгла».