ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Вернувшись в Москву, Дмитрий Николаевич позвонил Ледогорову, сообщил, что завтра уезжает в Берлин проводить операцию. В трубке довольно долго держалось молчание.
— Желаю успеха, — наконец ответил Вячеслав Александрович.
— Я хотел поставить вас в известность, — тоже помолчав, произнес Дмитрий Николаевич.
— Спасибо.
— Я вам нужен?
— Нет, Дмитрий Николаевич. Счастливого пути.
В больницу Дмитрий Николаевич пошел пешком — хотелось повидать улицы, по которым он уже стосковался.
Медсестра Лидия Петровна принесла в кабинет набор инструментария, подготовленный по его просьбе, и накрахмаленный халат в целлофановом пакете.
— В Тулу со своим самоваром, — заметила она, улыбнувшись.
— Привычка…
— Вы не очень торопитесь, Дмитрий Николаевич? Мне бы хотелось поговорить.
— Пожалуйста.
Лидия Петровна говорила тихо, по ее напряженному лицу было видно, с каким усилием она сдерживает волнение.
Она рассказала о том, что уже несколько раз к ней подходила доктор Баранова и настойчиво просила в письменной форме сообщить о случае, когда Крапивка опознал в Ярцеве какого-то преступника. Баранова расценила ее отказ как беспринципность и обвинила в нежелании помочь должным образом отреагировать на происшедшее.
— Я хотела пойти к Борису Степановичу, а потом решила: лучше вам расскажу.
И в эту минуту позвонил главврач, попросил Ярцева зайти.
Едва он вошел в кабинет, как Борис Степанович поднялся с кресла, двинулся навстречу, радушным жестом пригласил профессора за круглый столик. Любезность главврача невольно насторожила Дмитрия Николаевича. Столь почтительный прием свершался только при визитах начальства.
Еще удивительней было то, что Борис Степанович сразу же заговорил о заслугах Ярцева. Со стороны могло показаться, что он произносит речь на юбилейном вечере.
Дмитрий Николаевич слушал и ждал, чем завершится этот хвалебный панегирик. Но главврач на жалел эпитетов, рисуя образ крупного клинициста и ученого.
— Я мог бы продолжить, как говорится, список ваших благодеяний, но… Поверьте, я тоже удивлен и встревожен, Дмитрий Николаевич. Да-да, искренне переживаю за вас. За вашу безупречную репутацию. — Главврач выдержал актерскую паузу. — Сложилось все как-то нелепо, обидно!
— О чем вы горюете? — как можно спокойней спросил Дмитрий Николаевич.
— Ну как же? Неужели не ясно?
— Пока нет.
— Честно говоря, мне так не хочется ворошить эту историю. Я о Крапивке.
— Он был слепым, теперь прозрел, — отчетливо сказал Дмитрий Николаевич.
— А вас — скомпрометировал! Оболгал, оклеветал! — Главврач по-птичьи, сбоку смотрел на Дмитрия Николаевича. — Вот уж действительно, чужая душа — потемки! Натворил и уехал. Черт знает какая нелепица! Везде слухи, сплетни, смешки! По всем палатам и кабинетам только и слышишь: Крапивка!.. Ярцев!.. Так, мол, и сяк!.. Что прикажете делать?
— Вам виднее.
— Но, Дмитрий Николаевич, не писать же нам повсюду опровержения!.. Я переживаю за вас. Я понимаю, как вам трудно! Скажу откровенно — я бы не смог перенести эти сплетни. При нашей работе, при необходимости сохранять душевный покой и нервы…
— Вас беспокоит мое самочувствие? Так я вас понял?
— Естественно! И вам решать… А я вас пойму и пойду навстречу!
— Навстречу чему, Борис Степанович?
— Любому вашему решению!
— Подать заявление? По собственному желанию? — спросил Дмитрий Николаевич.
— Вот уже и обиделись!
— Нет.
— А мне показалось — обиделись!
— В какой-то мере даже благодарен.
— Ну, слава богу. Я ведь по-человечески, по-дружески, Дмитрий Николаевич. Хоть по должности и обязан, но не желаю в этих слухах разбираться. Ну их к бесу! Надо сохранить вашу репутацию, вашу работоспособность. Это главное. Да и, в конце концов, свет клином не сошелся на нашей клинике. Пусть будет хуже для нее!
Дмитрий Николаевич улыбнулся.
— Был у человека гепард. Он без промаха брал любую дичь. Случилось, что гепард ослеп. И лишился человек легкой добычи. Тогда друг его посоветовал: привяжи ему на голову кошку и натрави на дичь. Кошка будет смотреть, а гепард ловить.
— Занятно, — тоже улыбнулся главврач. — Только к чему сия притча?
— Вы уж сами разберитесь с доктором Барановой, кто гепард, а кто кошка… Я не подам заявления об уходе.
Раздался приглушенный телефонный звонок.
— Слушаю… Да, да… Здравствуйте, Всеволод Савельевич, — почтительно произнес главврач. — Разумеется. Все немедленно передам. — Он положил трубку и, не сумев погасить удивления, застывшего в глазах, сообщил Ярцеву: — В Берлине вас будет встречать Вальтер Грюнвальд. Странно… Узнаю о вашей поездке от начальника управления.
— У вас свои заботы….
Неожиданный звонок озадачил главврача. Он еще не знал, как вести разговор дальше, растерянность мешала ему сосредоточиться, но он явно почувствовал, что допустил какой-то просчет, и теперь изо всех сил старался собраться с духом, чтобы смягчить неловкость своего положения.
— Надо же, в такое время… Когда нарушен ваш покой и нервы… Я понимаю, как вам будет трудно.
Дмитрий Николаевич хотел ответить ему, но сдержался и вышел из комнаты.
Главврач почему-то со злостью посмотрел на телефон.
«Кто мог знать, что все так обернется, — думал он. — Надо было молчать. И как это угораздило меня? А теперь один путь: собирать черепки. Склеивать. — И повторил вслух: — Склеивать».
Потом Дмитрий Николаевич поднялся на четвертый этаж и, узнав у дежурной сестры, где лежит летчик Белокуров, направился к нему. Вдруг вспомнилось то злополучное заседание, когда главврач хотел уволить Ручьеву.
«Не человек, а компьютер, — подумал Дмитрий Николаевич. — Всегда говорит только правильные слова. Невозможно представить, что он разволнуется, совершит какую-нибудь ошибку. Например, пожалеет человека. Грубую ошибку — пожалеет и поможет… Грубейшую — пожалеет и защитит…»
Летчик приподнял голову — правый глаз у него был забинтован.
— Извините, не узнаю.
— Мы с вами еще не знакомились. Моя фамилия — Ярцев.
— Профессор… Дмитрий Николаевич?!
— Лежите. А где же сосед Денис?
— В шахматы играет. У него порядок. Через неделю домой. Счастливый!
— А вы как? — Дмитрий Николаевич нажал кнопку, вызывая сестру.
— Раз вижу сына Никитку — прекрасно. Десятого последняя операция. Жена говорит, в рубашке родился.
Дмитрий Николаевич отошел к противоположной стене и, приложив к ней газету, попросил прочитать заголовки.
— «Мелодии друзей».
— А рядом?
— «Крылья на пьедестале».
— Хорошо. А над фотографией?
— «Встреча в порту».
В палату вошла Ручьева. Остановилась у двери, — вероятно, никак не ожидала увидеть Ярцева.
— Если вы не возражаете, я посмотрю больного, — сказал Дмитрий Николаевич.
— Конечно, конечно!
Ручьева торопливо подошла, стала снимать повязку.
Дмитрий Николаевич вынул из желтого замшевого футляра лупу и начал осматривать глаза.
Ручьева стояла рядом, положив руку на плечо летчика, словно оберегая от боли.
Прощупав висок, надбровную дугу, Дмитрий Николаевич спросил:
— Бывают острые вспышки покалывания?
— Уже нет, — на одном вздохе ответил Белокуров.
— Стало быть, после вмешательства нейрохирургов воспалительный процесс прекратился. Так, Ирина Евгеньевна?
— Да. Сейчас готовимся к последней чистке.
— Ну что ж, жена ваша права — вы в рубашке родились, — сказал он Белокурову. — А когда вновь взлетите, не делайте круг почета над больницей. Договорились? Ирина Евгеньевна у нас человек тихий и скромный…
В его кабинете было душно. Он открыл окно, впустил городской ветерок с запахом бензина и асфальта.
Зазвонил телефон.
Дмитрий Николаевич поднял трубку, не подозревая, что услышит голос Вадима Дорошина.
— Здравствуй, — сказал он. — Спасибо. Хорошо. Как твои дела?
Дорошин довольно сбивчиво заговорил, что множество раз названивал Дмитрию Николаевичу и на работу, и домой. Хотел написать, но не знал, где Дмитрий Николаевич отдыхает. Накопились всякие делишки, и есть неотложные. Вот, например, как быть с Мариной? Судя по всему, ее не примут в институт, не получила проходного балла. А у него есть возможность подключить одного товарища…
— Не стоит, — прервал его Дмитрий Николаевич. — Если Маринка не поступит, особенной трагедии нет. В следующий раз будет серьезней готовиться.
— Смотри, тебе видней, — ответил Дорошин, чувствуя, что разговор не клеится.
Прозвучали еще какие-то малозначительные фразы, и никто не сказал: «Надо бы повидаться»…
Закончив дела в больнице, Дмитрий Николаевич поехал в магазин «Подарки» купить сувениры для немецких коллег.
Домой он вернулся усталый, бухнулся в привычное свое кресло и только тогда почувствовал, каким напряженным был этот день.
Подошла Елена и, ни о чем не спрашивая, села напротив.
Они молча смотрели друг на друга.
Чутьем, какое бывает у любящих женщин, Елена поняла, что он сейчас переживает.
— Митя, вещи я приготовила, уложила в чемодан. Кажется, ничего не забыла.
Он поднялся и поцеловал ее в глаза.
— Знаешь, Митя, ты едешь в счастливый день.
— Да?
— Ты забыл?.. Завтра годовщина нашей свадьбы.
— Господи! Как же я… Прости, Леночка! Завтра мы отпразднуем! Соберем гостей! Нет, нет, все надо по-другому! Мы будем вдвоем. Пойдем в ресторан, сядем за тот же столик, где я просил твоей руки. Согласна?
