Книга: Прозрение. Спроси себя
Назад: ПРОЗРЕНИЕ
Дальше: ГЛАВА ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Утром третьего июля профессор Дмитрий Николаевич Ярцев, ведущий офтальмолог одной из московских клиник, как обычно, проводил обход больных.
Без пяти минут девять он вышел из кабинета и направился в ординаторскую.
Он открыл дверь, все сразу встали, поздоровались и ждали, когда Дмитрий Николаевич скажет привычное: «Начнем».
Но профессор сообщил:
— Сегодня у нас праздник.
Врачи недоуменно переглянулись. Никто еще не успел спросить о неведомом празднике, как в ординаторскую вошли старшая медсестра Лидия Петровна и санитарка Евдокия Ивановна.
Все называли ее тетя Дуня. Она редко бывала в этой комнате и не понимала, зачем ее сюда пригласили. «Неужели промашку допустила?» — подумала она, смущенно глядя на профессора.
— Сегодня у Евдокии Ивановны день рождения, — прервал неловкую паузу Дмитрий Николаевич. — Такой у нас праздник.
— А мне и в голову не пришло… Сама забыла… — упавшим голосом сказала Евдокия Ивановна.
Дмитрий Николаевич пододвинул ей стул:
— Праздник! И вы, пожалуйста, садитесь.
Евдокия Ивановна, присев на краешек мягкого стула, стянула с головы выцветший платочек и стала теребить его концы.
— Мне очень приятно, — сказал Дмитрий Николаевич, — поздравить нашу коллегу, милую тетю Дуню. Без таких людей жить трудно, просто нельзя. Мы вас любим… Давайте пожелаем Евдокии Ивановне крепкого здоровья, радости и счастья.
Все дружно захлопали.
— Одну минуточку. Еще не все. — Он вынул из кармана накрахмаленного халата синюю коробочку, извлек оттуда часики и надел их на худую руку Евдокии Ивановны, ясно приметив на сухой коже пятнышки гречки. — Пусть время долго отсчитывает дни вашей жизни. — Дмитрий Николаевич обнял санитарку, поцеловал ее.
Тут же подошла Лидия Петровна с букетом цветов.
Тетя Дуня взяла большой букет, промокнула глаза уголком платочка и встала.
— Спасибо вам… Будьте все здоровы… — И смущенно добавила: — Я пойду, Дмитрий Николаевич… В двадцать шестой надо ребятишек покормить…
Профессор приветливо кивнул и, когда она вышла, сказал привычное: «Начнем».
К обходу Дмитрий Николаевич относился с высокой мерой требовательности, которая позволяла ему следить за многоликими формами течения болезней, быть в курсе успехов и неудач исцеления людей…
С этого, считал профессор Ярцев, начинается искусство врачевания. Он был убежден: больной есть объект для созидательной работы врача.
Закончив обход палат левого крыла, Дмитрий Николаевич остановился в небольшом холле и обратился к коллегам:
— Меня настораживают жалобы Дроздова на неутихающие головные боли. Вторая неделя, если мне память не изменяет. Ведь так, Сергей Васильевич?
— Восьмой день, — уточнил сухощавый врач в прямоугольных очках.
— А диагноза нет, — перебил профессор. — Вы, наверное, стесняетесь пригласить консультанта? Разве это зазорно? Полагаю, опасаетесь подорвать свой авторитет… Но Дроздову, равно как и всем другим, хочется одного: чтобы ему помогли… Кто это сделает — Сергей Васильевич или Ираклий Леванович, — им, страждущим, глубоко безразлично. Поможем, вылечим — поблагодарят за чуткость, за мастерство. А если боль не пройдет — тут уж всю медицину будут шерстить… И поделом: врач не имеет права лукавить. Иначе мы уподобимся мольеровскому лекарю, который твердил: «Болезнь — это отсутствие здоровья».
К профессору подошла Лидия Петровна, напомнила:
— В двенадцать тридцать у вас операция. Шестаков из тридцать первой ждет. Вы обещали выписать его.
Дмитрий Николаевич взглянул на часы. Он не любил опаздывать сам, не любил, чтобы опаздывали другие.
— Обещал, обещал… — Он улыбнулся. — А вдруг?.. Ладно, сейчас решим.
— Я вам нужна?
— Неизменно и обязательно, — с веселым озорством ответил профессор. — Загляну и в тридцать вторую. Там я тоже обещал… Подготовьте больного к осмотру.
В тридцать вторую палату Лидия Петровна вошла, когда Федор Крапивка, сидя на кровати, нащупывал ногой больничные шлепанцы.
— Кто? — спросил он и, услышав голос медсестры, лег обратно на скрипучую койку.
Лидия Петровна поставила на столик все необходимое для перевязки.
— Опять лечиться будем, — раздраженно сказал Крапивка, предполагая, что сейчас снимут повязку с его глаз и начнется очередная процедура.
Но вместо этого он услышал:
— Сегодня, Федор Назарович, решающий день. Если все будет благополучно, Дмитрий Николаевич разрешит выписать вас.
— А где он? Его нет?
— В соседней палате задержался.
Сняв повязку, Лидия Петровна промыла Крапивке глаза и отметила про себя успешный исход операции.
На соседней тумбочке лежал кем-то оставленный календарик. Апрель и май были зачеркнуты — следы терпения и надежды. Сбылись ли они?
Лидия Петровна подала Крапивке лупу и календарик. Он без охоты глянул на него.
— Хорошо видите?
Крапивка кивнул.
— Прочтите.
— Союзпечать… 1965 год… — И добавил: — Здесь два месяца вычеркнуты.
— Читайте нижнюю строчку.
— Цена две копейки.
Вошел Дмитрий Николаевич. В его глазах еще лучилась радость, губы улыбались.
— Здравствуйте.
Крапивка ответил не сразу, долго смотрел в окно, потом, словно задохнулся, ответил тяжко:
— Здравствуйте…
— Одного сейчас выписал в лучшем виде. Честно говоря, не очень верил в успех… Тяжелый случай. Ну, здесь как дела?
— Все нормально. Отделяемого не было, — доложила Лидия Петровна.
Дмитрий Николаевич заметил странный взгляд Крапивки и уловил легкое дрожание рук.
— Ну, ну, не волнуйтесь.
Крапивка сел на стул, откинул голову.
Дмитрий Николаевич склонился и, нажав пальцем на его веко, спросил:
— Больно?
— Нет.
— Откройте глаза. Закройте. Еще раз откройте. — Он снова надавил на веко. — Больно?
— Нет.
— Что-то вы хмурый сегодня, Федор Назарович. Радоваться надо. Все хорошо.
Крапивка встал, глубоко вздохнул и молча направился к двери. Вдруг остановился. Потом, как бы преодолев оцепенение, нерешительно повернулся и шаркающими шагами, которыми привык ходить за годы слепоты, подошел к профессору.
— Что с вами? — спросил Дмитрий Николаевич.
— Домой отпускаете? — произнес Крапивка.
— Да, домой. Мы сделали все, что могли…
Крапивка молчал. И только взгляд выдавал его смятение.
Дмитрий Николаевич подумал, что Крапивка остро переживает свое одиночество и сейчас его охватил страх перед началом новой жизни.
— Нельзя падать духом… Вам помогут, Федор Назарович, вы ветеран войны. Не оставят без внимания. И мы письмо напишем. Будем просить…
— Спасибо… Спасибо… — перебил Крапивка. — Я, конечно, благодарю за все. А вот смотрю на вас… Очень вы лицом похожи на одного человека. Ну, просто вылитый он… Вот напасть какая…
— С прозревшими это бывает, — улыбнулся Дмитрий Николаевич. — Один во мне родного брата признал. Помните, Лидия Петровна?
— Помню. Потом сам смеялся.
— Но я-то не ошибаюсь. Я того Проклова и слепой видел. На всю жизнь запомнил. И теперь на вас смотрю, даже страшно. Вылитый Иван Проклов.
Дмитрий Николаевич замер. Было почти физическое ощущение удара. На какой-то миг все окружающее как бы погасло, провалилось во тьму. Откуда-то издалека донесся голос Лидии Петровны:
— Кто же этот Иван Проклов?
— Бандит… Отца и мать моих убил…
— Что вы плетете, стыдно слушать! — возмутилась Лидия Петровна.
— Вылитый Проклов, — зло произнес Крапивка. — А вот фамилия почему-то другая…

 

Кабинет Дмитрия Николаевича глядел большими зеркальными окнами на тихий скверик с фонтанчиком.
И всякий раз, ощутив усталость, Дмитрий Николаевич подходил к широкому подоконнику и, облокотившись, разглядывал скверик, где молоденькие мамы выстраивали вокруг фонтана детские коляски.
Дмитрий Николаевич мысленно усаживал среди них Марину, а в коляске — будущую свою гордость — внука. При этом он суеверно трижды постукивал по дереву, чтобы мечта сбылась.
Сейчас же, почти выбежав из палаты, Дмитрий Николаевич бесцельно и долго плутал по длинным коридорам больницы, прежде чем пришел в просвеченный солнцем кабинет. Вопреки давней привычке он не раскрыл окно, а наглухо зашторил его.
Комната погрузилась в серую темноту; померкло круглое зеркало, висевшее над умывальником, но Дмитрий Николаевич все-таки заметил горячечный блеск своих запавших глаз, окаймленных синеватыми полукружьями.
Он сидел, прижавшись к спинке кресла, разглядывая одинокий блик, дрожавший на стене.
«Откуда он? Почему это пятно света тоже кажется страшным? — подумал Дмитрий Николаевич. — Неужели тем, что похоже на крест?..»
Всем своим существом он сознавал, что случилось непоправимое. Время, отсчитав долгий срок, отбросило его в прошлое. И сделало это глазами слепца Крапивки, которому он вернул зрение.
Все, что давным-давно затерялось в тайниках давних лет и, казалось, навсегда исключало воскрешение Ивана Проклова, обернулось катастрофой для Дмитрия Ярцева.
«Что делать?.. Что делать?» — с тупой навязчивостью твердил Дмитрий Николаевич. Голос отчаяния безответно пропадал в душной темноте кабинета, на белой двери которого висела табличка:
«Доктор медицинских наук профессор Д. Н. Ярцев».
Сколько суждено ей висеть?
Ректор института любил повторять студентам — будущим хирургам: «Мы часто говорим: человек — кузнец своего счастья. Не забывайте: он же и кузнец своего несчастья. Сотворите свою судьбу».
Спустя много лет они встретились на симпозиуме медицинских работников, и ректор не скрывал радости, говоря об успехах застенчивого студента Мити Ярцева, которым теперь по праву гордится институт.
Что бы он сказал теперь?
Судьба дала Дмитрию Николаевичу большую отсрочку. И только сейчас, там, в тридцать второй палате на четвертом этаже, эта отсрочка была аннулирована. А ведь он верил, что она дана ему навсегда.
Дмитрий Николаевич вдруг вспомнил, что сегодня предстоит операция. «А если я не смогу? Даже пальцы не гнутся. Почему я должен? Нет профессора Ярцева. Слышите, нет…» Дмитрий Николаевич вновь увидел палату, а в ней Крапивку, услышал его слова: «Иван Проклов… Бандит… Отца и мать моих убил». «А при чем здесь Проклов? Ждут профессора Ярцева… Люди доверяют ему свои жизни. Ему… Значит, он есть. Есть. Просто я сейчас не могу, немеют руки. Не видят глаза. Слышите! Кому позвонить? Кому объяснить?» Дмитрий Николаевич рванул узел галстука…
Вдруг возникло туманное, хмурое фронтовое утро, когда мимо медсанбатовской палатки провели дезертира с кошачьими глазами, в расстегнутой гимнастерке без ремня и погон и рядом, в прилеске, расстреляли. За минуту до смерти дезертир хрипло, истошно заголосил: «Мама!..»
В кабинете зазвонил телефон. Дмитрий Николаевич не поднял трубки.
Снова резанул телефонный звонок.
— Слушаю.
— Мы вас ждем, Дмитрий Николаевич, — сказала Лидия Петровна.
Дмитрий Николаевич молчал. Потом медленно опустил трубку.
Он опять заметил световой блик, раздраженно отвернулся от навязчивого креста.
Наконец он встал, резким движением раздернул штору, нагнулся к умывальнику, ополоснул лицо холодной водой. А подняв голову, увидел в зеркале побелевшие виски.
«Так кто же ты? Проклов? Нет, черт возьми! Ты Дмитрий Ярцев. Спроси людей: кто их оперировал? Они скажут: «Ярцев!» Разве так просто зачеркнуть всю жизнь?.. Не Проклов, а Дмитрий Ярцев был землекопом в Челябинске. Это он учился на рабфаке. Это Митя Ярцев падал в обморок в анатомичке. Ярцев делал первую полостную операцию, а потом сотни, тысячи других операций. Это Дмитрий Ярцев пошел на фронт и одолел все военные дороги… Ему уже пятьдесят три года… Много это или мало? Не знаю. Это не арифметика… Ну какой же я Проклов? О чем я?! О чем?!»
Назад: ПРОЗРЕНИЕ
Дальше: ГЛАВА ВТОРАЯ