Книга: Партизанский фронт
Назад: ПЕРВЫЕ УСПЕХИ И БЕДЫ
Дальше: БОЕВЫЕ ДРУЗЬЯ ВСТРЕЧАЮТСЯ ВНОВЬ

ФРОНТ БЕЗ ЛИНИИ ФРОНТА

Все сильнее пригревало весеннее солнце. Ожил вековой бор на Кормше. Почти к самому лагерю подступили весело искрящиеся на солнце весенние воды. Холодная зима, полная тревог и лишений, осталась позади.
К весне отряд значительно вырос. Теперь против оккупантов ежедневно выступали многочисленные боевые группы не из одной роты, как это было, например, перед Новым годом, а уже из трех рот, насчитывавших около пятисот бойцов. На вооружении у нас уже были десятки трофейных ручных пулеметов, несколько наших станковых пулеметов «максим» и даже отечественные минометы.
В горниле партизанской войны выковалось и закалилось немало отважных командиров-вожаков. Первую роту водил в бой Иван Михайлович Демин, а вторую — бывший участник рейда 2-го гвардейского кавкорпуса генерала Доватора по тылам врага гвардии старший лейтенант Григорий Анисимович Щемелев. Бойцов третьей роты возглавлял бесстрашный лейтенант Иван Фоминков. Это он, узнав, что из Судабовки в лес возле Острова за дровами выехал немецкий конный обоз, недолго раздумывая, бросился туда с небольшой группой партизан. Дерзкий налет увенчался полным успехом: был уничтожен вражеский взвод, взято четыре пулемета, двадцать винтовок и весь конный обоз.
К числу лучших лесных гвардейцев мы по праву относили также белокурого весельчака и храбреца политрука Ивана Прочакова, степенного лейтенанта Олега Довноровича, капитана Казиева Лятифа Алиш-оглы, политрука Георгия Массолова, лейтенантов Ромашко, Шимановича и многих других партизанских командиров.
Наша большая партизанская семья жила суровой боевой жизнью, наносила по врагу беспрестанные удары. На непокорившейся белорусской земле не было такого места, где проклятые народом оккупанты чувствовали бы себя спокойно. Армия народных мстителей ежедневно пополнялась, расширялись ее владения. Противник все сильнее ощущал результаты партизанских ударов. Так, еще осенью 1942 года он был вынужден отказаться от ночных автоперебросок по магистрали Минск — Москва. Враг фактически лишился возможности использовать наземные линии связи вдоль Минского шоссе. Даже круглосуточная работа аварийных команд не обеспечивала полного восстановления того, что партизаны успевали вывести из строя за ночь. Фашистам не помогали ни патрули на бронемашинах, ни танки, ни многочисленные минные и проволочные заграждения.
Руководители гитлеровского рейха и командование вермахта, уверовав в бредовую теорию о России — «колоссе на глиняных ногах», при разработке плана нападения на Советский Союз не предполагали возможности возникновения активного подполья на оккупированной советской территории.
Западногерманский историк Эрих Хессе в книге «Советско-русская партизанская война 1941—1944 гг. в отражении немецких военных инструкций и приказов» отмечает, что перед войной и в первые дни войны главари германского государства рассматривали партизанское движение лишь как «назойливое зло», уничтожить которое можно будет сразу же после разгрома Советской Армии.
Однако жизнь сказала свое решающее слово. Уже в июле 1941 года штабы групп армий «Центр» и «Север» доносили в Берлин о возникших в результате действий партизан трудностях снабжения и обеспечения войск.
Столь активное выступление патриотов с оружием в руках вынудило оккупантов пересмотреть свой взгляд на партизанское движение. 23 июля 1941 года в срочном порядке командование вермахта издало директиву по борьбе с партизанами, за ней последовали директивы от 16 сентября и 25 октября. В директивах предусматривались драконовские меры по отношению к борющимся советским патриотам…
Все это оказалось неэффективным. Партизанское движение с каждым днем росло и набирало силу. Гитлер в своем приказе № 46 от 18 августа 1942 года бил тревогу:
«…Действия партизанских отрядов на Востоке за последние несколько месяцев стали крайне опасными и ныне представляют серьезную угрозу нашим коммуникациям, идущим к фронту».
Он потребовал для ликвидации партизанского движения использовать фронтовые части.
Буржуазные историки нередко пытаются доказать, будто вермахт не принимал участия в карательных акциях на оккупированной территории. Факты говорят о другом. А именно: если до появления приказа № 46 в «наведении порядка» в тылу немецких войск участвовало 10 охранных дивизий, 27 полицейских полков и 144 полицейских батальона, то осенью 1942 года к этим силам были приданы 15 полевых дивизий. К весне 1943 года количество участвовавших в борьбе с партизанами дивизий вермахта увеличилось до 25. Вместе с ними действовали части СС и СД, а также вспомогательные войска.
В соответствии с приказом Гитлера № 46 с августа 1942 года предпринимаемые вооруженные акции против партизан на временно оккупированной советской территории рассматривались командованием вермахта как «выполнение задачи, равной другим фронтовым задачам».
На одном из совещаний высшего командования вермахта Гитлер озлобленно сетовал, что наряду с другими сильными средствами ведения войны большевики создали и новый грозный вид оружия, именуемый «партизан». Не случайно вермахту предписывалось подобно тому, как он вел борьбу против советских «катюш» на фронте, «всеми средствами» бороться против партизан в тылу. При всех штабах вермахта были учреждены специальные должности офицеров, на которых возлагалась ответственность за борьбу против партизан. В их распоряжение передавались отличившиеся в боях части вермахта, а также зондеркоманды, укомплектованные уголовными элементами и преступниками.
Западногерманский историк Хессе свидетельствует о том, что немецкому командованию, несмотря на многочисленные попытки, в 1942 году не удалось разработать действенный способ подавления партизанского движения.
«Почти все концентрированные операции немецких войск против партизан, — пишет он, — оказывались ударом в пустоту».
В декабре 1942 года гитлеровцы издали новую директиву, в которой предписывалось вести борьбу против партизан «всеми жесточайшими методами». В ней указывалось, что ни один немец не может быть привлечен к дисциплинарной ответственности или к суду военного трибунала за свое поведение в ходе борьбы против партизан и их пособников. К последним они относили младенцев и престарелых. Оккупационным властям предписывалось создавать «оборонные деревни». Такие деревни появились и в районе наших действий — Ляховка, Сорское, Белое болото. И это оккупантам не помогло. Враг по-прежнему терпел неудачи, хотя и менял тактику борьбы.
В конце марта во многих соседних с нами немецких гарнизонах сосредоточивались крупные боевые части с орудиями и танками. Это говорило о том, что над отрядом нависают грозовые тучи. Да это и было понятно. Наша боевая активность резко возросла, и теперь немцам было крайне необходимо поскорее разделаться с нами. Притом весной это сделать было легче, чем морозной и снежной зимой. Они хотели любой ценой расчистить себе дорогу для создания запасного укрепленного района на Березине и Гайне.
Кроме решения этой стратегической задачи, оккупанты стремились выполнить строгое указание Геринга и приказ командующего полицией безопасности и СД от 19 марта 1943 года о захвате дармовой рабочей силы для вывоза в Германию. Войскам и полицейским карателям предписывалось вместе с тем при захватах деревень «не оставлять ни скота, ни продовольствия». Далее предлагалось «не обращать внимания на то, что сельскохозяйственное производство на оккупированной территории захиреет».
Нам не пришлось в ту весну читать приведенные выше указания главарей фашистского рейха, но мы видели исполнение их на деле. Вермахт, полиция безопасности, СД и чиновники никогда не ограничивали себя в жестокости по отношению к советским людям. Свидетельство этому — преднамеренный разбой и грабежи на Минщине и в Борисовско-Бегомльской зоне весной и летом 1943 года.
Кроме вооруженной силы, оккупанты активно использовали против борющегося советского народа свою агентуру и провокаторов. Сражения на невидимом фронте происходили днем и ночью и почти всегда приобретали весьма острые формы. О таких схватках с врагом многое еще скажут мемуаристы.
Контрразведке отряда приходилось иметь дело с вражескими лазутчиками, диверсантами, террористами и целыми лжепартизанскими бандами, созданными абвером, гестапо или СД.
Гестапо и абвер упорно и настойчиво протягивали свои невидимые щупальца и к нашему партизанскому отряду. В прилегающих лесах начали все чаще бродить подозрительные «любители» весенней природы, в ближайших деревнях стали появляться часовые мастера с явной военной выправкой, блуждали торговки и сомнительные военнопленные.
В это тревожное время из подпольного обкома партии на основании данных, полученных от советской разведки, проникшей в Ново-Борисовскую диверсионно-разведывательную школу абвера, нам сообщили точные приметы одного из гитлеровских лазутчиков, посланного в наш отряд.
И действительно, чуть ли не на следующий день к нам пожаловал под видом советского военнопленного новоиспеченный диверсант. Приметы совпали. Раньше он был полицаем. Зная все это, нам было нетрудно уличить фашистского наемника.
На допросе под неопровержимыми уликами он сразу же «раскололся», перепугался и взмолил о пощаде. Показания полицая были довольно скудными. То, что он знал о диверсионно-разведывательной школе в Ново-Борисове, было известно и нам. Заинтересовало нас другое. Он утверждал, что в разное время под видом бежавших военнопленных и с другими «легендами» абверовцы заслали в отряд несколько диверсантов. Это заставило нас крепко задуматься, тем более что этот сигнал был не первый.
— Знаешь ли хоть одного из засланных к нам мерзавцев? — строго спросил лазутчика Чуянов.
— Одного во время обучения я знал в лицо, но мне неизвестно, куда он направлен — к вам или в другой отряд.
— Что еще знаешь — все выкладывай! От этого зависит твоя судьба.
— Возможно, это не относится к делу, но расскажу. В борисовской тюрьме нам показывали действие на людей мышьяка, засыпанного в пищу, — раздался неуверенный ответ.
Я на миг задумался, вспомнив совеем недавно повторную попытку одного из пойманных лазутчиков засыпать мышьяк в наш котел. Это и был человек, которого прислали с инструкциями для Ирмы.
— Вот откуда ниточка тянется! — шепнул мне Чуянов, продолжая допрос. — Расскажите об этом подробно. На ком проводились испытания?
— Точно не знаю, но люди в камере были страшно худыми. Одеты были в гимнастерки. Было еще два подростка по 14—15 лет. Бедняги ребята будто чуяли беду и наотрез отказывались есть отравленную похлебку. После сильных побоев они, горько плача, все же проглотили похлебку… и мучились дольше всех.
— Вот гады! — не выдержав, крикнул Чуянов. — За это четвертовать надо! Назовите фамилии убийц!
— К сожалению, не знаю, — побледнев, проронил полицай. — Меня сразу провели в отдельную кабину с окошечком и закрыли. Рядом стояло еще несколько таких же кабин. Потом всех по одному отвели обратно. Из тюремного начальства я тоже никого не знаю…
— Говорите правду!
— Клянусь, что говорю чистую правду! Поверьте, сказал все, что знал. А еще прошу, — тут он грохнулся на колени и зарыдал, — не расстреливайте и не вешайте меня… Я еще ни одного человека не предал и не убил… Я… я… искуплю вину. Готов на все!
— Наказание тебе присудит народный суд, — ответил я ему. — Но заранее скажу, что мера наказания зависит и от тебя. Если твои руки не обагрены кровью советских людей и ты навсегда хочешь порвать с врагами Родины и поможешь нам выявить других диверсантов, то суд, может, и позволит тебе искупить вину…
Вскоре мы получили подтверждение, что он был довольно безвредным полицаем и не успел причинить большого вреда. Дело его было специально рассмотрено нами. Сначала было решено негласно показать лазутчику трех человек, поведение которых у многих из партизан вызывало те или иные подозрения. Один был трусом, а другой — пьяницей, корчившим из себя дурачка. Третий в корне отличался от них — это был довольно храбрый, ловкий и дисциплинированный боец. Но он был, пожалуй, слишком общительным, а главное, любил заглядывать куда не надо: часто вертелся возле штаба отряда и особенно у землянки радистов. Все три типа в разное время прибыли зимой в отряд из района Борисова.
Под разными предлогами их провели возле окна штабной землянки, в которой находился Чуянов и подследственный.
— Не тот! Не знаю и этого, — отрицательно качал головой полицай, когда мимо прошли первый и второй подозреваемые.
Он без колебаний сразу же опознал третьего:
— Он, клянусь матерью, это он! Проверьте, у него на правой щеке черная бородавка.
— Он знает вас в лицо?
— Знает, вместе учились в гестаповской школе. Помнится, назывался Мешковым.
— Но это не Мешков.
— Я знаю его как Мешкова. Он исчез вскоре после того, как немцы устроили инсценировку сдачи партизан в плен, снятую на кинопленку. Вывезли человек 100 истощенных и грязных пленных к разгромленной и сожженной партизанами автоколонне под Белыми Лужами. Дали обреченным неисправные и без затворов старые винтовки и начали снимать. Смотрите, мол, какие доходяги партизаны и как они под силой германского оружия сдаются в плен! Немцы строчили из автоматов и пулеметов… Одни пленные падали, другие бросали оружие и подымали руки. Обратно привели меньше половины вывезенных. В тот же вечер, говорят, из лагеря бежала группа пленных. Я ничего определенного сказать не могу, но не исключено, что среди них был и он.
«Мошков» тотчас же был арестован. Он пытался отпираться, божился, клялся, что он честный советский человек и ненавидит фашистов:
— Мой арест — какое-то недоразумение! Я готов выполнить любое задание и доказать преданность!
— Хватит, Мешков! — не выдержал Чуянов.
Подлец растерялся, задрожал, но сейчас же спохватился:
— Я Мошков, а не Мешков. Говорю же, что здесь явная ошибка. Меня принимают за кого-то другого… Вот смотрите — у меня сохранилась даже красноармейская книжка.
Когда в землянку для очной ставки ввели его бывшего однокашника-полицейского, Мешков остолбенел. Приведенный подтвердил свои показания. Однако Мешков быстро овладел собой. Даже понимая, что дальнейшие увертки ни к чему, он все же настойчиво ставил под сомнение показания полицая:
— Он враг и предатель, а вы ему верите! Это же гестаповский диверсант и провокатор, понимаете?! Я его совершенно не знаю, он спутал меня с кем-то…
После некоторой паузы полицай, внимательно разглядывая Мешкова, уверенно заявил:
— Это он! Видите черную бородавку? Пусть не юлит!
— Шкура! Сволочь! — презрительно процедил разоблаченный лазутчик. Тут произошло нечто неожиданное. Он как-то сжался, будто кошка перед прыжком, и через мгновение бросился на полицая, мертвой хваткой вцепившись в его глотку. Однако сильный удар помощника Чуянова быстро осадил злобного предателя. Придя в себя, он тут же раскис и в истерике начал биться головой о стенку землянки, вопя: — Я ненавижу вас, большевики! Ваши карты биты, а дни сочтены, запомните это! Стреляйте! Режьте! Но от меня ничего не узнаете. Жаль, что мне не удалось свести счеты с вами — чекистами. Хайль! — истошно взвыл диверсант и, упав на пол, забился в истерическом припадке.
Когда его, окатив водой, поставили на ноги, Чуянов сказал:
— Идиот! Если бы ты не был ослеплен ненавистью, то смотрел бы на все по-иному. Но теперь поздно!
Глядя на хищный оскал его лица, я почему-то вспомнил о предательском донесении, посланном из лагеря в гестапо после ухода наших девушек-связисток и подписанном «Лесной волк». «Надо проверить — не он ли?» — быстро мелькнула у меня мысль. И я как можно спокойнее сказал Чуянову:
— Ну вот и «Лесной волк» финишировал…
Удар был настолько неожиданным и точным, что диверсанта всего передернуло. Поняв, что пощады ему не будет, он в исступлении выкрикнул:
— Ненавижу вас! Убивайте! Но знайте, за «Лесного волка» вам еще припомнят гестаповские драконы…
Больше ничего мы от него не добились. А на истерические вопли о драконах, откровенно говоря, не обратили внимания. А зря!
…Поздно ночью решалась участь раскаявшегося лазутчика-полицая. В штабе разгорелся спор. Одни требовали расстрелять.
— Они, подлюги, мышьяк засыпают в наш котел, отравляют, жгут и вешают советских людей, а мы с ними возимся. К стенке предателя, и дело с концом! — гневно шумел Кисляков.
Другие считали возможным и полезным предоставить полицаю возможность искупить вину. После долгих дебатов решили использовать его для разведки против немцев. Он был назван «Фигаро» и после соответствующей подготовки получил от Чуянова контрспецзадание. Мы не просчитались. Благодаря правдоподобной «легенде» о причинах его возвращения ему удалось обмануть гестаповцев и остаться у них на службе. От него поступил, как увидим ниже, ряд важных сведений…

 

Нам стало известно, что противник решил провести против нашего отряда карательную операцию довольно крупного масштаба. Проанализировав поступающие данные, в том числе и донесение «Фигаро», мы убедились, что блокаду гитлеровцы начнут в самые ближайшие дни. Не было никаких сомнений в том, что при любых вариантах осуществления блокады немецкое командование обязательно постарается расположить часть своих сил по узкоколейке. Об этом, в частности, свидетельствовало то, что в конце зимы оккупанты срочно восстановили до рубежа реки Гайны полотно и мосты на узкоколейке, которые мы довольно основательно разрушили еще осенью.
По нашему предположению, командование карательной экспедиции, основываясь на устаревших данных об отряде, наметило следующий план. Немцы были уверены, что отряд, находящийся в лесном массиве в районе Гребенчука, во всех случаях будет переходить к жесткой обороне основной базы. Это «наше твердое намерение» в целях дезинформации мы постоянно «доводили» до эсэсовцев через своих связных, а последний раз — через «Фигаро». Исходя из этого, они решили, захватив рубеж узкоколейки, блокировать отряд, а затем уничтожить его методическим наступлением. По их расчетам, отступать на юг мы не могли, так как там тянулся обширный почти открытый участок, а за ним проходили оживленная автомагистраль и круглосуточно охраняемая железная дорога Минск — Москва.
На западе непреодолимым барьером для партизан фашисты считали широко разлившуюся Гайну и Гайнское болото. Основной удар они замышляли нанести крупными силами мотопехоты и танков с востока. Штаб карателей полагал, что стоит только оседлать узкоколейку, разделив тем самым лесной массив на две части, как наши коммуникации на севере окажутся перерезанными. Этим оккупанты надеялись захлопнуть западню и зажать партизан в мешке. Расправиться с нами на суше гитлеровцы намеревались пехотой и танками, а тех, кто сумеет прорваться к реке и болоту, расстрелять с самолетов. Уничтожив отряд, гитлеровцы получали бы беспрепятственный доступ в Логойский и Плещеницкий районы, богатые строительными материалами (лесом и камнем), необходимыми для возведения по западному берегу Березины тыловой оборонительной укрепленной полосы.
Оценив складывающуюся обстановку, мы с командиром и начальником штаба решили сманеврировать отрядом и тем самым спутать планы карателей. До рассвета отряд бесшумно покинул обжитый Гребенчук и переправился на левую сторону Гайны. Первая рота расположилась в бывшей школе на Антопольской высоте, вторая находилась в глубине соснового бора близ деревни Ляды. Третья ушла на север — в район деревни Швабовки. Штаб, часть разведки и хозяйственный взвод остановились в деревнях Заречье и Сутоки.
Расчеты врага оказались бы верными, если бы отряд пассивно оставался в старом районе. Не зная наших истинных планов, враг готовился окружить лесной массив, где оставались лишь пустые землянки да набитые соломой и сухими листьями чучела в немецкой форме. На наиболее вероятных направлениях появления карателей наши саперы установили и замаскировали значительное количество противопехотных мин нажимного действия. При входе в лагерь и на всей его территории вокруг землянок повесили дощечки с надписями: «Берегись! Заминировано!», а кое-где и в самом деле поставили мины.
Скрытно и быстро выведя отряд из подготавливаемой ему западни, командование и штаб решили неожиданным и смелым ударом разгромить первую группу карателей, которую они, несомненно, должны выслать по узкоколейке. От исхода этой операции зависело многое. Нам хотелось показать им, что блокировать нас не так-то просто.
Наш прогноз оправдался. Разведка установила, что на станции Жодино уже был оборудован специальный состав для перевозки немецкого подразделения, чтобы оседлать узкоколейку. В состав входили платформы, оборудованные как подвижные укрепленные огневые точки. Их фашисты вымостили железнодорожными шпалами, по краям уложили мешки с песком, а между ними соорудили бойницы и пулеметные гнезда. Пока только не было известно, когда и сколько карателей будет выслано на этих платформах в первую вылазку и как они будут вооружены.
Эти данные были получены поздней ночью. Из Жодино в штаб прибыл наш связной — лейтенант Ромашко. Он доложил, что утром из Жодино немцы выдвинут по узкоколейке около роты — до 100 человек, вооруженных пулеметами, автоматами, винтовками и гранатами.
В засаду было решено выдвинуть нашу первую роту. Все было взвешено и продумано до мелочей. Перед рассветом рота под руководством мужественного и хладнокровного Демина и комиссара Лихтера, погрузив на подводы партизанскую «артиллерию» — 10 тяжелых снарядов, — отправилась к узкоколейке. Третья рота под командованием лейтенанта Фоминкова с целью отвлечения части сил противника выступила на ответвление от автомагистрали шоссе Москва — Вильнюс.
Над деревьями низко неслись сплошные облака. Моросил густой мелкий дождь, часто переходящий в снег. В общем, для партизанской вылазки погода была в самый раз. Походную колонну замыкали медсестра Валя Бондарева и политрук Прочаков.
Рота благополучно прошла Кормшский лес, пересекла поляну и добралась до места засады. Подрывники быстро установили на узкоколейке снаряды, протянув от них подрывные шнуры. За это время остальные замаскировались вдоль насыпи в обледеневшем кустарнике и изготовились к бою. Начинало светать.
Ждать под дождем на холодной расквашенной земле было, конечно, не очень-то приятно. Но вот до партизан донеслось сначала тихое гуденье рельсов, потом из-за макушек деревьев показался черный дым. А вскоре все увидели пыхтевший паровоз. Состав плелся так медленно, что казалось, будто он крадется по рельсам. Перед небольшим деревянным мостом, примерно в двухстах метрах от засады, он остановился. На землю важно сошли два офицера, солдаты с пулеметом и тремя овчарками. На платформах, за мешками с песком, настороженно зашевелились рогатые каски карателей. Из бойниц грозно смотрели стволы пулеметов и винтовок. Сошедшие гитлеровцы нерешительно огляделись по сторонам и трусливо зашагали к небольшому, недавно восстановленному деревянному мосту. Тщательно осмотрев его, они поспешно вернулись и вскарабкались в тамбур паровоза. Вслед за ними впрыгнули и собаки. Тотчас до партизан донеслась команда:
— Форвертс!
Паровоз вздрогнул и не спеша потащился. Демин, руководивший операцией, весь напрягся и решительным жестом подал сигнал подрывникам. Через несколько секунд безотказно сработала наша «артиллерия»: почти одновременно под небольшим составом взорвались все десять снарядов, заложенных в полотно узкоколейки. Взрывы произошли с перекатом, что еще больше увеличило эффект. Для фашистов, успокоенных только что произведенным осмотром моста, это показалось потрясающе внезапным. На землю то тут, то там шлепались в грязь куски шпал, рельсов, мешки с песком, исковерканное оружие, убитые и раненые немцы. Едва стихли взрывы, как раздался дружный и мощный партизанский залп. Со стороны разбросанных, покореженных платформ неслись крики и брань. Но вскоре начали раздаваться и ответные беспорядочные очереди из пулеметов и автоматов. Над головами партизан засвистели пули, с треском разрывавшиеся в ветвях кустарника. Немцы вели огонь разрывными пулями. Уцелевшие фашисты залегли на некоторых платформах и противоположной стороне узкоколейки. Постепенно их огонь становился сильнее и организованнее. Попав в засаду и чуя смертельную опасность, немцы упорно отстреливались. Партизанская рота, хотя и нанесла врагу взрывом большие потери, все же оказалась прижатой к земле из-за выгодного расположения на высоте противника.
— Фойер! — с надрывом раздалась команда на узкоколейке, и спустя секунду последовал приказ: — Форвертс!
Через насыпь поползла плотная вражеская цепь. Гитлеровцы дали дружный залп в сторону партизан и с диким криком ринулись в лобовую атаку.
Вскрикнул за кустом один партизан, у березы застонал другой… Перед атакующими взметнулся с земли Василий Лаврухин, дал длинную автоматную очередь по гитлеровцам и, прошитый пулями в грудь, упал на землю. Падали и каратели. Но, не обращая внимания на потери, гитлеровцы наседали. Вот они почти рядом, менее двух десятков метров…
Зашевелилась в тревоге засада. Казалось, не выдержат больше нервы накала боя… и вдруг с левого фланга по цепи противника полоснула свинцом длинная пулеметная очередь, за ней вторая, третья. Это пулеметчик Николай Матвеевич Кудревич, бывший подпольщик из деревни Тадулино, строчил из очередного диска, только что перезаряженного вторым номером Владимиром Кононовым под пулями врага. Цепь поредела и споткнулась. С воплями гитлеровцы ринулись обратно на насыпь. Николай Матвеевич вскочил с земли и, стоя во весь рост, строчил им вдогонку короткими очередями, сопровождая их крепкими словами. Когда уцелевшие гитлеровцы перевалили через узкоколейку и готовы были открыть ответный огонь, Кудревич снова плотно прижался к земле для перезарядки дисков пулемета.
Дуэль не на жизнь, а на смерть длилась около часа. Оставшихся в живых оккупантов партизаны прочно приковали к земле. Постепенно их огонь стал стихать. Каратели, не имея возможности отойти под нашим огнем, понимали, что они могут спастись, только лишь оттягивая время, необходимое для подкрепления. Они начали окапываться, получше прятаться за насыпью и уцелевшими платформами, а также экономить патроны, ведя прицельный огонь. Время работало против партизан. Поэтому Иван Михайлович Демин решил, что с гитлеровцами надо покончить быстро и решительно. Для этого требовалось незаметно сманеврировать частью сил, нанести неожиданный и смертельный удар в самое уязвимое место — с фланга и тыла. Эту чрезвычайно трудную задачу он возложил на группу партизан, которую приказал возглавить политруку Прочакову.
Как только бойцы этой группы начали отползать по-пластунски через кусты в сторону, рота усилила огонь по немцам, втянув их в огневую перестрелку. Ведя бой, все напряженно следили, как Прочаков со своими бойцами незаметно подобрался к узкоколейке далеко в стороне, в зоне, где им уже не угрожал огонь фашистов. Еще миг, и партизаны, увлекаемые отважным политруком, быстрым броском переметнулись через насыпь и скрылись в низком кустарнике. Гитлеровские командиры видели это, но, прижатые к земле нашим огнем, были бессильны парировать удар. Неотвратимый натиск группы Прочакова решил исход боя. Каратели, зажатые с двух сторон в огневые клещи, понесли большие потери, дрогнули и заметались. Замолчали их последние пулеметы. Яростно огрызались лишь отдельные автоматчики. По сигналу Ивана Михайловича рота решительно ринулась вперед, забросала немцев гранатами и завершила разгром. И только теперь партизаны увидели результаты боя. В кювете, отдуваясь последними струями пара, лежал разбитый паровоз. Исковерканные платформы, вывернутые шпалы и мешки с песком загромождали насыпь узкоколейки. По обе стороны валялись пулеметы, автоматы, винтовки, убитые фашисты, и, уткнувшись носом в землю, валялись две оскалившиеся ищейки. Из всего карательного отряда спаслась бегством лишь одна собака-ищейка.
Партизаны, не теряя времени, начали сбор немецкого оружия и боеприпасов. Раскрасневшийся Иван Прочаков спешил к подводе с первым трофеем — бельгийским пулеметом и двумя коробками патронных лент. Положив их, он бегом вновь направился к узкоколейке. И тут произошла роковая случайность. Едва Прочаков поравнялся с распростертым на земле умирающим фашистским офицером, как тот, слегка приподнявшись, быстро вытянул руку. Сверкнуло дуло бельгийского маузера, и в тишине вдруг раздался громкий выстрел… Все вздрогнули и обернулись. Прочаков, схватившись за грудь, выпрямился, покачнулся, сделал два небольших шага вперед и без единого звука медленно рухнул на протянутые руки подоспевших товарищей. Немецкая пуля остановила сердце советского патриота, политрука и любимца роты. Кто мог предполагать, что этот нелепый случай уже после боя вырвет из наших рядов одного из самых отважных партизан.
Рота Демина одержала большую победу. Но радость партизан была омрачена тяжелой утратой — гибелью политрука Ивана Прочакова. Бойцы, горестно опустив головы, шли за подводой с телом погибшего политрука и четырьмя ранеными партизанами. Колонну замыкали подводы, нагруженные 16 исправными пулеметами, 50 автоматами, винтовками и патронами. Полсотни бойцов обзавелись пистолетами. Последним устало отшагивал батальонный комиссар Лихтер, изредка косившийся на дырки, простреленные в шинели.
Мрачно насупились низко плывущие тучи, моросил густой дождь. Мокрые бойцы шли уже без разбора — по сплошной грязи. К обеду вошли в Юрово. Перед телом политрука, которого хорошо знали во всей округе, крестьяне молча снимали шапки, низко склоняли головы, а женщины и девушки не скрывали слез.
К подводам с ранеными жители несли бинты, простыни, хлеб, горячее молоко. Старик Шемпель, живший против школы, снял с себя кожух и осторожно укрыл им побледневшего от потери крови и холода Лаврухина.
Вечером на кладбище в Заречье состоялся траурный митинг.
Боевое оружие политрука Прочакова — автомат и пистолет — перед строем вручили молодому партизану Николаю Силичу. Преклонив колено, боец поцеловал оружие и, затем став «смирно», сказал:
— Клянусь до последнего дыхания не выпускать из рук это оружие, не щадя жизни, бить ненавистного врага! Я обещаю бить оккупантов за двоих!
И надо сказать, что он сдержал свое слово. Силич мужественно и смело мстил врагу за Прочакова, за своего заживо сожженного отца, за кровь и слезы советских людей.
Трехкратно прогремел партизанский прощальный салют, и рота двинулась к отряду.
Противник предполагал, что главные силы отряда сосредоточены в Кормшском лесу за рекой Гайной. В приказе от 24 марта 1943 года командира особого батальона СС (подпись неразборчива) говорилось:
«…Немецкие и полицейские дозоры неоднократно обстреливались из деревень Свидно и Загорье. Противник всякий раз отходил на север, через Гайну и занимал оборонительные рубежи в деревнях Ляды и Сутоки. Тщательно проведенной разведкой установлено, что речь идет об активной бандитской (так гитлеровцы называли партизан) группе, которая прибыла из района озера Палик и все больше продвигается на юг и юго-запад. Банда насчитывает примерно пятьсот человек…
Задача: зондербатальон СС Дирлевангера изгоняет охранение противника возле деревни Свидно, преследует его до лагерей возле деревень Ляды и Сутоки, захватывает и разрушает эти деревни…»
Далее из приказа видно, что, кроме особого батальона СС под началом лютого палача Дирлевангера (кстати, этот батальон состоял исключительно из уголовных элементов: убийц и воров, набранных из тюрем), в операции принимали участие две роты изменников и полицейские команды.
Патриоты из Логойска сумели вовремя предупредить отряд об опасности. К утру по нашему сигналу эвакуировались в леса за речушку Цна все жители деревень Ляды, Сутоки, Антополье, Заберезовка. На рассвете мы встретили убийц и грабителей сильным пулеметным огнем из засад. Только к вечеру оккупантам удалось потеснить наши роты (кончились боеприпасы) и занять деревни Ляды и Сутоки, но в них не было ни одной живой души.
Как позже стало известно, убийца Дирлевангер и гауптштурмфюрер СС палач Вильке и их батальоны повинны в сожжении 19 марта деревень Прилепы, Ляды, Дубрава и Сутоки. Эти же гитлеровцы повинны и в трагедии деревни Хатынь, о которой с гневом и болью рассказывают людям колокола мемориала.
После разгрома гитлеровской Германии в «свободном» мире появились адвокаты фашизма, которые стремятся дать возможность военным преступникам уйти от ответственности за кровавые преступления на нашей земле. Уцелевшие гитлеровские палачи, фальсификаторы истории и нередко органы юстиции на Западе кивают сегодня на своих подручных — местных полицаев и прочий запродавшийся им сброд.
Напрасно усердствуете, господа! Советским людям хорошо известно, кто, когда и где свершил кровавые злодеяния.
Подсчитано и подтверждено документами, что фашистские варвары только на территории Белоруссии превратили в руины 209 городов и городских поселков, 9200 сел и деревень. В сотнях из них были уничтожены мирные жители. От рук оккупантов в республике пало 2 миллиона 230 тысяч советских граждан. Разве такое страшное преступление может быть когда-нибудь забыто? Никакие ухищрения врагов нашей Отчизны не могут затмить правду.
Почти одновременно с успешно проведенной на узкоколейке операцией первой роты была осуществлена вторая, не менее дерзкая операция третьей ротой во главе с лейтенантом Иваном Фоминковым в районе деревни Батуринка, что на шоссе Вильнюс — Московская автомагистраль.
Перед рассветом партизаны по длинной полосе перелеска вышли к шоссе и заняли огневой рубеж за штабелями заготовленных дров. Минеры заложили на проезжей части шоссе мины-снаряды, замаскировали их почерневшим талым снегом, протянули шнуры в укрытие и затаились в тревожном ожидании. Наконец дозорный просигналил о движении со стороны Вильнюса грузовиков противника. Вот появился первый, второй, третий, еще и еще. В кузовах поблескивали на солнце рогатые каски.
— Артиллерия, огонь! — команда лейтенанта Фоминкова затерялась в перекате сильных взрывов. И на этот раз отлично сработала бесствольная партизанская «артиллерия». В считанные секунды было уничтожено три грузовика и живая сила в них. Рассчитывали на четыре, но… оборвался шнур, и один снаряд от 152-миллиметровой пушки не сработал.
Колонну охватила паника. По гитлеровцам, выпрыгивавшим из уцелевших грузовиков, почти в упор ударили четыре пулемета, семнадцать автоматов и около трех десятков винтовок…
В этом бою, кроме командира роты Ивана Фоминкова и его помощника по разведке Володи Рогожкина, отличились комсомольцы Дмитрий Булавский и Олег Довнорович. Они установили ручные пулеметы на штабеля дров и прицельным огнем срезали около трех десятков гитлеровцев. Прикрываясь огнем, рота без потерь отошла в свою лесистую зону.
Внезапный удар роты Фоминкова по автоколонне был для оккупантов раскатом грома в ясном небе. Гитлеровцы не ожидали, чтобы в безлесной полосе среди белого дня в считанных километрах от таких крупных гарнизонов, как Минск, Острошицкий городок и Логойск, была почти полностью разгромлена автоколонна с войсками, двигавшимися в боевой готовности к фронту…
Успех этой операции и полное уничтожение передовой роты врага на узкоколейке сильно напугали начальника карательной экспедиции. Удары партизан оказались ошеломляющими. Гитлеровцы стали действовать очень осторожно и предусмотрительно. Если вначале оккупанты предполагали провести операцию против отряда силами двух пехотных полков с тремя приданными танками, то после печальных для них уроков из Минска было срочно вызвано подкрепление — броневики и танки. До прибытия этих дополнительных сил над Кормшским и Логойским лесами два дня с раннего утра до поздней ночи висели самолеты-разведчики.
По всему фронту боевые действия гитлеровцы начали на третий день после вылазки в Сутоки и Ляды. Едва ветви деревьев озарились первыми лучами восходящего солнца, как воздух сотрясли мощные залпы артиллерии. Тысячи снарядов и мин посыпались на Кормшу, Гребенчук и их окрестности. Задрожала и застонала земля. Многочисленные самолеты с бреющего полета поливали свинцом все подозрительные поляны, просеки и дороги. Вскоре там над лесом повисли черные столбы дыма: каратели, добравшись до оставленного нами лагеря, жгли землянки.
Перед вечером на большаке Сухой Остров — Юрово появились ревущие немецкие бронемашины и танки. Их колонна, то и дело ведя беспорядочный огонь, медленно пробиралась на занятый отрядом левый берег реки Гайны к деревням Юрово, Прудище, Антополье, Сутоки, Мостище, Таковщина. По этим действиям мы поняли, что враг не ограничится прочесыванием Кормшского и Борисовского лесов, а предпримет активные действия и в восточной части Логойского района, где расположились наши роты. Чтобы активно и уверенно противодействовать противнику и, умело маневрируя, избегать его ударов, нам надо было возможно точнее знать его дальнейшие замыслы. Этими данными нас обеспечил «Фигаро».
Чуянов встретился с ним на Антопольском аэродроме у заброшенного колодца. «Фигаро» сообщил, что ранее доставленные им устаревшие данные о партизанах и об их намерении во всех случаях обороняться (они были подготовлены нашим штабом) в то время вполне удовлетворили немцев и повысили его авторитет. Бывшего лазутчика оставили при руководстве экспедицией. Поэтому он смог выяснить в общих чертах планы карателей. Противник и в самом деле замышлял намного больше, чем мы предполагали ранее. Упустив наш отряд из Кормшского леса, враг решил взять реванш, зажав нас в холмистом Швабовском лесу. С этой целью войскам усиленного логойского гарнизона было приказано занять и удерживать деревни Ляды и Юрковичи, взять под контроль реку Цну и тем самым отрезать наш отход на запад.
Плещеницкий и зембинский гарнизоны должны были прочно оседлать шоссе Зембин — Плещеницы, преградив отряду путь к запасной базе в Паликовском лесу. Гайнское болото, сильно разлившееся во все стороны, отдавалось под контроль авиации и отдельных маневренных групп карателей. Наступление основных сил противника с танками, бронемашинами и артиллерией предусматривалось развернуть с юга и юго-востока. Операцию рассчитывали завершить в три дня. На этой же встрече «Фигаро» передал Чуянову немецкие данные о сигналах для связи с авиацией и корректирования огня артиллерии во время боя. Впоследствии они сыграли для нас очень важную роль.
Итак, гитлеровцы по-прежнему надеялись прочно зажать нас в кольцо и затем быстро уничтожить. При сложившейся обстановке отряду было опасно оставаться не только в занимаемых деревнях, но и в небольшом треугольнике лесного массива между разлившимися реками Цна и Гайна. Этот сосновый лес, разбитый широкими просеками на квадраты, несмотря на весеннюю распутицу, был проходим даже для бронемашин и танков. Пригайнское болото, покрытое худосочным сосняком и лозняком, также не могло надежно укрыть партизан. Оно было залито студеной водой и хорошо просматривалось и простреливалось с самолетов.
Кроме того, после длительного боя на узкоколейке и огневого налета на автоколонну возле деревни Батуринка отряд располагал незначительным количеством боеприпасов.
А ведь для активной обороны крайне нужны пулеметы, винтовки, автоматы и главное — боеприпасы к ним. Нехватка оружия и боеприпасов — вот основная болезнь, от которой мы никак не могли вылечиться. Пусть не подумают читатели, что партизаны забывали о трофеях. Нет! Но большую часть их использовать не приходилось. Возьмешь, бывало, в руки бельгийский пулемет, французскую винтовку, немецкий автомат, посмотришь на их хорошую отделку, повертишь в руках, а потом отправляешь на склад или зарываешь в землю: нет к ним боеприпасов. А Большой земле тогда было не до нас. И мы это хорошо понимали.
Наконец было принято решение заблаговременно вывести отряд из затягиваемой петли. Время летело, как никогда, быстро. Было уже 12 часов ночи, когда мы окончательно выработали план дальнейших действий. Первым отправили обоз с ранеными. Жителей предупредили об опасности верховые связные. Первой и второй ротам было приказано, взяв курс на север, отойти в соседний Плещеницкий район. Третья рота оставалась для обеспечения прикрытия с тыла. После выполнения этой задачи ей надлежало отойти через удерживаемую отошедшими ротами брешь на шоссе также в Плещеницкий район.
Не спали ночью ни партизаны, ни враг. Гудели его машины, строчили пулеметы, в небо взвивались десятки ракет. Каратели подтягивали силы для решающего штурма партизанской обороны. Позднее мы узнали, что гестаповцы с нетерпением ожидали информацию от «Дракона». Как им нужны были самые свежие данные о неуловимом отряде! Но лазутчик не появлялся на условленном месте. Метался и сам «Дракон». Он не знал наших планов, а с пустыми руками идти ему было нельзя. Как мы узнали позже, гестапо приказало ему во время блокады убрать командование отряда.
Первая рота и вспомогательные подразделения отряда, пройдя за ночь через Мостище, Таковщину, Цну и Малиновку, под утро незаметно пересекли шоссе Зембин — Плещеницы и заняли оборону на прилегающих высотах. В их задачу входило прикрыть выход второй и третьей рот.
Вторая рота, выходя правее в районе Швабовки, наткнулась на карателей. После короткой схватки Георгий Анисимович Щемелев отвел партизан в лес. Несколько позже он сделал попытку прорваться через небольшой лес между Швабовкой и Цной, но и это не удалось. Немцы, патрулировавшие лес, втянули партизан в перестрелку. Начинало светать. Немецкие моторы ревели справа и слева. Поэтому застревать здесь на день было опасно. Тогда Щемелев решил оторваться от противника, дождаться ночи в лесу и уже потом вновь попытаться проскользнуть на север правее Зембина. Рота, преследуемая карателями, отступала в направлении Гайнского болота.
Третья рота к концу дня вступила в бой с фашистами у Юрово, сдерживая их натиск дотемна. Ночью она откатилась в лес к бывшей деревне Мыльнице.
Эта некогда красивая деревушка в начале апреля 1943 года пережила страшную трагедию. Поздней ночью фашисты забросали дома гранатами и подожгли их. Тех, кто пытался вырваться из пылающих домов, они хватали и бросали обратно в огонь. Все жители деревни от мала до велика погибли в ужасных мучениях. Деревни не стало за каких-нибудь 15—20 минут. Чудом уцелели только две девушки-сестры — двадцатилетняя Ядя и восемнадцатилетняя Нина, накануне ушедшие в село Заречье проведать старого дедушку. Возвращаясь утром, они еще у заболоченных зарослей услышали смрадный запах горелого мяса. Среди едва дымившихся пепелищ повсюду были полусгоревшие трупы людей. А на месте родного дома в золе и углях чернели обуглившиеся тела отца, матери и двух младших братьев. Отряд приютил убитых горем сестер.
Мыльницу мы никогда не забывали, и фашисты заплатили нам за нее кровью!
Щемелев, расположив роту в обороне, с тревогой в душе думал: как воздух нужны были сейчас ему легкие пушки или хотя бы пара батальонных минометов! В тылу каждая единица сработала бы за батарею…
Несмотря на низкую облачность, воздушные разведчики карателей засекли вторую роту и установили общее направление ее движения.
Едва рота появилась на открытом месте, как фашистский самолет с черными крестами на крыльях промчался над ней почти на бреющем полете и выпустил красную ракету. Партизаны уже знали, что это сигнал для вызова артиллерийского огня. И действительно, над их головами тотчас засвистели снаряды и злобно зашипели мины, а вслед за этим раздались первые разрывы. Щемелев, быстро развернув роту из колонны в цепь, приказал партизанам рассредоточиться и занять высоту, покрытую высоким вереском и вековыми соснами. Партизаны без промедления бросились вперед. Но тут произошло непредвиденное. Достигнув вершины, бойцы роты совершенно неожиданно увидели оккупантов, шедших по противоположному склону высоты развернутым строем с оружием наперевес. По сигналу командира роты партизаны мгновенно залегли, не замеченные врагом. Было хорошо видно, как ноги гитлеровцев утопали в раскисшем весеннем поле, но они не останавливались, так как, видимо, стремились поскорее добраться до вершины господствующей высоты.
По своим силам противник значительно превосходил роту. Нервы у всех напряглись до предела. Щемелев уже по опыту знал, что фашистскую пехоту, еще не обнаружившую партизан, надо ошеломить, то есть подпустить как можно ближе и обрушить на нее огневой удар в упор. Но стоит только поторопиться и открыть огонь преждевременно, как внезапность будет утрачена. Немцы залягут, завяжут с ротой бой, а затем, обладая численным перевесом, артиллерийской и авиационной поддержкой, легко расправятся с ней. Отступать же было поздно и некуда. Сзади рвались снаряды и мины.
Быстро оценив обстановку, Щемелев приказал выдвинуть на один фланг — к проселочной дороге, по которой противник мог подтянуть танки, бронемашины и живую силу, — противотанковое ружье, один станковый и два ручных пулемета.
Для прикрытия другого фланга и тыла роты со стороны Швабовского леса был выставлен скорострельный танковый пулемет, снятый еще летом с танка Т-34, и выдвинут взвод, возглавляемый Комшеко. Таким образом, Щемелев создал своеобразный огневой мешок, расположив роту подковообразно. Он выжидал, подпуская врага все ближе. Сейчас как никогда требовалась исключительная выдержка. Он по себе хорошо знал, как трудно, особенно молодым, необстрелянным партизанам, удержаться и не открывать огня до самого последнего момента. Поэтому еще раз передал по цепи:
— Без команды не стрелять! После команды вести только прицельный огонь! Беречь каждый патрон!
Густая цепь карателей надвигалась все ближе и ближе. Расстояние между бойцами и цепью гитлеровцев составляло метров 50.
— Огонь! — крикнул Щемелев и дал очередь из автомата. Внезапный шквал огня обрушился на карателей. Всю цепь врага передернуло, она заметно поредела, дрогнула, рассыпалась, и значительная часть ее несколько отхлынула. Началась паника. На раскисшее поле, беспомощно взмахивая руками и бросая оружие, свалилось сразу несколько десятков карателей.
Немцы, понеся большие потери, залегли. Только некоторые продолжали ползти по-пластунски вперед, надеясь укрыться от нашего огня за соснами.
Но вот сквозь огонь и крики раненых понеслись команды опомнившихся гитлеровских командиров. Хотя ряды карателей сильно поредели, они под пистолетами унтеров снова полезли вперед. В ход пошли партизанские гранаты, и с прорвавшимися в зону обороны было быстро покончено. Наконец уцелевшие каратели, не выдержав натиска партизан, со всех ног кинулись убегать. Оказавшись вне зоны огня роты, они залегли в кустарнике. В сторону партизан взвились зеленые ракеты — на высоту был вызван артиллерийский и минометный огонь. Мощные разрывы снарядов и мин стали приближаться к партизанам.
Вот тут неоценимую помощь и оказали сведения «Фигаро» о немецких условных сигналах. Щемелев быстро одну за другой выпустил вверх две красные ракеты. Через минуту огонь артиллерии прекратился. Тогда он выпустил из ракетницы в сторону немцев еще и зеленую ракету. Гитлеровские артиллеристы поспешно перенесли свои залпы вперед, на свою же отошедшую пехоту. Цепь фашистских солдат была накрыта густыми разрывами снарядов. Через несколько минут над ней тоже взвились две красные ракеты, а в нашу сторону полетела зеленая. Разрывы переметнулись на высоту. Видя это, Щемелев вновь пустил красные ракеты, а зеленой перенес огонь вражеской артиллерии на залегших немцев. Так повторялось несколько раз. Наконец артиллеристы, запутавшись в этой чехарде, прекратили огонь.
Больше часа длилась ружейно-пулеметная дуэль с вылезшими из кустарников карателями. Но боеприпасы в роте стали кончаться, и поэтому надо было искать выход из положения. Причем не было сомнений, что противник постарается быстро подтянуть силы и вновь атаковать высоту. Щемелев, посоветовавшись с командирами взводов, решил не ждать, а контратаковать оставшихся немцев, отогнать их подальше в поле и собрать трофейное оружие и боеприпасы.
Так и было сделано. Прижав пулеметным огнем карателей с флангов, рота поднялась и с ходу подавила оставшиеся очаги сопротивления. Через полчаса партизаны вернулись на прежний рубеж, нагруженные немалыми трофеями.
Щемелев осмотрелся, обошел высоту, перегруппировал бойцов и пулеметы. Всем было приказано получше замаскироваться и окопаться. Партизан он предупредил, что уйти сейчас с этой выгодной безымянной высоты — значит погибнуть. На ней надо было продержаться до вечера. Партизаны, разгромив первый отряд карателей и подкрепившись трофейными сухими пайками, воспрянули духом.
Как и ожидал Щемелев, затишье оказалось недолгим. Подтянув подкрепление, каратели предприняли новое наступление, но теперь они повели его уже с двух сторон. Справа на проселочную дорогу из Швабовки вынырнули два желтовато-зеленоватых танка и броневик, а за ними показалась колонна автомашин с пехотой. Далеко впереди, ближе к левому флангу роты, из-за небольшой высотки партизаны увидели новую цепь карателей, которая с большой дистанции подвергла высоту сильному пулеметному обстрелу.
Высота замерла. Партизаны изготовились к отражению второго, более сильного штурма. На этот раз на внезапный удар рассчитывать уже не приходилось, предстоял жестокий бой с крупными силами фашистов.
Не снижая скорости, танки ударили своими пушками по обороне партизан. За танками бежала спешившаяся с грузовиков пехота. Командир роты махнул рукой расчету ПТР. Кочанов прижался к противотанковому ружью и тщательно прицелился. Раздался выстрел. Тотчас же головной танк, резко снизив скорость, немного продвинулся вперед и остановился. Над ним показались желто-красные языки пламени. Быстро выскочил экипаж. Один за другим раздавались меткие выстрелы снайпера Ильи Силковича по экипажу. К танку подбежала пехота и начала песком и грязью сбивать огонь с горящей машины. Щемелев махнул фуражкой, и по врагу длинной очередью полоснул наш испытанный станкач «максим». Оккупанты заметались и, бросив убитых, поползли от танка в разные стороны. Через несколько минут, опасливо крадучись, выдвинулся из-за кустов второй танк. Прогремел неприцельный выстрел его пушки, бешено застрочили пулеметы, поднялась пехота. Открыв ураганный автоматный огонь, она попыталась с ходу взобраться на высоту. Кочанов с Кашиным вторым выстрелом из противотанкового ружья подбили и этот танк. По карателям хлестнули партизанские пулеметы. Вражеская цепь дрогнула и залегла.
— Пусти-ка, Георгий Анисимович, еще пулю по броневику, но бей по бензобакам, — посоветовал Щемелеву Вася Соляник.
Желание Соляника петээрщики исполнили в точности. Из броневика, стоящего боком, сразу же взвилось красное пламя. К нему было бросились каратели, но их отогнала пулеметная очередь.
— Форвертс! — истошно вопили унтеры. Но пехота не «рвалась» подниматься в атаку.
В нашу сторону понеслась зеленая ракета. Ожила вражеская артиллерия и минометы. Щемелев попытался вновь пустить красные ракеты, но они оказались испорченными. Искать другие у командиров взводов было некогда: противник пошел в психическую атаку. Град пуль засыпал высоту. Пришедший недавно в отряд Иван Филиппович подхватился с места, бросил оружие и кубарем покатился с сопки к болоту.
— Назад, трус! Застрелю! — грозно крикнул замкомиссара по комсомолу Аксенов и вскинул автомат. Паникер вскарабкался на четвереньках на сопку и занял свое место.
Огонь партизан уже не мог полностью сдержать натиск противника, рвавшегося вперед. Гитлеровская цепь все приближалась, и вскоре артиллерийский огонь стих. Щемелев выжидал, возлагая все надежды на два резервных пулемета, расположенных на флангах. Положение накалялось все сильнее. Фашисты хотя и несли потери, но все же рвались, надеясь силой смять партизан. До немцев оставалось уже каких-нибудь 50—60 метров, как вдруг с обоих флангов вдоль атакующей цепи ударили резервные пулеметы. Это было столь неожиданно, что гитлеровская пехота с воплями отхлынула назад и залегла. На поле осталось десятка два трупов.
Георгий Анисимович облегченно вздохнул и вытер пот со лба. Кризис на время миновал. Но положение было очень трудным, у большинства партизан кончились патроны. А вдали показались еще две цепи немцев.
Щемелев твердо знал, что как бы тяжело ни было, но пока что отходить в лес нельзя. На пути наверняка засада. На открытом болоте, залитом водой, партизан перещелкают, как куропаток. Тут он вспомнил о собранных им за это время ракетах и быстро сообразил, что сейчас можно опять обмануть немцев и направить огонь их артиллерии и минометов на подходящие цепи.
— Держитесь, орлы! Ни шагу назад! — громко крикнул он и выпустил зеленую ракету далеко вперед — в сторону карателей. Сигнал сразу же был принят немецким корректировщиком. Еще мгновение, и вражеские цепи потонули в сплошной стене черно-серых фонтанов от рвущихся снарядов и мин. Враг заметался во все стороны, но на этот раз почему-то не дал сигнала на прекращение огня. Опомнившись, каратели хлынули к лесу. И тут произошло то, чего никак не ожидали ни гитлеровцы, ни партизаны. Опушка леса ощетинилась сильным ружейно-пулеметным огнем. Щемелеву показалось это чудом. Ведь он не мог предполагать, что это им на помощь пришла третья рота во главе с лейтенантом Фоминковым. Ее внезапный удар с фланга в столь критический момент оказался для фашистов роковым. Почти вся эта группировка полегла на поле боя, не оказав сильного сопротивления.
Трудно сказать, почему немцы не остановили губительный артиллерийский огонь. Возможно, был убит командир или корректировщик, который должен был подавать сигналы артиллерии.
Раздумывать об этом было некогда, и Щемелев решил еще раз повторить удавшийся прием и зеленой ракетой перенес огонь по немцам, накапливавшимся для атаки против правого фланга роты. И вовремя. Несколько снарядов накрыло цель. Однако противник быстро спохватился и дал отбой. Началась ракетная и артиллерийская чехарда. Каратели направляли ракетами огонь своей артиллерии на высоту, а Щемелев — на карателей. Артиллеристы начали посылать снаряды из стороны в сторону, а вскоре снова, как и в первый раз, запутавшись, вообще прекратили стрельбу.
Больше пяти часов рота отбивала натиск врага. Лишившись артиллерийской поддержки, каратели атаковали все нерешительнее, а к концу дня их активность совсем спала. Но противник не думал отходить. Возможно, он решил, что тут сосредоточился весь отряд. Прижавшись к земле, немцы держали высоту под непрерывным обстрелом, но атак не предпринимали. Щемелев связался с Фоминковым и договорился о том, что третья рота с наступлением темноты прикроет огнем отход партизан с высоты.
Едва на землю спустились сумерки и лес стал выглядеть сплошной черной стеной, как вновь на высоту обрушился огонь артиллерии и минометов. В это время разведчики доложили Щемелеву о том, что часть сил противника переправилась через Гайну и начинает заходить в тыл безымянной высоты. Щемелев срочно выделил отделение с пулеметом и приказал «подразнить» карателей в тылу роты, а затем отойти вслед за ротой. Партизаны, периодически ведя огонь силами прикрытия, незаметно стали отходить и вскоре оказались в лесу. Последними зелеными ракетами немецкой артиллерии еще раз указали на их же цепь на Гайне. А немецкое подразделение, выйдя на высоту с тыла, было обстреляно своими же войсками, уже занимавшими ее с противоположной стороны. На высоту был вызван огонь артиллерии. Почти всю ночь каратели нещадно уничтожали друг друга. Партизаны Щемелева молчали: не было боеприпасов. Все попытки разведчиков нащупать проход на север не увенчались успехом. Противник плотно замкнул кольцо и в то же время не проявлял активности. Он, по-видимому, пытался разобраться в обстановке. Партизанам ничего не оставалось, как только маневрировать в районе Швабовского леса и в окрестностях бывшей деревни Мыльницы.
Обнаружив утром, что на высоте партизан нет, гитлеровцы приступили к методическому прочесыванию леса. Первая половина дня прошла в коротких, но ожесточенных стычках. Петля затягивалась все туже и туже. Противник не спешил. Во второй половине дня он уже не стал лезть напролом и приостановил прочесывание. Враг чего-то ожидал. И действительно, часам к шести вечера над расположением партизан с оглушительным ревом пронеслись самолеты и сбросили тысячи термитных шариков и небольших зажигательных бомб. Начался лесной пожар. Ветер быстро распространял огонь. За первой волной самолетов последовали новые. Огонь и сплошной горький дым заставили партизан оставить занимаемые позиции. Мокрые до нитки, голодные и измученные боями, они были вынуждены отступить в единственном направлении, которое противником не прикрывалось, — к разлившемуся болоту. Глубокая холодная ночь застала партизан на кочках, поросших худосочным сосняком и окруженных студеной водой.
Зная о катастрофическом положении рот Щемелева и Фоминкова, мы с командиром отряда бросили в бой первую роту с севера, надеясь этим отвлечь противника. Однако каратели легко отпарировали удар назойливого Демина, выставив против него сильный заслон. Все свое внимание они сосредоточили на партизанах, укрывшихся в болоте.
Гитлеровцы, не ожидая отхода партизан к болоту, буквально рассвирепели. Они хотели как можно скорее свести счеты с Щемелевым за своего полковника — начальника экспедиции, убитого им из противотанкового ружья в броневике у безымянной высоты, и за те большие потери, которые понесли на подступах к ней. Позже было выяснено, что на следующий день они собрали там около двухсот трупов своих солдат и офицеров. Запомнили они и темную ночь, когда, обманутые Щемелевым, до самого рассвета истребляли друг друга.
На наше счастье, установилась нелетная погода. Над болотом нависли сплошные низкие серые тучи. Страшно даже было подумать, чем бы все могло кончиться, если бы на открытое болото обрушились фашистские стервятники.
Войска карателей нерешительно остановились перед залитым водою мшистым низкорослым сосняком. Гитлеровским воякам, очевидно, было страшно снова лицом к лицу встретиться с партизанами. Всю первую половину дня они ограничились тем, что простреливали полосу вдоль края болота из пулеметов и автоматов. Щемелев рассчитывал, что фашисты все же не рискнут лезть в заболоченную полосу кустарника. Ухала немецкая артиллерия. Но ее снаряды все время ложились с большим перелетом, глухо разрываясь в болоте. В полдень более батальона полупьяных карателей, натянув резиновые сапоги с длинными голенищами, все же полезли в воду.
Наступил тяжелый момент. Рота Щемелева с боем, почти по колено в воде, медленно отходила все ближе и ближе к открытой глади Гайнского болота. И вот сквозь тальник засеребрилось разводье. Каждому партизану было ясно, что дальше.
Мертвой хваткой уцепившись в последнюю цепочку тощего кустарника, рота стала отчаянно отстреливаться. Цепь фашистов остановилась и замаскировалась в кустарнике. «Еще пять-десять минут, и патронам конец. С фронта наседает до зубов вооруженный враг, а в тылу — бескрайняя гладь болота, залитого паводковыми водами. Что же делать?!» — лихорадочно метались мысли Щемелева. Но раздумывать было уже некогда. Промедление означало неминуемую гибель. И тут, как это часто бывает в самые критические моменты, молниеносно пришло решение.
— Спасенье только в прорыве через цепь карателей! — решительно бросил он побледневшему Солянику. — Рванемся в направлении сосновой рощи по сигналу зеленой ракеты. Прикажи беречь патроны и готовить людей на левом фланге! Остальное беру на себя.
Приказ о прорыве мгновенно облетел партизан. Их огонь заметно утих. Все понимали, что путь к жизни лежал через зону смерти. Иного выхода не было.
Рота сжалась как стальная пружина. Гитлеровцы, восприняв прекращение огня по-своему, уже решили, что еще один последний нажим — и с партизанами будет покончено. Щемелев ждал. Прорываться было выгоднее, когда немцы, выйдя из кустов, возобновят движение цепью. Бросок окажется более неожиданным, а огонь немцев менее эффективным. Приближался решающий момент.
Едва немцы, поднявшись в рост, пошли в последнюю атаку, как в небо взвилась зеленая ракета. Тотчас же партизаны с криком «ура!» бросились на врага. Яростная контратака мокрых и грязных людей, поднявшихся прямо из болота, ошеломила карателей. В панике они бросились врассыпную, беспорядочно огрызаясь. Когда их командиры поняли, что случилось, было уже поздно. Рота, вихрем обрушившись на врага, смяла перепуганных фашистов на трех узких участках, повзводно вырвалась из болота и рассыпалась в спасительной роще.
Роте Фоминкова бой пришлось вести в другом месте. Она залегла в районе давно заброшенного хутора, расположенного на поляне у Гайнского болота. Ей во что бы то ни стало нужно было выиграть время и продержаться на суше до наступления ночи, чтобы потом, переправившись через болото и реку Гайну, уйти обратно в Кормшские леса. Иного выхода не было. В полдень на лесной дороге заревели моторы, и к хутору по залитой водой дороге устремились два танка. Расчет Фоминкова на недоступность поляны для танков не оправдался. Выскочив на поляну, танки развернулись и открыли пулеметный огонь.
Поскольку в роте ни противотанковых ружей, ни гранат не было, то занимаемую позицию пришлось спешно бросить и скрыться в затопленном лозняке. Цепенея от холода, бойцы погружались в ледяную воду, укрывались от пуль противника за мшистыми кочками. Вскоре на партизан при поддержке танков стала надвигаться густая цепь карателей. Хлюпая резиновыми сапогами по воде, они стреляли, не жалея патронов. Партизаны огня не вели, ибо каждый патрон был на учете. А каратели, пройдя 20—30 метров, останавливались, поливали свинцовым дождем заросли и снова двигались вперед.
Гитлеровцы теснили партизан все дальше. Но вот и отступать им стало некуда, и, подпустив вражескую цепь поближе, бойцы ударили по ней метким кинжальным залпом. Цепь заметно поредела. Каратели остановились, замешкались и бросились назад. На некоторое время воцарилось затишье. Но спустя несколько минут снова застрочили немецкие пулеметы и автоматы. Фоминков, прикрывавший фланг роты с группой окоченевших в воде бойцов, наверное, впервые в жизни растерялся. Он не видел выхода из создавшегося положения. Осмотрев магазин своего автомата, он ахнул. В нем желтели последних три патрона.
— Три патрона в автомате да пять в нагане… Недолго еще продержимся, — нервно пробормотал командир. Он знал, что не лучше было с боеприпасами и у бойцов.
— А что потом?! — со страхом спросил его связной Николай Силич.
— Будем уничтожать гадов прикладами и зубами, — возбужденно бросил Фоминков.
После каждого партизанского выстрела в кустах, где засел враг, раздавался вскрик или всплеск воды. Спесь карателей была сбита. Они прятались за пни, большие мшистые кочки и купины. Боясь партизанских пуль, гитлеровцы, не выглядывая, вслепую палили по кустам. Но долго так продолжаться не могло. Уже стали хорошо слышны команды гитлеровских офицеров. И, хотя цепь еще не двигалась с места, было ясно, что немцы скоро вновь пойдут в атаку. Рота, оставшись без патронов, отразить ее не смогла бы. Поэтому Фоминков решил, использовав замешательство карателей, вывести людей вплавь через речку. Это была отчаянная попытка в борьбе за жизнь. Правда, шансы на успех переправы были очень малы. Но уцелеть почти без патронов при очередной вражеской атаке было вообще невозможно. Конечно, можно было бы попытаться прорваться через кольцо карателей, но затем партизан расстреляли бы и раздавили немецкие танки.
Жребий был брошен, и Фоминков, стараясь быть внешне спокойным, сказал командиру взвода Леониду Мамату:
— Силич и три бойца останутся со мной для прикрытия. А ты, Леонид, переправляй роту через речку и веди ее на Кормшу. Тебе как мастеру спорта по плаванию и карты в руки. Немцы в реку не пойдут. Действуй!
— А как же вы?
— Леонид, выполняй приказ! Каждая секунда дорога…
Высокий и стройный богатырь Мамат, пришедший в отряд из Минска, партизанил лишь около двух месяцев. Но и за это короткое время успел полюбить роту и ее храброго командира. Позже он говорил мне, что с нехорошим предчувствием оставлял Фоминкова и других своих товарищей перед носом у врага. Но приказ есть приказ.
Быстро выдвинувшись вперед, рота через несколько минут вышла из-под обстрела и вскоре оказалась на берегу разлившейся реки.
Из воды выглядывали верхушки пожелтевшей прошлогодней осоки, мохнатые бороды мха да местами прозрачные льдины. Мамат пристально вглядывался в черневший на той стороне лес, а мысли его были заняты судьбой Фоминкова и его товарищей. Их одиночные выстрелы, доносившиеся из кустарника, терзали Леонида.
«Мы в безопасности. А вдруг там кто-нибудь уже ранен и безнадежно отсчитывает последние свои минуты, — подумал Леонид. — Назад! Только назад, на помощь!» И он бросился обратно к кустам. Но из лозняка раздался властный окрик:
— Стой! Ты куда, сумасшедший? Назад!
Сквозь заросли продирались Фоминков и вся его группа.
— Оторвались, но командир ранен, — устало сказал Леониду Силич.
— Чепуха! В мякоть, — вяло махнул рукою побелевший Фоминков и опустился на землю.
Подхватив Фоминкова, Леонид хотел потащить его к реке. Но ротный запротестовал:
— Беги скорей туда, ты там нужнее! Роту надо спасать! С минуты на минуту появятся немцы…
Передав командира Силичу, Мамат помчался к роте. Бойцы со страхом толпились у берега. Мамат решительно приказал всем, кто умеет хоть немного плавать, немедленно переправляться. В это время где-то совсем недалеко раздались пулеметные очереди, и партизаны горохом посыпались в речку. Переплывали каждый по-своему. Одни плыли, поддерживая над водой оружие, другие цеплялись за медленно плывшие льдины, клали на них оружие и, отчаянно гребя свободной рукой, уходили по течению. Третьи, а их было немало, на мгновение исчезали, затем появлялись и с криком вновь погружались в воду. Несколько человек беспомощно барахтались, подхваченные течением. Не раздумывая, Мамат кинулся им на помощь. Его мастерство пловца многим спасло жизнь. Один за другим выбирались на другой берег Гайны партизаны.
Леонид то и дело бросался к середине реки. Его сильные руки подхватывали то одного, то другого. Он то нырял, вытаскивал утопающего, то забирал у ослабевшего оружие…
Где-то выше по течению к реке вышли немцы. По переправе издали ударили пулеметы.
— Плавать умеешь? — тревожным голосом спросил Силича подошедший к реке Фоминков.
— Могу, товарищ командир.
— Скорее спасай людей, братец. За меня не беспокойся, я переплыву. — Эти слова прозвучали как приказ. И Силич, закинув винтовку за спину, бросился в воду. Следом за ним тихо поплыл и Фоминков.
Никогда партизаны не забудут эту переправу. Они мужественно боролись с ледяной стихией. Наконец, подталкиваемые Маматом, Фоминковым и Силичем, остальные бойцы достигли топкого берега. Гитлеровцы остервенело хлестали из пулеметов. То тут, то там раздавались вскрики и стоны.
— Помоги раненым, — приказал Фоминков Силичу. А сам, повернувшись в сторону карателей, с проклятьем послал в них из нагана последнюю пулю. В это время он как-то вздрогнул, пошатнулся и беспомощно опустился на землю. Вражеская пулеметная очередь прошила его грудь. Мамат бросился к нему.
— Командуй, Леонид… прощайте, товарищи, — прошептал он безжизненными губами. Леонид прильнул к груди командира и беззвучно заплакал.
Опомнившись, Леонид приказал партизанам подобрать раненых и побыстрее пробираться в Кормшский лес. А сам, взвалив Фоминкова на спину, по-пластунски пополз за ротой, скрывавшейся в кустарнике. Вражеский пулемет не умолкал, но Леонид не слышал его. Задыхаясь от усталости, он достиг Кормшского леса, где на небольшом островке расположилась рота.
На следующий день партизаны похоронили своего бесстрашного командира, сына Смоленщины, коммуниста Ивана Тимофеевича Фоминкова, лейтенанта 361-го полка 100-й дивизии, защитника Отчизны в трех войнах. Вместе с ним похоронили и погибших боевых товарищей.
Прошли десятилетия, а образ славного сына Смоленщины не меркнет в памяти партизан. Всегда, где было трудно, туда шел коммунист Фоминков. Жизнь каждого партизана он оберегал пуще своей, дорожил ею. Победы коммуниста Фоминкова достигались почти всегда бескровно или самой малой кровью. Как говорится, он не лез на рожон, был противником штурмов сильно укрепленных гарнизонов врага партизанами, вооруженными стрелковым оружием и сорока пяти миллиметровой пушкой без прицела.
— Наше дело, — говорил он, — не бетон прошибать лбом, не добираться до поганого фрица через минные поля, систему проволочных заграждений и метровые стены дотов, а бить его из засад там, где он не ждет…
Фоминков действовал по науке великого партизана Дениса Давыдова: теснить, беспокоить, томить, вырывать что по силам и, так сказать, жечь малым огнем неприятеля без угомона и неотступно…
Командование отряда придерживалось той же тактики и стратегии, что и Фоминков, и не водило партизан на штурм неприступных дотов и каменных стен, хотя и выслушивало из-за этого неоднократно поучения некоторых ретивых стратегов-самородков. В наших условиях враг был всегда на виду, и поэтому за одного оккупанта платить втридорога жизнями бойцов мы считали недопустимым. Наши подразделения, блокируя гарнизоны, заставляли самого противника вылезать из своих неприступных крепостей.
Экспедиция карателей близилась к концу.
Учинив кровавую расправу над жителями деревень Хотеново (заживо сожгли в сарае 184 человека), Сухого Острова, Рудни, Мехед и других, оккупанты оставили пригайновские леса. Желая выслужиться и боясь признать свою неудачу, их командование отрапортовало высшему начальству: «Все партизаны уничтожены». Так фашистские палачи выдавали желаемое за действительное.
На самом же деле наш отряд с честью вышел из сурового испытания. Ведь в ходе боев партизаны нанесли чувствительные удары по врагу. Каратели потеряли за всю блокаду не одну сотню убитыми и ранеными.
Напрасно отрядный врач Мария Юлиановна Силич опасалась, что после ледяных купелей отряду не отделаться от массовых простудных заболеваний. Этого, как ни странно, не произошло. Не понадобились собранные ею запасы разных целебных трав.
Отряд, по частям вырвавшись из блокады, вновь собрался вместе и быстро восстановил свою боеспособность. При этом надо сказать, что большую помощь отряду, особенно в боеприпасах, оказал подпольный межрайком партии, в распоряжении которого находился действующий аэродром. Прошло всего три дня после ухода карателей, как наши боевые группы снова появились со своей «артиллерией» на автомагистрали и железной дороге.
Вырвавшись из блокады, отряд расположился на опушке соснового леса у бывшей деревни Мыльница, о которой сейчас напоминают лишь одинокие, затерявшиеся в густом бурьяне развалины. Да, это село не возродилось до сего времени.
Откровенно говоря, мы рассчитывали, что после первой карательной операции немцы дадут отряду сравнительно большую, скажем месяца два, передышку. Поэтому в отряде развернулась подготовка к «оседлому образу жизни».
Партизаны ремонтировали оружие, чинили обувь, штопали разорванную одежду. Подрывники вновь выплавляли тол, чтобы минировать автомагистраль и железную дорогу. Люди Чуянова энергично восстанавливали нарушенные связи с подпольщиками и связными в районе, Борисове и Минске, налаживали разведку.
Новыми делами занялись и политработники. Как я уже говорил, печатный орган подпольного райкома партии и нашего партизанского отряда — газету «Смерть фашизму» — раньше приходилось печатать на Палике в типографии партизанской бригады «Старик». Печаталась газета нерегулярно, а ее доставка причиняла много хлопот и была небезопасной. Небольшие срочные сообщения «Вести с Родины» мы печатали на своей штабной пишущей машинке, захваченной в Смолевичах. Отстукивая их, машинистка Тамара шутила:
— Стучи, стучи, старушка! Это тебе не в Смолевичской управе доносы строчить. Послужи и нам — партизанам.
Такое состояние с печатной пропагандой нас не устраивало. Поэтому подпольный райком партии и мы с командиром, критически оценивая опыт прошлого, решили создать собственную типографию и самим отпечатать первомайский праздничный номер газеты.
Политрук Василий Бочаров с группой товарищей из подпольного райкома партии и штаба отряда день и ночь трудились над созданием собственной типографии. Это было довольно трудным делом. Они собирали печатный «станок», разбирали и чистили с трудом добытый шрифт, сортировали бумагу и разводили печатную краску.
Праздник решили отметить прежде всего активными боевыми действиями. После тщательной подготовки в предмайскую ночь в засады и на диверсии в разных направлениях ушло более 300 человек. Озаряя весеннее небо, огненными вихрями взметнулись взрывы на железной дороге и автостраде. Под откос было пущено два эшелона. Гитлеровцы недосчитались около двадцати автомашин, свыше 60 солдат и офицеров. Отряд стал действовать еще решительнее и злее, чем до блокады.
В ту же предпраздничную ночь во многих деревнях и на автомагистрали появился праздничный номер газеты «Смерть фашизму». Сотни наших, еще пахнущих свежей краской листовок появились в Минске, Борисове, Смолевичах и Логойске. Газеты и листовки звали белорусский народ на священный бой с врагом.
Жители деревень и городов очень обрадовались, убедившись, что партизаны не разбиты и уничтожают врага по-прежнему.
1 Мая в два часа в Юрово состоялся торжественный митинг и парад партизан. Перед трибуной, над которой реяло красное знамя, с песнями прошли стройные ряды партизанских подразделений. За ними шла колонна местных жителей. Демонстрацию замыкала веселая детвора. Вечером наша рация донесла до людей голос Москвы. Для жителей и партизан это был незабываемый праздник.

 

Жизнь у нас шла своим чередом, люди оставались людьми со всеми присущими им человеческими качествами. В общей цепи постоянных тревог, неимоверных тягот и боевых дел находила место и любовь. Наши девушки всегда вели себя достойно, а когда возникала необходимость, они умели постоять за себя. Мне вспоминается один эпизод. Однажды майской ночью в землянку взвода первой роты ввалился Николай Мазур, заливаясь заразительным смехом. Он смеялся долго, от души.
— Чего ржешь как сумасшедший? — поинтересовался находившийся в то время в землянке Володя Рогожкин.
Николай начал смеяться еще сильнее. Глядя на Мазура, рассмеялись и партизаны, изучавшие до этого трофейные немецкие и бельгийские облегченные пулеметы, захваченные возле Жодино.
Николай вытер навернувшиеся слезы и молвил:
— Коханье, хлопцы, цэ не картошка. Воно, проклятое, ночью одному хлопцу коли не жизню цельную куштовало, так полжизни как пить дать. Я видел, братцы, веселую картинку. Любо-мило посмотреть. Ничего не скажешь — весна, почки в лесу распустились, опасное время для молодых сердец, — Николай прищурил левый глаз и снова загоготал.
Озадаченные партизаны обступили его со всех сторон. Их съедало любопытство. Друзья долго просили его рассказать о том, что видел, даже обещали молчать как рыба, но и это не помогло. Тогда они пошушукались, азартно свистнули и вцепились в Николая.
— Поставить ему банки — сразу поумнеет! — крикнул кто-то.
Через секунду Николай лежал на нарах животом вверх. Он понял, что с ним не шутят: живот загорелся огнем, а мастера банок под общий хохот не унимались. Ему стало не до смеха.
— Сдаюсь! — завопил он диким голосом.
— Обманешь — получишь двойную порцию!
Мазур потрогал рукой раскрасневшийся живот, обвел виновников сердитым взглядом и недовольно проворчал:
— Людоеды, тигры вы!
— Ближе к делу, Коля, — зашумели шутники.
Николай помялся, чертыхнулся и начал свой рассказ:
— Дело это лирическое, не простое. Ночь, луна, аромат цветов, красота кругом, как в сказке. По всему лагерю прошел невидимкой сон. Он всех угомонил, но оказался бессильным перед любовью. И вот одна возлюбленная пара выпорхнула из своих гнездышек, с оглядкой перескочила просеку и остановилась у кудрявой березы, почти рядом со мной. Я стою на посту и не знаю, что мне делать. А они тем временем обхватились руками и сладко целуются. О боже, что было потом! Аж страшно становится. — Мазур выпучил глаза и схватился за голову.
Друзья переглянулись и закричали:
— Да говори же, чертова душа!
— Они ворковали сначала мирно и ласково, как голуби, — продолжал Николай. — И вдруг долетело до меня приглушенное сердитое слово и гулкая затрещина, а потом на просеке появился на четвереньках и сам голубь. И здесь голубка не оставила его в покое. Она как начала крестить его то одной, то другой ногой под то самое место, откуда ноги растут… Рубит сапогом и приговаривает:
— Вот тебе за нахальство, а это на память. Получай да помни, что настоящая любовь не с юбки начинается… Понял или еще подсыпать?
Партизаны долго смеялись вместе с Николаем, острили и фантазировали, как кто умел. Наконец им захотелось знать и героев ночи.
— Не скажу! И банки здесь не помогут! — сердито ответил Николай.

 

На отряд надвигалась гроза. Наши надежды на стабильное положение в этом районе развеялись. Уже к середине мая немцы вновь начали готовиться к очередному летнему наступлению. Фронту требовались все новые резервы живой силы, техника и боеприпасы. Своевременной доставке всего этого по сильно растянутым коммуникациям Белоруссии мешали действия народных мстителей. Поэтому ставка Гитлера приказала оккупационным властям очистить от партизанских соединений и частей лесные массивы и максимально повысить пропускную способность железных и шоссейных дорог. К концу мая во все гарнизоны прибыли крупные вражеские подкрепления.
На очередной встрече, состоявшейся в Борисовке, «Фигаро» сообщил Чуянову все, что ему удалось узнать о планах карателей. На этот раз немцы готовились провести еще более крупную операцию под кодовым названием «Котбус». Документы противника свидетельствуют о том, что эта акция гитлеровцев была рассчитана на полное истребление людей в зоне боевых действий и превращение территории в безжизненную пустыню, где были бы уничтожены все возможности для жизни. Операцией руководил СС — бригаденфюрер, генерал-майор полиции фон Готберг.
Силами нескольких дивизий оккупанты намеревались огнем и мечом пройтись по партизанской зоне северо-восточной части Минской области. При этом главный удар противник планировал нанести по Бегомлю, в котором партизаны были подлинными хозяевами и имели непрерывно функционирующий аэродром для связи с Большой землей. Гитлеровцы намеревались сплошь прочесать Смолевичский, Логойский, Плещеницкий, Лепельский и Холопеничский районы, а также северную часть Борисовщины вплоть до Западной Двины.
Враг готовился к длительной осаде. На узловых станциях появились бронепоезда, в гарнизоны прибыли мотопехота, танки и артиллерия разных калибров.
Чтобы выстоять в предстоящих схватках, отряду нужно было в короткий срок серьезно подготовиться.
В первую очередь встал вопрос о пополнении боеприпасами. Кому не ясно, что с 10—15 патронами на винтовку и 200 на пулемет долго не навоюешь. Да и этот комплект с каждым днем заметно таял. На поиски боеприпасов ежедневно уходило несколько боевых групп. Они устраивали засады на шоссе, большаках, отбивали обозы, громили небольшие автоколонны. Однако, как назло, среди разбитых машин и повозок не попадалось ни одной с патронами. Часто группам даже за счет захваченного трофейного оружия не удавалось компенсировать израсходованные патроны. У всех на уме была одна мысль — где достать патроны?
Очень большую надежду штаб отряда возлагал на три группы партизан, которых переодели в форму немецких регулировщиков. Несколько дней подряд, невзирая на огромный риск, они выходили на дороги, «проверяли» документы и «регулировали» движение вражеского автотранспорта. Бесстрашные партизаны, применив эту хитрость, захватили и пригнали в лагерь несколько грузовиков с продовольствием и разным снаряжением. Но, увы, ни в одном из них боеприпасов не оказалось. Вскоре враг, заметив бесследное исчезновение машин, насторожился. Наша уловка была разгадана, и последовал секретный приказ — в случае появления на дорогах пеших партизанских «патрулей» или «регулировщиков», в отличие от немецких на мотоциклах, — открывать по ним огонь без предупреждения. Фашистские автомобилисты стали выполнять приказ в точности, и нашим партизанам пришлось отступить.
Нам оставалось одно — обратиться за помощью в соседние отряды и к руководству партизанским движением Борисовской зоны. Однако скоро выяснилось, что соседние партизанские соединения, как и мы, сидели на мели. Некоторую помощь оказал лишь штаб Борисовской зоны, выделив из своих фондов 10 тысяч винтовочных патронов и противотанковое ружье с боекомплектом. В нашем положении это было все же ощутимым подспорьем.
Как-то к концу дня вместе с этим драгоценным грузом наши связные доставили в отряд также приказ командования партизанской зоны — форсированным маршем выступить в район партизанской бригады «Железняк» для защиты районного центра Бегомль и расположенного вблизи него партизанского аэродрома.
Так неожиданно пришел конец нашей «оседлости». Отряду было приказано прикрыть Бегомль совместно с бригадой «Мститель» от карателей, сосредоточившихся в Плещеницком гарнизоне. Для этого нам требовалось к рассвету оседлать шоссе Плещеницы — Бегомль, расположенное примерно в 60 километрах от нас. Медлить мы не могли. На переход у нас оставалась только короткая ночь.
Этот марш мне очень хорошо запомнился. Партизаны, напрягая все силы, за ночь форсированным броском преодолели не один десяток километров. Причем не раздалось ни одной жалобы и никто не отстал.

 

В музее истории Великой Отечественной войны в Минске меня растрогала до слез экспозиция, рассказывающая о подвигах юных героев Белоруссии, орлятах великой битвы. Хотя среди портретов юных партизан и фронтовых сыновей полков я не увидел славных орлят наших подразделений, но это ни в коем случае не значит, что у нас их не было. Первыми проложили дорогу к нам подростки из детдома имени Крупской, находившегося в деревне Антополье, того самого детдома, который перед войной был переведен в эти края с Витебщины.
Четыре бывших детдомовца — Костя, Андрей, Саша и Сережа — еще с вечера наотрез отказались ехать на телеге с обозом. Не согласились они остаться и с третьей ротой в районе Мыльницы, которой было приказано действовать в тылу группировки карателей.
Детдомовцам, уже понюхавшим пороху, хотелось принять участие в защите Бегомльского района, полностью очищенного от захватчиков и жившего уже несколько месяцев по законам Советской власти. Над Бегомлем гордо развевалось родное красное знамя. Это был дорогой сердцу каждого партизана и белоруса островок Советской власти на оккупированной земле.
Убеждая юных партизан ехать с обозом ради сохранения сил, я вспомнил первую встречу с ними поздней осенью возле мельницы в Антополье. Насквозь промокшие ребята упорно искали что-то на дне речушки у плотины, не обращая внимания на холодный дождь и студеный ветер. Я спешился, подошел к ним и, стараясь преодолеть шум воды, крикнул:
— Здорово, хлопцы! Что, налимы попадаются?
— Лучше проваливай отсюда, — грубовато ответил другой, нехотя повернувшись в мою сторону. Детдомовцы, устремив взгляды на берег, замерли без движения. Постояв несколько секунд молча, они негромко заспорили, размахивая раскрасневшимися от холода руками. До меня донеслись отрывки фраз: «…Он же со звездочкой…», «Сам бачу, а ты откуда знаешь, что у него под звездою? Белошивый тоже может нацепить к шапке звезду и ходить, вынюхивать, где чем пахнет…», «Нет, это наш…»
— Чего расшумелись, братва? — спросил я.
— Да вот спорим: белошивыи ты или красный? — неуверенно ответил один.
— Красный, хлопцы!
— А ты не гнешь?
— Честное пионерское, ребята, не гну!
— А чем докажешь?
Пришлось достать и показать свое удостоверение. Мне нередко приходилось и раньше и потом делать это, чтобы доказать причастность к партизанам. Но с таким внутренним волнением и гордостью я не показывал его даже ни одному взрослому.
Ко мне на берег быстро вскарабкался стройный паренек лет пятнадцати. Это был Костя Комаров. Вытерев руку о рубаху, Комаров осторожно взял документ и впился в него глазами. Не спеша прочитав его, он быстро взглянул на меня восхищенным и в то же время удивленным взглядом. Затем обернулся к друзьям и, не выдержав, крикнул:
— Ребята, да это комиссар наших партизан! Выходи живее!
Мокрые ребята быстро окружили меня. Столь неожиданная новость оказала на них неотразимое впечатление. Надевая рубахи и штаны, они с ног до головы оглядывали меня. Восторженные взгляды не раз прошлись по моему автомату, пистолету и доброму коню.
— И не страшно одному ездить, когда кругом полно фрицев? — не вытерпел самый младший.
— Ладно молоть чепуху, — ответил за меня Костя. — Раз ездит, значит не страшно! — И, обратившись ко мне, сказал, подбирая подходящие слова, от которых давно отвык: — Так вот какое дело… Ты, то есть вы… товарищ… комиссар, нам и нужны позарез…
— Нет, хлопцы, так дело не пойдет, — перебил я его. — Видать, у нас пойдет серьезный разговор, а мы стоим на виду, под дождем да на ветру. Давайте укроемся в кустах…
Минут через десять мы вели разговор возле потрескивающего костра. Изголодавшиеся ребята трясущимися руками сначала осторожно взяли по ломтику хлеба да маленькому кусочку сала из моего неприкосновенного запаса. Старший паренек, тихо поблагодарив меня, кратко поведал о пережитых ими невзгодах. Я с волнением выслушал это повествование.
Каждый понимает, что у любого подростка, попадающего в детский дом, нелегкая судьба. А у этих, оставшихся в оккупации, она сложилась исключительно трудно. К холоду, недоеданию и сиротству прибавилось еще и более тяжкое испытание. Гитлеровские медики, испытывая острый недостаток в запасах свежей крови, решили превратить детдом в филиал донорского пункта. Узнав это, советские люди рассредоточили ребят по деревням. Немцам временно пришлось отказаться от своей затеи. Но вскоре они стали готовиться к тому, чтобы выловить воспитанников детдома и вывезти их в Германию. На этот раз часть детдомовцев бежала из деревень в лес. Гитлеровцам все же удалось выловить несколько десятков воспитанников этого детдома. Они доставили детей в специальный детский лагерь, который находился в Минске. Из этих ребят выжили единицы: фашистские варвары в белых халатах со свастикой брали детей группами по 10—15 человек в какую-то «клинику» и выкачивали из них кровь до последней капли. Обескровленных, мертвых детей вывозили ночью за город и зарывали в землю.
— А мы четверо, — рассказывал Костя Комаров, — чудом избежали этой участи, несмотря на опасность, все же решили остаться в здешних краях, достать оружие и податься к партизанам, — закончил рассказ юноша. В подтверждение он вытащил из кустов найденную на дне речки винтовку без затвора.
Я внимательно выслушал ребят и прямо сказал, что им еще рано партизанить. Тут же я пообещал отвести и разместить их на зиму по знакомым мне крестьянам. Но не этого ждали хлопцы. Они сильно возмутились:
— Какой же ты комиссар, если боишься взять нас в партизаны!
— Вот если бы Чапаев, он бы…
— Если не возьмешь, мы следом побежим за тобою…
— Мы столько мечтали, а ты отмахиваешься от нас… Ты не гляди, что ростом малы, это от голодухи. Мы сильные и выносливые… — убеждали подростки, уже недружелюбно посматривая на меня.
— Не отстанем, пока не возьмешь в партизаны, — решительно и настойчиво заявил под конец Костя.
И действительно, не отстали… Мне пришлось сдаться и увести их в отряд… Ликованию ребят не было конца. Тепло встретили их и партизаны.
Моим воспоминаниям как нельзя лучше импонировал теплый майский вечер. Отряд быстро двигался через лес по широкой просеке, оставляя в стороне деревни Чемки, Мостище, Таковщину, реку Цну.
В шесть утра в километре от указанной позиции, шоссе Плещеницы — Бегомль, сделали привал и выслали усиленную разведку. Бойцы опустились на землю кто где стоял, надеясь хотя бы на несколько минут сомкнуть глаза. Однако отдохнуть так и не удалось.
В воздухе появились два немецких разведчика, названных за двойной фюзеляж «рамами». Переваливаясь с крыла на крыло, они закружили над лесом. Командир отряда, я и командиры рот быстро выдвинулись на опушку леса для рекогносцировки и стали наблюдать в бинокли.
— Вынюхивают, сволочи! — сверкнул сердитыми глазами в сторону самолетов командир отряда.
— Это только увертюра. Жаль, что не успели заминировать мост на шоссе, — прищуриваясь и пристально посмотрев на командира, сказал Демин.
— Когда же мы могли успеть? И так неслись как на пожар! — ответил я. — Будем надеяться, что майор Воронянский, как опытный партизанский вожак, уже успел сделать это.
Но надежды наши не оправдались. Вдруг примерно в 400 метрах на шоссе из-за возвышенности, как из-под земли, вырос броневик, а за ним появилась большая колонна крытых грузовиков с карателями. Они миновали мост, но никакого взрыва не последовало. Мы вскочили и, маскируясь, бегом бросились к отряду. Через минуту роты по сигналу устремились к шоссе, до которого было не более 300—350 метров. Партизаны спешили перекрыть шоссе, но все же не успели. Колонна врага змеей проскользнула в сторону Бегомля. Отряд при всем желании не смог внезапно нанести удар по немецкой походной колонне.
Оседлав шоссе, мы стали ждать. Наступил поздний вечер, а гитлеровцы больше не появлялись. Весь командный состав тяжело переживал неудачу. Еще бы, упустили противника перед самым носом! Утром, когда со стороны Бегомля до нас донеслись орудийные выстрелы, мы совсем приуныли. Каратели штурмовали Бегомль, а мы сидели сложа руки. Нас грызла совесть за бесплодный вчерашний день, за то, что не задержали и не разгромили колонну фашистов из плещеницкого гарнизона. Мы возмущались и отпускали крепкие слова по адресу Воронянского, бригада которого согласно приказу должна была удерживать рубеж до прихода нашего отряда.
Назад: ПЕРВЫЕ УСПЕХИ И БЕДЫ
Дальше: БОЕВЫЕ ДРУЗЬЯ ВСТРЕЧАЮТСЯ ВНОВЬ