III
Операция началась с того, что майора Синцова днем срочно вызвали к командиру бригады. У Волошина уже находился к этому времени майор Южин. В этот день в большое польское село, где разместился штаб партизанской бригады, с утра прибыли волошинцы-квартирьеры. А еще через несколько часов к командиру бригады пришел поляк — местный учитель, возмущенный, разгневанный и смущенный.
Он заявил Волошину, что утром в его квартире побывали партизанские квартирьеры, после ухода которых он обнаружил пропажу дорогой семейной реликвии — рубиновой броши, доставшейся в наследство от матери.
Командир бригады заверил поляка, что примет необходимые, самые неотложные меры к тому, чтобы обнаружить виновника и возвратить учителю брошь.
— Уверяю вас, пан учитель, наши партизаны не могли сделать такой подлости, — добавил Волошин, — это сделал кто-то чужой. Цель тут ясна — рассорить нас с польским народом, скомпрометировать советских партизан в глазах местного населения.
Командира бригады и майора Южина Синцов застал в состоянии большого волнения. Волошин нервно ходил по комнате, крупные капли пота катились у него по лицу, он возбужденно размахивал руками. Южин сидел за столом; его лицо было в красных пятнах, под кожей щек ходили желваки, глаза были прищурены и смотрели недобро.
— Поймите! — доказывал Волошин. — Так опозорить нас, советских людей, в глазах поляков. Так опозорить! Хотел бы я знать виновника! Кто посмел это сделать?!
— Виновника мы найдем! Вытащим из-под земли! — сказал Южин. Помолчав, он добавил: — В одном я твердо уверен: наш партизан не мог этого сделать…
— Иначе и быть не может, — сказал Синцов, — а пропажу мы разыщем, чего бы это ни стоило. За этим меня вызывали?
— А что, разве несерьезное дело эта кража у известного в этом селе, уважаемого всеми учителя? Вот и включись в поиски, — сказал Южин.
— Обязательно, товарищи! Дело приняло, если хотите, политическую окраску.
Пропажу мы нашли! Украл брошь местный житель, как оказалось, бывший полицай, который водил наших квартирьеров по домам.
Учитель, которому брошь была нами возвращена, был на седьмом небе. Он подружился в эти дни с чекистами, заходил к ним, рассказывал о довоенной Польше, о жизни «под Гитлером».
Чекисты подолгу с ним беседовали, говорили о Фредерике Шопене, читали сонеты Адама Мицкевича; ссылаясь на поэта, убеждали учителя перейти к активным действиям против фашистских захватчиков.
Южин читал:
Нет, лучше с бурей силы мерить,
Последний миг борьбе отдать,
Чем с отмели глядеть на море
И раны горестно считать!..
— О-о, так это же «Пловец» несравненного, гениального Адама Мицкевича! — восклицал растроганный гость. Он был взволнован и просил майора Южина еще и еще раз прочесть стихотворение.
В беседах с гостем чекисты, стараясь выявить его связи в окрестных селах и в Люблине, узнали о том, что свояк учителя работает капелланом в том самом филиале люблинской тюрьмы, который их интересовал в последние дни.
Так у чекистов возникла возможность привлечь своего нового друга для перепроверки сообщения портного Ковальчика.
Было важно прощупать, кто из эсэсовцев или работников гестапо «заворачивает» делами в тюрьме и что происходит в последние дни в филиале. Попросили учителя съездить в Люблин посмотреть, как живет там свояк, какие там новости. Учитель согласился и отправился в Люблин.
Результаты превзошли наши ожидания.
«Опекал» тюрьму штурмбаннфюрер Вернер Функ, тот самый — знакомый по Брянским лесам!
Учитель подтвердил, что, по словам свояка, Функ в последние дни «из тюрьмы не вылезает», вызывает на допрос заключенных и, что бросается всем в глаза, только отпетых бандитов.
— Следует ожидать гостей! — заключил майор Синцов. — Ну что же, устроим им хороший прием!
Чекисты предупредили командование, проинструктировали своих оперативных работников, а гости… не заставили себя ждать.
Был ясный зимний солнечный день, когда майору Синцову, находившемуся в штабе вместе с дежурным по гарнизону комбатом Степаном Ефремовым, доставили записку командира батальона Грищенко. Он писал:
«Препровождаю задержанного нашими бойцами подозрительного человека. Говорит, что бежал из Люблина, из тюрьмы, и, узнав о том, что в этих местах действуют советские партизаны, решил присоединиться к ним, чтобы бороться за родную Польшу, против фашистов».
— Доставить задержанного сюда! — приказал связному Синцов. И, обратившись к Ефремову, попросил позвать в штаб переводчика Андрейку — украинского мальчика из Польши, на глазах у которого гитлеровцы вырезали его семью. Чудом ему удалось спастись, он долго скитался в лесу, встретился с партизанами и теперь стал приемным сыном у коменданта Ивана Коржа. Временами Андрейка помогал партизанам — он владел польским языком.
Ввели задержанного. Это был сутуловатый мужчина среднего роста, лет тридцати пяти — сорока, лысый, с угрюмым выражением на чуть рябоватом грязном лице. Одет задержанный был бедно. Внешне он держался спокойно, только чересчур уж часто опускал глаза.
— За что сидели в тюрьме? — спросил Синцов.
— Увел двух коней из-под Белгорая.
— Конокрад! — Синцов и Ефремов переглянулись.
«Обычные кадры гестапо», — мелькнула у обоих одна и та же мысль.
Задержанный взялся рукой за голову.
— Что с вами? Вам нездоровится? — спросил Ефремов.
— Он говорит, — перевел Андрейка, — что очень голоден… двое суток во рту маковой росинки не было… устал… еле живой…
— Накормить! — приказал Синцов. — Сейчас же!
Через десять минут в избу внесли порядочных размеров чугунок с дымящимся борщом и ковригу хлеба.
Задержанный набросился на еду как человек, давно не имевший во рту крошки хлеба. Он ел торопливо, чавкая и давясь. Однако было видно, что не так он голоден, как хочет это показать. Время от времени он старался незаметно задвинуть ногой подальше под лавку небольшой походный мешок, с которым был доставлен в штаб. Ефремов заметил это. Наклонившись, он вытащил мешок.
— Твой?
«Гость» побелел.
— Мой, — прохрипел он.
— Чего ж ты тогда его, голубчик, ногой под лавку хочешь загнать? Что у тебя там?
«Гость» молчал.
Ефремов развязал меток и встряхнул им над столом. Из мешка выкатилась бутылка с водкой, начатая буханка пшеничного хлеба, брусок сала — килограмма в полтора, посыпались монеты, целая гора злотых…
— Да-а, — сказал Ефремов, — теперь я вижу, какой ты голодный. Значит, двое суток ни крошки хлеба в глаза не видел? Еле ноги тащишь… Больной… Ну ничего, мы тебя быстро поставим на ноги! Ешь, гад, сало…
Ефремов вытащил пистолет и направил его на «гостя». Рухнув на колени, человек завопил: «Пожалейте! Все, все расскажу!»
Захлебываясь, заглядывая в глаза чекистов, он рассказал, что его и других отпетых бандитов забросил к партизанам эсэсовец Функ. Всего восемь лазутчиков. В группе, состоявшей из тринадцати заключенных, их вывели на работу и дали возможность бежать.
Задание штурмбаннфюрера было конкретным: разыскать советских партизан, влиться в их ряды под видом польских патриотов и в первый же удобный момент, во время боя с гитлеровцами, уничтожить командный состав, штаб и командиров подразделений.
Не полагаясь на память уголовников, гестапо снабдило их вопросником по материалам, которые нужно было разведать, а также списком сел, где надо было искать партизан. Вопросники представляли собой небольшие куски полотна, спрятанные в телогрейках, белье и в шапках агентов.
Выполнив задание, агенты должны были скрыться и явиться с паролем в ближайшее отделение гестапо или полиции.
Вопросник конокрад («Дембовский» — такова была его кличка в гестапо) извлек из подкладки старой, облезлой шапки и протянул Синцову.
Вошедший в этот момент связной доложил, что получено донесение от командира второго батальона Перепелицы; и он сообщал, что препровождает в штаб задержанного человека, который вел себя подозрительно — расспрашивал местных жителей о партизанах. Доставленный к Перепелице, этот человек заявил, что бежал из люблинской тюрьмы и, узнав о партизанах, решил «вместе с ними воевать против извергов-фашистов».
— Давайте сюда задержанного!
Вошел в сопровождении конвоиров высокий тощий человек в рваном полушубке, в ботинках с обмотками.
Увидев «Дембовского», вошедший на миг замешкался.
— Что, узнаешь дружка? — спросил у него Ефремов.
— Нет, пан… не знаю… никогда не видел… — скороговоркой по-польски ответил высокий.
Андрейка перевел его слова.
— А вы, «Дембовский», знаете, кто это? — спросил Синцов.
— Как не знать! — «Дембовский» ухмыляясь глядел на высокого. — В одной камере с ним сидели. Я — за коней, он — за грабеж с убийством… Э-э, Казик, не выйдет. Говори тут все, как на духу.
— Это неправда! Не верьте ему!
«Дембовский» продолжал ухмыляться:
— Поздно, Казик! Я начальникам партизанам все рассказал: и про вопросник, и про штурмбаннфюрера Функа. А где твой вопросник? Небось в кальсоны зашил?
Казимир побледнел.
— Э-э, пан, — сказал Ефремов, — коли так, скидай кальсоны. Ну живо! Где вопросник спрятал?
— В обмотку, — выдавил из себя Казик.
— Разматывай!
Вопросник был точно такой же, как у «Дембовского».
Казик, он же «Конь», подтвердил все, что рассказал «Дембовский». Как и другие агенты, он получил от Функа задание — «в удобный момент во время боя стрелять в спину партизанским командирам».
Вскоре были пойманы и остальные агенты Функа. Они тоже признались, что дали согласие выполнить задание гестаповцев.
Посоветовавшись с чекистами, командир бригады решил использовать кое-кого из задержанных для дезинформации противника.
Под вечер по большаку, выходившему из села, где находилась бригада, потянулись на юг партизанские роты, пушки, подводы санитарной части, разведчики. Часть бойцов оставалась свертывать лагерь.
Было еще светло, и проходившие друг за другом, с интервалом в пять-десять минут, трое «беглецов из тюрьмы», которых сопровождали партизаны из комендантского взвода, наблюдали спешную подготовку партизан к отходу. «Беглецов» выводили на южный большак подальше от села и отпускали. Вскоре они обогнали первые телеги партизанского обоза, тоже следовавшие по этому большаку.
Через час был дан приказ всему личному составу партизанской бригады выйти в северо-восточном направлении. Естественно, в этом же направлении в полном составе проследовал и весь обоз.
Расчет партизан был простой: признаться в том, что они все рассказали в отряде, агенты не осмелятся, а выслужиться, это уж точно, захотят. Так и вышло.
Двое из трех отпущенных агентов Функа явились в комендатуру, где сообщили об уходе советских партизан на юг.
Через несколько дней гестапо убедилось, что партизаны исчезли, выйдя из-под намеченного карателями удара. Оба агента были повешены по обвинению в связи с советскими партизанами. Штурмбаннфюрер Функ был разжалован и вместе с группой своих помощников — офицеров гестапо отправлен на восточный участок фронта.
Партизанская операция «Рубиновая брошь» была завершена.
