ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ЖЕМЧУЖИНЫ

Райнер находился в Ленинграде. Деловая часть его поездки была закончена, поэтому вечером он собирался в театр, на балет, а днем в Эрмитаж, посмотреть первые залы — все это по заранее составленному плану.

Несмотря на преклонный возраст, он еще бодр — по рекомендации своего врача он делает гимнастику и соблюдает строгий режим.

Итак, Райнер получил наконец свои сокровища. Так долго ждал он этого момента. Раньше сделать это не удавалось. В войну помешали проклятые партизаны. Едва не попал в их руки. Потом, после войны, он долгие годы жил в США. Когда в Советском Союзе открыли туристические маршруты, его посланец с драгоценной иконой попал в руки таможенников. Еще более ощутимая утрата произошла, когда весной этого года Фогель погиб здесь, в России, в автомобильной аварии, и тогда пропали драгоценная икона «Положение во гроб» и золотой крест с камнями. Поистине, можно поверить, что предметы коллекции помещика Муренина обладают свойством приносить неприятности и даже смерть лицам, владеющим ими.

Но теперь сокровища в его руках. Завтра он исследует полученное и составит представление о стоимости. Думать об этом приятно. Изделия ювелиров прекрасны, они издавна запечатлелись в его памяти. Может быть, он не будет их продавать. Пусть станут семейными реликвиями. Ведь больше никто никогда не сделает такие вещи. И только его родственники будут владеть ими.

Что деньги? У него их много. Кроме того, он везет товар, который можно выгодно продать. «Письма из России» — так можно назвать корреспонденцию, собранную здесь им и его сообщниками. Некоторые западные журналы и радиостанции за нее очень хорошо заплатят. Да, этим сейчас заниматься очень выгодно. Но он делает это не только ради денег. Он истинный патриот Германии, он верит, что в будущем вернутся славные времена расцвета его страны, времена господства над Европой...

Ему вспомнилась недавняя встреча с «представителями искусства». С большими предосторожностями провел его Эньшин в мастерскую художников — мужа и жены. Художники держались подобострастно. Эньшин, конечно, не стал посвящать Райнера в подробности их биографий.

Муж окончил плановый институт, но работать по профессии не стал. Подучившись писать плакаты и лозунги да оформлять стенды, стал называться художником. Так и числился на предприятии, куда пристроился.

Не рассказал Эньшин Райнеру и того, что работа на предприятии для них лишь получение трудового стажа и зарплаты, а также всех прав, которыми они пользуются, — государственная квартира, отпуска, оплата больничных, путевки в санатории, даже материалы, которые они беззастенчиво воруют с предприятия для «халтуры» на стороне.

Они неплохо обеспечены, но на работу ходят в затрепанной одежде, ссылаются на нехватки... Они недовольны всем. И готовы оклеветать и очернить кого и что угодно — своих сотрудников, окружающих людей, советский строй. Дело в том, что эта супружеская пара имеет в жизни одну цель — наживу.

В выходные дни они ездят в деревни, в маленькие городишки, узнают, у кого из жителей есть старинные вещи. Выманивают их за мизерную цену, затем продают поклонникам моды и «русской старины» за весьма солидные суммы. Растут доходы, растет алчность. Они перепродают по спекулятивным ценам книги и старые картины. У них есть золотые вещи и другие ценности, но им этого мало. Соседи догадываются, что эта пара — «дельцы», и не любят их. Они же ненавидят и боятся и соседей и сотрудников...

Их деятельность все же скована необходимостью ежедневно являться на работу, а ведь они жаждут свободы, полной свободы — им нужно делать бизнес.

Так именно эти двое собрали для Райнера «факты», которые при умелой обработке будут звучать убедительно в пропаганде против коммунизма. Кто знает, быть может, эти «письма» помогут в деле, которому служат «истинные немцы» — возвращения былой славы «великой Германии».

Ленинград. Как великолепен, как величав этот город! Райнеру холодно и неприютно в нем сейчас. Он вспоминает о жизни Петербурга до революции — о Невском с вереницами экипажей, о сказочных богатствах русских вельмож, об их гостеприимстве... Невский красив и сейчас. Какая же непоправимая ошибка помешала Гитлеру занять этот прекрасный город? Как можно было не удержать уже занятую территорию на подступах к городу?..

Райнер шел по набережной и представлял, как бы он чувствовал себя в своем Петербурге, не проиграй немцы войну. Он бы не отказался прожить в этом городе несколько лет, он был бы здесь полезен своему отечеству. К тому же здесь легче, значительно легче было бы увеличить состояние, выгодно вложить средства и получить немалую прибыль.

 

Уже давно Эньшин не испытывал такой тревоги. Он заметил, что появилась дрожь в руках, стало покалывать сердце, и ему пришлось запастись таблетками.

Последнее время он ловил себя на том, что, выходя на улицу, как-то машинально оглядывался — не следует ли кто за ним.

Ему осталось продержаться самые пустяки, всего несколько дней. Документы оформлены, препятствия устранены, оставалась одна трудность — провоз валюты, но благодаря Райнеру и это улажено. Вот и поедет он, Эньшин, теплоходом вокруг Европы. В одном из городов его будут ждать, помогут сменить подданство. И начнется другая, яркая жизнь, сбудутся все его мечты... Лишь при воспоминании о сокровищах, отданных Райнеру, Эньшиным овладевала тоска по утраченному — в который раз он думал, не совершил ли ошибки, отдав целое состояние. Наверно, усталость помешала найти другой выход. И все же несколько предметов ему удалось оставить — они пополнят капитал Эньшина в Европе. Он сохранил для себя нагрудную икону, ту, которой вряд ли найдется равная, — с двадцатью четырьмя жемчужинами, с сиренево-голубой камеей. И еще две панагии — «фамильные реликвии», как теперь их называет Эньшин.

В Европе он будет состоятельным человеком, заведет свое дело. Только скорее бы пересечь границу. Скорее сесть на теплоход. И наконец выбросить из памяти кошмары Старицкого монастыря. Там, в Европе, он заставит себя забыть все... Но сейчас он не может отогнать, уничтожить в памяти заживо погребенного Лисовского, бегство из подземелья...

 

...Лисовский был поражен, когда Эньшин открыл проход под часовней. Спустившись вниз, увидел, что сундук стоит на том же месте. Еще больше был поражен Лисовский, наблюдая, как Эньшин открыл в стене проход из-под часовни в провал. Вслед за Эньшиным Лисовский со страхом спустился туда. Открыли тяжелую дверь и очутились в узкой пещере. «Так вот каким путем выкрал Эньшин содержимое сундука!»

— Значит, так вы и подобрались к моим вещам?

— Что вы городите: «вашим вещам». Они никогда не были и не будут вашими. Сейчас они мои, а потом будут у Райнера.

— Нет. Они сначала должны быть у меня. Отдайте немедленно.

— Да полу́чите, полу́чите вы их!

Проход был кое-где укреплен столбами. Встречались небольшие завалы. Пройдя значительное расстояние, Эньшин остановился, осветил стены, что-то искал на них.

— Придется вам, Лисовский, подождать меня здесь! Мы пошли не совсем правильно. Сидите и ждите.

— Фонарик оставьте.

— Зачем? Вдруг мой испортится? Нужен запасной. А вам все равно не надо двигаться.

Эньшин ушел. Свет фонарика все слабел, и наконец Лисовский оказался в полной темноте. Он присел на корточки и стал прислушиваться. Ни единого звука не было слышно.

Лисовский думал о сокровищах, которые должен отдать ему Эньшин, о том, как он постарается встретиться с «хозяином», а потом уехать за границу. Все это давно продумал...

Эньшина все не было. Потом до Лисовского донесся неясный шум и легкое сотрясение — и так несколько раз. Лисовский вдруг страшно испугался — уж не произошел ли обвал и не придавило ли Эньшина? Он еще подождал, но потом его охватил ужас при мысли о том, что если погибнет Эньшин, то где же он, Лисовский, будет искать спрятанное? Решил ползти обратно, в том направлении, куда ушел Эньшин. Прополз немного и увидел свет от фонарика. Появился Эньшин. Лисовский ожил:

— Вы целы?

— Как видите.

— Я думал, вас засыпало.

— Да, едва уцелел. Но завал большой. Обратно к часовне нам уже не пройти.

— Как же быть? Ведь и в других местах может обвалиться.

— Боитесь? Все равно идти нужно.

Двинулись дальше. Пройдя некоторое расстояние, Эньшин остановился:

— Обождите еще. Пойду посмотрю ход — тут рядом развилка.

— Я пойду с вами. Больше не останусь.

— Что еще за разговоры? Мне нужно, чтобы вы ждали здесь. И не возражайте.

Лисовский остался. Через некоторое время ему показалось, что кто-то стучит по стенам. Потом он снова услышал шум обвала.

— Что это? Что?! — вскочил Лисовский. Стал прислушиваться. Кругом тихо. Лисовский так и не дождался Эньшина. Он решил, что того завалило. Двинулся наугад, осторожно, ощупывая руками стены. Чем дальше он продвигался, тем ужас все сильнее сковывал его. Он боялся обвала, боялся заблудиться. Сплошная темнота давила страшной тяжестью. Порой ему казалось, что он сходит с ума. Наконец уперся в груду камней. Стал обшаривать их, пытался разгрести. Он не знал, сколько прошло времени. Обессиленный, встал на четвереньки и пополз обратно. Снова наткнулся на завал и закричал. Кричал до тех пор, пока силы совсем не оставили его, и он упал. Его мучили жажда и голод. Хотя бы глоток воды... Когда он дополз до места, где, как он считал, погиб Эньшин, собрав остаток сил, заплакал, стал в исступлении царапать землю. Сверху вдруг упал большой камень, размозжил кисть руки. Дикая боль пронзила его. Он прижал руку к груди и завыл. Потом потерял сознание.

Эньшин замуровал Лисовского навечно. Он знал, что из пещер ему не выбраться. Он сам вызвал обвал, который отрезал путь назад, к часовне. И другой ход он перекрыл. Рычаг, открывавший выход в овраг, сломал. Никто не найдет Лисовского.

 

Ленинград был окутан осенним дождем. Нева, памятник Петру, Исаакий, Дворцовая набережная, Невский — все медленно отодвинулось и таяло, растворяясь в пелене дождя.

Эньшин лежал в каюте. Мягко падал свет от настольной лампы. Он задремал. Жена спала напротив, отвернувшись к стене. Все уходило, уплывало из памяти — мысленно уже виделся порт, где его встречает человек Райнера. Там они с женой отдохнут несколько дней, отдохнут по-настоящему. Теплоход едва покачивало, чуть слышно доносилась музыка. Уже засыпая, Эньшин подумал, что они вроде бы должны уже пересечь границу.

Прикосновение чьей-то руки разбудило Эньшина. Трое людей находились в его каюте. «Что это? Я забыл закрыть дверь?» — сквозь дремоту подумал он. Но вот один человек встал у постели жены, двое рядом с ним:

— Нам нужно кое-что уточнить, вам придется пройти с нами...

В служебной каюте, куда вошли Эньшины, за столом сидел Бурмин, рядом с ним старший помощник теплохода и еще какие-то люди. Не было сказано ни слова, но, увидев Бурмина, Эньшин узнал в нем того «искусствоведа», с которым сидел рядом в гостях у Кораблева.

— Вы... здесь?.. — Но вдруг осекся и замолчал. И тотчас же он услышал все объясняющие страшные слова:

— Вот ордер на обыск...

От теплохода отошел катер. Человек в штатском держал саквояж, в котором находилось все жизненное благополучие четы Эньшиных: вместе с валютой на крупную сумму лежали две панагии и нагрудная иконка в драгоценных каменьях и жемчугах.

Там, на теплоходе, Бурмин лишь мельком просмотрел драгоценности, аккуратно завернул их.

— Вот так-то... Спасибо Муренину, русскому коллекционеру...

Когда поджидавшая на берегу машина принимала Эньшиных и сопровождавших их людей, Бурмин сказал, словно убеждая самого себя:

— ...Та самая: двадцать четыре жемчужины. Очень ценная.

Кажется, он улыбнулся.