Глава XLI
— Сегодня прощальный вечер, — напомнил Мудрый. — Соберется несколько человек, чтобы пожелать тебе не очень трудной дороги.
— Не надо, — попросила Леся. — Уж если требуется возвращаться, то лучше, чтобы об этом знало как можно меньше людей.
— Те, кто придет, знают о тебе все, даже то, что ты хотела бы скрыть.
Мудрый, когда Леся сказала, что вернется на Украину, явно обрадовался, но постарался радость скрыть. Только суховато кивнул: другого решения, мол, и не ожидал. Он резко ускорил подготовку к рейсу. Вновь встретился со Стронгом, доложил, что курьер может отправиться в обратный путь. Майор резко выговорил Мудрому за затягивание операции.
— Хотелось получше прощупать Чайку, господин майор. Чтобы не случилось осечки.
— Но сейчас-то вы убеждены, что она не «подкидыш»?
— Мы уверены, что это преданный нашим идеям человек.
— Тогда не тяните. В любом деле потеря времени — это утрата инициативы, лишние расходы, черт возьми!
— Так точно!
С некоторых пор Мудрый предпочитал абсолютно во всем соглашаться с майором Стронгом.
Уже был выработан маршрут рейса, подготовлены документы, экипировка. Мудрый придирчиво, в сто первый раз, инструктировал Лесю, снова и снова отрабатывая каждый предстоящий шаг. Он был суровым экзаменатором, Мудрый, но на все его вопросы Леся отвечала четко, ясно. Чувствовалось, что она хорошо подготовлена и сумеет действовать в самых сложных ситуациях. Леся, со своей стороны, относилась к наставлениям Мудрого подчеркнуто серьезно. Это Мудрому нравилось — значит, понимает, что предстоит.
Идея организовать прощальный вечер принадлежала Круку. Он любил в нужные моменты подчеркнуть, что лично вникает во все детали работы подчиненных ему служб, и свою значимость — одного из руководителей провода. Крук хотел быть популярным.
Мудрый, наоборот, не терпел парадных мероприятий. По его мнению, агенты должны были уходить на ту сторону в полной тишине, так, чтобы об этом никто и не догадывался. Но переубедить Крука не удалось.
— Пора отказываться от устаревших методов работы, — небрежно, свысока сказал Крук. — К вашему сведению, нам сейчас реклама просто необходима. Пусть знают, кому положено, что мы не сидим сложа руки, действуем.
Какой-то смысл в этом был, и Мудрый скрепя сердце согласился.
— И вот еще что: подготовьте Чайке парадный мундир сотника, — приказал Крук. — Ей это будет приятно.
— У нас нет женского офицерского мундира, — засомневался Мудрый. — Мужской — пожалуйста…
— Так пошейте. — Крука удивляла неповоротливость всегда исполнительного референта.
— Будет сделано.
И хотя Мудрому показалось все это выдумкой, но приказ требовалось выполнить. Он прислал к Лесе портного снять мерку.
— Зачем? — удивилась девушка. — Под венец не собираюсь, на бал никто не приглашал.
— Так надо. — Мудрый играл в таинственность.
— А, понимаю, — насмешливо протянула Леся, — чтоб было легче гроб заказать? Так?
Мудрый только головой качал: до чего ж острый язычок у дивчины, ты ей слово — она тебе десять.
Наконец наступил день прощания. В назначенное время Леся спустилась со своего «чердака», как она шутила, в холл. Ее ожидал Шпак, выглядевший весьма торжественно в полученном при распределении заокеанских подарков почти новом двубортном костюме, в накрахмаленной до синевы сорочке. Пестрый галстук, завязанный микроскопическим узлом, был не в тон костюму, но это уже мелочи.
— Вы выглядите как новенький доллар, — сказала Леся.
Шпак хотел было поблагодарить, но передумал: слова Леси можно было принять за комплимент, но в тоне чуть заметно слышалась ирония.
— Не опоздаем?
— Нет, успеем.
Они долго петляли по городу — узкие улочки были набиты автомашинами, велосипедистами, пешеходами. Бледно врезалась в небо неоновая реклама. Жались к стенам домов какие-то люди-тени.
Может быть, потому, что жить в этом городе осталось недолго, Леся с особой остротой всматривалась в мир, который ей предстояло покинуть. Он кинематографичной лентой надвигался на маленький, юркий автомобиль Шпака. Лента была пестрой, яркой, составленной из тысяч красок вечернего города. Город, в котором вряд ли суждено ей побывать когда-нибудь вторично.
Они ехали очень долго. Леся заметила, что некоторые улицы пересекли дважды.
— Кончайте эту волынку, — раздраженно попросила Леся Шпака, — что вы крутитесь по этим вонючим закоулкам, как вошь на овчине?
— Фу, как грубо! — удивился Шпак.
— А с вами иначе нельзя, — раздражаясь, Леся не особенно старалась подбирать выражения.
— Не сердитесь, Леся. Я человек маленький. Мудрый велел ехать этим маршрутом — вот и кручу баранку.
— Куда хоть мы едем?
— Я знаю только адрес. А что там такое — не моего ума дело.
— Бараны, — сквозь зубы процедила Леся.
— Что вы сказали?
— Говорю: если послать вас к чертовой матери, но так, чтоб это звучало как приказ, так вы, пожалуй, и пойдете…
Шпак рассмеялся.
— Ага. Наше дело — приказы выполнять.
Леся чувствовала себя неспокойно, ей не нравилась эта путаная езда, единственная цель которой — оторваться от наблюдения, если оно было, и замести следы. Леси не опасались — от нее не «прятали» путь, которым они добирались до указанного адреса. Это могло означать либо что ее окончательно признали своей, не остерегались, либо то, что у нее не будет возможности кому бы то ни было рассказать об этой поездке.
Машина нырнула в длинный тоннель — мелькнули тусклым пунктиром лампочки под сводом.
— Мы от кого-то прячемся?
— С чего вы взяли? — смех Шпака был искусственным.
— Я не гимназистка. Отрываться от наблюдения училась много лет назад.
— В последнее время вы стали очень подозрительной.
— А я всю жизнь такая — никому не верю.
Шпак разговаривал неохотно, с паузами, делая вид, что ему сложно и машину вести, и говорить. И в конце концов Леся оставила попытки что-либо у него выведать — не станет Шпак рисковать головой и карьерой. Для таких, как он, приказ выше всяких там сантиментов.
Машина вырвалась на пустынные улицы. Исчезла реклама, редкие фонари и не пытались бороться с темнотой, упавшей на окраину города.
Осталась позади и городская окраина. Шпак гнал теперь машину по автостраде! с огромной скоростью, напряженно сжав руль. Минут через двадцать стремительной езды они догнали автомашину, трижды просигналившую им фарами. Шпак пристроился к ней в хвост — ехали теперь медленно, так как свернули на проселочную дорогу.
Встали темной стеной деревья — начинался лес. Шпак каменно сидел за рулем, повторяя все маневры впереди идущей машины. Стучали по ветровому стеклу ветки низко склонившихся деревьев — дорогой пользовались мало. Машину мягко покачивало на ухабах, Лесю прижимало к Шпаку, а ей хотелось отодвинуться от него, забиться в угол, стать маленькой и незаметной.
Наконец они остановились на маленькой полянке — ее вырвал из темноты свет автомобильных фар.
— Выходите, — сказал Шпак. В голосе его звучало то безразличие, которое явно свидетельствовало о тщательно скрываемом волнении.
Леся вышла, зябко кутаясь в плащ. В лесу было сыро, тоскливо шуршал палый лист. Высоко в бездонной темноте неба покачивались голые ветви и, сталкиваясь, скрипуче жаловались на непогоду.
«Значит, это произойдет здесь», — подумалось Лесе, и она сделала шаг туда, где уже ее ждали пассажиры передней машины. Их было трое, они стояли посреди поляны, пряча сигареты в кулаках.
— Погасить фары! — резко приказал один из них, и поляна, как тонущий корабль, погрузилась во мрак.
— Вы догадываетесь, Чайка, зачем вас сюда привезли? — спросил тот, кто приказал вырубить свет.
— Значит, так было надо, — спокойно ответила Леся.
— Вы разоблачены, товарищ Чайка, — слово «товарищ» прозвучало издевательски. — Мы привезли вас сюда, чтобы привести в исполнение приговор провода.
— Не понимаю, — искренне сказала Леся.
— По законам нашей борьбы предательство карается смертью, — высокопарно не произнес — продекламировал тот, кто был здесь старшим.
Судя по всему, это Боркун, догадалась Леся. Злата говорила: «Ты его узнаешь по голосу. Гундосит, как сельский дьячок».
— Я это знаю, — ответила она.
А если прыгнуть в темноту, за деревья, попытаться увильнуть от пуль? Она в темном плаще, сольется с лесом — пусть ищут…
— Нами установлено, что вы являетесь агентом НКВД. В результате вашего предательства погибла верная дочь народа нашего Злата Гуляйвитер и ее соратники…
Голос Боркуна глушил шум леса, но Леся отчетливо слышала каждое слово.
— Каким образом провалилась Злата? Кто ее предал? — спросила Леся.
— Вы! — драматично повысил голос Боркун. — Ее смерть на вашей совести.
— Скотина! — крикнула Леся. — Ублюдок, крыса, бежавшая с Украины! — Она уже не сдерживалась, гнев пересилил здравый смысл. — Кто ты такой, чтобы выдрючиваться в этом вонючем лесу передо мной? Кто? Назови свое имя, чтобы я могла в аду тебя найти и попросить чертей под твой котел побольше дров положить!
Шпак, стоявший на два шага сзади Леси, тихо хихикнул. Она услышала этот смешок, он показался ей странным и непонятным.
Леся сыпала отборной руганью, она не сдерживала себя, и слова катились по ночному лесу глухо, исчезая в его чаще не сразу, а лишь коснувшись каждого, кто стоял на поляне.
— Эх, был бы у меня автомат! — с горечью сказала Леся.
— Ну и что? — спросил Боркун.
— Положила б я вас рядочком и закапывать не стала б! Потому что среди законов, на которые вы ссылаетесь, есть и такой: оскорбление смывается кровью!
— Переходите к делу! — посоветовал Боркуну один из его спутников.
Боркун достал из кармана сложенный вчетверо листок, развернул. Ему подсветили фонариком, и Боркун, повышая голос до истеричного крика, зачитал приказ провода о том, что курьер Леся Чайка за измену ОУН приговаривается к смертной казни. В приказе были слова о величии национальных идей, происках чекистов, особой ответственности, возложенной историей на тех, кто снова поднимает знамя УПА. Приговор надлежало привести в исполнение немедленно, после оглашения приказа.
Леся увидела в руках спутников Боркуна пистолеты. Ей стало очень тоскливо: вот и закончился курьерский рейс, и никто никогда не узнает, как прошли последние минуты ее жизни. Лес приглушит выстрелы, упадет она на чужую землю, не попрощавшись с Родиной.
«Слава героям!» — закончил чтение Боркун.
И наступила тишина. Трое стояли против Леси, выжидая, что она скажет.
— Украине я не изменяла, — проговорила Чайка и отвернулась, чтобы не видеть тех, кто готовился ее убить.
Ей стало холодно, и она плотнее запахнула плащ, поправила косынку на голове. И подумала, что после выстрелов холод ей уже, наверное, не будет страшен и кончится промозглая сырость этого враждебного, хмурого леса.
Пошел мелкий дождь, и Леся отметила, что время для расправы выбрано очень хорошо — дождь смоет все следы. Впрочем, ее и искать никто не будет: она пришла в страну нелегально, она вообще не существует для властей этой страны. В лучшем случае через какое-то время здешние газеты сообщат, что в лесу найден труп неизвестной, убитой выстрелами в упор.
Леся почувствовала, как на нее наваливается огромная усталость, — хотелось опуститься на землю и не шевелиться.
— Скоты, — громко сказала она, — попались бы вы мне в ровенских лесах…
Лучше было не молчать, потому что усталость вдруг стала сменяться отчаянием — очень не хотелось умирать.
Скорее бы все кончилось!..
— Ваше последнее слово? — спросил Боркун торжественно.
— Слава Украине! — крикнула Леся.
— И это все?
— Для меня это больше, чем все!
— Значит, вы признаете обвинения в измене?
— Не морочьте мне голову, — махнула рукой Леся. — Ничего я не признаю. Получили приказ убить меня — так убивайте.
Безразличие, с которым она сказала это, удивило Боркуна и его спутников. Девушка не упала на колени, не молила о пощаде, не кричала, чтобы ее выслушали…
— У вас есть шанс, — сказал Боркун. — Мы оставим вам жизнь, если вы расскажете все, что знаете: связи, явки, назовете своих помощников.
— Я все это уже рассказала Мудрому, — не поняла Леся Боркуна.
— Не считайте нас идиотами! — заорал Боркун. — Вы — агент НКВД, это доказано.
— А-а, идите вы к дьяволу! — Голос Леси в шуме дождя был почти не слышен.
Трое подошли к Лесе ближе, почти вплотную.
— Вы должны застрелиться, — сказал Боркун. — Мы сейчас дадим вам пистолет с одним патроном. Нажмите на спусковой крючок.
— Обычное самоубийство? — догадалась Леся. — И никто не ищет, не ведет следствие? Неизвестная покончила с собой?
— Да, — подтвердил Боркун. И посчитал возможным объяснить: — Нам не нужны неприятности.
Спутник Боркуна тщательно протер свой пистолет носовым платком, уничтожая отпечатки пальцев. Он и протянул его Лесе в платке — холодно отсвечивала сталь.
Леся взяла пистолет, вскинула руку. Боркун чуть отшатнулся, и Леся подумала, что он тоже боится смерти, боится, как бы она не всадила эту единственную пулю ему в грудь.
Умирать всем страшно…
А если представить, что это просто путешествие в неизвестность? Что-то там, по ту сторону границы между жизнью и смертью, должно ведь быть?
Лес и дождь — это не так уж и плохо. Пусть идет все время дождь…
Леся распахнула плащ, приставила ствол к груди. Конечно, лучше сразу умереть…
Сухо щелкнул боек. Леся шагнула вперед; она приказала так себе — упасть лицом вниз, чтобы попрощаться с землей.
Спутники Боркуна подскочили к ней, вырвали пистолет, повели к машине. Она еще не понимала, что ничего не произошло, только казалось странным, что все идет дождь и капли падают на глаза, на губы.
Ее усадили в машину Шпака, Боркун плюхнулся на заднее сиденье.
Машины, круто скрипнув тормозами, врезались в темень леса. Ярко вспыхнули фары, и лес стал почти нарядным в косых струях дождя, закрывший ветвями землю от холодного неба. И сосны вокруг показались Лесе такими же, как на Ровешцине, дождь украсил их низками жемчуга. Ветер стих, и стояли они неподвижно.
Леся нажала на кнопку ящичка — упала крышка. Она достала плоскую фляжку — заметила по прежним поездкам, что держит Шпак всегда при себе шнапс.
Аккуратно отвинтила колпачок, сделала два-три глотка.
— Ну и ну… — покачал головой Шпак.
Леся прижалась к стеклу машины. Глаза у нее были сухими и колючими. Машина вырвалась на шоссе и, будто пришпоренная, рванулась по умытому дождем асфальту.
Безразлично смотрела Леся, как мелькают в глубине ночи редкие огоньки, — здесь рано ложились спать. Пестрыми яркими островками плыли в темноте бензоколонки, придорожные ресторанчики. Дождь реденько протянул нити, серебрившиеся в свете фар, от неба к земле.
— Гей, Боркун, — сказала чуть хрипловато Леся, — ты на «земли» не собираешься?
— То тайна, — солидно прогундосил Боркун. — А что?
— Прикидываю, как я смогу с тобой рассчитаться. Здесь уже не удастся…
Шпак покачал головой, а Боркун нарочно весело рассмеялся, пробормотал:
— Ну, дивчина…
— Друже сотник, — резко сказала Леся.
— Что? — не понял Боркун.
— Для тебя я — сотник!
— Хе, — засмеялся Боркун, — у меня чин поважнее…
— А ты мне не представлялся.
— Случая не было.
— Потому ты для меня — никто, — упрямо сказала Леся. И непримиримо, как любому ворогу, бросила: — За мной долг. Не волнуйся: расплачусь.
— Ладно, — будто и не замечая угрозы в тоне Леси, ответил Боркун, — скоро остынешь. На сердитых воду возят.
Машины, только чуть сбавив скорость, выкатили на знакомую Лесе улицу — здесь, в коттедже, она жила много дней. Охранник нажал на кнопку, плавно распахнулись ворота.
Боркун глянул на часы.
— Десять минут на то, чтобы привести себя в порядок, — бросил Лесе. — Скоро приедет Крук.
— А все-таки ты мне на Украине лучше не попадайся, — непримиримо сказала Леся. — Мои хлопцы инсценировками не занимаются — они просто стреляют.
— Не злись, друже сотник, — предупреждение Леси пошло впрок. — У каждого из нас своя служба…
В комнате Лесе бросились в глаза две вещи. На видном месте на столе лежало извещение о том, что на ее имя в банк перечислена крупная сумма. А на спинке стула повисла отлично сшитая форма сотника УПА. На кителе отливали золотым и серебряным светом знаки отличия. Были даже пилотка с трезубом и широкий офицерский ремень, отвисший под тяжестью пистолета.
Леся быстро переоделась — форма оказалась ей впору.
Подошла к зеркалу, терпеливо пристроила на прическу пилотку — чуть наискось, на три пальца от левой брови. Трезуб был приколот по центру, это не устроило девушку, так носили звездочки в Советской Армии. Она пришпилила эмблему на левую сторону пилотки — как Рен. Правда, Рен носил не пилотку, а смушковую мазепинку, но, очевидно, те, кто готовил форму для Леси, несколько ее «модернизировали» на чужеземный лад — цвет хаки, накладные карманы френча, брюки, наконец, офицерская пилотка, сшитая по иностранному образцу.
Извлекла из кобуры пистолет, это был любимый ею «вальтер», из обоймы выглядывала головка патрона.
Форма изменила ее: выражение лица стало строгим и отрешенным, взгляд неулыбчивый.
— Вам пора, — появился в дверях Шпак.
— Иду, — сказала Леся и еще раз глянула в зеркало, провела пальцами под ремнем, проверяя, нет ли где складок. Она шла по лестнице, тяжело опуская на деревянные ступени ботинки с толстым рантом, и ей, как показалось Шпаку, нравилось, что ботинки — на подковках, а ступени жалобно поскрипывают. «Боркуну лучше и в самом деле на Украине не появляться, — подумал Шпак. — Ишь грохочет… эсэсовка».
А Лесе казалось, что ступенек у лестницы не шестнадцать, как однажды посчитала, а очень много и ведут они к новому этапу операции.
В нарядно освещенной комнате ждали ее пять-шесть человек.
— Слава героям! — вскинула руку Леся.
— Героям слава! — ответил за всех Крук.
Здесь собрались люди, направлявшие тайную войну в украинских лесах. Люди, прошедшие длинную извилистую тропу из подпольных боевок, рейдов в темноте, жестоких ударов по мирным селам, хитроумных диверсий. Каждый из них считался мастером своего дела и сам себя, не колеблясь, причислял к сонму борцов и «лыцарей».
Крук… Боркун… Мудрый… Шпак… Варава… Макивчук… Две девицы из наиболее приближенных надели кокетливо расшитые в украинском стиле передники и обслуживали «высокое собрание». Леся уловила в их взглядах плохо скрытую зависть — они завидовали ей, сотнику, отмеченному наградами и вниманием «вершителей судеб» националистической эмиграции.
— Как вы себя чувствуете? — спросил доброжелательно Крук.
— Дуже добре, дякую! — Леся ответила лаконично и бодро, как и подобает боевому сотнику, прошедшему сквозь леса и бои.
Без подобострастия, но и с должным уважением пожала она руки пришедшим напутствовать ее перед рейсом. А что они ей? Сотник, прибывший с «земель», должен предстать перед ними таким, какими изображает подобных сотников «Зоря»: мужественным, резким, суровым — что-то вроде атамана славной Запорожской Сечи, вольного, козацкого братства.
— Удалось ли хорошо подготовиться к трудной миссии? — расспрашивал Крук.
— Готова послушно выконуваты ваши наказы, — четко доложила Леся. Она сразу угадала в Круке старшего и, как велел устав, обращаясь к нему, тянулась по стойке «смирно».
Крук мимоходом подумал, что у этой девицы красивые глаза, а голос солдафона: привыкла, наверное, ругаться и самогонку пить. И тут же перестроил свои мысли на другой лад, более приличествующий событию: на таких, как Леся Чайка, держится ОУН, они огнем и мечом проложат ему, Круку, дорогу на Украину.
— Да вы не стесняйтесь, чувствуйте себя среди равных, — снисходительно предложил он Лесе.
И курьер послушно сбросила напряжение и даже чуть улыбнулась, как бы благодаря за доброе слово.
Крук щелкнул пальцами. Одна из девиц торопливо приблизилась к нему с подносом.
— Давайте поднимем первый тост, — торжественно провозгласил Крук, — за нашу героиню, судьбе которой можно только позавидовать! Она прошла огонь и тяжелые бои, она видела мужество и предательство, она осталась и в аду чистой, нежной и прекрасной! За самого очаровательного сотника в нашей армии — за Лесю Чайку!
Леся чисто по-женски отметила, как умильно заглядывает в глаза Круку девица с подносом, и какое у нее холеное лицо, а манеры горничной второразрядного ресторана. Девица «нарисовала» себя под юную украинку и теперь нетерпеливо пыталась обратить внимание «почти вождя».
Были и другие тосты — в них чередовались слова «слава», «Украина», «героиня», «борьба», переставляемые в фразах и так и эдак.
— Слава нашей юной героине, ведущей мужественную борьбу на самой линии фронта! Слава всем, кто не сложил оружия! — проголосил Макивчук, высоко поднимая рюмку. И неожиданно закончил: — За ваше здоровье, друже Крук!
История с провалом связной научила Макивчука кланяться еще ниже, до земли…
Леся удостоилась беседы почти с каждым из званых гостей.
Они по очереди подходили к ней, чокались рюмками, расспрашивали о здоровье, желали успехов. О делах специальных не говорили — так, видно, условились, да и не место для этого. Разговаривали вполголоса, очень чинно и степенно, явно копируя какие-то «большие приемы».
Леся пила с каждым вроде бы до дна, чтобы не обидеть кого ненароком, не породить подозрительности. Ей не хотелось много пить, нелегко это, и пришлось прилагать немало усилий, чтобы рюмка в нужный момент оказывалась опорожненной. Ей нельзя было пить, потому что так и не удалось сбросить огромное нервное напряжение, пережитое несколько часов назад. Рядом стоял Мудрый и «доброжелательно» сверлил ее глазами. Мудрый был здесь, пожалуй, единственным «на работе» — он демонстрировал руководству своего курьера и очень хотел, чтобы смотрины прошли благополучно. Но он же первый и поднял бы тревогу, если бы заметил что-то подозрительное. Леся обязана быть такой, какой он ее знал.
— Подойди к Круку, — тихо, почти шепотом посоветовал Лесе Мудрый.
— Я уже с ним говорила, — так же шепотом ответила Леся.
— Ничего, кашу маслом не испортишь.
Крук все больше входил в силу, и Мудрый хотел, чтобы один из «вождей» по достоинству оценил его старания. Вечер этот был экзаменом не только для Леси, но и для Мудрого. Чувствовал эсбековец, что стареет, утрачивает былую изворотливость, сложнее стало ему ориентироваться в смене курсов, вождей и настроений. А так недолго оказаться не у дел, добывать хлеб себе на пропитание каким-то иным способом. А каким? Ничего не умел Мудрый, кроме как стрелять, шпионить и готовить шпионов.
Леся послушалась доброго совета, подошла к Круку. Тот, как от назойливой мухи, отмахивался от Ма-кивчука, с подъемом витийствовавшего о новом этапе борьбы, который приведет к консолидации всех антибольшевистских сил. Знал редактор, носится Крук с этой идеей: создать антибольшевистскую лигу, в которую вошли бы все, кто ненавидит Советы.
— Добри думки! — одобрил равнодушно Крук и повернулся к Лесе. — Как вам наш вечер? Это все в вашу честь…
— Очень я вам благодарна за внимание. И для меня большая удача — встретиться с вами…
«Не такой уж и грубый голос у этой девицы», — отметил мимоходом Крук. И вспомнил Злату, прощание на конспиративной квартире.
— Как там наша Злата? Надежно ли ее положение?
— Очень надежно, — заверила Леся. — Злата нашла то, что искала. И надеюсь, Украина по заслугам оценит ее усилия.
«И мысли какие-то у этой девицы шевелятся», — опять отметил Крук. Доверительно попросил:
— Берегите Злату, она того стоит.
— Полностью с вами согласна, — воспринимая его слова как приказ, ответила Леся. — Мы там, на Украине, в этом убедились.
«Коханый, я возвращусь», — обещала Злата в тот давний вечер, когда Крук сказал, что уже пора им прощаться. Выпито тогда было немало. Злата не ломалась, не привередничала, сказала: «Судьба перед рейсом подарила мне чудесную ночь».
Воспоминания были приятные, и улыбка косым лучиком скользнула по лицу Крука.
Все уже давно обратили внимание, как долго и с интересом разговаривает Крук с курьером. Особая милость! Мудрый был доволен, а гости даже примолкли, чтоб не мешать пану Круку. Девицы, обносившие гостей чарками на подносах, завидовали Лесе откровенно, они тоже приложились к горилке. Крук казался им почти доступным, если бы не эта энергичная курьерша.
Леся, спросив разрешения у Крука, сняла френч, осталась в расшитой черно-красной нитью блузке. Раскраснелась, от выпитого повеселела, стала не такой уж и строгой, как вошла.
— Хочу сказаты! — поднялась она с рюмкой. — Хочу выпиты за Украину!
Тост у нее был хороший — за любовь к родине, за то, чтобы нигде и ни в чем не изменять ей, чтобы ни ненависть, ни расстояния не легли пропастью между человеком и родиной.
Крук покивал одобрительно и первым приблизил свою рюмку к рюмке девицы-сотника, без френча ставшей очень похожей на юного казачка из мелодрам минувшего столетия.
В гостиной было уютно, гости тоже почувствовали, что официальная часть вроде бы закончилась и можно налечь на закуску.
— Ты на меня не обижайся, — попросил Лесю Мудрый, — то, что произошло, требовалось.
— А если бы я умерла, если бы сердце не выдержало? — чуть прищурилась Леся.
— У тебя — выдержит. У тебя оно как камень…
— Спасибо за комплимент, — сказала Леся.
Настроение у нее было прекрасное. Все эти «диячи на национальной ниве» собрались здесь ради нее. Они пришли чествовать ее, Лесю Чайку, курьера ОУН, сотника УПА, удостоенной высших наград, располагающей приличным счетом в банке и прочая и прочая…
— А у меня для тебя сюрприз, — сказал Лесе Мудрый. — Отойдемте-ка в дальний угол, чтобы не мешали.
Он оглянулся, поискал кого-то среди гостей, поманил пальцем Шпака:
— Петро, подойди к нам…
Шпак на фоне раздобревших от выпитого гостей, шумно и крикливо провозглашающих новые тосты, был необычно задумчивым.
— Вот вам спутник в трудном рейсе, — церемонно представил Мудрый Шпака.
Шпак протянул Лесе руку, чтобы обменяться, как велела неписаная традиция, рукопожатием. Леся руку не заметила.
— А он что-нибудь умеет? — спросила у Мудрого. — Все, что необходимо там, на «землях»…
— Посмотрим, — Леся окинула Шпака неожиданно трезвым, изучающим взглядом.
Шпак не выдержал этого взгляда, опустил глаза.
— Не ходи со мной, хлопче, пропадешь, — пошутила Леся.
— За тобой — хоть на край света, — ответил Шпак.
Мудрый внимательно следил, как и что говорит Леся.
— Мы отдаем тебе своего лучшего человека, — подчеркнул он.
— Тогда по чарке? — Леся гибко склонилась над подносом, разлила коньяк.
Мудрый и Шпак взяли рюмки.
— Пью за родную землю! Пью за счастье Украины! Слава героям!
— Героям слава, — без энтузиазма ответил Шпак. Мудрый же просто кивнул, опрокидывая рюмку.
— Слава, слава! — зашумели гости, увидевшие, что героиня вечера произносит тост.
Леся Чайка окинула их безразличным взглядом — кучка теней, голосисто предающихся воспоминаниям о «славных сторинках боротьбы».