Тараканы не любят света. Подобно разбойникам, они действуют ночью. Голодные, осторожные, выползают они из укрытий в поисках добычи. Наверное, они знают, что занимаются противозаконным делом. Потому так суетливы, так юркают в щели при появлении человека. Может быть, у них высоко развито сознание и они понимают, что красть чужое предосудительно? Но так уж они устроены. Другой образ жизни им неведом. Они тараканы. Они созданы поедать чужой труд. Они воры по самой своей сущности — их не перевоспитывают. Бесполезно.

Я вспоминал о тараканах, когда листал многотомное уголовное дело, которое целый год вели следственные органы Комитета государственной безопасности. Нельзя не поражаться искусству, терпению и проницательности оперативных работников, экспертов, сумевших разгадать хитроумный замысел двуногих тараканов, пытавшихся — иногда небезуспешно — переправить за рубеж золото, бриллианты, картины, старинные монеты, предметы антиквариата — вещи, сплошь и рядом имевшие музейную, а стало быть, и непреходящую национальную ценность. Это была не случайная группа любителей легкой наживы. Это был целый преступный синдикат, поставивший перед собой целью во что бы то ни стало, любой ценой сколотить себе капитал и здесь и за рубежом, ибо многие из них собирались выехать в Израиль или в какую-нибудь другую страну Запада. Они прекрасно знали, что земля обетованная будет для них таковой, если в банках ее они обзаведутся солидным счетом. Они не верили, что в окрестностях Мертвого моря их ждут сокровища копей Соломона. Поэтому сокровища они похищали здесь, в стране, где родились, выросли и жили. Они понимали, что не могут появиться «там» с пустыми руками. И потому не брезговали ничем: на их счету спекуляция, незаконные валютные операции, контрабанда.

Я видел их на суде, слушал их показания и не мог отделаться от ощущения, что передо мной насекомые — ловкие, проворные, хитрые, положившие всю энергию и, если хотите, одаренность на то, чтобы красть чужое. Я хочу подробно рассказать о них потому, что мы должны четко осознать опасность тараканьей деятельности. И вот результат: сегодня, как заявляют специалисты, уже невозможно достать старинного русского фарфора — он почти целиком вывезен за рубеж. Очень мало осталось антикварной мебели — и ее растащили тараканы. Серьезный урон нанесен нашим кладовым живописи, особенно живописи начала века. И тут они потрудились — жадные, юркие, цепкие. Я хочу рассказать об этой истории подробно еще и потому, что речь идет об ограблении нашего национального богатства, факт, который не может не волновать каждого из нас.

Из показаний Л. Боксинера:

В Баку, в ресторане «Интурист», суетились официанты — готовили банкетный стол на сто пятьдесят персон. Стройной шеренгой выстроились на столе марочные коньяки, запотевшие бутылки «Экстры» и редкие вина. Среди влажной зелени нежно розовела в вазочках кетовая икра. Радовали глаз багряные горки гранатов. Дымилась отварная осетрина.

Официанты знали — хозяин любит все по первому разряду, и выбивались из последних сил, справедливо предполагая, что «сладок будет отдых на снопах тяжелых».

Между тем к стоянке уже подруливали солидные «Волги» и скромные «Жигули», непременно с дугообразной итальянской антенной на левом боку, с кассетным, обязательно японским, магнитофоном. Дверцы распахивались, и дамы в мехах и золотых украшениях, сопровождаемые мужьями, степенно поднимались по гранитным ступеням к стеклянным дверцам, которые услужливо распахивал швейцар.

Но вот к подъезду подкатил темно-красный «форд» с хромированными крыльями и бампером, и взоры всех обратились к нему. «Сам, сам приехал», — прошелестело в толпе, в то время как пожилой швейцар бежал уже открывать дверь.

Из машины вышел невысокого роста молодой человек с худым нервным лицом, на котором лихорадочно темнели большие серые глаза. Ворот рубашки был распахнут, обнажая худую шею, на которой покачивался золотой медальон. Весь облик молодого человека как бы говорил о безмерной усталости или душевной апатии. Молча, ни на кого не глядя, он прошел сквозь почтительно расступившуюся толпу.

— Что происходит? — полюбопытствовал случайный прохожий. — Дипломатический прием?

— Прием, дорогой, прием, — ответили ему.

— По какому случаю?

— Сын родился.

— У кого?

— Ха! Он еще спрашивает. У Мансура, конечно!

Прохожий только пожал плечами: он не знал, кто такой Мансур. Зато весь «деловой» Баку с почтением произносил это имя. Большой человек! Не голова, а Президиум Академии наук!

Как ни ритуальны кавказские тосты, но на данном банкете они звучали почти искренне. Тамада и гости славили озабоченного Мансура, воздавали должное его роду — и в их застольных акафистах почти не было преувеличения. И дед, и отец Мансура Илизарова были богатыми людьми: деда знали в Баку в качестве искусного ювелира, оставившего потомкам круглую сумму. Что касается отца, невзрачного восьмидесятилетнего старца, восседавшего во главе стола, то он тоже не мог пожаловаться на бедность: во всяком случае, когда арестовали Мансура и произвели обыск у Илизарова-старшего, то в тайнике над сливным бачком сотрудники КГБ нашли чемодан со старыми облигациями на сумму 1 миллион 600 тысяч рублей (160,6 тысячи в новом исчислении).

Вся загадочная, как южная ночь, жизнь сего «почтенного» старца делилась примерно на две равные половины: одну из них он потратил на спекуляцию золотом и валютой, другую — в климатически некомфортабельных местах, где длительными сроками расплачивался за преступную душевную слабость к благородным металлам. Подобно председателю Фунту, он всегда имел наготове смену чистого белья и мешок с сухарями. В отличие от своего литературного прототипа он не засыпал на каждом слове. Даже в семьдесят с лишним лет Пинсах Илизаров энергично ворочал «делами».

— Дети, — говаривал он, — вечно только золото, а человек смертен.

Сын твердо усвоил завет отца. После окончания школы он не пошел ни на завод, ни в вуз. Он не желал поражать воображение друзей и родственников производственными успехами. Он пристроился в цех местной промышленности, продукция которого вряд ли фиксировалась в официальных отчетах. Мозолей здесь, как и почетных грамот, Илизаров-младший не нажил: он приходил два раза в месяц, чтобы расписаться в платежной ведомости за весьма скромные суммы. Зато негласные дивиденды радовали глаз круглыми цифрами.

Спустя несколько лет Илизаров поступил на заочное отделение Московского пищевого института, задавшись целью обзавестись дипломом. На всякий случай. Образование столь увлекло его, что он вообще порвал с родным предприятием. А последние три года вообще нигде не работал. Правда, это не помешало ему приобрести дорогую кооперативную квартиру, собственный «форд» (фургон, купленный по случаю за 27 тысяч), коллекцию восточных ковров, картин и антиквариата.

Но еще раньше он разъезжал в черной «Волге», сиденья которой были обиты полстью из черно-бурых лисиц. Не мог же он иметь обыкновенные «Жигули» — это просто оскорбляло его возвышенную натуру!

Чем занимался Мансур Илизаров, из каких источников он черпал доходы, знал только узкий круг доверенных лиц. Когда его арестовали, в записной книжке нашли телефоны Иерусалима, Тель-Авива, Парижа, Антверпена, Брюсселя, Нью-Йорка, Ванкувера и других зарубежных городов. Создавалось впечатление, что перед вами ответственный сотрудник внешнеторговой фирмы, имеющей деловые интересы во всех регионах мира.

Но это было позже. А во время банкета в зал неожиданно вошел пожилой человек. Он отыскал глазами Илизарова и, остановившись у него за спиной, что-то прошептал ему на ухо. Илизаров поспешно встал, рассеянно поблагодарил гостей за добрые пожелания его потомку и объявил, что неотложные дела призывают его в столицу. Он щедро расплатился с официантами и покинул банкетный зал.

«Форд» стоял у подъезда. Едва Илизаров сел в кабину, как машина плавно взяла с места и, мигая в сумерках рубиновым светом, устремилась в аэропорт.

Среди многочисленных деловых партнеров Илизарова был и сорокалетний Миша К., московский врач по гласной профессии и спекулянт ценностями по негласной. (Не называю фамилии, поскольку его уже нет в живых.) Он мечтал выехать в одну из стран Запада, где у него жили родственники. Но отважиться на этот шаг он мог только при условии, что выедет не с пустыми карманами. В ином случае он не рассчитывал на встречу с распростертыми объятиями.

Миша К. намеревался сколотить капитал и, превратив его в твердую, конвертируемую валюту, перевести в какой-нибудь надежный западный банк. Боясь осложнений с выездом, Миша К. предпочитал совершать сделки в глубокой тайне.

Познакомившись с Илизаровым, он понял, что в лице этого предприимчивого, хваткого молодого человека заполучит надежного партнера. Смерив его пристальным взглядом, Миша К. заявил без обиняков:

— Мне нужны доллары. И как можно больше.

— Будет приличный гонорар, будут и доллары.

— За царем служба не пропадет, — пообещал Миша.

Вскоре он убедился, что молодой партнер — человек слова. Не прошло и нескольких дней, как доложил, что достал доллары.

— Где? — полюбопытствовал Миша К.

— Секрет фирмы.

Секрет был не бог весть какой: в мастерской одного художника Илизаров познакомился с молодым веселым иностранцем, бывшим студентом московского вуза. Он обладал замашками купца и потому всегда нуждался в деньгах. Он попросил у Илизарова взаймы три тысячи рублей.

— Это можно, — согласился Илизаров. — Только при одном условии. Когда выедете за рубеж, переведете в Бруклин тысячу долларов.

На том и порешили, Илизаров отсчитал студенту требуемую сумму. И тот действительно, выехав в Европу, перевел в адрес родственников Миши К. тысячу долларов. За эту услугу Миша К. отвалил своему партнеру 1 тысячу 200 рублей и с тех пор проникся к нему доверием.

С помощью Илизарова Миша К. все обращал в доллары. Жестокий, напористый «рыцарь наживы», он теперь частенько ссужал «бакинского брата» деньгами, когда не хватало какого-нибудь пустяка — 50—60 тысяч.

Но и Илизаров, и Миша К. понимали, что их операции лишены масштабности. Им мерещились семизначные цифры, а тут приходилось довольствоваться «жалкими грошами».

Помог случай. Они узнали, что некто Бершадер выехал в Бельгию и открыл там антикварный магазин. Бершадера они хорошо знали, но идею «сотрудничества» с ним подкинул Зелик-маленький. (Заметим: «маленьким» его прозвали отнюдь не по его доходам.) Этот человек, как и они, тоже мечтал переправить свой капитал на Запад. А капитал у него был немалый: в течение многих лет он занимался темными махинациями в местной промышленности. Раньше он жил в Баку, но, опасаясь разоблачений, перебрался в столицу и устроился старшим инспектором отдела рекламы в Госкино СССР.

Организационное совещание, куда и торопился с банкета Илизаров, было проведено на квартире Л. Боксинера, студента шестого курса Московского стоматологического института. Этот молодой, но уже лысоватый человек был ближайшим другом и помощником Илизарова. Когда-то они вместе учились в одной бакинской школе. Потом, женившись, Боксинер перебрался в Москву. Случайно встретившись на улице Горького, они с Илизаровым каким-то чутьем поняли, что нужны друг другу. И посему установили деловой контакт.

На совещании все сошлись на том, что главная проблема — это надежный курьер, имеющий возможность часто пересекать государственную границу СССР. Эту роль взял на себя Давид Клайн, маленький, неизменно вежливый человек с тихим, вкрадчивым голосом, четко говоривший по-русски только тогда, когда дело касалось денежных сумм. Житель Закарпатской области, Клайн недавно перебрался на постоянное жительство в Венгрию, сохранив при этом советское гражданство. В Будапеште он работал директором холодильного предприятия и три-четыре раза в год наезжал в Москву. Особенно он интересовался комиссионными и антикварными магазинами.

Для Илизарова Клайн был не просто знакомый. Он являл собой образец крупного дельца с широкими международными связями. Клайн звонил, например, в Лондон — и оттуда в Будапешт являлся эксперт по живописи. Телеграфировал в Нью-Йорк — и из этого города могли откликнуться на его призыв. Вот так масштаб! Вот так деятельность! Илизаров в душе завидовал будапештскому другу. В Клайне ценны были его зарубежные связи, да и сам он в качестве курьера-контрабандиста — такого человека Илизаров искал давно.

Разные по возрасту, разные по жизненному опыту, люди вновь созданного «синдиката» были едины в одном — в жажде наживы, легкой, баснословной, исчисляемой в каратах, унциях, долларах. Всем или почти всем им снились собственная вилла где-то в окрестностях Лос-Анджелеса или Майами, яхты с поваром-китайцем, «роллс-ройс» с собственным шофером в мундире с галунами, словом, красивая жизнь, где нет ни забот, ни печалей, ни воздыханий, жизнь за счет чужого труда, чужих ценностей, чужого таланта и мозолей.

— От наших дел на версту разит кустарщиной, — изрек на совещании Илизаров.

— Да, мы могли бы создать фирму, — вставил свое слово Давид Клайн. — Или синдикат. Назовите как хотите. Я готов финансировать дело.

Илизаров и Боксинер тоже проголосовали «за».

— Теперь, когда Бершадер обосновался в Брюсселе и стал хозяином магазина...

— Бершадер — надежный человек, — согласился Илизаров.

Он знал, что говорил, ибо однажды уже имел дело с брюссельским другом. Бершадер был родным братом Каленовой, профессорской вдовы. Эта дама много лет нигде не работала, но зато обожала благородные металлы. Узнав о замыслах Илизарова, она изъявила желание вступить «в долю». И даже познакомила Илизарова с одним иностранцем, который частенько наезжал к нам, прекрасно говорил по-русски и охотно якшался с людьми сомнительной репутации.

Илизаров попросил его о небольшой услуге — взять с собой для передачи Бершадеру бриллиант в 8,5 карата, оцененный хозяином в 15 тысяч долларов, и три картины старинных мастеров — «Кавалькада», «Бой петуха с индюком», «Лесной пейзаж» (кстати, по заключению специалистов, все они имели музейную ценность и не подлежали вывозу из страны).

Судя по тому, с какой готовностью советник согласился оказать помощь почти незнакомому человеку, он не отличался особой щепетильностью и уважением к законам страны, гостем которой он был. Перед отъездом советника Илизаров принес ему сверток с картинами и бриллиантом в гостиницу «Интурист». Вскоре после отъезда нового «друга», связавшись с Брюсселем по телефону, узнал, что сверток благополучно дошел до адресата. Бершадер с выгодой продал «товар» и, главное, скрупулезно рассчитался, переведя выручку в Бруклин и Иерусалим.

— Почему только Бершадер, — вмешался в разговор Клайн, — у меня тоже есть кое-какие связи...

В результате коротких словопрений роли распределились следующим образом. Илизаров и Боксинер должны скупать на территории Советского Союза золото, бриллианты, антиквариат, произведения живописи. Клайну же отвели роль курьера, поскольку он частенько курсировал между Москвой и Будапештом. Дело, конечно, рискованное, но за 50 процентов с чистой прибыли «будапештский друг» согласился взять на себя эту миссию. Реализовав за рубежом «товар», Клайн или его западные партнеры должны были переправлять чистую прибыль по двум адресам: Б. С. Алаева, улица Аврама Ташуди, 12, Иерусалим (дальняя родственница Илизарова, несколько лет назад выехавшая в Израиль). А также — США, 4 «Б», Аре Сант, 1014, Бруклин (мать Миши К.).

Из уголовного дела:

Давид Клайн вернулся из Москвы в Будапешт в прекрасном расположении духа. Его чемоданы, как всегда, были набиты дефицитными товарами для перепродажи, а голова — не менее дефицитными идеями.

Илизаров не зря брал его за образец. В свои пятьдесят с лишним лет Клайн стал истинным «бизнесменом». Темными махинациями он занимался «с молодых юных лет». Еще во время войны, находясь в Австрии, в американской зоне оккупации, угнал грузовик с сигаретами. Пытался загнать их на черном рынке, но неудачно. В ожидании суда сидел под охраной «милитэри полис», но тут городок Р. перешел в советскую зону оккупации. Выдав себя за жертву нацизма, Клайн избежал наказания. Его отправили на родину, в Закарпатскую область.

Клайн спекулировал всем, что попадало в его цепкие руки, вплоть до лодочных моторов и миксеров. Часто пересекая границу, знал, как усыпить бдительность таможенников.

Сейчас все складывалось как нельзя лучше. В лице Миши К., Илизарова и Боксинера он нашел нужных людей. Двое первых снабжали его ювелирными изделиями, картинами, бриллиантами, Боксинер — главным образом старинными монетами. Особенно Боксинер уважал серебряные монеты времен Петра I и Екатерины II, гангутские рубли, серебряные монеты немецких княжеств и т. д. Он гонялся за ними, поскольку за них Клайн обещал дать хорошую цену. В его коллекции едва не оказались даже платиновые монеты, выпущенные в сороковых годах прошлого века всего лишь в десятках экземпляров. Даже по официальному каталогу одна такая монета стоит 12 тысяч рублей.

Теперь, когда был создан синдикат по выкачиванию ценностей из Советского Союза, «компания» явственно ощущала в воздухе запах больших денег.

На сей раз Клайн привез из Москвы бриллиант в 7,5 карата, который купил у Илизарова. Еще в Москве, в гостинице «Россия», куда Илизаров принес драгоценный камень, он долго рассматривал его в лупу. Бриллиант искрился многочисленными гранями. И хотя по правилам игры Клайн не должен был обнаруживать своего восхищения, это давалось ему плохо.

— Сколько? — шепотом осведомился он.

— Тридцать пять, — ответил Илизаров.

— На каких условиях?

— Пятнадцать тысяч наличными. Остальные в долларах. Переведете по бруклинскому и иерусалимскому адресам.

Кроме того, Илизаров предложил старинный альбом репродукций гравюр Гойи за 20 тысяч долларов. У Миши К. он взял для продажи за рубежом коллекцию полудрагоценных камней, картину Виникса «Охота». Ее оценили в десять тысяч долларов.

Вернувшись в Будапешт, Клайн позвонил в Лондон своему знакомому, некоему Джеймсу Эвансу. Официально тот числился владельцем ювелирного магазина, но кем он был на самом деле, этого не мог сказать и Клайн. Раньше он его знал как Генрика Оберлендера. Но в его лондонской квартире Клайн видел заграничный паспорт и на третью фамилию. Судя по всему, это был аферист международного класса. Но именно такой человек и подходил Клайну и его «компании»: не каждый уважающий себя владелец магазина согласится торговать контрабандным товаром.

Вскоре лондонский «ювелир» прибыл в Будапешт вместе с женой.

«Эвансу, — показывал Клайн на суде, — я сообщил в общих чертах о том, что в Москве познакомился с молодыми людьми (Боксинером и Илизаровым, фамилии которых не называл). Они, сказал я, имеют возможность приобретать картины, иконы, старинные золотые и серебряные монеты, антикварные вещи, драгоценные камни, изделия из золота и другие ценности и что я договорился с ними о спекуляции этими предметами... Одновременно я сообщил Эвансу о затруднениях нашей «компании», связанных с желательностью реализации предметов спекуляции».

Клайн предложил «лондонцу» войти в «дело», и тот проявил большую заинтересованность. В обязанности Эванса, как и Бершадера из Брюсселя, входило продавать «товар» и переводить деньги по иерусалимскому и бруклинскому адресам. Разумеется, не безвозмездно, а за определенный процент.

Кроме бриллианта, репродукций гравюр Гойи и картины Виникса, Клайн привез с собой каталог с фотографиями икон, картин, ювелирных изделий, которые он мог предложить своему лондонскому покупателю при следующей встрече. В каталоге, между прочим, значились приобретенные Илизаровым картины Рубенса и Рембрандта, множество икон шестнадцатого и семнадцатого веков, в том числе лиможская эмаль. В серебряном окладе, с чеканкой и финифтью, она поражала необыкновенным изяществом работы. По счастливой случайности «тараканам» не удалось сплавить ее за рубеж. Когда после ареста членов синдиката ее показали в музее искусств, сбежались все эксперты: им хотелось полюбоваться на этот шедевр. Выяснилось, что даже государственный музей не имеет в своей богатой коллекции подобных вещей.

При виде всего этого богатства у «лондонца» засветились глаза. Да, сказал он будапештскому другу, он согласен вступить в «дело». Они ударили по рукам.

Узнав, что переговоры Клайна с лондонским ювелиром и иностранного советника с Бершадером завершились успешно, Илизаров и Боксинер принялись за работу. Они шныряли по магазинам, по частным коллекциям и скупали все, на чем можно было сшибить доллары или рубли. Драгоценные камни, иконы, старинные миниатюры с финифтью, шарманки, поставцы, серебряные самовары — все шло в дело.

У Боксинера был широкий круг знакомых среди коллекционеров, и посему с помощью этого «студента» Илизаров совершил несколько удачных операций.

Однажды Боксинер, например, позвонил ему в Баку и взволнованно сообщил, что есть «дядя Коля». Илизарову не нужно было объяснять, что это такое. Речь шла о золотых монетах царской чеканки. И как он понял — в большом количестве. Илизаров тут же вылетел в Москву. Когда они встретились у метро, столичный друг рассказал, что одна его знакомая, сотрудница научно-исследовательского института, получила от бабки наследство — почти триста золотых монет. Ей срочно нужны деньги, и она готова их продать. Боксинер назвал цену — сто восемьдесят рублей за монету десятирублевого достоинства.

— Беру, — не колеблясь, сказал Илизаров.

Поехали на квартиру Боксинера, где их уже поджидала обладательница наследства. Она сидела в одной комнате, Илизарова поместили в другую. В целях конспирации продавец и покупатель не должны были встречаться друг с другом. И тот и другой прекрасно знали, что занимаются противозаконным делом, ибо золото в таких огромных размерах разрешается продавать только государству.

Боксинер принес в комнату и высыпал на журнальный столик сверкающие монеты. Они долго их считали дрожащими руками. Наконец Илизаров вытащил толстую пачку денег и отсчитал партнеру 50 тысяч 130 рублей. Сорок тысяч тот передал волновавшейся в соседней комнате «наследнице», остальное оставил себе «за риск». Илизаров тоже не остался внакладе. На следующий день он перепродал их одному из тех, кто уже «сидел на чемоданах», и получил свою долю прибыли.

Золото уплыло за рубеж.

Потом один из бакинских знакомых Илизарова, некто А. Матушанский, выезжал в Израиль, в связи с чем пристально интересовался драгоценными камнями, картинами, а также редкими изданиями книг по искусству. Разумеется, в подобной ситуации дело не могло обойтись без помощи столь квалифицированного эксперта, как Илизаров.

К хозяйке бриллианта, москвичке Г., «тонкий знаток искусства» заявился вместе с Матушанским под видом ювелира, желавшего бескорыстно оказать помощь другу. Хозяйка просила за бриллиант 15 тысяч. То ли Матушанскому «товар» не понравился, то ли он боялся, что накануне отъезда факт покупки приобретет огласку и затруднит ему выезд, но он воздержался от приобретения.

Но Илизарову не давал покоя блеск этого бриллианта. На следующий день он явился к Г. один и предложил за камень 16 тысяч.

— Знаете, — сказал он, — хотелось бы сделать жене подарок ко дню рождения. Моя жена, видите ли, прямо-таки обожает бриллианты. А что не сделаешь ради любимой женщины!

Так состоялась еще одна сделка.

Между тем Клайн мотался между Москвой и Будапештом, каждый раз вывозя что-нибудь то для брюссельского антиквара, то для лондонского, то для нью-йоркского — был у него и такой.

Из показаний Клайна:

«На сей раз, вернувшись из Москвы, я прежде всего встретился с Шомлан Йозафом в его номере гостиницы «Интерконтиненталь» и передал ему для перепродажи золотое кольцо с сапфиром весом в 35 каратов, полученное мною от Илизарова, и договорился об условиях его реализации...»

Клайн всегда был неутомимым дельцом. То он покупал слиток золота и перепродавал его знакомому аргентинцу за доллары, то за доллары скупил в Москве у родственника, ныне выехавшего в США, 37 тысяч рублей, то, наоборот, продавал доллары за форинты одному из своих постоянных контрагентов в Закарпатье, С. Ровту.

Теперь же для него настал «звездный час». Он приобрел в Москве одиннадцать икон, шесть образков, два бронзовых креста и девять картин — все за 2,5 тысячи. Переправив все ценности на Запад, он заработал только на одной этой операции 2700 долларов и золотой браслет в придачу.

В последний раз у одной московской коллекционерки он скупил десять картин. Но реализовать их полностью ему не удалось: его хлопотливой деятельностью вплотную занялись органы государственной безопасности.

Я видел на суде владельцев всех этих ценностей. Среди них были люди сомнительной порядочности. Заключая сделку, они руководствовались только одним соображением — побольше урвать с клиента. Кто он такой, куда уйдет картина или камень — это их совершенно не волновало.

Но были просто наивные люди. Они рассуждали так: в конце концов, вещь моя, что хочу с ней, то и делаю.

Нет, произведение искусства не только собственность частного лица, оно — национальное достояние. И это не просто расхожая истина. В недавно принятом Законе об охране и использовании памятников истории и культуры говорится четко и ясно: «Вывоз памятников истории и культуры за пределы СССР запрещается». Подобные законы приняты почти во всех странах мира.

Известно, что крупные валютные ценности разрешается продавать только государству. Правило создано для того, чтобы драгоценности не стали предметом грязной спекуляции. И те, кто игнорировал это правило, вольно или невольно стали сообщниками Илизарова и «компании», способствуя расхищению национальных богатств.

Разумеется, у читателя может возникнуть вопрос: откуда у фирмы «Илизаров и К°» взялся первоначальный капитал? Ведь чтобы совершать все эти сделки (многие исчислялись шестизначными цифрами!), нужны средства. Между тем средний ежемесячный официальный доход, например, того же Илизарова никогда не превышал ста рублей в месяц. У других ненамного больше. Из каких же родников били финансовые гейзеры?

Я уже упоминал Э. Этакий Александр Корейка образца 70-х годов, он сколотил огромное состояние с помощью подпольных цехов местной промышленности.

Допустим, цех выпускает детское белье. Стоит гроши. И хоть оно крайне необходимо, но пронырливым дельцам выпускать его невыгодно. Куда прибыльнее, например, женские кофты «под лапшу». Детское белье стоит каких-нибудь два-три рубля, а кофты — двадцать. Но, разумеется, чтобы наладить их выпуск, нужны необходимые станки, сырье, красители, оборудование. Дельцы складывают свои капиталы, достают с помощью взяток и подкупов все необходимое и налаживают подпольное производство кофточек. Или модной обуви. Товар идет в магазины, прибыль — в карманы предпринимателям. Солидная прибыль, миллионная.

Пайщики таких цехов делятся на две категории: на тех, кто непосредственно занят на производстве, и на тех, кто только вкладывает в это производство наличность, так называемые «плавающие пайщики». «Плавающие» потому, что они могут выйти из игры и продать свой пай другому.

Э. был как раз таким «плавающим» пайщиком. Ему долго удавалось быть в тени, ибо он нашел небескорыстного покровителя в лице ответственного работника административных органов Азербайджана — ныне, правда, уже арестованного. Но еще раньше он догадывался, что его деятельность уже не секрет для соответствующих органов. Поэтому-то, заметая следы, он и покинул Баку.

Но были и другие статьи дохода. Время от времени Илизаров, например, получал в иностранной валюте переводы от неизвестных «благодетелей». Его отец — тоже. По 300—600 франков. Столь щедрое внимание оказывали не частные лица, а организации. Как нетрудно догадаться, сионистского толка. Уже после ареста Илизарова на имя его жены пришел перевод из Копенгагена на 1800 датских крон. За что? За какие выдающиеся заслуги? Не является ли подпись на чеке документальным одобрением преступной деятельности Илизарова? Не является ли эта сумма авансом за будущие сделки?

Тараканы в своих щелях молчат.

Да, они ворочали огромными суммами. Но при этом им пришлось попотеть от страха. По крайней мере, у тех «тараканов», что я видел на суде, была невеселая жизнь. Как и их ползучие родственники, они жили в постоянной тревоге, прячась от честного, прямого человеческого взгляда. Ибо они знали, что посвятили себя делу, бесперспективному в наших условиях. Они знали, что обречены на провал, и потому торопились.

А тут еще приключилась беда. Правда, не с той стороны, с которой они ждали (с той она пришла позже). Как-то в очередной приезд в Москву Илизаров узнал, что Миша К. убит неизвестными лицами. Прямо в своей квартире.

Из показания свидетеля Я. Глянц:

Из речи прокурора:

Мишу К. убили рано утром. Двое бандитов ворвались в его квартиру, набросили ему на рот полотенце и несколько раз пырнули ножом в горло.

В чемодане под кроватью хранилось 29 тысяч наличными. Шесть тысяч на сберкнижках, крупную сумму в облигациях (всего сорок тысяч) бандиты почему-то не взяли. Возможно, их кто-то спугнул, и они поторопились выскочить из квартиры. Возможно, ограничились тем, что попалось им под руку в комнате. (Илизаров потом показывал, что он видел у Миши золото, бриллианты, валюту.)

Думается, что убийство это не было случайным. В нем просматривается некая роковая закономерность, некий закон возмездия, что ли. В поисках ценностей Миша К. не гнушался знакомством даже с матерыми уголовниками. Как правило, рядом с подпольными финансовыми акулами вьются хищники-прилипалы.

Узнав об убийстве «наставника», Илизаров в страхе заметался. Он опасался, что «те двое» расправятся и с ним, что они способны на все, лишь бы завладеть его «капиталом».

— На меня было пять покушений! — выкрикнул он на суде, выкрикнул с искренним отчаянием. — Моей жизни угрожала опасность!

Он хотел, чтобы ему посочувствовали. Но сочувствия он не вызывал.

По очень простой причине. Каждый нормальный человек живет под сенью закона. Общество охраняет его своим коллективным мнением, своей нравственной поддержкой, наконец, всей силой юридических, административных институтов.

Илизаров почти всю сознательную жизнь жил вне общества, вне здоровой человеческой организации. Он существовал в своем особом мирке, темном и жестоком, где моральные законы подменялись властью чистогана, мошенничеством и просто заурядной подлостью. Он даже не мог обратиться за защитой к милиции — пришлось бы слишком много рассказывать. Он мог рассчитывать только на себя. Живя вне общества, он тем самым лишился его покровительства и защиты.

Илизаров вспомнил, что в день убийства Миша К. позвонил ему в шесть утра. Спросил: нет ли бриллиантов для продажи? Илизарова удивил и сам звонок — в столь неурочное время, и то, что Миша К. говорил о запретных вещах «открытым текстом» по телефону.

— Ты что, с ума сошел? — отходя от сна, прорычал он в трубку.

— Вот видите, ребята, — сказал Миша кому-то, стоявшему рядом. — У него ничего нет.

Потом Илизаров догадался, что «те двое» хотели и его заманить с бриллиантами на квартиру к другу, что крайне необычным тоном разговора «покровитель» хотел предупредить его о грозившей опасности.

В панике Илизаров кинулся в Баку к прихватил с собой все самое ценное — и в первую очередь картины Рубенса и Рембрандта. Он отвалил за них чудовищные деньги. Особенно за Рубенса, у которого был паспорт всемирно известной картинной галереи. Он надеялся, что рано или поздно выедет «туда» и тогда ливень зеленых купюр осыплет его — только подставляй шапку. Картины он спрятал в Москве, на квартире сестры.

И все же он дрожал: и за жизнь, и за сокровища. Выходя из подъезда или входя в него, пугливо озирался.

Уже после ареста он узнал, что за Рубенса он дрожал напрасно: эксперты не признали полотна подлинниками. Правда, цена им все равно внушительная, если даже, перед нами работы неизвестных голландских или фламандских мастеров. Только, естественно, не миллионная, на которую рассчитывал их владелец.

При этом известии Илизарова чуть не хватил удар. Будто земля уплывала из-под ног. Сколько средств, сколько ловкости потребовалось, чтобы раздобыть эти полотна! Даже в общество бакинских коллекционеров вступил. Конечно, не затем, чтобы отличиться на ниве общественной деятельности. А чтобы свести знакомство с «нужными людьми» да заодно и самому как-то «легализироваться».

Илизаров не поверил специалистам, хотя под заключением стояли авторитетные имена, и потребовал на суде повторной экспертизы. И хотя по решению суда полотна, как и все незаконно нажитое Илизаровым, подлежат конфискации, он все же стоял на своем. Тут уж, как говорится, затронут его престиж, его «деловая репутация».

Я слушал Илизарова и Боксинера на суде и все пытался понять генезис их личностей. Ну, дед и отец Илизарова — это понятно. Они унаследовали мораль прошлого. Можно как-то объяснить и внутренний облик Клайна — он с детства тоже рос в затхлой атмосфере стяжательства. Но Илизаров и Боксинер? Почему они, получившие образование в наших школах, в наших вузах, где прививались принципы нашей нравственности, всю энергию отдали грязным аферам? Почему не приложили силы в сфере разумной деятельности? Тем более что дипломы институтов выводили их на широкую дорогу. Только шагай — не ленись.

Оба молодых «одаренных» дельца росли в таких семьях, где человеческая личность взвешивалась на караты и унции, где важны были не доброта, не благородство, не талант, а только тугой бумажник, только количество ковров, только драгоценности в кубышке. В этих семьях всякий общественно полезный труд, если он только не сулил пятизначные цифры в месяц, вызывал глухую осеннюю тоску. Слово «работа» означало «красть». Да в этих семьях никто и не работал, а только числился. Вот эти понятия о жизни с детства прививались Илизарову и Боксинеру. Уроки тараканьей морали оказались действенней уроков школьных. Двуногие тараканы — не только паразиты, но и разносчики заразы. Нравственной! И тем они особенно опасны!

Илизаров был честолюбив. Деньги давали ему ощущение силы. В минуты откровенности он признавался следователю, что в «бизнесе» его привлекал не столько результат, сколько сам процесс — острый, рискованный, будоражащий нервы. Если хотите, это был комплекс коммерческого бонапартизма: приятно было сознавать, что в этой запрещенной игре ты можешь сделать «мат» партнеру.

Он и в Израиль-то собрался, движимый прежде всего желанием развернуть коммерческие таланты. Наша действительность их как-то стесняла. Странные у нас законы: они, видите ли, не одобряют жульничества и темных махинаций!

Не считаясь ни с какими нормами нашего общежития, Илизаров умел выкручиваться из весьма затруднительных ситуаций. Как-то, например, в одной бакинской газете о его некоторых «делишках» подготовили фельетон. Прослышав о грядущих неприятностях, Илизаров позвонил в редакцию и заявил, что если фельетон будет опубликован, то он зарубит топором всех соседей.

И в редакции решили за благо не связываться со «странным типом». Кто его знает, а вдруг и впрямь осуществит свою угрозу?

И в суде Илизаров вел себя вызывающе, кричал на судью, обрывал свидетелей, закатывал истерики...

Продолжая семейную «традицию», Илизаров попал в среду людей, также не блиставших добродетелями. На суде, в частности, всплыли многие подробности, когда «компаньоны», клявшиеся друг другу в верности, действовали даже между собой как мошенники.

Однажды Клайн, например, привез три тысячи долларов. Илизаров быстро нашел на них покупателя и вскоре вручил будапештскому партнеру толстую пачку денег. Тот принял не моргнув глазом. А вскоре к Илизарову заявился разъяренный покупатель и набросился на него с кулаками. Доллары оказались фальшивыми! В магазине «Березка» их новый владелец с трудом ускользнул от объяснений с милицией.

Клайн прикинулся тоже обманутым: мол, подвел зарубежный клиент. Он пообещал возместить убыток, но потом о нем «запамятовал».

Золотые десятирублевки Боксинер приобрел у женщины, с которой он находился в отношениях более чем дружеских. Но вот теперь, встретившись с ней на суде, этот «джентльмен» готов разорвать ее в клочья. Жаль только, что мешают барьер и охрана.

Кстати, Боксинер ловко надул и Илизарова, когда перепродавал ему эти монеты. Он не постеснялся нажиться на своем друге на целых десять тысяч рублей!

У Илизарова был еще враг и конкурент. Однажды, идя к нему на свидание, он прежде заехал в комиссионный магазин и купил за 500 рублей японский магнитофон: лишь затем, чтобы тайком записать беседу и потом шантажировать этой записью противника.

Э. отличался исключительной «широтой натуры». Он любил кутить в гостиницах с друзьями, непременно в окружении небольшого ансамбля девиц сомнительного поведения, которым в загуле имел обыкновение наклеивать на лоб купюры пятидесятирублевого достоинства.

В общем, как можно судить по настоящему делу, нынешний подпольный миллионер непохож на своего предшественника 20-х годов. Он уже не ходит в потертой толстовке, не пьет жидкий чай без сахара. Сегодня он облачен в импортный костюм, закатывает банкеты в ресторанах, разъезжает в собственной машине. Иногда даже иностранной марки. Да, он живет в страхе. Но не настолько, чтобы скрывать свое благосостояние. Потому что как-то незаметно мы стали терпимее к нему. Потому что мещанское «умеет жить» звучит теперь все одобрительней. Иногда чуть ли не комплиментом.

И все же главное не в этом. Более существенным в этом деле представляется то, что эти люди грабили свою Родину. Беззастенчиво, не терзаясь угрызениями совести.

Грабителям не читают морали. Их попросту изолируют от общества. Их заставляют в судебном порядке познать цену настоящего труда.

И все же трудно удержаться от сентенций.

За каждым бриллиантом, золотым кольцом, уникальной монетой, за каждой картиной видится тяжкий труд сотен и тысяч людей, которые мерзли на якутских морозах, продувались стылыми ветрами Колымы, подвергались массированным атакам гнуса. За каждым подлинным шедевром живописи видятся талант, творческие муки и душа его автора. Творцы художественных ценностей иногда годами, десятилетиями создавали то, что мы называем национальным достоянием. Оно, это достояние, не рождается вдруг, оно накапливается веками. Оно принадлежит народу — и только ему!

Между прочим, в трагические минуты нашей истории, скажем, во время минувшей войны, мы не только получали от союзников помощь по ленд-лизу. Мы платили за хлеб и оружие золотом и драгоценностями! В тот период у нас не было иного выхода. Пусть вечный металл всего лишь символ подлинного богатства, но символ пока еще необходимый для жизнедеятельности каждого государства.

Как-то мне довелось слушать одно судебное дело. Молодые супруги усыновили чужого ребенка. Шестнадцать лет его кормили, поили и дрожали от страха, если он чихнет или если его температура повысится хоть на один градус. Ему дали образование. Летом отправляли на побережье Черного моря.

Потом появились его настоящие родители. При этом вид у них был такой, как будто они на пять минут отлучились в булочную. Они предъявили права на сына. После долгих споров и тяжб уже рослое дитя в джинсах и патлах перебралось к настоящему отцу, не позабыв, в частности, прихватить из когда-то родного дома без ведома бывших родителей кое-какие ценные вещички. Отвратительность этого поступка не нуждается в комментариях.

Илизаров и «компания» напомнили этого «благодарного» сына. В том судебном деле пострадали двое супругов. В данном случае речь идет об интересах целой страны!

Они вывезли ценностей на крупную сумму. И могли бы вывезти больше, если бы органы государственной безопасности не положили конец их авантюрам.

Коллегия Верховного Суда РСФСР под председательством Г. Дякина, при участии прокурора М. Илюхина и защитника В. Швейского, заслушав дело по обвинению М. Илизарова, Д. Клайна, Л. Боксинера, приговорила: Илизарова — к 12 годам лишения свободы с конфискацией имущества, Клайна — к 10 годам с конфискацией имущества, Л. Боксинера — к 8 годам.

Дело по обвинению З. Энгеля и других выделено в отдельное производство.