ИДИЛЛИЯ В СОВРЕМЕННЫХ РИТМАХ

Но серьезный разговор с Герой в первые дни после возвращения из командировки не получился. Девушка, ссылаясь на занятость, никак не находила времени для встречи, и у Алексея даже возникло подозрение, что она его избегает. После той памятной ночи на даче она стала суше, сдержаннее, словно раскаивалась в своей внезапной откровенности.

Да и сам Алексей не очень торопился с разговором — что он ей скажет? Иди в ОБХСС? Нет, не в состоянии он такое сказать, тем более что многое Гере могло и показаться, ненавидит она этого элегантного зама своей мамаши, а там, где ненависть, — объективности не жди. Ни на что не мог решиться Алексей, и от этого на душе было муторно. Мама, конечно, это заметила и спросила:

— Ты ничего не хочешь мне рассказать?

Алексей замялся с ответом, сразу не нашелся, мама сама за него все решила:

— Постарайся сегодня пораньше с работы выбраться, поговорим, посоветуемся.

А вскоре позвонила Гера.

— Будь добр, не планируй ничего на сегодняшний вечер, — девушка проговорила это так решительно, что у Алексея не хватило духа сказать ей: вечер он обещал провести дома, вместе с мамой.

В последнее время по мере того, как появлялись все новые и новые ниточки в деле о карательной команде Коршуна, забот у Алексея прибавилось, и он часто задерживался в управлении до позднего вечера. Майор Устиян недаром говорил: в прошлое возвращаться очень трудно, время не только лечит раны, но и стирает следы. Многие тропинки в давно минувшее оказались перекрыты «завалами» из более поздних событий. Изменила свой облик не только земля: одни поколения сменились другими, с новыми заботами и с иными впечатлениями от происшедшего.

Очень мало свидетелей осталось от давних событий: Алексею приходилось против многих фамилий в длинном списке ставить горестную помету: умер, умерла…

Он вспомнил, как смотрел по телевидению восстановленный документальный кинофильм о знаменитом Параде Победы в сорок пятом… На экране — видные государственные деятели, прославленные военачальники, герои великих боев. Многие из них молоды, лица мужественные, уверенно идут по Красной площади. Они и в самом деле ушли в бессмертие. Подвиг живет, а многих из тех, кто совершил и выковал его, уж нет.

С волнением смотрел Алексей этот фильм — прошлое вдруг стало таким явным, осязаемым, что казалось — протяни руку и прикоснешься к нему. Еще он думал о том, что в минувших днях всенародная слава соседствует с вечной скорбью. И пусть проходят годы — пепел погибших будет стучаться в сердца. Важно, чтобы сердца не остывали. Майор Устиян не зря говорил: мы из тех людей, которые по долгу службы не имеют права ничего забывать.

Работы все прибавлялось, свободное время выдавалось редко. Мама просила побыть с нею, он редко теперь видит ее — приходит, когда она уже спит, а завтракает на ходу, не до разговоров. Она как-то резко сдала за последние месяцы, походка стала медленной, осторожной. Очень хотелось бы посидеть с мамой за чаем, но вот Гера требует: освободи вечер, ты мне нужен.

— Зачем? — спросил Алексей.

— Понимаешь, я сообщила родителям, что сегодня ты придешь к нам в гости.

— Вот как? — удивился Алексей. — Ты бы хоть предупредила заранее.

— Алеша, это важно, — настаивала Гера. — Я тебя очень прошу. Неужели я тебе настолько безразлична, что вынуждена набиваться со своими такими незначительными просьбами? Или тебе неприятно меня видеть? Тогда скажи честно.

— Хорошо, — согласился Алексей. — Во сколько?

— В десять, — облегченно вздохнула Гера.

— Так поздно?

— По нашим понятиям, это даже рано.

Родители Геры жили в новом кооперативном доме. Он башней возвышался рядом с центральным проспектом города, в глубине уютного зеленого массива, в котором было много тенистых аллеек, узких извилистых улочек — машины по ним двигались не спеша, то и дело натыкаясь на всевозможные упреждающие знаки ГАИ. Здесь было тихо, по вечерам гуляли пожилые пары с собачками.

В подъезде Алексея остановила вахтер, дотошно выспросила, куда и к кому он идет, произнесла важно:

— Проходите. Предупреждали о вас.

«От кого оградились?» — подумал Алексей.

На звонок дверь открыла Гера. Алексей вручил ей цветы, и она ослепительно заулыбалась. Он смотрел на нее с изумлением. Это была совсем не та Гера, с которой он летал в Париж, ездил на дачу, ходил в кино и гулял по аллеям парка. Та, по-мальчишески быстрая, резкая, небрежно одетая в потертые юбку и курточку, осталась в прошлом. Перед ним была красивая девушка в вечернем туалете, словно выставившая напоказ нарядное платье, дорогие серьги и браслет, высоко взбитую прическу, словом — все то, что неожиданно превращает порывистых девиц в сдержанных, отлично экипированных салонных дам.

— Я так рада тебя видеть! — тихо проговорила Гера. — За цветы спасибо, но лучше вручи их маме.

Она крикнула куда-то в глубину квартиры:

— Мама! Вот и пришел Алексей.

Ей пришлось эти слова произнести громко — в большой просторной комнате, в которую была открыта стеклянная дверь из передней, звучала музыка, было людно: кто-то из гостей танцевал, кто-то чинно беседовал у столиков с кофе, рюмками и разномастными бутылками.

Хозяйка дома выплыла в прихожую — тоже в вечернем длинном платье, сдержанно-величавая и приветливо-улыбчивая. Алексей преподнес ей цветы, представился.

«Сейчас протянет руку для поцелуя», — подумал он смущенно. Но мама Геры была психологом, недаром ей довелось столько лет работать в торговле. Она благосклонно поблагодарила за цветы, проворковала:

— Меня зовут Алевтина Васильевна… Герочка много о вас рассказывала. — Она оценивающе осмотрела Алексея. — Да, именно такими, молодыми и мужественными, я и представляла людей вашей профессии.

В голосе Алевтины Васильевны слышалось сдержанное восхищение. Она все делала величаво-сдержанно: говорила, двигалась по квартире, удостаивала своих гостей вниманием. Алексей только намного позже понял, что именно такая манера поведения в представлении Алевтины Васильевны и ее друзей несет на себе печать аристократизма, выделяет из массы серых людей, с которой, они, увы, вынуждены общаться.

Алексей не успел никак отреагировать на неожиданный комплимент, а Алевтина Васильевна уже мягко, настойчиво взяла его под руку, увлекла в гостиную.

— Я вас должна представить отцу Геры.

Станислав Валентинович беседовал с мужчиной чуть старше того возраста, который принято называть средним. Он вяло протянул руку, и Алексей подумал, что вот странность — у известного хирурга такая мягкая, изнеженная рука.

— Теодор, — назвал себя его собеседник.

— Теодор Петрович — старый друг нашей семьи и мой заместитель… естественно, на работе, — не без кокетства сказала Алевтина Васильевна. — Остальным гостям представлять вас не буду, у нас это не принято, каждый знакомится самостоятельно и сообщает о себе только то, что считает необходимым.

Теодор Петрович добродушно улыбнулся:

— Да, к счастью, здесь анкеты не заполняют.

Алексей понял, что все они хорошо знают, где он работает, и уже определили свое отношение к этому факту. Тем лучше, не надо играть в прятки.

— Зовите меня просто Теодор, — предложил заместитель Алевтины Васильевны. Он не без юмора добавил: — Друзья зовут меня Тэдди, но по всему видно, что такие штучки вам не по вкусу.

Был он таким, каким изобразила его в разговоре с Алексеем Гера. Высокий, спортивный, одет с той особой тщательностью, которая нынче в моде у деловых, серьезных людей. Уходили в недавнее прошлое джинсы и пестрые куртенки, в которых щеголяли седовласые преуспевающие граждане и гражданки, дабы придержать ускользающую молодость и оттенить свои материальные возможности, полезные связи: непросто достать фирменные вещи… Уважающие себя люди теперь предпочитали строгие костюмы без всяких там клеток и легкомысленных кантиков.

«Для каждого времени своя одежка», — изрекла однажды Алевтина Васильевна. Вот и Теодор Петрович предпочитал, чтобы при взгляде на него вспоминались строгие, требовательные руководители коллективов, у которых даже внешний облик свидетельствует о любви к дисциплине и порядку. У себя в универмаге однажды пришлось ему вникать в конфликт, возникший между продавцом и шумной, крикливой очередью, выстроившейся за импортными костюмами. Теодор Петрович пытался спокойно, с достоинством растолковать крикунам, что полученная партия костюмов незначительна, что-то около трех десятков, устраивать очередь до соседнего дома просто нет смысла. «Сам небось нахапался! — заорала какая-то наглая покупательница. — Ишь, вырядился!» — «Фабрика «Большевичка», — Теодор Петрович охотно расстегнул пуговицу пиджака, отвернул полу и показал фирменный ярлык. Это, как ни странно, произвело на очередь успокаивающее впечатление. А секретик был простеньким: к импортному изделию пришивалась этикетка отечественной фабрики. Теодор Петрович ничего не имел против родных комбинатов массового пошива, но предпочитал импорт.

Алексей поймал себя на том, что слишком уж пристально рассматривает Теодора Петровича — только ли потому, что этот элегантный, словно только что сошедший с обложки киножурнала тип набивается в мужья Гере? «А чего? — подумал Алексей, — такой ведь действительно обеспечит ее икрой, билетами на заезжих эстрадных знаменитостей, вояжами в Сочи и бриллиантами на шею. Но ведь все равно сядет…» — эта быстро мелькнувшая мысль доставила удовольствие.

— Не смотрите на меня так косо, молодой человек, — доброжелательно улыбнулся Теодор Петрович, — мы с вами действительно соперники, но в разных возрастных и весовых категориях. Герочка сама выберет.

Он словно бы выставлял напоказ свою привлекательность.

— Я уже выбрала! — громко сказала Гера. — Папа, ты хоть усвоил, что я тебе представила своего жениха?

Алексей хотел объяснить, что Гера шутит, но девушка крепко сжала руку: помолчи. И он ничего не сказал, не возразил. Гера это отметила, благодарно заглянула ему в глаза, оживилась, раскраснелась, потащила Алексея от одних гостей к другим, и скоро он уже вконец запутался, кто есть кто в собрании чинных, хорошо воспитанных людей.

В этой квартире музыка звучала приглушенно, люстры горели вполнакала, здесь говорили вполголоса, и рюмки поднимали, не чокаясь, без звона. Алевтина Васильевна, неслышно проплывая по комнате, зорко следила за тем, чтобы все было в порядке на столиках, не убыли орешки в вазах и не остывал кофе, принесенный домработницей в накрахмаленном переднике.

Таких больших квартир Алексею еще не доводилось видеть, семьи его друзей жили в стандартных двух или (роскошь) трехкомнатных квартирках типовых домов, где потолки низко нависали над головами, а коридоры напоминали узкие пеналы.

— Ничего себе устроились, — сказал он Гере.

— Мой папа известный хирург, — напомнила, она.

— Я понимаю…

— Моя мама не менее известная торговая деятельница, — с непонятной интонацией продолжала девушка.

— Не заводись, — предупредил Алексей, уже несколько узнавший ее характер. — Я не хочу быть свидетелем семейных драм.

— Пожалуйста, обойдись без своей юридической терминологии, — Гера явно нервничала, она не могла сдержать себя, говорила колкости и от этого нервничала еще больше.

— Я и в самом деле впервые в такой роскошной квартире, — примирительно объяснил Алексей.

— Такие вот гнездышки разбросаны по всему городу. Пока вы строите лучшую жизнь, некоторые ее уже имеют.

— В этом городе тридцать процентов семей еще живут в коммунальных квартирах, — резче, чем хотел, проговорил Алексей.

Она добилась своего, неприязнь ее постепенно передавалась и ему. Гера налила в хрустальный стакан сок, бросила разноцветные шарики, объяснила Алексею:

— Это такой застывший лед. Вот тот, в сером костюме, постоянно шляется за границу и привозит маме всякие диковинные штучки…

Мужчину в сером Алексей узнал, это был директор самого крупного в городе научно-исследовательского института. Пренебрежение, с которым Гера говорила о нем, свидетельствовало, что особого уважения ни его научные, ни исследовательские заслуги у нее не вызывают.

Алексей чувствовал себя среди этих людей неловко, он был чужим, ему нечего было здесь делать. Вести светские беседы он не умел, да и не хотел, торчать застывшим изваянием в каком-нибудь дальнем углу нелепо.

— Зачем ты меня позвала? — спросил он Геру.

— Чтобы ты на них посмотрел.

— Какая в том необходимость? Ты ведь прекрасно понимаешь, что в этом мирке я чужой.

— Кошмар и катастрофа… — притворно вздохнула Гера. — Ему предлагают познакомиться с удивительными персонажами современной человеческой комедии, а он недоволен. Кстати, ты должен усвоить, что связи в наши дни ценнее бриллиантов. Раньше говорили: «Этот человек стоит столько-то». Сейчас, понизив голос, произносят с уважением: «Этот человек вхож в дом… допустим, Ивана Ивановича… А вот тот каждую неделю играет в преферанс с Петром Петровичем…»

Гости Алевтины Васильевны переместились к роялю. Очевидно, музицирование тоже входило в программу таких вечеров. Хозяйка дома подошла к Алексею и Гере.

— Ах, молодость! Теперь я понимаю, почему Герочка от вас без ума.

— Она мне никогда этого не говорила, — сдержанно ответил Алексей. Он не знал, как держать себя с этой дамой.

— Еще скажет, не сомневайтесь. Материнское сердце не проведешь. Не правда ли, Герочка у нас — сплошное очарование?

Гера фыркнула, злая гримаска скользнула по лицу и исчезла, растворилась в безразличной улыбочке:

— У нас всегда предпочитают знать реальную стоимость.

— Злюка, — сделав вид, что не обиделась, кокетливо проворковала Алевтина Васильевна. — Тебе не идет, милочка, хамство.

Ого, отметил Алексей, мадам может за себя постоять, ишь какой блеск в глазах!

— Скажи еще, что мамочка желает счастья и добра, — не унималась Гера.

— Разве ты в этом сомневаешься? Мы для тебя ничего не пожалеем, — Алевтина Васильевна почти вплотную придвинулась к Алексею. Можно было не сомневаться, что говорит она это искренне и действительно ничего не пожалеет для своей дочери из того изобилия, которым окружила себя. — Прошу тебя только, не груби Тэдди, не надо всем портить такой приятный вечер.

Зазвучала музыка, и Алексей с удивлением отметил, что за роялем — незаурядный музыкант. «Кто это?» — спросил Алевтину Васильевну. Она назвала известную в кругах любителей музыки фамилию, объяснила, что маэстро в городе на гастролях, но вот выбрал свободный от концертов вечер, откликнулся на приглашение.

Алевтина Васильевна явно гордилась своим «салоном» и желала, чтобы Алексей тоже заметил, как у нее мило, уютно и какие интересные люди здесь собираются. Выглядела она молодо, и даже косметика не старила ее, наоборот, умело подчеркивала серые глаза, матовый цвет лица, длинные ресницы, которыми она мило «хлопала». Вот только голос… Мягкий, доверительный, он время от времени выходил из повиновения, и тогда слова хозяйки дома звучали жестко, гортанно — так иногда переругиваются с покупательницами рыночные торговки. Это было чисто профессиональное — Алевтине Васильевне постоянно приходилось вышибать «дефицит» для своего универмага, укрощать строптивых продавцов и не в меру привередливых покупательниц.

— Вам нравится у нас? — не удержалась и спросила она Алексея.

— Не знаю еще, — стараясь, чтобы ответ не прозвучал резко, сказал Алексей. — Столько впечатлений…

Это уже позже придут мысли о том, на какие средства можно приобрести дорогие ковры, резную мебель, оригинальные картины в массивных рамах из красного дерева. А пока его подавляло обилие вещей, словно бы выставленных для обозрения. Он не мог сказать, со вкусом они подобраны или так, по случаю, не было у него житейского опыта общения с обитателями таких вот, похожих на антикварные магазины, квартир. Майор Устиян, наверное, серьезно бы сказал: и хорошо, что у вас нет такого опыта, лейтенант.

— Ну что это я к вам прицепилась? — Алевтина Васильевна вспомнила о своих обязанностях хозяйки. — Побегу дальше. Вам, наверное, лучше будет вдвоем. Воркуйте, пожалуйста.

Пока они разговаривали, отец Геры, Станислав Валентинович, накинул плащ и ушел, тихо прикрыв дверь.

— Он часто так, — безразлично сказала Гера. — Нет, чтобы уйти совсем. Я думаю: произойдет это когда-нибудь? Решится? Понимаешь, он действительно очень талантливый человек, и душно ему здесь, в этом мире, тяжело. Мама знает, что у него есть женщина, к ней он и уходит, когда невмоготу.

— Как же так? — изумился Алексей. — Да разве такое возможно?

— А тебе подавай прямую линию жизни? — печально спросила Гера. — Если друг — так настоящий, если семья — так незыблемая ячейка общества? В жизни не всегда так, как на плакатах.

— Не так у тех, кто не очень этого хочет, — Алексей сказал, но сам был не очень уверен, что это на сто процентов верно.

— Мне жаль папу, — тихо сказала Гера. — Больные на него молятся, ты знаешь, что только они не предпринимают для того, чтобы оперировал именно он! Когда в клинику приходит профессор Синеокий, там даже климат другим становится. «Профессор сказал…», «Разве вы не слышали, профессор просил…» А дома он вдруг сникает, становится безразличным, отстраняется от всего. Я видела, ты заметил пустые бутылки в кладовке на даче. Заметил ведь?

— Заметил, — признался Алексей.

— Это мама, Тэдди и их приятели развлекались. Ты думаешь, почему я так хотела, чтобы именно сегодня ты у нас побывал?

— В самом деле, почему?

— У меня с мамашей состоялся крупный разговор, в результате которого я запретила ей и ее друзьям появляться на моей даче, — слово «моей» Гера выделила резко, отрывисто.

— Как ты объяснила свой запрет? — поинтересовался Алексей.

Гера временами поражала его неожиданными своими решениями и твердостью, с которой добивалась их осуществления. Бывают же такие внешне «неприспособленные» к жизни девицы, оказывающиеся посильнее иных мужиков.

— Пока, до покупки кооперативной квартиры, жить там будем мы с тобой, — ответила хладнокровно Гера.

Алексей от изумления потерял дар речи.

— Ну что же ты молчишь, словно новость эта застряла у тебя в горле? — как ни в чем не бывало, обычным своим ироническим тоном поинтересовалась Гера.

— Может, ты сообщишь и то, когда мы поженимся? — Алексей попытался все обернуть в шутку, впрочем, ничего другого ему и не оставалось делать.

— Когда ты этого захочешь, — просто ответила Гера. — И не волнуйся, я тебя торопить не буду. — Она добавила рассудительно: — Я собираюсь выходить замуж на всю жизнь, а не на срок. Кажется, так называют количество лет, определенное судом.

— Герочка, ну что ты несешь, — взмолился Алексей. Ему казалось, что Гера разыгрывает сценку из сочиненного ею спектакля.

— Хорошо, оставим пока эту тему, — сжалилась Гера над Алексеем. — Хочу, только сказать еще: не сомневайся, я буду верной и хорошей женой. Все. Точка. Приема нет.

Они стояли у невысокого столика с закусками, к ним не подходили, может быть, не хотели мешать беседе или просто здесь каждый был занят собой, своими партнерами по этой гостиной, где было душновато, хотя и очень просторно. Алексей рад был этому, он не представлял, о чем говорить с людьми, ему совершенно незнакомыми. Он вспомнил поездку за рубеж, там тоже порою возникало такое чувство, когда их приглашали на вечер в какое-нибудь «общество», где интерес к ним был праздный, неискренний, так, дань моде на экзотику. Алексей одернул себя: конечно же, он не прав, здесь собрались разные люди, кто-то пришел случайно, как он сам, других заманили заезжей знаменитостью-музыкантом, а третьи…

— Видишь вон ту девицу? — Гера еле приметно указала на девушку, непринужденно устроившуюся с фужером шампанского в мягком угловатом кресле под торшером. — Ей девятнадцать, ее мужу — шестьдесят, она занята только собой — массажистка, косметички, портнихи, — он руководит районной плодоовощной базой… На сколько рубликов сгниет на базе капуста, на такую сумму и бриллиантик засверкает у прелестной Эльвирочки…

— Как просто! — неподдельно изумился Алексей.

— А зачем усложнять? Вот если бы я выпрыгнула замуж за Теодора — тоже засверкала бы драгоценным светом.

Она зябко передернула плечиками. Алексей в растерянности молчал.

К ним через гостиную, ловко лавируя среди гостей, приближался Теодор Петрович. Он нес поднос с тремя фужерами и бутылкой шампанского.

— Предлагаю испробовать этот нектар за нашу будущую дружбу! — провозгласил Теодор Петрович.

Гера бросила на него равнодушный взгляд.

— Что ты имеешь в виду, Тэдди?

— Так, вообще… — у Теодора Петровича были лучезарная улыбка и такое же настроение.

Гера чуть приметно завелась, она вызывающе сообщила:

— Алексей — член общества трезвости.

— В самом деле? — восхитился Теодор Петрович. — Как интересно! Вас заставили? — невинным голосом спросил он Алексея.

Гера не дала Алексею ответить:

— И кроме того, Тэдди, по-моему, ты не до конца усвоил, что Алеша мой жених. Это означает, что за тебя я замуж не выйду, по субботам не буду летать с тобой в Сочи или на Рижское взморье. Но самую важную информацию ты, наверное, уже выделил: людям той профессии, которая у Алеши, лучше не рассматривать тебя с близкого расстояния.

— Гера, не груби, пожалуйста, — неловко сказал Алексей.

К удивлению Алексея, Теодор Петрович отреагировал на этот ее выпад совершенно спокойно, даже благодушно.

— Я подожду, — проговорил он, — пока ветер не переменится и не наполнит паруса моей судьбы. А почему вы не в форме? — спокойненько спросил Теодор Петрович. — Вам мундир, очевидно, к лицу… Или вы его надеваете, когда приходите за такими, как я?

Он явно рассчитывался с Герой за язвительный намек.

Алексей не владел искусством интеллигентного хамства, он лишь удивился той желчи, которая почувствовалась в словах Теодора Петровича.

— Хозяйственными преступлениями, хищениями и другими подобными делами занимаются сотрудники из БХСС, — растягивая слова от возмущения, ответил он.

Получилось прямолинейно, но ведь он сам напросился, этот Тэдди, Теодор Петрович.

— Будем надеяться, что это меня никогда не коснется, — серьезно сказал Теодор Петрович. — Если вообще произойдет… Не сверлите меня взглядом, молодой человек, это была всего лишь шутка. Перед законом мы с Алевтиной Васильевной чисты, хоть под микроскоп. К вашему сведению, наш универмаг уже пятый год удерживает переходящее Красное знамя.

«Мы с Алевтиной Васильевной…» — подчеркнул Теодор Петрович, явно намекая, что в интересах Алексея впредь беречь репутацию будущей тещи.

— Не сомневаюсь в ваших производственных успехах, — заставил себя любезным тоном ответить Алексей.

— Пойдем ко мне, — предложила Гера. — Что-то голова разболелась. — Не ожидая согласия, она резко повернулась и пошла по длинному коридору, в самом конце которого находилась ее комната. На удивление, она обставлена была скромно: диван-кровать, письменный стол, шкафы для книг и одежды, гитара на стене.

— Моя обитель. Располагайся, я сейчас принесу сюда кофе.

Алексей осмотрелся. На книжных полках томики воспоминаний современников и известных писателей прошлого соседствовали со стихами Ахматовой, Цветаевой, Ахмадулиной, Друниной, с романами Бондарева, Окуджавы, Хемингуэя, Ремарка, Фолкнера. Одна стена задрапирована была черным бархатом, и на его фоне резко выделялась прекрасная копия иконы «Спас Нерукотворный» — запавшие глаза Христа, казалось, предупреждали о бренности и скоротечности бытия.

— Вот так я и живу, — Гера взглянула на Алексея, словно бы упрашивая не судить ее слишком строго.

— Грешишь и каешься? — попытался он пошутить.

— Грешат другие. А я… маюсь и каюсь.

— Слушай, Гера, давай поговорим начистоту, откровенно, как товарищ с товарищем…

— Как брат с сестрой, — продолжала насмешливо Гера, — и еще как давние друзья, сотоварищи по общему делу.

— Ладно тебе, — не принял ее тона Алексей. — Лучше скажи, зачем все эти штучки — выдавать меня за своего жениха, дразнить мамашу и этого делового Тэдди, всерьез разыгрывать сценки из житейской драмы под названием «Женитьба»?

Гера быстро взглянула на Алексея, провела ладонью по глазам, словно отстраняя что-то, видимое ей одной, ответила:

— Ничего-то ты не понял. Я и в самом деле хочу за тебя замуж, сыщик.

— Опять двадцать пять! — в сердцах воскликнул Алексей. — Есть вещи, которыми не шутят. Ты бы меня хоть спросила, хочу я на тебе жениться или нет.

— Зачем спрашивать, если ты сам на каждом шагу буквально стонешь: «Не хочу!» Но решающего значения, как говорят в докладах, это не имеет, — сказала она странным, тихим голосом и замерла, ожидая, что ответит Алексей.

— Вот как? Плясали — веселились, пришло время — прослезились?

— Ладно, не волнуйся, — все тем же странным своим тоном продолжала Гера, — силой я тебя за себя не потащу. Придет время — сам в мужья мне запросишься. Пей кофе, будущий супруг, стынет ведь.

Она подошла к окну, отодвинула тяжелую штору. Было уже поздно, улица пустынно притихла под бледным светом фонарей.

— Иногда я надеюсь: вот отец уйдет к той, без которой не может, и не возвратится больше домой. И тогда уйду я.

— Ты так не любишь свою мать?

— Люблю — не люблю. Не те слова. Больно мне очень вот здесь, — она указала на сердце.

Гера сняла со стены гитару, тронула струны:

Гера пела с той долей грустинки, которую предполагали слова о неприкаянных девочках и обезволенных мальчиках. Вдруг она резко провела по струнам, оборвав мелодию.

— Слова и музыка мои! — объявила, бесшабашно тряхнув головой. И тут же сникла, завяла; — Вот как все сложилось. Очень хочется, чтобы было все по правде, а не получается, не выпадает розовый цвет…

Не впервые Гера заводила с Алексеем разговор на эти темы и, видно, на сегодняшний вечер возлагала какие-то свои надежды. И он решил, что самым верным тоном будет, пожалуй, сейчас строгий, даже резкий.

— Гера, осторожнее, пожалуйста, с выводами! Ведь я вынужден буду отнестись ко всему, что ты говоришь, серьезно. Иными словами, я завтра же должен встретиться с людьми, которые занимаются подобными проблемами, и сказать примерно следующее: «Мне стало известно, что в нашем центральном универмаге орудует группа расхитителей, есть основания предполагать, что там совершаются темные махинации». И, сославшись на то, что сведения получены от тебя, закончить так: «Считаю необходимым проверить».

— И ты это сделаешь? — растерялась Гера, она вдруг поняла, что перед нею не просто друг — Алеша, а человек, поступки которого определены строгими и непреклонными правилами, нравственными принципами.

Алексей ничего ей не ответил, он не знал, что ей ответить, девушке, которая совсем запуталась в том, что требует ясности. Если все, что Гера говорит или предполагает, — правда, тогда ей надо… Жить в грязи и оставаться чистеньким еще никому не удавалось. А он-то сам как выглядит? Выслушивает ее, рассуждает, сочувствует — на большее не способен, оказывается.

— Значит, ты в состоянии подвести под… — она не нашла нужного слова, — мать твоей… девушки? — Сказать «невесты» Гера не решилась, было уже не до двусмысленностей, не до игры в жениха-невесту, которую она же и затеяла. Она почти крикнула: — Отвечай же!

— Не надо так со мной! — Алексей не мог больше сдерживать раздражение, смутную тревогу, неуверенность. — Ты что, хочешь, чтобы я за тебя все решил?

Гера очень тихо, робко ответила одним словом:

— Хочу…