КРУЗЕНШТЕРН И МАЛЫЙ КАБОТАЖ
Тимофей Таволжанов вышел из здания пароходства и задохнулся от обжигающего мороза. «Градусов двадцать пять, пожалуй, будет, — подумал он, — ничего, мне бы только до парохода своего добраться, а там мороз не так страшен».
Только что в отделе кадров ему вручили направление на пароход «Кильдин» матросом первого класса. А в кармане Тимофея — диплом об окончании мореходного училища с отличием. «Получил специальность штурмана дальнего плавания» — так написано в дипломе. Звучит? Еще как!
Начальник отдела кадров, принимая Тимофея, вежливо пригласил его присесть, предложил заграничную сигарету и долго изучал документы.
— Ну что ж, молодой человек, диплом у вас есть, а стажа плавания матросом нет. Что будем делать? Придется матросом посылать. — Он выжидающе смотрел на Тимофея.
Тимофей кивнул:
— Я готов. Закон есть закон. Поплаваем и матросом.
— Веселый ты человек, — усмехнулся начальник кадров. — Матросом первого класса сможешь?
— Думаю, смогу.
— А не сможешь — там научат, — успокоил начальник. — Пойдешь на «Кильдин». Пароходик, конечно, не первой молодости, да и ходит на регулярной линии в малом каботаже, ну, да тебе все равно, где диплом выплавать, а там как раз матросов не хватает. Все хотят на океанские лайнеры, — вдруг сердито засопел начальник. — Отплаваешь положенный срок — приходи, с дипломом не будем матросом держать. Пошлем штурманом.
— Спасибо.
— Не за что. Кстати, «Кильдин» приходит сегодня через час, станет у восьмого причала. Так что торопись.
Тимофей недоверчиво посмотрел в окно.
— Туман же.
— Ты иди прямо на причал. На «Кильдине» капитаном Шулепов. И если он дал радиограмму, что придет к шестнадцати ноль-ноль — значит так оно и будет.
*
Залив парил. Мороз выжимал теплоту из вод Гольфстрима, и порт укутывался густыми клубами белесого тумана. Ветра не было. Туман «рос в гору» — все выше и выше поднималась стена его над заливом, заползая на причалы, поглощая в своей расплывчатой серой темноте подъемные краны, палы, склады…
Тимофей поежился от холода.
Длинь-длинь-длинь, длинь-длинь-длинь — доносился из мрака тонкий голос судовой рынды. Дон-дон! Дон-дон! — мерно бухал колокол на углу причала…
Колокола и рынды… Чуть слышался тоскливый плач туманной сирены с противоположного берега.
И ни одного человека не видно вокруг…
Визгливый гудок донесся с залива. Тимофей насторожился, прислушался. Гудок повторился.
«Ну и гудок. Как у паровоза», — подумал Тимофей.
…На причале зажглись прожекторы, забегали люди, заурчал мотор подъемного крана.
Из тумана показались огни, потом стала видна темная масса судна, и «Кильдин» медленно, словно ощупью, подкрался к причалу и ошвартовался.
Обледенелый от верхушек матч до ватерлинии, с кучами руды на палубе, с побитыми и погнутыми релингами и трапами, грязный, с ободранными бортами «Кильдин» не обрадовал Тимофея.
«Видно, доживает последние годы», — подумалось Тимофею.
На борту «Кильдина» бесшумно суетились люди. Швартовка не заняла у них и пяти минут, тут же был спущен с борта новенький трап, и около него появился вахтенный с повязкой на рукаве. Однако на берег никто не сходил. Тимофей подождал немного и поднялся по трапу на борт.
*
Каюта капитана находилась в средней надстройке под штурманской рубкой. Она была небольшая, эта каюта, — крохотная кабинет-приемная с овальным столом и шестью привинченными к полу креслами и за шторкой — спальня. Над письменным столом нависал круглый циферблат гирокомпаса, а еще выше на стене темнел старинный морской барометр.
Костлявое и длинное лицо капитана было бесстрастным и неподвижным. Густые черные брови почти срослись на переносице и широкими крутыми дугами расходились к вискам. Тонкий с горбинкой нос разделял глубоко посаженные цепкие глаза.
Капитан медленно ходил по каюте. Четыре шага вперед, четыре шага назад… Руки сцеплены за спиной. На правом нагрудном кармане значок капитана дальнего плавания.
Тимофей поежился: почему он молчит?
— Итак, — неожиданно заговорил глуховатым баском капитан, — вы закончили мореходное училище.
— Так точно, — привстал Тимофей, но капитан сделал знак сидеть.
— Мне известно, — продолжал капитан, — что вам не хватает трех месяцев плавательного стажа, чтобы получить диплом штурмана. — Капитан присел за стол рядом с Тимофеем. — Не испугались судна?
— Начинать где-то надо, — уклончиво ответил Тимофей. — А там толкач муку покажет.
Капитан вздернул брови.
— Как, как? Толкач муку покажет? — Он засмеялся. — А что, верно, пожалуй. Сами придумали?
— Нет, это моя бабушка любила так говорить.
— Ну-ну, посмотрим, — капитан встал.
Тотчас же поднялся и Тимофей.
— Не возражаете, если я попрошу старпома назначить вас на вахту второго помощника капитана? Вахта трудная, и там нужны опытные люди.
— Я согласен, — коротко ответил Тимофей.
Перед выходом в рейс Тимофея поместили в двухместную каюту на полуюте, где жили матросы первого класса. Сосед по каюте оказался напарником по вахте. Одна вахта, одна и каюта. «Чекмарев», — назвал он себя, знакомясь.
— Ты давно на этом судне работаешь? — спросил его Тимофей.
Чекмарев кивнул:
— Понял вопрос. Отвечаю: давно, шестой месяц. С боцманом лажу, со вторым помощником капитана, с которым, кстати, нам с тобой вместе морские вахты стоять, увы, лажу не очень и отношусь к нему скептически. Мелкий он человек, по-моему. Я и сам люблю выпить и приласкать девочек, когда есть время, но второй помощник… — Чекмарев махнул безнадежно рукой. — Впрочем, сам во всем разберешься. Зато батя у нас мужчина что надо. Строг, это верно. Но иначе нельзя. Флот есть флот, и держится он дисциплиной. Верно я говорю? Ну так вот, у нашего бати не побалуешься. Службу знает. А я на военно-морском флоте еще привык к порядку, так что меня это не тяготит. Ну как, исчерпывающий ответ?
— Исчерпывающий. Спасибо. Признаться, мне старик понравился. Еще когда вы швартовались к стенке, я заметил, что порядок есть на судне, рука хозяина чувствуется.
— Это точно, хозяин есть, — охотно подтвердил Чекмарев.
*
В полночь Тимофей с Чекмаревым вышли на мостик заступать на ходовую вахту. Пароход давно уже вышел из залива. Море было спокойным, небольшие гладкие волны плавно покачивали судно. Ночь была светлая. Горизонт полыхал красным заревом, и навстречу этому зареву неторопливо двигался «Кильдин».
На подветренном крыле мостика виднелась высокая фигура капитана. В фуражке и наглухо застегнутой шинели он стоял в одиночестве и курил папиросу.
На полубаке пробили восемь склянок. По трапу бегом поднялся на мостик плотный человек в шапке и стеганой фуфайке и, вбежав в рулевую рубку, притворил за собой дверь.
— Уф, кажись, проскочил! Опять старик торчит на мостике. Что ему не спится? Ты, братец, извини меня, что опоздал.
— Ладно, — коротко ответил третий помощник капитана, — меняй матроса на руле.
Второй помощник увидел Тимофея.
— Это что же, опять новенький у меня? Вот черт, все время батя тасует мою вахту. А потом кричит, службы требует… Ты хоть море-то видал когда, матросик? — обратился он к Тимофею.
Тимофей сдержал себя и сказал:
— Попрошу вас, товарищ второй помощник, обращаться ко мне на «вы». Мы с вами не так близко знакомы. Что же касается моря — да, видал, и неоднократно.
Второй помощник махнул рукой.
— А-а, брось трепаться. Становись на руль и слушай мои команды. Что за времена пошли — с каждым надо выяснять отношения!
— Я еще раз прошу обращаться ко мне на «вы», — повторил Тимофей.
— Тю-тю-тю… Их благородие обиделись… Ну ладно, ладно, беру свои слова обратно, я вижу, вы шуток не понимаете. Прошу вас держать курс поточнее и не отвлекаться от компаса.
— Курс сдал 340, — четко проговорил Чекмарев, уступая место у руля Тимофею.
— Курс принял 340, — так же четко произнес и Тимофей, беря в руки еще теплые рукоятки штурвала.
— Ловко ты его поставил на место, — прошептал сзади Чекмарев, — теперь он у нас будет шелковым. Так и надо, молодец!
Тимофей не ответил. Да и вряд ли он разобрал смысл чекмаревских слов — все его внимание было поглощено компасом. Он должен теперь доказать, что способен держать судно точно по курсу, без рысканий, «как по ниточке». Вот картушка гирокомпаса чуть колыхнулась и едва заметно поползла влево. Но Тимофей уже уловил ее движение и крутнул штурвал тоже влево. Картушка замерла. Тимофей тут же отвел штурвал в исходное положение и приготовился «одерживать». Главное — «почувствовать» судно, почувствовать руль, и тогда все в порядке, тогда судно будет послушным…
В такую хорошую погоду стоять за рулем не сложно. Тимофей выбрал на пылающем горизонте темную неподвижную тучу, на фоне которой четко вырисовывалась сейчас грот-мачта, и повел судно по туче, старым приемом опытных рулевых.
Капитан вошел в рулевую рубку, молча прошагал в штурманскую и, пригласив туда вахтенного помощника, закрыл дверь. Сквозь переборку донеслось басовитое гудение голоса капитана, затем послышался оправдывающийся тенорок второго помощника.
Чекмарев повернулся от окна к Тимофею и прошептал:
— Воспитывает батя нашего… Ух и поддает!
Дверь в штурманскую открылась, капитан вышел из рубки и спустился по трапу на палубу.
Спустя некоторое время в рулевой появился второй помощник.
Он нервно докуривал папиросу и вдруг заорал на Чекмарева:
— Вахтенный! Почему торчите в рубке? Где ваше место? Почему вперед не смотрите? Марш сейчас же на крыло! Пораспускались! Никакого порядка нет на вахте!
Чекмарев опасливо покосился на штурмана и быстро выскользнул из помещения.
Второй помощник встал у центрального окна рулевой рубки, долго молча всматривался во что-то и снова заорал:
— На руле! Вы что там, спите? Не видите разве, как влево рыскнули? Точнее держать курс!
Тимофей вспыхнул. Но он хорошо усвоил правило: рулевой не имеет права отвлекаться разговорами или спором, он может лишь четко повторить команду.
— Есть точнее держать курс! — ответил он.
Но от обиды на несправедливый окрик штурмана обозлился, движения его стали резче, да и судно вдруг стало хуже слушаться руля, и вахтенный помощник все чаще и чаще покрикивал на рулевого, а потом и вовсе вышел из себя и приказал Чекмареву сменить Тимофея. Большей обиды для Тимофея штурман придумать не мог. И хотя Чекмарев успел шепнуть Таволжанову, чтобы он не обращал внимания на выходки штурмана, Тимофей весь кипел от негодования. Он стоял на крыле мостика, смотрел вперед, а в голове рождались грандиозные планы мести зарвавшемуся штурману.
Чей-то дружеский хлопок по спине прервал течение его мыслей. Он повернулся и задохнулся от возмущения: перед ним, добродушно улыбаясь, стоял второй помощник и протягивал ему пачку папирос.
— Закуривайте. Небось обиделись на меня? Понимаю. Да только и на меня сегодня старик налетел ни с того ни с сего; так уж проработал, что ой-ой-ой. Вот и разозлился я на весь белый свет. Сгоряча, может, и нахамил вам. Только не принимайте близко к сердцу это. Бывает. А на руле вы можете стоять классно. Я ведь заметил — как по струне вели. Кильватерная полоса по линейке за кормой тянулась.
Тимофей растерялся. Он машинально взял папироску.
— Не сердитесь. Я зла вам не желаю. Чего нам делить? К тому же мне Чекмарев сказал, вы мореходку кончили, следовательно, наш брат, штурман. Раньше бы надо сказать мне об этом… Я вам все условия создам для практики. Определения, пеленгование, работа с секстантом, с приборами — пожалуйста, все в вашем распоряжении будет. Ну, помирились?
Помощник протянул руку, и Тимофей, кляня себя за безволие, пожал ее.
— Ну вот и прекрасно! — воскликнул помощник. — Зовут меня Егор Матвеевич Кирпичников. А теперь сходите посмотрите на карту, где мы там топаем, да и место наше поточнее определите.
Тимофей сразу забыл все свои обиды. «Спасибо, Егор Матвеевич! Это как раз то, что мне нужно!» — и Тимофей побежал в штурманскую рубку.
*
В порт назначения — Лиесму — «Кильдин» прибыл по графику. Пока судно шло заливом, матросы успели поднять стрелы, раскрыть трюмы, и, как только были поданы швартовы, загрохотали лебедки и из трюмов корабля поплыли на причал первые стропы привезенного груза. Выгружали силами своей команды. За выгрузку здесь хорошо платили, и каждый не прочь был заработать. Выгружал и Тимофей. Он работал в трюме, накладывал и стропил тяжелые мешки с мукой, таскал на грузовую площадку тяжелые ящики, катал огромные рулоны, кричал снизу истошным голосом «Вира!» или «Майна!» и к концу дня охрип. Ломило поясницу, ныли руки, не гнулись пальцы, и очень хотелось спать. А спать не пришлось — поздно вечером судно отошло в обратный рейс.
С мостика послышалась команда: «Матроса Таволжанова прислать на руль!», — и Тимофей, чертыхаясь и радуясь, побежал на мостик. В рубке у окна стоял капитан. Он взглянул на Тимофея и приказал:
— Примите руль. Держите на желтые створы. И поточнее.
— Есть держать на желтые створы, и поточнее, — повторил команду Тимофей, принимая руль.
Штурвал в его руках ни минуты не оставался спокойным: чуть влево, чуть вправо, прямо руль, опять влево, больше влево… Лево-право, право-лево — руки Тимофея летали по спицам штурвала, а глаза не отрывались от мигающих впереди огоньков на берегу. Судно шло точно по створным знакам; но точность эта доставалась Тимофею нелегко — руки его ныли от непрерывной работы, глаза слезились от напряжения, рубашка взмокла и прилипла к спине… Но какое это имело значение, если капитан после выхода судна в море объявил в присутствии своих помощников и вахтенных матросов о том, что Тимофей отныне назначается старшим рулевым. Это было признание, это была победа, личная победа Тимофея! Он покосился на второго штурмана. Тот весело подмигнул, показал большой палец — молодец, мол, и громким голосом произнес:
— Воспитанники моей вахты никогда не подводили командование.
Капитан молча отвернулся к окну.
…Когда в четыре часа утра Тимофей сменился с вахты, он едва добрел до своей каюты и рухнул во всей одежде на койку. Он спал крепко, глубоко, без сновидений, словно провалился в бездонную ночь. И вдруг почти тут же его начали расталкивать. Он с трудом открыл глаза и, ничего не понимая, смотрел на своего напарника по вахте Чекмарева, который тащил Тимофея с койки.
— Вставай, вставай, братишка, времени мало — только успеем пообедать и — на вахту.
— Как на вахту? Мы же с тобой только что сменились…
Чекмарев протяжно засвистел.
— Э-э, вот оно что. Да ты, видать, вчера крепко вымотался, если после беспробудного семичасового сна тебе все еще кажется, ты только что заснул. Это с непривычки, братишка. Айда вставай, пошли обедать! На завтрак я тебя не будил, ладно, знай мою доброту. Но от обеда не советую отказываться.
И опять ходовая вахта на руле; опять перед глазами стрелка компаса и юркая, бегающая туда-сюда картушка, за которой надо поспевать. Дотянуть бы только до конца вахты, не заснуть за рулем…
— Тимка, что с тобой?
Тимофей вздрогнул и очнулся. Чекмарев отпихнул его и быстро-быстро завертел штурвалом. Тимофей посмотрел вперед и увидел, как нос судна стремительно катился от берега… Заснул! Заснул на руле! Тимофей похолодел и окончательно проснулся.
— Моли бога, второй сидит в штурманской, и бати поблизости нет. А то бы досталось нам на орехи, братишка! Сон на руле, увы, не поощряется. Давай беги на крыло, ветерком тебя обдует, и возьми пеленги, отнеси второму в штурманскую. Он обрадуется.
И вдруг Чекмарев громко крикнул:
— Курс 98 принял!
В рулевой показался второй помощник, он подозрительно посмотрел на Тимофея, потом на Чекмарева и погрозил им кулаком.
— Вы у меня смотрите, орлы… Такую петлю нарисовали за кормой… Заснули, что ли?
Тимофей густо покраснел. Заметил все-таки штурман… Ах да, в штурманской же есть иллюминатор на корму, оттуда все прекрасно было видно.
Выручил Чекмарев.
— Не заснули, а заговорились, товарищ вахтенный. Выводы сделали, впредь не подведем.
— То-то, — кивнул штурман. — Таволжанов, точку нанесите на карту.
Тимофей быстро взял пеленги двух маяков, нанес на карту точку. Она оказалась в стороне от курса. Тимофей испугался — неужели он так долго спал за рулем? Уйти на милю от проложенного на карте курса — вот так старший рулевой… Он взял еще раз пеленг береговых предметов, на этот раз трех, и опять точка оказалась на милю правее курса.
— На курсе? — послышался сзади голос штурмана.
— Не совсем, — угрюмо буркнул в ответ Тимофей.
— Ну, бывает. Течения тут довольно ощутимые в это время года. Далеко ушли?
— На милю.
— Ничего, сейчас поправим. Возьмем три градуса влево, через час опять на курс выберемся.
Тимофей вздохнул с облегчением. Значит, течения… А он было подумал, что это целиком его вина.
Ага… Вот атлас приливов и отливов… Так… Дата… Время… По таблицам получается одно, а на карте совсем не то. А ветер? Таблицы составлены для штилевой погоды… Понятно… Надо знать парусность судна, его осадку, скорость, шаг винта, плюс дрейф от ветра, плюс снос течением по таблицам… Но если линия постоянная, то ведь можно сделать таблицы… Спокойно, торопиться не следует. Надо наблюдать, записывать, копить факты, сопоставлять, а там посмотрим, что получится…
*
В Мурманск «Кильдин» пришел вечером и сразу же встал под разгрузку. В порту работы вели грузчики, и почти вся команда ушла на берег в увольнение до утра. Тимофею никуда не хотелось идти, и он долго стоял на мостике, наблюдая, как краны таскали из трюмов полные ковши руды и аккуратно ссыпали ее в одну огромную кучу у железнодорожной ветки. Он был один на мостике. Внизу, в трюмах и на палубе, позвякивало железо, взвывали моторы, и с глухим шорохом сыпалась из ковшей на причал руда. У трюмного люка стоял грузчик, подавая руками сигналы крановщику.
Спустившись с мостика, Тимофей зашел в штурманскую и долго сидел там, разбираясь в лоции Баренцева моря и приливных таблицах.
Назавтра «Кильдин» отошел в очередной рейс, чтобы через неделю вернуться обратно. И так четыре раза в месяц. Каждый рейс похож как две капли воды на другой, все рассчитано по часам и минутам, все предусмотрено. Таково уж оно, каботажное плавание. Особенно малый каботаж. Да еще на регулярной линии.
Из рейса в рейс, из месяца в месяц монотонно течет жизнь каботажного судна. Все известно до мелочей: где поворот нужно делать, где начнет трясти судно и когда, на траверзе какого мыса с мостика спустится капитан, чтобы появиться опять ровно через девять часов на траверзе маяка Капризного, перед входом в порт назначения.
Никаких случайностей, ничего непредвиденного. «Психодром для пенсионеров» — так пренебрежительно отзывался о регулярной линии «Кильдина» второй помощник. Рейс за рейсом он все откровеннее скучал на своих вахтах, переложив штурманские обязанности целиком на плечи Тимофея. А Тимофей только этого и ждал — каждые полчаса он старался теперь поточнее определить место судна, замерить ветер, атмосферное давление, волнение моря, определить осадку, число оборотов ходового винта судна. И тщательно заносил в тетрадку снос корабля с курса.
Эти наблюдения занимали его все больше. Ведь есть же какие-то закономерности в этом сносе судна. А пока накапливать факты, вести наблюдения точнее, чаще, аккуратнее… Что все это даст, выяснится потом, факты сами подскажут выводы, а пока не торопиться и терпеливо наблюдать.
Оказывается, и малый каботаж на постоянной линии может стать интересным! Тимофей теперь с нетерпением ждал выходов в рейс, стоянки в порту казались ему нудными. «Только время зря теряем», — думал он со злостью.
Через два месяца, когда цифрами и наблюдениями были заполнены две толстые тетради в клеточку, Тимофей попытался сделать первые обобщения. Во время стоянки в Мурманском порту он забрался вечером в штурманскую рубку, разложил перед собой тетради и принялся за работу.
Он сделал сотни выписок на отдельных карточках и теперь старался сгруппировать их. Сюда ветры зюйд-остовых направлений от трех до пяти баллов… Сюда норд-вестовых… Сюда обороты винта… Карточками был завален весь штурманский стол. Они лежали на диване, на креслах. А сколько еще лежало неразобранных!
Тимофей оглядывал свое хозяйство и с ужасом убеждался, что «тонет» в этих карточках, что он не в состоянии свести все факты к простым и понятным обобщениям. Мысленно он уже видел график сноса судна. Но вот перед ним сейчас результаты десятков наблюдений, а толку что? Ведь в каждом случае почти нет одинаковых исходных данных. Если одинакова сила ветра — различна осадка судна. Или не схоже число оборотов винта. А может, все дело в том, что фактов-то как раз мало? Раз нет повторяющихся наблюдений, значит не было схожих условий, значит пока еще нет материалов для обобщения и серьезных выводов.
Погрузившись в размышления, Тимофей не слышал, как в штурманскую рубку вошел капитан и долго стоял у двери, разглядывая разложенные повсюду бумаги.
Наконец Шулепов негромко кашлянул и произнес:
— Добрый вечер. Чем это вы занимаетесь? Пасьянс раскладываете, что ли?
Тимофей покраснел. Надо же прийти капитану, и как раз в тот момент, когда Тимофей запутался и ничего толком объяснить не может.
Капитан осторожно прошел к столу и начал разглядывать карточки.
— Так, — проговорил он после долгого молчания, — если я правильно понял, вы ведете наблюдения над течением на нашей линии?
Тимофей кивнул.
— А как вы представляете себе конечный результат работы?
— Я еще не совсем себе представляю его, — смущаясь, ответил Тимофей. — Но мне подумалось, что, если линия постоянная, наверное, можно таблицы составить для нее… А может быть, даже и график… И если попадем, скажем, в туман и придется идти по счислению, они могли бы пригодиться. А может, и не пригодятся… Но мне все равно интересно…
Капитан слушал внимательно, изредка согласно кивая. Потом спросил:
— Ну и что у вас все-таки получилось?
Тимофей объяснил. Капитан просмотрел разложенные карточки:
— Думаю, вы затеяли интересное дело. Для серьезных выводов пока еще мало материала, но мысль у вас верная. Знаете, что мне пришло в голову? Надо эти наблюдения вести круглосуточно, и не на одной только вахте. Пожалуй, стоит подключить к этой работе всех штурманов судна. Не боитесь потерять приоритет?
Тимофей развел руками.
— Какой уж тут приоритет. Мне просто интересно было… Если все будут вести наблюдения, то мы втрое быстрее соберем материал.
— Кстати, сколько вам еще надо плавать матросом до диплома? — вдруг спросил капитан.
— Еще почти месяц, — вздохнул Тимофей.
— А вы не возражали бы остаться у меня на судне, скажем, третьим помощником?
Тимофей быстро взглянул на Шулепова и ответил:
— Конечно, не возражал бы.
Капитан кивнул.
— Начатое дело не бросайте, наблюдения продолжайте. Кстати, вы читали книгу «Путешествие вокруг света в 1803—1806 годах на кораблях «Надежда» и «Нева»?
— Крузенштерна? Кажется, читал, — неуверенно подтвердил Тимофей, не понимая еще, к чему клонит капитан.
— А помните, там есть одно очень хорошее место о течениях и необходимости наблюдений за ними? Сейчас вам покажу, — капитан порылся в нижнем ящике штурманского стола и достал книгу. — Вот… Сейчас… Ага, вот оно, слушайте: «Познание течения моря столь важно для мореплавания, что мореходец должен поставить себе обязанностью производить над оным наблюдения во всякое время с возможной точностью». А? Каково сказано? Знаете что, выпишите эти слова на большом листе бумаге, и прикрепим мы цитату из Крузенштерна здесь, над штурманским столом. Пусть она всегда будет перед глазами.
Тимофей с удивлением слушал капитана. Никогда он еще не видел его таким многословным и сердечным. Ведь он говорит с Тимофеем, как со своим товарищем, как с помощником.
— Спасибо, товарищ капитан. Я все сделаю.
— Меня благодарить не надо. Вы затеяли полезное дело. Я вас полностью поддержу. Но, смотрите, коль уже начали — бейтесь до конца. Иначе грош цена будет всем нашим красивым словам.
Капитан, весело поглядывая на Тимофея, продолжал:
— Мореплаватели старых времен, не в укор будь нам сказано, очень следили за течениями и много о них писали. Их наблюдения отличались тщательностью и точностью измерений.
— Я читал кое-что об этом, — несмело промолвил Тимофей.
— Что же вы читали? — с любопытством взглянул на него Шулепов.
— Больше всего о плаваниях по Северному Ледовитому океану — Дежнева, Челюскина, Лаптевых, Овцына, Стерлигова, Пахтусова, об экспедициях на «Святой Анне», на «Фраме»…
— Это интересно! А записки Пинегина, очерки Соколова-Микитова? Записки австрийца Пайера? Дневник штурмана Альбанова?
Тимофей кивнул:
— Читал.
— Мне очень приятно слышать все это, — тепло проговорил капитан, — я сам увлекался историей плаваний по арктическим морям.
Он помолчал и спросил:
— Скажите, вы выбрали Мурманск отчасти и по этой причине?
— Да, мне очень хочется попасть в Арктику.
— А попали на регулярный каботаж. Как, это вас не разочаровывает?
— Не вечно же я буду по этой линии ходить.
— Верно. Арктика от вас не уйдет. Что ж, желаю вам удачи…
Капитан ушел. А Тимофей бережно собрал карточки и долго еще сидел в штурманской рубке, обдумывая разговор с капитаном. Силен старик! Крузенштерна помнит. Как это сказано там: «Мореходец должен поставить себе обязанностью производить над оным наблюдения во всякое время с возможной точностью». Мореходец… Хорошее какое слово, ласковое. Что ж, матрос Таволжанов, теперь держись, сам взялся за гуж!
Через рейс капитан вызвал Тимофея к себе в каюту и в присутствии старпома зачитал приказ о назначении матроса Таволжанова исполняющим обязанности третьего помощника капитана. Одновременно в приказе указывалось, что третий помощник Кравчук назначается с сего числа вторым, а второй помощник Кирпичников списывается с судна в распоряжение отдела кадров пароходства по личной просьбе.
— Поздравляю вас, Тимофей Андреевич, с назначением на штурманскую должность. Надеюсь, вы оправдаете доверие руководства пароходства, — торжественно и официально добавил капитан и посмотрел на старпома. Тот согласно закивал головой.
Тимофей вытянулся по стойке «смирно» и машинально ответил:
— Есть оправдать доверие!
Шулепов рассмеялся.
— Вот и хорошо. Идите принимайте дела.
Тимофей вышел от капитана в полной растерянности. Вот оно, пришло время начинать штурманскую службу. А у него и диплом еще не выплаван… Но ведь «исполняющим обязанности». Хитер старик! И портовой надзор с такой формулировкой согласился. Раз «и. о.» — значит под личную ответственность капитана судна.
Вечером зашел к Тимофею в каюту списанный с судна Кирпичников и пригласил на «традиционный», как он выразился, «отвальный приемчик». Кирпичников был необычно оживлен, суетлив и предупредителен. Он так просил Тимофея пойти с ним, что нельзя было не согласиться.
— Ну вот и хорошо, вот и славно. А как же? Уходит с судна один из помощников, должен же он проститься с товарищами? Ведь кто знает, куда теперь меня назначат?
Тимофей поразился тоскливому выражению его глаз, и ему стало жалко Кирпичникова. Видно, не совсем «по собственному» уходил он с судна…
Они собрались за столиком ресторана «Арктика». Их было четверо: Кирпичников, Тимофей, нынешний второй помощник Кравчук и боцман Горлов. Боцман был, пожалуй, самым пожилым в их компании. Старый холостяк, он жил своей работой, своим пароходом и был малоразговорчивым, замкнутым человеком. Дело свое он знал отлично. Капитан Шулепов очень ценил Горлова. И соответственно ценили его и помощники капитана.
Кирпичников поднял наполненную рюмку и заговорил:
— Какая она чистая, водочка. Выпьешь ее, родимую, и вся ржа с души отстает, испаряется, и чувствуешь ты себя после этого легким и счастливым, и все впереди видится тебе в розовом свете, и сам себя ты начинаешь любить, а то и жалеть. «Служил он недолго, но честно!..» — так в песне поется. За то и выпьем.
Он залпом выпил рюмку, тут же повторил и долго молча сидел, курил.
Тимофей подвинул Кирпичникову блюдо с салатом.
— Вы закусывайте, Егор Матвеевич, а то можете быстро опьянеть.
Кирпичников встрепенулся.
— Эх, милый Тимофей Андреевич, да разве страшно это — опьянеть? Мне как раз, может, и хочется опьянеть… И потом, никого я теперь не боюсь и нынче сам себе и царь, и бог, и воинский начальник. Это первый раз страшно попадаться начальству на глаза пьяным, а потом привыкнешь и на вахты будешь выходить «под шефе».
Кирпичников выпил еще рюмку, откусил соленого огурца, затянулся папиросой и заговорил опять:
— Вот вы все тут сидите смирно и спокойно, все умные люди, образованные. Ну, так ответьте мне на простой, казалось бы, вопрос: почему люди пьют? А?
Боцман усмехнулся.
— Брось ты умничать, Матвеич, тебе дело говорят: раз пьешь — надо закусывать.
Кирпичников раздраженно отмахнулся.
— Оставь, боцман. Мы тебя знаем и уважаем. Но не мешай разговору. Ну, камрады, так почему и кто пьет горькую на Руси?
Кравчук оторвался от бифштекса и пробасил:
— Егор Матвеевич, ты не так вопрос поставил. Надо спрашивать не «почему» — у каждого свои причины, — а «как»?
— Так, один ответ ясен. Ну, а ты что скажешь? — Кирпичников с нетерпением уставился на Тимофея. — Только говори по-честному, не хитри.
Тот пожал плечами.
— Кто ж на такой вопрос ответит? Врачи говорят, что пьют алкоголики. Но это к нам ведь не относится? А все остальные «выпивают».
— Те-те-те… Ох, какие мы умные стали! — Кирпичников раскраснелся от волнения и перешел на «вы». — А вы, молодой человек, Достоевского читали?
— Читал. Давно, правда, — спокойно подтвердил Тимофей.
— «Братья Карамазовы» вам приходилось читать?
— Приходилось.
— Так вы плохо читали этот роман, молодой человек. Вот именно там я нашел ответ на свой вопрос, именно там.
Кирпичников вытащил записную книжку, раскрыл и торжественно прочитал:
— «В России пьяные люди у нас самые добрые. Самые добрые люди у нас и самые пьяные». Вот вам и ответ. От доброты душевной пьют русские люди. Доброта губит людей, а не водка. — Он помолчал и вдруг грустно улыбнулся. — А я добрый, поэтому и пью.
— Это штабс-капитан Снегирев плакался, — начал было возражать Тимофей, но Кирпичников перебил:
— Какая разница? Роман написал Достоевский, а не Снегирев. И я согласен с этими словами. Впрочем, к черту философию, давайте выпьем за наш флот и за то, чтобы вам везло в службе лучше, чем мне!
Кирпичников выпил, понюхал корочку хлеба и заговорил опять:
— Мне сегодня вредно молчать, если я не выговорюсь, то могу напиться вдрызг…
Он обвел тоскливым взглядом товарищей и вздохнул:
— Помните? «Мы теперь уходим понемногу в ту страну, где тишь и благодать». Эх, черт, как все-таки складывается странно жизнь, какие петли она крутит, и чем дальше в лес, тем меньше дров. Мельчают люди, и флот мельчает… Не тот уж флот становится. Вот ты, боцман, уже много лет плаваешь. Скажи, как раньше было и как теперь?
— Что теперь? — не понял боцман.
— Ну, кто раньше плавал? Солидный народ плавал, старики плавали.
— Это верно, пожилой народ все больше был, опытный, надежный, — подтвердил боцман.
— Вот, — торжествующе поднял палец Кирпичников. — А теперь что делается? Много ли пожилых найдешь на флоте? Капитанам и тем по большей части тридцати еще нет. А мне сорок — и я все еще второй помощник, — Кирпичников судорожно глотнул, закрыл на мгновение заслезившиеся глаза. — Вот я и говорю, мельчает флот. А почему? Жить народу стало легче, вот и неинтересно плавать…
— Ну, это ты брось! — Тимофей досадливо поморщился. — Это ты брось. Что же, все, думаешь, на флот идут из-за копейки?
— Нет! — радостно воскликнул Кирпичников. — Не все! Дураков еще много. Дурачков-романтиков вроде нас с тобой… Ведь хоть и говорю — сам-то я тоже в душе романтик, не могу я без моря, да и делать на берегу ничего не умею… Разве только пить водку… А впрочем, может, ты никакой и не романтик вовсе, может, ты, как и многие другие, поплаваешь немного, а когда жизнь поймешь, побежишь и ты с флота.
Боцман покачал укоризненно головой.
— Нехорошо говоришь, Егор Матвеевич, очень нехорошо. Что нервничаешь ты, это мы понять можем. Но зачем же обижать людей?
— Пожалел! — зло закричал Кирпичников. — Салагу ты жалеешь, а меня, меня кто пожалеет? У него еще молоко на губах не обсохло, а его уже штурманом назначили. А меня поперли… По собственному! А, да что говорить…
Кирпичников закрыл лицо руками и замолчал.
Тимофей переглянулся с боцманом, достал кошелек, отсчитал свою долю, положил на стол и вышел из ресторана.
У выхода Тимофея догнал Кравчук.
— Вот поднакачался, бедняга. Жаль его. Боцмана я попросил остаться, присмотреть за ним. Ты на пароход?
Тимофей кивнул.
— Я тоже туда, — сказал Кравчук. — Вообще-то он мягкий по характеру человек, да обида глаза ему застит, злость рождает. Не везет ему, это факт.
— Да ведь он и не старается, чтобы «повезло», — возразил Тимофей, — он вот о романтике толковал, о флоте. А у самого интереса к службе нет. Я с ним вахту стоял, видел. Ему на себя надо обижаться.
Они шли по ночному городу в сторону порта. Было светло и прохладно. Зеленела трава по обочинам шоссе, и редкие чахлые кустики смородины покрылись неяркими мелкими листьями. Изредка проносились легковые автомобили, а в порт один за другим катили тяжелые грузовики.
Кравчук оказался разговорчивым парнем. Пока шли до порта, он успел рассказать Тимофею о себе, об учебе в Херсонской мореходке, о своих друзьях. В Мурманском пароходстве Кравчук плавал третий год. Он был очень рад своему выдвижению и не скрывал этого.
— Понимаешь, Тимофей, для меня это особенно важно. Ведь я приехал сюда совершенно, сказать по-честному, неготовым к самостоятельной жизни. В мореходке все было расписано по часам и минутам, вся жизнь курсантская строго регламентирована. Тебе говорят, что делать, когда делать, как делать… И ты делаешь и привыкаешь делать то, что тебе приказывают. И точка. И мы делали и выходили в жизнь более или менее подготовленными исполнителями. Нас учили умению исполнять, а надо бы учить умению самостоятельно соображать и принимать верные решения… Помню, вышел я на свою первую вахту третьего помощника, а у меня, поверишь, колени дрожат. Знаешь, каких трудов мне стоило себя переломить, каких нервов и переживаний? А ты, видно, парень самостоятельный.
— Не знаю, — задумчиво ответил Тимофей.
Они медленно шли по причалу. Едва заметный ветерок с залива холодил разгоряченные лица. В дымчатой мгле темнели припорошенные снегом скалы на той стороне залива. Умолкли краны в порту. Затихли пароходы на рейде, и лишь изредка доносился из города приглушенный шум идущей в гору машины.
*
Когда Тимофей вышел на свою первую штурманскую вахту, на мостике появился капитан. «Кильдин» шел в открытом море, удаляясь от берегов. Волны были небольшие, и судно, плавно и ритмично покачиваясь с носа на корму, ходко шло вперед. Далеко на горизонте по левому борту торопливо вспыхивали и угасали огни материковых маяков.
Тимофей дождался, когда впереди и чуть левее по курсу открылся маяк Куш-наволок, и, взяв три пеленга, нанес точное место судна на карту. Разницу со счислимым местом он аккуратно занес в тетрадь.
Шулепов сидел в штурманской рубке, листал лоции и делал вид, что действия вахтенного помощника его не интересуют. Однако Тимофей понимал, что сидит здесь Шулепов неспроста. «Не доверяет он еще мне, вот и сидит тут как сыч, — думал Тимофей. — Что ж, сиди, а я буду делать свое дело».
Когда на мостике появился второй помощник капитана Сергей Кравчук, Тимофей с удивлением посмотрел на часы — как быстро прошла вахта! Только что заступил, и вот уже надо сдавать ее, четыре часа, оказывается, уже пролетели.
Капитан проверил записи Тимофея в вахтенном журнале и приказал Кравчуку вести точные наблюдения за разницей в счислимом и обсервованном местах судна.
— Детали вам разъяснит Тимофей Андреевич. Дело важное, и прошу вас отнестись к нему со всей серьезностью.
Шулепов ушел.
Кравчук недоверчиво полистал тетрадь с записями Тимофея.
— Это что такое? Для чего?
Тимофей объяснил.
Кравчук свистнул.
— Я, конечно, буду помогать тебе, но к чему все это? Плавание у нас вдоль берегов, кругом маяки, а то и радиомаяки. Локатор вот скоро поставят.
Тимофей сбивчиво принялся доказывать товарищу пользу наблюдений над течением. Кравчук поморщился.
— Брось, Тима. Это все теория. Ну кому нужны твои графики на такой короткой регулярной линии?
Тимофей опешил.
— Да мне просто интересно: можно ли такой график сделать?
— Тебе интересно, а нам лишний хомут на шею, лишние хлопоты.
— Так ведь и капитан считает, что надо попробовать, — растерянно оправдывался Тимофей.
Кравчук продолжал напирать:
— Вот чудак. Я же с тобой говорю, а ты за капитана прячешься. Потом, смотри, вот лежат лоции, таблицы приливов, атлас течений — бери их и, если уж тебе так требуется научно снос рассчитать, рассчитывай. Но кому это нужно? Всегда мы на глазок определяем снос, и получалось не хуже.
Глаза Тимофея загорелись.
— Ага! На глазок! А надо точно. Для чего же нас учили?
— Какая наука в каботаже? — искренне изумился Кравчук. — Кому она нужна? И так забот по службе полный рот, а тут еще…
— Ну, знаешь, — начал раздражаться Тимофей, — если ты считаешь, что это нужно лично мне, тогда лучше сразу откажись. Я сам все сделаю.
Кравчук усмехнулся.
— Ладно, ты в бутылку-то не лезь. Больно обидчив. Я же тебе свои сомнения высказываю, а ты сразу «обойдусь», «не привык». Цитату из Крузенштерна вон разыскал, вывесил.
— Это не я. Капитан подсказал ее и попросил написать и повесить здесь.
— Ну, значит, в точку попал ты, Тимка, ох-хо-хо, никуда, видно, не денешься, придется гнуть спину на третьего помощника. У-у! Эксплуататор! — ткнул он кулаком в спину Тимофея.
Тимофей рассмеялся.
— Дошло наконец! Имей в виду, любая попытка бунтовать будет подавлена силой. А если не будешь выполнять положенную норму наблюдений на вахте, посадим на хлеб и воду. У нас с капитаном на этот счет строго, понял?
— Так точно, вашескородь! — выпучил глаза Кравчук. — Не извольте сумлеваться!
— То-то, — Тимофей шутливо погладил Кравчука по голове.
— Ты ведь умненький мальчик, в школе на пятерки, поди, учился?
Эти два молодых парня откровенно дурачились, радуясь тому, что поняли друг друга.
Когда утром Тимофей вышел на мостик и принял вахту от старпома Ильи Ивановича Долидзева, тот передал ему вахтенный журнал и тетрадь.
— Все записи занесены мной сюда по графикам. Правильно?
Он не задавал вопросов «зачем?» и «почему?», а принял задание капитана как должное и выполнил его как еще одну штурманскую обязанность. Тимофей посмотрел заполненные старпомом таблицы и кивнул.
— Все верно, Илья Иванович, большое спасибо.
Долидзев пристально посмотрел на Тимофея и, уже уходя с мостика, сказал:
— Штурманское мышление у вас есть, очень приятно отметить, только не зазнавайтесь.
Этот вечно озабоченный хлопотами по судну человек был, в сущности, мало знаком с Тимофеем. И тем не менее счел нужным похвалить. «Какой чуткий и отзывчивый человек, — растроганно думал о старпоме Тимофей. — Хотя тоже, наверное, думает, что я виноват в том, что капитан заставил всех штурманов принять участие в наблюдениях за течением. Может, ничего из моих хлопот и не получится. Ну и что же? Меня же от этого не убудет. А Кравчук поругается, поругается да и перестанет…»
*
В течение лета Тимофей редко покидал борт парохода. С приходом в Мурманск заступал каждый раз на береговую суточную вахту. Зато в порту Лиесме он был свободен от вахт и от всех штурманских обязанностей — там вахту несли другие штурманы, а Тимофей отдыхал, отсыпался и до одурения сидел в штурманской рубке, пытаясь разобраться в наблюдениях над течением и хотя бы приблизительно систематизировать их. Но чем больше накапливалось фактов, тем больше впадал в уныние Тимофей — системы не получалось.
Временами хотелось выбросить за борт эту груду карточек с длинными колонками цифр и специфических терминов, выбросить и перестать чувствовать себя рабом этих карточек, намертво прикованным к ним толстой цепью.
Ох, как хотелось освободиться, наконец, от кошмара цифр, никак не желающих сходиться в стройную систему таблиц!
А тут и капитан начал вдруг проявлять повышенный интерес к работе Таволжанова.
— Дело к осени. Пойдут туманы. Таблицы очень пригодятся, — говорил он Тимофею.
Тимофей лишь беспомощно разводил руками и вновь думал, думал, думал…
Кравчук уговаривал:
— Брось ты это дело, Тимка. На кой черт они нам сдались? Не ломай голову понапрасну.
— Ты бы лучше подумал, может, что и подскажешь мне.
Кравчук посмеивался и отнекивался.
— Я тебе даю наблюдения. Тут я понимаю, что и как делать. А дальше — извини, для меня теория всегда была как темная ночь.
Помог Тимофею Долидзев. Сдав как-то ему вахту, Илья Иванович остался в штурманской рубке и спросил:
— Выходит что-нибудь?
Тимофей уныло покачал головой.
— Запутался я. Столько цифр и столько разных данных, что никак они не сходятся в таблицы.
Долидзев выслушал жалобы Тимофея и сказал:
— Попробуйте резко сократить количество сведений, свести отдельные показатели к общему.
— Как раз этого-то я и не могу добиться.
— Зачем вам каждый раз писать осадку носом и кормой, например? Сделайте отдельную таблицу, чтобы можно было легко узнавать площади надводного и подводного борта, и тогда…
— Понял! — вскричал Тимофей. — Вы гений, Илья Иванович! Боже мой, как просто — узнать площади и вычислить влияние сил течения и ветра… Это же сразу на треть сократит цифры. Спасибо, спасибо! — Тимофей тут же схватился за расчеты…
Через две недели он вручил капитану «предварительные», как он их называл, расчеты-таблицы сноса корабля в зависимости от силы ветра, осадки, скорости и курса судна и течения.
В очередном рейсе таблицы были проверены на практике; хотя и стояла ясная погода, капитан приказал идти строго по счислению, с учетом Тимофеевых таблиц и запретил определять место судна по береговым предметам.
— Представим, что мы идем в сплошном тумане и для определения своего места у нас есть только таблицы, — так сказал капитан, и весь переход морем он простоял на мостике, спускаясь вниз лишь на короткие промежутки времени.
Перед входом в бухту назначения капитан нанес на карту обсервованную точку. Она расходилась с расчетным счислением всего на полмили.
— Что ж, для восемнадцати часов счислимого плавания такой результат неплох, — сдержанно похвалил он. — Таблицы будут работать.
Еще три рейса проверялась надежность таблиц. И они «работали», как говорил капитан, вполне удовлетворительно.
— «Удовлетворительно», — недовольно хмыкнул Кравчук. — Это же отличный результат, а он «удовлетворительно»…
— Ладно, ладно, — успокаивал его Долидзев, — на море отличных отметок не ставят. Все-таки это стихия, а на нее полагаться полностью нельзя. И таблицы, конечно, хороши, но без оглядки их использовать тоже не следует. Контроль — великое дело, а на море особенно.
Тимофей в душе ликовал. Таблицы получились. И пусть со знаком «удовлетворительно», но они пригодились!
А спустя два месяца капитан принес на судно и вручил штурманам морской журнал, где была напечатана его статья. Она называлась «О важности изучения течений на регулярных линиях». В статье рассказывалось о разработанных Тимофеем таблицах.
— Ну, Тимка, ставь бутылку коньяку. Ты теперь прославился на весь советский торговый флот, — радостно хлопнул Кравчук по спине Тимофея. — Вот так и выходят в люди. Черт, завидую я тебе, по-хорошему завидую. Ты смотри, как батя поднял тебя. Цени, брат, и не зазнавайся!
Тимофей промолчал. В душе его боролись два чувства: с одной стороны, он был счастлив, с другой — обрушившаяся слава пугала: а вдруг таблицы окажутся непригодными? Вдруг их опровергнут или докажут, что они теперь, в эпоху радиолокации, ни к чему? А его самого могут посчитать выскочкой, неправильно поймут мотивы его работы. Истолкуют не так… И зачем капитан все ему приписал? Ведь не он один над ними работал, и если бы Долидзев не подсказал, то таблиц, может, и сейчас бы не было…
Такими сомнениями терзался Тимофей, когда капитан пригласил его к себе в каюту. Там уже сидел Долидзев.
— Ну, как находите статью? — спросил Шулепов.
Тимофей пожал плечами.
— В статье все правильно. Только зачем все надо было приписывать мне одному — вот этого я не понимаю. Мне же все помогали, и мы делали все сообща. А теперь, выходит, вроде я один…
— По-мо-га-ли, — раздельно произнес капитан, — помогать можно тому, кто везет воз, а коренником-то были вы, и вы его хорошо везли. А насчет того, что помогали, — в статье об этом так и сказано.
Долидзев мягко вступил в разговор:
— Теперь к вам, Тимофей Андреевич, ринутся корреспонденты разные, из моринспекции уже давно интересовались вашей работой — смотрите не потеряйте голову.
— Что вы, Илья Иванович, — вспыхнул Тимофей. — Разве нужна мне шумиха? Да я ни с какими корреспондентами говорить не буду. А моринспектор что ж, это его работа, пусть приходит, знакомится…
Морской инспектор вскоре действительно пожаловал на «Кильдин», сходил в рейс и остался таблицами доволен. Вскоре инспекция пароходства выпустила специальный бюллетень, в котором метод наблюдений и система составления таблиц были названы «методом штурмана Таволжанова».
*
Было позднее время. В кабинете начальника пароходства Николая Ивановича Бурмистрова горел яркий свет. За большим столом сидели двое. Сидели они, судя по всему, уже много времени — пепельница была набита окурками. Опустевший кофейник и чашки были сдвинуты в сторону. Лица собеседников были усталыми и злыми.
— Ну что ты привязался ко мне? Что ты мне душу на кулак свой мотаешь? — сердито спрашивал Бурмистров.
— Да ты пойми, Николай, он штурман по призванию. По призванию, а не только по диплому!
— Ну и что?
— Опять двадцать пять! Да я тебе второй час твержу, надо ему дорогу давать. Дай возможность выдвинуть парня. Возьми у меня второго, я на его место поставлю Таволжанова, а третьим помощником любого возьму, кого пришлешь.
— Куда я его возьму? Что у меня, сто пароходов, что ли? Сам знаешь, нет у меня вакансий сейчас. Я ведь насчет второго сам тебе сказал: ему надо дать самостоятельную работу. Но сегодня ее еще нет.
— А ты поищи.
— Вот черт упрямый! Я же тебе русским языком говорю — не могу.
— Ты не кипи, не кипи. Не самовар ведь, а начальник.
— Да ведь твой Таволжанов только начал плавать, диплом получил всего полгода назад. Пусть пооботрется, приобвыкнет, навык приобретет.
— Неповоротливым ты стал, Колька… Обюрократился, что ли? Этому я тебя учил? Боишься всего… Чего бояться-то? Парень энергичный, с головой, жадный до штурманского дела, вот и давай ему простор, двигай его смелей! Тебе же скоро капитанов много потребуется, пароходы-то новые строятся ведь. Где ты капитанов возьмешь? А тут, понимаешь, свои кадры перспективные. Так нет же, добра не понимает человек…
— Ты меня не подталкивай! Как-нибудь без тебя разберусь, кого в капитаны брать и откуда.
Оба замолчали.
Бом! — гулко пробили часы в приемной.
— Ну, чего сидишь? Иди давай, иди. Не тяни из меня жилы. Мне завтра с утра в обком с докладом являться, а туда с ясной головой ходят.
— Не уйду. Подпиши приказ, и я сам отведу тебя под руки домой, ботинки с тебя сниму и спать уложу. Я ручаюсь за этого парня головой. Ты что, мне не веришь?
— Да верю я тебе, верю!
— Ну, так какого же черта меня здесь столько времени выдерживаешь?
Бурмистров широко открыл глаза и вдруг расхохотался.
— Вот это номер! Я его, видите ли, тут держу. На какой ляд ты мне сдался?
— Стало быть, сдался… Кравчука пошли на большой пароход старпомом. Он службу знает, старательный. На подходе «Валдайлес». Там старпом серьезно заболел, на инвалидность уходит. Вот и замени его Кравчуком. И все будут довольны.
— Ишь ты, все у тебя уже рассчитано. Тогда давай садись на мое место и командуй, раз так у тебя все хорошо получается. А я опять капитаном пойду плавать, только чтобы ты, дорогой друг, из меня жилы не тянул.
— Зачем на твое место? Я моряк и умру на море.
— А я кто же, по-твоему?
— Не цепляйся к словам. Раз поставили тебя на этот пост, значит так надо. Вот и трудись.
Помолчали.
— Ну, договорились?
Бурмистров выдохнул.
— Ладно, договорились. Сделаю, как просишь. Ночевать-то на пароход пойдешь? А то давай ко мне, хоть подкормит тебя Анна.
— Ладно, меня и на судне неплохо кормят. Отходим рано утром, лучше к себе пойду.
— Ну, будь.
— Будь. Привет Аннушке.
— Заходи с приходом.
— Зайду.
Шулепов поднялся, протянул руку Бурмистрову и вдруг порывисто обнял его.
— Ты не серчай на меня, Николай. А к Таволжанову присмотрись попристальней, тут тебе хороший кадр будет, это я точно говорю.
Шулепов ушел.
Начальник пароходства перевернул листок календаря и написал:
«Таволжанов. Назначить вторым помощником к Шулепову. Приказ».
Назад: ПОСЛЕДНЕЕ ТРАЛЕНИЕ
Дальше: ЧАЙКИ САДЯТСЯ НА ВОДУ
