Семьдесят девять

Лунный человек сказал мне, что тут работают тысячи голодных. Я вижу множество силуэтов на обратной стороне Луны. Внимательно изучаю павильон, построенный для съемок самого главного фильма – того, который изменит жизнь каждого из нас, перепишет историю. Скормит всему миру огромную несъедобную ложь. И только я, Стандиш Тредвел, знаю, что надо делать.

Толстуха возвращается на свой пост, бормоча проклятия в спину уходящему офицеру. Я замечаю, что на полу валяется кнут, который она обронила, и меня подмывает отбросить его подальше ногой. Удерживаюсь.

– Номер? – орет она.

– Э… Плохо у меня с номерами этими, – отвечаю я. Тупость здесь должна сыграть мне на руку.

Она отводит занавеску. «Подходите, не стесняйтесь, добро пожаловать в приемную ада», – думаю я.

Нары, сплошные нары, всего по две доски под каждую спину, никаких одеял, ничего. Все спят, не снимая ни одежды, ни даже ботинок. Одни ссохшиеся трупы, и только одежда напоминает еще, что в заполнении ее был когда-то смысл.

Свободного места нет.

Я уже собираюсь заползти под ближайшие нары, как раздается женский голос:

– Детка, иди сюда, ляжем вместе.

Она болезненно худа, глаза ввалились.

– Откуда ты? – спрашивает она.

– Заблудился.

– Да, мы все заблудились.

Жестокая страна, эта чудовищная Родина. Удивительно, как ее, сучку, еще никто не придушил.

Восемьдесят

Дальше я ничего не помню до того, как включился свет. Раздается звонок, обитатели нар спускаются вниз. Все стоят навытяжку. У Навозников рвутся с поводков злобные овчарки. Мы выстраиваемся в очередь перед водоразборной колонкой.

Женщина, приютившая меня на своих досках, говорит:

– Пей воду. Лучше утри лицо чем-нибудь еще, но напейся, сколько сможешь.

Легко сказать. Охранники следят, чтобы никто не пил. Мы снова выстраиваемся. Каждый получает по кружке черного чая, накрытой куском хлеба. Мы строем отправляемся во дворец, а навстречу нам, еле волоча ноги, маршируют фигуры, которые я видел вчера. Они идут спать на тех досках, с которых мы только что встали.

Трепать-колотить. Только войдя в это кошмарное здание, только увидев Луну собственными глазами, понимаешь, что она заполняет собой всю эту огромную уродину. Белые халаты снуют туда-сюда, производят замеры.

Сегодня нам приказано натянуть задник, изображающий небо, и развесить звезды в нужных местах. Родина, она очень любит точность. Бумажки и точность. Мы выстраиваемся. Если честно, вид фантастический. Город лунных рабочих. По крайней мере, я не буду выделяться среди огромной толпы. Как утверждает лунный человек, единственный способ оказаться близко к декорациям – вызваться добровольцем. Этого никто никогда не делает по одной простой причине: если не справишься или не приглянешься одному из офицеров, тебя ожидает пуля в затылок. А с ней уже не поспоришь.

Похоже, мне надо немного собраться с мыслями, прежде чем вызываться добровольцем. Храбрость моя еще спит, не проснулась вместе со мной. Надеюсь, деду, мисс Филипс и лунному человеку удалось сбежать. Потому что я, кажется, не смогу.

– Эй, ты, – слышу я чей-то голос.

– Я?

– Да, ты.

Меня вытаскивают из толпы. Я стою на краешке Луны, касаюсь ее серебристой пыли своим дырявым башмаком.

– Ты слышал меня или нет?

У офицера в руке револьвер, который явно нуждается в небольшой пристрелке. Теперь понятно, почему мистеру Ганнелу так хотелось стать одним из этих, поставляющих корм червям.

– Да, – отвечаю я.

Потому что я, хотя, несомненно, и думал о чем-то совсем другом, в то же время еще и слушал. Требуются добровольцы. Вот только одно я упустил – добровольцы для чего. Какая жалость.

Я поднимаю руку. Офицер, со своим револьвером и желанием разрядить его в чей-нибудь затылок, выглядит разочарованным. Один из Навозников отводит меня в сторону.

Восемьдесят один

Еще два мальчика моего примерно возраста не поднимали рук. Их все равно выдергивают. Я слышу женский голос, выкрикивающий чье-то имя. Старший из мальчиков вздрагивает, услышав его. Нас уводят от лунной декорации. Трепать-колотить. Надо было слушать внимательнее. Что, если я добровольно вызвался чистить эти вонючие сортиры? Мы выходим под яркое солнце, прямо к стоянке. На ней – серебристые длинные леденцы, фургоны, о которых нам с мисс Филипс рассказывал лунный человек. Да, дело в том, что когда тысячи лунных рабочих закончат свою работу, наградой им будет долгожданный кусок мыла и долгожданный газовый душ.

Чем больше я вижу, тем меньше у меня надежды, что я, Стандиш Тредвел, способен стать здесь чем-то иным, чем все остальные – то есть кормом для червей. Остальные двое мальчиков настолько худые, что я выделяюсь на их фоне. Не к добру. Они вовсе не такие скелеты, как многие другие. Почему-то меня это не утешает. Вдруг это ловушка? Вдруг кожаный обнаружил вчера ночью лаз, арестовал деда, мисс Филипс и лунного человека, и знает теперь, что я здесь? Тут на каждом шагу Навозники и офицеры. Никогда не видел их так много в одном месте. Как будто залез в их гнездо.

Нас ведут мимо сортиров, мимо фургонов. Это хорошо. То есть надеюсь, что это хорошо.

От голода все видишь четче. Так жить нельзя. И умирать так нельзя, в этих серебристых леденцах.

Восемьдесят два

Над лабораторным корпусом реет огромный флаг Родины, осеняя собой это эффективное уродство. Я знаю, что здесь производят эксперименты. Так сказал лунный человек.

Нас проводят вверх по лестнице, потом по длинному коридору. Потом измеряют наш рост и вес. Естественно, я вешу больше двух других. Надеюсь, это не вызовет подозрений. К нам прикалывают номера и вталкивают в узкую длинную комнату. В конце нее – зеркало, скорее всего, двустороннее. Нам велят повернуться лицом, потом боком. Бесплотный голос за зеркалом выкликает номера, пока не остаюсь я один.

Или я победил, или – прощай, номер пятый. Я стараюсь видеть хорошую сторону тонущего корабля. Но страшно до усрачки.

Охранник ведет меня по коридорам. Двойные двери с врезанными круглыми иллюминаторами, качнувшись, впускают меня в просторное помещение с высоким потолком. Поверху протянут рельс, с него свисает веревка. На полу мешки с песком. В противоположной стене – окно. За мной кто-то наблюдает, но мне его не видно. На секунду проскакивает мысль: «Блин, сейчас меня повесят, а я так никогда и не пробовал “Крока-колы”, никогда не водил “кадиллак” и никогда, никогда не целовался с девчонкой». И эти «никогда» – все, что мне останется взять с собой.

Веревка заканчивается карабином, на котором висит обвязка. Меня пристегивают к ней. Потом прикрепляют мешки, которые тянут меня вниз. В комнату входит кто-то в скафандре и магнитных башмаках – совсем как у нашего лунного человека, только гораздо чище. Его лицо скрыто золотым сиянием зеркального забрала. Его тоже к чему-то прикрепляют. К чему именно, мне не видно.

Один из белых халатов говорит мне:

– Будешь тянуть веревку, вверх или вниз, по команде.

Я пробую, и становится понятно, почему выбрали именно меня. Мои ноги отрываются от земли. На другом конце веревки с помощью тонких, почти невидимых струн подвешен космонавт. Не совсем понятно, каким образом, но, прикладывая к веревке свой вес, я приподнимаю его над полом – достаточно для того, чтобы казалось, будто он находится в невесомости. Веревка скользит по рельсу туда-сюда.

Скоро меня одолевает такая жажда, что я не могу продолжать. Уж поверьте мне, в этой обвязке жарко. Я перестаю прыгать вверх-вниз. Ко мне подходит охранник. Выглядит он как брат-близнец мистера Ганнела, если бы у него был брат-близнец. Только без парика. Выражение лица точно такое же: «Щас убью». И затылок такой же плоский.

– Шевелись.

Он тычет в меня. Как в тушу, подвешенную для распотрошения.

Космонавт стоит в ожидании. А мне все равно. Я хочу пить.