Шел май 1910 года. Был он прекрасен, как может быть прекрасен только весенний месяц в Норвегии, – чудесная, сказочная картина из зелени и цветов. К сожалению, у нас было очень мало времени любоваться окружающей красотой. Наш лозунг был: прочь, прочь от красоты как можно скорее.

С начала месяца «Фрам» стоял на бочке у стен старого Акерсхуса. Он вышел с Хортенской верфи щеголеватый, сверкая свежей краской. Поглядишь на него, и в голову невольно приходит мысль о морской прогулке или увеселительном плавании. Но так было недолго. Уже на следующий день после прихода «Фрама» в гавань его палуба приняла самый будничный вид. Началась погрузка.

Из подвалов Исторического музея длинная череда ящиков с провиантом перекочевывала в просторные трюмы «Фрама», где их принимал лейтенант Нильсен с тремя помощниками. Прием этот протекал совсем не просто, а, я бы сказал, весьма торжественно. Мало уверенности, что все ящики доставлены на судно; надо точно знать, где какой из них стоит, и проследить за тем, чтобы до каждого было легко добраться. Это нелегкое дело, тем более что надо было помнить и о многочисленных люках нижнего трюма, где стояли баки с керосином, не загромождать их, а то нельзя будет перекачивать горючее в машинное отделение.

Но Нильсен и его помощники блестяще справились со своей задачей. Из многих сотен ящиков ни один не затерялся, и любой из них можно было быстро извлечь на свет божий.

В одно время с продовольствием мы грузили и остальное снаряжение. Каждый участник экспедиции был озабочен тем, чтобы его участок работы был обеспечен лучшим образом. И то им подавай, и это. Сколько ни ломай себе голову наперед, все равно будут возникать новые и новые запросы, пока не подведешь черту, отдав швартовы и выйдя в море, – событие, которое надвигалось все ближе с приходом июня.

Накануне выхода «Фрама» из Кристиании нас почтили визитом король и королева. Мы были предупреждены и попытались навести хоть какой-то порядок на борту. Не знаю уж, насколько мы в этом преуспели. Во всяком случае вся команда с благодарностью будет помнить сердечные прощальные слова короля Хокона.

 

 

Утром 3 июня «Фрам» покинул Кристианию. Пока целью его плавания был берег Бюндефьорда, где я живу. Здесь нам предстояло погрузить наш зимний дом, он стоял, полностью собранный, у меня в саду. Творцом этого капитального сооружения был наш превосходный плотник и столяр Йорген Стубберюд. Теперь дом живо разобрали, каждую доску и бревно тщательно переметили. На судне и без того было тесновато, а тут еще надо было погрузить кучу строительных материалов. БО́льшую часть этого груза мы сложили под полубаком, остальное – в мастерской.

Наиболее опытные участники экспедиции явно призадумались над назначением этой «наблюдательной будки», как окрестили дом газеты. Что ж, было над чем призадуматься. Обычно под наблюдательным пунктом разумеют относительно простое сооружение, в котором можно укрыться от непогоды и ветра. Наш дом был на диво капитальным: тройные стены, двойные пол и потолок. Меблировка – десять удобных коек, плита и стол, к тому же с новехонькой клеенкой.

– Ну ладно, я еще могу допустить, что им хочется наблюдать в тепле и с удобствами, – говорил Хельмер Хансен, – но клеенка на столе, этого я не понимаю.

Шестого июня к вечеру было объявлено, что все готово для отхода. Вечером мы все собрались в саду на скромное прощальное торжество. Я воспользовался случаем пожелать каждому в отдельности удачи, потом мы провозгласили здравицу королю и родине.

И вот мы погрузились в шлюпку. Последним сел помощник начальника экспедиции, он нес с собой… подкову. Он убежден, что старая подкова приносит несметное количество счастья. Возможно, он прав. Так или иначе, подкову надежно приколотили к мачте в кают-компании «Фрама», она и сейчас там висит.

Поднявшись на борт «Фрама», мы немедля приступили к подъему якоря. Застучал мотор, и тяжелая цепь со скрежетом поползла вверх через клюз. Ровно в полночь якорь был поднят, и в ту минуту, когда началось 7 июня, «Фрам» в третий раз направился к выходу из Кристиания-фьорда. Дважды горсточка отважных людей приводила это судно со славой домой после долгого плавания. Суждено ли нам поддержать эту почетную традицию? Понятно, многие из нас думали об этом, пока наше судно скользило в ночи по зеркальной глади фьорда. Выходим 7 июня – мы видели в этом добрый знак, но облачко грусти омрачало нам светлое настроение. Косогоры, леса, фьорд – все так чарующе прекрасно, все так дорого сердцу. Они манили нас к себе, но наш дизель был беспощаден, он грубо разгонял тишину своим рокотом. Маленькая лодка, в которой сидели несколько человек из моих ближайших родственников, все больше отставала от нас. Вот уже только белые платки видны в сумерках… до свидания!

На следующее утро мы ошвартовались во внутренней гавани Хортена. Вскоре к нам подошел невинный с виду лихтер, только груз его был далеко не столь невинен: полтонны пироксилина и ружейных патронов. Не совсем приятная, однако необходимая часть нашего снаряжения. Кроме боеприпасов мы забрали здесь также на борт воду. И, не мешкая, двинулись дальше. Когда мы проходили мимо военных кораблей, команды их были посланы на реи, а оркестр играл гимн. Напоследок нам выдался случай попрощаться еще с одним человеком, которому мы благодарны навек, а именно с помощником директора верфи, капитаном Блумом. Он с неослабным интересом и вниманием руководил ремонтом «Фрама». Капитан Блум прошел мимо нас на своей парусной яхте. Мы приветствовали его громким «ура».

Наш курс, как об этом говорит название главы, лежал на юг; впрочем, не строго на юг. Перед нами стояла еще дополнительная задача – океанографические исследования в Атлантическом океане. А это означало немалый крюк. Исчерпывающее описание этого рейса будет дано в другом месте. Здесь я о нем упоминаю ради связности изложения. После консультации с профессором Нансеном я наметил начать эти работы к югу от Ирландии и идти к западу, сколько позволят время и обстоятельства. Предполагать на обратном пути продолжить исследования в районе северной оконечности Шотландии. По разным причинам программу пришлось потом сильно сократить.

В первые дни после отплытия из Норвегии стояла прекрасная летняя погода. Северное море было тихое, как пруд; качка немногим сильнее, чем когда «Фрам» стоял в Бюндефьорде. Это было тем более кстати, что мы еще не могли похвастаться полной готовностью, когда прошли маяк Фердер и впереди открылся капризный Скагеррак. У нас было слишком мало времени, чтобы как следует разместить и закрепить то, что было погружено в последнюю очередь, и свежий ветер на выходе из фьорда мог бы причинить нам немало хлопот. Теперь же нам удалось со всем управиться; правда, мы трудились день и ночь. Мне говорили, будто в прошлые плавания на «Фраме» морская болезнь была настоящим бичом. А вот мы легко отделались. Почти все участники экспедиции были привычны к морю, а те немногие, у которых не было такой привычки, располагали целой неделей хорошей погоды, чтобы освоиться. Насколько мне известно, у нас не было ни одного случая этой неприятной и грозной болезни.

После Доггер-банки очень кстати подул норд-ост, можно было с помощью парусов несколько увеличить отнюдь не головокружительную скорость, которую развивала наша машина. Перед отплытием я слышал самые противоречивые суждения о достоинствах «Фрама» как парусного судна. Одни говорили, что ветер его вообще не сдвинет с места. Другие не менее горячо утверждали противное: дескать, «Фрам» – настоящий крейсер. Как обычно, истину и тут следовало искать где-то посередине между двумя крайностями. Гоночным наше судно нельзя было назвать, но и неповоротливым тоже. Подгоняемые свежим норд-остом, мы шли к Ла-Маншу со скоростью семи узлов и были вполне довольны. Хорошо бы попутного ветра хватило нам, чтобы войти в пролив у Дувра, а еще лучше, если он нам не изменит и в проливе.

Наша машина была слишком слаба, чтобы сражаться со встречным ветром. В таком случае нам пришлось бы прибегнуть к обычному для парусника способу, то есть лавировать. Между тем лавировать в Ла-Манше, с его самым оживленным в мире движением судов, – уже само по себе малоприятное занятие. Для нас же дело усугублялось тем, что намного сократилось бы время, отводимое для океанографических исследований. Однако восточный ветер продолжал дуть с похвальным усердием. В два дня мы прошли Ла-Манш, а через неделю с небольшим после выхода из Норвегии смогли произвести первые океанографические наблюдения в намеченном по плану месте.

До сих пор все шло как нельзя более гладко. Но затем для разнообразия возникли и затруднения. Сперва это проявилось в виде неблагоприятной погоды. В Северной Атлантике уж как зарядит норд-вест, так надолго. Так вышло и теперь. Мы не только не продвигались на запад – нас грозило прибить к ирландским берегам. Правда, до этого не дошло, но мы вскоре оказались вынужденными значительно сократить первоначально намеченный маршрут. Такому решению способствовало и то, что начал капризничать мотор. И механик никак не мог определить, кто виноват: то ли топливо, то ли сама машина. На случай, если понадобится серьезный ремонт, надо было вовремя двинуться домой.

Несмотря на все помехи, мы собрали изрядное количество проб воды и данных о температуре на разных глубинах, после чего, в первых числах июля, взяли курс на Норвегию, собираясь идти в Берген.

После Пентленд-Ферта крепкий норд позволил нам проверить, как «Фрам» ведет себя в непогоду. Испытание было довольно серьезное. Мы шли перпендикулярно ветру и волнам почти на всех парусах и с удовлетворением отмечали, что наше судно делает больше 9 миль в час. Из-за сильной качки расшатался брюканец мачты в носовой кают-компании, вода проникла в щели, и в каютах помощника и моей произошло небольшое наводнение. Остальные помещались по левому, наветренному борту, поэтому у них было сухо. Наши потери составили несколько промокших насквозь ящиков сигар. Да и то они не пропали. Рённе взял их себе и потом полгода наслаждался просоленными, заплесневевшими сигарами.

При скорости 8–9 миль расстояние между Шотландией и Норвегией тает быстро. К вечеру в субботу, 9 июля, ветер угомонился, и одновременно вахтенный доложил, что видит землю. Это был остров Бёммель. За ночь мы подошли к берегу, а в воскресенье, 10 июля, утром вошли в Сельбьёрн-фьорд. У нас не было карты пролива, но наша мощная сирена в конце концов разбудила персонал лоцманской станции, и на судно явился лоцман. Прочтя на борту название «Фрам», он изобразил явное удивление.

– Господи, а я-то думал, что это чужой, – изрек он, оправдывая свою медлительность.

До чего приятно было идти фьордами к Бергену. Насколько ветрено и холодно было в море, настолько же уютно и тепло оказалось здесь. Весь день царил штиль, машина развивала скорость от силы четыре мили, и был уже поздний вечер, когда мы отдали якорь у военной верфи в Сульхеймсвике. Как раз в эти дни в Бергене проходила большая национальная выставка. Выставочный комитет в знак внимания к членам экспедиции предоставил им право бесплатного входа.

Разные дела заставили меня выехать в Кристианию. «Фрам» я оставил на попечение лейтенанта Нильсена. Команда не сидела сложа руки. Фирма «Дизель» в Стокгольме прислала в Берген превосходного механика Аспелюнда. Он сразу же приступил к ремонту машины. Все необходимые работы бесплатно выполнил Лаксевогский завод. Тщательно обсудив проблему, решили заменить запасенную нами солярку очищенным керосином. Любезное содействие одной фирмы позволило нам проделать замену на весьма льготных условиях в Сколевике. Пришлось потрудиться, но наши хлопоты себя потом вполне оправдали.

Пробы воды, привезенные нами из плавания, были доставлены на биологическую станцию, где Кучин сейчас же приступил к титрованию (определению количества хлора в воде).

В Бергене нас покинул наш немецкий спутник, океанограф Шрёр. 23 июля «Фрам» вышел из Бергена и на другой день прибыл в Кристианию, где я снова встретил его. Здесь нам предстояло еще потрудиться. В одном из таможенных пакгаузов лежало множество грузов для нас, целых 400 связок сушеной рыбы, все лыжи и сани, лесоматериалы и прочее. На островке Фредриксхолм было размещено едва ли не самое главное – 97 полярных собак, доставленных в середине июля из Гренландии на пароходе «Ханс Эгеде». Пароход проделал довольно длинный и трудный рейс, и по прибытии собаки чувствовали себя не очень хорошо, но, попав на островок, под присмотром Хасселя и Линдстрёма они через несколько дней пришли в себя. Обилие свежего мяса сделало чудеса. Мирный островок с остатками старой крепости каждый день, а то и по ночам оглашался великолепным воем. Эти музыкальные упражнения привлекали массу любопытных, которым хотелось поближе рассмотреть исполнителей. И мы отвели публике определенные часы для знакомства с нашими собаками.

Вскоре обнаружилось, что они в большинстве не свирепые и не трусливые, а очень даже рады посетителям. Глядишь, перепадет что-нибудь вкусненькое вроде бутерброда. Заодно и развлечение: какая радость полярной собаке все время сидеть на привязи? Вот именно, каждая из них была надежно привязана. Это было необходимо прежде всего во избежание усобиц. Нередко одна или несколько собак отвязывались, но два сторожа всегда были начеку.

 

 

 

Один предприимчивый пес даже пустился вплавь через пролив, его явно соблазнил вид ничего не подозревавших овечек, которые паслись на берегу. Однако заплыв этого охотника был вовремя прекращен.

С прибытием «Фрама» Вистинг заменил Хасселя в роли сторожа. Он и Линдстрём поселились неподалеку от островка, где мы держали собак. У Вистинга был свой подход к четвероногим подданным, и он быстро с ними поладил. И кроме того, он оказался совсем не плохим ветеринаром – чрезвычайно полезное качество, – ведь здесь то и дело возникала нужда в медицинской помощи.

Как уже говорилось, в это время еще никто из членов экспедиции, кроме помощника начальника – лейтенанта Нильсена, не знал о расширении моего плана. Вот почему многое из того, что грузилось на судно, многие приготовления, которыми мы занимались в Кристиании, должны были казаться странными для того, кто пока настроился только на плавание вокруг мыса Горн до Сан-Франциско. Какой смысл грузить на судно всех этих собак и везти их с собой в такую даль? Да и вынесут ли они путь вокруг пресловутого мыса? И кроме того, разве нет собак – и хороших собак – на Аляске? Почему вся кормовая палуба завалена углем? На что нам все эти доски? Разве не сподручнее было бы погрузить такие вещи во Фриско? Много подобных вопросов задавали друг другу члены команды. Сами их лица стали походить на вопросительный знак. Нет, ко мне никто не обращался с вопросами, весь удар пришелся на моего помощника, ему приходилось отвечать и выкручиваться. Весьма неблагодарное и неприятное занятие для человека, у которого и без того хлопот полон рот.

Чтобы ему было немного полегче, я решил незадолго до отплытия из Кристиании сообщить Престрюду и Ертсену, чтО́ нам предстоит на самом деле. Они дали мне подписку держать все в секрете, тогда я рассказал им о задуманном походе к Южному полюсу и объяснил, почему этот план хранится в тайне. На мой вопрос, принимают ли они такое изменение, оба тотчас ответили утвердительно. Все в порядке.

Теперь уже трое – весь командный состав судна – были в курсе дела и могли справляться с щекотливыми вопросами и опровергать домыслы непосвященных.

В Кристиании в состав экспедиции вошли два новых участника: Хассель и Линдстрём. Произошла также одна замена. Механик Элиассен был списан. Не так-то легко было найти человека, обладающего нужной квалификацией, чтобы стать механиком на «Фраме». Во всей Норвегии вряд ли нашелся бы человек, достаточно знакомый с такой мощной машиной. Оставалось только обратиться туда, где она создавалась, – в Швецию. Фирма «Дизель» в Стокгольме выручила нас. Она прислала нам человека, который отвечал всем требованиям. Звали его Кнют Сюндбек. Можно написать целую главу о том, как добросовестно он трудился, как скромно и спокойно при этом держался. Между прочим, он с самого начала участвовал в сборке дизеля для «Фрама». И уж машину свою он знал досконально, обращался с ней, как с любимым существом, и она ни разу не подвела. Кнют Сюндбек достойно представлял свою фирму и свой народ.

Между тем мы полным ходом готовились к отплытию. Было решено, что старт состоится до середины августа: чем скорее, тем лучше.

«Фрам» побывал в сухом доке, там днище судна хорошо покрасили. Тяжело нагруженное судно сильно давило на кильблоки, и фальшкиль помяло. Водолаз помог нам быстро исправить повреждение.

Хотя в главном трюме было тесно, туда мы все-таки втиснули всю сушеную рыбу. Сани и лыжи заботливо уложили так, чтобы, по возможности, уберечь их от сырости. Не убережешь – покоробятся и станут негодными. За лыжи и сани отвечал Бьоланд, а он знал свое дело.

Как заведено, очередь пассажиров настала после того, как благополучно была завершена погрузка. «Фрам» стал на якорь у Фредриксхолма, и мы живо провели подготовку для приема наших четвероногих друзей. Под опытным руководством Бьоланда и Стубберюда члены команды принялись орудовать топорами и пилами, и в несколько часов у «Фрама» появилась новая палуба. Она состояла из щитов, которые легко снимались, когда их надо было драить. Щиты лежали на трехдюймовых планках, прибитых к палубе, так что между ней и щитами оставался значительный зазор. В этом был, как уже говорилось, двойной смысл: во-первых, будет быстро стекать вода, которая в таком плавании неизбежно попадает на палубу, во-вторых, это обеспечит циркуляцию воздуха, и собакам будет прохладно лежать. Это устройство себя потом вполне оправдало.

На фордеке «Фрама» фальшборт состоял из железных прутьев, обтянутых проволочной сеткой. Теперь для защиты от солнца и ветра фальшборт с внутренней стороны еще обшили досками. Везде, где только можно, были приделаны цепи для собак. На первых порах не стоило позволять им бегать свободно; может быть, потом, когда они лучше узнают своих хозяев и вообще освоятся на борту.

К вечеру 9 августа мы были готовы принять своих новых спутников. Их перевозили с острова на большой плоскодонке по двадцати штук за раз. Вистинг и Линдстрём отлично справлялись с транспортом. Они сумели завоевать доверие собак и в то же время внушить им уважение к себе – как раз то, что надо. У трапа собак ждал энергичный прием. Не успевали растерянные собаки прийти в себя от удивления и страха, как они уже оказывались надежно привязанными на палубе, где им любезно давали понять, что самое лучшее пока – спокойно примириться со своей судьбой. Все шло настолько быстро, что часа за два 97 собак были благополучно доставлены на судно; зато на палубе «Фрама» не оставалось свободного места. Мы надеялись хоть мостик сохранить незанятым, но это было невозможно, если мы хотели взять всех собак. Последнюю партию, 14 собак, пришлось поместить там. Остался незанятым лишь небольшой пятачок для рулевого. Вахтенному офицеру и вовсе негде было разгуляться. Были все основания опасаться, что он будет вынужден всю вахту стоять на одном месте. Но пока что время не позволяло нам ломать голову над такими мелочами. Не успели мы привезти последних собак, как начали свозить на берег посторонних, а там и брашпиль заработал.

– Якорь поднять!

Полный вперед – и началось наше плавание к цели, до которой было 16 тысяч миль. Тихо, без всякой шумихи шли мы в сумерках по фьорду. Нас провожало несколько наших друзей.

После острова Флеккерэ лоцман оставил судно, а затем очертания родных берегов и вовсе пропали во тьме августовского вечера. Но Уксэ и Рювинген всю ночь посылали нам свой прощальный привет.

Когда мы в начале лета выходили в Атлантику, нам повезло с погодой и ветром. На этот раз погода была еще лучше, с первых дней – штиль, Северное море было гладким, как зеркало. Непросто поладить с таким множеством собак; хорошая погода, царившая всю первую неделю, чрезвычайно облегчила эту задачу.

Перед стартом не было недостатка в мрачных пророчествах относительно наших собак. Часть этих пророчеств дошла до наших ушей; вообще-то их, наверно, было гораздо больше. Дескать, худо, очень худо придется этим несчастным животным. Жара в тропиках быстро прикончит бО́льшую часть из них. А если какие и уцелеют, это будет всего лишь отсрочкой смертного приговора, ведь их смоет за борт или же они захлебнутся в воде на палубе, когда «Фрам» войдет в полосу западных ветров. Да разве их прокормишь сушеной рыбой… И так далее.

Как известно, пророчества эти не сбылись. Вышло наоборот. Правда, потом уже многих из нас, участвовавших в этом предприятии, спрашивали: должно быть, плавание до Антарктиды было страшно скучным и нудным? Не надоели вам все эти собаки? И как только вам удалось их довезти живыми?

Разумеется, пятимесячное плавание в тех водах, где шли мы, не может не быть довольно однообразным; многое зависит от возможности чем-то занять людей. Тут собаки оказались превосходным средством. Конечно, требовалось подчас немалое терпение; тем не менее эта работа, как и всякая другая, доставляла и удовольствие. Тем более что речь шла о живых существах, достаточно умных, чтобы вполне оценить заботу и по-своему благодарить за нее.

С первой минуты я всячески старался утвердить в сознании каждого, что благополучная доставка упряжных животных играет важнейшую роль для всего нашего предприятия. Если бы у нас был лозунг, то наверно такой: «Прежде всего – собаки». Результаты лучше всего говорят о том, как мы выполнили этот лозунг. Вот примерный порядок, который был установлен на судне. Собак – первоначально их держали на привязи – разделили на группы по 10 штук. К каждой группе прикрепили одного-двух человек, которые несли полную ответственность за своих животных и обеспечивали уход. Я взял на себя заботу о тех 14 собаках, которые попали на капитанский мостик. Для кормежки собак требовалось участие всей команды, поэтому ее мы приурочили к смене вахт. Еда – первейшее из земных благ для полярной собаки. Можно твердо сказать, что путь к ее сердцу лежит через желудок. Мы действовали соответственно и не ошиблись. Уже через несколько дней между собаками и смотрителями установилась прочная дружба.

Понятно, собакам не очень-то нравилось все время сидеть на привязи; для этого у них слишком живой нрав. Мы бы рады были пустить их побегать, чтобы они могли размяться, но пока не решались дать им такую волю. Они были еще недостаточно воспитаны. Добиться их привязанности несложно, гораздо труднее научить их хорошему поведению.

Трогательно было видеть радость и благодарность собак, когда мы уделяли им немного внимания. Особенно сердечно проходила первая утренняя встреча. При виде нас они начинали радостно визжать, но им недостаточно было только видеть нас. Не успокоятся, пока мы не обойдем всех, поговорим с ними, погладим их. Пропустишь одну, она сразу выказывает явные признаки огорчения.

Вряд ли найдется животное, способное выражать свои чувства так, как собака. Радость, печаль, благодарность, угрызения совести сразу проявляются в их поведении. Особенно же во взгляде. Мы, люди, любим воображать, что только нам присуще то, что называется «живой душой». Говорят, глаза – зеркало души. Все это так. А вы обратите внимание на собачьи глаза, присмотритесь к ним. Как часто выражение их кажется человеческим, с теми же оттенками, которые присущи взгляду человека. Чем не зеркало души?

Но предоставим решать этот вопрос тем, кому это интересно. Скажу только еще об одной вещи, подтверждающей, что собака не машина из крови и плоти, а нечто большее, – скажу о ее яркой индивидуальности. На «Фраме» было около 100 собак. По мере того как мы в повседневном общении ближе узнавали их, у каждой обнаруживалась какая-то характерная черта, та или иная особенность. Не было двух совершенно подобных обликом и нравом. Внимательному взгляду представлялись богатые возможности делать любопытнейшие наблюдения. Если кто-то слегка уставал от общества людей, – могу заверить, что это случалось редко, – можно было, как правило, найти развлечение в обществе животных. Я говорю «как правило»; конечно, и тут были исключения. Из месяца в месяц полная палуба собак – это не всегда приятно. Но, несмотря на все хлопоты и неудобства, связанные с перевозкой собак, я могу уверенно сказать, что наше многомесячное плавание было бы куда более скучным и однообразным без этих наших пассажиров.

Прошли первые четыре-пять дней, мы уже приблизились к проливу у Дувра, и родилась надежда, что нам удастся на этот раз без особых затруднений проскочить сквозь игольное ушко. Пять дней держался штиль, почему бы ему не продержаться целую неделю? Увы. Как только мы миновали самый западный плавучий маяк Гудвин-Сенда, кончилась хорошая погода, ее сменил юго-западный ветер с дождем, туманом и прочей пакостью. За каких-нибудь полчаса туман настолько сгустился, что видимость стала всего несколько десятков метров. Ничего не видно – зато отлично слышно… Непрерывное завывание множества пароходных гудков и сирен яснее ясного говорило о том, сколько судов нас окружает.

Положение не из приятных: при всех достоинствах нашего великолепного судна оно было весьма неповоротливым и медлительным. А это очень опасное качество в здешних водах. И ведь случись авария – все равно по чьей вине, – для нас она стала бы роковым событием. Времени в обрез, и задержка могла сорвать всю нашу затею. Обыкновенное торговое судно может позволить себе рисковать. Осторожно маневрируя, шкипер почти всегда может выйти сухим из воды. Обычно столкновения происходят от небрежности или неосторожности одной из сторон. Виновный возмещает убытки; осторожный может даже заработать на этом. Нам сам Бог велел быть осторожными, и нас совсем не утешала мысль, что в случае катастрофы кто-то другой заплатит за свою неосмотрительность. Мы не могли рисковать, а потому, как это нам ни претило, вошли на Даунский рейд и отдали якорь.

 

 

Перед нами лежал город Дил, весьма популярный курорт. Единственным нашим развлечением было созерцать отдыхающих, этих беззаботных с виду людей, проводящих время в купанье или прогулках по заманчивому белому пляжу. Их мало заботило, с какой стороны дует ветер. Мы думали только о том, чтобы он повернул на другой румб или вовсе стих. Наша связь с берегом ограничилась тем, что мы послали человека с поручением отправить телеграммы и письма на родину.

Уже на следующее утро нашему терпению пришел конец. А зюйд-вест знай себе продолжал дуть с той же силой. Правда, зато прояснилось, и мы решили немедля сделать попытку идти на запад. Оставалось лишь прибегнуть к старому средству – лавированию. Миновали один мыс, затем еще один, и на том все кончилось. Сколько мы ни брали пеленг, никакого продвижении вперед не могли отметить. У Дангенесса пришлось снова отдать якорь и запастись столь восхваляемым товаром, имя которому терпение. На этот раз мы простояли на месте всего одну ночь. Ветер удосужился так изменить направление, что на рассвете можно было идти дальше. Тем не менее он оставался встречным, и нам пришлось чуть не весь Ла-Манш лавировать. Целая неделя ушла у нас на эти 300 миль. Многовато, когда впереди лежат еще такие громадные расстояния.

Сдается мне, большинство команды вздохнуло с облегчением, когда мы наконец миновали острова Силли. Правда, зюйд-вест не унимался, но теперь это уже не играло такой роли. Главное, мы находились в открытом море, и вся Атлантика впереди. Нужно самому поплавать на «Фраме», чтобы понять как следует, что мы ощутили, избавившись от соседства берегов и многочисленных парусников в водах Ла-Манша. Не говоря уже о том, что отпала нужда без конца переставлять паруса – нелегкое дело, когда кругом собаки.

Когда мы проходили Ла-Манш в июне, нам удалось поймать двух-трех почтовых голубей. Они в полном изнеможении опустились на снасти «Фрама», и, как только стемнело, мы без труда их изловили. Записали номера и метки, откормили птиц и дня через два, когда они восстановили свои силы, отпустили их. Покружив над мачтами, голуби полетели к английскому берегу.

Вероятно, этот эпизод внушил нам мысль взять с собой при выходе из Кристиании несколько почтовых голубей. Следить за ними должен был лейтенант Нильсен, в прошлом заядлый голубятник. Мы даже построили аккуратную голубятню в средней части судна, и птицы превосходно чувствовали себя в своей новой обители. Не знаю, как это вышло, только помощник начальника экспедиции решил, что в голубятне плохая вентиляция и, чтобы исправить этот недостаток, однажды чуть приоткрыл дверцу. Он добился своего, воздух устремился внутрь. Но зато голуби устремились наружу. Какой-то шутник, обнаружив, что птицы улетели, написал большими буквами на стенке пустой голубятни: «Сдается внаем». В тот день помощник начальника был явно не в духе.

Насколько я помню, этот побег состоялся в Ла-Манше. Голуби сумели вернуться в Норвегию.

Бискайский залив вполне заслуженно пользуется у моряков дурной славой. В этом беспокойном районе океана погибло немало добрых судов со всем экипажем. Тем не менее мы рассчитывали в это время года благополучно проскочить, и наши надежды оправдались. Заодно случилось то, на что мы даже не надеялись. Наш ярый противник, зюйд-вест, прекратил наконец свои упорные попытки остановить наше движение. Да они все равно были бесплодными. Конечно, он тормозил нас, но все-таки мы продвигались вперед. И вспоминали, как на уроках географии в школе учили про частые северные ветры у берегов Португалии. Нас ожидал приятный сюрприз, мы встретились с ними уже в Бискайском заливе. Долгожданная перемена после бесконечного лавирования в Ла-Манше, когда мы шли бейдевинд. Северный ветер проявил почти такое же упорство, как прежде юго-западный, и день за днем мы вполне приличным, на нашу скромную мерку, ходом продвигались на юг, к широтам, где нас ждала устойчивая погода и где, как правило, быть моряком одно удовольствие.

Кстати, даже в первые, трудные недели все в общем-то шло гладко. Не было недостатка в опытных руках, всегда готовых выполнить необходимую работу, даже если она была не совсем приятна. Взять хотя бы поддержание чистоты. Любой моряк может рассказать, что это такое, когда судно везет животных, да они к тому же находятся на палубе и мешают всяким работам. Я всегда считал, что полярному судну, так же как и всякому другому, не подобает превращаться в оптовый склад дерьма и грязи, даже если на борту десятки собак. По-моему, в таких экспедициях особенно важно заботиться о чистоте и порядке. Никаких вещей, которые могли бы действовать деморализующе и разлагающе. Отрицательное влияние неопрятности – факт настолько общеизвестный, что нет необходимости об этом много говорить.

Все на «Фраме» разделяли мое мнение, и мы старались действовать соответственно, несмотря на очевидные трудности. Два раза в день всю палубу хорошенько окатывали водой, не говоря уже о том, что частенько приходилось вооружаться ведром и шваброй и драить то тут, то там. Не меньше раза в неделю снимали настил и драили каждый щит до тех пор, пока он не становился снова таким же чистым, каким был еще в Кристиании. Для этой работы требовались изрядные выдержка и терпение, но наши люди выдержали испытание.

То и дело можно было услышать призыв:

– А ну-ка, наведем чистоту.

По ночам, когда из-за темноты не так-то просто было что-нибудь разглядеть, нередко можно было услышать более или менее сочные выражения людей, которые при перестановке парусов брались руками за ту или иную снасть, лежащую на палубе. Вряд ли нужно разъяснять, чтО́ их раздражало; как-никак, кругом лежали собаки, которых днем и поили, и сытно кормили. Впрочем, ругань постепенно сменилась остротами. Ко всему со временем можно привыкнуть. Если это часто повторяется, в конце концов начинаешь спокойно относиться и к тому, что у тебя на пальцах остаются следы собачьей неопрятности.

 

 

На судах заведено делить сутки на четырехчасовые вахты. Команда делится на две группы, которые сменяют друг друга каждые четыре часа. Но на судах, плавающих в Ледовитом океане, обычно устанавливают шестичасовые вахты. Такой распорядок избрали и мы после того, как за него при голосовании высказалось подавляющее большинство. При таком расписании на вахту поднимают два раза в сутки, и свободная смена успевает как следует поспать. Когда за четыре свободных часа нужно поесть, покурить да еще и поболтать малость, на сон почти ничего не остается. А случись какой-нибудь аврал, то и вовсе не поспишь.

Для работы в машинном отделении у нас при выходе в плавание было два механика – Сюндбек и Нёдтведт. Они сменяли друг друга через каждые четыре часа. И когда машина работала подолгу, им нелегко приходилось. Да и вообще не мешало иметь в запасе еще одного человека. Поэтому я решил, что следует подготовить третьего, резервного механика. Вызвался Кристенсен, и надо сказать, что он прекрасно справился с переменой специальности. Казалось бы, опытный палубный матрос – как бы потом не раскаялся. Но он быстро стал заправским механиком. Тем не менее, когда мы проходили полосу западных ветров и каждый умелый моряк был нужен, его не раз можно было видеть на палубе.

Дизель, который во время нашего плавания в Атлантике был для нас постоянным источником тревог и беспокойства, в искусных руках Сюндбека вернул себе наше доверие. Он работал так, что отрадно слушать. Послушать, как рокочет машина, можно подумать, что «Фрам» несется со скоростью миноносца. Не вина машины, что на самом деле было иначе. Возможно, отчасти виноват был винт. Наверно, ему следовало быть немного больше; впрочем, мнения специалистов тут расходятся. Но у нашего винта был еще один серьезный порок. Стоит подняться небольшому волнению, как начинают стучать подшипники. Это обычный недостаток на судах, где винт для предохранения его ото льда делается подъемным. И мы его не избежали. Единственным средством было поднять всю раму и залить подшипники новым металлом. Работа весьма трудная, когда надо делать ее в открытом море, да еще на таком валком судне, как «Фрам».

Что ни день, мы с удовлетворением отмечали, что собаки все больше осваиваются на судне. Возможно, были среди нас скептики, поначалу сомневавшиеся, что проблема собак будет решена. Но если такие сомнения и были, они быстро развеялись. Очень скоро у нас появились все основания рассчитывать, что мы благополучно довезем собак. Главное, кормить их получше и посытнее, насколько позволяли обстоятельства. Как уже говорилось, мы припасли для них главным образом сушеную рыбу. Эскимосская собака не страдает особенной привередливостью, но и ее желудку мало получать все одну только сушеную рыбу. Необходимо добавлять в рацион жиры, иначе дело может плохо кончиться. Мы везли с собой много бочек жира и сала, но не настолько много, чтобы можно было не экономить.

Стремясь растянуть запасы подольше и скармливать нашим иждивенцам побольше сушеной рыбы, мы надумали варить своего рода кашу из рубленой рыбы, сала и кукурузной муки. Эту кашу собаки получали три раза в неделю, и она им безумно нравилась. Они быстро научились распознавать дни, когда им подавали любимое месиво. Услышав звон жестяных мисок, в которых разносили порции, они сразу поднимали такой шум, что нельзя было расслышать человеческого голоса. Готовить и раздавать этот дополнительный паек было порой довольно хлопотно, но эти хлопоты окупались. Если бы мы отступили перед трудностями, вряд ли нам удалось бы довезти всех собак до Китовой бухты.

Сушеная рыба не шла ни в какое сравнение с кашей, зато ее у нас было вдоволь. Собаки-то никогда не были довольны своей порцией, так и норовили что-нибудь украсть у соседа. Может быть, это был для них своего рода спорт, но во всяком случае они им сильно увлекались, и порой только хорошая трепка помогала псу уразуметь, что это недозволено.

Да и потом, боюсь, он продолжал заниматься воровством, хоть и знал, что это не годится; трудно отвыкать от дурной привычки.

Другая вековечная привычка эскимосских собак, от которой мы пытались отучить их в плавании, – страсть к концертам. В чем, собственно, смысл этих представлений – то ли это развлечение, то ли выражение удовольствия, а может, наоборот, – мы не могли точно установить. Они начинались вдруг, ни с того ни с сего. Вот лежат собаки тихо и спокойно. В следующую минуту какая-нибудь из них, взяв на себя роль запевалы, испускает долгий, тоскливый вой. Если им не мешать, скоро к этому вою присоединяется вся свора, все воют, одна хуже другой, и несколько минут продолжается эта адская музыка. Единственным забавным во всем этом представлении был конец. Все собаки смолкали разом, совсем как хорошо спевшийся хор слушается жеста хормейстера. Правда, тем, кто в это время спал, концерты не доставляли никакого удовольствия, и даже конец их не утешал, ведь собачий хор нарушал самый крепкий сон. А если вовремя остановишь запевалу, удается, как правило, сорвать весь концерт. Благодаря этому средству можно было не беспокоиться за свой ночной сон.

При отплытии из Норвегии у нас было 97 собак, в том числе целых 10 сук. Это давало нам право надеяться на прирост поголовья на пути к югу, и надежды оправдались очень скоро. Уже через три недели состоялось первое «радостное событие». Казалось бы, что тут такого, но для нас, живущих в условиях, когда день на день похож, это и вправду было большим событием. И когда стало известно, что у Камиллы родились четыре здоровых щенка, это известие вызвало всеобщую радость. Двух щенков, оказавшихся кобельками, оставили жить; сучек отправили на тот свет задолго до того, как у них открылись глаза на мирские радости и печали. Могут сказать, что когда на судне есть сотня взрослых собак, тут уж не до щенят. Однако о них заботились со всей тщательностью. Причиной этому прежде всего трогательная любовь помощника начальника к щенкам. С первой минуты он выступил их ярым защитником. И без того на палубе было тесно, а дальше грозило стать еще хуже, если щенков прибавится.

– Я возьму их к себе на койку, – заверял помощник начальника.

До этого дело не дошло, но если бы понадобилось, он, наверное, так и поступил бы. Примеры заразительны. Когда малыши отвыкли от материнского молока и перешли на другую пищу, после каждого обеда можно было видеть то одного, то другого члена команды, который выносил на палубу остатки еды. Излишки попадали в маленькие голодные рты.

Во всем том, о чем я здесь говорил, проявлялось не только терпение и сознание своего долга. Тут сказывалась любовь к работе и живой интерес к делу. Мои повседневные наблюдения убеждали меня, что эти факторы налицо, хотя большинство команды по-прежнему считало, что наша отдаленная цель – длительный дрейф в Северном Ледовитом океане. Они не подозревали о расширении плана, о том, что нам вскорости предстоит сразиться со льдами Антарктиды. Я считал, что нужно еще помолчать об этом, пока мы не выйдем из той гавани, куда шли сейчас, – из Фуншала на Мадейре. Многие скажут, пожалуй, что я шел на очень большой риск, откладывая до последней минуты. А вдруг часть команды, а то и все выступили бы против задуманного мной серьезного отклонения?! Ну что ж, риск был, но мало ли нам приходилось рисковать в те дни.

Но в эти первые недели нашего долгого путешествия, все ближе узнавая каждого человека, я вскоре пришел к убеждению, что на «Фраме» нет никого, кто стал бы мне мешать. Напротив, у меня являлось все больше причин рассчитывать, что новость будет всеми принята с радостью. Ведь теперь все будет выглядеть в другом свете, до сих пор дело шло на диво гладко, без сучка без задоринки, дальше пойдет еще лучше.

Не скрою, я с некоторым нетерпением ожидал прибытия на Мадейру. Каким облегчением будет, наконец, высказаться… Остальные посвященные, наверно, ждали этого дня с не меньшим нетерпением. Секретничать нелегко и неприятно, особенно на таком судне, как наше, где поневоле живешь в тесном общении с другими. Каждый день мы разговаривали, и непосвященные постоянно заводили речь о серьезных трудностях у мыса Горн, которые грозили омрачить нашу жизнь и помешать нашему продвижению вперед. Дескать, один раз пройти через тропики с собаками нам, пожалуй, удастся, а насчет второго раза – сомнительно. И так далее и тому подобное. Не могу даже описать наше щекотливое положение, как тщательно приходилось подбирать слова, чтобы не сказать лишнего. Будь кругом несведущие люди, это было бы еще не так трудно, но не забудьте, что на «Фраме» чуть ли не каждый второй человек много лет плавал в полярных областях. Малейший намек мог сказать им все. И если ни наши люди, ни кто-либо посторонний не раскрыли истины раньше времени, то это, быть может, потому, что она, как говорится, лежала на поверхности.

Наш корабль слишком зависел от ветра и погоды, чтобы можно было уверенно вычислить, сколько времени у нас уйдет на предстоящий путь, особенно в широтах с непостоянными ветрами. Предварительный расчет всего плавания основывался на предполагаемом среднем ходе в четыре узла. При такой, по видимости, весьма скромной скорости мы собирались достичь Ледяного барьера примерно в середине января 1911 года. Как мы увидим позднее, этот расчет оправдался с поразительной точностью. На путь до Мадейры мы отводили с месяц. Здесь наши ожидания были превзойдены, мы вышли из Фуншала ровно через месяц после старта из Кристиании. Такие ошибки любой простит.

Время, потерянное в Ла-Манше, нам удалось наверстать на пути вдоль испанских берегов и дальше на юг. Северный ветер держался, пока его не сменил северо-восточный пассат, после чего мы и подавно воспряли духом. Судя по полуденной обсервации вечером 5 сентября мы могли надеяться увидеть маяки. И в самом деле, в 10 часов вечера вахтенный доложил, что видит маяк Сан-Лоренцо на островке Фора у Мадейры.

На другое утро мы бросили якорь на Фуншальском рейде. У меня было условлено с братом, что он постарается раньше нас попасть в Фуншал. И вот мы тут, а его что-то не видно. Мы уже стали льстить себя надеждой, что прибыли первыми, когда его вдруг заметили в лодке, которая подошла к «Фраму». Брат услышал от нас, что на судне все благополучно, а мы получили от него кипу газет и писем с вестями из дома. Какой-то суетливый человечек, объявивший, что он доктор и, как таковой, явился проверить состояние нашего здоровья, поспешно дал задний ход, когда на верху трапа его встретили два десятка широко разинутых по случаю жары собачьих пастей. Интерес ученого мужа к нашему здоровью сразу испарился, теперь его заботила целость собственных конечностей.

Поскольку Фуншал был нашим последним контактом с внешним миром, были приняты меры, чтобы всесторонне пополнить наши запасы; особенно важно было запасти возможно больше пресной воды. Расход будет огромный, надо делать все, чтобы не остаться без воды. И уж мы постарались заполнить драгоценной влагой все наличные сосуды и вместилища. Даже в большую шлюпку, помещавшуюся как раз над большим люком, налили около 5 тысяч литров. Довольно рискованный эксперимент, чреватый неприятными последствиями в случае сильного крена, но мы тешили себя надеждой, что ближайшие недели продержится хорошая погода, без большой волны.

Во время нашей стоянки в Фуншале в меню собак было внесено весьма приятное для них разнообразие: они дважды получили по доброй порции свежего мяса. Не успеешь оглянуться – и целой лошадиной туши как не бывало, и так оба раза. Сами мы, естественно, воздавали должное имевшимся здесь в изобилии фруктам и овощам; это была наша последняя возможность, и мы стремились использовать ее до конца.

Стоянка в Фуншале продлилась больше, чем мы предполагали. Механики сочли необходимым поднять винт, чтобы проверить подшипники. Они попросили на эту работу два дня, и пока три механика трудились на жаре, остальная команда воспользовалась случаем поближе осмотреть город и его окрестности. На берег сходило по половине команды за раз, состоялась экскурсия к одному из многочисленных туристских отелей в горах, окружающих город. На фуникулере легко поднимаешься на высоту нескольких сот метров; за полчаса, что продолжается подъем, можно вполне налюбоваться замечательным плодородием этого чудесного острова. В отелях прекрасный стол и, конечно, еще более прекрасное вино. Нужно ли говорить, что мы оценили и то и другое. Спуск совершается более примитивным способом – на санях. Наверно, читатель опешит, услышав о санных поездках на Мадейре; для пояснения сообщу, что у саней деревянные полозья, а дорога вымощена очень гладким черным камнем. Скорость спуска по крутым склонам приличная; каждые сани тянут или толкают три-четыре смуглых островитянина, у которых что ноги, что легкие – на зависть.

 

 

Как курьез можно упомянуть, что фуншальские газеты сразу же связали нашу экспедицию с Южным полюсом. Местные газетчики не представляли себе, насколько ценна животрепещущая новость, которую они выпускали на мировой рынок. Ее восприняли как обычную газетную утку, состряпанную на том лишь основании, что если полярное судно идет на юг, речь может идти только о Южном полюсе. Случайно утка на сей раз попала в цель. К счастью для нас, она не вылетела за пределы Мадейры.

К вечеру 9 сентября начались приготовления к отплытию. Механики поставили на место винт и проверили его в работе; все припасы были погружены, хронометры проверены. Оставалось только избавиться от назойливых лодочников, которые роились вокруг «Фрама» на своих маленьких посудинах, похожих на плавучие лавочки. Мы живо спровадили торгашей вниз по трапу; кроме экипажа на судне остался лишь мой брат. После того как мы таким образом полностью изолировались от внешнего мира, настала наконец долгожданная минута, когда я смог сообщить всем своим товарищам о принятом год назад решении идти на юг. Полагаю, все, кто был тогда на «Фраме», будут долго помнить этот душный вечер на рейде в Фуншале. Всех людей вызвали на палубу; не знаю, о чем они думали, но уж во всяком случае не об Антарктике и Южном полюсе. Лейтенант Нильсен держал в руках большую свернутую карту, и я заметил, что многие вопросительно глядели на нее.

Немного слов понадобилось, чтобы каждый понял, откуда ветер дует и каким отныне будет наш курс. Помощник начальника развернул карту южного полушария, и я коротко рассказал о своем расширенном плане, объяснил также, почему не говорил об этом до сих пор. Рассказывая, я поглядывал на лица слушателей. Сначала на них, как и следовало ожидать, было написано недвусмысленное изумление, но это выражение скоро сменилось другим. Я еще не договорил, а уже все сияли и улыбались. И я не сомневался в ответе, когда под конец стал опрашивать каждого в отдельности, пойдет ли он со мной. И верно, какую бы фамилию я ни назвал, у всех был готов утвердительный ответ. И хотя я ждал, что так и будет, трудно выразить радость, которую я испытал, видя, с какой готовностью мои товарищи вызвались мне помочь в этом важном деле. Впрочем, похоже было, что не один я доволен. В тот вечер на палубе царило такое оживление, что можно было подумать, будто мы уже благополучно завершили наш поход, а не стоим в самом начале пути.

Правда, времени на обсуждение великой новости не было, на это у нас будет еще не один месяц, а сейчас главное – приготовиться к выходу в море. Команда получила два часа на то, чтобы написать домой своим близким о происшедшем. Судя по тому, как быстро были написаны письма, они были не очень длинными. Всю почту вручили моему брату, он взял ее с собой в Кристианию, а оттуда уже разослал письма по соответствующим адресам, но только после того, как об изменении нашего плана было объявлено официально.

Сообщить новость моим товарищам было несложно, и они ее приняли как нельзя лучше; другой вопрос, что скажут у нас в Норвегии, когда об этом станет известно публике. Позднее мы узнали, что говорили и хорошее, и дурное. Но в ту минуту нас это мало заботило. Брат взялся передать, куда мы направились; я ему нисколько не завидовал. Последнее крепкое рукопожатие, и он покинул нас, прервалась наша связь с беспокойным миром. Мы были предоставлены сами себе. Нельзя сказать, чтобы нас это очень угнетало, мы вышли в свое долгое плавание, словно на танцплощадку, никакого намека на грусть, обычного спутника всякого прощания. Люди смеялись, шутили, звучали более или менее удачные остроты по поводу оригинальности нашего положения. Якорь подняли на редкость быстро, и не успели мы с помощью дизеля выйти из гавани с ее невыносимой духотой, как все паруса, на радость нам, наполнились прохладным свежим северо-восточным пассатом.

Собаки, которым Фуншал, наверно, показался излишне жарким, дали выход своей радости по поводу желанной прохлады, устроив громкий концерт. На этот раз мы сочли возможным не лишать их этого удовольствия.

На следующее утро после нашего отплытия с Мадейры выйти на палубу было сплошное удовольствие: все здоровались как-то особенно радушно, у всех в глазах сияла улыбка. Неожиданный оборот дела, совершенно новый строй мыслей и представлений – все это подействовало, как бодрящий душ на тех, кто еще накануне ориентировался на мыс Горн.

Большинство с улыбкой говорили, как это они не догадались прежде, в чем дело.

– Ну и пень я, раньше не сообразил, – сокрушался Бек, сплевывая за борт кусок жевательного табака. – Ведь, если разобраться, все было яснее ясного. Эти собаки, этот роскошный дом с огромной плитой и клеенкой на столе, да и все остальное. Любой дурак смекнул бы, чем это пахнет.

Я попытался утешить его, сказал, что задним числом легко рассуждать правильно, а вот я только рад, что никто раньше времени не узнал, куда мы идем.

Конечно, тем из нас, кому приходилось помалкивать и всячески изворачиваться, чтобы не выдать тайну, тоже приятно было облегчить душу. До сих пор мы, как говорится, играли втемную, теперь ничто не мешало нам раскрыть карты. Как часто разговоры заходили в тупик только потому, что те, у которых было множество вопросов, не решались их задать, а те, кто мог бы кое-что рассказать, не хотели этого делать. Зато теперь у нас было о чем потолковать. Появилась вдруг такая обширная тема, что неизвестно, с чего и начать. На «Фраме» было много людей с богатым опытом многолетнего пребывания в Арктике. Зато великий антарктический материк практически для всех был terra incognita. Из всего экипажа один я видел Антарктику; кое-кто из моих товарищей, огибая в прошлом мыс Горн, возможно, видел антарктический айсберг; вот и все.

Вряд ли многие члены команды имели время и случай основательно познакомиться с тем, что уже было проделано для исследования южных полярных областей, с рассказами о тех, кто до нас старался расширить познания человечества об этой негостеприимной части света. Да и к чему. Зато теперь для этого были все основания. Я считал крайне необходимым, чтобы каждый основательно изучил отчеты прежних экспедиций. Только так можно было заранее составить себе хоть какое-то представление о характере нашей задачи и условиях, в которых нам предстояло работать. Для этого на «Фраме» была целая библиотека литературы об Антарктике – все, что написали многочисленные исследователи этих областей от Джеймса Кука и Джеймса Кларка Росса до капитана Скотта и сэра Эрнста Шеклтона. И мы усердно пользовались этой библиотекой. Особенно ценились книги двух последних авторов; их прочли от корки до корки все, кто мог. Хорошо написанные и прекрасно иллюстрированные, эти отчеты давали очень много. Таким образом, мы не жалели времени и труда на теорию, но и практика не была забыта.

Как только мы вошли в полосу пассата, где практически неизменные направление и сила ветра вполне позволяли сократить число вахтенных, наши специалисты начали приводить в полную готовность разнообразное снаряжение для зимовья. Конечно, с самого начала было сделано все, чтобы каждый предмет снаряжения был возможно лучше и совершеннее, однако не мешало хорошенько все проверить еще раз. Такое сложное хозяйство, как наше, никогда не приведешь в идеальный порядок. Всегда найдется что подправить. Как мы позднее увидим, не только в долгом плавании, но и во время еще более долгой антарктической зимы мы постоянно были заняты подготовкой к санному переходу.

Наш парусный мастер Рённе превратился, можно сказать, в портного. Гордостью Рённе была швейная машина, которую он, благодаря хорошо подвешенному языку, сумел раздобыть на Хортенской верфи. Для него было великим горем, когда, по прибытии к Ледяному барьеру, пришлось передать свое сокровище береговому отряду. Он никак не мог понять, зачем нам швейная машина во Фрамхейме. И как только «Фрам» пришел в Буэнос-Айрес, Рённе первым делом заявил местному представителю фирмы «Зингер», что ему совершенно необходимо возместить эту потерю. Красноречие и тут ему помогло, он получил новую машину.

 

 

Нет ничего удивительного в том, что Рённе любил свою швейную машину. Он одинаково ловко и умело пользовался, для всевозможных работ – парусных, сапожных, шорных и портновских. Он устроил мастерскую в рубке, и там его машина жужжала без передышки – в тропиках, в полосе западных ветров, среди дрейфующих льдов, но как ни проворно работал наш парусный мастер, заказы поступали еще быстрее. А Рённе был из тех людей, честолюбие которых выражается в том, чтобы возможно быстрее сделать возможно больше. С возрастающим удивлением он убеждался, что здесь всей работы никогда не переделаешь. Как ни старайся, непременно что-то еще остается.

Перечислять все, что вышло из его мастерской в эти месяцы, было бы слишком долго. Достаточно сказать, что все было выполнено превосходно и с поразительной быстротой. Сам он, пожалуй, больше всего ценил маленькую трехместную палатку, которую мы потом оставили на Южном полюсе. Не палатка – шедевр; она была из тонкого шелка, в сложенном виде можно в карман затолкать, вес – от силы килограмм. На этой стадии мы не могли с уверенностью сказать, что все, кто пойдет на юг, достигнут 90-го градуса. Напротив, в наших приготовлениях мы должны были исходить из того, что кому-то придется возвращаться. Упомянутой палаткой я предполагал воспользоваться, если на последний этап выйдут два или три человека. Поэтому и делали палатку как можно легче и меньше. К счастью, нам не пришлось ею воспользоваться. Когда мы дошли до цели, было решено, что лучше всего будет оставить шедевр Рённе на полюсе как ориентир.

На попечении нашего парусного мастера не было ни одной собаки, у него для этого не было времени. Правда, он охотно помогал мне присматривать за моими четырнадцатью друзьями на мостике, и все-таки что-то мешало ему поладить с собаками. Полная палуба собак как-то не вязалась с его понятием о жизни на судне. Он смотрел на эту аномалию с каким-то презрительным состраданием.

– Эй, да у вас тут на корабле собаки! – частенько говорил он, выходя на палубу и оказываясь лицом к лицу со «зверями». Бедные звери и не помышляли о том, чтобы покушаться на особу Рённе, но он им долго не доверял. Он только тогда чувствовал себя спокойно, когда на собаках были намордники.

В числе предметов снаряжения, о которых мы особенно пеклись, естественно, были лыжи. Ведь им, по всей вероятности, предстояло стать нашим главным оружием в предстоящей битве. Как ни поучительны были для нас отчеты Скотта и Шеклтона, мы не могли понять, почему в них говорится, что от лыж на Ледяном барьере не было никакого толка. Из описаний снежного покрова и прочих условий у нас, наоборот, складывалось впечатление, что там только на лыжах и можно передвигаться. Мы не пожалели сил, чтобы обеспечить экспедицию хорошими лыжами, и для ухода за ними у нас был опытный человек – Олаф Бьоланд. Имя этого замечательного лыжника говорит само за себя.

Когда при уходе из Норвегии возник вопрос, где хранить наши лыжи, мы решили, что ради них стоит потесниться, и все лыжи поместили под потолком носовой кают-компании. Лучшее, что мы могли придумать. Бьоланд, который последние месяцы пробовал свои силы на не совсем привычном для себя поприще моряка, во время перехода через полосу пассатов вернулся к ремеслу столяра и лыжного мастера. Лыжи и крепления были нам поставлены одной фирмой в Кристиании. Оставалось только пригнать железные скобы и пяточные ремни к обуви каждого участника, чтобы все было в полном порядке, когда мы подойдем к барьеру. Мы заготовили лыжи для всех, чтобы и те, кто останется на судне, могли во время пребывания у барьера при случае пройтись на лыжах.

За время плавания Бьоланд изготовил на все десять саней по паре запасных полозьев. При этом мы исходили из опыта эскимосов. У этих детей природы прежде не было материала, которым можно было бы покрывать полозья. Они выходили из положения, намораживая слой льда. Конечно, для такой работы нужны навык и большое терпение, зато ледяное покрытие, без сомнения, превосходит все остальные. Мы собирались испытать этот способ на барьере. Но собаки тянули так хорошо, что можно было спокойно обходиться полозьями из стали или гикори.

Первые две недели после выхода из Мадейры держался настолько свежий северо-восточный пассат, что можно было с одними парусами развивать и даже превышать расчетную среднюю скорость. Поэтому машина могла отдохнуть, а механики – заняться наладкой. Они без конца наводят чистоту и порядок в машинном отделении – им все мало. Нёдтведт воспользовался случаем заняться любимым делом – кузнечным ремеслом. Молот и наковальня не простаивали. Если у Рённе всегда находилось что пошить, то у Нёдтведта было что ковать: обивка на полозья, ножи, тюленьи багорки, ободья, болты, сотни крючьев для собак, цепи и так далее и тому подобное. Мы давно вошли в Индийский океан, а на юте день-деньской звенела наковальня и летели искры. Правда, в полосе западных ветров было нелегко заниматься кузнечным делом. Не так-то просто угодить точно по шляпке гвоздя, когда опорой служит неустойчивая палуба, и не очень-то приятно, когда горн по нескольку раз в день заливает водой.

Во время подготовки к экспедиции кое-кто в Норвегии шумел о якобы плачевном состоянии корпуса «Фрама». Дескать, он плохо ремонтировался, течет как решето, да что там, прогнил весь насквозь. Странно выглядят все эти разговоры теперь, когда подумаешь о плавании, которое проделал «Фрам» за два года. Двадцать из двадцати четырех месяцев провел он в открытом море, к тому же в таких водах, где крепость судна подвергается очень серьезному испытанию. А «Фрам» такой же крепкий, мог бы без всякого ремонта проделать все плавание сначала. Мы, члены экспедиции, еще до выхода из гавани прекрасно знали, насколько беспочвенны и нелепы эти разглагольствования о «гнили»; знали также и то, что вряд ли найдется на свете такое деревянное судно, на котором не приходилось бы время от времени откачивать воду.

При остановленном дизеле мы убедились, что достаточно поработать десять минут ручной помпой каждое утро. Вот и вся «течь». Словом, в корпусе «Фрама» никаких изъянов не было. Иное дело такелаж, тут было что покритиковать. Его недостатки всецело объясняются проклятой необходимостью считаться с финансами. На фокмачте должно было быть четыре прямых паруса, а у нас было всего два. На бушприте было два кливера, а нужно было ставить три, да денег не хватило. В полосе пассатов мы пробовали для компенсации ставить лисель рядом с фоком, а выше марсареи – трюмсель. Не могу сказать, чтобы эти импровизированные паруса украшали судно, но они прибавляли нам скорости, а это гораздо важнее.

В эти сентябрьские дни мы продвигались на юг довольно быстро. К середине месяца мы уже далеко зашли в тропический пояс. Особой жары мы не чувствовали; вообще, на ходу в открытом море жара не очень дает себя знать. В штиль на парусном судне, когда солнце в зените, основательно припекает, но ведь у нас работала машина, так что воздух не застаивался. Во всяком случае на палубе. Хуже обстояло дело в каютах под палубой, где порой становилось «чертовски тепло», как любил выражаться Бек. У наших отличных в целом кают был один порок – полное отсутствие иллюминаторов, никак нельзя проветрить. Но большинство из нас считало, что с этим вполне можно мириться. Из двух кают-компаний носовая, безусловно, была предпочтительной в жару; в холодных зонах, вероятно, было бы наоборот. На носу ведущий под баком к трюму коридор позволял проветривать помещения; на корме это было сложнее, да тут еще сказывалась близость машины. Жарче всего приходилось, конечно, механикам, но неистощимый на выдумку Сюндбек изобрел способ улучшить вентиляцию, так что даже и в машинном отделении была относительно сносная атмосфера.

Часто спрашивают, что все-таки лучше: сильная жара или сильный мороз. На этот вопрос нелегко дать однозначный ответ. И то и другое неприятно, а что неприятнее – в конечном счете дело вкуса. На корабле, наверно, большинство предпочтет жару, даже самую сильную. Пусть днем тяжело, зато как чудесно ночью. А после сырого холодного дня еще более холодная ночь – плохая компенсация. Для людей, которым надо часто ложиться и вставать, раздеваться и одеваться, теплый климат обладает несомненным преимуществом: проще одежда. Долго ли собраться, когда тебе почти ничего не нужно надевать.

Если бы наши собаки могли высказать свое отношение к тропикам, они, вероятно, в один голос ответили бы: «Спасибо, нельзя ли вернуться в более прохладные места?» Их одеяние никак не было рассчитано на плюс тридцать в тени, и ведь не переоденешься. Впрочем, неверно думают многие, будто собакам непременно подавай трескучий мороз, наоборот, они предпочитают тепло и уют. В тропиках, естественно, было чересчур тепло, но они от жары не страдали. Мы натянули над палубой тент от носа до кормы, так что все собаки лежали в тени. А пока они не подвергались прямому облучению солнцем, можно было не опасаться скверных последствий. Насколько хорошо они переносили жару, лучше всего видно по тому, что ни одна собака не хворала от перегрева. За весь переход от болезни подохли две собаки, причем в одном случае это была сука, которая произвела на свет восемь щенков, – после такого в любых условиях трудно выжить. Что до второго случая, то тут нам не удалось выяснить причину смерти. Но это не была заразная болезнь. Больше всего мы боялись какой-нибудь эпидемии, однако благодаря тщательности, с какой отбирались собаки, у нас не было и признака чего-нибудь подобного.

Вблизи экватора, там, где проходит рубеж между областями северо-восточного и юго-восточного пассатов, есть так называемый штилевой пояс. Его местоположение и пределы несколько изменяются с временем года. Если повезет, можно угадать так, что один пассат непосредственно переходит в другой, но обычно в этой области движение парусных судов сильно тормозится. Либо сплошные штили, либо переменный, неровный ветер. Мы попали туда в неблагоприятное время года и потеряли северо-восточный пассат уже на десятом градусе северной широты. В штиль мы с помощью мотора довольно скоро прошли бы эту полосу, но штиля почти не было, чаще дул упорный южный ветер, и последние северные параллели тянулись для нас очень уж долго.

Мало этой заминки, так нас еще подстерегала неприятность более серьезная. К нашему удивлению, мы никак не могли дождаться хорошего дождя. В этих широтах обычно идут сильнейшие ливни, позволяющие быстро набрать целые бочки воды. Мы рассчитывали таким способом пополнить свои запасы, ведь нам приходилось очень бережно расходовать пресную воду, чтобы не остаться без нее. Увы, наши надежды практически не оправдались. Немного воды мы, правда, собрали, однако это нас никак не выручило, пришлось и впредь соблюдать строгую экономию. Собаки получали еще дневную норму, но она отмерялась с аптекарской точностью. Свое собственное потребление мы ограничили самым необходимым. Супы вычеркнули из меню, на них уходило слишком много драгоценной влаги. Умываться пресной водой было запрещено. Не подумайте только, что мы вовсе перестали умываться. Ведь мы везли с собой много мыла, которое пенилось в морской воде не хуже, чем в пресной, так что можно было содержать в чистоте и себя, и одежду. Впрочем, наше беспокойство насчет воды длилось недолго. Запас, хранившийся в шлюпке на палубе, оказался на диво большим, он вдвое превзошел наши расчеты, так что в общем положение было спасено. На крайний случай мы могли еще зайти на какой-нибудь из многочисленных архипелагов на нашем пути.

Вот уже полтора месяца наши собаки сидели на привязи на том самом месте, которое им отвели сразу по прибытии на судно. За это время большинство из них стали такими ручными и послушными, что вроде бы пришла пора отпустить их. Это будет для них желанным развлечением, но главное, они разомнутся наконец. Да мы и сами предвкушали для себя немалое удовольствие – вот будет суматоха, когда спустят всю свору! Но прежде чем дать собакам свободу, надо было их, как говорится, обезоружить, а то ведь затеют потасовку, без жертв не обойдется; этого мы не могли допустить. Крепкие намордники обезвредили грозные клыки. После этого мы отпустили собак и стали ждать, что теперь будет. Поначалу ничего не произошло, можно было подумать, что собаки и не помышляют о том, чтобы покинуть то место, где они так долго просидели. Наконец одной из них пришла в голову светлая мысль прогуляться по палубе.

Неосмотрительное решение: ходить здесь было совсем не безопасно. Непривычное зрелище прогуливающейся собаки сразу подхлестнуло других, и около дюжины псов бросились на неосторожную. То-то будет наслаждение вонзить клыки в грешницу… Не тут-то было. Проклятый ремень, стягивающий челюсти, не давал как следует укусить, в лучшем случае можно было вырвать несколько жалких клочков шерсти. Первая стычка послужила сигналом к поголовной потасовке. Часа два на палубе творилось что-то несусветное. Шерсть так и летела, но шкуры не пострадали. В этот день намордники спасли не одну жизнь.

 

 

Драка – главное развлечение эскимосских собак, они предаются этому спорту с подлинной страстью. И пусть бы развлекались, не будь у них странной привычки дружно набрасываться на одну собаку, которую они избирают в качестве жертвы. Все спешат добраться до нее, и если не вмешаться, они не успокоятся, пока не прикончат беднягу. Так можно в два счета потерять ценное животное.

Естественно, мы с первой же минуты постарались умерить воинственный пыл собак, и они очень скоро уразумели, что драки нам не по вкусу. Однако речь шла о врожденной особенности гренландских собак, которую нельзя полностью искоренить. Никогда нельзя было быть до конца уверенным, что природа не возьмет верх.

После того как собаки были спущены с привязи, мы уже до конца плавания не ограничивали их свободу, привязывали только на время еды. Просто удивительно, как ловко они умели прятаться в разные укромные уголки; бывало, встанешь утром – почти ни одной собаки не видно. И конечно, они забирались туда, куда бы им вовсе не следовало забираться. Многие из них не раз падали через открытый люк в носовой трюм; высота 8 метров, а им хоть бы что. Одна собака ухитрилась даже проникнуть в машинное отделение. И устроилась там между шатунами. Хорошо еще, что во время ее визита не пустили машину.

После первых жарких схваток собаки довольно скоро утихомирились. Бросалось в глаза, что бойцы явно обескуражены и сконфужены тем, как мало проку от всех их усилий. Любимый спорт во многом утратил свою привлекательность, как только собаки поняли, что им не придется вкусить крови врага.

Из того, что было сказано выше, а также, пожалуй, из других рассказов о нраве полярных собак может показаться, что вся жизнь этих животных проходит в сплошных драках. Это совсем не так; наоборот, собаки очень часто дружат между собой, и эта дружба порой бывает настолько сильна, что они просто не могут обходиться друг без друга. Пока собаки еще сидели на привязи, мы заметили, что некоторые из них почему-то, как говорится, не в своей тарелке. Они были пугливее и беспокойнее других. Мы не придавали этому особенного значения и не доискивались причины. А в тот день, когда собак спустили с привязи, мы сразу увидели, в чем тут было дело. Оказалось, что у этих собак были старые друзья, которых случайно поместили в другом конце палубы; разлука с товарищем и была причиной дурного настроения. Трогательно было смотреть, как они радовались свиданию; радость совсем их преобразила. Разумеется, мы сразу поменяли собак местами так, чтобы те, которые естественно тянулись друг к другу, потом попали в одну упряжку.

Мы надеялись пересечь экватор до 1 октября, но неблагоприятные ветры задержали нас. Правда, ненадолго. Под вечер 4 октября «Фрам» прошел экватор. Осталась позади важная веха на нашем пути. От одной мысли, что мы перешли в южные широты, у всех поднялось настроение; это событие надо было как-то отметить. Исстари заведено, что при переходе через экватор на судно является сам папаша Нептун – его роль исполняет какой-нибудь доморощенный талант из числа членов экипажа. Если этот высокий гость при осмотре корабля встретит человека, который не сможет доказать, что уже переходил через знаменательную окружность, его без долгих разговоров передают свите Нептуна для «бритья и крещения». Эта процедура, не всегда производимая с должной бережностью, вносит веселье и желанное разнообразие в монотонную жизнь на борту в дальнем плавании. Понятно, и на «Фраме» многие предвкушали визит Нептуна, но он не явился. Для него просто-напросто не нашлось места на нашей палубе, так она была загромождена.

Мы довольствовались праздничным обедом с кофе, ликером и сигарами. Кофе был подан на фордеке, где мы, потеснив собак, очистили несколько квадратных метров площади. Программа развлечений была обширная. Струнный оркестр в составе скрипки и мандолин, на которых играли лейтенант Престрюд, Сюндбек и Бек, исполнил, как умел, несколько номеров; впервые прозвучал голос нашего великолепного граммофона. Когда раздались звуки вальса, на трапе появилась дюжая балерина в маске и короткой юбочке. Неожиданное появление столь прекрасной гостьи было встречено бурными аплодисментами. Они повторились, когда красотка представила на суд публики образцы своего искусства. За маской угадывались черты лица лейтенанта Ертсена, однако и костюм, и танец были в высшей мере женственны. Рённе не успокоился, пока не посадил «даму» к себе на колени. Да здравствуют иллюзии!

На смену вальсу пришел лихой американский кэк-уок и тотчас на сцене очень кстати появился негр во фраке с цилиндром и в огромных деревянных башмаках. Как ни черен он был, мы сразу узнали помощника начальника. Одного его вида было достаточно, чтобы все громко расхохотались, а когда он принялся отплясывать джигу, восторгу не было предела. Очень уж это выходило потешно. Хорошо было отвести душу именно в эти дни, когда наше плавание превратилось в подлинное испытание. Может быть, мы требовали чересчур многого, но юго-восточный пассат, которого мы ждали каждый день, где-то замешкался; когда же он наконец соизволил явиться, то вел себя совершенно не так, как подобает ветру, который слывет самым постоянным в мире. Мало того, что ветер для нас был слишком слабым, он еще позволял себе всякие отклонения, перескакивал с румба на румб между югом и востоком, чаще всего склоняясь к югу. И так как мы все время вынуждены были идти бейдевинд на запад, то пересекали гораздо больше меридианов, чем параллелей.

Мы быстро приближались к северо-восточной оконечности южноамериканского материка – мысу Сан-Роки. К счастью, нам удалось избежать тесного соприкосновения с этим полуостровом, сильно выдающимся в Атлантический океан. Наконец ветер установился, но он оставался таким слабым, что все время приходилось пользоваться дизелем. Судно медленно, но верно шло на юг. Температура опять начала приближаться к значениям, более или менее устраивающим северянина. Можно было снять не очень удобный, низко висящий тент. Мы облегченно вздохнули: теперь везде можно ходить, не нагибаясь.

 

 

Шестнадцатого октября полуденная обсервация показала, что мы находимся поблизости от острова Южный Тринидад – одного из редких оазисов в водной пустыне южной Атлантики. Собирались подойти к острову, может быть, даже попробовать высадиться на берег, но, к сожалению, пришлось остановить дизель, чтобы очистить запальные шары, и это нас задержало. В сумерки мы заметили очертания земли; это позволило нам хотя бы проверить хронометры.

Южнее 30-й параллели юго-восточный пассат почти прекратился. А мы и не горевали по поводу разлуки с ним, уж очень он был ненадежный до самой последней минуты, к тому же «Фрам» не создан для хода бейдевинд. В тех широтах, где мы теперь находились, можно было рассчитывать на добрый ветер. Он нам был просто необходим. Мы прошли 6 тысяч миль, но оставалось пройти еще 10 тысяч, а дни летели поразительно быстро. Конец октября принес нам желанную перемену. Со свежим северным ветром мы довольно быстро шли на юг и до начала ноября достигли уже 40-й параллели. Мы вошли в воды, где можно было твердо надеяться на попутный ветер нужной силы. Отныне путь наш лежал на восток вдоль так называемого южного пояса западных ветров. Этот пояс огибает весь земной шар между 40-й и 50-й параллелями, для него характерны постоянные западные ветры, обычно очень сильные.

Все наши надежды мы возлагали на эти ветры: если они нам изменят, нам придется туго. Но не успели мы войти в их владения, как они, что называется, навалились на нас. Нельзя сказать, чтобы они обращались с нами бережно, зато мы стремительно шли на восток, что и требовалось. Намеченный заход на остров Гоф пришлось отменить, сильная волна отбила у нас желание приблизиться к маленькой, тесной гавани.

То, что было потеряно в октябре, мы с лихвой наверстали теперь. Мы рассчитывали подойти к мысу Доброй Надежды через два месяца после ухода с Мадейры, так и вышло. Проходя меридиан мыса Доброй Надежды, мы впервые попали в настоящую бурю. Поднялась высоченная волна, и тут мы узнали по-настоящему, на что способно наше замечательное суденышко. Любой из этих могучих валов мог бы мгновенно опустошить всю нашу палубу, но «Фрам» этого не допускал. Всякий раз, когда волна настигала судно и казалось, она сейчас обрушится на низкую корму, «Фрам» элегантно взмывал вверх, а гребень вала смиренно нырял под него. Даже альбатрос не мог бы лучше перевалить через волну. Известно, что «Фрам» рассчитан на льды, это верно, но верно и то, что, когда Колин Арчер создал свой знаменитый шедевр, его полярное судно стало одновременно и образцом судна с редкостными мореходными качествами.

Увертываясь от волн, «Фрам» поневоле кренился; мы это испытали на себе. Все время, пока мы шли в поясе западных ветров, не прекращалась качка, но со временем мы свыклись и с этим неудобством. Неприятно, но еще неприятнее было ходить по залитой водой палубе. Пожалуй, хуже всего доставалось тем, кто работал в камбузе. Несладко быть коком, когда неделю за неделей нельзя поставить в стол кофейной чашки без того, чтобы она тотчас же не исполнила бы сальто-мортале. Нужны терпение и воля, чтобы не пасть духом, но Линдстрём и Ульсен, которые готовили нам пищу в этих тяжелых условиях, умели все воспринимать с юмором. Молодцы.

Что до собак, то их крепкий ветер не беспокоил, было бы только сухо. Дождя они не любят, вообще сырость для полярной собаки хуже всего. Они отказывались ложиться на мокрую палубу, могли часами стоять неподвижно, пытаясь вздремнуть в таком неудобном положении. Да какой уж тут сон. Зато они могли отсыпаться круглые сутки, когда наступала хорошая погода. У мыса Доброй Надежды мы потеряли двух собак. Они вылетели за борт темной ночью, когда была очень сильная качка. На ахтердеке у нас был с левого борта ящик, в котором уголь лежал вровень с фальшбортом. Очевидно, псы упражнялись здесь и потеряли равновесие. Мы позаботились о том, чтобы такие вещи больше не повторились.

К счастью для наших собак, погода в полосе западных ветров часто менялась. С одной стороны, было немало бессонных ночей с дождем, слякотью и градом, но, с другой стороны, и солнце частенько проглядывало, поднимая настроение. Ветер здесь чаще всего циклонический, переходит вдруг с одного румба на другой, а такие скачки всегда влекут за собой перемену погоды. Падение барометра – верный признак, что будет норд-вест. Он почти всегда сопровождается осадками и продолжает крепнуть, пока не перестает падать барометр. После этого либо наступает пауза, либо сразу начинает дуть зюйд-вест нарастающей силы, причем барометр быстро поднимается. Как правило, при этом наступает прояснение.

При сильном ветре с кормы «Фрамом» было трудно управлять, он чуть что рыскал, и часто двоим еле-еле удавалось справляться с рулем. Однажды нас развернуло к ветру, и паруса обстенило, но наш опытный механик выручил нас, успев в невероятно короткий срок пустить машину на полный вперед, после чего судно снова подчинилось рулю.

Одна из причин, почему плавание в этих водах сопряжено с известным риском, – возможность столкнуться с айсбергом ночью или в туман. Дело в том, что эти зловещие странники в своих скитаниях забираются иногда довольно далеко на север от 50°. Понятно, вероятность столкновения незначительна, и ее можно свести к минимуму, если соблюдать надлежащую осторожность. Внимательный, опытный впередсмотрящий и в темноте всегда заметит отблеск льда на достаточно далеком расстоянии. Как только возникла угроза встреч с айсбергами, мы стали по ночам через каждые два часа измерять температуру воды.

Так как остров Кергелен лежал примерно на нашем курсе, по ряду причин было решено сделать там остановку и посетить норвежскую китобойную базу. За последнее время многие собаки начали худеть, вероятно, из-за недостатка жиров в пище. Мы рассчитывали, что на Кергелене сможем получить сколько угодно жира. Воды нам при бережном расходовании должно было хватить, и все же не мешало наполнить цистерны. Кроме того, я надеялся, что смогу нанять там еще трех-четырех человек. После того как нас высадят на Ледяном барьере, останется всего десять человек, а этого маловато, чтобы вывести «Фрам» изо льдов и провести мимо мыса Горн до Буэнос-Айреса.

И еще одна причина для визита: нам хотелось развлечься. Оставалось только побыстрей туда добраться; в этом нам отлично помогал западный ветер. Он почти все время был свежим, не достигая, однако, штормовой силы. Мы проходили в сутки около 150 миль, а однажды прошли даже 174 мили. Это была высшая суточная скорость за все наше плавание, притом совсем не плохая для такого судна, как тяжело нагруженный «Фрам» при его неполной оснастке.

Под вечер 28 ноября мы увидели землю. Попросту говоря, голую скалу, судя по координатам – остров Блей-Кэп, лежащий в нескольких милях от Кергелена. Но была плохая видимость, и, не зная этих вод, мы предпочли на ночь лечь в дрейф.

Рано утром прояснилось, можно было уверенно ориентироваться, и мы взяли курс на Ройял-Саунд, где надеялись найти китобойную базу. Свежий утренний ветерок придал нам неплохую скорость, однако в ту самую минуту, когда нам осталось обогнуть последний мыс, ветер снова усилился. Пустынный, негостеприимный берег скрылся в дожде и тумане, перед нами стоял выбор: либо снова ждать невесть сколько, либо продолжать путь. Мы без особого колебания выбрали последнее. Конечно, заманчиво встретиться с другими людьми, тем более с соотечественниками, но еще заманчивее было как можно быстрее одолеть остававшиеся до Ледяного барьера 4 тысячи миль. Наш выбор себя оправдал. Декабрь принес с собой еще более крепкий ветер, чем ноябрь, и к середине месяца мы уже прошли половину расстояния от острова Кергелен до нашей цели. Собакам для подкрепления сил время от времени давали обильные порции масла. Результат был превосходный. Сами мы чувствовали себя хорошо и были в отличной форме, настроение все поднималось по мере того, как сокращался оставшийся путь.

Прекрасным состоянием здоровья в плавании члены экспедиции во многом были обязаны превосходному провианту. На пути от Норвегии до Мадейры наш стол украшала свинина, ведь мы везли с собой поросят; потом пришлось перейти на более скромное меню и налечь на консервы. Впрочем, это оказалось не так уж страшно, потому что консервы были лучшего качества. В обеих кают-компаниях пища для всех была одинаковая.

В 8 утра – завтрак: оладьи с вареньем или мармеладом, сыр, свежий хлеб, кофе или какао. Обед обыкновенно состоял из одного горячего блюда и десерта. Как уже говорилось, мы по большей части обходились без супа, потому что берегли воду. Супом кок потчевал нас только по воскресеньям. На десерт обычно ели калифорнийские фрукты. Вообще мы старались делать упор на фрукты, овощи и варенье. Это лучшая профилактика от болезней. За обедом всегда пили соки и воду. По средам и субботам полагалась рюмка водки. Я знал по собственному опыту, как хорошо выпить чашку кофе, когда тебя ночью поднимают на вахту. Глоток горячего кофе живо преображает самого сонного и брюзгливого человека. На «Фраме» ночная вахта всегда была обеспечена кофе.

К Рождеству мы вдоль 56° южной широты почти достигли 150-го меридиана. Оставалось немногим больше 900 миль до тех мест, где можно было ожидать встречи с паковым льдом. Работяга западный ветер, который много недель так прилежно нас подгонял вперед, развеяв все тревоги по поводу возможного опоздания, исчез. И пришлось нам опять несколько дней воевать со штилем и встречным ветром. 23 декабря – дождь, крепкий зюйд-вест; не очень-то многообещающее начало праздников. Чтобы устроить небольшой пир, нам нужна была хорошая погода, иначе качка все испортит. Конечно, с нами ничего не случится, если в сочельник придется сражаться со штормом, брать рифы и так далее. Нам не впервой. И все-таки немного хорошего, праздничного настроения никому не повредит. А то все сплошь одни будни. Как я уже сказал, 23 декабря не сулило еще никакой радости. О приближении Рождества говорило только то, что Линдстрём, несмотря на качку, принялся готовить коржики. Мы предложили ему, чтобы он сразу раздал всем, сколько положено, ведь известно, что коржики вкуснее всего, когда их только что извлекли из смальца, но Линдстрём не хотел и слушать и припрятал до поры всю свою продукцию. Пришлось нам довольствоваться одним запахом.

 

 

А в сочельник утром погода была такая тихая и ясная, какой мы давно не видели. Судно шло ровно, никакой качки. Ничто не мешало нам в меру наших возможностей готовиться к встрече праздника. И вот уже в полном разгаре рождественские хлопоты. Носовая кают-компания была прибрана и вымыта, латунь и лак блестели наперебой. Рённе украсил рубку сигнальными флагами, над входом в кают-компанию висел транспарант с традиционным пожеланием: «Счастливого Рождества!» Лейтенант Нильсен обнаружил недюжинный дар декоратора. В моей каюте, на подвешенной под потолком доске, поставили граммофон. Было задумано выступление трио в составе пианино, скрипки и мандолины, но его пришлось отменить, так как пианино было расстроено.

Один за другим входили члены нашего маленького коллектива, чистые, принаряженные, иного не сразу и узнаешь. В самом деле, бороды исчезли, кругом сверкали гладко выбритые подбородки. В 5 часов машину остановили, и все собрались в носовой кают-компании; на палубе остался только один рулевой. В мягком свете разноцветных ламп этот наш уютный уголок выглядел совсем сказочным, и мы сразу прониклись рождественским настроением. Декоратор потрудился на славу, большая заслуга принадлежит и тем, от кого мы получили большинство украшений.

Наконец мы расселись вокруг стола, который ломился под тяжестью шедевров кулинарного искусства Линдстрёма. Улучив минуту, я зашел в каюту и запустил граммофон. Зазвучал рождественский гимн…

И сердца людей отозвались на голос исполнителя. Освещение было слабое, видно плохо, но мне показалось, что на глазах у закаленных судьбой мужчин, собравшихся за столом, поблескивало что-то вроде слез. Не сомневаюсь, что мысли всех летели одним курсом – домой, за тысячи миль, в далекую страну на севере. Мы могли только пожелать нашим соотечественникам, чтобы каждому из них было в этот день так же хорошо, как нам на «Фраме». Правда, мы чувствовали себя великолепно. Легкая грусть быстро уступила место шуткам и веселью. Во время ужина первый штурман исполнил песенку собственного сочинения, имевшую огромный успех. В ней более или менее остро высмеивались грешки и слабости каждого из присутствующих. Куплеты чередовались с короткими комментариями в прозе. Форма и содержание этого опуса вполне достигли своей цели, мы хохотали до упаду.

В кормовой кают-компании на столе стоял кофе, лежал целые горы рождественских коржиков Линдстрёма. В центре красовался огромный миндальный торт.

Пока мы воздавали должное всем этим яствам, Линдстрём прилежно трудился в носовой кают-компании. И когда мы после кофе опять перешли туда, там в полном уборе стояла чудесная небольшая елка. Она была искусственная, но поразительно похожая на настоящую, только что из леса! Тоже подарок из дома.

Затем началась раздача подарков. У нас было множество красивых и забавных вещиц. Мы от души благодарны тем, кто о нас позаботился; это и их заслуга, что Рождество осталось в нашей памяти как один из самых светлых моментов долгого плавания.

В 10 часов вечера елочные свечи догорели, празднику пришел конец. Он был удачным от начала до конца, осталось что вспоминать, когда снова потянулись будни.

Мы были готовы к тому, что на следующем участке пути – от Австралийского материка до пояса антарктических дрейфующих льдов – нас подстерегали всевозможные козни со стороны погоды. Мы столько читали и слышали о том, чтО́ пришлось пережить другим в этих водах, что невольно представляли себе самое худшее. Нет, за судно мы ни капли не опасались. Мы его знали и не сомневались, что «Фрам» любой шторм вынесет. Нас пугало другое: как бы не опоздать.

На деле обошлось и без опоздания, и без неприятностей. Уже в первый день Рождества, словно нарочно для лучшего праздничного настроения, подул свежий норд-вест, в самый раз, чтобы мы развили хороший ход в нужном направлении. Он потом отошел немного к западу и держался бО́льшую часть недели; 30 декабря мы достигли 170° восточной долготы и 60° южной широты. Тем самым мы прошли так далеко на восток, что наконец можно было взять курс на юг. И не успели мы повернуть, как подул крепкий норд. Идеальный вариант. Так мы скоро одолеем все оставшиеся параллели. Неотступно сопровождавшие нас в полосе западных ветров альбатросы исчезли. Не сегодня-завтра увидим первых представителей пернатых обитателей Антарктики.

Последовательно стараясь во всем использовать опыт предшественников, мы решили проложить курс так, чтобы 65-ю параллель пересечь по 175-му меридиану. Важно было побыстрее пройти через пояс паковых льдов, преграждавших путь к лежащему южнее, всегда открытому летом морю Росса. Некоторые корабли задерживались в этом поясе до полутора месяцев, другие проходили его в несколько часов. Нас, понятно, больше устраивал второй вариант, поэтому мы избрали путь, которым следовали наиболее удачливые.

Естественно, ширина этого пояса может заметно изменяться, но похоже, что больше всего надежд быстро пройти в районе между 175-м и 180-м меридианами. Во всяком случае западнее этого входить в пак не следует. В полдень 31 декабря мы достигли 62°15' южной широты. Старый год истекал, и до чего же быстро он пролетел. Как и все годы, он принес и удачи, и неудачи, но главное – на исходе его мы благополучно добрались до нужной нам точки земного шара. Сознавая это, мы вечером тепло проводили 1910 год стаканом грога и пожелали друг другу всяческого счастья в 1911-м.

Первого января в 3 часа утра вахтенный начальник разбудил меня известием, что показался первый айсберг. Он предложил мне подняться на палубу и посмотреть на него. И правда, вдали с наветренной стороны, сияя, будто дворец, в лучах утреннего солнца, плыл айсберг: большой, сверху плоский, типичной антарктической формы. Может быть, это покажется противоречием, но все мы обрадовались этой первой встрече со льдом. Обычно айсберг отнюдь не радость для моряка, но мы пока не задумывались о риске. Нас встреча с колоссом занимала совсем в другом смысле, ведь она означала, что до пака уже недалеко. Нам всем не терпелось войти в паковый лед. Он обещал внести желанное разнообразие в нашу монотонную жизнь, которая нам уже слегка наскучила. Как чудесно будет хотя бы несколько шагов пробежаться по льду. Не меньше того радовала нас перспектива основательно накормить собак тюленьим мясом; да и мы сами не прочь были его отведать.

За вечер и ночь айсбергов стало больше. Учитывая такое соседство, хорошо, что было светло. Погода была такая, что лучше и желать нельзя: солнечно и ясно, слабый, но устойчивый попутный ветер.

В 8 часов вечера 2 января мы пересекли Южный полярный круг. Часа через два впередсмотрящий доложил из бочки, что видит льды впереди. Они ничем нам не грозили: льдины образовали длинные цепочки, разделенные широкими разводьями. Мы пошли прямо туда. Наши координаты были 176° восточной долготы и 66°30' южной широты. Лед сразу сгладил зыбь, палуба снова стала устойчивой опорой, и если два месяца подряд мы ходили по-матросски, то теперь снова можно было передвигаться нормально. Мы восприняли это как праздник.

На другое утро, часов около 9, нам впервые представился случай поохотиться. На льдине прямо по курсу был замечен крупный тюлень Уэдделла. Он совершенно спокойно отнесся к нашему приближению и даже не пожелал сдвинуться с места, пока две-три пули не убедили его, что с нами шутки плохи. Тогда он попытался добраться до воды, но было поздно. Два члена нашей команды уже высадились на льдину и не дали уйти драгоценной добыче. Через четверть часа туша лежала на палубе, разделанная опытными руками. Так мы одним махом добыли не меньше 300 килограммов корма для собак, да и люди не были обижены. До вечера мы еще три раза удачно поохотились; таким образом, у нас оказалось больше тонны свежего мяса и сала.

Нужно ли говорить, что в тот день на судне был настоящий пир. Собаки, как говорится, дорвались, наелись до отвала. Мы спокойно могли им это позволить. Что до нас самих, то мы, естественно, соблюдали меру, но обед все уписывали за обе щеки. У нас и раньше было много любителей тюленьего бифштекса, теперь их сразу прибавилось. Кажется, еще бО́льшим успехом пользовался суп, тут как нельзя более кстати пришлись наши превосходные овощи.

В первые сутки окружающие нас льды были настолько неплотными, что мы по сути дела все время шли прежним курсом и ходом. В последующие два дня обстановка осложнилась, пошел лед поплотнее, кое-где мы вынуждены были менять курс. Однако серьезных препятствий не было, всегда находилось достаточно разводий. Шестого января положение изменилось, полосы льда стали уже, разводья – шире. В 6 часов вечера кругом, насколько хватал глаз, простиралась чистая вода. Мы находились на 70° южной широты и 180° восточной долготы.

Четыре дня, что мы шли через паковые льды, были приятной прогулкой. Подозреваю, что не один из членов экипажа вспоминал тихие воды между льдинами, когда волны свободного ото льда моря Росса снова дали «Фраму» повод продемонстрировать свою валкость.

Но и завершающая часть пути прошла вполне благополучно. Сравнительно плохо изученный район не таил в себе ничего страшного. Стояла на удивление хорошая погода, словно мы вышли на летнюю прогулку в Северное море. Айсбергов почти не было. За четыре дня, что мы шли через море Росса, нам встретились всего несколько штук, да и то совсем небольшие.

Одиннадцатого января около полудня яркий отблеск на южной части неба возвестил, что мы уже недалеко от цели, к которой стремились пять месяцев. В половине третьего показался великий Ледяной барьер. Он медленно поднимался из моря и наконец, когда мы подошли близко, предстал перед нами во всем своем величии. Трудно передать на бумаге, какое впечатление производит эта могучая ледяная стена на человека, впервые оказавшегося с ней лицом к лицу. Это вообще невозможно описать; во всяком случае сразу понимаешь, почему этот 30-метровый барьер не один десяток лет считался неодолимой преградой для продвижения на юг.

Мы знали, что гипотеза о неприступности Ледяного барьера давно опровергнута. Существуют ворота, ведущие в простершееся за ним неведомое царство. Ворота эти – Китовая бухта – судя по имеющимся на «Фраме» описаниям находились в милях ста к востоку от нас. Мы изменили курс и сутки шли вдоль барьера прямо на восток, получив возможность вдоволь налюбоваться этим исполинским сооружением природы. Не без волнения ждали мы встречи с долгожданной гаванью. Какая там обстановка? Не окажется ли высадка слишком сложным делом?

Мы проходили мыс за мысом, но, сколько ни смотрели, видели только все ту же отвесную стену. Наконец под вечер 12 января стена расступилась. Так и должно быть, ведь мы находились на 164° западной долготы, как раз там, где обнаружили проход наши предшественники.

Перед нами открылась огромная излучина, настолько глубокая, что из бочки не было видно ее вершины. Но войти в бухту пока было совершенно невозможно. Она была забита здоровенными обломками недавно вскрывшегося морского льда. Мы проследовали немного дальше на восток, чтобы переждать. На следующее утро вернулись обратно, и через несколько часов льдины в бухте зашевелились. Одну за другой их выносило в море. Вскоре проход освободился.

Войдя в бухту, мы быстро убедились, что высадка вполне возможна. Оставалось только выбрать самое подходящее место.