(доклад, прочитанный 7 мая 1903 г. на общем собрании Императорского Российского Географического общества)

Представляя отчет о моем путешествии в Тибет, предпринятом в 1899 г. на средства Императорского Русского Географического общества, я в сегодняшнем моем докладе пройду молчанием весь мой путь по Монголии, Китаю и Амдо и начну сообщение с границы конечной цели моего путешествия, т. е. Центрального Тибета.

19 июля 1900 г. караван богомольцев, в числе коих ехал я, после 22-дневного пути по безлюдному Северо-Тибетскому плоскогорью остановился лагерем на речке Сан-чу, у северной подошвы Бумзайского перевала. Караван этот сформировался в амдоском монастыре Гумбум и вышел оттуда 24 апреля. Состоял он приблизительно из 70 человек, почти исключительно амдоских и монгольских лам, помещавшихся в 17 походных палатках. Подводы с людьми и вьюки везли 200 лошаков и лошадей, приобретенных в Амдо.

Местность этой нашей остановки была замечательна тем, что тут мы встретили жителей Центрального Тибета. Здесь при самой дороге была расположена большая черная палатка (банаг), в которой жили солдаты из местных жителей как передовой пост для дозора за появлением иностранцев. В отчетном году они получили специальный приказ следить за русской экспедицией П. К. Козлова, о которой было донесено в Лхасу из кукунорского Донкора с нарочными еще в апреле.

Постовые солдаты тотчас же пришли в наш лагерь и, увидев, что это обычный караван богомольцев, принялись уже каждый за свои частные дела, заключавшиеся в мелких торговых сделках посредством натуральной мены, а главным образом в зорком высматривании того, что плохо лежит.

 

 

Через четыре небольших перехода отсюда мы прибыли к так называемому Накчу-гонба, т. е. к Накчукскому монастырю, резиденции двух правителей здешних кочевников, назначенных от центрального управления Тибета – дэвашуна. Один из них духовного звания и именуется ханбо, а другой светского и зовется нансал.

Они заведуют сбором податей и решают важные дела, возникающие между туземцами. Они же заведуют казенными станциями от Накчу-гонба до Лхасы, и на их обязанности лежит принятие предварительных мер по остановке едущих в Лхасу европейцев и поспешное уведомление центрального управления о них и о всех вообще подозрительных лицах. В последнюю категорию пришлось попасть и мне, благодаря начальнику нашего каравана – казначею гумбумского перерожденца Шочи, который ради снискания дружбы, а может быть, и ради снятия с себя ответственности донес, что в числе монголов едут буряты. Хотя вопрос о свободном пропуске бурят в последнее время был решен в положительном смысле, но казначей и ханбо сумели вынудить от нас 5 ланов серебра, которые моментально выключили нас из категории подозрительных и открыли двери в Лхасу.

Кроме того, Накчуский монастырь служит как бы таможенной заставой для всех вообще богомольцев. Дело в том, что при проходе через него богомольцы обязаны уплатить по 2 дхамха (тибетская монета) с каждой палатки. Мотивировкой такого налога служит потрава местных пастбищ, и для отказывающегося платить не назначается никаких репрессивных мер для взыскания, но наносится косвенное наказание посредством запрещения местным жителям входить с непослушными в какие бы то ни было сделки.

Потратив 0,5 дня на сделки с ханбо, караван пошел далее от этого монастыря, находящегося на левом берегу небольшой речки Дре-чу, и через 10 верст подошел к левому берегу реки Нак-чу. Эта река в дождливое время бывает невозможна для переправы вследствие глубины воды и быстроты течения при полном отсутствии лодок. В частности, наш караван был задержан на двое суток в ожидании спада воды.

Далее три значительных перехода делаются по водораздельным холмам между Нак-чу и Уй-чу и довольно широкой равнине Сун-шан, с западной стороны которой возвышается гора Самтан-Кансар. Из этой долины через невысокий перевал Чжог-ла (по-монг. – Найман субургайн даба) дорога вступает в долину Дам, населенную потомками монголов, приведенных в Тибет хошутским Гуши-ханом в середине XVII в. Они теперь совершенно отибетились, хотя некоторые из них сохранили свои монгольские войлочные юрты и не разучились доить кобылиц и делать кумыс. В языке их почти все монгольское исчезло, за исключением названий должностных лиц и некоторых специальных технических выражений. Дамские монголы подведомственны маньчжурскому амбаню, пребывающему в Лхасе; занятие их – скотоводство.

Из Дама через Лани-ла, или Двойной перевал, вступаем в ущелье, где встречается первое оседлое земледельческое население Центрального Тибета. Оно, понятно, уже более культурное, и на реке Помдо-чу переправа пешеходов происходит по цепному мосту, правда, очень неудобному; а в дождливое время вьюки перевозятся в кожаных лодках, животные переплавляются вплавь. На правом берегу этой многоводной и быстрой реки стоит замок Помдо-цзон.

От него верст через 40 попадаем на речку Пэнбу, перевалив через довольно высокий перевал Чаг-ла. Пэнбу, или Пэн-юл, – одно из густонаселенных мест Тибета, и из него караванам предоставляются две дороги: одна без перевала через устье Пэнбу и по правому берегу Уй-чу, а другая, прямая, через высокий перевал Го-ла. В верстах 15 от вершины этого перевала находится столица Тибета – Лхаса, в которую мы вступили 3 августа 1900 г. после трехмесячного пути от Гумбума.

Центральный Тибет, под которым мы подразумеваем две провинции – Уй и Цзан, не был, как известно, после 1845 г. посещаем европейцами, по крайней мере, в главных своих частях, но тем не менее литература о Тибете из года в год увеличивается и ученый мир знает о нем весьма многое. Из русских путешественников никто ни в старину, когда допускались туда европейцы, ни тем более в новое запретное время не проникал туда. Но Тибет ежегодно посещается русскоподданными бурятами и калмыками вот уже непрерывно более тридцати лет, если не считать единичного, вероятно, случая, бывшего в первой половине XVIII в., а именно путешествия бурятского ламы Заяева. Многие из этих паломников составляли свои записи или воспоминания о Тибете, из коих изданы пока лишь доклад Заяева и дневник калмыцкого паломника База-бакши.

Почтенное собрание, без сомнения, вправе ожидать от нас большего, чем могли дать простые паломники, а между тем как трудно дать значительные сведения тому, кто проник в запретную страну под видом такого паломника и в сношениях с местными жителями должен был представлять простого же паломника, ищущего в священной стране душеспасительного, ежеминутно опасаясь, чтобы чем-нибудь не выделиться из среды своих товарищей-монголов и не дать повода даже малейшему подозрению в нем человека, причастного к европейцам!

Для нас не было тайной, что несколько лет тому назад некий индус пробрался в Центральный Тибет и завязал сношения с одним знатным перерожденцем в Даший-Лхунбо, как, наконец, он через слугу этого ламы получил книги, доставленные им в Калькутту, и как этот лама и слуга-юноша были казнены в Лхасе за свой смелый и преступный поступок – допущение иностранца.

Пространство, которое мы прошли в Тибете, тянется с северо-востока на юго-запад, от Нак-чу до Шихацзэ, приблизительно на 550 верст, а сделанная небольшая экскурсия до Цзетана – по водному пути около 150 верст, по прямому же сухопутному – около 100 верст. На основании впечатлений, полученных при движении по означенным путям, мы можем сказать, что Тибет – страна гор и, как справедливо называют ее сами тибетцы, Ган-чжан-юл, т. е. «снеговая страна». Действительно, на пройденном нами районе мы встретили две снеговые горы – Самтан-Кансар на восточной оконечности хребта Нянчэн-танла и хребет Кар-ла по юго-западную сторону кольцеобразного озера Ямдок; остальные горы не доходят до снеговой линии, но зато они все почти безлесны и вершины их совершенно голы.

Речные долины в верхних своих частях узки и неудобны для хлебопашества, но в средних и нижних частях расширяются и дают возможность трудолюбивому тибетцу засевать их сплошь хлебами. В дождливое время вследствие крутизны и скалистости гор образуется масса быстрых потоков, большинство которых высыхает в сухое время года; но все же ключи и речки в каждой пади поддерживают воду в многочисленных оросительных канавах и не позволяют безмолвствовать жерновам водяных мельниц.

По отношению к осадкам год можно делить на две части: сухую и дождливую. Сухое время года в 1900 г. в Лхасе началось 13 сентября, когда прошел последний в году дождь, затем октябрь и ноябрь были совершенно сухими, и небольшой первый снег выпал 7 декабря, который, впрочем, на другой же день растаял. Затем в январе небольшой снег шел 1 раз, в феврале – 3, в марте – 4 (причем 14 марта был слышен первый гром), в апреле – 2 раза. К этому надо прибавить, что снег тотчас же после выпада таял в долине, а оставался несколько дольше лишь в горах. Первый значительный дождь был 5 мая, затем случаи дождя записаны в мае – 7 раз, в июне – 8, в июле – 17, в августе – 13 и в самом начале сентября – 2 раза. О времени падения дождей должно заметить, что по большей части он шел поздним вечером или ночью порывистыми и крупными каплями, в мае и июне часто с градинками. Направление движения облаков наблюдалось в большинстве случаев с запада на восток.

Температура воздуха в тени наблюдалась нами в течение 235 дней трижды в день: утром до восхода солнца, по возможности, на рассвете, чтобы застать минимальную ночную, в час дня и в 9 часов вечера. Вычисление средней температуры (по Реомюру) за этот период дает следующие результаты: утром +4,2°, в час дня +11,7° и в 9 вечера +7,4°. Самым холодным месяцем является декабрь, дающий среднюю утреннюю –6,1°, полуденную +1,1° и вечернюю –2,3°; самым теплым оказывается июнь, дающий утром +11,8°, в полдень +18,2° и вечером +13,9°. Зимою большие реки остаются совершенно свободными ото льда, а малые покрываются тонким слоем его. Почва замерзает только на поверхности.

Относительно численности жителей Тибета, как известно, существуют различнейшие показания, начиная от совершенно фантастических 33 миллионов до 3,5 или даже 2,5 миллионов во всех провинциях Тибета. Если взять более вероятное последнее показание, то из него на Центральный Тибет приходится не более 1 миллиона жителей. Нам, в частности, не удалось узнать точных цифр о численности населения, но по личным впечатлениям скажем, что это население не должно быть особенно велико. Узкие речные долины между высокими, скалистыми, недоступными для земледельческой культуры горами не могут прокормить слишком большого населения.

Кроме того, масса безбрачного духовенства как мужского, так и женского пола и губительные эпидемические болезни, такие, например, как оспа, от которых тибетцы почти не знают никакой существенной защиты, служат не только во вред увеличению населения, но, по нашему мнению, они прогрессивно уменьшают его. Так, оспа, свирепствовавшая в 1900 г., похитила более 10 % населения Лхасы и окрестных монастырей. К убеждению о незначительности населения Тибета приводит и то обстоятельство, что на собрание, называемое «лхасским большим монламом», стекается всего только около 20 тысяч монахов из всех окрестных монастырей. Это – в центре ламаизма, где находятся главные святыни и высшие цан-нидские школы, содержащиеся в значительной степени за казенный счет!

Туземцы-тибетцы называют себя бод-па, но в обиходе принято называть жителей по названиям областей и частей их. Так, жители области Цзан зовутся цзан-ба, области Уй – лхоха-ва и т. п. Пришлое население, за исключением жителей из разных тибетских провинций, состоит из китайцев, непальцев, кашмирцев и монголов. Оно живет только в городах и главным образом в Лхасе, Шихацзэ и Чжанцзэ.

Большая часть китайцев, преимущественно выходцев из Сычуани, числится в гарнизонах и обеспечена содержанием. Гарнизоны эти содержатся в больших городах и расположены в отдельных лагерях, например в Лхасе, в поселении Дашитан, в 2,5 верстах на север от города. Те из китайцев, которые имеют свои коммерческие предприятия, ведут мелочную торговлю через местных жителей, главным образом женщин. Китаец, известный любитель семейной жизни, по пути в Центральный Тибет, в Каме или же на месте чаще всего обзаводится наложницей.

Прижитых с нею мальчиков воспитывает по-китайски, а девочек по-тибетски. Затем сыновей определяет в гарнизоны или пристраивает к какому-нибудь другому делу. Сын этот всегда считается китайцем, хотя часто не знает китайского языка и не несет местных повинностей, что составляет громадную привилегию китайцев в Тибете. Поэтому стать наложницей китайца простой тибетянке составляет своего рода гордость, и во время уличной перебранки двух женщин часто можно слышать высокомерное заявление, что она тем уже лучше своей соперницы, что состоит чжэми (незаконной женой) китайца. Нам никогда и нигде не приходилось видеть китайца на вид более праздного, чем в Тибете.

Непальцы и кашмирцы, примерно равные по количеству, являются почти исключительно торговцами, причем среди непальцев много ремесленников. Согласно историческим сказаниям, непальцы с древних времен были в Тибете архитекторами-строителями храмов, художниками-скульпторами статуй будд и иконописцами, и по настоящее время непальцы являются наилучшими красильщиками местных сукон, золотых и серебряных дел мастерами, начиная от мелких колечек до золоченых крыш храмов. Непальцы-буддисты, в отличие от господствующего в их государстве племени гурка, зовутся бал-бо. Они избегают брачных уз с тибетянками, так как в противном случае им на родине грозит смертная казнь. Нарушившие этот закон остаются в Тибете навсегда. Кашмирцы, напротив, всегда женятся на тибетянках, причем предварительно обращают их в мусульманство, в котором воспитывают и своих детей.

В административном отношении китайцы непосредственно подчинены амбаню, присутствие и жилище которого помещается на юго-западном краю города у остатков древней городской стены. Непальцы и кашмирцы подчиняются своим старшинам, которые являются как бы консулами или поверенными в делах при центральном правлении Тибета со своею юрисдикцией. Монголы в числе около 1 тысячи человек состоят исключительно из монахов и являются лишь временными жителями, сменяющими ежегодно около 15 % своего состава. Они распределяются по своим общинам в главнейших монастырях. В их числе в 1900 г. было 47 русскоподданных бурятских лам из Забайкалья и один калмык из Астраханской губернии. Они подчиняются общемонастырскому уставу.

Социальный состав населения – родовитые дворяне, именитые перерожденцы, духовенство и крестьяне. Дворянство состоит из потомков прежних владельцев уделов и потомков отцов далай-лам и банчэней, удостаиваемых маньчжурским двором княжеских титулов пятой степени – гунов.

Князья, высшие перерожденцы, равно как и большие монастыри и отдельные общины в них, являются владельцами земель с крестьянами, живущими на них. Но больше всего земли и крестьян, конечно, у центрального правления дэвашуна (далай-ламы).

Отдельного военного сословия, по-видимому, нет: служба несется за пользование особыми земельными участками. Более же подробных условий воинской повинности нам не удалось узнать.

Жилищем населения служат дома, построенные из каменных плит или необожженных кирпичей, скрепленных глиной. Большинство домов в деревнях одноэтажные, в городах – двух– или трехэтажные. Окна в них без стекол, завешиваются марлей или коленкором, на зиму заклеиваются местной бумагой. Печи или, вернее, очаги устраиваются лишь на кухне и топятся только для приготовления пищи. У них нет дымовых труб и вообще специальных отверстий для выхода дыма, потому дым, свободно наполнив комнаты, отыскивает себе выход через двери и окна. Правда, в верхних этажах есть отверстия в потолках, которые хотя немного избавляют квартирантов от дыма, но зато беспокоят во время дождя. Кстати упомянем, что главным топливом служит сухой помет рогатого скота и яков.

 

 

Мужская и женская одежда особого покроя, изготовляется преимущественно из местного сукна разного сорта и цвета. Бедный класс носит белый как самый дешевый цвет, а более зажиточные – красный и темно-красный, солдаты – темно-синий, высшие сановники и князья – желтый. Женщины любят тот же темно-красный цвет. Конечно, встречаются и другие цвета. Тибетцы сообразно со своими средствами отличаются щегольством. Они украшают себя, особенно женщины, золотом, серебром, кораллами, бриллиантами, рубинами, жемчугом, бирюзой и другими драгоценными металлами и камнями.

Главную пищу населения составляет мука от поджаренного ячменя – цзамба, которую размешивают либо в чае, либо в ячменном же вине. Из овощей больше всего едят редьку. Самым обычным и любимым блюдом всех классов населения является похлебка цзамтук, изготовляемая путем кипячения цзамбы с мелко покрошенными кусочками редьки в воде. Самый лучший цзамтук получается тогда, когда приготовляется на бульоне от толченых костей, но кости стоят сравнительно дорого и доступны для ежедневной пищи только зажиточным.

Тибетцы любят есть мясо в сыром виде, и при угощениях мясо кладется сырое или недоваренное. Употребляют мясо преимущественно яковое, баранину и свинину, мясо же крупного рогатого скота считается нехорошим; ослиного и лошадиного не употребляют вовсе. Бедный класс населения ест и рыбу. Нам не случалось видеть, чтобы сами тибетцы употребляли в пищу птиц, хотя содержат кур ради яиц. Из молочных продуктов в большом употреблении коровье масло, идущее преимущественно на забеливание чая и в топленом виде на светильники перед кумирами. Кроме того, кислое молоко особого приготовления (тиб. шо, монг. тарак) считается очень почетным кушанием, а в поэзии символизирует чистоту.

Оба пола всех слоев населения очень любят ячменное вино, которое для простого люда является главным напитком и почитается вследствие дешевизны (2–2,5 копейки на наши деньги за бутылку) и малой опьянительности. Затем, мужчины очень преданы курению листового табака посредством трубок, а монахи, избегая трубок, употребляют не в меньшей степени тот же табак в нюхательном виде. Вследствие сравнительной дороговизны табака и ради ослабления его крепости миряне смешивают его с листьями растения шолу, а монахи – с пеплом навоза баранов и козлов.

Главными чертами характера центрального тибетца едва ли не должно признать забитость и льстивость, причина коих, без сомнения, кроется в экономических и административно-судебных условиях страны. Наряду с этими качествами, конечно, тибетцу свойственна набожность, которая у него истекает из боязни потерять покровительство и защиту богов или же прогневить их. Поэтому очень часты жертвоприношения, поклонения, кругохождения перед святынями и т. д. В то же время тибетец очень впечатлителен и суеверен, вследствие чего на каждое новое происшествие в его жизни он старается отыскать объяснений у тайноведов-лам и прорицателей; а при болезнях, например, предпочитает принимать зерна ячменя, благословленные ламами и прорицателями, или приглашать читать разные целебные молитвы, чем прибегать к помощи медицины, которая, кстати сказать, в Центральном Тибете в настоящее время не так развита, как в Амдо и Монголии. При всем этом тибетец, по-видимому, склонен к веселью, выражающемуся в песнях и плясках во время народных праздников.

В семейной жизни у тибетцев существуют, между прочим, полиандрия и полигамия. При этом нам объясняли, что женитьба нескольких братьев на одной или выход нескольких сестер за одного считается идеалом родственных отношений. Иного объяснения полиандрии мы, по крайней мере, не могли найти. К этому добавим, что даже во временных связях с женщиной братья имеют одну любовницу.

Многочисленное безбрачное духовенство освободило массу женщин, что является причиной, во-первых, их полной свободы в поведении и, во-вторых, самостоятельности в хозяйстве. Родить детей от случайного отца нисколько не считается позором для женщины, а служит лишь радостью материнского чувства и надеждой на помощь в трудной борьбе для изыскания средств существования. Там не принято спрашивать имени отца! Затем, мы не в состоянии припомнить такого занятия, в котором женщина не принимала бы деятельного участия, часто совершенно самостоятельно ведя значительные предприятия.

Главным занятием оседлого населения служит земледелие, причем засевают преимущественно ячмень, из которого изготовляется цзамба, затем, пшеницу – для крупчатки, бобы – для приварка и выжимания масла, горох, идущий в виде муки в пищу бедного класса населения и в дробленом виде на корм лошадей, лошаков и отчасти ослов. Полевые работы производятся главным образом на цзо (по-монг. хайнак – помесь яка с коровой), на яках и ослах.

Главными вьючными животными служат выносливые маленькие ослы и отчасти рогатый скот. Жители окраин, более поднятых над уровнем моря, и таких же местностей в центральной части занимаются скотоводством. Разводят яков, овец и в ограниченном количестве лошадей. Под вьюки употребляют яков, а в некоторых местах и овец. Лошадь и мул у тибетца являются предметом некоторой роскоши и потому содержатся только зажиточными людьми. Лошади и лошаки местной породы очень низкорослы и некрасивы, почему богатые люди пользуются только приводными из Западного Китая. В конюшнях далай-ламы и банчэня нам приходилось видеть и кровных лошадей, приведенных из Индии.

Торговля состоит в снабжении горожан и монастырского духовенства продуктами земледелия и скотоводства в обмен на предметы местной незначительной промышленности и иностранного привоза. Избытки предметов внутреннего производства, понятно, идут на внешнюю торговлю, о которой будет сказано ниже. Здесь же упомянем, что тибетец имеет очень мало потребностей, ограничивается в жизни самым необходимым, хотя у него наблюдается склонность к предметам роскоши, дорогим украшениям, предметам культа и домашней обстановки. Торговля ведется на серебряные местные монеты, курс коих во время нашего пребывания в Лхасе равнялся нашим 20 копейкам.

При этом замечается значительная неравномерность распределения благосостояния и рабское подчинение бедности богатству. Вследствие малого развития промышленности человеческий труд там ценится весьма дешево. Например, на хозяйских харчах наилучший ткач местного сукна за день получает 15 копеек, чернорабочая женщина или мужчина 4–6 копеек; наивысшее вознаграждение получают ламы, чтецы молитв – 20 копеек за день беспрерывного чтения и т. д. Домашняя прислуга почти никогда не получает жалованья, она живет за пищу и небольшую помощь в одежде.

В городах развито нищенство, в которое неизбежно, между прочим, впадают преступники, лишенные органов зрения, кистей рук, прикованные к вечным кандалам и колодкам. Вообще разного вида попрошайничество не считается постыдным даже среди зажиточных и занимающих значительные должности людей, в особенности среди духовенства.

Теперь опишем более или менее достопримечательные города и монастыри, посещенные нами в Центральном Тибете. Во главе их, разумеется, должно поставить столицу Тибета Лхасу. В простонародье она зовется только этим именем, а в литературе нередко встречается название Лхадан. Впрочем, оба названия имеют почти тождественное значение – «страна богов» и «полный богами». Основание города относят ко времени царя Строн-цзан-гамбо, жившего в VII в. Рассказывают, что этот царь в числе своих жен имел царевен непальскую и китайскую, которые привезли с собою по статуе Будды Шакьямуни, для коих и были построены кумирни в Лхасе, а сам царь поселился на горке Марбо-ри, где ныне стоит дворец далай-ламы.

Город этот расположен на широкой равнине, окаймленной с одной стороны рекой Уй-чу, а с другой – высокими горами правого ее берега. Имеет он, если не считать Поталы, почти круглую форму с диаметром около полутора верст, но многие сады, находящиеся на южном и западном краях города, а также близость Поталы и соседних с ней медицинского дацана, дворца Дацаг-хутухты, а также летней резиденции далай-ламы – Норбу-линха дали повод показаниям о его окружности в 37 и менее верст. На самом же деле та круговая дорога, по которой набожные делают обходы (лингор) пешком или растяжными поклонами, равняется 11–12 верстам. Круг этот оканчивают в 2 дня, если в день делается до 3000 поклонов.

Сады и древесные насаждения, столь любимые тибетцами и находящиеся на окраинах города, придают последнему очень красивый вид, в особенности весной и летом, когда между зелеными верхушками деревьев блестят золоченые крыши двух главных храмов и белеют стены многоэтажных домов. Восхищение видом издали сразу исчезает при вступлении в город с его кривыми и до крайности грязными улицами, на которых в дождливое время стоят лужи воды, и грязь вместе с разными нечистотами наполняет воздух зловонием, а местами заставляет вязнуть даже вьючных животных. Равнина, на которой стоит город, подвержена наводнениям как из главной реки Уй-чу, так и ручьев, стекающих с гор. В ограждение от них устроены каменные плотины, песчаные валы и проведены отводные канавы как по городу, так и вне его. Через канавы устроены более или менее прочные мосты, наилучшим из коих является мост Ютог-самба.

 

 

Центром города служит храм, где находится большая статуя Будды. Храм этот – квадратный дом-колодезь около 20 саженей по стороне, в три этажа, с четырьмя золочеными крышами китайского стиля и с дверью-воротами, обращенными на запад. Все этажи этого храма с глухими наружными стенами разделены на множество темных, освещаемых светильниками комнат, в каждой из коих стоят различные статуи будд. В средней комнате восточной стены находится главный объект поклонений – вышеупомянутая статуя Будды Шакьямуни под роскошным балдахином-беседкой. Сама статуя из бронзы, отличается от общеизвестных изображений индийского мудреца головными и грудными украшениями из кованого золота со вставкой различных драгоценных камней с преобладанием бирюзы, изготовленными и надетыми на статую знаменитым основателем «желтошапочного» учения Цзонхавой. Лицо этой статуи со времен Цзонхавы красится благочестивыми поклонниками золотым порошком, разведенным на жидком клее.

Перед ней на длинных скамейках-столиках постоянно горят светильники с коровьим топленым маслом в золотых лампадах – подношениях тех же поклонников. Почти равным с нею почетом пользуются еще две статуи в том же храме – «Одиннадцатиликого» бодисатвы Авалокитешвары, перерожденцами коего считаются далай-ламы, и Бэлхамо – покровительницы женщин. Благодетельной силе ее приписываются сравнительно легкие роды тибетских женщин вообще и лхасских в частности. Обстоятельство это, замеченное и нами, должно, без сомнения, объясниться вообще закаленностью тибетской женщины, в особенности принадлежащей к простому классу. Перед этой статуей беспрерывно совершаются возлияния ячменного вина под названием «золотого напитка» (сэрчжэм) и щедро разбрасываются зерна.

Это неистощимое продовольствие и уютные уголки в углублениях и складках одежды статуи привлекли и размножили здесь множество мышей, которые считаются священными. Трупы так или иначе погибших из них считаются полезными при затруднительных родах и, будучи покупаемы за 0,5 монеты, вывозятся за тысячи верст в Монголию и Амдо, хотя живые сестры их породы в других домах Лхасы съедаются кошками.

Ко двору этого храма сделаны пристройки, образующие еще два двора, в которых происходят собрания духовенства окрестных монастырей.

Малая статуя Будды помещается в особом храме в северной части города и называется Чжово-рамочэ. Как храм, так и статуя по своим размерам и украшениям уступают первым. Замечается также разница в размерах чествования поклонников.

В Лхасе находятся дворцы знатных хутухт-перерожденцев, занимавших должность тибетских царей. Эти дворцы составляют наилучшие здания города и, содержа известный штат учеников хутухт, превратились как бы в небольшие монастыри. Их в черте города четыре (Данчжай-, Цэмо-, Мэри– и Шидэ-лин). Каждый из родовитых сановников имеет свой наследственный дом. Все же остальные дома принадлежат либо центральной казне, либо общинам окрестных монастырей. Домов частных владельцев очень немного, и они находятся преимущественно на окраинах.

Над всеми этими зданиями царит дворец далай-ламы Потала, находящийся почти в одной версте на запад от города и построенный на природной скалистой горке. Начало этому дворцу, по преданию, положено вышеупомянутым Срон-цзан-гамбо, затем он заново отремонтирован с пристройкой главной центральной части Побран-марбо (Красный дворец) во время жизни знаменитого пятого далай-ламы Агван-Ловсан-чжямцо (1617–1682) его советником дэбой Санчжай-чжямцо. В основу замысла здания положена идея военная, оборонительная, и с этой точки зрения Потала является одним из прежних замков (цзон, или цзэ), развалинами которых так богат Тибет и в печальной участи коих Потала сыграл преобладающую роль, подчинив их себе.

В длину дворец имеет около 200 саженей и в вышину по лицевой стороне 9—10 этажей. С трех сторон (с лицевой и с боков) он окружен стеной, южная сторона коей находится уже под горой. В постройке дворца тибетцы выказали все свое строительное искусство, и в нем находится все ценное в Тибете, примером чего является золотой субурган пятого далай-ламы около 4 саженей вышины. Все ценности и апартаменты самого далай-ламы находятся в центральной части дворца, выкрашенной в коричневый цвет. Остальные части дворца служат квартирой разного штата при далай-лампе, в числе коего состоит община монахов в 500 человек, составляющая так называемый Намчжал-дацен. На обязанности общины лежат богослужения ради блага и долгоденствий далай-ламы.

Во дворе, под горой, находятся монетный двор, судилище для далай-ламских подданных, тюрьма и т. п. На продолжении этой горы, ныне отделенной большим субурганом с проходными воротами, стоит единственный для Центрального Тибета медицинский факультет – Манба-дацан со штатом в 60 человек, содержимый на средства далай-ламской казны. Немного западнее и ниже находится кумирня китайцев-буддистов, а у северо-западного подножия горы – дворец Гундэлин. В версте на запад от последнего, на берегу реки Уй, стоит летний дворец далай-ламы – Норбу-линха.

Кроме этого, в Лхасе помещается два дацана, изучающих мистицизм, с духовенством в 1200 человек.

 

 

Что касается светского населения Лхасы, то оно едва ли превышает 10 тысяч человек, на коих около 2/3 падает на женщин. Но Лхаса может показаться более многолюдным городом вследствие близости двух больших монастырей и большого наплыва сельских обывателей из разных мест, а также стечения сюда богомольцев из ламаистских стран. Служа местом центрального управления Тибетом и имея в своих окрестностях многолюдные монастыри, а также привлекая многочисленных богомольцев своими святынями, Лхаса является значительным торговым пунктом, а также посредницей в торговле Индии с Западным Тибетом и Китая с Восточным Тибетом. Рынок располагается вокруг центрального храмового квартала, где все нижние этажи домов и свободные площадки на улицах заняты лавками и мелочной выставкой товаров. Приказчиками в торговле являются преимущественно женщины, за исключением лавок кашмирских и непальских, где торгуют мужчины.

В окрестностях города расположены, как мы упоминали выше, главнейшие монастыры Тибета: Сэра, Брайбун и Галдан, известные под общим именем Сэ-нбра-гэ-сум. Самым большим из них является монастырь Брайбун (произносится Дайбун), расположенный верстах в 10 на северо-запад от Лхасы. Вторым является Сэра, находящийся верстах в трех на север от нее; третьим – Галдан, отстоящий от Лхасы верстах в 30 и расположенный по левую сторону реки Уй-чу, на склоне довольно высокой горы Брог-ри. Все эти монастыри принадлежат одной господствующей секте Цзонхавы и основаны при его жизни в начале XV в.

Число монахов в них доходит до 15–16 тысяч человек, из коих 8–8,5 тысячи в Брайбуне, 5 тысяч в Сэре и 2–2,5 тысячи в Галдане. Верховным настоятелем монастырей считается далай-лама; лишь в Галданском монастыре существет должность наместника Цзонхавы под именем Галданского «золотопрестольного» (Галдан-сэрти-ба) – должность, учрежденная тотчас после смерти знаменитого основателя советом его ближайших учеников и сподвижников. Она замещалась в старину лицом, выбранным галданскими монахами, но с течением времени, вследствие неурядиц, возникших из-за выборов, был установлен нынешний порядок замещения, а именно: ее занимают по очереди (по 6 лет) монахи из двух лхасских дацанов Чжуд по порядку выслуги ими высших должностей своего дацана. В настоящее время служит уже 85-й наместник Цзонхавы, или 86-й настоятель Галдана, считая первым самого реформатора.

Каждый из этих монастырей имеет свой устав, свои земельные угодья, и они потому не зависят друг от друга, но преобладающее влияние имеет Брайбунский монастырь по своему богатству и многолюдству, которые, без сомнения, составились как взаимная причина и последствие. Значительную основу такому возвышению, конечно, положило то обстоятельство, что из среды брайбунских монахов возвысились далай-ламы, которым суждено было вскоре стать во главе духовного и светского правления Центрального Тибета. Ламаистские монастыри, как известно, служат ныне не столько убежищем отрекшихся от мира аскетов, сколько школами для духовенства, начиная от обучения азбуке до высших пределов богословских знаний.

Правда, общинная школа начинает сразу с изучения богословия, первоначальные же знания дети, равно как и взрослые, получают под руководством частных учителей по выбору учащегося. Но всякий, будь то мальчик 5–6 лет или вполне зрелый и даже старый человек, по пострижении считается членом общины и получает содержание, подчиняясь общемонастырскому уставу. Главным предметом является богословская философия, заключающаяся в пяти отделах догматики, составленных индийскими пандитами и переведенных на тибетский язык. В этих отделах уже после цзонхавинской реформы были сделаны различными учеными толкования, которые, как говорят ламы, не различаются между собою по существу, так как все толкователи держались общей идеи учения знаменитого реформатора. В вышеупомянутых монастырях богословие изучается в толкованиях шести ученых в семи редакциях, каждая из коих изучается на специальном факультете (дацане): три – в Брайбуне и по две – в Сэре и Галдане.

Помимо богословских дацанов, или факультетов, в двух первых монастырях существуют по одному дацану Агпа, на обязанности коих лежит совершение мистических обрядов и чтение за благополучие монастыря. Духовенство распределено весьма неравномерно по отдельным факультетам монастырей: например, в Брайбуне на одном факультете 5 тысяч человек, а на другом только 600.

Справедливость требует сказать, что монастырские общины заботятся не столько об образовании своих членов, сколько о хлебе насущном. Поэтому всякие почести и ученые степени даются только тем, кто сделает общине пожертвование натурой или деньгами; все значительные должности также обложены обязательной раздачей пожертвований членам общины. Самый главный приток пожертвований исходит от перерожденцев, т. е. воплощенцев души какого-нибудь предшественника. Чьим бы воплощением он ни был, он в общине признается таковым лишь по совершении известной раздачи денег и кушаний, и сколько бы образован ни был монах, он не получит ученой степени, пока не сделает пожертвований. Следовательно, добродетель и ученость там измеряются количеством пожертвований на монастырские общины.

Затем, каждый из этих монастырей известен чем-либо особенным. Так, Брайбун знаменит своими прорицателями, Сэра – ритодами – кельями аскетов, а Галдан – разными чудесными предметами.

 

 

Культ прорицателей, или оракулов, основан, в свою очередь, на культе так называемых чойчжонов, или хранителей учения. Судя по историческим преданиям, можно заключить, что буддизм, введенный в Тибет в VII в., не мог здесь прочно развиться потому, что ему трудно было преодолеть народное тяготение к своим прежним божествам, с которыми народ так свыкся и которые были тем дороги, что созданы им самим. Затем, без сомнения, защитниками прежнего культа являлись жрецы его – шаманы. Но буддизм, покровительствуемый царями Тибета, в трудной борьбе с народным суеверием сделал ему уступки.

Этот компромисс между буддизмом и шаманством был сделан, как говорят, проповедником IX в. Падма-Самбавой. Он заставил прежних местных духов поклясться, что отныне они будут защищать лишь буддийское учение, за это им были обещаны почести, воздаваемые в виде жертв из вина, ячменных зерен и т п. Наивысшие из духов называются идамами, духов же более низких рангов называют чойчжонами, или чойсрунами. Чойчжоны вещают устами прорицателей, на которых нисходят. Нисхождению подлежат чойчжоны лишь низших степеней. Как хранителей и защитников веры народ представляет их себе в виде страшных чудовищ с воинскими доспехами. Поэтому и прорицатель перед нисхождением на него чойчжона надевает шлем, берет в руку пику, саблю или лук со стрелами и т. п. Смысл же нисхождения заключается в том, что дух-хранитель ради пользы живых существ воплощается в избранного прорицателя.

Таких духов-хранителей очень много, соответственно чему много и прорицателей. Старшим между ними является утверждаемый китайским правительством прорицатель Найчун-чойчжон, золотокровельный храм которого со штатом духовенства находится на юго-востоке от монастыря Брайбун, в тенистом саду. К нему обращаются за предсказаниями не только простые смертные, но и все высшее духовенство до далай-ламы включительно. Взаимное отношение их таково: лама есть «содержатель (вместилище) учения», а чойчжон – его «хранитель», давший клятву в неусыпной защите религии, за что будет чествоваться всеми. Поэтому лама чествует, делает жертвоприношения чойчжону, а чойчжон предотвращает все случаи, угрожающие религии и ее представителю – ламе. Они являются контролерами друг друга и в тоже время единодушными союзниками.

В этой роли защитника религии чойчжоны или, вернее, их прорицатели играют громадную роль в жизни как отдельных частных лиц, так и монастырских общин до верховного управления Тибетом включительно. Влияние прорицателей до того велико, что с ними приходится считаться даже далай-ламе и высшим хутухтам; они стараются расположить их к себе. Роль чойчжонов нам хотелось бы отождествить с деятельностью прессы, начиная от серьезного обсуждения важнейших общественных вопросов до мелкой, иногда пристрастной рекламы включительно.

Ритоды, которыми окружен по преимуществу монастырь Сэра, суть отдельные кельи ушедших от мира и углубившихся в созерцание аскетов-монахов. Созерцание есть одно из шести средств для достижения святости. Начало ему положил Гаутама, который, удалившись от царской роскоши, искал истины. Позднейшие аскеты избирали местами созерцаний глухие уголки в лесной чаще или темные пещеры в скалах. В дальнейшем аскеты уже не стали заботиться лишь о своем достижении святости, их спокойное пребывание было нарушено заботой о просвещении других. Тишина кельи для единоличных созерцаний стала нарушаться шумом жаждущих просвещения, и на долю аскета легла новая забота о духовном и материальном удовлетворении их. Затем кумир светской суеты – удобная обстановка – стала соблазном аскетов, и кельи вскоре обратились в более или менее роскошные дворцы с помещениями для учеников. Аскет обращается в полновластного хозяина и повелителя своих прислужников. В дальнейшем, с появлением культа перерожденцев, ритоды делаются наследственными имениями перерожденцев основателя, а некоторые обращаются в отдельные монастыри.

Однако ритоды и в настоящее время в большом уважении у народа, и погребальные камни некоторых из них служат последним желанным ложем для умерших: на них разрезают трупы для скармливания их грифам и ягнятникам.

Чудесные реликвии, которым богат Галдан, показывают нам, насколько знаменитый Цзонхава завладел умами своих последователей. Такой последователь после смерти своего учителя, конечно, искал воспоминания о пребывании дорогого учителя, не довольствуясь оставленными им сочинениями. Он не верил, что учитель мог уйти бесследно, и искал следы повсюду вокруг основанного им монастыря, где тот провел последние годы своей жизни. В разных полосках и углублениях скал он видел следы чудес учителя, связывал их с тем или иным случаем из его жизни. Часто мечтая о своем боготворимом учителе, он чертил и высекал на скалах его образ и изображение будд, покровительствовавших ему. С течением времени рисунки и знаки, созданные ближайшими учениками Цзонхавы, под известным действием суеверия стали приниматься за чудесные реликвии, и каждый богомолец с благоговением прикладывался к ним.

Характерно, что такие реликвии открываются и поныне. Так, теперешний далай-лама добыл из скалы клад, состоящий из шапки и каких-то других предметов, приписываемых Цзонхаве. Положив этот клад в особый ларец, он передал его для хранения у гробницы Цзонхавы, а на месте нахождения реликвий поставил памятник.

 

 

Далее опишем вкратце другие посещенные нами значительные монастыри и города. Они суть Даший-Лхунбо с городом Шихацзэ, а также Чжанцзэ, Самьяй и Цзэтан.

Монастырь Даший-Лхунбо находится в верстах 250 на запад от Лхасы, на правой стороне реки Брахмапутры, которая в пределах Тибета называется Цзан-чу, или Цзанпо-чу. Монастырь расположен на южной стороне горного «носа», образующего стрелку между упомянутой рекой и правым ее притоком Нян-чу, и основан в 1447 г. учеником Цзонхавы Гэндунь-дубом, считающимся первым перерожденцем далай-лам. В монастыре около 3 тысяч монахов, распределенных по трем богословским и одному мистическому факультетам. Хозяином монастыря считается перерожденец банчэн-эрдэни, который и содержит находящихся в нем монахов. Украшением монастыря служат пять особых кумирень из дикого камня, почти одного образца с золочеными крышами китайского стиля.

В одной версте на северо-восток от монастыря расположен на отдельной скале замок Шихацзэ, у подножия которого образовался город того же имени с населением, едва ли превышающим 6–7 тысяч человек. Здесь стоят небольшие гарнизоны – китайский и туземный. Сам замок замечателен тем, что при завоевании Тибета в середине XVII в. монгольским Гуши-ханом он служил местопребыванием правителя Тибета Цзанбо, который после долгой обороны был побежден и убит. В настоящее время замок находится в полузаброшенном виде и с крыши его сбрасывают на скалу приговоренных к смерти.

На расстоянии около 75 верст на юго-восток от Шихацзэ, в долине реки Нян-чу, находится один из старинных городов Тибета Чжанцзэ, занимающий очень выгодное в транзитном и торговом отношениях место на пути в Индию как из Лхасы, так и из Шихацзэ.

В религиозном отношении он известен своим громадным субурганом Чодэнь-гоман, в 5 этажей, со множеством комнат с разными, преимущественно старинными, статуями будд. В промышленном отношении город известен выделкой ковров и сукон. Тибетцы до недавнего прошлого ткали ковры лишь из одноцветной шерсти узкими полосами, но теперь начали уже ткать по китайским образцам сплошные с рисунками ковры, которые по изяществу хотя и далеко уступают китайским, но по прочности намного превосходят их, так как выделываются из чистой шерсти. Надо полагать, что ковровое производство могло бы очень развиться в Тибете ввиду дешевизны человеческого труда и овечьей шерсти.

Монастырь Самьяй находится на левом берегу реки Брахмапутры, верстах в 100 на юго-восток от Лхасы. Он является древнейшим из тибетских монастырей, будучи основан в начале IX в. известным проповедником буддизма в Тибете Падма-Самбавой и ханом Тисрон-дэвцзаном. В нем достопримечательно пятиэтажное сумэ, построенное в стиле смешанной тибетской и индийской архитектуры. Влияние последней проявляется в том, что верхний этаж построен без колонн, которыми так изобилуют постройки тибетского стиля. Монастырь содержится на иждивении далай-ламской казны, и все кумирни отличаются сравнительной чистотой и изяществом отделки. Монахов в нем не более 300 человек.

Верстах в 30 на восток от Самьяй, на правом берегу реки Брахмапутры, в устье плодородной долины реки Ярлун, находится город Цзэтан, который известен производством сукон, трико и желтых монашеских шапок. По преданию, в окрестностях города был найден и посажен на престол первый царь Тибета Няти-цзаньбо. В транзитном отношении город занимает выгодное положение на месте выхода в долину реки Цзан дороги, идущей из Бутана в Лхасу. Там, нам границе с Бутаном, находится город Цона, где каждую весну бывает ярмарка, привлекающая много торговцев из Лхасы.

Переходя к государственному устройству Центрального Тибета, мы должны сказать, что зависимость от Китая выражается в назначении от пекинского двора маньчжурского резидента для наблюдения за верховным управлением. Во главе местного самоуправления стоит далай-лама как духовный и светский глава Центрального Тибета.

Духовное значение далай-ламы получили во время ламы Гэндунь-чжямцо – настоятеля Брайбунского монастыря, жившего с 1475 по 1542 г. Он был одновременно настоятелем двух монастырей – Брайбуна и Сэры и при жизни своей приобрел такую известность, что его стали считать перерожденцем его земляка, известного основателя монастыря Даший-Лхунбо, Гэндунь-дуба. Но обычай отыскивать перерожденцев в младенчестве начинается уже после смерти Гэндунь-чжямцо, и один начальник замка объявил своего сына его перерожденцем. Это, по-видимому, первый пример провозглашения перерожденца и предоставления ему прав предшественника. Этому перерожденцу, обожаемому чуть ли не с колыбели, суждено было быть приглашенным к монгольскому Алтан-хану, который дал ему титул «Вачира-дара далай-лама», подтвержденный и минским императором Китая. Впрочем, значение далай-ламы в Тибете первое время не было особенно велико.

Этим объясняется то, что четвертым перерожденцем признали сына монгольского князя, который, правда, был убит на 28-м году жизни в Тибете. Монголы говорят, что тибетцы убили его из племенной ненависти, распоров живот, т. е. способом убиения монголами баранов. Следующему его перерожденцу, Агван-Ловсан-чжямцо, именуемому ныне просто ава-ченьбо, т. е. пятым великим, удалось приобрести светскую власть, которая первое время все же была только номинальной. Этот далай-лама в союзе с первым банчэном не позадумался пригласить на свою родину монгольское оружие, лишь бы победить ненавистных светских правителей. Хотя ему и удалось этого достигнуть, но в дела Тибета стали вмешиваться монгольские князья, или признававшие верховную власть маньчжурской династии, или же боровшиеся за самостоятельность. После смерти пятого далай-ламы в течение почти сорока лет далай-ламы делаются предлогом политических интриг разных властолюбцев, пока ряд исторических событий не уничтожил в Тибете власть монгольских и туземных князей и пока, наконец, в 1751 г. не было признано за далай-ламой преобладающее влияние как духовное, так и светское.

Избрание далай-ламы до 1822 г., года выбора десятого перерожденца, основывалось на предсказаниях высших лам и определениях прорицателей, но при выборе десятого перерожденца впервые было применено на практике установленное при императоре Цянь-лун метание жребия посредством так называемой сэрбум («золотая урна»). Оно состоит в том, что имена трех кандидатов, определенных прежним порядком, пишут на отдельных билетиках, которые затем кладутся в золотую урну. Эта урна сначала ставится перед большой статуей Чжово-Шакьямуни, и возле нее депутатами от монастырей совершаются богослужения о правильном определении перерожденца. Затем урна переносится в Поталу, во дворец далай-ламы, и здесь перед дощечкой с именем императора в присутствии высших правителей Тибета и депутации от главнейших монастырей маньчжурский амбань посредством двух палочек, заменяющих у китайцев вилки, вытаскивает один из билетиков. Чье имя написано на этом билетике тот и возводится на далай-ламский престол.

Избрание утверждается императорской грамотой, и счастливый или несчастный мальчик с большими почестями переносится во дворец. С этих пор ему воздаются долженствующие почести и к нему стекаются поклонники. При этом с самых ранних лет его начинают обучать грамоте под руководством специального учителя йон-цзин, выбираемого из наиобразованнейших знатных лам. Затем ему дают чисто богословское образование по вышеупомянутым пяти отделам и всем семи их толкованиям. Для практических диспутов приставляются по одному ученому ламе со всех богословских факультетов трех главных монастырей. Эти руководители называются цан-шав-ханбо, в числе коих при нынешнем далай-ламе состоял и наш соотечественник бурят Агван Доржиев.

По окончании курса учения далай-лама получает высшую ученую степень по богословию по тому же порядку, как и другие ламы, но, понятно, с более обильной раздачей денег монастырям и более осторожными вопросами со стороны диспутирующих с ним ученых лам, назначенных наперед. После сего 21—22-летнего возраста далай-лама вступает как бы в зрелый и самостоятельный возраст; но мы должны упомянуть, что начиная с 1806 г. сменилось 5 далай-лам. Нынешний, по счету тринадцатый, Тубдан-чжямцо, родился в 1876 г., и, следовательно, в настоящее время ему 27 лет. Годов 6–7 тому назад он вступил в борьбу со своим регентом, знатнейшим из тибетских хутухт – дэмо, и из нее вышел победителем, благодаря чему, без сомнения, избежал участи своих четырех предшественников, погибших в разных возрастах часто вследствие насильственной смерти, причиняемой регентами и представителями других партий, старающимися остаться подольше у власти.

Настоящий далай-лама обвинил дэмо-хутухту в составлении заклинаний против его жизни, конфисковал его громадное имущество, а самого посадил под строгий домашний арест в отдельной комнате, где дэмо-хутухта оказался задушенным в один истинно прекрасный осенний день 1900 г. Сам далай-лама принял на себя верховное правление Тибетом, и одним из выдающихся его предприятий является отмена смертной казни, сильно практиковавшейся при регентах. По-видимому, он вообще очень энергичный и готовый на хорошее человек с достаточной любознательностью.

 

 

Вторым лицом ламаистской иерархии является банчэн-эрдэни, живущий в монастыре Даший-Лхунбо Цзанской провинции. Первым банчэнем-эрдэни является лама Ловсан-Чойчжи-чжалцань, родившийся в 1570 г.

Этот ученый лама был наставником четвертого и пятого далай-лам, причем сыграл немаловажную роль в политических делах, послуживших к возвышению власти далай-лам. Официальный титул банчэн-эрдэни и императорскую грамоту с печатью получил лишь третий банчэн, Балдан-ешей, в 1780 г. на аудиенции в Пекине. Ныне живет шестой перерожденец, родившийся в 1882 г. и, следовательно, имеющий ныне 20 лет от роду.

Если в официальной власти банчэн уступает далай-ламе, то в воззрении ламаистов он несравненно выше его по своей, так сказать, святости. В особенности он чтим как будущий царь «священной войны Шамбалы», в которой он будет главным предводителем.

Далай-ламу принято называть и чжамгон-тамчжад-чэнба («всеведущий предмет веры»), но такое название тибетец придает всякому чтимому им знатному ламе-перерожденцу, так как религиозное обаяние далай-ламы, вследствие его малодоступности, меньше действует на верующих, чем авторитет ламы, с которым они постоянно поддерживают отношения. Поэтому в местностях, более удаленных от Лхасы, далай-ламу знают лишь как верховного правителя Тибета, а религиозное чувство мирян направлено к местному патрону, безразлично, к какой бы секте он ни принадлежал.

Кстати заметим здесь, что господствующим в Центральном Тибете является учение Цзонхавы, но оно, вступив в борьбу с другими сектами в первый период своего распространения, ныне уже совершенно примирилось и сделалось, по меньшей мере, индифферентным к ним. Современный ламаист вообще и тибетец в частности с одинаковым решительно благоговением и верою относится к предметам поклонения разных сект. Даже верховное правление Тибета с далай-ламой во главе часто обращается за исполнением заклинаний к представителям старой «красношапочной» секты. Простой народ, конечно, делает это по своей неразвитости и суеверию, но такое объяснение неприложимо к верховным представителям «желтошапочников». Обращение их к другим сектам, по нашему мнению, делается из политических видов удовлетворения суеверных потребностей народа и оправдания себя перед ним в случае народных бедствий и неудачных случаев в политике.

Верховное управление страной находится в руках совета под председательством далай-ламы, называемого дэвашун. Главная часть этого совета состоит из четырех галонов, т. е. сановников, назначаемых китайским императором, совещание коих происходит в особой канцелярии гашаг, т. е. приказном доме.

Они назначаются из выдающихся аристократических домов, причем трое из них бывают светского и один духовного звания. Для местного управления страной из дэвашуна высылаются правители, обыкновенно по двое с одинаковыми полномочиями – один духовный, другой светский. Часто уезды отдаются на откуп, который состоит в том, что арендатор, правя по известным обычаям, должен вносить в казну определенную сумму деньгами или натурой. Обыкновенно откупщиками являются члены верховного управления, которые высылают в уезды своих людей.

В последнее время центральное правление, по-видимому, стало стремиться к «собиранию земли», с какой целью под разными предлогами отбирает у монастырей участки или выкупает с выплатой ежегодных доходов.

Вообще делами Тибета правит наследственная аристократия, будет ли то сын, наследующий права отца, или перерожденец, наследующий права своего предшественника. При строгой замкнутости родовой аристократии, не смешивающейся с простым классом, центральное правление Тибета при всем своем совещательном характере должно быть названо аристократической олигархией.

Мы сказали, что председателем центрального правления является далай-лама; естественно возникает вопрос: «Кто же заменяет его после смерти до времени избрания нового перерожденца и далее до его совершеннолетия?» Действительно, этот вопрос возник впервые в 1757 г. после смерти седьмого далай-ламы, и разрешение его состояло в том, что властью китайского императора был назначен регент под официальным названием «правителя далай-ламского казначейства» с титулом номун-хан. Сами тибетцы называют его в письменности «наместником хана», а в обыденной речи просто «тибетским ханом». Первым регентом был назначен знатнейший из дэмо-хутухт, и после этого регентами назначались только знатные хутухты.

Суд и вообще все административные дела основаны на взяточничестве, разбирательство дела – на пытках посредством плетей и других средств, между коими самым жестоким считается прижигание горячим сургучом; применяются смертная казнь посредством утопления, тюремное заключение, ссылка с отдачей в рабы, ослепление, отрезание пальцев, вечные кандалы и колодки, наказание плетьми.

Постоянного войска, живущего на содержании от казны, – 4 тысячи. Вооружение его состоит из пик, фитильных ружей с рожками и луков. Для защиты – шлем, украшенный перьями, небольшой плетеный щит и у некоторых панцири. Войско, по-видимому плохо дисциплинированно. Заведуют им дайбоны, назначаемые из высшей аристократии. Солдаты в обычное время живут по домам в деревнях и лишь периодически собираются к постовым пунктам, где производят им смотры, состоящие в обучении пальбе холостыми зарядами и из луков. Войско делится на конницу и пехоту. Если тибетцы восточных провинций склонны к грабежам и разбойничьим набегам, то центральный тибетец не любит воинских подвигов, он гораздо миролюбивее и более привержен к мирным трудам, причем воинскую повинность считает излишней и мешающей домашним занятиям. Поэтому очень часто приходится видеть, как солдат, идучи на смотр или возвращаясь с оного, прядет шерсть, или простегивает подошву сапог, или, наконец, вертит ручной цилиндр с молитвами, или перебирает четки.

Вообще про разбойничьи племена, по крайней мере, Восточного Тибета должно сказать, что они стараются поживиться чужою собственностью без пролития крови, действуя лишь устрашением малодушных. Чуть они увидят, что противники решились оказать серьезное сопротивление, удаляются восвояси. Если одни разбойники разграбят, что называется, догола, то другие оставляют ограбленному одежду и пищу.

Монастыри управляются своими законами при посредстве своих же старшин, высшие из коих в главных монастырях назначаются далай-ламой. Дисциплина, или весь режим, основана на страхе перед правителями. Страх этот должен проявляться всюду: на улице монах не должен даже показываться им. В совершенно исключительных случаях встречи он должен лечь, завернуть голову своим покрывалом и лежать неподвижно, как мертвый. Суд основан преимущественно на взяточничестве; наказаниями служат изгнание из монастыря с конфискациями, денежные штрафы и розги, причем последние могут послужить и орудием для смертной казни. Материальное положение простых монахов Тибета так плохо, что провинившийся всегда предпочитает розги денежным штрафам.

Что касается сношений Тибета с другими странами, то они ведутся с английской Индией через Бутан, с Кашмиром через Ладак, непосредственно с Непалом, Китаем и Монголией.

Из Индии Тибет получает английские материи, преимущественно дешевые сукна и гладкий плис; эмалированную посуду: чайники, тарелки и чашки; предметы роскоши: кораллы, янтарь, парчу; лекарственные и красильные продукты и всякие английские безделушки: зеркальца, бусы, баночки, спички, ножички и т. п. Все эти товари привозятся местными, бутанскими, непальскими, кашмирскими и китайскими торговцами. Вообще тибетцы в последнее время все более и более привыкают к английским изделиям; помимо того, английские рупии начинают конкурировать с местными монетами. Предметами вывоза в Индию служат яковые хвосты, овечья шерсть, бура, соль, серебро и золото, отчасти яки и приводные из Западного Китая лошади и лошаки.

Из Китая получают главным образом любимый тибетцами чай, фарфоровую посуду, бумажные и шелковые ткани. Затем, из Западного Китая приводятся лошаки, лошади и в ограниченном количестве ослы-производители.

Собственно для китайского рынка Тибет, по-видимому, не экспортирует много товаров, а продукты и товары, производимые в Тибете или привозимые из Индии, экспортируются в Китай, но они идут главным образом на удовлетворение потребностей монголов-ламаистов.

Предметами вывоза служат разные предметы культа, как-то: небольшие статуэтки, рисованные изображения, священные книги и другие издания, полученные посредством деревянных стереотипов, воскурительные свечи, разные пилюли, ленточки, павлиньи перья, листообразные семена цзамбага и другие предметы, цены на которые бывают очень высоки ввиду набожности монгола-ламаиста и его преклонения перед святынями Тибета. Чем знатнее лицо, от которого исходят некоторые вещи, тем дороже и охотнее покупаются они. Затем, на более правильной почве ведется торговля тибетским сукном тэрма, трико, желтыми шапками духовных и т. п. Объем торговли, зависящий единственно от религиозного чувства покупателей, равно как и размеры подношений тибетским ламам, доходит до значительных сумм ежегодно. Торговля же обычными товарами едва ли превышает 100 тысяч рублей на наши деньги.

Вследствие того что, во-первых, в Монголию вывозятся предметы культа и, во-вторых, капиталами обладают лишь казначейства перерожденцев и монастырских общин, торговые караваны снаряжаются исключительно казначействами далай-ламы или других богатых перерожденцев и монастырских общин. Ответственные начальники караванов называются цонбонами. Снаряжаемые далай-ламским казначейством цонбоны должны через 3 года удвоить первоначальный капитал, образованный из суммы стоимости товаров по значительно вздутым ценам; при этом каждый последующий цонбон делается контролером предшествующих, т. е. заботится об исправном выполнении ими условия.

Те и другие торговцы в Монголии, кроме торговых операций, производят еще сбор пожертвований на то или другое предприятие монастыря или перерожденца. Если к этому добавить о тех громадных средствах, какие собирают в Монголии знатные и незнатные ламы, приглашаемые или сами прибывающие туда, то можно с положительностью сказать, что Монголия в значительной степени служит обогащению Тибета.

Сношений Тибета с Россией не было до самого последнего времени, хотя русскоподданные буряты с давних пор ходили в Тибет, тайно опасаясь стеснений со стороны русской администрации, и в Тибет приходили под подложными именами халхаских монголов из опасения не быть допущенными как иностранцы. Но годов 15 тому назад между халхасцами и бурятами, принадлежащими одной общине в Брайбуне, по незначительному поводу произошла распря, причем халхасцы назвали бурятов орос, т. е. русскими, разбирательство дошло до высших инстанций, и благодаря умелому ведению его бурятскими ламами было установлено, что буряты, хотя принадлежат русскому царю, но исповедуют «желтошапочную» религию.

Поэтому возбудивший дело халхасец, проиграв процесс, должен был удалиться из монастыря, а остальным было наказано, что будет взыскиваться штраф в 5 ланов (около 7 рублей) с того, кто назовет бурята «орос». Россия едва ли может рассчитывать на Тибет как на выгодный рынок сбыта своих товаров, но иметь сношения с Тибетом для нее важно в том отношении, что это центр ламаизма, к которому прикованы помыслы современных монголов, из коих около полумиллиона под названием бурятов и калмыков находится в русском подданстве.

В заключение скажем, что, выехав из Лхасы в обратный путь 10 сентября 1901 г., я мог прибыть в гостеприимный дом нашего ургинского консульства только 5 апреля 1902 г., вследствие неблагоприятно сложившихся для меня обстоятельств в пути, говорить о коих здесь не стоит.

Теперь позволю себе выразить мою благодарность совету Императорского Русского Географического общества с его маститым вице-председателем Петром Петровичем Семеновым во главе за данную мне возможность посетить Центральный Тибет.