1. Путь от Лхасы к Брайбуну

Дорога в Брайбун в большей своей части общая с дорогой на запад по правому берегу Чжи-чу (Кьи-чу, Уй-чу). Эта часть дороги, ввиду частых посещений этого большого монастыря, постоянно исправляется, так что представляет одну из лучших дорог во всем Центральном Тибете, где дороги находятся в очень плохом состоянии.

Лишь только минуете Бар-чод-дэн, начинается низкое, заливаемое водой место, по которому на протяжении более ста саженей идет хорошо утрамбованное приподнятое шоссе достаточной ширины и никогда не захватываемое водой. Затем, с прекращением шоссе, начинается песок вала левого берега искусственной отводной канавы. Возле этого вала на солнцепеке находятся 4–5 банаков – жилищ нищих, питающихся подаянием на этой большой дороге, к тому же в этом месте с ней перекрещивается и дорога Лин-хора. Против этих нищих людей находятся своего рода нищие петухи, которых изгоняют сюда хозяева, не желающие лишать их жизни, но в то же время отказывающиеся держать этих бесполезных и беспокойных птиц в своих курятниках. Эти изгнанники питаются также подаянием благочестивых людей, приносящих им зерно, и проводят скучные дни, развлекаясь лишь обычной дракой, хотя и не имеют предметов ревности.

После этого места дорога переходит через канаву, на которой ради дождливого периода устроен каменный мост. В зимнее же время эта канава высыхает, и пешеходы переходят по сухому дну ее. Затем дорога очень расширяется, так как, смотря по времени года и степени заливаемости этого места, она постепенно подвигается налево к песчаному валу, идущему параллельно. Почти на конце второй версты от моста встречается речка, которая требовала бы моста, но которого почему-то не устроено, и пешеходам приходится перескакивать с камня на камень или же, проще, снимать сапоги и переходить вброд, что не всегда удобно. Затем почти целая верста идет по твердому грунту с мелкой травой, служащей пастбищем городского скота. Тут же пастухи поставили свой шалаш, подле которого сушат тщательно собираемый помет пасомого скота. На конце этого участка протекает быстрая, никогда не высыхающая речка, через которую перекинут каменный мост. На левом ее берегу, в полуверсте от дороги, находится обширный сад, принадлежащий здешнему кашмирскому обществу. В этом саду кашмирцы устраивают пикники и празднества. На юго-западном углу сада находится их кладбище.

От последнего моста дорога снова идет по каменному месту, вследствие чего здесь опять выложено шоссе, доходящее до начала подъема в горы. Длина этого шоссе около 2–2,5 версты. На этом пути, по правую руку, в стоячем болоте, тянущемся в длину верст на 5, растет высокостебельная трава вроде камыша, которая принадлежит центральному правлению и ежегодно выжинается назначенными по наряду простолюдинами, преимущественно женщинами. Эти люди жнут траву серпами, стоя в воде выше колен, и, вытащив ее на сухое место, высушивают и на своих же плечах ежедневно переносят в Лхасу. В этой работе за ними следят особые надсмотрщики, которые с большими, длинными палками в руках побуждают к усердию, нередко сами залезая в воду.

 

 

Лишь только оканчивается шоссе, начинается твердый и каменистый грунт предгорья. Небольшие камни, столь сильно мешающие и конным, и пешим путникам, понятно, давно служили предметом желания убрать их и тем очистить дорогу. Такие расчистки дороги исстари сопряжены с религиозным культом, а именно: из таких камней складываются кучи как бы в жертву духу данной местности. Каждый проезжающий, не говоря уже о прохожих, считает своим долгом слезть с коня и, подобрав с дороги хотя бы один камень, бросить в эту кучу. Поэтому в местах, где очень много камней, образуются довольно солидные кучи, пример которых можно видеть и здесь, подле скалистой оконечности горного носа. Эта куча имеет конусообразный вид, в вышину она около 1,5 сажени, вышина ее еще увеличивается укрепленными на верхушке кучи многочисленными прутьями и палками, к которым привязываются куски материи и ленты, часто исписанные молитвами. Напротив этой кучи, на скале, находится маленькая часовня, в которой, как полагают, обитает дух, хозяин этой местности. Между часовней и верхушкой кучи натянуты шерстяные веревки, с лоскутами с молитвами, которые колышутся от ветра, что признается равносильным прочитыванию соорудителями молитв, начертанных на лоскутках. Дальше этого горного носа дорога некоторое время идет по песчаному месту и, пройдя около версты, поднимается вверх снова по твердому грунту высокого правого берега глубокого оврага, а еще через версту или полторы приводит к наружным воротам монастыря Брайбун.

Немного выше начала подъема на гору, на левом берегу оврага, в тенистом саду, находится храм Найчун-чойчжона, о котором будет упомянуто ниже.

 

2. Брайбун

Основателем Брайбуна считается ученик и последователь Цзонхавы Даший-балдан, известный более под названием Чжамьян-чойрчжэ (по-монгольски – Чорджи). Родился он в окрестностях монастыря Самьяй в 1379 г. и умер в 1488 г. Учился сначала в Цзэтане, Санпу и Чжормолуне, но затем перешел к Цзонхаве в только что основанный им монастырь Галдан. Цзонхава, увидев блестящие способности, проявленные сим сравнительно молодым ламой, по-видимому, сразу решил расположить его к себе и подарил ему раковину, добытую, по преданию, из скалы. Затем он посоветовал Даший-балдану построить монастырь и, если верить словам биографа Цзонхавы, сказал ему, что основанный им монастырь превзойдет Галдан.

По этому совету или, может быть, потому, что, согласно преданию, он не сходился в некоторых религиозных вопросах со своим учителем, Даший-балдан в 1416 г. основал монастырь Брайбун, полное название коего Балдан-Брайбун (Блестящая куча плодов). Этот монастырь, являющийся в настоящее время самым большим из «желтошапочных» монастырей Центрального Тибета, лежит верстах в 6–7 на запад от Лхасы у южной подошвы горы Гэнпэл. Находясь под защитой скалистого горного мыса, на значительной высоте, будучи построен амфитеатром и имея по обеим сторонам сады, он издали представляет довольно красивый вид, но по мере приближения этот вид исчезает, и наконец вы ступаете в узкие, устланные камнем улицы, по сторонам которых возвышаются многоэтажные дома.

Самые важные святыни, как вообще в ламаистских монастырях, связаны, конечно, с именем основателя. Так, в здешнем доме большого собрания – цокчэн-дугане – находится статуя Майтреи, имеющая в вышину 25 тибетских аршин (по 1,5 фута), поставленная при жизни основателя непальскими мастерами.

Затем, прежде здесь славилась статуя «Страшного» Ямантаки (по-тибетски – Чжиг-чжэд), освященная великим Цзонхавой и основателем монастыря. Внутри этой статуи, по преданию, было помещено тело Ро-лоцзавы («Рогатого толмача»), который посредством долголетнего созерцания достиг того, что Ямантака вселился в него, и поэтому у него выросли рога. Статуя эта в недавнее сравнительно время сгорела, но тотчас поставили новую такой же величины. Набожные богомольцы чествуют ее не менее прежней. Она находится в здании тарнистического факультета Агпа.

Позади дома большого собрания находится маленький домик, пристроенный к большой глыбе камня. Когда войдете в этот домик, то внутри, на стене глыбы, указывают рельефное и выкрашенное изображения Манджушри (по-тибетски – Чжамьян), которое, по преданию, явилось само в то время, когда основатель монастыря жил в этой келье.

Сверх того, Брайбун служит усыпальницей трех далай-лам – 2-го, 3-го и 4-го. Часть останков третьего далай-ламы – Соднам-чжямцо – вложена в субурган стоимостью в 7400 ланов китайского серебра (14 000 серебряных рублей).

Что касается расположения главных зданий монастыря, то в центре, немного ближе к западному краю, стоит громадное здание с золоченой крышей, являющееся домом для большого собрания, т. е. цокчэн-дуган, а на юго-западном краю монастыря – дворец далай-ламы, называемый Галдан-побран. Рядом с последним, уже вне монастырской черты, находится дворец, называемый Даший-кансар и построенный, по преданию, 6-м далай-ламой для светской жизни своей.

На юго-восточной стороне цокчэн-дугана стоит здание дацана Лосаллин (что значит «Мир, питающий разум») и почти на одной линии с ним к востоку дацаны Дэян (т. е. «Изобильный блаженством») и Гоман (т. е. «Многодверный»); на северо-запад от цокчэна – дацан Агпа. Вся остальная площадь занята домами разных общин, от общемонастырской до мицанов включительно.

По отношению к учебной части все духовенство монастыря распределяется по дацанам, коих прежде было семь. Из них дацаны Тойсам-лин, или Чжялба, Шяг-гор и Дулба были закрыты, кажется, в XVIII в., причем остались лишь должности их настоятелей. Из остающихся по настоящее время четырех дацанов три изучают богословские науки (цан-нид) и один – тантры.

Цан-нидские дацаны суть: 1) Гоман, первым настоятелем которого считается Дагпа-ринчень. Богословие изучается в нем по догматике Агван-цзондуя, первого перерожденца вышеупомянутого Чжамьян-шадбы; 2) Лосаллин, первым настоятелем которого был некто Лэг-данба. В нем приняты за руководство пояснения не раз упомянутого выше знаменитого 15-го настоятеля Галдана Соднам-дагпы; 3) Дэян, первым настоятелем коего считается Чжогба-чжанбал. В нем изучают богословие по толкованиям пятого далай-ламы Агван-Ловсан-чжямцо.

Четвертый дацан, изучающий тантры и называемый Агпа, считает своим настоятелем некоего Лодой-чжялцана. На обязанности этого дацана лежит совершение мистических обрядностей за благополучие монастыря.

Кроме того, все монастырское духовенство делится на 42 общины (камцаны), из коих 16 – в Гомане, а остальные 26 – в Лосаллине.

Духовенство двух других дацанов распределяется по камцанам по своему выбору.

Число монахов в Брайбуне местными ламами определяется в 10 000, но я думаю, основываясь на приблизительном подсчете при раздаче им денег и соображениях о количестве денег, уходящих на такие раздачи, что оно не превышает восьми тысяч. По вышеназванным дацанам Гоман, Лосаллин, Дэян и Агпа монахи распределяются в отношениях 8: 25: 2: 1.

Брайбунский монастырь известен своим почитанием прорицателей, на которых нисходят, по верованию, так называемые чойчжоны, или хранители учения. Культ чойчжонов был введен в Тибете впервые известным проповедником конца VIII и начала IX вв. Падма-Самбавой и ко времени Цзонхавы так прочно утвердился, что сохранился и при новом, господствующем ныне, учении его. Из всех чойчжонов, число коих довольно велико, сходят на прорицателей, однако, очень немногие, причем все они считаются принадлежащими к низшему разряду. Самыми популярными из чойчжонов являются так называемые «пять царей», а между ними царь Бэхар, или «царь деяний», который ныне у ламаистов известен более под именем Найчун («Маломестный»).

 

 

Про происхождение этого последнего названия рассказывают следующее. С давних пор царь Бэхар был почитаем в монастыре Цалгунтане, находящемся верстах в семи на юго-восток от Лхасы, на левом берегу реки Уй. После одного несчастного случая цалгунтанцы, недовольные небдительностью своего охранителя, положили (понятно, изображение) его в маленький ящик и пустили плыть по названной реке. Против монастыря Брайбун один из его монахов увидел плывущий мимо ящик и, вытащив из реки, понес в свой монастырь. Немного не дойдя до монастыря, монах полюбопытствовал посмотреть, что находится в ящике, и приподнял крышку. Тогда из него вылетел чойчжон и, поместившись на одном дереве, крикнул: «Найчун, найчун!», т. е. «Мало места, мало места!» Удивленный таким чудом монах пошел в монастырь и сообщил об этом приключении. Тогда решили на этом же месте построить кумирню для чойчжона, который затем стал сходить на одного из монахов и через него давать прорицания.

Кумирня эта находится на юго-востоке от монастыря, саженях в трехстах от его края, среди густого сада-леса. В настоящее время она представляет довольно красивое здание в тибетском стиле с маленькой золоченой крышей в китайском вкусе. К ней сделаны пристройки, служащие жилищем как самого прорицателя, так и штата монахов при кумирне. Прорицатель-лама, как говорят, сопровождал третьего банчэн-эрдэни при его поездке в Пекин и, вероятно, тогда получил почетный титул чойрчжэ и внешние знаки почета, состоящие из желтых носилок и желтой курмы. Самая кумирня также утверждена богдоханом, и потому на дверях имеет китайскую надпись на обычной синей доске «лин-чжао-бяо-цзяо».

Каждый интересующийся тем или другим вопросом может заказать запросить чойчжона. Для этого подносится прорицателю известная сумма денег, смотря по его важности, но, в общем, небольшая. Так, Найчуну вносят minimum 5 ланов тибетских монет (6 р. 50 к.), Гадону – 2 лана (2 р. 60 к.), Дамчжаню – 2 монеты (40 коп.) и т. п. Вопросы предлагаются письменно или устно, соответственно чему даются и ответы. Ответы эти находятся под общим контролем администрации и лам. За ответы, могущие подорвать религиозные чувства и доверие к администрации, иногда запрещают предсказывать.

Официальное спускание чойчжона происходит 2-го числа каждой луны в присутствии администрации и духовенства монастыря в самой кумирне, а в некоторых случаях (как 29-го числа 6-й луны) – в монастыре. Кроме того, спускание может быть произведено при всяком экстренном случае, как по требованию далай-ламы, так и по просьбе частных лиц. Найчун вместе с вышеупомянутым Гадоном являются главными советниками далай-ламы и всего высшего управления Тибета.

Почти в одной версте на северо-восток от монастыря, высоко на склоне горы Гэнпэл, находится местопребывание прорицательницы – женщины, в которую вселяется хранительница учения Дамма, или Дамчжань-чэмо. Она чтится в особенности Гоманским дацаном.

За западной горой монастыря находится местопребывание весьма чтимого чойчжона Гадон («Радостный лик»). Он считается одним из вышеупомянутых «пяти царей» и иначе именуется Иондань-чжялбо («Царь знаний»). Прорицатель, на которого он спускается, является хозяином небольшого монастыря, оставшегося от древнего доцзонхавинского большого монастыря Гадон. По своему влиянию на дела Тибета этот прорицатель является вторым после найчунского, претендуя даже на равенство с ним.

В одной версте на юг от монастыря находится небольшая деревня, в центре которой стоит большой дом, где живет прорицатель Дамба-шамо. Предание говорит, что прежде два шамо, т. е. правители монастыря Брайбуна, дали клятву принимать меры, чтобы мясо, продаваемое монахам, было без заразы. Поэтому после смерти они стали нисходить на одного ламу в этой деревне, где живут почти все мясоторговцы Брайбуна. Последние, конечно, весьма чтут этот прорицателя.

Между монастырями Сэра и Брайбун живет в своем поместье еще одна прорицательница, на которую нисходит чойчжон Дамчжан-дорчжэ-дагдан, который считается хранителем одной из брайбунских общин Самло. Этот чойчжон изображается едущим на буром козле. Цвет самого – темно-синий. Держит в правой руке вачир.

Нам неоднократно приходилось присутствовать при спускании разных чойчжонов, и самый процесс его у всех прорицателей почти одинаков, как не раз описано раньше. Теперь же скажем, что при спускании чойчжонов все прорицатели одеваются в более или менее богатые воинские доспехи и стараются принять возможно страшный образ. При этом женщины, конечно, не могут проделывать таких жестикуляций, как мужчины, но все же размахивают копьями, саблями и строят гримасы. Богатство доспехов зависит, конечно, от благосостояния прорицателей и усердия поклонников. Так, найчунский и гадонский прорицатели надевают шлемы из чистого золота, подаренные, как говорят, нынешним далай-ламой.

Что касается преемства дара прорицания, то оно бывает двух родов: выборное и наследственное. Во главе выборных прорицателей стоит найчунский, избираемый далай-ламой из среды нескольких кандидатов. Дело в том, что по смерти прорицателя лица, желающие занять эту выгодную должность, пробуют ниспускать чойчжона, и если выходит удачно, стараются довести о том до сведения далай-ламы. Последний выбирает наиболее подходящих кандидатов и предварительно испытывает их частным образом у себя во дворце. Тот, на кого падет выбор далай-ламы, объявляется прорицателем, и он делает пробное ниспускание перед помянутым выше Ямантакой (Чжиг-чжэдом) брайбунского дацана Агпа в присутствии далай-ламы и высших духовных. Такой естественный ход выбора объясняется ламаистами, конечно, иначе: они говорят, что различные чойчжоны и духи более низкого разряда стремятся стать на место Найчуна, почему и начинают вселяться в разных лиц; распознать же истинного Найчуна может лишь всеведущий далай-лама совместно с Ямантакой.

Во главе наследственных прорицателей стоит гадонский, у которого дар прорицания переходит от женатого ламы отца к таковому же сыну, а если нет сына, то к ближайшему родственнику.

Выбор и испытание низших прорицателей делает главным образом Найчун-чойчжон.

Число прорицателей весьма велико. Они играют громадную роль во всех делах, начиная от государственной политики до частной жизни каждого человека. Всегда хорошо осведомленные в текущих делах района своего влияния, хорошо знающие психологию вопрошателей и умеющие найти выход во всех затруднительных случаях, они по большей части ловко поддерживают свой авторитет, хотя иногда бывают явные промахи, которые набожный ламаист никогда не осмелится приписать прорицателю, а объясняет своей злосчастной судьбой.

 

3. Из монастырской жизни в Брайбуне

9 августа 1900 г. На третий день после моего прибытия в Лхасу ко мне явились два нерба, т. е. казначея халхаской общины Брайбунского монастыря, неся с собою тушу большого барана, около десятка китайских лепешек, по-тибетски – бале, и одну крынку кислого молока. Все это они поставили предо мною и, поднося хадак, сказали, что халхаский мицан поздравляет меня с благополучным прибытием и подносит представленный подарок. Я, не зная этого обычая, сначала был поставлен в недоумение, но мой знакомый, у которого я остановился, тотчас же разъяснил мне, что всякому вновь прибывшему более или менее зажиточному человеку нерба должен подносить подарок целой или половинной баранины с другими предметами. Это делается в расчете на раздачу денег духовенству общины. Если вновь прибывший принимает подносимое, то этим он уже выражает готовность сделать пожертвование, а если отказывается, то нерба, не особенно настаивая на своей просьбе, берет представляемое обратно и, вероятно, пробует дать кому-нибудь другому.

После разъяснения этого обычая я принял подарок и, значит, тем самым обязался сделать пожертвование в общину, для чего необходимо было поехать в монастырь Брайбун.

Прибыв в означенный монастырь, я поместился в квартире того же знакомого, которую он снимал в доме камцана Самло, находящемся по левую сторону от цокчэн-дугана. Дом этот окрашен в желтый цвет, так как он служит квартирой ургинского хутухты во время его приездов сюда. Хутухте этому, как известно, пожаловано было китайским императором право иметь желтую ограду и окрашивать в такой же цвет и дом. Этот почет присвоен и его квартире в Брайбуне, где он особенно чтится, как перерожденец основателя монастыря.

10 августа. Сегодня состоялось мое угощение халхаского мицана чаем и кашей, материалы для коих были запасены в Лхасе и доставлены сюда заблаговременно. Угощение начинается рано утром, когда собравшиеся монахи мицана читают молитвы за благополучие жертвователя. Приготовление чая и кушаний лежит на обязанности нерба, который привлекает к работе младших из простых монахов. Разнос и разливание чая производятся простыми монахами, снаряжаемыми уже из храма. Во время богослужения чай подносится дважды, а каша – один раз, около полудня, после чего монахи начинают расходиться, как бы получив вознаграждение за труд. Размер вознаграждения всецело зависит от усмотрения раздающего монеты, но, однако, установился обычай не давать менее 0,5 монеты на одного. Старшие монахи, составляющие совет общины, получают при таких раздачах двойное количество денег.

Одновременно с угощением монахов милостынедателем происходит угощение последнего общиной. Ради этого меня пригласили в здание мицана, где приготовили мне седалище в верхнем (3-м) этаже дома общины. Сюда же собрались и общинные старшины. Сначала принесли чай, а затем, по местному обычаю, кушанье, состоящее из четырех продуктов, подаваемых отдельно: разваренного риса, кислого молока (по-тибетски – шо, по-монгольски – тарак), сахарного песку и топленого масла. Кушанье это считается очень почетным. После этого принесли вареную баранину, которой и закончилось угощение. Старшины поднесли мне хадак и благодарили за пожертвование, на которое ушло около 100 руб. (при 80 членах общины).

11 августа. Сегодня, 29-го числа шестой луны, происходило обычное ежегодное сожжение дугчжубы духовенством дацана Агпа. Мне довелось это видеть дважды: сегодня и 31 июля следующего года. Этой церемонии предшествует трехдневное чтение духовенством дацана Агпа особых молитв со священнодействиями над приготовленной самими ламами фигурой из картона, называемой дугчжуба. В день выноса, немного после полудня, начинает собираться народ, которому сегодня открыт доступ в монастырь. В другое время женщины не допускаются вовсе в монастырь. Зрелище для любопытной публики начинается шествием прорицателя Найчун-чойчжона из его жилища в дацан Агпа. Шествие тянется длинной вереницей. Во главе идут воины в разных масках и военных доспехах, затем музыканты с кларнетами, флейтами, барабанами и ударными тарелками; после музыкантов идет младший цокчэнский шамо с пачкой курительных свечей в руке. Вслед за ним сегодня несли доспехи и изображение Найчуна, так как прорицатель умер недавно от оспы, а преемник ему еще не был найден.

В следующем году (31 июля 1901 г.) ехал вновь назначенный прорицатель верхом на лошади, на которой он подъехал к самому соборному храму (простые монахи должны слезать за монастырскими воротами). Отсюда он отправился в дацан Агпа, где, переодевшись в долженствующее облачение, ниспустил чойчжона. В это время выносят из дацана Агпа дугчжубу, которую несут впереди процессии, во главе которой хамбо этого дацана в предшествии старшего шамо. Процессия с пришедшим в экстаз прорицателем двигалась сзади, почти бегом, так как последний, поддерживаемый двумя служителями, шел вперед очень быстро. Когда первая часть процессии вышла за монастырскую стену и стала в некотором отдалении, вблизи приготовленной кучи соломы для сожжения дугчжубы, прорицатель остался у монастырских ворот и, в ожидании того момента, когда дугчжубу бросят в огонь, сел в приготовленное кресло.

В тот же момент, как вспыхнуло пламя от соломы и брошенных в огонь бумажных украшений дугчжубы, прорицатель вскочил со своего места и, быстро схватив лук и стрелу, выпустил по направлению костра стрелу, которая поднялась очень высоко и упала саженях в 50 от стрелка. Стрела эта, по убеждению верующих, поражает врагов религии, и говорят, будто бы она нередко падает окровавленной. После выпуска стрелы церемония окончилась.

Мне удалось дважды присутствовать (10 августа 1990 г. и 1 августа 1901 г.) на церемонии смены цокчэнских шамо Брайбуна. Смена совершается ежегодно 30-го числа шестой луны. Назначение новых шамо происходит почти за месяц до этого дня. Для сего на усмотрение тибетского хана, т. е. в настоящее время далай-ламы, представляются 10 кандидатов на эти должности, т. е. по 5 человек из каждого очередного дацана. Выбор из среды их двоих предоставляется самому хану. В назначенный день все они приезжают к далай-ламе, который выдает им запечатанный конверт с именами назначенных. Этот конверт, как говорили мне, они вскрывают подле упомянутого выше обо (кучи камней) перед монастырем. Здесь их поджидает депутация от монастыря с угощением. Слезши с лошадей и сев за чай, они узнают имена счастливцев и отправляются в монастырь.

 

 

Вновь назначенные начинают готовиться к принятию должности: нанимают более или менее роскошную квартиру, заводят приличную обстановку, приобретают атрибуты своей должности, главное – железный жезл, особый покрой облачения, шьют парадные платья, намечают помощников и т. д. В это время им всего более нужны деньги, вследствие чего богатые лица монастыря и торговцы Лхасы предусмотрительно приходят к ним с поздравлениями, что по местному обычаю сопровождается подарками – вещами и деньгами. Этим они вперед заручаются знакомством и расположением к ним хотя кратковременных, но сильных по власти правителей большого монастыря, которые почти целый месяц управляют и столицей далай-ламы.

Ко дню смены у них бывает все готово. Рано утром этого дня к каждому из них на квартиру являются старшины его общины в парадных одеждах, являются и прислужники. Сюда приносят срубленное высокое молодое деревцо, на которое привязывают хадаки и рисованное, символическое изображение мирского круговорота, называемое срид-бий-хорло. Изображение это дарится новому шамо его общиной. Каждый шамо выходит отдельно из своего дома в сопровождении помянутых старшин и слуг исключительно своей общины. Впереди него несут вышеназванное изображение, затем один из старшин воскуряет путь свечами, за ним идет шамо в полной форме, но только без жезла, который слуги несут сзади, держа на руках в горизонтальном положении. По пути шамо раздают хадаки всем попадающимся водоносцам. Этим обычаем тибетцы любят пользоваться, и на коротком расстоянии встречается не менее 30 водоносцев, которые пересекают дорогу и получают по хадаку, стоящему, правда, только 4 копейки на наши деньги.

На западном краю монастыря оба новых шамо сходятся вместе и идут один за другим (старший впереди). По правую сторону глубокого оврага к этому времени бывает уже приготовлено все для их прихода. Здесь на покатом склоне горы расчищена площадка приблизительно в 150 квадратных саженей (15 × 10), на которой растянуто большое рисованное изображение будды Шакьямуни. Верхние края рисунка прикрепляются к особо устроенной длинной каменной стенке. На этой стенке становятся музыканты из духовенства и играют встречу шамо. На нижнем конце на приготовленных седалищах уже сидят прежние два шамо и цокчэнский умцзад. С прибытием новых шамо два деревца втыкаются здесь в землю у подножия изображения и два новых шамо делают по три земных поклона Будде, после чего подносят по одному длинному хадаку, которые придавливаются камнями на краю изображения и остаются до конца церемонии. Затем они садятся рядом с прежними шамо, но ниже их, и тогда умцзад начинает читать коротенькую молитву, которой вторят монахи, сидящие на земле сзади его. Сюда собирается много народа, который образует живую стену вокруг изображения, а некоторые взбираются на склон горы.

После этого начинаются представления актеров «Ачжил-лхамо», которые являются четырьмя отдельными партиями в различных масках и костюмах. Они здесь пляшут под музыку и собственное пение. За это они награждаются новыми шамо хадаками. Этим церемония и оканчивается. Старые шамо удаляются домой с прежним почетом, но мне сказывали, что в это время духовенство может выразить свое удовольствие или неудовольствие по поводу их прошлого правления. Говорят, что в ненавистных шамо бросают мелкие камни, а у любимых прикладываются головой к жезлам. Я видел лишь немногие случаи прикладывания к жезлам сменившихся правителей.

Новые шамо остаются на поляне до уборки растянутой иконы, которая свертывается в трубку от нижнего края к верхнему многочисленными монахами и ими же на плечах относится в главный собор для хранения до будущего года. Впереди этого длинного свертка идет старший шамо, а сзади младший, распоряжаясь осторожным доставлением иконы на место.

После прихода в цокчэнский храм начинаются приготовления к так называемому цокдам («речь собранию»), т. е. публичным речам новых шамо. Народ собирается густой толпой на площадке перед соборным храмом и сдерживается на почтительном расстоянии от террасы храма только при помощи кнутов и палок прислужников. Перед дверью храма у подножия террасы становится многочисленная прислуга кухни и собора. Они собираются беспорядочной толпой, согнувшись в пояс. Тогда появляется первым старший шамо и, расхаживая по террасе, излагает свои полномочия и правила монастырской жизни; на эту же тему говорит за ним и младший. Речи эти длятся минут 40, и по окончании их народ расходится, а уставшая стоять в согнутом положении раболепная прислуга облегченно выпрямляет спину.

Остальная часть дня проходит в увеселениях, которые в пределах монастыря ограничиваются посещением представлений многочисленных партий актеров. Их приглашают разные общины во дворы своих домов, за что им дают известную, по-видимому, небольшую плату. Народ смотрит бесплатно. Только две общины – Даон в Гомане и Гугэ в Лосаллине, имеющие хорошо приспособленные дворы, – приглашают наилучшие труппы таких актеров и впускают туда зрителей за известную плату, а именно по 4 местные монеты за отделение (род наших театральных лож), где могут помещаться от 6 до 10 человек.

Во время этих представлений два новых цокчэнских шамо делают визиты большим камцанам, где старшины их угощают и, делая подарки, излагают свои нужды и привилегии, коими пользовались до сих пор. Этим, так сказать, возобновляются договоры взаимного отношения этих общин к главным правителям монастыря.

Я лично довольствовался зрелищем, происходившим во дворе моей квартиры. Между разными сюжетами, представленными актерами, мне показалось правдивой и жизненной сцена приглашения к больному (невидимому) одного «красношапочного» ламы, который во время исполнения духовного обряда обнаруживает неискренность веры и неточность обрядов. Лишь только хозяева удаляются, он перебрасывает непрочитанные листы книжки, будто бы уже прочитав их, а сам принимается за еду. Услышав шум приближения кого-нибудь из домашних, снова принимает набожно-важный вид, начинает громко читать молитвы и т. п. В конце концов, когда его угощают бараниной, он, наевшись, не довольствуется этим и в отсутствии хозяина берет остатки блюда и кладет себе в высокую шапку, которую надевает на голову. Хозяин узнает о краже и как бы нечаянным прикосновением к шапке сшибает ее. Куски баранины падают на землю. Сконфуженный лама убегает. Представление, правда, циничное, и актеры к тому же не стесняются шаржем.

С наступлением ночи женщины удаляются за монастырские стены и, явившись на другой день, 1-го числа новой седьмой луны, совершают поклонения в разных местах. К полудню этого дня они совершенно покидают монастырь, уходят также и все светские гости.

Монастырь вступает в обычную свою жизнь.

14 января 1901 г. мне пришлось видеть в Брайбуне первую репетицию выезда администрации лхасского монлама, о котором упомянуто выше. Утром все должностные лица в лучших парадных нарядах идут в соборный храм. Здесь, после окончания утреннего богослужения, все 21 гэик собираются к дверям храма и становятся вкучу, согнувшись в пояс. Тогда у дверей появляется шин-нер, заведующий ими во время монлама, и говорит цокдам, в котором излагает правила управления монламом и полицейской службы. Речь длилась недолго, после нее все они во главе с двумя шамо и двумя их помощниками направились за монастырь, где были поданы хорошо убранные лошади, сев на коих они отправились на поклонение Найчуну. Впереди несли четыре деревца с привязанными к ним изображениями лунда, т. е. «воздушных лошадей», служащих символом подъема энергии и счастья. Говорят, что они совершают подобные поездки in corpore ко всем главным чойчжонам, т. е. Найчуну, Гадону и Дамме.

20 января 1901 г. Сегодня я присутствовал при угощении одним моим земляком, бурятским ламой, духовенства дацана Гоман. Дело в том, что он, желая достигнуть звания габчжу, дал хамбо гоманского дацана 10 ланов местных монет. Последний, приняв эти деньги, 14 сего января изъявил согласие выдачей ему хадака, который он положил ему на шею во время его подхода под благословение. Кандидат на звание габчжу уже давно заготовлял продукты, необходимые на угощение монахов, которое ему назначили на сегодня. Лишь только хамбо официально выразил согласие, к ламе стали стекаться его знакомые, поздравляя с получением хадака и принося монеты на вспомоществование для предстоящих расходов. Большинство знакомых вносили по 2 монеты (по 40 коп.), каковая сумма, впрочем, целиком уходит на угощение в течение двух дней самих же жертвователей. Гораздо больших расходов требует угощение всех монахов своего факультета, коих в данном случае (гоманский факультет) было около 200 человек.

Накануне дня угощения в доме мицана собираются его члены. Все они в этот день угощались наилучшими, по местным взглядам, кушаньями, которые изготовляются и подаются младшими монахами. Под вечер из мицана были снаряжены несколько человек в кухню гоманского дацана для наблюдения за приготовлением завтрашнего донго («раздача обеда»), что весьма необходимо ввиду любви к воровству всякой вообще тибетской прислуги. Еще с вечера начинают они наполнять водой общий медный котел (один на все 200 душ) и затем всыпают в него рис. Предварительно разваривается один только рис, причем то и дело он размешивается лопатами. Затем в эту кашу кладут изрезанную на мелкие куски говядину, сюда же кладут изюму и сахарного песку.

Когда же каша достаточно готова, уже под утро кладут туда масло в очень большом количестве; ради того, чтобы оно распределилось поровну по всей каше, начинается самое усердие – беспрестанное мешание ее сменами по четыре человека. Двое из них водружают лопату до самого дна котла, а двое тащат за веревку, привязанную к лопате. Этим способом достигается наилучшее качество каши, которая должна быть как можно гуще, притом сладка и достаточно промасленна. Если этих качеств нет, то говорят, что угощающему грозит несчастье, не говоря уже о том, как ответственен бывает и у нас повар за неудачное приготовление званого обеда. Поэтому каждый угощающий прилагает все усилия пригласить преданных себе наблюдателей и задобрить кухонную прислугу хотя бы обещанием дать «на водку» (чанрин).

Утром дня угощения в дацане после шога-чойра духовенство дацана призывается особыми ударами в гонг (по-тибетски – харн), по которым монахи узнают, что сегодня есть угощение. Это угощение так привлекает их, что туда плетутся едва передвигающие ноги старцы и едва заметные в толпе малыши. В этот день на долю администрации дацана выпадает неимоверно много хлопот, чтобы рассадить многочисленное духовенство по местам. В дело пускаются плети и палки, которыми только и удается водворить порядок.

Когда все займут места, начинается чтение молитв, во время которого дважды приносят чай и разливают всем духовным. Во время второго чая происходит так называемый бойкор, т. е. обход с курительными свечами. Является от дверей камцанский гэрган той общины, которой принадлежит новый габчжу, имея в правой руке пачку зажженых свечей, а в левой положенную на плечо длинную стрелу, на верхнем конце которой сделаны пять выступов – ушки: срединные – повыше, а боковые – пониже. Они изображают собою царственную гору Сумеру и четыре мира, окружающих ее. На них укреплены шарики, сделанные из белой ваты. Угощающий идет за гэрганом и также несет пачку свечей. Обойдя некоторые центральные ряды, они удаляются.

Вслед за сим однокурсники габчжу, идя длинной вереницей, подносят хамбо, сидящему на своем главном месте, разные вещи: изображение Будды, различную одежду и т. п. Вещи эти запасены для этой церемонии дацаном и отпускаются напрокат за плату около 1 р. 20 к. на наши деньги.

Едва окончилась эта церемония, как вдруг из разных мест поднялись и торопливо побежали молодые монахи на кухню. Спустя немного они стали вбегать, имея в левой руке деревянный кувшин с кашей, а в правой небольшой железный ковшик. Когда они бегом, вплотную друг за дружкою, вошли в промежутки центральных рядов, то их выстроили еще теснее. По данному знаку они начали одновременно раскладывать кашу в подставляемые чашки монахов. Кладут столько, сколько может удержаться в чашке. Гэской и его помощники строго следят за тем, чтобы не было злоупотреблений, обиды из-за личной вражды и слишком щедрого снабжения из-за дружбы или заранее составленного плана сообщнического воровства. Раздача каши производится очень быстро, и все угощение оканчивается в течение не более полутора часов.

Когда благополучно пройдет это угощение нового ученого, ему остается проделать церемонию диспута. Каждый год назначаются только два диспута, по два человека в каждом. Вследствие этого при накоплении значительного числа желающих получить степень габчжу приходится ждать диспута иногда более года.