Они начинались невысокими буграми, скрывавшими под слоем щебня коренную породу в настолько разрушенном состоянии, что глыбы ее рассыпались в песок при самом легком ударе; большею частью эти бесплодные бугры представляли выходы кремня, кварца и гранита, всего чаще последнего. Пояс таких бугров был, однако, не широк, и уже несколькими десятками метров дальше на дневную поверхность выступили отдельными горками бледно-розовый гранит и серовато-зеленый мелкозернистый диорит; последний имел здесь особенно большое распространение и пересекал дорогу неоднократно на протяжении целого километра. Эта первая серия холмов заканчивалась гривой широтного простирания, сложенной из серого сиенита.

К северу от этой гривы дорога вступила в узкую продольную долину, в которой только вдоль южной ее окраины я нашел кое-какую растительность – низкую полынь и Halogeton arachnoideus Mog.-Tand. Почву ее составлял слежавшийся гравий, из-под которого местами выступала сглаженная поверхность кремнистого сланца.

Здесь я принужден был отстать от каравана и все последующие 11 км до колодца Улун-чуань сделать пешком: горные породы стали сменяться так часто, сбор их, при трудности правильно ориентироваться среди пестрых холмов, представлявших лишь жалкие остатки прежних горных цепей, требовал такого напряженного внимания, такой подробной записи их взаимного положения, что исполнить все это, сидя на лошади, положительно не представлялось возможным. Да и в дальнейшем я большую часть станций принужден был делать пешком, причем чаще всего моим спутником становился кашгарец Хассан, который, оставаясь теперь один со своими двенадцатью ослами, редко когда мог угнаться за лошадьми.

Северную окраину помянутой долины составляла невысокая гривка, сложенная целиком из розовых и зеленоватых гранитов, а далее дорога вступила в плоскую, почти бесплодную котловину (цирк), обставленную холмами, по-видимому, из тех же гранитов. В почве ее опять выступал столь распространенный в Бэй-Шане темно-серый кремнистый сланец, затем красно-бурый фельзит и еще раз кремнистый сланец, прожилкованный кварцем. Этот же сланец всползал и на следующий гранитный массив, пройдя который, я вновь очутился в циркообразной котловине, пересеченной от запада к востоку невысокой гривкой плотного песчаника; тот же, меняющийся в окраске, песчаник выступал кое-где и из-под дресвяной почвы котловины и сплошной массой обнажался в ее северном крыле, где я заметил пересечение его жилой темно-зеленого кварцевого диорита. Еще далее я вступил в новую, третью по счету, котловину, замыкающуюся на севере крупнозернистым, с темно-зеленой слюдой, белым гранитом, образующим невысокий массив широтного простирания.

С него открывался вид на главную цепь хребта Бо-сянь-цзы, подымавшуюся метров на 240 над уровнем разделявшей нас теперь поперечной долины. И печален был этот вид, бедна пустыня органической жизнью; но эти горы казались еще беднее, еще мертвеннее ее. Что-то безнадежно-унылое сказывалось в этом огромном массиве, и даже местами кричащие краски камней, красные, зеленые, черные, не веселили глаз, напоминая свежие заплаты на давно выцветшем рубище…

Далеко-далеко на юго-запад, за край горизонта, уходил этот массив, то быстро понижаясь, то снова восстановляя свою прежнюю высоту, но иначе выглядел он на востоке: постепенно утрачивая здесь свои размеры, он точно расплывался в окружающем его мелкосопочнике, и только уже километрах в двадцати от дороги в направлении его вероятного простирания вновь вставали значительные вершины,

Почва долины, в которую я спустился с гранитной гряды, была глинисто-хрящеватой, местами сильно песчаной, местами солонцеватой, поросшей мелкой осокой, полынью. Inula ammophyla Bge., Halogeton arachnoideus Mog.-Tand., Arnebia fimbriata Maxim., Statice aurea L. и другими травами; но все они росли невероятно редко, и нужен был именно глаз коллектора для того, чтобы заметить их среди неровностей почвы, местами значительных и обязанных выходам коренных пород – сперва светлосерых гнейсов, а затем кремнистых сланцев с кварцем, почти черных филлитов и зеленоватых песчаников, образующих мощную свиту пород с общим им всем крутым, почти отвесным падением на юго-запад.

То, что казалось мне издали сплошной массой хребта Бо-сянь-цзы, представляло в действительности такую же картину расщепленного, распавшегося на части массива, какую мы наблюдали и раньше; только здесь цепи холмов были выше, разделяющие их продольные лога у́же, а поперечное ущелье, которым пользуется дорога, не столь глубоко въевшимся в основную массу хребта.

Хребет начинался грядой, сложенной из серого мелкозернистого гнейса; далее следовала вторая гряда из того же гнейса и кварцевого сланца, служащая высшей точкой дороги, а затем я вступил в довольно узкую долину – русло, по сторонам которой громоздились центральные массы хребта, в строении коих принимают преимущественное участие покрытый буровато-желтой коркой серый кристаллический известняк и серовато-зеленый глинисто-слюдяной сланец.

Долина эта километра через четыре вывела меня к роднику Улун-чуань, где я застал уже весь наш караван в сборе, юрты поставленными, а брата за съемкой.

– А что же чай?

– Какой тут чай, когда на дне ямы мы нашли одну только вонючую грязную жижу! Ступай, полюбуйся!

Я пошел к колодцу, который теперь чистили наши казаки, и застал там такую омерзительную картину.

Среди взбитого, с торчащими кое-где комлями неведомых трав, загаженного скотом солонца ширилось очень плоское воронкообразное углубление, еще более загаженное скотом. В правом его борту виднелась яма, из которой Чуркин выгребал теперь вонючую черную грязь – наследие, оставшееся нам после большого верблюжьего каравана, покидавшего Улун-чуань в тот момент, когда мы к нему подходили. И это – колодец!

Тем не менее часа через три перед нами стоял уже чайник с «духовитой», как аттестовал ее Жиляев, но почти прозрачной водой.

Абсолютная высота родника Улун-чуань – 5666 футов (1727 м), по определению же В. А. Обручева – 5264 фута (1605 м).

На следующий день мы встали раньше обыкновенного и покинули бивуак еще в то время, когда долина погружена была в утренний сумрак.

Проехав солонец рысью, я сразу же осадил коня, когда вступил на более твердую, песчаную почву ясно здесь обозначившегося русла временного потока. В правом борту последнего я заметил выход серовато-зеленого глинисто-слюдяного сланца, круто падающие слои которого виднелись и в горах левого склона долины. Далее горные породы обнажались уже непрерывной чередой на всем протяжении последней, причем за сланцами следовал сначала богатый слюдой кварц, затем разные граниты и гнейсы, в особенности последние, белого, серого и зеленоватого цветов, и, наконец, сиенит.

В области обнажений гранитов и гнейсов долина расширилась, горы потеряли свой прежний скалистый характер и снова разбились на отдельные гряды холмов. На восьмом километре от колодца Улун-чуань мы вышли, наконец, за пределы хребта Бо-сянь-цзы, и перед нами открылась огромная поперечная долина, замкнутая на севере хребтом Лу-чжа-цзин.

Эта долина – одна из самых обширных в Бэй-Шане – в центральной своей части, в урочище Долон-модон, очень напоминает описанную мною выше местность к северу и к югу от хребта Ло-я-гу; как там, так и здесь подымаются гривы холмов, сложенных из горизонтально-напластованной, бурой, очень песчанистой глины, содержащей в обилии неокатанный щебень; и как там, так и здесь площадь этих отложений заключена в рамки, будучи отовсюду окружена горными высотами иного образования. Подтверждением сказанному служит тот факт, что Футтерер, который пересек Бэй-Шань как раз между обоими моими маршрутами, уже не встретил на своем пути буро-красных глинистых отложений, из чего явствует, что песчанистые глины урочища Долон-модон столь же мало простираются на запад, сколь глины Ло-я-гу на восток.

В. А. Обручев считает эти отложения гобийскими. Но на каком основании? И как могло третичное море проникнуть так далеко в глубь Бэйшаньского материка, не оставив никаких следов на периферии последнего? Этот вопрос помянутый исследователь осветит нам, вероятно, уже в недалеком будущем, а пока я все же не вижу оснований к отказу от ранее высказанного мною предположения, что здесь мы имеем дело с отложениями внутренних бассейнов, а не морскими.

На вопрос, когда могли существовать в Бэй-шане столь обширные водоемы, я отвечу: в постплиоценовый период, когда это нагорье должно было представлять совсем иную, чем ныне, картину.

Еще в 1857 году П. П. Семенов, а затем в 1875 году И. В. Мушкетов указывали на тот интересный факт, что все продольные долины Тянь-шаня в среднем течении больших рек наполнены осадками чисто озерного характера. Валунные конгломераты, заполняющие эти долины, по мере приближения к поверхности сменяются суглинками, напоминающими лёсс. Они лежат совершенно горизонтально; окружающие их горы круто спускаются на такие плато – и стоит только их поверхность мысленно покрыть водой, чтобы получить озеро чисто альпийского характера. В то время, как сырты были одеты льдами, стекающие с Тянь-шаня реки: Чу, Или, Кеген, Чарын, Чи-лик. Копа, Чалкодю-сю, подобно Рейну, Тичино, Адде, Роне и другим альпийским рекам, протекали через большие окаймленные лесами озера, из которых низвергались, надо думать, в виде бурных потоков или водопадов в лежащую ниже долину Или или Балхашскую котловину.

Такова была картина Тянь-шаня в постплиоценовыЙ период. Но что же препятствует нам допустить, что нечто подобное существовало одновременно и в Бэйшаньском нагорье?

Такое допущение тем возможнее, что и в Нань-шане нами встречены были древние морены на абсолютной высоте 11150—11650 футов (3400–3550 м) и относительной около 6000 футов или 1830 м.

У К. И. Богдановича мы находим некоторые указания на особенности климата Кашгарии в пост-плиоценовый период и на одновременное существование там обширных пресноводных бассейнов.

От устья долины Улун-чуань до первых глин дорога на протяжении 5 км шла по местности, изобилующей выходами коренных пород то в виде невысоких гривок, то в виде холмов. В особенности часто обнажались белые граниты и сероватые гнейсы, но затем попадались также возвышенности и из других горных пород – кварца и яшм.

Растительность на этом участке была поистине жалкая. Футтерер на своем пути через Бэй-Шань встречал очень часто долины, густо поросшие кустарниками и сочными травами. Но он шел в мае; осенью же таких трав нигде уж не было видно. От ковыля, например, который, без сомнения, обильно покрывал весною дресвовую и щебневую почву долин, теперь сохранились лишь одни жалкие, еле приметные, желтые комли; кипец (Festuca sp.) уныло желтел по северным склонам глубоких горных падей, а одевающие солончак камыши, чий и осока только издали ласкали глаз, уподобляясь вызревшей ниве.

Мы уже знаем, какие глубокие снега выпадают иногда весной и зимой в Бэй-Шане, о значительности образуемых ими и летними дождями потоков свидетельствуют многочисленные русла и пригнутые к земле, придавленные камнями и глиной кусты терескена и караганы. Вода эта скатывается в низины, но попутно наполняет и горные склоны, где прежде всего весной начинают зеленеть ковыль и кипцы. За ними пробуждаются к новой жизни и солонцы, где покрасневшая за зиму осока как-то вдруг заменяется свежей зеленью; молодой мягкий камыш подымается быстро и окончательно сменяет блеклую их окраску на ярко-зеленую; дольше других держится чий (Lasiagrostis splendens), но и он, наконец, оживает под влиянием теплых лучей апрельского солнца.

Весна идет, и с каждым днем появляются все новые и новые типы растений: начинает подыматься, цепляясь за камыш, Cynanchum acutum L., и, точно подражая ему, обвивают кусты и лезут вверх или же стелются по земле ломонос (Clematis) и повилика (Convolvulus), выползают трубочки ревеня (Rheum leucorhysum Pall.) и касатиков (Iris ensata Thunb.), вылистывает свои ветви Zygophyllum Potanini Maxim., распускаются одуванчики; а дальше под прикрытием камней и кустов и по краям рытвин и оврагов, на миниатюрных лужайках, притулившихся кое-где в расселинах гор, разрастается целый мир других трав и нежных цветов: Viola sylvatica var., rupestris Rgl., горечавки (Geniiana sp.), лютики(Ranunculus sp.), камнеломки (Saxifraga sp.), Sisymbrium, Cistanche salsa С. A. Mey, различные астрогалы, полыни, злаки (Triticum sp.), Allium, Arnebia, Malcolmia, Sedum и, вероятно, не малое число иных форм, быстро уступающих засухе.

Уже в апреле начинает цвести Atraphaxis (A. lanceolata var. divaricata Ledb.) и выпускать свои оригинальные, мелкие и сухие, как у иммортели, цветки Calligonum, a за ними в некоторой постепенности следуют и другие кустарниковые породы Бэй-Шаня; в середине мая зацветает карагана (Caragana pygmaea var. arenaria Fisch.), в конце этого месяца чингиль (Halimodendron argenteum Fisch.); вообще в мае, несмотря даже на частые утренники, флора Бэй-Шаня должна представляться во всей красе своего полного развития.

Вероятно, уже в середине лета засуха кладет предел производительной силе многих растений. Одно за другим отцветают они, желтеют и превращаются в трупы. В конце августа все уже желто, и ветер ломает и сносит остатки растений. В сентябре жизненные соки сохраняют только немногие экземпляры, да и те ютятся в теневых, хорошо защищенных местах. Из них могли быть определены нижеследующие виды: Zygophyllum Potanini Maxim., Tribulus terrestris L., Peganum harmala (var.?), Libanotis jeriocarpa Schrenk, Inula ammophyia Bge, Aster alyssoides Turcz., Gypsophila acutiаolia var. Gmelini Rgl., Astragalus sp., Anaphalis nubigena var. intermedia Hook, (f?), Sophora alopecuroides L., Artemisia fasciculata M. В., A. dracunculus L., A. commutata Bess., A. fragrans var. subglabra Winkl., Saussurea japonica var. intermedia Maxim., Scorzonera mongolica Maxim., Pleurogyne carinthiaca Gris., Arnebia tibetana Kurz., A. fimbriata Maxim., A. cornuta var. grandifiora Trautv., Statice aurea L., Anabasis brevifolia C. A. M., A. aphylla L., Halogeton arachnoideum Mog.-Tand., H. glomeratum С. A. M., Sympegma Regeli Bge., Kochia mollis Bge. и Rheum leucorrhysum Pall.

После этой небольшой экскурсии в область флоры Бэй-Шаня возвращаюсь к прерванному описанию пути 13 сентября.

За яшмовой грядой потянулись песчанистые глины урочища Долон-модон. Последнее характеризуется семью тограками (Роpulus euphratica D. С.), коим и обязано своим монгольским названием – «семь деревьев», у китайцев же оно известно под именем Гин-ван-ча.

Отсюда хребет Лу-чжа-цзин уже ясно виден. Он кажется темно-зеленым, каким в действительности и оказывается, будучи сложен на своих южных склонах исключительно из яркозеленых пород – порфиров и кварцевого и глинисто-кремнистого сланцев, покрытых от времени темной, местами буро-фиолетовой коркой. По яркости красок и богатству оттенков это, несомненно, самый красивый из хребтов Бэй-Шаня.

Добираясь, однако, до этого зеленого массива, составляющего, как мне кажется, лишь отрог более высокого темно-фиолетового Кукэ-сана-ола (о котором ниже), я встретил целый ряд обнажений, начавшихся гранитом и закончившихся кварцитом, непосредственно предшествующим хребту.

Вступив на последний широким логом, мы вскоре достигли циркообразного его расширения, а затем полезли на замыкавший его с севера утес, который обращает на себя внимание своими глубокими впадинами выдувания. Порода, слагающая утес, – крупнозернистый, роговообманково-хлоритовый гранит, почти зеленый в сторону цирка и красный в ущелье, в которое мы спустились с невысокого перевала. Это ущелье очень узко и, рассекая главную массу хребта, выводит в новое циркообразное расширение, в центре которого вырыт колодец Лу-чжа-дунь.

В ущелье, очень живописном, вправо от дороги переходящем в лощину, я нашел очень богатую, для Бэй-Шаня конечно, флору. Господствовал кипец, но среди него я собрал в экземплярах, годившихся для гербария, следующие виды растений: Aster alyssoides, Anaphalis nubigena var. intermedia, Saussurea japonica var. intermedia, Libanotis eriocarpa, Inula ammophyla, Pleurogyne carinthinaca, Gypsophila acutifolia var. Gmelini, Arnebia tibetana, Artemisia fasciculata, A. commutata и множество других, как Аllium, Astragalus, Sedum, Sisymbrium, не считая мелких злаков (Triticum). По песчаному дну ущелья, вдоль плоского русла с еще влажным песком, а затем у колодца попадались, кроме караганы (Caragana pygmaea var. arenaria), солянок и чия, Artemisia dracunculus, Kochia mollis, Halogeton glomeratus, H. asrachnoideum, Scorzonera mongolica и Sympegma Regeli.

Колодец вырыт среди помянутого русла, имеет около 2 м глубины и содержит пресную, как кристалл чистую воду. Почва кругом песчаная и обилует щебнем и крупными отторженцами красного и зеленовато-красного гранита, зеленых порфиров и диорита. Абсолютная его высота 6660 футов (2030 м), по определению же Обручева – 6298 футов (1919 м). Исходя из этой цифры, думаю, что гребень центральной массы хребта Лу-чжа-цзин имеет не менее 7500 футов (2286 м) абс. выс.

Здесь в ночь с 13 на 14 сентября мы испытали первый мороз; в дальнейшем же, пока мы оставались в Бэй-Шане, не проходило дня без утренних заморозков.

Утро 14 сентября было пасмурное; дул порывистый ветер с юго-запада, заставивший нас вспомнить о полушубках. Впрочем, непогода продолжалась недолго, и уже к полудню ветер стих и небо очистилось.

От колодца Лу-чжа-дуня к северу дорога пошла широкой долиной среди пониженной части хребта, разбившегося здесь на отдельные холмы и гряды; последние состояли целиком из роговообманковых красных и зеленых гранитов, прорезанных жилами зеленокаменных пород. На четвертом километре хребет кончился, и впереди обозначился новый хребет Кукэ-сана-ола, невысокий в том месте, где его переступает дорога, но грандиозный на западе, где к нему примыкает массив Лу-чжа-цзин.

В его предгорьях прежде всего обнажился серый глинисто-кварцевый сланец, прорванный во многих местах жилами диорита, а затем бледно-красный гранит. Того же цвета гранит (роговообманковый) слагает как неглубокую седловину хребта, так и всю массу его северных склонов.

На всем этом протяжении растительность была довольно обильная. Преобладал чий, но попадалось немало и кустарных форм – Ephedra, Caragana, Reaumuria, Calligonum, Kaiidium, Eurotia ceratoides; местами выдавались глинистые площадки, поросшие полынью, среди коей виднелись Aster, Arnebia, Kochia; кое-где мелькали своими метлами Calamagrostis, по щебню стлал свои пурпуровые, уже ветхие и истрепанные листья Rheum leucorrhysum и по водостокам, служа им бордюром, взбирался на крутобокие скалы кипец.

Такой же характер растительности встретил нас и на северном склоне хребта Кукэ-сана-ола, где мы прошли мимо двух колодцев – в одном (Шибэн-гоу; у Обручева – Ши-пын-коу) и шести (Я-мынь-шоу) километрах от перевала. Зато животный мир как здесь, так и во всей пройденной части Бэй-Шаня, поражал своей бедностью. Необыкновенно мало попадалось нам птиц как по числу видов, так и особей, так что, кроме обычных жителей пустыни – Corvus corax L., Podoces hendersoni Hume, Saxicola isabellina Gretzschm., Passer montanus L., P. stoliczkae Hume и Syrrhaptes paradoxus Pall., – почти что и назвать нечего. Мы видели однажды Gypaёtus barbatus L., неоднократно – соколов, стрижей и горлиц; был случай, что я натолкнулся на стайку вьюрков (Montifringilla sp.), но это, кажется, и все.

Затем, уже позднее, мы добыли для коллекции: Pyrrhulorhyncha pyrrhuloides Pall., Otocorys elwesi Brandt. и Columba fusca Pall. Из млекопитающих были обыкновенно только зайцы. Видели мы также, и притом неоднократно, джейранов (Gazella subgutturosa) и хуланов, но ни те, ни другие не подпускали нас близко. В горах Бага-Мацзун-Шань мы стреляли по архарам(Ovis sp.) и дикой кошке (Felis manul), но неудачно, и только у колодца Лу-цо-гу дежурному казаку удалось убить волка, подбиравшегося к баранам. Из ящериц чаще других попадались виды: Phrynocephalus var. versicolor Strauch и Eremias multiocellata Günth.

За хребтом Кукэ-сана-ола потянулась местность, сильно всхолмленная выходами зеленых и прожилкованных кварцем темно-серых сланцеватых песчаников, сменяющихся далее к северу высокими грядами серо-фиолетового фельзита и фельзитового порфира. Дорога идет здесь в гору и вскоре, после крутого поворота, взбирается на гряду, образованную кремнистым сланцем, еще далее она вступает в поросшую чием долину Я-мынь-шоу, где многочисленные обнажения в виде щеток и грив состоят почти исключительно из сланцев – черных и глинистых и зеленовато-серых слюдисто-глинистых; среди последних обильно выступает кварц, попадавшийся часто и раньше в виде жил, гнезд и россыпей. Эта обширная свита сланцев, только в четырех километрах к северу от колодца Я-мынь-шоу нарушенная выходом хлоритового гранита, заканчивалась мощным обнажением зеленовато-серого гнейса, за которым уже ширилась обширная долина Лу-цо-гу, где мы должны были остановиться.

Гребень гнейсовой гряды, составляющей один из восточных отрогов хребта Ба-бо-шань, был увенчан десятком небольших пирамид, сложенных из камней. Мои монголы поторопились с своей стороны положить каждый по камню и на мой вопрос, к чему они это делают, ответили:

– Таков уж обычай. Лу-цо-гу – зимой опасное место: снега много, бураны сильные… И путники складывают тут камни в знак благодарности за благополучный проезд.

– Да, но ведь теперь не зима, и Лу-цо-гу у нас еще впереди?

– Это не меняет дела, таков уж обычай!

Серьезнее других отнесся к этому обычаю Сарымсак. Сотворив перед заходом солнца обычный намаз, он вернулся на гору и провозился там с полчаса, складывая отдельную пирамиду. Зато Хассан ограничился тем, что подкинул к ближайшей пирамиде первый попавшийся камень.

– Что так скупо, Хассан?

– Будет… потому не к чему. Ведь если в степи застигнет буран, то хоть гору из камней складывай – толку не выйдет!

Впрочем, Хассан был уже известен нам своим скептицизмом.

Колодец Лу-цо-гу оказался в полукилометре к северу от перевала. Его абсолютная высота, определенная гипсотермометром и анероидом, выразилась цифрой 6775 футов (2065 м).

Здесь решили дневать. Я хотел предпринять боковую экскурсию к горам Ихэ-Ма-цзун-Шань, брат же надеялся хоть что-нибудь добыть для наших коллекций, давно уже не получавших существенных приращений.

Перед нами, ограничивая долину Лу-цо-гу с севера, высился хребет Бага-Ма-цзун-Шань, а так как дальнейший наш путь будет лежать вдоль этого хребта, то я считаю уместным сказать о нем тут же несколько слов.

Общее его простирание – широтное, переходящее лишь в западной части в северо-западное, общая длина между крутым восточным концом и седловиной на западе, отделяющей его от хребта Борю-булак, около 42 км, относительная высота восточной, наиболее высокой его части, около 1500 футов (457 м), западной около 1000 футов (304 м), а абсолютная всего гребня 7700–8200 футов (2345–2500 м). Глухим, очень глубоким и узким ущельем юго-восточного простирания он делится на две неравные части: западную – короткую, значительно пониженную и очень расчлененную, и восточную – вытянутую в один высокий, совершенно недоступный кряж. Эту последнюю В. А. Обручев называет Да-Ма-цзун-Шань, а западную – Хун-Шань. Из дальнейшего будет, однако, вполне очевидно, что хребта Ихэ-Ма-цзун-Шань или Да-Ма-цзун-Шань, подымающегося километрах в 42–47 к востоко-северо-востоку от колодца Лу-цо-гу и заслоненного от него высокой частью Бага-Ма-цзун-Шаня, В. А. Обручев видеть не мог; он несомненно ошибся названием, поэтому и все то, что мы читаем у него о хребте Да-Ма-цзун-Шань, следует отнести к хребту Бага-Ма-цзун-Шань.

Совершенно верно, что на южном склоне этого последнего имеется заброшенный серебряно-свинцовый рудник, а на его северном склоне, точнее – к северу от него, каменноугольная копь, что гребень его мелкозубчатый, падение южного склона (а также и северного, добавлю я от себя) очень крутое, цвет основной породы желтый. Обручев полагает, что это – гранит; я же вполне убежден, что это метаморфический кремнистый известняк, потянутый желтой коркой, но в свежем изломе имеющий все оттенки от чисто белого до темно-серого и серо-фиолетового. Темные полосы в этом хребте – вероятно, жилы темно-серого мелкозернистого гранита; к ним я добраться не мог, но среди щебня, вынесенного дождевыми потоками, я нашел из изверженных пород только эту. Среди того же щебня попадался мне еще и черный глинистый сланец, но коренных его обнажений я нигде не видел.

Чтобы не забегать слишком вперед, я ограничусь пока сказанным о хребте Бага-Ма-цзун-Шань и перехожу к изложению как обстоятельств, сопровождавших мою боковую экскурсию, так и главнейших ее результатов.

Мне предложено было ехать двумя путями: вдоль северной или вдоль южной подошвы хребта Бага-Ма-цзун-Шаня; а так как по расчету монголов, впоследствии оказавшемуся, впрочем, ошибочным, оба пути разнились мало в длине, то решено было использовать тот и другой, начав с северного, пролегавшего мимо каменноугольных копей, как более интересного.

Меня сопровождали в эту экскурсию, которая должна была продолжиться самое большее двое суток, Глаголев, монгол Хомбо и Сарымсак. Вьючной лошади мы не брали – спать предполагалось без палатки, а теплое платье, фураж, съестные припасы и чайник мы могли разобрать и на верховых лошадей.

Я выехал в приподнятом настроении духа: давно уже нам говорили, что Ихэ-Ма-цзун-Шань богат всем тем, чего так недостает остальному Бэй-Шаню: дикими животными, проточной водой, лесом и пастбищами. И вот теперь мне предстояло наконец убедиться, сколько правды во всех этих рассказах. К сожалению, радость моя оказалась преждевременной – мне не удалось достичь этих гор.

Но к делу.

Долина Лу-цо-гу, уходя на восток за край горизонта, к западу от колодца круто изменяет свое широтное простирание на северо-западное, суживается здесь холмистой страной, надвигающейся с запада, и замыкается невысоким увалом, служащим связью между хребтами Бага-Ма-цзун-Шань и Борю-булак. Она поросла чием, Calamagrostis, осокой, полынью и другими травами и кустарниками и служит одним из любимых пристанищ куланов и каракуйрюков (Gazella subgutturosa).

С первых же шагов по этой долине нам стали попадаться выходы бледно-желтых крупнозернистых гранитов и почти черных диоритов, после чего, у поворота дороги к северо-западу, обнажились желтовато-серые глинисто-слюдяные сланцы, сопровождавшие дорогу справа километров на семь. Впрочем, мы ехали здесь уже серединой долины, и съемка, которую я вел, мешала мне делать подробные наблюдения над сменой горных пород в ее крыльях; по пути же, кроме зеленокаменных пород, я встретил выходы бледно-красного гранита, бледно-желтого роговообманкового гранита, кремнистого сланца, в области залегания коего я подобрал несколько кусков сердолика, слюдяного сланца, мрамора, черного глинистого сланца, розового турмалинового гранита и, наконец, метаморфического кремнистого известняка, слагающего главную массу хребта Бага-Ма-цзун-Шань. Выяснить взаимные отношения всех этих пород, выступающих на дневную поверхность в большинстве случаев в виде сглаженных проточной водой плоскостей или сильно разрушенных куполов, горбов и щеток, я, конечно, не мог.

Относительная высота глубокого седла через хребет Бага-Ма-цзун-Шань, которым пользуется дорога для того, чтобы обогнуть его с запада, ничтожна, абсолютная же равна 6890 футов (2100 м). По спуске с седла дорога раздваивается: левая ветка отходит прямо на север, пересекает широкую в этом месте Нюр-голскую долину и скрывается в складках следующей за ней невысокой гряды Нюр; это дорога в г. Улясутай; наша же дорога уклоняется сначала на северо-северо-восток, потом на северо-восток и, немного не дойдя до помянутой гряды Нюр, делает крутой поворот на востоко-юго-восток.

На всем этом протяжении Нюр-голская долина не имеет ни одного обнажения; ее почва почти бесплодна и покрыта мелким щебнем, среди коего преобладают кристаллический известняк, розовый и серый гранит и кремнистый сланец. В общем это типичный уголок щебневой пустыни, самой безотрадной из существующих в мире пустынь.

Едва мы спустились с седловины, как увидали впереди верблюда и на нем фигуру монгола. Его тотчас же остановили. Он оказался торгоутским ламой, возвращающимся к себе, в урочище Нюр, из аула халхасцев в горах Ба-бо-Шань. Узнав, что мы направляемся внутрь Ма-цзун-шаньских гор, к еловому лесу, он пригласил нас заехать к нему ночевать.

– Это будет вам почти по пути…

– Спасибо, но мы рассчитываем сегодня же добраться до гор.

– О нет! Если вы поедете так, как теперь едете, то доберетесь к закату только до колодца Дз-чан, а там до елового леса останется еще по меньшей мере столько же, сколько от Нюр-Шаня до Лу-цо-гу.

– Как так?

Своим замечанием торгоут произвел, конечно, сенсацию.

Хомбо стал что-то объяснять Сарымсаку, на что тот горячо возражал. Оба повысили голос и, вероятно, долго бы еще пререкались, если бы я не потребовал прекращения этой сцены. Тогда разъяснилось, что наш проводник-доброволец ехал в первый раз той дорогой, которой взялся нас проводить. В горах Ихэ-Ма-цзун-Шань он бывал неоднократно, но каждый раз попадал туда с юга, из города Мо-чэня. Теперь он винился: «Что делать, ошибся… не угадал расстояния».

– Ну а к каменноугольной копи ты знаешь дорогу?

– Найду.

И, видя мое недоумение, он вдруг рассмеялся.

– Ты, господин, сейчас сам убедишься, что я ничего худого не сделал, взявшись вести тебя дорогой, по которой сам никогда не ездил. Ма-цзунь-Шань высок, и теперь с любой горы его можно видеть. Что же касается каменноугольной копи, то и ее разыскать вовсе нетрудно, раз знаешь, что она находится на пути и в близком расстоянии от вершины Нюр-гола.

И он опять засмеялся.

Но мне было совсем не до смеха. Я взглянул на наших истощенных лошадей, вспомнил, что им предстоит еще далекий путь до Кульджи, что заменить их свежими не из чего – и скрепя сердце решил отказаться от заманчивой поездки к далеким горам.

– А что, Глаголев, ведь не обернуться нам и в три дня, если ехать как было хотели?

– А кто его знает! На орду полагаться тоже не следует. А вот доберемся до горбов, с которых, сказывают, эту гору видать, ну, там и прикинем.

На том и порешили. А пока велись эти разговоры, долина была пройдена, и мы очутились в виду невысокой гряды Нюр-Шань. Здесь торгоут с нами простился и поехал своей дорогой, мы же круто свернули на восток и вскоре достигли каменноугольной копи.

Каменный уголь, блестящий, плотный, с раковистым изломом, обнажается среди свиты простирающихся на юго-восток (115°), отвесно падающих желтоватых и серых (от примеси частиц каменного угля), очень мелкозернистых песчаников, которые подымаются высокой щеткой над поверхностью почвы и тянутся метров на двести пятнадцать вдоль южной подошвы Нюр-шаньской гряды, образованной темно-бурым кремнистым сланцем. Колодцев я насчитал пять, самый глубокий из них имел едва ли более 6 м, тем не менее спуститься хотя бы в один из них я не рискнул, так как деревянные крепления были уже частью расхищены, частью пришли в ветхость, а кое-где даже обрушились вниз вместе с грязью, нанесенной дождевой водой. Каких-либо следов жилых построек я здесь не нашел.

Километрах в двух далее к востоку мы увидели небольшую водную поверхность, занимавшую центр плоской впадины с глинистым дном. Я подумал, что имею перед собой то, что киргизы называют «как», т. е. лужу застоявшейся на такыре дождевой воды, но Хомбо разубедил меня в этом. Эта лужа, обязанная своим происхождением ключам, и есть та вершина Нюр-гола, о которой выше упоминалось. Действительно, обогнув впадину, я увидел и русло, уходившее в даль, в тот широкий просвет, который отделял Бага-Ма-цзун-шаньский массив от Ихэ-Ма-цзун-Шаня.

Наконец-то я увидел этот хребет!

Я приказал Сарымсаку остановиться у лужи и заняться приготовлением чая, а сам с казаком Глаголевым и монголом Хомбо полез на ближайшие утесы Нюр-Шаня.

К одного из них Ма-цзун-Шань действительно предстал перед нами как на ладони.

Монгол присел здесь на корточки, а мы с Глаголевым с минуту молча созерцали его, мысленно измеряя разделявшее нас расстояние.

– Сколько по-твоему?

– Далеко, ваше благородие… И взаправду сегодня на наших одрах не доедешь…

– Километров сорок, а?

– Да, пожалуй что будет.

Делать нечего, приходилось возвращаться к своим, не сделавши главного. Все же, однако, моя поездка не оказалась вовсе безрезультатной, и прежде всего потому, что я видел и нанес на карту хребет, имя коего, сохранившееся без изменения на протяжении двух тысячелетий, служит опорным пунктом для восстановления тех путей, по коим совершались главнейшие передвижения народных масс в древнейшие времена. Так, под утесами этого хребта мы застаем знаменитого китайского полководца Ли-лина, окончившего свои подвиги надписью на скале в ущелье Ван-сянь-лин, и тут же разыгралась одна из самых замечательных битв, какие знавала история, когда в 628 г. старшина уйгурский Пуса, во главе пятитысячного отряда, наголову разбил стотысячную армию тукиэского (туркского) хана Цзели (Хели), преследовал ее до Небесных гор (Тянь-Шаня) и «великое множество людей полонил».

Высоким ровным валом рисовался перед нами этот хребет, и тогда как его западный конец падал круто и выделялся совершенно отчетливо, восточный сходил на нет, расплываясь в мглистой дали горизонта. Долго искал я на его гребне вторую точку для требующейся засечки, но и отыскав, потерял, когда взобрался затем на вершину одного из бага-ма-цзуншаньских отрогов. Таким образом, северо-восточное простирание хребту Ихэ-Ма-цзун-Шань пришлось придать, руководствуясь одним впечатлением.

Над долиной он подымается по меньшей мере метров на девятьсот, так что абсолютная высота его гребня, вероятно, значительно превосходит 9000 футов (2940 м). На такую высоту указывает и одевающая его древесная и кустарная растительность, среди коей ель, береза, рябина и крушина (яшель-агач, Rhamnus erytroxylon?) занимают высший горизонт самых глухих ущелий, а ива, тополь и целая свита кустарников: Cotoneaster (ргай), шиповник, таволга, карагана и лоза – долину верхнего течения Ма-цзун-шань-гола.

По словам монголов, Ма-цзун-Шань, что значит «хребет Конской Гривы» – двурядовый хребет. Северная цепь выше южной, зато последняя шире первой: обе же смыкаются на востоке, где одиноко подымается высокий голец (его я не видел). Тут горы очень круты, ущелья узки и поросли еловым лесом, воды много; она собирается в одно русло и течет на протяжении нескольких километров, после чего вдруг исчезает в камнях; но русло, занимая все дно межгорной долины, тянется и дальше. Это очень трудный участок дороги, и так как горы здесь круты, покрыты крупной осыпью и не имеют лугов, то сюда заходят разве только охотники на маралов. Межгорная падь кончается барьером из огромных каменных глыб (мореной?), из-под которых выбивается высоким водопадом ручей, образующий ниже болото, поросшее высоким камышом.

Урочище это носит название Кун-ухусен-булак, что будто бы значит «Ручей убившегося человека»; названо же оно так потому, что в давнопрошедшие времена какой-то человек захотел взобраться по каменному барьеру до того места, откуда выбивается водяная струя, но сорвался и разбился. В это урочище собираются русла Нюр-гол, Лу-цо-гу и другие, а далее из него вытекает Ма-цзун-шань-гол, вдоль русла которого идет дорога на Мо-чэн (Mo-мин). Несомненно, что именно эту речку называли Потанину Шулюстен-булак, что значит «Открыто протекающая вода». Она не добегает до реки Эцзин-гола, но ее русло обильно поросло тополем (Populus euphratica).

В урочище Кун-ухусен-булак живут ныне халхасцы; но до дунганского восстания здесь стояли солдаты и пасся императорский табун; развалины импаня и до сих пор еще уцелели. Свое содержание стража получала через начальника мо-чэнского гарнизона.

До г. Мо-чэна от урочища Комен-уксюм-булак считается 450 ли, причем дорога очень часто отходит от русла Ма-цзун-шань-гола и идет по колодцам Хун-лю-цзин (100 ли), Нань-чэн (80 ли), Да-хун-Шань (100 ли), Чжинтай (90 ли), Мо-чэн (80 ли). От колодца Чжинтай отходит дорога к каменноугольным копям, лежащим к югу от Нурусунь-ола – довольно высокой горной гряды, отделенной лишь узкой долиной от Ихэ-Ма-цзун-Шаня; сюда же, как мы уже знаем, проложен и колесный путь, пересекающий Сы-дуньский солонец.

Продолжением Ма-цзун-шань-голского пути служит Нюр-голский через колодец Да-чан (50 ли), родники Нюр-гол (80 ли) и Ло-ба-чэн (120 ли), где он и сливается с тем, которым мы будем следовать в Хами. Вариантом этой дороги служит тропа, обходящая гряду Нюр-Шань с севера и ответвляющаяся от главного пути у колодца Да-чан. Она проходит через урочище Нюр и колодец Хоримту (90 ли), который приметен издали по огромной пирамиде, подымающейся среди солонца. Хомбо утверждал, что это только груда камней, сложенная по приказанию Цзо-гумбоу (Цзо-цзун-тана), пожелавшего таким наглядным путем показать громадную численность своей армии, но, во-первых, издали она мне вовсе не казалась грудой камней, а довольно стройным монументом, во-вторых, насколько известно, Цзо-цзун-тан, отправив этим путем главную массу своих войск, сам предпочел остаться в Гань-су; в-третьих, трудно допустить, чтобы кто-либо из китайских полководцев мог остановиться на такой детской затее, как складывание холмов из камней в дикой пустыне. Кстати замечу, что в Хамийском оазисе аналогичные действия приписывались дунганскому вождю Баян-ху, причем мне указывали даже такие груды камней, давнее происхождение коих не подлежало сомнению.

Поперек хребта Ма-цзун-шань имеется одна, да и то в настоявшее время почти заброшенная, тропа. Она выводит в долину Е-ма-чуань и ведет к бывшему пикету Мын-шуй через колодцы – Хун-лу-чэн (от урочища Кун-ухусен-булак – 90 ли), Цаган-чулу (120 ли) и Е-ма-чуань (100 ли).

Сказанным исчерпываются мои сведения о хребте Ихэ-Ма-шзун-Шань.

Когда я спустился с горы Нюр-Шань, чай уже закипал. Отдохнув с полчаса, я велел подать себе лошадь и направился к высившемуся на юге хребту Бага-Ма-цзун-Шань. Глаголев с лошадьми остался внизу, я же полез на ближайший утес, откуда передо мной развернулся тот же ландшафт – голая каменистая пустыня, а за ней точно флером затянутая темная масса хребта, мелкозубчатый гребень которого не давал возможности отличить засеченную мною вершину. Досадуя на неудачу, я стал было уже спускаться обратно, когда вдруг увидал впереди тропинку, ведшую вверх по ущелью, глубоко врезывавшемуся в массу хребта.

– Куда ведет эта тропинка?

Хомбо, которому я задал этот вопрос по возвращении на бивуак, не замедлил ответом:

– В Лу-цо-гу.

– Но разве ты ездил этой дорогой?

– Нет. Да идти-то ей больше некуда.

С этим нельзя было не согласиться, и мы порешили на следующий день пересечь Бага-Ма-цзун-Шань по этой тропе.

Ночь я провел очень скверно, и не столько виной тому был мороз, достигший к утру 5°, сколько моя непривычка к твердому изголовью. Как бы то ни было, я поднял всех до света, и лучи восходящего солнца застали нас уже въезжающими в ущелье Бага-Ма-цзун-Шаня.

Впереди ехал монгол.

Вдруг он круто осадил лошадь и на что-то указал казаку. В один миг Глаголев был уже на земле и, добежав до камня, припал за последним. Не видя ничего, я выхватил было бинокль, но в это время грянул уже выстрел.

– По ком ты, Глаголев?

– Не знаю, что и за зверь… Будто лисица, да хвост не похож… Манул! Манул! – бросил мне по пути Сарымсак и, как сумасшедший, понесся вслед за Хомбо.

Но, увы, несомненно раненная, дикая кошка (Felis manul) успела все же куда-то укрыться.

Не прошло после того и пяти минут, как мы увидели в шагах в восьмистах впереди с десяток архаров, которые легко взбегали на крутейший откос. Очевидно, они шли к воде, но выстрел Глаголева их испугал и обратил в бегство. Опять неудача!

В это время мы проезжали по участку ущелья, местами густо поросшему полынью, Arnebia и другими травами, среди коих нашелся вполне свежий экземпляр Zygophyllum Potanini Maxim., который и поступил в наш гербарий на смену имевшихся там сухих и отживших.

Еще несколько шагов далее, и тропинка, круто свернув влево, повела нас зигзагами на высокий отрог, но там на его гребне вдруг бросила.

Что за притча? А дальше куда же?

Пока Хомбо верхом, Сарымсак пеший отправились на розыски пропавшей тропы, я приостановился для записи наблюдений, причем оказалось, что мы стоим на абсолютной высоте, равной 7553 футам (2302 м), и поднялись над Нор-голской долиной свыше, чем на 150 м, над Лу-цо-гу же на 235 м. Но подножие наше – не более, как гребень отрога, ответвляющегося от главной массы хребта; гребень последнего много выше; еще выше венчающие его скалистые пики. Один из таких гольцов, километрах в двух впереди, первый в ряду других, следующих за ним непрерывной чередой на юго-восток, обрывается круто в глубокую падь, и мне кажется, что и падь эта спускается туда же, на юго-восток. Ихэ-Ма-цзун-Шань не виден; его заслоняет скала, из-за которой выступают только желтые массы северного склона хребта Бага-Ма-цзун-Шань. Зато на севере горизонт открыт и обширен. Я ясно различаю параллельные гряды Нюр-Шань, Е-ма-Шань, Ци-гэ-цзин-цзы. На западе вижу высокую горную группу Баин-ула, пониженную северо-западную часть Ба-бо-Шаня и невысокую, узкую гряду Борю-булак. За ними встают еще другие высоты; они сливаются между собой и неясными силуэтами отходят в волшебную синь дали.

В то время когда я кончал свои набросок взаимного расположения горных масс к северу и западу от Бага-Ма-цзун-Шаня, я вдруг услыхал приближающиеся голоса Хомбо и Сарымсака.

Они исследовали порядочный горный район, но не нашли ни малейших следов тропинки; подходили они и к краю ущелья, но горы обрывались в него так круто, что нечего было и думать сойти туда с лошадьми. Таким образом, нам оставалось только вернуться обратно; мы, однако, сделали еще одну попытку выйти иной дорогой из гор.

Прямо перед нами на западе последние несколько расступались. Сюда-то мы и направили своих лошадей, и действительно, вскоре добрались до места, представлявшего полную возможность спуститься в долину. Правда, на первых порах откос был крут и каменист и требовал и от седока и от лошади большого внимания, но затем мы выбрались на осыпь, где лошади пошли уже уверенным шагом. Всего горами Бага-Ма-цзун-Шань мы проехали 6 км, и на всем этом протяжении иной породы, кроме метаморфического кремнистого известняка, я не встретил.

Из Нюр-голской долины в долину Лу-цо-гу мы возвратились прежней дорогой и на бивуак прибыли без дальнейших приключений, если не считать за таковое неудачную стрельбу по куланам, подпустившим нас на шестьсот шагов.

Похождения брата были тоже не из удачливых; он наткнулся только на куропаток (Perdix barbata Verr. des Murs.), из коих и убил двух.