Первые 10 км мы шли селениями: Аяр на р. Аяр-гол, Саваш и Тюбеджин на р. Якка-булак, Кызыл-юлгун, или Ши-цюань-цзы, на р. Едыра. Здесь проходила граница культурных земель, здесь же находилась и таможня для сбора лицзина. А дальше до самого Та-шара, т. е. километров на двадцать, потянулась каменистая пустыня, по всем видимостям столь же бесплодная, как и все подобного характера местности.

Та-шар, в котором мы остановились, представляет крайне скученное селение, расположенное на берегу речки Гаиб-су, бегущей здесь в плоских берегах, среди крупного галечника и валунов.

Земли, годной для пашни, по обоим ее берегам очень мало, да и то это тощий песок с очень небольшой примесью глины. Неудивительно поэтому, что урожаи здесь редки и что, наоборот, зачастую ташарцам приходится испытывать тяжелые последствия недородов. При таких условиях быта, конечно, они не могут похвалиться своими достатками; мало того, невозможно даже в Хами отыскать селение, в котором нужда сказывалась бы так явно, как здесь. И несмотря на это, ташарцы все же поразили нас своей опрятностью, своей приветливостью и готовностью услужить. Мы провели в Та-шаре три дня и с большим сожалением покинули это селение, где нас приняли с редким, даже у тюрков, радушием.

Такая долгая остановка в таком бедном селении вызвана была особыми обстоятельствами. Мы неожиданно очутились в местности глубокого интереса. Речка Гаиб-су – это Вэй-ур китайцев. Названа она, вероятно, так потому, что на ее правом берегу находился некогда буддийский монастырь уйгуров. Но, помимо этих развалин, долина речки Гаиб-су представляет интерес и в другом отношении. Здесь я нашел громадные валуны, целые скалы мелкозернистого серого гранита, вынесенные сюда, по-видимому, издалека, так как ближайшие к Гаиб-су утесы (а я их проследил километра на три вверх по реке) сложены из других горных пород, а именно из красного крупнозернистого гранита, разорванного выходами эпидотового диорита, черные горизонтальные жилы которого очень резко выделялись на высоте 42 м от поверхности почвы.

Гаиб-су берет начало двумя истоками: один из них стекает с осевой части Хамийских гор близ Кошеты-дабана и течет затем по долине почти восточного простирания, другой стекает также с центрального массива, но направляется прямо на юг и при встрече с первым образует довольно обширную котловинообразную долину, занятую княжеской усадьбой Багдаш (6640 футов, или 2024 м), откуда речка поворачивает уже на юго-юго-запад и, прорвав узким ущельем южную гранитную гряду Карлык-тага, выносит свои воды в долину Та-шара. На всем своем протяжении в горах она поросла крайне разнообразной древесной и кустарной растительностью, которая при устье ущелья переходит в сплошной лес волошской орешины и абрикосовых деревьев, образующих знаменитый княжеский сад при усадьбе Ортам. Сад этот, а также кустарная поросль по речке Гаиб-су, служат прекрасным убежищем зимующей птице, которая и держится здесь в большом числе, лакомясь ягодами барбариса, плодами шиповника и боярышника, а также семенами многих растений, устилающих песчаную почву. Ради охоты на этих птиц мы и перебрались 30 января в усадьбу Ортам.

По выходе из Та-шара дорога бежит сюда сначала вдоль берега речки, но затем все более и более отклоняется к западу, избирая места, где галька и валуны мельче. Не доходя до ворот сада, мы заметили у дороги пирамидальную кучу камней, происхождение коей местное население считает недавним. «Это Бай-ян-ху, покидая Ортам, велел каждому из своих воинов положить сюда камень», – поведал нам аксакал. Ограда ортамского сада сложена из валунов, почва ее представляет мелкий серый песок без всякой примеси гравия, хотя валунов в нем немало. Сад обширный, но крайне запущенный. Когда-то любимая резиденция Башир-хана, усадьба эта ныне совсем не поддерживается, и деревянный превосходный дом пришел в ветхость: балки покривились, штукатурка обвалилась, мелкий орнамент из дерева частью выломан, частью сам обломался и лежит кучей в громадном полутемном зале, красиво выкрашенном и орнаментированном. В общем здание это напоминает садовый павильон Шаа-Махсута, хотя китайский стиль и не выдержан здесь столь полно, как там. Внутренние его покои приходятся на запад, где некогда имелись и веранда, и небольшой цветник, приемные же комнаты – на восток, т. е. в сторону обширного двора, окруженного высокой и еще хорошо сохранившейся оградой. В этом дворе имелись конюшни для лошадей, службы же помещались дальше, за вторым двором, на восток, составляя совсем отдельную слободу. Как на особую достопримечательность сада нам указали на виноградную лозу. До дунганского восстания их было здесь несколько, но, когда народ отсюда бежал, они остались без укрытия и зимою повымерзли.

Между ортамским садом и гранитной грядой возвышаются развалины буддийского монастыря уйгуров, или ургыев, как их мне называли в Хами.

В общем это длинное и узкое здание, имевшее около семидесяти шагов по фасаду, обращенному к югу. Оно разделялось на пять капищ, из коих центральное было и выше, и шире других.

Так как передней половины и куполов недостает этим кумирням, то о размерах их можно судить не иначе, как приблизительно: в высоте, при ширине в три, наибольшая из них могла иметь около 20 м. Так как, по-видимому, купола были без окон, то и в кумирнях, освещавшихся только при посредстве дверей, должен был царствовать таинственный полумрак. Как раз против не существующих уже ныне дверей помещался, как уже говорилось, главный идол, головой уходивший под купол; об этом свидетельствует до сих пор еще сохранившаяся у задней стены кирпичная кладка, на которую он должен был упираться. Внутренние стены кумирен были разрисованы по алебастру фресками и медальонами, в которых и до настоящего времени живо сохранились еще изображения ликов бесчисленных буддийских святых и богов. Как кажется, громадное здание это стояло особняком, кельи же монахов и хозяйственные постройки должны были располагаться кругом: мы видели бесформенные массы глины в промежутке между развалинами и гранитной грядой, ряд помещений в этой последней и, наконец, остатки строений на вершине одного из упомянутых выше холмов.

 

 

31 января неожиданно погода испортилась. Подул холодный северный ветер, небо заволокло тучами, а затем повалил снег, который и накрыл пушистым ковром все окрестности. Это было тем менее кстати, что уже на следующий день нам приходилось расставаться с гостеприимным Ортамом, в котором, к сожалению, для нас не отыскалось ни сена, ни фуража.

Итак, несмотря на непогоду, мы выступили из княжеской усадьбы 1 февраля.

Пройдя по льду речку Гаиб-су, мы направились прямо на восток, вдоль гранитной гряды и по местности, усыпанной крупными голышами, среди которых торчали кусты эфедры и караганы. Это была тягостная дорога, тем более что тропинка уже давно исчезла под снегом, и мы шли целиной, то и дело проваливаясь в ямы или спотыкаясь о занесенные снегом каменья. Таким образом мы добрались до ручья Кырчумак, который бежал здесь двумя рукавами, обросшими лозняком, карагачем и шиповником.

Кырчумак значит «вырывающийся из-под снега». В период таяния снегов речка эта обращается в бурный поток, в самый же разгар лета обыкновенно пересыхает; поэтому в ее низовьях поселений не имеется, а заведены только пашни.

За Кырчумаком дорога изменилась к лучшему. Валуны исчезли, а крупный булыжник сменился мелкой галькой. Одновременно местность стала заметно возвышаться, и уже на 18-м километре от Ортама мы пересекли горную грядку, имевшую южное простирание.

Грядка эта представляет любопытный образчик того, в какой мере атмосферные влияния могут действовать разрушительно на горные массы. Она распалась на цепи или группы холмов почти одинаковой высоты, и только одинаковость их состава и согласное простирание позволяют еще видеть в них разорванные звенья одного целого. Поверхность этих холмов покрыта толстым слоем дресвы и щебня, из-под которых только кое-где выступает еще коренная порода – темно-зеленый филлит и сильно разрушенный красный или желтый крупнозернистый гранит.

За этой грядой снега было больше. К тому же это был давно слежавшийся снег, по которому во всех направлениях шли глубокие тропы; некоторые из них успели уже подернуться льдом, другие были, очевидно, проложены очень недавно. Следуя одной из последних, мы вскоре выбрались на целину, где снег оказался более рыхлым и к тому же настолько глубоким, что лошади уходили в него чуть не по брюхо. Между тем местность заметно понижалась, и вскоре мы очутились на берегу речки Аглик, которую перешли вброд. Отсюда дорога, вследствие вязкого снега, стала еще труднее, так что мы, немало измучившись, уже только в сумерки доплелись кое-как до селения Хотун-там, пройдя в общем свыше 40 км.

В древности Хотунтамская речка была известна у китайцев под именем Нян-цы-цюань. К этому известию китайская география добавляет, что у туземцев та же речка носит название Хатун-булак, что в обоих случаях означает «ключ женщины», иначе – «ключ ханши», так как некогда, в ханские времена, здесь проживала-де ханша уйгуров. Таким образом, Хотун-там оказывается поселением очень древним и притом в прежние времена, может быть, даже более значительным, чем теперь, так как, по свидетельству той же географии, здесь еще при Минах виднелись развалины древнего города.

Хотун-там стоит на ключах; даже никогда не замерзающая (в большие морозы образуются только забереги) речка Аглик питается преимущественно ключами, бьющими высоко в горах. Но имеются ли среди этих ключей и горячие, о чем сообщает помянутый выше китайский источник, мне неизвестно: от местных жителей мы о них ничего не слыхали.

 

 

Современный Хотун-там – очень разбросанное селение. Только в одном месте дома скучиваются и образуют площадь и улицу; а затем отдельные хутора виднеются всюду, даже вдоль речки Аглик. В настоящее время население Хотун-тама, в общем не превышающее 350 душ обоего пола, подчиняется хамийскому вану, хотя когда-то управлялось своим наследственным беком. Последний теперь дряхлый старик, живущий тут каким-то анахоретом [отшельником], без почета и власти. Он тоже явился к нам: «повидать на склоне дней своих, – как он сам выразился, – русских, о которых слышал, но видеть которых не довелось». Он прошамкал затем еще что-то, но даже явившиеся к нам одновременно с ним дорга, аксакал и другие туземцы его не поняли или, может быть, сделали только вид, что его не поняли? Тогда вступил в свои права наш полиглот Николай.

– Да по-каковски же он говорит?

– Это язык наших дедов. В нем больше слов китайских и монгольских, чем тюркских; но есть и такие, которые никому непонятны…

Эти непонятные слова я хотел записать, но дорга отказался выполнить это желание.

– Перед вами старик, когда-то управлявший всем этим краем. Теперь он лишен власти, но все же помнит ее и потому ко всему относится с большим недоверием, чуя обиду даже там, где ее нет. К вам он относится уже с предубеждением: не вы, как бы следовало, посетили его, а он вас…

– Да мы даже и не подозревали о его существовании…

– Так-то так… Да ему от этого ведь не легче.

Хотунтамский уроженец отличается и речью и складом лица от остальных жителей Восточного Туркестана. В его жилах несомненно в значительной примеси течет монгольская кровь, что, впрочем, и следовало предвидеть, так как все дошедшие до нас исторические документы согласно показывают о той видной роли, какую в Хами, в доманьчжурские времена, играли монголы. Мы хотели снять с некоторых из них фотографии. Но дорга и этому воспротивился.

– Нет уж, пожалуйста! Народ наш темный, дикий… Будет говорить, что вы на них беду накликаете…

Едва мы прибыли в Хотун-там, как нас постигло большое разочарование. Должен оговориться: еще в Хами решено было идти в Су-чжоу верблюжьей дорогой через Мын-шуй. Теперь же китаец, наш проводник, вдруг заявил нам, что дальше на восток идти невозможно.

– Как? Почему?

– В горах большой снег выпал.

– Какие горы и откуда взялся там снег, когда мы до Су-чжоу должны идти песчаной пустыней?

– О, какие горы? Большие горы!.. Все скажут…

И когда «все» поддержали китайца, то было от чего призадуматься. Уж не восточным ли продолжением Тянь-Шаня, о котором так много писали китайцы, придется идти? Или не составляют ли эти горы самостоятельного нагорья, подобного нагорью Чоль-таг? Во всяком случае, какой высокий географический интерес должна представлять эта местность!

– Как же быть?

– Переждать в Хотун-таме. Авось потеплеет, и тогда…

Но, увы, случилось совсем наоборот: мороз крепчал с каждым днем, снег шел беспрестанно… В Хотун-таме мы простояли девять суток, и единственным занятием нашим в это время была охота на птиц.

Мы били их преимущественно в ущелье речки Аглик, куда добирались чаще всего прямым путем, следуя поперек невысоких, но скалистых предгорий хребта, сложенных из хлоритового диабаза. На четвертом километре мы достигали до гранитных масс Карлык-тага и, повернув здесь на запад, вступали в ущелье помянутой речки, которое, даже в зимней обстановке, при массах скопившегося в нем снега, отличалось поразительной красотой. Мы проследили его километров на пять вверх, до того места, где мелкозернистые серые эпидотовые и хлоритовые граниты сменяются крупнозернистыми красными, и где уже выступают ключи, образующие речку Аглик.

Температура вод этих ключей не особенно высока, но все же достаточна для жизни в них водорослей, зеленая площадь которых необыкновенно контрастно выступала теперь среди окружающих ее отовсюду снегов. Главным украшением этого ущелья служит лес высоких и прямых тополей, по опушкам которого, среди обломков скал, растет самый разнообразный кустарник. Я различил здесь барбарис (с красными ягодами), шиповник, жимолость и лозу. К устью ущелья лес редеет, появляются площадки, поросшие чием, с одиноко стоящими среди них карагачами, барбарис исчезает и сменяется караганой. Одновременно появляются здесь и небольшие постройки, которым я не приищу подходящего названия; во всяком случае это – жилье человеческое, в котором, при самой нищенской обстановке, ютятся семьи беднейших хотунтамцев.

В Хотун-таме мы простояли девять дней. Запасы наши истощались, хлеб был давно уже съеден, да и мука приходила к концу. Нам оставалось поэтому или возвращаться обратно в Хами, или идти вперед на авось. Мы решились на последнее и, несмотря на протесты проводника, 11 февраля двумя партиями тронулись в дальнейший путь: брат повел наш караван прямой дорогой в Мор-гол, я же поехал туда кружной дорогой через Чинь-шэнь.

Когда мы выступали, небо было свинцовое. 16-градусный мороз и сильный ветер, дувший прямо с востока, затрудняли дыхание и вместе с тем леденили руки и ноги. Временами подымался снежный вихрь и, обдав нас ледяными иглами, несся дальше, то замирая, то снова подымая в воздух снежную пыль. Но уже к 9 часам утра улеглась непогода: небо очистилось, ветер стих, потеплело и солнце заблистало с особенной яркостью, причем и световые, и тепловые лучи его отражались с чрезвычайной силой от беспредельного, как море, снегового покрова.

На первых порах мы чуть не потонули в снежных сугробах. Мы сбились с дороги и ехали напрямик к видневшимся впереди развалинам какой-то постройки. Тут мы снова выбрались на тропинку и рысью погнали вперед лошадей.

Первый встретившийся нам поселок, состоявший всего из двух-трех хозяйств, носил полутюркское, полукитайское название – Ши-ли-булак; здесь проходила граница между вановскими владениями и местностью, непосредственно подчиненной китайским властям. На девятом километре мы пересекли глубокую долину реки Улота (Уласта?), которая протекает тут двумя рукавами, разделенными довольно высоким нагорьем. Река эта берет начало в вечных снегах Карлык-тага и течет по ущелью, которое, подобно Хотунтамскому, поросло прекрасным тополевым лесом. У дороги, вдоль обоих ее русел, расположены китайские поселения с одним общим именем Ардын. Еще далее на восток мы встретили речку Сузлюк-ардын, а затем дорога пошла довольно пересеченною местностью с частыми крутоярыми логами, поросшими чием, камышом и кустарником, единственными растениями, торчавшими поверх снега.

Обогнув одиноко торчавший утес, мы завидели, наконец, и цель нашей поездки – город Чинь-шэнь, расположенный на речке Таш-булак, выбегающей из ущелья Нарын-кол. Городок этот не велик, обнесен стеной, скорее всего напоминающей ограду какого-либо загона, и состоит из двух-трех улиц, обстроенных жалкими домишками, в которых с грехом пополам ютятся семейства дунган и китайцев. Его базар представляют счетом пять лавок, в которых можно найти лишь предметы первейшей необходимости; даже рису оказалось в них не более 15 фунтов! Зато нам сказали, что тут можно всегда иметь в изобилии мясо архаров…

– Да откуда же вы его получаете?

– Его привозят тагчи… Хотите проехаться к ним?

И нас проводили в тань, в котором мы действительно нашли несколько бравых мо́лодцев, поспешивших вытащить нам напоказ несколько туш таких же точно архаров, каких привез брат из своей поездки в Чоль-таг.

– Где же вы бьете этих животных?

– А вот там…

И один из тагчей указал мне пальцем на юго-восток.

– На востоке здесь везде горы. От Шаманэ (Бая) до Мын-шуя и дальше на юг нет места, где бы не было гор, но архары держатся преимущественно там. – И он опять указал на юго-восток.

– И далеко это отсюда?

– На хорошей лошади дня в два, пожалуй, доедете…

Мы купили у них две туши и, приказав доставить их вслед за нами в Мор-гол, выехали туда же.

К югу от Чинь-шэня подымались горы. Мы направились к ним и с первых же шагов в этом направлении почувствовали под собой крепкую почву. Действительно, снег лежал здесь тонким слоем, и уже с полкилометра дальше из-под него то там, то сям стал обнажаться гранит. Дорога шла краем Таш-булакской долины, поросшей чием и заваленной снегом. Впереди долина эта суживалась и превращалась в широкое ущелье, стены которой падали очень круто. При устье последнего мы натолкнулись на ключ, носивший название Мо-пан-цзы. Отсюда местность стала понижаться заметно, и так как в ущелье снег лежал уже только местами, то лошади пошли очень ходко, не забывая, однако, при этом срывать по пути колосья чия, который вместе с кустами гребенщика составлял преобладающую здесь растительность.

Ущелье не оказалось совсем безжизненным. Нам попалось в нем несколько штук каракуйрюков и зайцев, в кустах то и дело шныряли пустынные сойки, а в горах раздавались голоса кекликов. Но нам некогда было увлекаться охотой. Мы спешили засветло добраться до поселка Мор-гол, а до него, по-видимому, еще было неблизко… Ущелье, по которому мы ехали, оказалось сквозным, и стены его сложены из одной породы – красного гранита, только в одном месте прорванного плотным хлоритовым диабазом. При выходе из гор сухое русло Таш-булака разбилось на множество росточей, а впереди перед нами развернулась необъятная равнина, на противоположном конце которой и должен был находиться Мор-гол.

– О, да ведь это еще далеко!

– Да, иолов тридцать…

Мы прибавили ходу, и, по мере того как продвигались вперед, горы стали показываться со всех краев горизонта. Вот они узкой полоской поднялись перед нами, вот впереди их мы увидали деревья, а вот, наконец, и Мор-гол! Наш караван пришел туда задолго до нас.

Поселков с названием Мор-гол два: северный – таранчинский и южный – китайский. Оба стоят на ключах, из коих северный, менее обильный водой, носит название Ходжам-булак.

Благодаря могиле самаркандского выходца Султана-Улеми-Рахмета, схороненного на вершине Мор-голской гряды (Мазар-тага), местность эта пользуется исключительной известностью в мусульманском мире. Улеми-Рахмет был первым просветителем китайского Востока, святым, стяжавшим себе громкую славу.

Под старость он удалился в пустыню и умер здесь, на границе же, окруженный своими учениками. Кажется, в 1712 г. Мор-гол подвергся нападению джунгаров, которые не оставили здесь камня на камне; еще позднее он был приписан к числу земель, введенных под китайские поселения в Хами (к этому времени относится основание китайского Mop-гола); и наконец, выкупленный по дунганской инициативе у китайского правительства, потупил уже в ведение хамийских ванов, которые, выстроив над могилой этого святого роскошный мазар [мавзолей], в то же время поселили здесь и несколько семейств таранчей, обязанных, взамен других повинностей, охранять и ремонтировать это здание. Таким образом положено было основание современному таранчинскому поселению.

Одновременно с нами в Mop-гол прибыл караван верблюдов из Су-чжоу.

– Ну, как?

– Вам не пройти… На первом переходе снег небольшой, но со второй уже станции тропинка становится глубокой и узкой. Еще дальше она совсем исчезает, и тут легко заблудиться. К тому же чем вы будете кормить лошадей? Ведь все пастбища теперь завалены снегом?

Мы составили совещание и по совету вожака каравана решили повернуть на Янь-дунь и Куфи.