Одиннадцатого ноября. Широта 25°5'55'' с., долгота 138°1'16'' з. В прошедшую ночь мы лишились благоприятного ветра от NNW и NО; вместо него наступили при весьма пасмурной погоде и беспрестанном дожде сильные порывы ветра от SW. 13 ноября мы находились уже в широте 23°36' с., не встречая, однако, пассата; напротив, SW-ветер дул постоянно и сделался, наконец, столь сильным, что мы взяли у марселей два рифа. Продолжительный SW-ветер в таком большом отдалении от берега у тропика был неизвестным мне доныне явлением, поэтому я счел не лишним упомянуть о нем.

16 ноября. Широта 22°34' с. Долгота 140°25' з. Наконец, после совершенного безветрия поднялся ветер от NО, настал давно желанный пассат. Мы ежедневно замечали по вечерам сильную зарницу на юге.

Весьма приятным было общество Эллиота де Кастро, одаренного проницательным природным умом; страстное желание обогатиться в короткое время заставило его искать счастья во всех частях света; но едва лишь он успевал приобрести небольшое состояние, как терял его на отважных и необдуманных предприятиях; дважды был он в плену, сперва в Буэнос-Айресе, а потом в Калифорнии. Я весьма обрадовался, узнав, что Эллиот два года тому назад был лейб-медиком и первым наперсником короля Камеамеа и долгое время находился на Сандвичевых островах. Король подарил ему большой участок земли, которую он и теперь считал своею собственностью; положение его там было весьма хорошо, но страсть к сокровищам и к корысти побудили его отправиться на о. Ситку к Баранову, где он надеялся приобрести золотые горы. Эллиот действительно имеет сведения во врачебной науке и служил в продолжение нескольких лет лекарем при госпиталях в Рио-[де]-Жанейро. Знакомство его с королем Камеамеа было для нас весьма полезно впоследствии.

 

 

 

21 ноября в час пополудни мы находились в 50 милях от о. Овайги [Гавайи] и усмотрели гору Мауна-Роа [Мауна-Лоа]. По совету Эллиота я решил обойти сперва северный берег о. Овайги, чтобы получить от англичанина Юнга, живущего в заливе Токайгай [Кавайхае], известия о состоянии острова и о месте пребывания короля. Эта предосторожность казалась мне тем более нужной, что в случае смерти Камеамеа надо было убедиться предварительно в расположении жителей к европейцам. Кроме того, король часто пребывает на о. Вагу [Оаху], да и путь значительно сокращается, если не огибать южную оконечность о. Овайги, где высокая гора Мауна-Роа, заслоняя ветер, задерживает мореплавателя. Эллиот уверял меня, что необходимо вступить в торг с самим королем, поскольку жители не имеют права снабжать мореплавателей.

С закатом солнца мы подошли к острову, всю ночь держались близ его восточного берега и на другое утро взяли направление к северной оконечности, которая находилась 22-го числа в полдень на SW от нас в 11 милях. Северо-восточная часть о. Овайги представляет мореплавателю живописное, но не привлекательное зрелище. Берег поднимается мало помалу до высоты, исчезающей в облаках. Уверяют, что эта часть острова не плодородна, но, судя по множеству виденных нами дымов, она должна быть весьма населена. Эллиот рассказывал мне, что свою землю в этой части острова он может использовать только для пастьбы свиней.

К нам приблизилась лодка с двумя гребцами, и когда я, надеясь получить некоторые известия, велел лечь в дрейф, один из островитян взошел на шканцы и предложил купить у него курицу. Эллиот, понимавший язык дикаря, который тотчас узнал в нем Наю (так именовал его король), с трудом мог выведать от него, что король находится в губе Каракакоа [Кеалакекуа], а Юнг на о. Вагу. Молчаливость и недоверчивость дикаря заставили нас сомневаться в справедливости его показаний. Эллиот полагал, что на острове было какое-то неприятное происшествие и потому нужно соблюдать величайшую осторожность. Пока мы занимались с островитянином, его лодка, привязанная к кораблю, опрокинулась, сидевший в ней его товарищ упал в воду, но успел схватиться за веревку и волочился за кораблем, несмотря на то что мы плыли очень быстро.

Мы удивлялись чрезвычайной силе этого человека; я велел лечь в дрейф, торгаш бросился в воду и отвязал лодку; потом оба употребили крайние усилия, чтобы ее перевернуть и вылить воду. Они должны были делать все это вплавь, и читатели могут составить себе некоторые понятия о совершенстве, которого они достигли в этом искусстве. Наконец, сели они в лодку, но не имели весел, которые уплыли, когда она опрокинулась. Европеец не скоро нашел бы средство помочь себе в таком случае, но островитяне начали грести руками и таким способом быстро поплыли вперед.

В 2 часа пополудни мы обогнули северную оконечность и поплыли вдоль берега в 1/4 мили от него к заливу Токайгай.

Теперь мы уже могли ясно различать все предметы на берегу и наслаждались приятным зрелищем зеленеющих полей, осеняемых банановыми и пальмовыми деревьями. Мы видели несколько капищ (мурай), которые можно узнать по каменной ограде и по идолам, за ней находящимся. К нам гребло несколько лодок, наполненных девицами, но я не имел времени оказать должную учтивость прекрасному полу и поплыл быстро вперед, чтобы как можно скорее прибыть в Каракакоа, где я надеялся застать Камеамеа. Вблизи этой страны пассатный ветер прекращается, и надо ожидать то морского, то берегового ветра, часто прерываемого либо совершенным безветрием, либо слабыми ветерками со всех направлений.

Это случилось и с нами у залива Токайгай, где ветер совершенно стих. Тут мы увидели поселение Юнга, состоящее из нескольких белого камня домов в европейском вкусе, окруженных банановыми и пальмовыми деревьями. Земля кажется тощей и неудобна, как мне сказывали, для возделывания, поскольку состоит большей частью из лавы. Безветрием воспользовались шестеро островитян, подъехали к нам и взошли на корабль; они все узнали в Эллиоте Наю; один из них, служивший матросом на американском корабле, говоривший немного по-английски и казавшийся довольно ловким, остался по просьбе Эллиота у нас на корабле лоцманом.

Он также полагал, что король находится в Каракакоа, а Юнг послан по делам на о. Вагу; он рассказывал, что у о. Вагу стоят два корабля, а в Каракакоа один, все под американским флагом, и что последний во время сильного шторма лишился всех мачт близ Сандвичевых островов. Когда наш лоцман узнал, что находится на русском корабле, то крайне обеспокоился; на вопрос Эллиота о причине этого он отвечал, что пять месяцев назад здесь были два корабля Российско-американской компании («Илмена» и «Открытие»), что между русскими и здешними жителями случились раздоры (в которых повествователь старался совершенно оправдать последних), что находившиеся на кораблях, оставляя Сандвичевы острова, грозили вскоре возвратиться с большой силой и говорили о военном корабле, который прибудет сюда для нападения на жителей.

Теперь мы поняли причину поведения первого сандвичанина. Наш лоцман хотел броситься в воду, чтобы спастись от нас; с трудом Эллиот удержал его, уверяя, что мы прибыли сюда, чтобы загладить проступки наших соотечественников. Мне было важно получить все эти известия прежде свидания с Камеамеа, который в раздражении против русских легко мог счесть наш корабль за ожидаемый неприятельский. Теперь я вдвойне ценил Эллиота, который некоторым образом мог сделаться нашим покровителем. Совершенное безветрие удержало нас сегодня на одном месте.

23 ноября. При слабом ветре мы за весь день весьма мало подвинулись вперед. Сегодня утром нас посетила лодка для осведомления, к какой нации принадлежит наш корабль. В то же время мы получили известие, что король оставил Каракакоа и отправился в Теататуа [Кеаухоа], небольшую губу, лежавшую на несколько миль далее к северу, где он только переночует, а наутро будет продолжать путь к северу вдоль берега; целью этого путешествия была ловля бонитов, которую король страстно любит. Я немедленно отправил лодку обратно к королю с извещением, что русское военное судно прибыло с дружественными намерениями, и его командир, желая переговорить с его величеством, просит не оставлять Теататуа, куда корабль надеется прибыть завтра; Ная также велел известить короля о своем прибытии. Свежий ветер позволил нам приблизиться в ночь к Театпуа.

24-го числа на рассвете мы приблизились к губе; несколько отправленных королем лодок пришло к нам, и я воспользовался этим случаем, чтобы послать Эллиота с естествоиспытателями на берег уведомить короля о цели нашего путешествия. Поскольку на о. Овайги нет удобной гавани, то я решил, условившись с королем о поставке жизненных припасов, плыть к о. Вагу, где, по уверению Эллиота, находится безопасная гавань, еще не описанная ни в одном путешествии; поэтому я остался под парусами, лавируя короткими галсами вблизи берега. Эллиот окончил данное ему поручение весьма счастливо и выгодно для нас; в 8 часов утра он возвратился на корабль с двумя из знатнейших местных начальников, которые приветствовали нас от имени короля (один из них был брат королевы).

Оба они были чрезвычайно высокого роста и отменно крепкого сложения; их наряд (по новейшей овайгийской моде) показался весьма странным и состоял только из черного фрака и небольшой белой соломенной шляпы. От Эллиота я узнал, что король действительно ожидает неприятельский военный корабль и немедленно приказал расставить по берегу войско; 400 человек, вооруженных ружьями, уже находились в готовности. Король велел сказать, что, к крайнему сожалению, он не может посетить корабль, поскольку недоверчивый народ не позволяет ему этого; узнав от Наи о цели нашего путешествия, он в доказательство дружественного расположения приглашает меня в свой лагерь, где угостит изжаренной в земле свиньей. Для доказательства совершенной безопасности он велел одному из начальников оставаться на корабле все время моего пребывания на острове.

В 10 часов я отправился на берег в сопровождении Эллиота, Шишмарева и одного из начальников, именуемого Дятон Адамс. Королевский лагерь скрывался позади узкой утесистой косы; как только мы ее обогнули, нас поразил прелестный вид. Мы находились на очень спокойной воде в небольшом заливе, защищенном от морских волн; берег украшался пальмовой рощицей, в тени которой стояло несколько хорошо отделанных соломенных шалашей; справа сквозь зеленые банановые листья были видны отличавшиеся чрезвычайной белизной два каменных дома в европейском вкусе. Влево подле самой воды находилось на искусственном возвышении капище короля, окруженное большими деревянными статуями, представляющими в карикатурах человеческие фигуры.

Позади этой долины лежит величественная гора Мауна-Воррари [Хуалалай]; она с этой стороны поднимается довольно круто, и ее склон покрыт то зелеными полями и равнинами, то прекрасными лесами, между которыми нередко примечаются огромные утесы. По берегу стояло множество островитян, вооруженных ружьями. Король с несколькими знатнейшими воинами пришел к нам навстречу до самого места нашего причала; когда мы вышли из шлюпки, он подошел ко мне и дружески пожал руку. Любопытство привлекло множество народа; при всем том царствовал величайший порядок, и шума, равно как и докучливости, не было.

Итак, я стоял перед знаменитым Камеамеа, обратившим на себя внимание всей Европы. Он повел меня в свой соломенный дворец, состоявший по здешнему обычаю только из одного обширного зала и построенный подобно всем здешним домам таким образом, что береговой и морской ветер может свободно продувать его и умерять жестокость здешней жары. Нам подали красивые европейские стулья и поставили перед нами стол красного дерева; в этом состояла вся мебель здешнего дворца. Хотя король и имеет каменные дома в европейском вкусе, но предпочитает это простое жилище, чтобы не нарушить обычай; он подражает всему, что признает полезным, и старается вводить это в своем народе; каменные дворцы кажутся ему излишними, он же печется только о счастье своего народа, а не об увеличении его потребностей. Странным показался мне наряд Камеамеа, состоявший из белой рубашки, синего исподнего платья, красного жилета и черного платка на шее; в своем воображении я представлял его совершенно в ином уборе.

Сказывают, однако, что он иногда одевается весьма пышно, ибо имеет несколько мундиров, шитых золотом, и разное другое одеяние. Наряд знатных вельмож, присутствовавших при нашей аудиенции и сидевших на полу, был еще страннее; было чрезвычайно смешно видеть их в черных фраках, надетых на голое тело; к тому же фраки редко бывают им впору, ибо вымениваются на американских кораблях, на которых люди не бывают такого высокого роста и так дородны, как знать на Сандвичевых островах. У одного из министров фрак застегивался с большим трудом; он потел в этом узком наряде, по всему видно было его страдание, но мода запрещала освободиться от этой тягости. Удивительно, что дикари превосходят европейцев в перенесении неудобств, налагаемых силой моды. Стоявшие у дверей часовые были совсем нагие; сумка и пара пистолетов привязаны были к телу, а ружье в руках.

Когда король попотчевал нас хорошим вином и сам выпил за наше здоровье, я объяснил ему мое желание запастись здесь свежими припасами, водой и дровами. Король имел при себе только одного белого; это был Кук, ловкий молодой человек, не без образования, весьма хорошо говоривший на здешнем языке; он служил прежде штурманом на одном корабле, но несколько лет назад поселился на этом острове, где пользовался особенной милостью короля и владел значительным участком земли; он-то служил нам теперь вместо толмача. Камеамеа велел сказать мне следующее:

 

 

«Слышу, что вы начальник военного корабля и совершаете путешествие, как Кук и Ванкувер; следовательно, не занимаетесь торговлей. Поэтому и я не намерен производить с вами торг, но хочу снабдить вас безденежно всеми произведениями моих островов. Это дело решенное, и нет более надобности о нем упоминать. А теперь прошу сказать мне, по воле ли вашего императора его подданные обеспокоили меня в преклонных моих годах. С того времени, как Камеамеа воцарился на этих островах, ни один европеец не имел причины жаловаться на какую-либо несправедливость, причиненную ему здесь.

Из моих островов я сделал убежище для всех народов, и каждый корабль, нуждающийся в припасах, снабжается ими честно. Несколько времени тому назад сюда прибыли русские из Ситки, с которыми я до этого никаких сношений не имел; они были приняты дружелюбно и снабжены всем нужным; но они воздали мне злом, поступив неприязненно с моими подданными на о. Вагу и угрожая военными кораблями.

Русский врач, именем Шеффер, прибывший сюда несколько месяцев тому назад, объявил себя посланным от императора Александра для ботанических изысканий на моих островах; так как я наслышался много хорошего об императоре Александре, и особенно нравилась мне его храбрость, то я не только позволил Шефферу производить свои изыскания, но обещал ему всякую помощь и подарил участок земли с крестьянами, так что он никогда не мог иметь недостатка в жизненных потребностях; словом, я старался сделать его пребывание здесь как можно приятнее и не отказывал ему ни в каких его требованиях.

Что, однако, было ответом на мое гостеприимство? Уже на о. Овайги показал он свою неблагодарность, но я терпеливо это перенес; потом он стал путешествовать с одного острова на другой и, наконец, поселился на плодородном о. Вагу, где показал себя самым злым моим врагом. Он разрушил там наше святилище, мурай (капище), а на о. Атуай [Кауай] возмущает против меня короля Тамари, с давних лет покорившегося мне. Там находится Шеффер и теперь и угрожает моим островам».

Таково повествование короля, за справедливость которого я могу ручаться только в том, что Камеамеа в самом деле дает преимущества каждому европейцу с хорошим поведением, поселяющемуся у него, и что он вообще известен как честный и прямодушный человек. Шеффера лично я не знаю, но впоследствии узнал, каким образом он попал на Сандвичевы острова. Он служил доктором на корабле «Суворов» Российско-американской компании, который в 1813 г. был отправлен под командой лейтенанта Лазарева из Кронштадта в Ситку; там командир судна оставил его, решась совершить обратное плавание в Россию без доктора. Баранов, главный правитель всех российско-американских поселений, принял Шеффера под свое покровительство и отправил его на Сандвичевы острова, но неизвестно с какой целью.

Я клялся Камеамеа, что дурное поведение Шеффера нельзя приписывать воле государя императора. Уверение мое, что государь император отнюдь не имеет желания овладеть островами, его обрадовало; он сделался еще искреннее прежнего, и мы поистине не могли желать более приятного хозяина. С удивительной для его лет живостью он вел разговор, спрашивал нас о России и на получаемые ответы делал свои замечания, которые однако, Кук не всегда мог переводить, поскольку они делались особенными, свойственными [только] овайгийскому языку выражениями; я заметил, что замечания короля должны быть довольно остроумны, ибо его министры нередко громко смеялись. Одна из жен Камеамеа, проходя мимо шалаша, приветствовала меня у дверей, но войти не смела, поскольку здесь была трапеза короля. С его позволения мы предприняли прогулку в сопровождении Кука; нам был дан почетный караул из пяти нагих солдат.

Мы посетили любимую жену короля, Кагуману, о которой упоминает Ванкувер, встретили у нее двух других жен и были приняты дружелюбно. Дом Кагуманы очень красив и внутри отменно чист; пол, на котором все трое сидели по-азиатски, был покрыт тонкими, искусно сплетенными циновками; сами они были закутаны в тончайшую здешнюю материю. Кагумана сидела в середине, а по сторонам две другие жены; они пригласили меня сесть на пол напротив них, задавали мне разные вопросы, на которые я отвечал через Кука. Между тем подали несколько арбузов; Кагумана, соблюдая учтивость, сама разрезала один арбуз и поднесла мне кусок. Главнейшее занятие королевских супруг состоит в том, что они кушают, курят табак, расчесывают волосы и отгоняют мух опахалами.

Один Камеамеа не курит табак, но этот обычай так распространился на Сандвичевых островах, что младенцы курят прежде, чем научатся ходить, а взрослые неумеренны в курении табака настолько, что часто падают в обморок. Табак, привезенный сюда европейцами, выращивается с большим попечением и сделался здесь природным растением; он чрезвычайно крепок, и запах его весьма приятен. Кагумана закурила трубку с большим наслаждением, глотала даже дым, выпускала его через ноздри и, когда дошла почти до бесчувственности, то подала трубку мне; я, поблагодарив ее за учтивость, отказался; удивляясь моей европейской глупости, отдала она трубку своей соседке, которая, покурив, передала третьей королевской супруге; выкуренную трубку набивали вновь, и она опять переходила из рук в руки.

Второе занятие дам состоит в уборке волос, коротко остриженных; только над самым лбом оставляют они волосы длиной дюйма в два, намазывают их каким-то белым клейким составом и зачесывают вверх; такие белые, как снег, лучи, торчащие над темно-смуглым лицом, придают ему весьма странный вид. Все три королевы были очень высокого роста, чрезвычайно дородны, имели каждая лет более пятидесяти от роду и, кажется, никогда не были красавицами. Наряд их отличался от наряда прочих дам тем, что они имели на себе несколько шелковых платков.

Перед дверьми сидела на циновке дочь короля, довольно красивая; позади нее стоял мальчик и держал над ее головой шелковый зонтик для защиты от солнечных лучей, два другие мальчика отгоняли мух пучками красных перьев; вся группа представляла довольно приятное зрелище. Когда я хотел встать, то Кагумана удержала меня и начала с большим участием осведомляться о Ванкувере (по той именно причине, что он, прибыв сюда, застал Камеамеа в раздоре с Кагуманой и примирил их). Известие о его смерти, казалось, ее опечалило.

Оставив супруг короля, мы посетили его сына. Кук рассказал мне, что этот принц, будучи наследником престола, вступил уже во все права, состоящие в исполнении важнейших табу; Камеамеа установил это по политическим видам, чтобы по его смерти не произошел какой-либо переворот; коль скоро сын совершает важнейшее королевское табу, то особа его делается священной, он вступает в союз с жрецами и никто не дерзает оспаривать престол. Принц, вступая в права родительские, получает наименование Лио-Лио, т. е. Собака Всех Собак; таковым нашли мы его на самом деле. Мы вступили в довольно опрятный шалаш, в котором Лио-Лио, высокое, весьма дородное нагое создание, лежал распростертый на брюхе и с трудом поднял голову, чтобы взглянуть на своих гостей; вокруг него сидели несколько вооруженных ружьями нагих солдат, которые стерегли это чудовище.

Молодой прекрасный сандвичанин отгонял от него мух пучком красных перьев; я скорее его принял бы за королевского сына по приятным чертам лица и по благородному обращению. Камеамеа, прославившемуся мудрым правлением и положившему основание развитию и просвещению своего народа, надлежало иметь наследника, который ревностно и благоразумно продолжал бы начатое родителем дело. Для мореплавания было бы весьма важно, если бы просвещение на Сандвичевых островах достигло степени европейской образованности. Англичанам, принявшим эти острова под свое покровительство, надо было бы заблаговременно заботиться, чтобы Камеамеа имел благоразумного преемника.

Камеамеа заслуживает, чтобы ему был воздвигнут памятник. Наконец, «Собака Всех Собак» поднялся с крайней неповоротливостью и, зевая, вытаращил на нас глаза, выражающие одну глупость и невежество. Казалось, что шитье на моем мундире ему понравилось, ибо он обстоятельно говорил об этом с некоторыми окружающими его нагими камергерами. Я не мог узнать, сколько ему от роду лет, такого счета здесь не ведут; с виду ему казалось около 21 лет; его безмерную дородность я приписываю лежачему образу жизни.

В полдень мы возвратились к жилищу Камеамеа, где я был крайне удивлен, увидя у берега грузовые лодки, имеющие в длину около 60 или 70 футов, построенные по образцу европейских и употребляемые для перевозок между островами. Камеамеа старается привлекать к себе европейских корабельных мастеров и платит им весьма щедро. Во время нашей прогулки нас окружало множество мужчин и женщин, которые хотя много шумели и шутили, но вели себя благопристойно. Камеамеа принял нас очень ласково и, сделав несколько вопросов о том, как нам понравилась страна, велел поднести вина и повел нас в построенный подле самого мурая весьма красивый шалаш, где уже был накрыт стол по-европейски.

Он нам сказал, будто в том доме, в котором мы находились, нельзя есть свиного мяса, поскольку его супруги живут поблизости, но Юнг, который знал короля и проникал его мысли, объяснил это совсем иначе; он был того мнения, что король выбрал дом подле капища, в котором он обыкновенно совершает жертвоприношения свои идолам, потому, что желал изжаренную для нашего угощения свинью принести в жертву своим богам в знак благодарности за примирение с русскими.

Женщинам под страхом смертной казни запрещено обедать вместе с мужчинами, поэтому каждая семья должна, кроме жилого, иметь еще два дома – один для стола мужчин, а другой – для стола женщин. Стол был накрыт только для одних нас, европейцев; король и его министры ничего не ели по той причине, что, по его словам, свиное мясо в нынешний день для него табу, т. е. запрещено. Назначенная к жертвоприношению свинья была поставлена на пальмовой ветви посреди стола, один из министров разложил ее с большими церемониями; кроме этого, угощали нас сладкими земляными яблоками, ямсом и таро. Король во время обеда был весьма разговорчив, беседовал со мной, обращался к своим министрам, которые от его выдумок не переставали смеяться. Он любит вино, но не употребляет его в излишестве; выпив за здоровье каждого из своих гостей порознь, он предложил выпить за здоровье нашего государя императора; после этого один из его министров вручил мне сделанный с большим искусством из пестрых перьев воротник, который король сам носил в торжественные дни, например в военное время. Король, хотя и сам изрядно говорил по-английски, сказал мне через Кука следующее: «Я слышал, что ваш монарх великий герой; поэтому я люблю его, будучи сам таким, в доказательство моей любви посылаю ему этот воротник».

 

 

Отобедав, мы вышли из дому, а король стал заботиться о том, чтобы и гребцы мои были хорошо угощены; он возложил это на одного из начальников: стол был немедленно накрыт снова, матросы сели, и им прислуживали с той же внимательностью, как и нам. Я уверен, что матросы во всю свою жизнь не угощались с такими почестями, как здесь: позади каждого из них стоял, как и у нас, канак с пучком перьев и отгонял мух. Вслед за этим Камеамеа отправился к мураю, обнял одну из статуй, которая больше других была обвешана плодами и кусками свиньи, и произнес: «Вот наши боги, которым я поклоняюсь; заблуждаюсь ли я или нет, не знаю, но исполняю правила своей веры, которая не может быть дурна, поскольку запрещает мне быть несправедливым».

Это заявление дикаря, самостоятельно достигшего какой-то степени образованности, обнаружило весьма здравое рассуждение и поразило меня. Когда король находится в мурае, никто не смеет туда войти. Мы удивлялись колоссальным деревянным идолам, представлявшим страшнейшие карикатуры. Вскоре Камеамеа опять возвратился к нам и повел в дом, где принимал нас сначала; мы сели, как и прежде, на стулья, а знать расположилась на полу. Теперь приближалось время обеда Камеамеа; он извинился перед нами, что будет обедать в нашем присутствии, и сказал: «Я видел, как русские обедают; теперь вы можете удовлетворить ваше любопытство и посмотреть, как обедает Камеамеа».

Стол не был накрыт; кушанья стояли в готовности в отдаленном углу на банановых листьях, служивших вместо блюд; особые служители приносили кушанье ползком, его принимал один из вельмож и ставил на стол. Обед состоял из вареной рыбы, ямса, таро и жареной птицы величиной несколько больше воробья, водящейся на вершинах гор, очень редкой и подаваемой только к королевскому столу. Король ел весьма быстро, с большим аппетитом, и разговаривал непрерывно; вместо хлеба он употреблял тесто, сделанное из корня таро, которое, будучи разведено водой, обращается в кисель; оно стояло по правую сторону в выдолбленной тыкве (несмотря на то, что он имеет прекраснейшую столовую посуду); когда он кушал рыбу или мясо, то брал указательным пальцем немного киселя и ловко клал его в рот. Таким неприятным образом едят все, от короля до самого простого человека.

Камеамеа, употреблявший в продолжение всего обеда одни только пальцы, заметил, что я с вниманием смотрел на каждое его движение, и сказал: «Таков у нас обычай, и я от него отстать не хочу». Носитель его плевательной чашки не отходит ни на минуту и держит ее всегда в готовности; она сделана из дерева наподобие табакерки с крышкой. Такое тщательное сохранение королевских слюней основывается на суеверии, что доколе они будут обладать этим сокровищем, дотоле неприятели не в состоянии занести к ним чародейством какую-либо болезнь.

После обеда было решено, какие припасы я получу на о. Вагу; они состояли из 43 свиней, соразмерного числа кур и уток, плодов всякого рода и потребного количества дров. Камеамеа сказал мне, что послал за доверенным чиновником, который должен проводить меня на о. Вагу и наблюдать за точным исполнением королевских повелений; кроме того, мне нужен, как он говорил, проводник, чтобы войти в гавань о. Вагу, поскольку вход туда запрещен всякому русскому кораблю. Такое отменно великодушное обращение полудикого монарха превзошло мои ожидания, и я все более и более убеждался, что трудно будет заменить короля Камеамеа, поскольку его царствование столь блистательным образом отличается правосудием, просвещением подданных и введением разных полезных искусств.

Чтобы хоть некоторым образом выразить мою благодарность, я подарил ему от имени императора две медные 8-фунтовые мортиры со всеми принадлежностями, на лафетах которых было вырезано имя «Рюрик». Этот подарок доставил ему большое удовольствие. Кроме того, я доставил ему вина, поскольку имевшийся у него запас истощился, и обещал прислать с о. Вагу полосу железа, которая была нужна при постройке лодок. Мне было очень приятно отдарить его такими вещами, которые были полезны. Несколько отменно хороших больших яблок, привезенных мною из Калифорнии, король кушал в первый раз в своей жизни; он уделил часть их своим министрам; так как яблоки всем понравились, то они сберегли зерна, чтобы развести здесь эти деревья.

 

 

Нашему живописцу удалось нарисовать несколько чрезвычайно схожих портретов здешних вельмож. Все до крайности удивлялись его искусству, сам Камеамеа с изумлением смотрел на работу Хориса, но долго противился моим просьбам позволить перенести себя, как здесь говорят, на бумагу, поскольку он с этим искусством, вероятно, соединял мысль о чародействе. К величайшему моему удивлению, Хорис успел написать весьма похожий его портрет, несмотря на то, что, вопреки всем моим просьбам, Камеамеа, желая затруднить его работу, ни минуты не сидел спокойно и беспрестанно искривлял лицо.

В 5 часов вечера мы откланялись королю, который еще раз повторил, что на о. Вагу мы ни в чем не будем иметь недостатка. Так как наш проводник еще не прибыл, то я ожидал его под парусами вблизи берега. Множество мальчиков утаптывали песок на берегу и с большим искусством чертили на нем палочкой фигуру корабля «Рюрика» под парусами. Хотя Эллиот де Кастро и обещал проводить меня на о. Вагу, однако, к крайнему моему прискорбию, я был принужден расстаться с ним, поскольку король желал иметь опять при себе своего лейб-медика Наю.

Уже часа два мы крейсировали в ожидании проводника; так как солнце уже заходило, а у берега мы могли в темноте подвергнуться опасности, то я велел сделать несколько пушечных выстрелов, чтобы напомнить королю о себе. Наконец, в 8 часов вечера явился Кук с нашим проводником, который не мог прибыть ранее. Имя его было Мануя, он был живого характера и одарен природным разумом; хотя он и не принадлежал к числу вельмож, но пользовался высочайшей доверенностью короля, обнаруживаемой особенно тем, что ему вверялись для хранения драгоценные европейские товары из королевской сокровищницы.

Кук рассказывал мне, что Камеамеа никогда не принимает в уважение знатности происхождения своих подданных, избирает обыкновенно своих доверенных из низших сословий и редко ошибается в своем выборе. Хотя он оказывает своим вельможам всю должную справедливость, но поступает с ними строго; так как он мало доверяет им, то они обязаны сопровождать его в путешествиях, чем отнимается у них возможность составлять заговоры. Они не забыли, что Камеамеа завоевал их земли и сделался самодержавным властелином, а потому без сомнения, старались бы вновь овладеть своею собственностью, если бы он не сумел удержать их в повиновении.

При помощи слабого берегового ветра, постоянно наступающего на несколько часов после захода солнца, мы предприняли плавание к о. Вагу. Каждому мореплавателю, отправляющемуся с о. Овайги на о. Вагу, я советую держаться вблизи берега, где и береговой и морской ветры бывают довольно свежие; напротив, в нескольких только милях от берега господствует безветрие. Коль скоро достигнешь канала, находящегося между островами Овайги и Муве [Мауи], то встречается настоящий пассат, – тогда можно смело направить курс к о. Вагу.

25 ноября мы имели безветрие почти весь день, острова Овайги и Муве были ясно видны; оба имеют величественный вид: три высокие горы на о. Овайги вместе с горой на о. Муве гордо поднимаются выше облаков.

Ночью настал пассатный ветер, и мы проплыли мимо о. Тауроа [Кахоолаве] так близко, что могли видеть множество огней на берегу. 26-го на рассвете мы находились вблизи о. Ранай [Ланаи]; ветер сделался столь слабый, что только в полдень стала видна SW-оконечность о. Вагу, а к вечеру была еще в 5 милях. Поскольку я не мог достичь гавани еще сегодня, то решил держаться в продолжение ночи в близости залива Вагитити [Уайкики], известного по описанию Ванкувера. На о. Овайги мне говорили, что из-за сильного течения, стремящегося близ о. Вагу к W, надо остерегаться попасть под ветер острова, но я нашел обратное, ибо с наступлением дня определил, что течение увлекло нас на SО на 8 миль, несмотря на то, что дул свежий ветер от SО и сильные волны с той же стороны беспокоили корабль.

Мой проводник Мануя заболел в нынешнюю ночь морскою болезнью, так же как и слуга его, молодой 14-летний сандвичанин, который не мог даже повернуться. Поскольку Мануя держался очень прилично и не затруднялся в употреблении ножей, вилок и ложек, то я пригласил его к своему столу; он с большим аппетитом ел все, что ни подавали, охотно пил по нескольку рюмок вина и вел себя так хорошо, что казалось, будто он уже часто бывал за европейским столом.

27-го утром я направил курс к западной оконечности залива Вагитити, которую весьма легко можно узнать по горе, возвышающейся на ней наподобие пирамиды, но слабый ветер не позволял нам обогнуть ее прежде полудня. Природными жителями и европейцами Вагу считается плодороднейшим островом всей группы, называется садом Сандвичевых островов и действительно заслуживает это название по превосходному возделыванию, сочетающемуся с прелестнейшей природой. Крутые острые утесы, образующие юго-восточную часть острова и возвышающиеся над морем, заставляют приходящих сомневаться в чрезвычайном плодородии острова, но едва успеешь обойти желтый Алмазный холм, как поражают приятнейшие виды.

На самом берегу видны зеленые, поросшие банановыми и пальмовыми деревьями равнины, по которым рассеяны жилища; позади них возвышаются горы, покрытые густой зеленью; всюду видны следы тщательного трудолюбия. По прямой линии от О к W на 20 миль вид везде одинаковый.

В северо-западной части о. Вагу видна величайшая гора острова. Мы миновали деревню Вагитити, близ которой Ванкувер имел весьма опасную якорную стоянку, даже не подозревая, что неподалеку находится весьма удобная гавань; вслед за этим мы увидели в подзорные трубы местечко Гана-Руру [Гонолулу], к которому примыкает гавань того же имени. Лодка с тремя людьми шла к нам навстречу. Мануя, прокричав им несколько слов, бросился в воду и вскоре достиг лодки, на которой отправился к берегу известить тамошних начальников о нашем прибытии и выслать к нам лоцмана.

Мы находились уже в близости Гана-Руры и видели несколько домов, построенных в европейском вкусе и составлявших разительную противоположность с хижинами природных жителей. Окрестности Гана-Руры прелестны; в гавани есть крепость, на которой развевается флаг Камеамеа; вблизи нее стояло несколько кораблей, и всю это вместе имело бы европейский вид, если бы пальмы и банановые деревья не напоминали, что мы находимся в другой части света. В 2 часа дня губернатор прислал лоцмана по имени Геботтель. Он родом англичанин, находился на службе у короля, и его обязанностью было проводить приходящие корабли в гавань. Мы подошли к входу в нее и должны были по его требованию бросить якорь. Глубина составляла 8 саженей, а грунт был коралловый и песчаный.

Ветер здесь всю ночь дует из гавани; корабли должны ожидать перед нею наступления рассвета и, пользуясь безветрием, бывающим перед самым восходом солнца, буксироваться в гавань. Было очень неприятно стоять здесь на якоре; в случае сильного южного ветра, довольно часто дующего здесь, наша гибель была бы неизбежна, поскольку не далее 100 саженей от нас находился риф, о который с яростью разбивались волны. Однако место это было единственным, где можно стоять на якоре (несколько далее невозможно достать дно), но и тут грунт столь дурен, что за 12 часов наши канаты потерпели большое повреждение.

Весь берег окружен коралловыми рифами, простирающимися в некоторых местах на одну милю и более в море; позади них природа образовала прекраснейшую гавань Гана-Рура, которая со стороны моря защищена рифами и которую можно было бы назвать первой в свете, если б вход в нее не был слишком мелок для больших кораблей. Взгляд на карту даст читателю точное понятие об этой гавани. Как только мы бросили якорь, я поехал на берег засвидетельствовать почтение губернатору Кареймоку. Хотя Мануя прибыл туда прежде нас и объявил о нашем дружественном расположении и о повелениях короля, однако появление русского военного корабля произвело большое беспокойство среди жителей и побудило их вооружиться.

У причала меня встретил англичанин Юнг, между тем как вооруженные островитяне производили ужаснейший крик; когда я медлил выйти из шлюпки, то Юнг сказал, чтоб я ничего не спасался, и сам помог мне взойти на берег. В сопровождении множества солдат, ограждавших нас от докучливости народа, мы пошли в его красивое и чистое жилище, куда вскоре прибыл и Кареймоку со знатнейшим дворянством. Он и его свита были одеты по здешнему обычаю в род широкого белого плаща из материи, вытканной из древесной коры, перекидываемого, по обычаю римлян, через правое плечо; по нагому телу были повязаны сумка и пара пистолетов. Они пришли сюда прямо из крепости, где на случай нападения уже были сделаны все приготовления к обороне. Римский наряд очень шел к геркулесовому стану и важному виду Кареймоку; лицо его обнаруживало ум, а так как он действительно умный человек, то здешние англичане дали ему имя «Питт».

Он приветствовал меня по-европейски, пожав руку. Когда он пригласил меня сесть и сам сел со своей свитой, первой моей заботой было убедить его оставить недоверчивость. Юнг объяснил ему цель нашего путешествия; тогда его лицо несколько прояснилось, и он велел сказать мне следующее: «Боги тому свидетели, что мы не причинили русским никакого зла». Я уверял его, что все здешние поступки Шеффера (на которого он более всего жаловался) совершены против воли государя императора; вместе с тем я старался успокоить его и на будущее время, так как он не оставлял еще опасения. Разговор кончился тем, что он обещал исполнить священные для него повеления Камеамеа и сказал, чтоб я завтра утром в 4 часа дал пушечным выстрелом сигнал лодкам, назначенным буксировать меня в гавань; затем мы дружественно расстались.

В гавани стояло три корабля, два из них – большое трехмачтовое судно и прекрасный бриг принадлежали Камеамеа, который выменял их на сандаловое дерево. Трехмачтовый корабль «Альбатрос» служит для перевоза съестных припасов с Вагу на Овайги, но впоследствии будет отправлен с сандаловым деревом в Кантон для вымена там китайских товаров. Английское правительство обязалось уважать повсюду флаг Камеамеа и покровительствовать его торговле в Кантоне. Бриг наименован по королеве «Кагумана»; по своей величине он может быть вооружен 18 пушками, построен по образцу военного корабля и занимает ныне такое место у Камеамеа. Бриг этот, который, как утверждают, ходит весьма быстро, построен французами, чтобы служить капером; он был взят англичанами и продан английским купцам; этот корабль, на котором капитан Пиккорд предпринимал частые путешествия из Западной Америки в Кантон, пришел сюда, где его выменял Камеамеа.

Когда корабль был продан, то второй офицер Пиккорда, Александр Адамс, поступил на службу короля, сделался командиром брига и в этом звании получает по 50 пиастров ежемесячного жалованья и все припасы, которые без всякой платы ежедневно посылаются ему; экипаж состоит из шести европейцев и нескольких природных жителей. Третий корабль – шхуна под американским флагом. Его хозяин Вилькокс, брат которого служит американским консулом в Кантоне, посетил меня. Вилькокс несколько лет тому назад вышел из Кантона, где нагрузил свой корабль китайскими товарами с намерением производить потаенную торговлю в испанских поселениях на западном берегу Америки; его постигли разные несчастья: в Вальпараисо он едва не лишился корабля, и только счастливый случай избавил его самого от плена.

После многих тщетных сопряженных с опасностью попыток сбыть свой товар в Южной Америке он пошел в Ботанибей. Тут губернатор порта Джексон снабдил его письмом английского короля к Камеамеа и разными подарками для него, в числе которых находились также богатые, шитые золотом мундиры. Вилькокс рассказывал мне, что в порту Джексон строится по повелению английского правительства красивый корабль для Камеамеа.

Из всего этого можно заключить, что англичане, приняв Сандвичевы острова под свое покровительство, может быть, уже считают их втайне своею собственностью и, конечно, не упустят удобного случая овладеть ими совершенно. Он известил меня о группе островов, открытой северо-американским кораблем «Америка» под командой капитана Андрея Валтера во время плавания от Маркизских островов в Кантон. Эта группа состоит, по словам его, из низменных коралловых островов, поросших густым лесом и имеющих в окружности около 30 миль. На западной стороне этой группы капитан корабля нашел удобное якорное место и вышел на берег, чтобы оставить на острове несколько коз. Широта этого острова определена по наблюдениям 3°48' с., а долгота по хронометрам 159°15' з..

28 ноября на рассвете был сделан пушечный выстрел; вскоре явился королевский лоцман Геботтель в сопровождении восьми двойных лодок, на каждой из которых было от 16 до 20 человек гребцов. В каждой лодке находился хозяин, наблюдавший за порядком во время буксирования; старик Юнг сидел в маленьком легком челноке и распоряжался всем делом. На лодках люди шутили и смеялись; работы производились, так сказать, шутя, и взрослые сандвичане показались нам играющими детьми. Господствовал совершенный штиль, мы снялись с якорей, и лодки буксировали нас с такой быстротой, что «Рюрик» проходил по лагу три мили в час. Спустя полчаса достигли мы гавани и бросили якоря в расстоянии пистолетного выстрела от берега, напротив самой крепости, найдя там 8 саженей глубины.

Юнг взошел к нам на корабль и объявил, что лодки принадлежат не королю, и мы должны заплатить каждому хозяину по 3 пиастра, взамен чего я, как командир военного корабля, освобождаюсь от платежа за якорное стояние. Едва только мы бросили якорь, как множество сандвичан окружило «Рюрик», частью вплавь, частью на лодках; все хотели взойти на корабль и чрезвычайно рассердились, когда это было воспрещено. Для проведения некоторых нужных работ я объявил корабль на несколько дней табу; милые нимфы пропели нам еще несколько любовных песен и возвратились, удивляясь нашему жестокосердию.

29-го. Сегодня начали снабжать нас, по повелению Камеамеа, съестными припасами; ежедневно получаем мы в избытке таро и ямс, кокосовые орехи, бананы, арбузы; свиньи столь велики, что весь экипаж не в состоянии съесть и одной в два дня; у нас осталось из обещанного числа больше половины; я велел часть их посолить, часть же взять живыми с собой.

Сегодня недоразумение возмутило народ против нас; он уже взялся было за оружие, и дело это имело бы дурные последствия, если б не вступился Юнг. Причина была следующая: поскольку, как мне известно, еще никем не была сделана опись гавани Гана-Рура, и она, без сомнения, только малому числу мореплавателей известна, то я вознамерился снять ее план и послал подштурмана Храмченко для установления в разных пунктах длинных жердей с флагами. Появление этих флагов привело жителей в отчаяние, ибо Шеффер поднял здесь русский флаг, сказав: «Я принимаю остров во владение». Поэтому они более не сомневались, что я теперь сделал первый шаг к завоеванию. Когда ко мне пришел Юнг и настоятельно просил снять флаги, то я объяснил ему свое невинное намерение и велел переменить флаги на голики [венки]; спокойствие было восстановлено. Чтобы еще более приобрести доверенность, я просил Кареймоку пожаловать завтра отобедать на «Рюрике».

30 ноября. Кареймоку, приняв мое приглашение, прибыл около полудня со своей женой, Юнгом и знатнейшими дворянами («гери»), между которыми находился брат королевы Кагуманы; Юнг привел свою жену, близкую родственницу Камеамеа. Суровость Кареймоку, недоверчивость которого исчезла, превратилась в ласковость; он несколько раз дружески пожимал мне руку. Гости мои нарядились в праздничные одежды, и я едва узнал Кареймоку, щеголявшего в одежде английского штурмана, в смазных сапогах и с треуголкой на голове; вся эта одежда была столь тесна для него, что он почти не мог делать движений и во время полуденного зноя подвергался опасности задушиться; с неменьшей гордостью, но с таким же затруднением поворачивались в европейской одежде и «гери», в странном смешении представляя то матроса, то модного щеголя.

Одежда министров Камеамеа, состоящая из одного только фрака, гораздо предпочтительнее. Мода здесь владычествует до такой степени, что даже люди низшего сословия считают необходимым иметь что-либо из европейской одежды; поэтому и встречаешь на этих островах самые смешные фигуры: иной ходит в одной рубашке, другой в панталонах, а третий щеголяет в одном жилете. Нет сомнения, что американцы скупают в своих городах все вышедшие из моды платья и продают их здесь с большим барышом. Один из моих гостей имел на себе предлинный фрак с пуговицами величиной в чайную чашку, которым он беспрестанно любовался.

Женщины совершенно закутываются в материю (тапа) собственного произведения и только на шее имеют шелковый платок; одна г-жа Юнг, будучи женой европейца, одевается по-европейски в богатые китайские шелковые ткани. Ее приятное лицо и весьма скромное для полудикарки обращение особенно нам понравилось; напротив, супруга Кареймоки, женщина высокого роста и чрезвычайно крепкого и плотного сложения, была и в лице, и в поступках весьма мужеподобна.

Из-за тесноты каюты я велел приготовить стол на шканцах; но все усиленные старания наших поваров дать сандвичанам высокое понятие о русском пиршестве были тщетны, ибо они ничего не ели. К несчастью, я не знал, что свинина должна быть освящена в мурае; по этой самой причине не только свинина, но и все прочие кушанья были табу, поскольку они приготовлены на том же огне. Итак, гости мои, сидя в своих смешных нарядах, остались тощими зрителями европейского обеда, пока наконец, по моим настоятельным просьбам, не решились покушать сухарей, сыра и плодов; вино и водка, казалось, не были табу, ибо рюмки часто опоражнивались. Надо сожалеть, что островитяне страстно преданы употреблению крепких напитков; европейцы не преминули распространить и здесь этот яд и подать дурной пример.

Весьма легко выпивают они разом целую бутылку рому и могут выдержать невероятно большое его количество. Дамы, которые в присутствии мужей не могли ничего есть, с тем большим усердием налегали на вино. Корабль понравился всем, особенно Кареймоку, который рассматривал все с бо́льшим вниманием. Прекрасно написанный портрет моего отца, висевший в каюте, ввел всех моих гостей в большое заблуждение: они посчитали его за живое существо и только прикосновение уверило их в обратном. Хорис показал им портрет Камеамеа, которого они немедленно узнали и которому чрезвычайно обрадовались (когда на острове стало известно, что мы имеем Камеамеа на бумаге, то нас ежедневно посещало множество людей, желавших его видеть). В 4 часа гости оставили корабль и были весьма довольны моим приемом, особенно потому, что я старался вознаградить неудачу моего обеда разными подарками.

 

 

Сегодня с закатом солнца наступает для Кареймоку и знатнейших дворян табу, продолжающийся одну ночь и два дня. Здесь чем знатнее кто-либо, тем более строгие обязанности возлагаются на него; с каждым полнолунием и новолунием наступает такое табу: как только солнце склоняется к закату, они идут в мурай и выходят оттуда только по прошествии назначенного срока. Шамиссо получил от Кареймоку позволение оставаться в мурае во все продолжение табу; нет сомнения, что он первый европеец, которому это удалось.

Посещение Кареймоку уверило жителей в моем миролюбии, так что я без всякого опасения свободно мог осматривать остров. Как только гости мои оставили «Рюрик», я отправился в Гана-Руру, где жители обращались весьма скромно и радовались, когда я из любопытства входил в их дома; все домашние собирались вокруг меня, подносили мне разные закуски, много говорили и забавлялись, как дети. Ни в какой хижине нет недостатка в курительных трубках, и курение табака здесь, кажется, главнейшее наслаждение. Дома в Гана-Руре, стоящие в иных местах один подле другого в прямых и длинных линиях, а в других рассеянные, похожи на дома Овайги. Несколько поселившихся здесь европейцев построили себе дома, которые образуют, так сказать, середину между нашими и тамошними строениями. Испанец Морини, построивший здесь каменный дом, может быть рекомендован каждому посещающему о. Вагу; он развел тут многие полезные растения и заботится об их преуспевании; доныне он один имеет значительные стада быков, коров и овец, у него имеются также лошади, полученные из Америки.

Во внутренности острова водится много рогатого скота, давно уже привезенного сюда европейцами; он размножается здесь, как меня уверяли, очень сильно, но до такой степени одичал, что на него охотятся в горах. Лет уже около 30 живет на этом острове один англичанин, по имени Гомс (который раньше занимал место Кареймоку), честным поведением заслуживший всеобщее уважение. Все поселяющиеся здесь европейцы женятся на сандвичанках; поэтому и вероятно, что со временем племя коренных здешних жителей вовсе исчезнет.

Я было намеревался войти в крепость, но часовой закричал мне «табу», и я должен был возвратиться; впоследствии я узнал, что вход в нее запрещен каждому иностранцу. Кареймоку имеет пребывание в крепости, в которой все еще продолжаются работы; так как здешние уроженцы в такой постройке неискусны, то в коменданты определен англичанин Георг Беклг, который прежде служил на купеческом корабле; крепость четырехугольная, стены имеют две сажени в вышину, построены из кораллового камня. Я посетил Юнга, который дал мне прочесть письмо английского короля к Камеамеа, привезенное Вилькоксом из порта Джексон. Письмо это написано на английском языке; Камеамеа почтен в нем титулом величества.

Главное содержание его состояло в следующем: Георг, король английский, изъявляет его величеству, королю Сандвичевых островов, искреннюю свою благодарность за присланный ему на фрегате «Корнваллис» плащ из перьев. Он уверяет его в своей дружбе и покровительстве и извещает, что всей английской морской силе дано повеление оказывать всякое уважение кораблям, носящим флаг его величества короля Камеамеа. В заключение упоминается о корабле, строящемся для него в порту Джексон, и о подарках, отправленных его величеству. Из письма видно, что Камеамеа признан английским правительством настоящим королем. Все бумаги, получаемые им, отдаются на сохранение Юнгу, который пользуется особой доверенностью короля и уважением его народа.

Солнце приближалось к закату, когда я проходил мимо мурая, в который только что вошел Кареймоку в сопровождении Шамиссо и нескольких «гери». Мурай этот, находящийся в небольшом расстоянии от Гана-Руры, построен наскоро, поскольку жители разрушили старый мурай, оскверненный вторжением людей Шеффера. Ярость их тогда была безгранична; если бы Юнг не вступился, то нет сомнения, что подчиненные Шеффера заплатили бы жизнью за свой дерзкий поступок.

Во время вступления в мурай все соблюдали глубочайшее молчание; потом вскоре несколько человек вышло из всех четырех сторон, воздели руки к небу и громким криком, казалось, призывали кого-то с небес; повторив это несколько раз, пошли обратно в мурай. Вслед за тем, как бешеные, выскочили двое мужчин и побежали изо всех сил в противоположных направлениях вокруг мурая; я удалился, чтобы к ним не прикоснуться, ибо в таком случае мне сообщалась бы их святость, и я был бы должен вместе с ними совершать в мурае таинства табу, от чего я охотно отказался, поскольку мое любопытство могло быть удовлетворено через Шамиссо.

4 декабря. Так как я давно уже изъявил желание видеть пляски жителей о. Вагу, то Кареймоку сегодня пригласил нас на такое увеселение. Нас повели к его дому, перед которым было приготовлено обширное место, уже окруженное множеством зрителей; для нас были постланы в середине круга циновки. Весьма странным показалось мне, что я не застал тут хозяина; вскоре, однако, подошел ко мне Юнг и сказал: «Губернатор просит извинения в том, что не будет, поскольку супруга его до такой степени напилась, что он не может ее оставить». Как ни странно было такое извинение, но оно справедливо, и я им удовольствовался. Женщины здесь вообще более преданы пьянству, нежели мужчины.

Мы сели, и вслед за тем начались пляски. Оркестр состоял из четырех человек, которые маленькими палочками били по выдолбленным тыквам и таким образом производили глухие звуки. Три публичных плясуна, переходящие с одного острова на другой и показывающие свое искусство за деньги, выступали вперед совершенно нагие, имея только кольца из кабаньих клыков на руках и полулаты из собачьих зубов на ногах. Плясуны стали против нас один подле другого и разными искусными телодвижениями выражали значение распеваемой песни.

В особенности умели они производить мгновенные перемены в своих лицах и согласовать их вид с движениями тела. Зрители были в восхищении и при каждом отдыхе входили в круг, чтобы одарить плясунов; восторг их достиг наконец того, что они отдавали фиглярам даже свои шелковые платки. Когда мужчины достаточно отличились, то сцена переменилась, и множество молодых девушек стало в три ряда. Головы и плечи были у всех весьма красиво убраны венками из цветов, шеи украшены бисером и разными чудесными вещами, и только нижняя часть тела была покрыта пестрой материей тапа; группа эта была очень изящна, производя под одноголосую музыку самые прелестные движения. Задние ряды подражали переднему и повторяли те же самые движения. Все зрелище носило на себе печать непорочной природы и увлекало меня более самого искусного европейского балета.

Неподалеку одно место было обнесено плетнем из тростника; позади него стоял небольшой домик, перед которым прогуливалась большая свинья, охраняемая двумя канаками; каждый из проходивших мимо дома знатных особ нежно поглаживал эту свинью; такие ласки меня удивили, но я узнал от Юнга, что в этом доме находится девятимесячный сын Камеамеа, воспитание которого поручено Кареймоку, а свинья эта есть табу и будет принесена в жертву богам, когда молодой принц совершит в мурае свои первые священные обязанности. Нынешнее торжество и пляски были даны в честь королевского сына, ибо, хотя он и не имеет права принимать участия в этих увеселениях, да и вообще до известного возраста не смеет показываться, но знатность происхождения требует, чтобы в честь его часто давали такие празднества.

7 декабря. Работы на корабле производились с успехом, но мы нашли, что медная обшивка в некоторых местах опять повреждена, особенно на такой глубине, где для починки нужен самый искусный водолаз. Когда все старания нашего самого искусного пловца прибить медный лист оказались тщетными, то Кареймоку прислал мне одного из своих людей, который счастливо совершил эту работу. К нашему удивлению, он оставался под водой целые 3 и 4 минуты, потом выплывал только на одно мгновение, переводил дух и снова погружался. Этот искусный водолаз нашел при освидетельствовании всего корабельного киля, что имеется множество повреждений, могущих быть исправленными только килеванием корабля.

Обращение с нами жителей Гана-Руры было весьма хорошо; ежедневно посещали нас многие «гери» (им одним было позволено посещать «Рюрик» во всякое время); они часто приносили подарки, не принимая взамен от нас ничего. С утра до вечера корабль был окружен прекрасным полом. Матросы наши, остававшиеся по целым дням на берегу, никогда не имели причины жаловаться на природных жителей, встречавших их всегда с большим гостеприимством. Итак, не предвидя ни малейшей опасности на берегу, я решил предпринять пешком небольшое путешествие к реке, именуемой англичанами Жемчужной и отстоящей от Гана-Руры к западу на полдня. Добывание жемчуга запрещено здесь под страхом смертной казни, и только король пользуется выгодой от него. Кареймоку подарил мне несколько прекрасных жемчужин из этой реки. Я велел известить Кареймоку о моем желании предпринять туда путешествие; он охотно дал мне позволение и для вящей безопасности снабдил двумя проводниками. Шамиссо предпринял между тем прогулку во внутренность острова и также получил одного проводника.

8 декабря, в 9 часов утра, я пустился в путь с доктором Эшшольцем и подштурманом Храмченко, который должен был помогать мне при съемке берега; для этого взял я с собой маленький компас и карманный секстант. Мы пошли в дом коменданта крепости Бекли, который вознамерился нас провожать, и застали там уже ожидавших нас двух солдат, людей крепкого сложения; для большего удобства они сняли всю одежду, имея при себе только кортики в серебряной оправе. При выходе из гавани Гана-Рура надлежало переправиться через реку того же имени [Хууану], вытекающую из гор и окружающую западную часть местечка. Ширина ее в некоторых местах достигает 15 саженей, глубина же достаточна, чтобы поднимать лодки.

Только в одном этом месте можно запасаться водой, и оно было бы весьма удобно, если бы при устье реки не образовывалась мель в низкую воду. Поэтому надо обращать внимание на прилив и отлив при отправлении лодок и распоряжаться так, чтобы предпринимать обратный путь в высокую воду, в противном случае надо будет простоять 12 часов на одном месте. Мель эта точно обозначена на нашей карте. Вода вкусна и здорова. От реки дорога шла к W через прекрасно обработанную долину, которая, будучи окружена с северной стороны поросшими лесом горами, представляет взору путешественника прелестную дикую пустыню.

Засаженные таро поля, которые свободно можно назвать озерами, привлекли мое внимание. Каждое из них, величиной около 160 квадратных футов, образует правильный четырехугольник и, наподобие наших бассейнов, выложено вокруг камнями. Поле это (или пруд, ибо и так можно его назвать) покрыто фута на два водой, и в этом болотном грунте садят корень таро, произрастающий только в такой влажности; каждое поле снабжено двумя шлюзами, чтобы с одной стороны впускать воду, а с другой выпускать на соседнее поле. Поля постепенно понижаются, так что одна и та же вода, вытекающая из возвышенного водоема, куда она проведена из ручья, орошает обширные плантации.

Во время посадки вода обыкновенно спускается так, что ее остается не более как на полфута; в это болото сажают траву с растений, с которых корни уже сняты; трава скоро окореняется, и по прошествии трех месяцев поспевает новая жатва.

Таро требует большого пространства, поскольку пускает сильные корни; оно имеет длинные стебли и большие листья, которые кажутся плавающими на поверхности воды. Находящиеся между полями промежутки, имеющие от 3 до 6 футов в ширину, обсажены с обеих сторон сахарным тростником или бананами, которые образуют приятнейшие тенистые аллеи. Эти поля таро доставляют жителям еще и ту выгоду, что рыба, которую ловят в отдаленных ручьях и садят в эту воду, весьма хорошо водится здесь.

Точно таким же образом островитяне поступают и с морской рыбой в море, где они иногда пользуются наружными коралловыми рифами и, проводя от этих последних к берегу стенку из коралловых камней, образуют в самом море удобные сажалки [запруды]. Такая сажалка требует, правда, много труда, но отнюдь не требует того искусства, как поля таровые, для устройства которых нужны и труд, и искусство. Я сам видел большие горы, покрытые такими полями, через которые постепенно спускалась вода; каждый шлюз образует небольшой водопад, низвергающийся в соседний пруд между аллеями из сахарного тростника или бананов и представляющий чрезвычайно приятное зрелище.

На пути мы встречали то сахарные плантации, то поля корня таро, то рассеянные жилища, и неприметным образом прошли 5 миль до большой деревни Мауна-Роа [Моаналуа], лежащей в прелестной долине на скате горы. Здесь в море впадает быстро текущая река того же имени, которая самым живописным образом извивается между горами и утесами. Перед деревней, состоящей из маленьких красивых хижин, построенных из тростника, находятся две рощицы кокосовых и хлебных пальм; мы прошли через эти рощицы и расположились отдохнуть на лежащем позади них кургане. Здесь нам представился обширный вид на гавань; компас был поставлен, и я взял несколько углов секстантом; это ввергло бежавших с нами жителей в большое смятение, ибо теперь они ожидали, как мне сказал Бекли, какого-либо чародейства. Здешние островитяне редко видят европейцев, поэтому и рассматривали нас с большим любопытством; этот весьма добродушный народ все свое внимание обратил на наблюдение всех наших движений и поступков, радовался получаемым от нас мелочным подаркам, не переставал петь и плясать, но люди эти мгновенно переходили к неудовольствию, когда их оставляли.

Мы слышали раздававшееся в нескольких домах громкое рыдание и узнали, что в них находятся больные мужья, оплакиваемые женами. Здесь существует обычай, что, как только муж заболеет, его жены и родственницы собираются вокруг ложа, громко стонут, рвут на себе волосы и раздирают лицо, надеясь этими способами доставить ему не только облегчение, но и исцеление. Здесь не отменен обычай погребать с умершим знатным «гери» и живого его любимца. Бекли рассказывал мне, что жрецы уже определили, кому следовать с Камеамеа в могилу, и не скрыли от них этой участи, поскольку жертвы, гордясь таким назначением, с радостью искупают эту честь ужаснейшей смертью. Я сам видел на о. Вагу одного из этих обреченных, который был всегда спокоен и весел. По смерти короля их ведут связанных в королевский мурай, где они при многих торжественных обрядах принимают смерть от руки жреца.

Против деревни находится, как утверждают, удобная гавань, но вход в нее между рифами весьма опасен. Гавань эту я видел совершенно ясно, поэтому и обозначил ее на своей карте, ибо, может, сыщется когда-либо мореплаватель, который пожелает ее исследовать. Отдохнув, предприняли мы дальнейший путь, оставили берег и пересекли вдающуюся далеко в море косу, где дорога шла через одну высокую гору. На этой высоте томительный жар несколько умерялся NО-пассатным ветром, который дул иногда столь сильно, что угрожал сбросить нас с крутого возвышения. Мы заметили здесь несколько насаждений дерева, из коры которого делается здешняя материя. Изготовление ее очень трудное, ибо кору надо колотить в воде до тех пор, пока она не получит надлежащую тонкость. Только старые женщины занимаются этой работой, а молодые имеют право проживать в праздности и употреблять все свое время на волокитство. Таким образом к бремени старости здесь присоединяется еще тяжкая работа, и бедным старухам остается только воспоминание о проведенной в веселье юности.

Пройдя часа два, вступили мы в прелестную долину и расположились под тенью хлебных деревьев у соленого озера [Солт-Лейк], берега которого покрыты прекраснейшей солью, приносящей владельцу озера, одному знатному «гери», большие доходы. На озере были нырки, которых, несмотря на то что они не могут летать, весьма трудно убить, поскольку они ныряют в воду в то самое мгновение, когда увидят огонь на затравке [запале]. Желая иметь несколько таких птиц для нашего собрания животных, я послал одного из моих проводников, и он, убив пару нырков, доказал, что сандвичане весьма хорошие стрелки.

Отдохнув немного, мы перешли через одну высокую гору и очутились в прекрасно возделанной равнине, занятой полями таро, плантациями сахарного тростника и насаждениями бананов. В таком отдалении от главного города Гана-Руры мы были для местных жителей предметом величайшего удивления. Маленькая хорошенькая девочка лет 6-ти прыгала вокруг нас и кричала другим, бывшим гораздо боязливее: «Подойдите и посмотрите на этих странных белых людей; какая на них прекрасная тапа и что за блестящие на них вещи; не будьте так глупы, подойдите поближе!» Бойкость этого ребенка мне понравилась; я повесил ей на шею нитку бисера, и этот драгоценный подарок привел ее в замешательство. Здешняя страна чрезвычайно приятна; нашим взорам представлялись то поля и деревни, то рощи кокосовых и хлебных пальм, то открывался обширный романтический вид, то тихая долина. Мы проходили мимо владений Юнга и Гомса, полученных в подарок от короля, и заметили, что они были чрезвычайно обширны и хорошо обработаны. Хотя солнце стояло еще высоко, воздух наполнен был маленькими летучими мышами, отличными от наших. Одну из них я застрелил на полете, и когда мышь пала мертвая, то все поселяне крайне удивлялись моему искусству.

Пройдя около 10 миль, мы в пять часов достигли нашего ночлега, прекрасной деревушки, принадлежавшей Кареймоку и получившей название свое – Вауяу – от быстрого потока, изливающегося здесь в море.

 

 

Я вознамерился переночевать здесь, чтобы на другое утро отправиться водой к близлежащей Жемчужной реке, и поручил проводникам немедленно нанять лодку, но их старания были тщетны, поскольку жители отлучились с берега на несколько дней для рыбной ловли. Здесь была только одна лодка, принадлежавшая одному «гери» в Гана-Руре; так как люди его не отваживались ссудить меня ею, то я должен был набраться терпения до следующего дня. Жителям деревни Кареймоку велел угостить нас порядочно, потому первой заботой их было приготовить нам обед.

В земле был испечен поросенок с корнем таро и земляными яблоками; с таровых полей получена была рыба, вином мы запаслись сами и так как были весьма голодны, то обед показался нам царским. Любопытство привлекло к нам множество зрителей; некоторым из них мы давали вино, которое им чрезвычайно понравилось, хотя они пили его в первый раз; все наши гости были в веселом расположении духа, и вечер прошел в пении и плясках. Впоследствии оказалось, что, несмотря на всю нашу осторожность, у нас был украден нож; проводники, долженствовавшие отвечать за поведение жителей, тщетно старались отыскать вора. Сандвичане редко крадут что-либо друг у друга, – такое преступление наказывается общим презрением, а нередко даже смертью; но похищение чего-либо у европейца не считается таким тяжким грехом.

Островитяне имеют высокое понятие об искусстве писать; письмо кажется им весьма важной вещью, и Бекли рассказывал мне следующий пример. Находясь на о. Овайги, он писал к одному другу на Вагу и отдал письмо отправлявшемуся туда канаку, который с радостью обещал исполнить это поручение, но вместо того, удержав письмо, хранил его как сокровище. По прошествии нескольких месяцев прибыл европейский корабль; канак поспешил отправиться на него со своим сокровищем и предложил его за высокую цену капитану, который был старый друг Бекли и, узнав его почерк, купил письмо, которое таким образом возвратилось в руки хозяина.

Нам приготовили постели на весьма опрятных циновках, но крысы, прыгавшие через наши лица, лишили нас сна; после так неприятно проведенной ночи мы еще имели неудовольствие узнать, что никак нельзя найти для нас лодки, и поэтому были принуждены возвратиться, не видав Жемчужной реки. Устье этой реки, где находится несколько островов, настолько глубоко, что самые большие линейные корабли могут стоять на якоре в нескольких саженях от берега; притом оно так широко, что вмещает до 100 кораблей одновременно. Вход в реку такой же, как и вход в гавань Гана-Руры, но изгибы между рифами делают проход еще затруднительней. Если бы это место находилось во владении европейцев, то они, конечно, нашли бы средства сделать гавань эту одной из лучших в свете. На обратном пути я с удивлением увидел висевших на разных деревьях почти истлевших свиней; я узнал, что пастухи делают это, чтобы доказать своим господам, что свиньи пали, а не убиты и съедены. Вечером мы благополучно возвратились на «Рюрик».

9 декабря Кареймоку пригласил меня смотреть учение с копьями; Юнг чрезвычайно удивился, что губернатор согласился удовлетворить мою просьбу, считал это за особенное благоволение и думал, что я обязан этим только моему званию командира первого военного корабля, вступившего в гавань Гана-Руры. Впоследствии я довольно часто замечал, что сандвичане делают большое различие между военными и купеческими кораблями. С последними они обращаются довольно смело, ибо, поняв старания европейских купцов обманывать их всеми мерами, потеряли всякое к ним уважение. Кареймоку имел важную причину отказать мне в просимом мною зрелище, ибо с того времени, как Камеамеа овладел о. Вагу, между жителями непрестанно господствует дух возмущения, и они пользуются всяким удобным случаем, чтобы на него покушаться.

Только одни знатные особы могут участвовать в этом упражнении, которое обыкновенно оканчивается неприятными последствиями, ибо никогда не обходится без раненых и убитых. Когда за два года перед этим Камеамеа посетил о. Вагу и устроил такое воинское учение, то имел при себе своих солдат с заряженными ружьями, которые вскоре принуждены были прекратить его из-за разгоравшейся ярости бойцов. Из этого видно, что Кареймоку был прав, когда согласился устроить это зрелище только по получении от меня обещания подкрепить его моим корабельным экипажем.

Заблаговременно назначается день, в который это учение должно быть произведено, чтобы дворяне могли отовсюду собраться. Часто съезжается более ста человек, которые, разделясь на две равные партии, выбирают обширную площадь для поля сражения. Обе партии занимают свои позиции, и от каждой выступает предводитель на середину площади. Эти последние начинают бой тем, что, имея в руках по нескольку дротиков, бросают их друг в друга; каждый, увертываясь самым искусным образом, старается избежать удара своего противника; оба находятся в беспрестанном движении, прыгая то в ту, то в другую сторону, всячески наклоняясь и изгибаясь и метая свои копья.

Оба войска, ожидая исхода, стоят между тем тихо и неподвижно; мужество одушевляет ту партию, предводитель которой одержит победу, что считается благим предзнаменованием. После этого введения оживляются войска; одна партия наступает на другую, в одно мгновение все приходят в движение, и воздух наполняется бесчисленным множеством притупленных копий (только такие позволено употреблять в этом учении). Их воинское искусство состоит в том, чтобы пробить неприятельские линии, нападать на разделенные таким образом части и брать воинов в плен; поэтому искусный предводитель никогда не упускает случая воспользоваться ошибками своего противника и старается хитростью побудить его отвлечь большую часть сил на одну сторону, в каком случае слабейшая часть делается его жертвой.

Когда такая хитрость удается, то победа решена, и перехитренная партия остается побежденной. Точно таким же образом поступают они в действительных сражениях, но тогда копья довольно остры и могут пронзить человека в 10 шагах; кроме того, они во время сражения бросают камни и употребляют дубины, сделанные из крепкого дерева. Так как ныне введено здесь огнестрельное оружие, то, вероятно, копья скоро выйдут из употребления. Камеамеа считается искуснейшим копейщиком; чтобы показать свое искусство, он часто заставлял целить сразу 14 копьями прямо в свою грудь и, хотя каждый удар мог бы быть смертельным, всегда с большой ловкостью умел отразить их или ускользнуть.

Слава о его храбрости способствовала ему в завоевании островов. Когда он появился со своим флотом перед о. Вагу, то тамошний король бежал в горы, будучи уверен, что над ним также исполнится общий обычай умерщвлять побежденного. «Я должен умереть, – сказал он окружавшим, – но умру не от руки моего победителя, которому не хочу доставить этого торжества. Я сам хочу принести себя в жертву богам». Впоследствии тело его было найдено в пещере на вершине одной горы.

После обеда отправились мы на берег и нашли на сборном месте более 60 дворян, уже собравшихся для состязания; однако копья их, сделанные из сахарного тростника, были довольно безвредны. Они разделились на партии, состязание началось; и хотя Кареймоку не допустил до решительного сражения, однако по окончании нашлось несколько человек тяжело раненных. Впрочем, это зрелище доставляет большое удовольствие.

10-го и 11 декабря. «Рюрик» был готов к отплытию, и только дурная погода, препятствовавшая в продолжение этих двух дней перевезти заготовленные припасы на корабль, удерживала нас еще на о. Вагу.

13-го опять настала хорошая погода, благоприятствовавшая нам все время нашего здесь пребывания, и мы поспешили перевезти на корабль припасы, которых было такое множество, что мы не в состоянии были поместить все на «Рюрике». Нам отпустили таро, плоды хлебного дерева, ямс, земляные яблоки, кокосовые орехи, сахарный тростник и арбузы, кроме того, 17 свиней, несколько коз, кур и уток; здешняя свинина по вкусу гораздо лучше европейской, что, вероятно, происходит от корма, состоящего из сахарного тростника.

Сегодня обедал у нас капитан Александр Адамс, благоразумный человек, много путешествовавший. Он рассказал мне, между прочим, что американцы Соединенных Штатов за несколько лет перед этим открыли близ берегов Калифорнии остров, который из-за громадного числа найденных там морских бобров был назван Островом морских бобров [Сан-Николас]; его южная оконечность находится под 33°17' с. ш., а долгота, выведенная из лунных расстояний, 119°10' з.; окружность составляет около 50 или 60 миль. К NNW от этого острова находится, как утверждают, опасный риф.

Далее он говорил, что, между тем как в Европе заботятся об уничтожении торга невольниками, американцы Соединенных Штатов употребляют все старания к усилению его. Для покупки невольников американские корабли отправляются к NW-берегу Америки до 45° широты, где население весьма большое. Тамошние дикари, видя, что за людей платят гораздо дороже, нежели за пушные товары, занялись этой ужасной ловлей; так как американские купцы снабдили их огнестрельным оружием, то они легко одолевают несчастные племена, живущие внутри материка, и променивают корабельщикам плененных ими людей на различные предметы одеяния. Нередко обнаруживаются при этом трогательнейшие черты сыновней любви, и даже этой последней пользуются бесчеловечные гонители для своей корысти.

Когда, например, сын узнает о пленении своего отца, то бежит к победителю и предлагает себя в замену родителя; варвары охотно принимают такое великодушное предложение, поскольку молодой человек для них выгоднее, чем старик. Когда корабль достаточно нагружен невольниками, то отправляется к северу до 55° широты, где береговые жители принимают этих несчастных в свое услужение, променивая их на меха морских бобров, которых европейские купцы продают по дорогой цене в Китае, восхищаясь прибылью, столь постыдно приобретенной.

Они употребляют также во зло доверчивость Камеамеа; так, например, один американский корабельщик, которому он вверил однажды судно, нагруженное сандаловым деревом для доставки его в Китай, вовсе не возвратился. Ежегодно с проходящих кораблей высаживается на этих островах по нескольку матросов за плохое поведение; так как они могут преподать только дурные примеры, да и вообще творят только зло, то, надо ожидать, добронравие сандвичан таким образом вскоре совершенно исчезнет.

 

 

Адамс пользуется особенной доверенностью короля и послан на бриге, стоявшем прежде в Овайге, на о. Вагу, для предотвращения всякого возмущения. Король не страшится о. Овайги, поскольку он там родился и самими богами, по уверению жителей, облечен в царский сан; напротив, обитателей о. Вагу он считает весьма опасными, поскольку они им покорены.

В Гана-Руро стало известно, что мы намерены завтра оставить о. Вагу; по этой причине сегодня посещали нас многие знатные особы, приносили подарки и желали счастливого пути. Весь день корабль был окружен плавающими женщинами, которые нежно прощались со своими друзьями. Кареймоку просил меня через Бекля, чтобы я, вступя под паруса, салютовал крепости; этим хотел он некоторым образом ее освятить, и я охотно обещал исполнить его желание.

14-го числа, в 6 часов утра, мы потребовали пушечным выстрелом лоцмана, который немедленно явился с несколькими большими лодками. Мы снялись с якорей, и «Рюрик» выбуксировали из гавани; Кареймоку прибыл на корабль, и я велел салютовать крепости семью пушечными выстрелами; это доставило ему большое удовольствие и он несколько раз меня обнимал. Из крепости не замедлили ответить на мою учтивость, а когда закончили, то начали салютовать с брига «Кагумана», на что мы отвечали равным числом выстрелов. Таким образом, этот европейский обычай введен на Сандвичевых островах; мне было весьма приятно, что я первый европеец, который взаимно салютовался с тамошней крепостью. Если Гана-Рура сделается со временем цветущим городом, то тогда можно будет сказать, что русские освятили эту крепость и что первый выстрел был сделан ею в честь русского флага.

В 8 часов мы были уже вне гавани; Кареймоку обещал умолять богов, чтобы днем нам сопутствовало солнце, а ночью луна, и затем оставил нас со своими проводниками, которые, отваливая, прокричали троекратно «ура». При слабом восточном ветре удалились мы от берега; я велел править на SW и с полудня мы потеряли из виду самую вершину о. Вагу.

По инструкции надлежало нам провести зимние месяцы в стране весьма мало известных коралловых островов для открытий. Я нe делал никакого подробного плана путешествия, зная из опыта, как редко можно в точности следовать ему; если только главные пункты выполнены, то недостатки сами собой весьма легко пополняются во время путешествия. Я задумал направиться от Сандвичевых островов так, чтобы увидеть два небольших острова, открытых в 1807 г. с фрегата «Корнваллис» во время плавания его от Сандвичевых островов в Кантон.

Я имел причины думать, что положение их определено неверно, поскольку капитан Крузенштерн в 1804 г., когда эти острова не были еще открыты, прошел на корабле «Надежда» через то самое место, где они ныне показаны на карте. Множество морских птиц, летавших тогда вокруг «Надежды», заставляли предполагать близость земли. Я располагал, осмотрев это место, плыть к островам Кутузова и Суворова, обитатели которых имеют большие парусные лодки, почему я заключал о нахождении поблизости других островов, которые надеялся открыть; затем я решил отправиться к Каролинским островам.

Наблюдения, произведенные во время нашего пребывания нa о. Вагу: из многих полуденных наблюдений выведена широта нашего якорного места 21°17'57'' с. ш.; среднее из лунных расстояний, взятых несколько дней подряд, показало долготу 157°52' з.; склонение компаса 10°57' О; наклонение магнитной стрелки 43°39'. Прикладной час 2 часа 55 минут. Самое большое возвышение воды 6 футов. Средняя высота барометра 29,80 [756,9 мм]; средняя температура 75° по Фаренгейту [около 24 °С].

Еще должен я упомянуть, что во время нашего пребывания на о. Вагу Мануя точно исполнял повеления короля. Никогда не оставлял он корабля без моего позволения, охранял его от всякого воровства и всегда способствовал нам при покупке здешних редкостей. Когда я имел в чем-либо надобность, то он, нимало не мешкая, бросался в воду и отдыхал на берегу только по исполнении моего поручения. Чтобы снабдить меня дровами, он немедленно собрал 100 островитян, которые рубили, доставляли и кололи их; эта работа в таком жарком климате была бы весьма изнурительна для моих матросов. Прощаясь, мы щедро одарили его, он же посчитал за особенную честь, что я ему вверил вещи, пересылаемые Камеамеа.