Соединяется ли Азия к северо-востоку с Америкою или нет? — важный всегда был вопрос между описателями земноводного нашего шара. С одной стороны, казалось, что по изображенному на разных географических и морских картах Анианскому проливу никакого соединения быть не должно; с другой, принято и то в рассуждение, что никто не мог показать с достоверностью, когда и кем оный пролив найден.

Некоторые думали, будто известие об упомянутом проливе содержится в тайне у тех народов, кои в кораблеплавании главное свое благополучие поставляют, потому что прежде их старание о сыскании пути в Китай и в Индию по Ледовитому морю основано было наибольше на том, что объявленный пролив находится действительно.

Но не можно ли и так думать, что морские путешествия по Ледовитому морю отчасти и для изобретения того ж самого Анианского пролива предприняты были и что оные оставлены после не для иной какой причины, как что малорассудно показалось следовать воспринятому намерению, с таким страхом, что почти при конце столь дальнего и трудного пути пред собой видеть надлежало вместо чаемого прохода беспрерывное земли матерой продолжение?

По дальнему других европейских народов от сих неизвестных стран расстоянию и по опасным приключениям в предпринимаемых в те места морем путешествиях, часто случающимся, нельзя было через них получить таких известий, чтоб из оных произвести что совершенное о предъявленном обстоятельстве.

Кораблеплавания их происходили либо по Ледовитому, либо по Южному морю, и по Южному, обходя либо Индию, либо Америку.

Что касается до учиненных по Ледовитому морю путешествий, от англичан и голландцев предпринятых, то хотя и имеем о них обстоятельные описания, но оные далее Новой Земли мало достоверны, и изобретений, голландским кораблем, называемым «Кастриком», в 1643 году учиненных, сюда причислять не должно, для того что касаются только до островов, находящихся к северо-востоку от Японии.

А с американской стороны учиненные проведывания гораздо не дошли столь далеко, чтоб можно было получить через оные хотя самое малое о тамошних странах знание. Только мы имеем достоверные известия о путешествии капитана Фрэнсиса Дрейка, который, обыскав в 1579 году берега американские, при выходе на оные назвал северную часть земли Калифорнии Новым Альбионом.

По нему производил Мартин Д’Агиллар в 1603 году путь немного далее от оных берегов к северо-западу. Что же касается до учинившегося в 1592 году пути греческого мореходца Иоганна де Фука, который будто, зайдя под 47 град [усов] 30 мин [ут] широты между матерою [материковой] землею в залив, вышел из оного в 20 дней в Северное море, то я соглашаюсь с теми, которые почитают путь сей неистинным; и таким же признаю путешествие, испанскому адмиралу де Фонте приписанное, будто он в 1640 году большую часть незнаемой Северной Америки проведал, доколе от защитников сего путешествия не опровергнутся учиненные против оного возражения и не приведутся новые доказательства, подлинность оного несомненно уверяющие.

При таких обстоятельствах не осталось надежды к произведению больших изобретений, кроме как от Российского государства, которое тем наипаче к тому и способно, что оного пределы простираются до самых тех незнаемых стран, проведыванию подлежащих.

Блаженный и вечной славы достойный памяти император Петр Великий в бытность свою в 1717 году в Голландии слышал неоднократно в разговорах с любопытными до новых изобретений людьми, какие у них были о сей материи мнения и желания.

Не мог он иметь надежды о приобретении тем государству и народу своему особливой пользы, однако как геройский дух в общей пользе находит и свою, так и сей монарх принял намерение к произведению в действо упомянутого изыскания, которое только за тем нескоро воспоследовало, что премногие военные и штатские дела бессмертной славы императора не допускали исполнить сего желания.

Подлинно нужнее было привести государство от внешних и внутренних неспокойств в тишину и безопасность и поспешествовать благополучию целых народов многими новыми учреждениями, нежели стараться об учинении изобретений, по правде хотя похвалы достойных, однако происходящих от одного только любопытства.

Последняя пред смертью болезнь привела паки сие дело государю в память, и его величество изволил сочинить сам, собственною своею рукою, инструкции, как поступать при произвождении сего дела, препоручая оное для исполнения генерал-адмиралу графу Федору Матвеевичу Апраксину.

Все дела великого императора достойны изображены быть на злате в вечную память будущим родам, кольми паче должно почитать сие предприятие, которым он благоволил заключить владение свое, никогда довольно непрославимое, в несравненный знак любви своей к наукам и неусыпного своего попечения о поспешествовании пользы общества человеческого.

В то время ни при императорском дворе, ниже в самых отдаленных странах сибирских не было известно, какие уже с лишком за 70 лет пред тем учинены были изобретения кораблеплаванием, из Якутска в северо-восточные страны сибирские производившимся. Чукотский Нос, лежащий между севером и востоком и до неизвестных нам пределов Северной Америки простирающийся, давно уже обойден морем.

Давно уже россияне сим водяным путем доходили до Камчатки. Ежели бы сие тогда известно было, то бы не нужно было спрашивать и посылать проведывать о соединении или разделении обеих частей света.

Такое достопамятное дело, которого хотя следы нашлись после в повестях у камчатских жителей, никогда бы совершенно не открылось, ежели бы я в 1736 году в бытность мою в Якутске, по счастью, не сыскал в архиве тамошней воеводской канцелярии письменных известий, в коих оный морской путь описан с довольными обстоятельствами.

С 1636 года начался судовой ход по Ледовитому морю из Якутска. Реки Яна, Индигирка, Алазея и Колыма одна за другою сысканы. По обретении реки Колымы желали ведать, какие еще за нею реки находятся, дабы как живущие по оным народы привести в подданство, так бы и от чаемого в тамошних странах соболиного промысла получить себе прибыль.

Первый путь от Колымы-реки на восток воспринят в 1646 году некоторыми промышленными людьми, у коих главным был Исай Игнатьев, родом с Мезени. Море наполнено было льдом, однако между льдинами и матерою землею усмотрели полое место, коим шли двое суток до губы, в которую зайдя нашли людей чукотского народа.

С ними торговали они равно, как древние писатели повествуют о торгах, с дикими народами учиненных. Россияне выложили товары на берег, из коих чукчи взяли, что им было по нраву, положив вместо того моржовые зубы или вещи, из моржовых зубов сделанные.

Никто не осмелился сойти к чукчам на берег, да и не можно было надеяться, чтоб с ними иметь разговоры, за тем что не было толмача, чукотский язык знающего. Таким образом, довольны будучи первым изобретением, возвратились они назад на реку Колыму.

 

 

По возвращении с моря известие о моржовых зубах, у чукчей находящихся, побудило еще более промышленных на другой год вступить во второй путь. Федот Алексеев Холмогорец, московского купца гостиной сотни Алексея Усова приказчик, которого можно числить между прочими его товарищами главным, усмотрел за потребно просить государева приказчика на реке Колыме о служивом человеке для исправления того, что в пользу казенного интереса наблюдать должно.

Казак Семен Иванов сын Дежнёв пожелал в сей путь отправиться, и того ради дал ему приказчик наказную память [письменное наставление]. Четыре судна, по тамошнему кочи называемые, пошли в море все вместе в июне 1647 года. Слух носился о некоей реке Анадыре или, по тогдашнему произношению, Анандыре, что по оной живут незнаемые народы в великом множестве.

Тогда думали, что и сия река впала в Ледовитое море. Для того хотели проведать в сем пути между прочим и ее устье. Однако не только сие, но и все прочие предприятия не имели желанного успеха, для того что за случившимся того лета многим льдом нельзя было ходить по морю свободно.

Однако воспринятая надежда к дальнему продолжению морского их изобретения не только тем не пресеклась, но паче на другой год число охотников из казаков и из промышленных людей еще более умножилось, так что семь кочей изготовлены были, которые отправились все вместе для упомянутого проведывания. Что с четырьмя из сих судов учинилось, о том не упоминается ничего в наших известиях.

На прочих трех начальниками были: у казаков Семен Дежнёв да Герасим Анкудинов, а у промышленных Федот Алексеев. Дежнёв и Анкудинов поссорились еще до отправления в путь, для того что одному завидно стало, что другой имеет быть участником как в чести будущих изобретений, так и в соединенных с оными прибытках. На каждом судне было человек по тридцати.

По крайней мере, объявлено сие о судне, на котором Анкудинов обретался главным. Дежнёв обещал привести в казну с реки Анадыря ясака 7 сороков соболей или, буде можно, и более. Такую-то великую надежду имел он к сысканию реки оной, что напоследок хотя и учинилось, только не столь скоро и не так легко, как он о том думал.

Сие достопамятное отправление с реки Колымы воспоследовало июня 20 дня 1648 года. Для недостаточного знания нашего о тамошних странах весьма сожалетельно, что не все обстоятельства сего морского пути с прилежанием описаны.

По всему видно, что Дежнёв, объявляя о делах своих в Якутск отпискою, писал о приключениях, учинившихся с ним на море, весьма не рачительно; особливо о том, что в пути до Большого Чукотского Носа делалось, не находится у него никакого известия, также не упоминается о препятствиях от льда, которых, может быть, и не было.

Ибо Дежнёв при другом случае пишет, что-де море не всякий год, как тогда было, бывает от льда чисто. Он начинает свою отписку объявлением о Большом Чукотском Носе, и сие обстоятельство особенного примечания достойно. Сей Нос, по его объявлению, совсем отменен от того Носа, который находится при реке Чукочьей (по западную сторону от реки Колымы).

Большой Нос протянулся в море между севером и северо-востоком и поворачивается кругом до реки Анадыря. Для подлинного признака с русской (то есть с западной) стороны оного впала в море речка, и там сделана чукчами якобы башня из китовых костей. Против Носа (не показано, с которой стороны) лежат два острова, на которых живут люди чукотского народа, у коих губы прорезаны и продеты зубы из моржовых зубов.

От упомянутого Носа до реки Анадыря можно поспеть способным ветром на коче в трое суток, да и сухим путем расстояние будет не далее, потому что река Анадырь впала в губу. У оного Носа разбило коч служивого Герасима Анкудинова, и бывшие на нем люди перебрались на остальные два коча. Семен Дежнёв и Федот Алексеев, будучи сентября 20 дня на берегу, дали с чукчами бой, на коем Федот Алексеев поранен.

После сего разнесло их кочи без вести. Коч Дежнёва носило по морю до октября месяца и напоследок выбросило на берег, от реки Анадыря в немалом расстоянии на полдень, чаятельно около реки Олюторы. Что учинилось с Федотом Алексеевым и с его товарищами, о том объявлено будет ниже.

Дежнёв с находившимися при нем 25 человеками казаков отправился пеш для проведывания реки Анадыря, но за неимением проводника пришел он на сию реку уже по прошествии 10 недель не в дальнем расстоянии от ее устья, где не было ни людей, ни леса. Сие обстоятельство привело путешествующих при неимении съестных припасов в крайнюю печаль.

Буде промышлять им на пищу себе зверей, то оных недоставало, ибо зверь водится по большей части в лесах, ежели же добывать рыбу, то не было потребного орудия. Сего ради двенадцать человек пошли вверх по реке Анадырю и через 20 дней, не найдя людей, принуждены были идти назад, но от голода и от стужи возвратилось их к стану весьма мало.

Следующим, 1649 года летом, отправился Дежнёв с товарищами своими водою вверх по Анадырю и нашел по оной людей, называемых анаулами, с коих взял первый на сей реке ясак. Хотя они числом были и немноголюдны, однако являлись весьма противны, того ради истреблены все в краткое время.

Тогда Анадырскому острогу от Дежнёва положено основание построением на том месте зимовья. Там он имея жительство, весьма заботился, как бы ему впредь дойти назад до реки Колымы или бы хотя только отправить туда известие о своих приключениях. К учинению сего показали ему дороги некоторые люди, пришедшие туда апреля 23 дня 1650 года сухим путем через горы.

 

 

После отъезда Дежнёва производились с реки Колымы также и другие отправления, как сухим, так и водяным путем, с тем намерением, чтоб проведать дальние восточные страны. Из таких отправлений достопамятно одно, происходившее по морю, не столь по изобретениям, при том учиненным, как для случая, которой к сему пути подал причину.

Михайло Стадухин, казак якутский, поставив в 1644 года с некоторыми товарищами своими Нижний Колымский острог, возвратился на другой год в Якутск с некоторыми известиями, чтоб предложить оные там на рассмотрение. Некоторая женка из живущих по реке Колыме народов сказывала ему, Стадухину, что-де есть на Ледовитом море Большой остров, которой простирается против реки Яны и Колымы и с матерой земли виден.

С реки Чукочьей, впадающей в Ледовитое море от Колымы по западную сторону, переезжают будто чукчи на оленях на тот остров одним днем, побивают там моржей и привозят с собой головы и зубы моржовые, коим-де молятся по их вере. Стадухин хотя сам не видал у чукчей таких зубов, однако слышал у промышленных людей, что находятся таковые зубы у оного народа, да и кольца у оленьих санок сделаны из моржового зуба.

Промышленные люди подтверждали то ж об упомянутом острове и почитали оный за продолжение Новой Земли, куда с Мезени ездят. Сверх сего наведался Стадухин о большой реке Погыче, или Ковыче, что она впала в море за рекою Колымою с лишком три дня хода по тому морю способным ветром. И ежели-де указано будет умножить людей и послать их в сии страны, то-де можно ожидать оттуда великой в казну прибыли и проч.

По сим известиям и предложениям отправлен Стадухин июня 5 дня 1647 года во второй путь на реку Колыму с наказом, чтоб ему ехать оттуда на реку Погычу, построить при оной зимовье, привести тамошние народы в ясачный платеж и проведывать о предъявленном острове.

Он зимовал при реке Яне и, отправившись оттуда на исходе 1648 года на нартах, пришел в 7 недель на реку Индигирку, построил там коч и поехал морем на реку Колыму. Оттуда ходил он летом 1649 года на двух кочах, из которых один на сем пути разбило, для обыскания реки Погычи. По его объявлению, бежал он на парусах семь суток, только никакой реки не видал.

Чего ради остановившись, послал людей для приведения языков. Но и сии ни о какой реке не объявили. Понеже берег состоял из крутого камня, то нельзя было ловить рыбу. Для сей причины недоставало у Стадухина съестных припасов, и он принужден был идти назад на реку Колыму.

Искал ли он объявленного на море острова и нашел ли оный, о том ничего не показано. Вся прибыль состояла в некотором числе привезенных моржовых зубах, которые Стадухин послал в Якутск с таким представлением, чтоб для большего оной кости промысла отправлять туда нарочных.

Тогда известно учинилось, что Погыча есть та же самая река, которая называется Анадырем. Перестали думать, что река сия впала устьем в Ледовитое море. Через языческих народов уведомленность, что до ней идти сухим путем ближе, нежели водою. И сие подало случай к следующему отправлению.

Столь полезное о дороге сухим путем на реку Анадырь известие получено в походе, в который ходили казаки с реки Колымы в начале 1650 года вверх по реке Анюю, потому что взяты были тогда языки из народа ходынского, которые сами показали дорогу на реку Анадырь.

Как тогда о Дежнёве еще никакого известия не было, то многие охочие люди из казаков и из промышленных подали приказчику челобитную, чтоб повелено было им идти на реку Анадырь для приведения тамошних народов в подданство. Некто Семен Мотора был у них начальником. Захватив марта 23 дня в верховье реки Анюя одного из лучших ходынских мужиков, привел его с собой на реку Анадырь, куда он апреля 23 дня приехал.

Мотора соединился с Дежнёвым. Но Михайло Стадухин, отправившись после Моторы по той же дороге и препроводив в пути 7 недель, по прибытии своем на реку Анадырь не заезжал в зимовье к Дежнёву, но исправлял дела свои особо, для того что он с Дежнёвым и Моторою имел всегдашнюю ссору.

Дежнёв и Мотора, желая оставить его в покое, пошли на реку Пенжину, но за неимением проводника, путь знающего, принуждены были воротиться назад на реку Анадырь. Потом отправился на реку Пенжину Стадухин, после которого времени не находится о нем никакого известия.

Дежнёв и Мотора построили суда при реке Анадыре, чтоб идти по морю для обыскания других рек. Но сие намерение пресеклось смертью Моторы, который убит в 1651 году в бою с анаулами. После того ходил Дежнёв на оных судах летом 1652 году до устья реки Анадыря, где присмотрел мель, простирающуюся далеко в море по северную сторону оного устья. Таковые мели называются в Сибири коргами.

На сей корге лежало много моржей, с которых Дежнёв, добыв несколько зубов, почел сие за довольное награждение трудов своих. В 1653 году приготовил он лес на строение коча, чтоб на оном отправить собранную по то время ясачную казну в Якутск морем, но понеже не доставало прочих судовых припасов, то отменено было оное строение. Также слышал Дежнёв, что море около Большого Чукотского Носа бывает не всякий год от льда чисто.

Второе отправление на коргу за моржовыми зубами учинилось в 1654 году. Тогда ходил с Дежнёвым вместе казак Юшка Селиверстов, которой прежде обретался в морском пути при Михайле Стадухине, и от него послан был в Якутск с представлением, чтоб повелено было добывать ему для казенной прибыли моржовые зубы, что ему и дозволено.

В наказной памяти, данной оному Селиверстову, упоминается сверх Анадыря и о Чендоне-реке, впадающей в Пенжинскую губу, где приказано ему приводить в ясачной платеж живущие около оных рек народы, почему заключить должно, что о действиях Дежнёва тогда еще не было ведомо в Якутске.

От сего произошли опять великие несогласия. Селиверстов, желая себе приписать изобретение корги, утверждал, что он до сего места доходил со Стадухиным в 1649 году морем. А Дежнёв доказывал, что Стадухин и Селиверстов не только до корги, но и до Большого Чукотского Носа не доезжали: сей Нос, по объявлению Дежнёва, состоит весь из камня, он-де довольно о нем известен, потому что Анкудинова коч у оного разбило, и сей-де Нос не тот, что первый от Колымы-реки, называемой Святым Носом.

Подлинный-де признак Большого Чукотского Носа есть тот, что против оного лежат острова, на коих живут люди зубатые, и сих-де людей видел он, Дежнёв, а не Стадухин и Селиверстов, а корга при устье реки Анадыря находится от упомянутого Носа в далеком расстоянии.

В то же время вышел Дежнёв, проведывая морские берега, на коряцкие жилища, где увидел якутскую бабу, которая прежде жила у Федота Алексеева. Сия баба ему сказала, что Федот Алексеев и Герасим Анкудинов померли цингою, а другие товарищи их побиты, остальные же в малом числе убежали неведомо куда в лодках.

Сие изъясняется найденными в последующие времена на Камчатке известиями. Ибо остальные от Федота Алексеева люди, следуя при благополучной погоде подле морских берегов к югу, пришли наконец к реке Камчатке, на коей учредили свое жительство, и следовательно, за первых из русских почтены быть имеют, которые в тамошних местах поселились.

Доказательство сему то, что когда пятидесятник Владимир Атласов в 1697 году положил начало к завоеванию земли Камчатки, то русские были уже камчадалам известны. Причина сего знакомства объявляется камчадалами как следует: назад тому много лет жил у них некто Федотов (может быть, что сын Федота Алексеева) с товарищами при устье речки Никулы, которую потому русские прозвали Федотовкой.

Камчадалы почитали их как бы богами и не думали, чтоб человеческая рука им вредить могла. Но случилось русским между собой поссориться так, что друг друга ранили; тогда камчадалы, увидев кровь, из ран их текущую, догадались, что они смертные. Потом, как русские между собой разлучились и некоторые пошли на Пенжинское море, то с одной стороны камчадалы, с другой коряки, нападав на них, всех побили.

Речка Федотовка впала в Камчатку-реку с полуденной стороны в 180 верстах ниже Верхнего Камчатского острога. При оном видны были еще во время Первой Камчатской экспедиции остатки двух зимовий, в коих русские имели жительство. Только никто не мог сказать, которою дорогою те первые русские люди на Камчатку пришли. Сие вышепоказанным образом известно учинилось не прежде как в 1736 году по делам Якутского архива.

 

 

Что касается до вышеобъявленного на Ледовитом море Большого острова, о коем упомянули мы при описании пути казака Михайла Стадухина, что в 1645 году получено было об оном известие, но без дальнего подтверждения, то наипаче примечать надлежит, что во всех известиях, коих в Якутском архиве находится немалое число, о производившихся в прежние времена между Леною и Колымою реками морских путешествиях не показано ничего об оном Большом острове, а однако разные суда заносило противными ветрами в море столь далеко, что необходимо надлежало бы попасть им на тот остров, ежели бы он доподлинно находился.

В доказательство сему намерен я привести здесь описание двух морских путей, воспринятых в 1650 году. Известия об оных служат одно другому в подтверждение, притом и можно по оным видеть, с каким трудом и опасностью такие путешествия происходили.

Казак Андрей Горелый отправился из Якутска в месяце июне помянутого года в морской путь до реки Индигирки для приведения живущих вверху сей реки и по впадающей в оную реке Моме народов в ясачный платеж.

Он шел морем благополучно до устья реки Хромы, против которого расстоянием от берега по его смете, на два дня хода по льду он на коче замерз августа в 31 день, потом опять лед взломало, и жестоким ветром занесло его еще далее в море и носило 10 дней, после чего опять замерз и шел от того места до берегу по льду две недели, а коч его раздавило льдинами.

Горелый со своими товарищами перевез с собой на санках некоторую часть из судовых и съестных припасов, а большая половина осталась в море. С того места, где пришли они к берегу, отправившись октября 5 дня на нартах, дошли в четыре дня до устья реки Индигирки, а оттуда ноября 12 числа до Уяндинского зимовья, где, за приключившимся того года на море великим несчастьем и за недостатком привозного хлеба, покупали они пуд муки по 8 рублей.

Второй морской путь, о коем должно здесь предложить для доказательства, производился казаком Тимофеем Булдаковым, который послан был в 1649 году на реку Колыму приказчиком, но, не доехав туда, зазимовал в Жиганах при реке Лене. Сей Булдаков, приплыв июля 2 дня 1649 года к Ленскому устью, собрался было идти в море, но за восставшим с моря ветром, которым нанесло к берегу множество больших льдин, принужден был там стоять 4 недели.

Как скоро после того потянул ветер от берега благополучный, то прибежал он на парусах к Омолаевой губе. Там наехал опять на лед, с коим носило его 8 дней, и от того учинилось кочу его немалое повреждение. Близ островов, находящихся против Ленского устья, и дабы пристать к одному из оных, принужден он был пробиваться сквозь лед два дня. После сего продолжались 6 дней ветры переменные то с земли, то с моря.

Потом показалось, будто море от льда очистилось, чего ради Булдаков побежал опять к губе Омолаевой, но там паки нашел на великие льдины, с которыми носило его еще 4 дня. И понеже к проходу вперед за льдом не было надежды, то старался он только, чтоб ему выбиться из льда и возвратиться на реку Лену. При устье реки Лены стояло восемь кочей служивых, торговых и промышленных людей, которые к выходу в море были в готовности.

Вскоре после того стал ветер с берега, и оным море от льда очистило, тогда все кочи поднялись к Омолаевой губе в одно время и проходили оную сквозь наносной лед не без трудности. По ту сторону помянутой губы, близ морского берега, находится остров, между которым и морским берегом тогда был обыкновенный ход протокою.

Но тогда сия протока была затерта льдом, и наши путешествующие не могли пройти через оную иначе, как что со всех кочей общим трудом сквозь лед просекались. Там встретились с ними четыре коча, которые шли с Колымы и Индигирки. По выходе из помянутой протоки через сутки повеял способный ветер, коим прибежали в сутки ж к устью реки Яны, против коего случившимся тогда с моря ветром нанесено было столько льда, что оным едва кочи не раздавило.

А понеже морской берег в тех странах отлог, так что большие льдины, которые ходят в воде глубоко, до берега доставать не могут, то, идя близ берега, благополучно миновали они мыс, который по северному его положению от давних лет почитался в сем пути за самое трудное место и потому прозван Святым Носом. Оттуда пришел на другой день Булдаков до губы Хромой, называемой так по реке Хроме, которая в оную впала.

Сия губа наполнена была великими льдинами, между которыми проход был весьма труден, а особливо когда уже и от ночных морозов новый лед намерзать стал. Как они пришли почти против устья реки Хромы, то море с 30 на 31 число августа все стало.

Булдаков находился с пятью кочами недалеко от берега, имея в том месте глубины на одну сажень, и думал было, как лед придет в довольную крепость, скарб свой перетащить на берег, только надежда его была тщетна, ибо сентября 1 числа, когда уже был лед толщиною на полпядени, встал с берега жестокий ветер, которым лед опять взломало, и кочи во льду занесло далеко в море и носило их 5 дней.

По прошествии сего времени ветер утих, и море в одну ночь опять замерзло. На третий день лед стал так толст, что ходить по оному можно было. Тогда посланы люди для проведывания, куда к берегу идти ближе, и через оных получено известие, что бывший с ними коч казака Андрея Горелого стоит от них по пути одним днем езды, чего ради принято намерение перенесть наперед запас и скарб на тот коч, дабы тем ближе быть к берегу, ежели опять взломает море.

Как все к сему приготовлено было, то вода прибыла вдруг в море на знатную вышину, и лед, который уже был толщиною на пол-аршина, опять весь взломало; к тому ж поднялся сильный ветер, коим занесло кочи со льдом далее прежнего в море, причем казалось, будто их несло так скоро, что и на парусах бы скорее бежать не можно было. Таким образом, носило их 5 дней, по прошествии которых ветер утих, и кочи замерзли в третий раз.

Сим приведены были все люди в крайнее отчаяние и говорили, что такого гнева Божия еще не бывало, и прежде в морском ходу никогда такого несчастья не случалось. Однако, возымев смелость и чтоб избавиться очевидной погибели, приготовились вторично к восприятию пути по льду до берега, причем всякий положил на нарты запаса и скарба, сколько на себе свести мог.

Сей путь был весьма опасен и многотруден. Лед у них под ногами взломало, чего для принуждены были в разных местах перескакивать с одной льдины на другую, съестной запас и скарб перекидывать и один другого перетаскивать канатами и шестами. Издали видели они, как оставленные их кочи льдом разбило.

Напоследок вышли они, изнуренные цингою, стужею, голодом и работой, на берег не в дальнем расстоянии от устья реки Индигирки. С такими же печальными обстоятельствами продолжали и путь свой вверх по Индигирке до Уяндинского зимовья и проч.

После сего отправления спустя два года, а именно в 1652 году, упоминается в наказной памяти пятидесятника Ивана Реброва, отправленного на место Булдакова на Колыму-реку приказчиком, чтоб ему наипаче проведать на Ледовитом море помянутый Большой остров, о котором сообщены были ему все обстоятельства, предъявленные от Михайла Стадухина.

Может быть, что о том же и после всем на Колыму и в другие тамошние зимовья посылающимся приказчикам приказано было. Однако не находится в Якутском архиве никаких известий об изобретениях, по таким приказам учиненных. Потому надлежало бы остаться при прежних известиях, ежели бы по многому прошедшему времени слух о Большом острове опять не возобновился и нарочные для сыскания оного отправления посланы не были, о коих впредь объявить имеем.

В 1710 году февраля 20 дня в Якутской воеводской канцелярии допрашиваны были разные якутские служивые люди о вышеупомянутом и о других против Камчатки находящихся островах, а в допросах показали следующее.

Никифор Малгин сказал: в бытность-де якутского воеводы князя Ивана Петровича Борятинского, который имел команду в Якутске с 1661 по 1678 год, ходил он с торговым человеком с Лены на Колыму-реку морем, и в том пути следовали они до Святого Носа по большей части подле берега, а от того Носа отнесло их многим у берега наносным льдом в море.

В то время бывший с ними кочевщик Родион Михайлов показал им по эту сторону Колымы-реки издали в море остров, который всяк из них видел. А по приходе их на Колыму сказывал ему, Малгину, торговый человек Яков Вятка, что он прежде того ходил с Лены на Колыму-реку с торговыми людьми на девяти кочах, из коих три коча отнесло к вышепоказанному острову, на котором посыланные с сих судов люди приметили следы незнаемых зверей, а людей не видали.

После чего пришли и сии кочи на Колыму. А о находящемся против Ленского устья острове не слыхал он ничего и проч.

Сверх того объявляется в сей сказке о некоем острове, находящемся против земли Камчатки, только с такими обстоятельствами, которые едва не во всем прекословят полученным после того известиям, и для того требуют некоторого изъяснения, а именно: торговый человек Тарас Стадухин сказывал ему, Малгину, что за несколько до того лет ходил он с 90 человеками на кочах с Колымы морем для проведывания Большого Чукотского Носа.

Но понеже не могли они обойти того Носа водою, то перешли через оный пешком и, построив на другой стороне новый коч, шли подле берега до устья реки Пенжины. При сем что касается до переходу через Чукотский Нос сухим путем, почему небольшая оного в том месте ширина заключается, то такой другой пример приведен будет ниже.

А когда потом упоминается об острове, который будто виден от устья Пенжинского, и якобы, по сказке некоторой бабы полонянки, живут на том острове люди бородатые, которые платье носят долгое и русских людей называют братьями, то сие такие обстоятельства, которые так просто приняты быть не могут.

Может быть, река Камчатка от незнания названа Пенжиною. Ибо как невероятно, чтоб Стадухин обошел в один путь всю землю Камчатку до реки Пенжины. Так, напротив того известно, что против Пенжинского устья никакого острова не находится, и хотя по тому ж и с устья реки Камчатки никакого ж острова не видно, однако камчадалы уже тогда могли знать о тех островах, которые в наши времена в тамошней стране известны учинились.

Под описанием людей бородатых и носящих долгое платье, почему они русским уподоблены быть могли, должно, как кажется, разуметь курилов, живущих на островах, от Камчатки к полудню лежащих, потому что они подлинно не так, как прочие сибирские и камчатские народы, бородоголы, но бородатые, также и по телу волосы имеют.

Но чтоб они русских называли братьями, сие несправедливо. Во время Тараса Стадухина неимоверно, что курилы уже о русских слыхали. По-видимому, Стадухин заключил сие сам по сходству бород и платья, а Малгин ошибся, когда объявил, что сказывала ему о том камчадалка.

Иван Шамаев объявил: посылай-де он был в 1700 году с камчадальским приказчиком Тимофеем Кобелевым на Камчатку, и в том пути ехали они от Анадыря до реки Пенжины на оленях, а там, построив кочи, выплыли по Пенжине и шли морем до Пустого острова, которой, чаятельно, назван по реке Пустой, где взяли оленей, и на оных продолжали путь через горы до реки Камчатки.

Против Пенжинского устья не видал Шамаев никакого острова, а как он отправлен был с реки Камчатки на Пенжинское море, то видел против устья реки Хайрюзовой камень голец, а на матерой ли земле или на острове оный стоит, того-де он не ведает, также и камчадалы, коих он спрашивал, ничего подлинного о том не сказали.

Напоследок, возвращаясь с Камчатки, присмотрел он, что против устья реки Караги значится в море остров, на котором был казак Иван Голыгин с товарищами сам-третей. Хода до оного от берега греблею на байдарах день. Голыгин там нашел людей, но понеже они в ясаке отказали, то он не осмелился идти вдаль по тому острову, и точного об оном известия получить не мог.

На Ледовитом море он, Шамаев, не бывал, того ради и никакого острова там не знает, и от людей о том не слыхал.

Михайло Наседкин сказкой показал: отправлен-де он был в 1702 году с приказчиком Михайлом Многогрешным, он же и Зиновьев, на Камчатку, и ехали они, как Шамаев, через Анадырский острог до реки Пенжины на оленях, а оттуда водою до реки Лесной, а с Лесной сухим путем на нартах и на лыжах до реки Камчатки. Против устья сей реки значится-де остров, только неведомо, есть ли на нем люди.

Из русских еще никто на нем не бывал. С полуденного Носа Камчатки видел он за переливами землю. Также на возвратном пути своем в Якутск присмотрел он в море остров от Колымского устья до Индигирки, о коем сказывал-де ему бывшей тогда с ними кочевщик Данило Монастырский, что тот остров и земля одна с тою, которая видна с Камчатки и против Колымского и Ленского устья, а живут ли на той земле люди или нет, о том не слыхал он ни от упомянутого кочевщика, ниже от кого другого.

Алексей Поротов, который был в 1704 году на Камчатке, сказал об острове против устья реки Караги то ж, что и Иван Шамаев.

Итак, сим кончаются допросы вышеупомянутых служивых людей, и они подали случай к тем проведываниям, о коих теперь предлагать имею.

В то же время был в Якутске стольник и обер-комендант князь Василий Иванович Гагарин, отправленный в Сибирь от дяди своего губернатора, князя Матвея Петровича Гагарина, с полною мочью [со всеми полномочиями] для произведения всяких следствий и учреждения лучшего порядка.

Чего ради послал он марта 17 дня к воеводе Траурнихту указ, в разных пунктах состоящий, из коих один был следующего содержания: «Стараться всеми мерами о проведывании островов, находящихся против устья Колымы-реки и земли Камчатки, какие на оных живут люди, и под чьим владением, чем питаются, и сколь те острова велики, и много ль морем от материка расстояния, и написать о том в наказах, посылаемым в те места приказчикам и казакам, которых обнадеживать за их службу особливою царскою милостью и награждением, а что будет учинено, о том бы посылать рапорты с нарочными его царскому величеству».

По силе сего посланы были из Якутской воеводской канцелярии августа 20 и сентября 9 чисел того ж 1710 года к приказчикам в Усть-Янское зимовье и на Колыму-реку наказные памяти, чтоб прилагать о сыскании тех островов всемерное старание.

С устья Яны-реки прислана сказка казака Якова Пермякова, в которой объявлено, что он, Пермяков, ходил некогда от Ленского устья до Колымы-реки и видел по ту сторону Святого Носа на море остров, а живут ли на нем люди, о том он не ведает. Против Колымского устья также виден остров, и на нем горы, а находятся ли люди, о том ему неизвестно, разве можно будет о том проведать через живущих около тамошних мест юкагиров.

 

 

Письмо от сибирского губернатора князя Матвея Петровича Гагарина, посланное января 28 дня 1711 года к воеводе Траурнихту, придало более причины стараться о произведении дальнейших проведываний.

Оное письмо гласит тако: «Сказывали мне казаки и дворяне якутские, что ваша милость изволит нарядить казаков, также и охотников отпустить на новую землю, что остров на море против устья реки Колымы, и удержались-де, мой государь, за тем, что без указа не смели, и ваша милость отнюдь того медлить не изволь.

Изволь их ни мало медля посылать на тот остров; буде и иный проведают остров, то вели, государь, отпускать, а на этот остров всеконечно б пошли сего 1711 года. Сие пишу вашей милости указом царского величества. Князь Матвей Гагарин. 1711 года января в 28 день».

По сему письму учинены были от воеводы Траурнихта два отправления: одно на устье реки Яны, а другое на Колыму, чтоб с обоих мест проведать объявленный остров, и велено продолжать то исследование хоть водою, хоть по льду до тех пор, пока об истине или несправедливости предъявленных известий получена будет достоверная ведомость.

О первом отправлении, которое производилось под предводительством казака Меркурия Вагина, нашел я в Якутском архиве разные известия. Только по оным должно рассуждать осторожно, чтоб не почесть всего за истину, что в них содержится. Помянутый Вагин с другими своими товарищами, отправившись из Якутска осенью в 1711 году, пошел в море из Усть-Янского зимовья в месяце мае следующего, 1712 года.

Казак Яков Пермяков, о котором выше упомянуто, был у него вождем, а путь производился нартами на собаках. До Святого Носа ехали они подле берега, а оттуда пустились в море прямо на север. В некоторых известиях написано, будто приехали к пустому острову, на котором нет и леса. А вкруг того острова езды с 9 или с 12 дней, и с сего острова якобы видели далее в море другой остров или землю.

Но Вагин будто, за поздним вешним временем и за недостатком съестных припасов, на оную землю идти не осмелился, но пошел назад к матерой земле, чтоб ему летом довольно запастись рыбою и потом бы в будущую зиму в оный путь еще отправиться. А к матерой земле пристал Вагин между Святым Носом и рекою Хромою при урочище Катаевом Кресте, прозванном по якутскому казаку Катаеву, который в прежние времена крест там поставил.

Оттуда казаки намерились было идти для рыбного промысла на реку Хрому, но на дороге оголодали, так что принуждены были есть собак, на которых ехали, а потом мышей и других гадин. При таком голоде показался им путь до реки Хромой далек, того ради возвратились они назад к морскому берегу, где все лето прожили и питались рыбою, дикими гусями, утками и их яйцами.

Между тем отправленные с Вагиным из Якутска казаки, помня претерпенный голод и опасаясь при вторичном отправлении прийти еще в большую нужду, его и с сыном, и усть-янского вождя Якова Пермякова, да промышленного человека, казацкую службу исправляющего, убили. А сие дело открылось через одного из убийц, которые по тому приведены в Якутск под караулом.

При следствии упоминается в допросах, что вождь Яков Пермяков того большого острова, который якобы от первого был виден, не признавал за землю, но за пар морской. Авось-либо и первый остров обратился в пар. По крайней мере, находятся при оном такие сомнительства, которые довольно важны. Когда убийцы возвратились в Устъ-Янское зимовье, тогда никто не объявил, что они были на острове.

По взятой с них в оном зимовье в месяце октябре 1712 года сказке явствует, что они от Святого Носа по морю более не ехали как до полудня и в то время, за учинившеюся бурею и метелицею, не увидев друг друга, разъехались, и оставшиеся семь человек, то есть убийцы, лежали между стоячим льдом сутки. После чего ходили они по морю, не зная дороги, двенадцатые сутки и вышли напоследок на землю к Катаеву Кресту.

Об острове объявили они уже в Якутске при допросе, надеясь, может быть, за такое объявление получить себе прощение или, по крайней мере, освобождение от смертной казни. Еще и при сем объявлении говорили не все согласно. Иные не показали ничего о том острове, а другие хотя и объявили, но разно.

Некоторые сказали, что обошли тот остров вкруг в девять, а иные — в двенадцать дней; одни — что находятся там только олени, а другие — что есть и волки, и песцы. О расстоянии же острова от берега, также и в которое время дошли до оного, никто ничего не показал. И коль невероятно: будто они в такой нужде весь остров обошли вкруг и величину оного проведали?

Столь же безуспешно было и другое отправление, производившееся с реки Колымы. Хотя в оное назначено было 50 человек да 2 судна, однако пошли в путь только 22 человека на одном судне, под ведением казака Василия Стадухина. В отписке его от 28 июля 1712 года из Нижнего Колымского зимовья объявлено, что только видел он по восточную сторону реки Колымы протянувшийся с матерой земли в море нос и вкруг оного лед непроходимый, а вдали не значилось никакого острова.

Жестокою морскою погодою отнесло их назад, причем они едва спасли живот свой, потому что судно у них по тамошнему обыкновению построено худо, а снастями снабжено было еще хуже. В то время уже не ходили по морю кочами, но вместо оных в употребление вошли такие суда, у которых доски ремнями сшиваются, и потому прозваны шитиками; они делаются с палубою, плоскодонные, длиною по пяти, шириною по две сажени.

Вместо конопати употребляется мох, а ходят ими обыкновенно по рекам, и от реки до реки морем подле берега. Паруса на них ровдужные, вместо канатов ремни лосиные, якоря деревянные с навязанным каменьем. Посему не должно дивиться, что Стадухин с таковым судном не мог исправить ничего в силу данной ему инструкции.

После сего в 1714 году учинены были из Якутска в те же страны еще два отправления, под командою Алексея Маркова да Григория Кузякова. Первому приказано было идти из устья Яны-реки, а другому — из Колымского устья. Ежели шитики к морскому ходу будут неудобны, то велено им построить в показанных местах такие суда, на которых бы по морю идти было безопасно.

Каждому из них придано по матросу из тех, которые в то время присланы были от губернатора князя Гагарина в Якутск для сыскания из Охотска морем путем на Камчатку. В сем состояло содержание наказных памятей, с коими Марков и Кузяков в августе месяце упомянутого года из Якутска отправились.

Марков вскоре по приезде своем в Усть-Янское зимовье послал февраля 2 дня 1715 года в Якутскую воеводскую канцелярию отписку, предъявляя, что по Святому морю ходить невозможно, потому что как летом, так и зимою всегда стоит лед, и в назначенный путь отправиться ему нельзя, кроме на нартах и собаках, чего ради марта 15 дня сим образом в оный и вступил с 9 человеками.

А возвратился он с моря апреля 3 числа в Усть-Янское зимовье и объявил следующее: ехал-де он по морю прямо на север семеро суток самой скорой ездой, как на собаках бежать можно (а способной дорогой при хорошей погоде можно переехать на собаках в сутки около ста верст), только ни земли, ни островов не видал, а далее пройти не мог.

Льдины стояли, как высокие холмы. Он входил на вверх их, только и вдали не присмотрел никакой земли. Напоследок не стало для собак корма, многие собаки на возвратном пути с голоду померли, а остальных собак пропащими кормили.

О пути Григория Кузякова не находится письменных известий. Но я уведомился через якутских жителей, что он ездил подобным образом, как Марков, и, равно как и сей, ничего не проведал.

После сего времени не происходило никаких проведываний, пока в 1723 году якутскый сын боярский Федот Амосов не возобновил старого об острове на Ледовитом море слуха к восприятию пути на оный и для приведения в подданство живущих там, по его мнению, народов. Сей остров, как он объявил, будто простирается от устья Яны до устья Индигирки-реки и далее.

Будучи отправлен с партиею казаков на реку Колыму, чтоб из устья ее проведать оный остров, и, приехав на устье помянутой реки апреля 18 дня 1724 года, хотел было он выйти в море, но увидел столько наносного великого льда, что никоим образом нельзя было надеяться свободного прохода. Тамошний промышленный человек Иван Вилегин подтвердил, между тем, общий об острове слух следующим известием.

Он, Вилегин, отправился с другим промышленным человеком, Григорием Санкиным, от устья впадающей по западную сторону Колымы в Ледовитое море реки Чукочьей, ездил в море по льду и нашел землю, только не мог знать, остров ли или матерая земля и есть ли на ней люди и лес.

За беспрестанными сильными ветрами и туманом невозможно было ему ездить вдаль по той земле, только приметил он на ней старые юрты и признаки, где прежде юрты стояли, а какие люди там жили, о том он не ведает. Та земля с устья Чукочьей реки в ясный день будто видна, а Чукочья река находится от Колымы расстоянием трех дней езды.

По его мнению, протянулась земля оная мимо реки Индигирки и Святого Носа до устья реки Яны, а с другой стороны простирается мимо Колымского устья до жилищ шелагов, которые суть род чукчей. Сие ему сказал шелагинский мужик Копай, к которому он ездил в 1723 году и взял с него ясак.

И на помянутую-де землю из Колымского, Чукочьего и из Индигирского устья для многих льдов на судах переправляться нельзя никакими мерами. Разве можно свободный проход иметь туда от жилищ шелагинских, потому что в бытность его там на море льда было немного.

На сем известии утвердился Амосов и пошел в судне подле берега на восток к жилищу Копаеву, куда он августа 7 дня и прибыл. Но море в том месте, где от Вилегина объявлен свободный проход, наполнено было многим наносным льдом, так что едва можно было ему идти подле берега. За стоящим по большей части противным ветром отложил он надежду о сыскании той земли и только старался, как бы ему возвратиться скорее на Колыму.

Понеже я застал упомянутого Амосова в Якутске, то я спрашивал его о точном положении бывшего тогда Копаева жилища и известился, что оное было на морском берегу верст с 200 от Колымского устья. Также он сказал, что против оного места лежит на море близко берега небольшой остров.

Но дабы главное намерение, для которого отправлен был Амосов, не осталось совсем втуне, то пошел он в начале следующей зимы для проведывания часто упомянутого Большого острова на нартах и о сем пути Якутской воеводской канцелярии в отписке объявил нижеследующее. Отправившись в намеренный путь из Нижнего Колымского зимовья ноября 3 дня 1724 года, нашел он на море остров или землю и оттуда 23 числа оного ж месяца возвратился назад на Колыму.

На той-де земле находятся старые земляные юрты, а какие в них люди жили и куда сошли, того неизвестно. Наконец, съестных припасов, также и корма для собак недоставало. Для сей причины невозможно ему было более что проведывать. Путь по льду был весьма труден, потому что море замерзло не гладко. Везде стояли великие льдины, и лед от выступающей морской соли был шероховат.

Сюда еще надлежат и некоторые, от оного Амосова мною полученные, словесные изъяснения, которые потому ж здесь присообщаю. То место, откуда пошел он с матерой земли до острова, было между Чукочьей и Алазеей реками. Езды до острова один день, и столько же будет обширность оного, ежели обходить вкруг. На нем каменные горы нарочитой [известной] высоты.

Сих с матерой земли видеть можно. Позади сего острова обретаются еще два, узкими морскими проливами отделенные, такие же гористые острова, только он на них не был и не знает, сколь они велики. Первый остров пуст. Звериный след присмотрен только диких оленей, для которых там растет мох, как обыкновенная их пища.

Старинные юрты деланы из приносного по морю дерева и землею обсыпаны. Если сие правда, то кажется, что прежние тамошние жители были юкагиры или чукчи, которые, может быть, ушли туда при первом овладении тамошних стран рек Индигирки, Алазеи и Колымы, а потом перешли опять на матерую землю.

Вышеописанного довольно ли или недовольно к подтверждению достоверности о предъявленном на Ледовитом море острове, однако не было больше никаких для сего дела отправлений. По моему мнению, не можно утвердиться ни на письменных, ни на словесных объявлениях упомянутого Амосова.

Ибо сомнительно, побужден ли он был к предприятию сего пути и к возобновлению для сей причины старого слуха охотою к учинению новых изобретений или паче другими причинами, до собственной корысти касающимися, а именно: чтоб быть командиром, с которым званием соединены разные прибытки, или бы торговать с тамошними языческими народами?

Также можно думать, что он старался всячески, дабы по отпискам его и словесным объявлениям не видно было, якобы он что проведать упустил своим нерадением. По сему можно и разуметь, для чего не предъявил он в присланной в Якутск своей отписке точного описания как воспринятого на остров пути, так и величины и всех прочих обстоятельств того острова? Чего ради не в то ж время показал он о находящихся двух островах позади первого?

И по какой причине рассудилось ему при первом вступлении в намеренный путь предложить свидетельство промышленного человека Ивана Вилегина? Кто знает, сколь промышленные люди в Сибири к баснословию склонны, тот почтет объявление Вилегина таковым же маловажным, как и все те слухи, которые о сей материи в прежние времена рассеваемые были.

Можно и то сказать, что нельзя бы было обретающемуся, по объявлению Амосова, недалеко от матерой земли острову остаться в безвестии при прежних морских путешествиях, о коих в Якутском архиве столь многие и обстоятельные находятся известия. А нигде не написано, чтоб тот остров кем был примечен.

По крайней мере, небольшая окружность оного, в сказке Амосова показанная, не служит никаким образом к подтверждению прежних сказок о Большой Земле, которая будто от Ленского или Янского устья простирается до устья реки Колымы или еще и далее.

При таких обстоятельствах не можно иначе рассуждать, как что господа Делиль и Буаше на изданных в Париже новых своих картах о камчатских изобретениях без довольного основания клали остров против Колымского устья под 73 градусом, а за оным под 75 градусом Большую Землю, которые будто бы найдены российскими людьми в 1723 году.

Они ссылаются в том на письменные известия, полученные господином Делилем в Санкт-Петербурге, а паче на ландкарту казачьего головы Афанасия Шестакова, что на первом взят был в полон шелагинский князек Копай, которой при проведывании Большой Земли будто был предводителем. Но сим самым открывается парижских карт неисправность.

Ибо, без сомнения, всякий больше поверит сообщенным мною выше сего архивным известиям, нежели таким, которые от неизвестных или и подозрительных источников происходят. Копай не жил на острове, но на матерой земле, и он никогда не бывал в полоне у русских.

В 1723 году заплатил он ясак в казну впервые промышленному человеку Ивану Вилегину, а в 1724 году — Федоту Амосову. После того, вскоре изменив, побил нескольких людей, бывших с Амосовым. Кроме сего, о нем ничего не известно. По словесному Амосова объявлению, находится не в дальнем расстоянии от Копаева жилища близ матерой земли небольшой остров.

Сей то есть не иной какой, но точно тот остров, который как Шестаковым, так и по нему господами Делилем и Буаше поставлен против Колымского устья.

Что касается до Афанасия Шестакова и до его карты, то был он такой человек, который ни читать, ни писать не умел, но по одной памяти рассказывал о тех странах, коими он ехал, и о реках, кои ему на пути попадались или о коих слышал от других. Сие при нем изобразили на картах такие люди, которые только писать знали, и по сему явствует, сколько на сии карты полагаться можно.

В 1726 и в 1727 годах в бытность его в Санкт-Петербурге чинил он многие предложения об усмирении непокорных чукчей, причем появились разные карты его сложения, из коих и одна досталась мне, только никогда я не отважился по ней следовать, разве где другими достовернейшими известиями подтверждается.

По сей карте лежит остров Копаев, как при том написано, езды двое суток от земли матерой, и длиною занимает почти столько же места, сколько находится расстояния берегом между Алазеею и Колымою реками. Притом еще объявлено, что живут на оном непослушные шелаги.

А позади сего острова к северу означен берег под именем Большой Земли, между которою и островом расстояние показано, что езды меньше двух суток. Но последнее сие объявление не утверждается ни на словах, ниже на письменных известиях, и того ради можно по справедливости оное почитать за прибавление Шестакова к тому, что он через других слухом доведал.

Следовательно, и не придает оно к прежним сказкам более твердости и нельзя по оному определить положения той земли, хотя бы она и действительно где находилась. Что же теперь еще сказать о том: когда сия земля, по свидетельству иезуита Аврила, который будто слышал о том в бытность свою в 1686 году в Смоленске, описывается, якобы она и жителями населена, и лесом изобильна?

По моему мнению, опровергается сие само собой, ежели не прекословит вышесообщенным известиям, да общему по всему Ледовитому морю искусству, потому что и на берегах оного не только на островах, но нигде стоящего большого леса не находится, который в столь северной стране и расти не может.

Впрочем, приписанное от иезуита Авриля смоленскому воеводе мнение, что Америка населилася людьми из Азии посредством сего острова, в рассуждении тогдашнего времени должно почитать за достохвальное, хотя бы того острова и не было. Весьма удобно обращается оное к островам и к матерой земле, что против Чукотского Носа, о коих предъявим мы здесь те известия, которые в прежние времена после Дежнёва учинились ведомы.

Карта Афанасия Шестакова есть же и в рассуждении других мест тамошней страны весьма недостаточна. На ней у Чукотского Носа припись: «В Носу чукчи немирные, бой имеют каменьем из шибалок [пращей], лисиц красных много». А против Носа по восточную сторону означен большой остров с таким описанием: «Остров против Анадырского Носа, на нем многолюдно и всякого зверя довольно, дань не платят, живут своею областью».

Другая карта, полученная мною в Якутске от сочинителя оной тамошнего дворянина Ивана Львова, сообщает более известий. На ней представлены два Носа; один, простирающейся далеко к северо-востоку, нами по чукчам обыкновенно именуемый Чукотским, и тот называется на той карте Шелацким.

Другой, который от сего лежит на полдень, называется Анадырским Носом по реке Анадырю, от которой, однако, находится не в близком расстоянии. По сему Шестаков погрешил в своей карте, назвав первый Нос именем другого, а сей оставив без наименования. Чукотского, или Шелацкого, Носа пределы не ограничены, потому что сочинитель карты не знал, сколь далеко оный простирается в море.

В большой губе между Чукотским и Анадырским Носом поставлен остров, на котором живут чукчи, а против Анадырского Носа означены два острова ж, один другого к берегу ближе, со следующим описанием: «До первого острова от берегу езды водою полдня. На нем обитают люди, коих чукчи называют „ахьюхалят“.

Они говорят особым языком, платье носят из утиных кож, питаются моржами и китами. За недостатком у них на острове леса варят еству рыбьим жиром. Другой остров от первого находится в расстоянии двух дней езды водою. Жители оного называются по-чукотски „пеекели“. Они щеки пронимают и вставляют в них зубы, живут в крепких местах, платье носят из утиных же кож».

За оными островами изображена Большая Земля: «Жители чукчами называются „кичин-элят“. Сии говорят особливым языком, платье носят соболье, живут в землянках, а бой у них лучной. Звери в их земле водятся всякие, коих кожи употребляют на платье. Лес там растет ельник, сосняк, лиственник и березняк».

К сим двум картам надлежит еще прибавить третью, которая также сочинена некоторым якутским жителем. На оной Шелацкий Нос, равно как на карте дворянина Ивана Львова, не ограничен, а о жителях того Носа объявляется, что «они говорят языком особливым. На бою весьма жестоки, и покорить их нельзя.

Хотя из них кто и в полон попадет, тот сам себя убивает». Сие должно разуметь по примеру прочих сибирских народов, с коими при первом покорении поступали по большей части таким образом, что, захватив нескольких человек, содержали их для верности в закладе [заложниках], или, как говорят, в аманатах. Против Шелацкого Носа означена также земля не ограниченная, коей жители называются «кыкыкме» и подобны юкагирам.

Другие известия, которые имею здесь сообщить, утверждаются на делах архивных.

В 1710 году марта 14 дня якутский воевода Дорофей Афанасиев сын Траурнихт допрашивал тамошних служилых людей, бывших в Анадырском остроге, обо всех обстоятельствах чукотского народа, причем трое казаков — Тимофей Даурцов, Федор Порной да Петр Мунгал, в сказках показали следующее.

В 1701 году подавали в Анадырском остроге приказчику ясачные того острога юкагиры челобитную на чукчей в причиняемых им почасту от них обидах и разорениях и просили, чтоб повелено было дать им на вспоможение несколько человек российских служивых людей для усмирения оных неприятелей.

По сему их прошению дал им приказчик 24 человека русских, кои, соединившись с 110 человеками юкагиров, пошли в поход и препроводили в оном с апреля по июнь месяц 8 недель. По приходе к берегу Анадырского моря нашли они 13 юрт пеших чукчей и стали их склонять в подданство и требовать с них ясака, но те чукчи явились непослушны, чего ради дошло до боя, на коем 10 человек из чукчей убито, а жены их и дети в полон взяты.

Кои из мужского пола русским и юкагирам в руки попались, те все сами себя и друг друга умертвили, некоторые же ушли и, собравши в Носу своей братии человек с 300, осмелились с русскими и юкагирами еще дать бой. Но на оном чукчи потеряли человек с 200, а остальные разбежались.

На другой день собралось чукчей, как оленных, так и пеших, с лишком 3000, и происходил бой с утра до вечера, на коем чукчей побито множество, а из русских и юкагиров только 10 человек поранено. После сего чукчи облегли русских и юкагиров так, что через 5 дней сидели в осаде. Напоследок русские и юкагиры пошли возвратно в Анадырский острог, куда и пришли все в целости.

 

 

При сем получены еще следующие известия: хотя то правда, что чукчи бьются каменьем из шибалок и в том весьма искусны, однако на войне употребляют по большей части луки да стрелы. На Чукотском Носу нет никакого леса, оленные чукчи питаются оленями, а пешие — моржами, китами и рыбою.

Посреди того Носа по каменным горам живут чукчи оленные, а пешие — по обеим сторонам того Носа на морских берегах. Соболей там нет, а водятся только красные лисицы да олени; моржовых зубов находится по морским берегам множество.

Итак, сим кончаются сказки, каковы взяты с вышеописанных служивых людей в Якутской воеводской канцелярии.

В том же 1710 году приказал воевода Траурнихт отправляемому в Анадырский острог приказчиком казачьему пятидесятнику Матвею Скребыкину, чтоб проведать точно о всех обстоятельствах, принадлежащих до чукотского народа, и о стране, тем народом обитаемой. Сие оным Скребыкиным и учинено, и объявлено о том следующим известием.

В Анадырском остроге сентября 2 дня 1711 года сказка якутского казака Петра Ильина сына Попова, промышленного человека Егора Васильева сына Тольдина да новокрещенного юкагира Ивана Васильева сына Терешкина.

Реченный Попов с промышленным и с новокрещенным, кои ему служили толмачами, отправлен от анадырского приказчика Федора Котковского января 13 дня 1711 года вниз по реке Анадыре для сбора ясака с ясачных чукчей, а оттуда велено ему следовать в Нос ради призыва немирных чукчей в подданство, и для взятия у них аманатов, и всякими мерами наведываться об их обычаях и житейских обрядах, о состоянии земли их, и о ближних островах, и с тем в Анадырский острог возвратиться.

По силе сего оный Попов ходил с устья Анадырского к живущим по другую сторону губы немирным чукчам, а оттуда в Нос для призыва их в подданство и привода в ясачный платеж, только без всякого успеха. Ибо те чукчи сказали ему, что «бывали-де у нас и прежде сего русские люди кочами морем.

Но как в то время никакого ясака им не платили, так и ныне платить не будем, и детей своих не дадим в аманаты». Однако имел он случай к учинению некоторых полезных примечаний, также и к получению тех известий, которые особливо выведать ему приказано было. В Носу оленные чукчи живут по камням, ради оленных своих табунов, кочуя по разным местам, а пешие обитают по обе стороны Носа по коргам подле моря в земляных юртах, где коротает морж.

Кормятся они, чукчи оленные и пешие, промышляя по камням диких оленей, и разными морскими зверями, как-то: китами, моржовиною, белужиною, нерпами, кореньем и травою. Против того Носа с обеих сторон с Колымского и с Анадырского моря значится остров, который чукчи называют Большою Землею, объявляя, что живут там люди зубатые, кои обычаем от них, чукчей, разнятся и говорят языком особливым.

Из давних лет и поныне у них, носовых чукчей, с теми островными людьми немирно, ходят друг на друга с боем, а бой у тех людей лучной, как и у чукчей. Он, Попов, с товарищами тех островных людей видел у них, чукчей, в полоне человек с 10, а зубы у тех людей, кроме природных, есть вставленные моржового зуба маленькие кости подле природных в щеках.

С того Носа на оный остров летним временем перегребают в байдарах веслами одним днем, а зимою на оленях налегке переезжают одним же днем.

И как в Носа, кроме лисиц красных и волков, никакого иного зверя не видят, да и того малое число, для того что нет там никакого леса, так напротив того на оном острове всякий зверь есть: соболи, куницы, лисицы всякие, песцы и волки, росомахи, и медведи белые, и морские бобры; и держат тамошние жители у себя великие табуны оленей, а кормятся морскими же зверями, и ягодами, и кореньем, и травою.

Также есть там и всякий лес: кедровник, сосняк, ельник, пихтовник, листвяк; и тот островной лес видел он, Попов, у них, чукчей, в байдарах и в юртах. А по смете носовых оленных и пеших чукчей с 2000 и больше, островных же жителей будет против того с лишком втрое.

Сие слышал он, Попов, от одного из островных жителей, обретающихся у чукчей в полоне, да от данного из чукчей, которой на той земле бывал многократно. От Анадырского острога хода до самого Носа в хорошую погоду, когда нет сильных ветров, на оленях с грузом недель с 10 (и, таким образом, очень медленно), а дорога туда лежит мимо камня, называемого Маткол, который находится у большой морской губы в самой ее средине.

К сему известию приобщаю еще другое такое словесное объявление, или сказку, некоторых природных чукчей, пришедших в 1718 году в Анадырский острог и поддавшихся добровольно Российской державе. Присяжное обязательство состоит у них, чукчей, в том, что они дают порукою солнце и своих шаманов; они живут в Носу между Анадырем и Колымою реками; всех их, например, тысячи с полчетверти и более, а точного числа показать не могут, потому что сами дальнего счета не знают.

Они не имеют над собой никакой власти, но живут самовольно, каждый род особо. Оленей у них табуны превеликие, от коих имеют свое пропитание, сверх сего кормятся и дикими оленями, китами, моржами, белужиною и иными зверями. Лисиц и волков у них много, а соболей нет, для того что не находится там леса. Везде прилегли камни, хребты, великие гольцы и тундры.

Против Носа виден небольшой остров без леса, и на том острове живут люди иного рода, не их, чукотского, язык у них свой, и те люди чукчам подобны, только числом их не много. От Чукотского Носа до того острова перегребают в кожаных чукотских байдарах с утра до обеда. Соболей на том острове нет, а водятся только лисицы, волки да олени. От того острова за морем есть земля большая, которую с упомянутого острова в ясный день видеть можно.

На сию землю перегребают чукчи в байдарах в тихую погоду с оного острова одним днем, и на оной также живут люди, им, чукчам, подобные, только язык у них свой. Леса там великие, ельника, сосняка, листвяка и кедровника множество. Из той земли пали в море реки великие, а жители тамошние сидячие [оседлые], живут в острогах земляных и питаются дикими оленями, рыбою и китами.

Платье носят соболье, лисье и оленье. Соболей и лисиц на той земле превеликое множество. Людей на той земле много, например, будет их против чукчей числом вдвое или втрое. С сими людьми бывает у них частая война, а бой у оных людей лучной.

По сем следует и нечто баснословное, а именно: на помянутой земле будто есть люди, которые имеют хвосты, псовым подобные, говорят языком особым, часто между собой воюются, веры никакой не знают, платье носят такое же соболье, лисье и оленье и питаются морскими зверями и дикими оленями.

Да на той же земле якобы есть и такие люди, у коих ноги подобны вороновым, и кожа на ногах такая же, и зимою обуви никакой не носят, а язык у них особый. Но не можно ли чукчей в сем баснословии извинить, когда рассуждаем, что и европейские писатели, объявляя о незнаемых землях, сами впадали не в меньшую погрешность?

Еще предлагается и о расстоянии от устья реки Анадыря до Чукотского Носа, а именно: что чукчи от внутренней Анадырской губы ходят морем в байдарах подле берега в тихую погоду до конца Носа, где против оного лежит помянутый малый остров, недели по три и менее.

Потом объявляется одно обстоятельство, о котором бы, яко о не приличном к сему месту, можно было умолчать, ежели бы не показывало оно совсем отменного и всем политичным народам весьма противного у чукчей обыкновения. И хотя упоминается нечто о том у резидента Вебера в книге, называемой «Переменившаяся Россия» в части 1 на странице 406, однако едва ль могло б оно принято быть за имоверное без дальнего подтверждения.

Что Марко Поло венецианин объявляет в книге 1 в главе 46 об обыкновении, коим жители земли Камульской гостей своих удовольствовать старались, да в книге 2 в главе 47 о земле Тибетской, что Витзен в «Описании Северо-Восточной Татарии» второго издания на страницах 334 и 335 из оного же автора и из иезуита Тригаутия повторяет, и что он же на странице 341 приводит и о земле Кашемирской, то ж самое примечается и у чукчей.

Когда приедет к ним человек приезжий их чукотского народа или иностранный, то при первом приеме представляют ему для увеселения жен и дочерей своих; ежели случится, что жена стара или дочь непригожа и за тем гостю не полюбятся, то хозяин, истребовав других у соседей, приводит к удовольствованию своего гостя, и тогда подносит ему женщина в чашке свежей урины, пред ним пущенной, которою должен он полоскать рот, а кто от сего отречется, того почитают они за неприятеля, буде же склонится к тому по их желанию, то признают его за великого друга.

О сем объявлено не только в Анадырском остроге от самих чукчей, которых объявление содержится в письменном известии, здесь сообщенном, но я слышал о том и от многих людей в Якутске, которые у чукчей бывали.

Не нахожу я за потребно, чтоб рассматривать здесь, в чем вышепоказанные известия между собой разнствуют.

Несходство примечается только в таких обстоятельствах, которые не следуют к самому делу, а самое дело состоит в том, что обе части света, Азия и Америка, между собой не соединяются, но одна от другой разделяется нешироким проливом, и что на сем проливе один или больше островов находится, кои сообщению одной части с другою способствуют, так что азиатские жители от древних времен ведали об американских, а американцы об азиатах.

Другие о сих странах известия хотя не утверждены так, как вышеприведенные на письменных доказательствах, однако они за тем не меньше примечания достойны. Я прошу мне поверить, что я слышал оные в Якутске от людей достоверных.

Что объявлял вышепоказанным образом Никифор Малгин о бородатых людях, живущих на острове на Пенжинском море, коих почитал я за курилов, то же подтверждается от жителей Анадырского острога и о матерой земле, находящейся против Чукотского Носа, а именно: будто на сей земле живут люди, которые не только по бородам и по платью, но и по рукоделию своему с русскими имеют сходство.

Чукчи получают оттуда чаши и другую такую же посуду, которая с русской работой почти ничем не разнствует. Некоторые находятся в том мнении, что оные люди подлинно произошли от русских, которых прадеды в прежние морские путешествия по претерпении на море несчастья занесены к оной земле погодою и там остались.

Сказывают, что около 1715 года жил на Камчатке человек иностранный, который по причине камчатских мелких кедровых орехов и низких кустов, на коих растут те орехи, объявлял о себе, что он родился в такой земле, где растут кедровые дерева высокие, и на них орехи гораздо крупнее камчатских, а сия-де земля лежит от Камчатки на восток.

В ней-де есть большие реки, которые впали в Камчатское море. Жителям-де имя «тонтолы»; они обыкновениями схожи с камчадалами и употребляют к водяному ходу такие же кожаные суда, или байдары, как камчадалы. Назад-де тому много лет приехал он с земляками своими на таком судне на Карагинский остров, где товарищи его от тамошних жителей убиты, а он, оставшись один, ушел на Камчатку.

На Карагинском острове, лежащем против устья реки Караги, примечены у тамошних жителей большие бревна еловые и сосновые, которые употреблены на подпоры и в стены в их зимних земляных юртах, а такого леса нет ни на Камчатке, ни на островах, близ земли сей лежащих. Жители сами сказывали, что такой лес иногда приносит к их острову восточным ветром, который они перенимают и употребляют на свои потребы.

На Камчатке от давних лет усмотрено, что зимою сильным ветром в 2 или в 3 дня пригоняет к камчатским берегам лед, и прилетают ежегодно с востока птицы, кои, побыв несколько времени на берегах камчатских, улетают оттуда назад в ту же сторону. По сему должно заключить, что находящаяся против Чукотского Носа матерая земля протянулась и на юг мимо Камчатки.

Также думать надлежит, что в оной земле водятся и куницы, которых в северных странах и во всей Сибири, кроме Екатеринбургского уезда и Исетской провинции, нигде не находится. Чаятельно, и в предъявленных об оной же земле известиях вместо соболей куниц разуметь должно. Сие подлинно, что чукчи получают оттуда куньи шубы. Иногда такие шубы привожжены были в Якутск из Анадырского острога, о чем в тамошних странах всякому ведомо.

По всем сим обстоятельствам вероятно, что когда говорится о находящейся близ Камчатки и Чукотского Носа на восток земле, не надлежит разуметь какой-нибудь большой остров, но самую Северную Америку, потому что состояние сей части света, сколько об оной известно, не меньше то подтверждает.

Французские путешественники, кои были в Луизиане, писали о некоей большой реке, которая от текущей в Миссисипи реки Миссури с западной стороны впала в море. А хотя они на той реке не были, однако довольно того, что получили через тамошних языческих народов достоверное о ней известие. Река Миссури впала в Миссисипи с северо-запада между 39 и 40 градусов северной широты.

Вверх по ней считается 400 миль французских (lieues), то есть около 2000 верст, или больше до половины ее течения, а оттуда шесть дней езды к северу до той реки, которая, по сказке тамошних народов, впадает в Западное неизвестное море. Сие море хотя представляется господами Делилем и Буаше на их новоизданных ландкартах, якобы большое озеро или морской залив, между 40 и 50 градусом широты лежащий, однако основания, на которых они свое мнение утверждают, кажутся недействительны.

Старший господин Делиль, географ королевский, выдумал помянутое положение в 1695 году по путешественным описаниям, в которых приведены известия, через американцев о Западном море и о реке, туда текущей, полученные. Все сии свидетельства собрал он в 1700 году в некоторое сочинение, которое подал французскому министерству, желая через то побудить оное к новым изобретениям.

А ежели рассмотреть оные свидетельства с надлежащею тонкостью, то найдется, что большая часть оных гласит не о морском заливе, но о самом океане, и что прочие весьма сомнительны, а все таковые, что никакой твердости не могут подать такому мнению, против которого есть и доказательства, оное опровергающие.

Посмотрим на какую-нибудь ландкарту о Северной Америке. Река Миссури впала в Миссисипи немного ниже 40 градусов широты. Положим, что она течет из северо-запада, как тамошние народы свидетельствуют, и что от устья до вершины ее 800 миль французских, то как сие можно согласить с Западным морем, господами Делилем и Буаше представленным?

Ибо оное море или, паче, морской залив почти те места занимает, через которые река Миссури протекать должна. А от реки Миссури есть еще шесть дней езды к северу до реки, в Западное море текущей. Она река большая, следовательно, должна иметь и дальнее течение. Но господа Делиль и Буаше представляют оную весьма малою и короткою не для чего иного, как чтоб не заняла мест, ими под Западное море определенных.

К доказательствам старшего господина Делила приобщают они еще путешественное описание Иоанна де Фука, о котором уже упомянуто выше, что оно недостоверное. А когда господин Буаше старается к тому прибавить еще новые свидетельства бывших в той части света в нынешнем веке путешественников, то всякий усмотреть может, что оные сие мнение больше опровергают, нежели подтверждают.

К сему следует и то, что американцы Западное море называют неизвестным, то есть таким, которого пределов не знают. Ежели бы то было озеро или морской залив, со всех сторон землями окруженный, то как бы народы, около него живущие, не могли о нем проведать?

Для сих причин мню я, что частореченная Западная река должна впадать в океан, и то либо против Камчатки, либо против Чукотский земли, так что сим подтверждается известие, через чукчей полученное, коим и можно довольствоваться, доколе тамошние страны обстоятельнее не будут проведаны.

Предложим теперь об островах, от Камчатки к полудню лежащих, и рассмотрим, каким образом учинились они помалу известны. Земля Камчатка уже известна была в Якутске с 1690 года только по единому слуху, и потому Избрант Идес мог о ней упомянуть в описании путешествия своего в Китай в главе 20 и на принадлежащей к сему описанию ландкарте.

В 1696 году учинено было на Камчатку первое отправление — в 16 человеках якутских казаков под командою Луки Семенова сына Морозко. Но он не доходил до реки Камчатки, а взял только с одного Камчадальского острога ясак и с тем возвратился назад в Анадырский острог, откуда был отправлен.

Пятидесятник Владимир Атласов, которому приписывается обыкновенно изобретение земли Камчатки, будучи в то время в Анадырском остроге приказчиком, послал упомянутого Морозко на реку Опуку, чтоб тамошних коряков привести в ясачный платеж.

Прочие предприятия в пути учинены Морозко самим собой. Атласов писал тогда в Якутск, что Морозко не дошел за 4 дня езды до реки Камчатки, с чем согласуется и словесное объявление, по которому Морозко не следовал далее в том пути, как только до реки Тигила. Напротив того, Морозко сам представил, что он не доходил до реки Камчатки за один день. В Камчадальском остроге нашел он, между прочим, неизвестные письма, которые и привез с собой.

Мы тотчас увидим, что они были японские. Ибо после Морозко на другой год отправившись Атласов с большим числом служивых людей на Камчатку и поставив на том месте, где в последующее время построен Верхний Камчатский острог, ясачное зимовье, нашел при реке Иче одного японца, которого за два года пред тем принесло погодою к камчатскому берегу и выбросило с судном при устье реки Опалы, которая впала в Пенжинское море от Большой реки под полдень.

Известие об Атласовом пути на Камчатку, кое сообщил господин фон Страленберг при конце своего описания, произошло, как кажется, от самого Атласова. Оное должно почитать ответом на некоторые ему предложенные вопросы, и по всему виду написано оно в Москве неким партикулярным человеком.

Приказным допросом назвать оного нельзя, для того что не сходствует ни с тем, что показано Атласовым по возвращении своем в Якутск в его челобитной, ниже с взятою с него в Москве в Сибирском приказе 1701 года сказкой, которые обе гораздо не столь обстоятельны, как сие, при Страленберговой книге находящееся, описание. Может быть, требовали от него изъяснения о таких обстоятельствах, кои ему самому не были довольно известны, а он не хотел отказаться от того неведением.

По сей причине кажется, что вошли в оное описание некоторые неисправности, а другие, без сомнения, произошли от неразумения писателя или, может быть, и переводчиков. Страленберг того японца, который найден Атласовым на Камчатке, назвал индейцем, а в примечании объявляется, что он был японец, и будто после того, в бытность шведских пленников в Сибири, привезен в Москву.

Но в том есть ошибка. Атласов сам оного чужестранца назвал в своей челобитной полоняником Узакинского государства. По сему надлежит разуметь, что он был житель большого купеческого города Озакки в Японии. Атласов взял было его с собой в Якутск, только не удалось его туда довести. В Страленберговом известии упоминается, что он остался за болезнью в Анадырском остроге.

В сем же известии объявляется нечто и об островах, лежащих от земли Камчатки под полдень, которые называются нами Курильскими, потому что на некоторых из них обитает народ курильский. Камчатские жители сказывали Атласову, что на оных островах находятся каменные города, а какие там люди живут, того-де им не известно. При сем господин фон Страленберг примечает, что тут должно разуметь Японские острова северные, да и подлинно так.

На островах, близ Камчатки лежащих, таких городов нет. Кажется, что сие известие произошло от самого вышеупоминаемого японца. Что объявляется в оном описании о происходящих всегда между Японскими островами и Камчаткою торгах, оное усмотрено в последующие времена за неосновательное.

Вся японская коммерция простирается в северную сторону до малого числа соседних островов, или до земли, называемой Езо. Конечно, о сих островах говорил японец на Камчатке. Все прочие острова и самая земля Камчатка неведомы были японцам прежде их разбития у берегов камчатских. Их занесло туда погодою поневоле, о чем довольно известно, потому что в последующие времена больше случалось таких примеров, что японские суда к тамошним берегам приносило.

Два обстоятельства, которые учинились известны через первого японца, достойны примечания: 1) что государство, Атласовым названное Узакинским, или Япония, находится не в весьма дальнем расстоянии от Камчатки к полудню; 2) что между Камчаткою и Япониею на море есть множество островов больших и малых, которых жители, на Камчатке курилами называемые, от японцев называются «езо», или «эзо», что в Европе принято за имя некоторой земли, а по неосновательному Страленбергову мнению, самую будто Камчатку под оным разуметь должно.

 

 

В 1702 году надлежало было Атласову по пожаловании его за службу в казачьи головы отправиться во второй путь на Камчатку, но он, возвращаясь из Москвы в Якутск, оказанными на дороге непорядочными поступками привел на себя следствие, за коим нельзя было ему скорее вступить в тот путь, как в 1706 году.

Между тем в 1701, 1702 и 1703 годах посланными из Якутска на Камчатку другими командами построены три острога: Верхний, Нижний и Большерецкий. А в 1706 году начали уже приводить в подданство и южную часть Камчатки, причем российские служивые люди, дойдя до Камчатского южного Носа, или до так называемой Лопатки, присмотрели сами вдали ближние острова Курильские.

От учиненного в 1707 году камчадалами бунта, во время которого Большерецкий острог разорен, а служивые люди в нем все побиты, учинилось препятствие начавшимся тогда проведываниям.

Напротив того, казаки затеянным в 1711 году против своих командиров бунтом, в котором убили Владимира Атласова да двух других приказчиков, взяли повод к тому, что, желая заслужить вину свою, смирили большерецких камчадалов и, построив вновь Большерецкий острог, приложили старание к проведыванию Курильских островов, причем двух первых островов жители приняты были в подданство.

За год пред тем, а именно в месяце апреле 1710 года, разбило опять японское судно у берегов камчатских в Калигирской губе, находящейся от Апачинской губы к северу. С того судна вышло на землю десять человек, но камчадалы, неприятельски на них напав, четырех убили, а шестерых в полон взяли.

Из сих шести человек попались четверо казакам в руки, из коих один, именем Санима, в 1714 году послан был в Санкт-Петербург. Понеже они в скором времени по-русски говорить столько научились, что на предлагаемые им вопросы могли ответствовать ясно, то известия о положении и состоянии Курильских островов, как их объявлением, так и тем, что выведано у самих курилов, учинились гораздо обстоятельнее.

Мы упомянем о том после. Здесь сообщим прежде о том, что в 1711 году на двух первых островах происходило.

Данила Анциферов да Иван Козыревский, яко заводчики реченного казацкого бунта, вскоре по построении вновь Большерецкого острога отправились в поход августа 1 дня 1711 года служилыми людьми и ходили на малых байдарах за перелив на первый остров, где при устье речки Кудутугана с немалым числом курилов бой имели. Жители на сем первом острове не самые курилы.

Настоящий курильский народ обитает на втором и на прочих, далее лежащих к полудню, островах. Но на Камчатке вошло в обычай называть курилами и некоторых из камчадалов, обитающих по южную сторону Большой реки, хотя язык их разнствует от прочих камчадалов только некоторыми словами и произношением. Посреди жилищ их находящееся озеро называется Курильским, а на острове сего озера камчадальский острог Курильским же.

Сии и обыватели первого острова — один народ. Кажется, что островные жители после бунта 1706 года хотя не все, но по большей части с матерой земли туда перешли. Сверх сего следую я здесь письменным известиям, в коих звание сего народа писано по общему употреблению. Успех от упомянутого боя сей был, что жители реченного острова, потеряв десять человек своих в сражении и видя немалое число раненых, склонились в вечное подданство.

Только не взято было с них ясака, ибо на острове ни соболей, ни лисиц нет, также морских бобров там не промышляют, а живут только с промысла нерпы или тюленей, и платье носят из кож нерпичьих и птичьих, из лебяжьих, гусиных и утиных. Впрочем, казаки приписывали курилам великую храбрость в бою и выхваливали их паче всех народов, живущих от Анадырского острога и по всей Камчатке.

Три курильских морских карбуза [карбаса], полученных казаками в добычу у первого острова, способствовали им к переезду на другой остров, к которому они немедленно и отправились.

На другом острове, по объявлению казаков, живут люди, называемые езовитяне, то есть курилы, по японскому названию «езо».

Сии, собравшись в многолюдстве, стали при речке Ясовилке вооружены и к битве готовы; казаки же за малолюдством и за оскудением пороха в бой с ними вступить не осмелились, паче старались они призывать их через толмачей в подданство и в ясачной платеж ласкою, но островные жители на то ответствовали, что-де они, там живя, ясака платить никому не знают, и прежде с них ясака никто не собирал, соболей и лисиц не промышляют, а промышляют бобров в зимнее время, и которые были у них бобры, те-де распродали иной земли людям, которую-де видеть можно с их острова в полуденную сторону.

Те-де люди привозят к ним железо и иные товары, крапивные тканые пестрые, и ныне-де дать ясака нечем, а впредь хотят ли ясак платить, о том не сказали. И с тем возвратились казаки сентября 18-го дня в Большерецкий острог.

После сего учинены в 1712 и 1713 годах еще два отправления с Камчатки на острова Курильские по присланному из Якутска указу, который воспоследовал по данным, как выше объявлено, от князя Василия Ивановича Гагарина воеводе Траурнихту пунктам.

Оба отправления происходили под командою казака Ивана Козыревского, который старался собрать всякие известия о тех островах, и оные получил по большей части от занесенных на Камчатку японцев. После сего Козыревский в 1717 году постригся в монахи и назывался с того времени Игнатием.

В 1720 году приехал он в Якутск, а в 1730 году в Москву, откуда прислано было тогда о его заслугах в Санкт-Петербург известие, которое того ж года марта 26-го дня напечатано в «Санкт-Петербургских ведомостях».

Рапорты его, чиненные на Камчатке тамошним приказчикам, а потом Якутской воеводской канцелярии, также и от флота капитану господину Берингу, когда сей в 1726 году в Якутск приехал, весьма примечания достойны. К оным для большей ясности приобщены были и чертежи матерой земли и островов. О всем том предложу я здесь сокращенно.

Во-первых, простирается от южного края Камчатки низкий нос, до 15 или до 20 верст в море, шириною до 400 саженей, которой по четырехугольному его виду называется Лопаткою.

От сего носа перегребают в кожаных байдарах в 2 или 3 часа через морской пролив до первого острова Шумчу, обитаемого курилами. Между сими и живущими на лежащих далее к югу островах курилами находится знатная разность в том, что последние бреют головы до затылка и когда хотят кого поздравить, то становятся на колени. Южные курилы приходят на сей остров иногда для торга, а товары берут с собой назад морских бобров, лисиц и для стрел орловые перья.

Второй остров Пурумушир есть такого же состояния и находится от первого расстоянием около 4 верст. Жители сего острова делают холст из крапивы, которой и употребляют на платье.

Они получают через торги с живущими на дальних островах курилами шелковые и бумажные материи, также котлы, сабли и левкашеную посуду (уповательно, фарфоровую). Козыревский похвалял их храбрость и искусство на войне. Ружье [оружие] у них луки и стрелы, притом употребляют и копья и сабли, они же имеют и панцири.

За морским проливом, через который переезжают на байдарах с легким грузом в тихую погоду до половины дня, а с женами и детьми в день, следует третий остров Мушу, или Оникутан. На сем острове живут курилы ж и делают такой же холст из крапивы, сверх сего промышляют морских бобров и лисиц.

На сем и на двух предъявленных островах соболей не водится. Жители ходят для промысла на некоторые острова, в стороне лежащие, иногда же приезжают и на Камчатку, и там, закупив бобров, лисиц и другие товары, продают оные жителям островов, находящихся далее к югу. Многие знают камчатский язык, коим говорят на Большой реке, потому что они с большерецкими камчадалами торгуют и женятся.

По западной стороне сих трех островов находятся три нежилых острова под следующими именами: остров Уяхкупа, против острова Шумчу, в немалом расстоянии. На сем острове находится высокая гора, которую можно видеть в ясную погоду с устья Большой реки. Жители первого и второго острова, равномерно как с Камчатки, переезжают иногда туда ради промысла.

Сиринки — малый остров против морского пролива, между вторым и третьим островом.

Кукумива — малый же остров, от Сиринки к юго-западу. Жители вышеупомянутых жилых островов ездят на сии два острова для промысла.

Следует по порядку к полудню четвертый остров, Араумакутан называемый, нежилой. На нем находится огнедышащая гора. Пролив морской между островом Мушу и сим, также и пролив между сим и следующим островом Сияскутан расстоянием только вполовину против того, что между вторым и третьим островом.

Пятый остров Сияскутан, на нем жителей немного, но туда приезжают жители вышеупомянутых и нижеупоминаемых островов с товарами, яко на общее торжище.

Икарма, малый нежилой остров, от Сияскутана к западу. Машауч — такой же малый остров, от Икармы к юго-западу. Игайту — малый же остров, от Сияскутана к юго-востоку. Сии три острова не полагаются в числе островов, кои следуют далее к югу.

От Сияскутана ехать на байдарах с грузом целый день до следующего, шестого, острова Шококи, а от сего до седьмого острова находится расстояния только против прежнего вполовину.

Седьмой остров Мотого, восьмой — Шашово, девятый — Ушишир, десятый — Китуй.

Все сии острова малые, о коих не объявлено ничего, кроме что через проливы морские между ними и от Китуя до следующего острова Шимушир можно перегрести на легких байдарах меньше полудня, а на тяжелых — день, иногда же меньше, а иногда больше.

Между сими островами течение бывает весьма быстрое, а паче во время прилива и отлива морского, ибо тогда в тамошних странах вода восходит очень высоко, отчего многие утопают, когда в оное время отважатся переезжать с одного острова на другой.

На острове Китуе растет трава камыш, которая у них употребляется в стрелы.

Одиннадцатый остров Шимушир жилой, от коего переезд до следующего острова Итурпу несколько шире прежних.

Чурпуй-остров в числе не полагается, потому что лежит от пролива морского между Шимуширом и Итурпу островами к западу. На нем есть гора высокая.

Двенадцатый остров Итурпу велик и многолюден. Жители сего острова называются на курильском языке прежде упомянутых островов «кых-курилами», а по-японски «езо». Того же народа люди обитают и на следующих островах. Язык и житие их от жителей прежних островов различны.

Они бреют головы и поздравление отдают на коленях. Можно их и в храбрости и военном искусстве другим предпочесть. Там много находится лесов и разных диких зверей, а особливо медведей. В разных местах есть и реки, при устьях которых находятся удобные места, где большие корабли в гавани от ветра и от погоды могут стоять безопасно. О сем для того упомянуто, что на прежних островах мало лесов, и для пристани больших кораблей никакой способности не находится.

По небольшом проливе следует тринадцатый остров Уруп. Жители на оном таковы же, как и на острове Итурпу. Они ткут холст из крапивы, а бумажные и шелковые товары покупают на острове Кунашире и ими торгуют на первом и втором островах, откуда привозят бобров, лисиц и орловые перья. Уведомленность доподлинно, что они ни у кого не состоят в подданстве, и то еще с большею вероятностью заключить должно о жителях острова Итурпу.

 

 

Паки следует небольшой пролив, и за оным четвертый на десять остров Кунашир. Жители сего острова весьма богаты и не разнятся от жителей прежних островов, но вольный ли они народ или зависят от города Матмая, что на острове Матмае, о том нет известия.

Как они часто ездят для купечества на остров Матмай, так и жители острова Матмая к ним часто приезжают. Многие камчадалы и камчадалки содержатся на островах Итурпу, Урупе, Кунашире и Матмае в неволе. Сколь далеко от острова Кунашира до Матмая, о том забвением не справленось.

Пятнадцатый остров Матмай, яко последний в сем порядке, величиною всех прочих превосходит и населен тем же народом езо, или кых-курилами. Японцы построили город на сем острове, Матмай же называемый, который стоит на южно-западном берегу и населен японцами. Туда ссылают людей в ссылку.

Для защиты города содержат гарнизон, который снабжен довольным числом больших и малых пушек и другим оружием и всякими военными потребностями. Сверх сего на западном и восточном берегах расставлены крепкие караулы для наблюдения всего, что произойти может. Жители островские торгуют с жителями городскими. Привозимые на сей остров товары состоят в рыбе, в китовом жире и в звериных кожах.

Между островом Матмаем и между главным островом Японского государства находится небольшой морской пролив, через который езда для многих с обеих сторон выдавшихся каменистых мысов, а особливо во время прилива и отлива морского, бывает не без опасности.

Также получены многие известия о самой Японии, но я намерен привести из оных только знатнейшие.

Главный остров называется Нифон, от которого и все государство таким же именем прозвано. Напротив же того имя Японь во всей Японии совсем неизвестно. (Сие наименование должно приписать португальцам, которые китайское слово Гепуэнь или, лучше сказать Джебынь, коим китайцы Япон, или Нифон, означают, таким образом произносили.) Столичный город всего государства, в котором и царь находится, стоит на реке Едо.

Оная неподалеку от города впадает в большой морской залив. Оттуда как в южную, так и в северную сторону отправляется великое внутреннее купечество, а особливо морем. Под север ходят японские корабли обыкновенным образом не далее острова Матмая. Ближайшие от Матмая города за морским проливом на острове Нифоне называются Нанбу и Цинара. Под юг отправляется морем знатное купечество в Озакку.

О имени города Меако не упоминается, но только о главном жреце, который там живет под именем Фанно-сома и которого как бога почитают; сверх сего есть и другое святое место на острове, которое по описанию лежит против города Шендай. Японцы, которые сии и многие другие обстоятельства на Камчатке рассказывали, были родом из города Кинокуни. Их известия кажутся достоверны, потому что по большей части согласны с тем, что известно из описания Кемпфера и других.

Примечания достойно, что известия корабля «Кастриком» от 1643 года и изображения земли Езо на земных и морских картах вышеобъявленным известиям совсем противны, ибо, по объявлению японцев на Камчатке, оная земля разделяется на разные острова, которая, по описанию «Кастрикома», состоит из одного большого острова.

Сие дело осталось бы под сомнением, если бы российские мореплаватели сами того, что японцы объявляли, не подтвердили, о чем в своем месте объявлено будет. Если бы подумать, что голландцы, бывшие на корабле «Кастриком», проливы между островами почли за морские заливы, то противится тому быстрое течение, которое во время прилива и отлива морского примечается.

Сия быстрина голландцам не могла быть неизвестна. Если же оную усмотрели, то как они проездов не искали и разные острова за один почесть могли? При таких спорных известиях лучше помышлять об изъяснении, которое бы никакой стороне не было противно. Мы уступим, что земля Езо во время мореплавания голландцев действительно была такова, как на корабле «Кастриком» описана.

Однако и то известно, что наша земля часто подвержена была разным удивительным переменам. Великие землетрясения поглощают земли и острова и новые производят, а в тамошних странах землетрясения очень часто случаются. Итак, можно рассудить, что земля Езо после мореплавания голландцев на разные небольшие острова разделилась.

Сие мне кажется справедливее, нежели как господа Делиль и Буаше для означенного на корабле «Кастриком» положения земли Езо сомневаются о справедливости изобретений, в наши времена учиненных.

Еще о некоторых островах упомянуть должно, которые лежат с южной стороны от устья реки Уды и называются обыкновенно Шантарскими. Имя их, кажется, древнее, ибо оно происходит от гиляков, вниз по реке Амуру живущих и в половине прошедшего века под Российскою державою находившихся, о чем в истории о реке Амуре показано.

Тогда, уповательно, россияне спрашивали гиляков, как тот или другой остров называют, а гиляки называли оные общим званием Шантар, потому что особливых имен им не знали, ибо «шантар» на гиляцком языке значит «остров».

Таким образом, хотя и оные острова с того времени русским были известны, однако письменного известия не находится, чтоб кто прилагал о проведывании оных особливое старание, пока в 1710 году князь Василий Иванович Гагарин между прочими в Якутске учреждениями поручил о том старание воеводе Траурнихту.

Вообще известно было по объявлениям некоторых казаков, бывших в Удском остроге, и через тамошних тунгусов, что те острова можно видеть от устья реки Уды; что первый остров от матерой земли отстоит на один день езды, так и второй от первого, и третий от второго; что на них много соболей и лисиц, что жителей на них нет; и что гиляки обыкновенно туда ездят только за охотою (уповательно для того что у них суда больше, нежели у тунгусов, у которых из березовой корки сделанные узкие лодки к мореплаванию совсем неспособны).

Да и о сем письменного известия не было, пока воевода Траурнихт в 1709 году по собственному любопытству посланному в Удский острог приказчику Сорокоумову не приказал, чтоб он и на Шантарские острова съездил, и рассмотрел их положение и состояние, и привез бы в Якутск подлинное о них известие. А хотя Сорокоумов сам туда не ездил, однако он привез с собой взятые от казаков и тунгусов на письме сказки, в которых вышеописанное содержалось.

Спустя год после того приказал Траурнихт посланному в Удский острог приказчику Василию Игнатьеву, чтоб на Шантарские острова съездил, снабдив его всеми надлежащими потребностями к построению при реке Уде удобного судна. Приказчик поручил сие дело некоторым казакам, которые в 1712 году на двух набойных лодках из Удского острога отправились и берегом следовали до реки Тугура.

Там жили они все лето для заготовления рыбных припасов; между тем присовокупилась к ним еще другая артель казаков, которые для той же причины из Удского отправлены. Все вместе построили себе судно такое, как на Ледовитом море употребляются и называются шитиками.

Как скоро оное построили, то отправились они в поездку в мае месяце 1713 года. Предводитель их назывался Семен Анабара. Они ехали берегом от реки Тугура до некоторого мыса, откуда они погребли в море и в три часа пришли к первому острову, на котором не приметили они ни людей, ни зверей, кроме черных медведей.

Переночевав на упомянутом острове, поехали они на другой остров, а в дороге были до половины дня. Там они также ничего не видали, кроме медведей, чего ради отправились на третий день на третий остров. Сколько тут ездою времени препроводили, о том не упоминается. Они приехали туда в день Петра и Павла.

Усмотрев на сем острове соболей и лисиц и надеясь выгодного промысла, приняли они намерение тут зимовать. Они нашли женщину, но языка ее не разумели (чаятельно, была она гиляцкая), которая, живя у них недели с четыре, бежала безвестно. Анабара посылал нескольких человек на реку Тугур для привезения к ним рыбы на прибавку, но посланные назад не возвратились.

Он остался сам-пят на острове. Недостаток в съестных припасах был препятствием, что о величине и о прочих обстоятельствах того острова не можно было осведомиться. Никто не отходил от своего становья далее одного дня. (А сего требовал соболиный промысел, потому что в таком расстоянии от становья ходят промышленники на все стороны ставить кулемы, которые на всякий день осматривают, не попали ли в них соболи.)

На оном острове были также волки и медведи. Лес там видели листвяк, ельник, березняк и осинник. Двое из той артели умерли на острове, а трое, оставив остров 29 июня 1714 года, погребли к матерой земле, куда они, не хватя прежних вышеописанных островов, в два дня и приехали.

Из того места прибыли они в 10 дней на реку Уду и в Удский острог. По прибытии их в Якутск взяты с них 20 октября того ж года сказки в канцелярии о том, что в пути их происходило, из коих я взял сие известие.

По то время не было другой дороги до Камчатки, как через Анадырский острог. Сколь продолжительна, убыточна и трудна была сия дорога, столь она была и опасна из-за коряков, которые почти завсегда на едущих на Камчатку и из Камчатки возвращающихся россиян нападали, сколько могли убивали и имение их разграбливали.

Для сей причины принято было намерение искать другой дороги из Охотска морем. Первый замысел сего полезного дела, без сомнения, должно приписать воеводе Траурнихту. Ибо я нашел, что уже в 1711 году в бытность еще Траурнихта в Якутске воеводою приказано было сыну боярскому Петру Гуторову, бывшему тогда в Охотске приказчиком, чтоб морем ехать на Камчатку и привести о тамошних островах точное известие.

Гуторов отправился из Охотска в Тауйский острог и оттуда шел морем на ботах до реки Игилана. Но за недостатком морских судов и искусных мореходцев не отважился он далее ехать по морю.

И подлинно, в оное время в Охотске не было еще морских судов, также и употребление компаса не было еще там известно, пока в 1714 году по именному его величества императора Петра Великого указу губернатор князь Гагарин не восполнил сей двоякий недостаток.

Кажется, что губернатор сперва думал, что можно и без сей помощи дело произвести в действо, ибо в первом указе от 12 февраля 1713 года к воеводе Елчину о сыскании морского хода до Камчатки не упомянуто ничего о построении судов и о присылке мореходцев.

Однако потому и ничего больше не последовало, как только что дворянин Иван Сорокоумов, которому в Якутске оная должность поручена была, по прибытии своем с 12 казаками в Охотск осенью того ж года и по учинении там разных непристойностей, ничего не учинив, под караулом в Якутск назад возвратился.

И для того весьма потребно было, что губернатор вскоре после того и несколько матросов, и корабельных плотников в Якутск послал. Сии, приехав 23 мая 1714 года в Якутск, под предводительством казака Кузьмы Соколова с 20 с лишком казаками июля 3-го дня в Охотск отправились и желаемый путь изобрели.

Один из матросов, Генрих Буш, родом голландец из города Горна, жил еще в Якутске в мою там бытность в 1736 году. Через него проведал я о первом морском ходе до Камчатки следующие обстоятельства.

По прибытии в Охотск корабельные плотники построили морское судно наподобие русских лодей, на которых прежде сего из Архангельск-города ходили в Мезень, в Пустоозерский острог и на Новую Землю. В сем деле препроводили они 1715 год. Судно было удобное и крепкое, длиною 8,5 сажени, а шириною в 3 сажени. Оно и с грузом в воде шло на 3,5 фута. По изготовлении всего, что к морскому ходу потребно было, отправились они в первую поездку в июне месяце 1716 года и ехали по морскому берегу к северо-востоку до реки Олы.

Оттуда хотели они еще и далее продолжать тот же курс, но противный ветер отнес судно через море на Камчатку. Увидев мыс, лежащий при устье реки Тигиля по северную сторону, и примечая, что берег крут и каменист, не отважились они без лоцманов пристать к земле. Между тем поднялся опять противный ветер, которым судно к охотскому берегу назад отогнало.

Как ветер паки стал благополучным, то наши мореплаватели вторично в путь отправились, и опять приехали к реке Тигилю, и стали на якоре. Некоторые сошли на землю, чтоб искать людей, но ничего не нашли, кроме пустых юрт. Камчадалы, усмотрев пристающее судно, убежали от страху в леса и в горы. Того ради шли они далее подле земли и, проехав реку Тигиль, прибыли в один день к речке Хайрюзовке, где лежат неподалеку от берегу два острова.

Первой и больший из оных находится от матерой земли в 5 верстах, другой состоит из одних камней и лежит несколько подале. С Хайрюзовки в следующий день приехали они к реке Иче, препроводив ночь на море и поутру к земле возвратившись. В сем месте послали людей на землю, но они не только людей, но и никаких жилищ не видали и для того немедленно назад возвратились.

После сего шли они далее по берегу и приехали к реке Крутогорове, в которую намерены были въехать, но в устье не попали. Залив по южной стороне оной реки казался удобным к стоянию на якоре. При осмотрении земли увидели они камчадальскую девку, которая на поле собирала коренье на пищу.

Она привела их к камчадальским юртам, где в то же самое время жили камчадальские казаки для ясачного сбора. Сии, прибыв на судно, служили им проводниками и толмачами. Судно было введено в устье реки Компаковы, где и зимовали. Там выбросило из моря на берег кита, в которого вонзена острога европейской работы с надписью латинскими буквами. Соколов ездил зимою в Нижний Камчатский острог.

Весной возвратился он назад к судну, и в начале мая месяца 1717 года отправились они паки в море, но на море еще было много льда. В четвертый день после их отъезда окружило их льдом со всех сторон и держало их полшесты недели. Между тем был у них великий недостаток в съестных припасах.

Наконец приехали они к берегам охотским между рекою Олою и Тауйским острогом, где несколько дней простояли, и в половине июля месяца в Охотск возвратились. С того времени между Охотском и Камчаткою был проезд морем непрестанный.

В то же время, как сие происходило, послал губернатор князь Гагарин в 1716 году полковника Якова Агеева сына Елчина, которой пред тем был воеводою в Якутске, с знатным числом офицеров и рядовых солдат в оные места, и приказал ему учинить около Камчатки разные проведывания, из коих большая часть касается до нашего намерения.

В сообщенном известии монаха Козыревского о Курильских островах не упомянул я об одном обстоятельстве, а именно о том, что о шестом острове Шококи сказано было, якобы приезжают туда японцы на судах и берут там землю или руду, которую увозят в свое государство.

По всему виду сие с правдою не сходствует, потому что оное противно другим известиям, объявляющим, что японцы, разве ветром или погодою отбиты будут, не ездят далее острова Матмая; также и после о том не получено никакого подтверждения. Сие было главнейшее дело, коего исследование губернатор поручил полковнику.

Сверх того приказано было ему ехать от Чукотского Носа на лежащие против оного острова и матерую землю, обстоятельнее исследовать Шантарские острова, прилагать старание об учреждении купечества с японцами и тому подобное, однако на оное мало воспоследовало. Губернатор послал еще с полковником из шведских пленников одного морского флота лейтенанта именем Амбгорна Молина, которому велено для разных оных отправлений построить в Охотске несколько судов.

Но сей офицер рапортовал, будто в Охотске к строению морских судов леса способного не нашел. Между полковником и якутским воеводою ландратом Иваном Васильевым сыном Ракитиным произошли ссоры, которые в отправлении дел великое препятствие учинили. Несчастьем князя Гагарина наконец все пресеклось.

Одно, что полковником Елчиным учинено, состояло в учрежденной им в 1718 году посылке к Шантарским островам, коих проведывание поручил он сыну боярскому Прокопию Филькееву. Сей Филькеев был еще жив в то время, как я находился в Якутске. По сему случаю получил я через него следующее известие.

С Филькеевым были и матросы, кои, морем едучи, объявили, что намерены они объехать не только Шантарские, но и все прочие в тамошних странах лежащие острова, даже до Курильских, а напоследок хотят зимовать на большом Шантарском острове, собственно называемом Шантар.

Понеже Филькееву сие предложение за неимением на то указа не угодно было, то он с двумя казаками при устье реки Тугура вышел на землю, прочие же поехали на остров Шантар, препроводили там зиму и много соболей промыслили. Неосторожность их при разведении огня была причиной, что весь лес на острове выгорел, отчего и соболи пропали. В следующее лето отправились они назад на матерую землю.

Там хотели они на берегу между Тугуром и Амуром реками ловить рыбу, но большая часть из них гиляками побита. Они полагали остров Шантар от юга к северу длиною в 20 верст, а шириною от 3 до 4 верст. На нем гор не сказывали. Буде же так, то как можно видеть оные острова с устья реки Уды?

Ибо и Филькеев утверждал, что оные острова лежат недалеко от реки Тугура и что от реки Уды до Тугура числится 8 дней езды на лодках.

Ежели взять положение берегов, как на ландкартах по сие время изображено было, а именно что оные от Охотска до реки Амура прямо простираются к югу, то причины к сомнению еще умножаются, ибо на морских берегах бывает не без выдавшихся мысов, которыми бы те острова закрылись. Но я имею разные причины думать, что берега от Охотска к реке Уды лежат к юго-западу, а от реки Уды к Амуру — к юго-востоку.

Если сие так, как то я и подлинно надеюсь, что оно со временем в самой вещи так найдется, то могут Шантарские острова такое положение иметь, что от реки Тугура к северу один после другого следует. Их больше быть может, нежели как мы себе представляем, ибо числа оных не означено. И потому ближние острова доподлинно с реки Уды видеть можно.

Следует теперь мореплавание, о котором некоторые думают, будто оно для того учреждено, дабы сомнение о соединении или отделении Азии и Америки оным решено было. Блаженной памяти император Петр Первый в начале 1719 года послал двух геодезистов, или, как тогда их называли, навигаторов, Ивана Евреинова да Федора Лужина, на Камчатку с инструкциею за собственною его величества рукою.

Я помянутой инструкции не видал, потому и не могу объявить доподлинно о ее содержании. А по прочетному указу ко всем сибирским начальникам, который также был за собственною рукою, велено было им ехать на Камчатку и далее, в котором пути во всем, чего ни пожелают, чинить им вспоможение и проч.

Самые геодезисты, которые в мае месяце 1720 года в Якутск прибыли, тем же летом на Камчатку отправились и в сентябре 1721 года в Якутск возвратились, о порученных им делах не объявили. А хотя за тем невозможно доподлинно о том знать, однако ежели рассуждать об определении по окончанию, то намерение оного отправления клонилось на одни Курильские острова и особливо, может быть, на тот, о котором слух носился, что японцы с него берут руду.

Вышеупомянутый голландский матрос Генрих Буш возил их морем. В первое лето поплыли они из Охотска в Большерецкий острог, а на другой год ехали они вдоль по Курильским островам. По прибытии к пятому острову (который, может быть, и шестой был, ибо Буш мог в числе оных ошибиться) приказали геодезисты стать на якорь. Буш хотя в том отсоветовал, потому что дно морское было каменисто, однако принужден был исполнить по их приказу.

От того потеряли они четыре якоря, а больше якорей у них не было. Каменьями канаты перерывало. К немалому их счастью, приехали они возвратно на Камчатку без дальнего вреда. Там наделали они деревянных якорей, к которым навязали большие каменья, и таким образом того ж лета возвратились они в Охотск.

Сие я слышал изустно от матроса. Евреинов, оставив своего товарища Лужина в Сибири, сам отправился с рапортом о своем пути и с картою Курильских островов, поскольку оные объехал, к великому императору и застал его величество в мае месяце 1722 года в Казани, когда сей монарх в Персидский поход отправлялся.

Его величество немалое удовольствие оказать изволил за труд Евреинова. Он совершенно исполнил по данной ему инструкции. Сие служит новым доказательством, что отправление реченных геодезистов не касалось до решения вопроса: соединяется ли Азия с Америкою или от нее разделяется?

Между тем вышереченное дело о сыскании прохода или соединения между двумя частями света не осталось у его величества бессмертной славы императора Петра Великого в забвении, паче великий государь написал сам, собственною своею рукою, незадолго пред его кончиною инструкцию, по которой проведывание учинить велел, а произведение оного в действо поручил генерал-адмиралу графу Федору Матвеевичу Апраксину.

В силу сего высочайшего императорского указа велено было учинить следующее.

1. На Камчатке или в другом удобном месте построить один или два бота корабельных с палубою.

2. Осмотреть северный берег, не соединяется ли он с Америкою.

3. Искать пристани или стараться сойтись с каким-нибудь европейским судном. Также высылать на берег людей для проведывания новоизобретенной земли, чтоб об имени и положении оной удостовериться.

4. О сем всем вести обстоятельный журнал и с ним в Санкт-Петербург возвратиться.

Можно сказать, что блаженной и вечнодостойной памяти ее величество государыня императрица Екатерина Алексеевна, как во всех делах по кончине вседражайшего своего супруга полезные его намерения и определения точно исполнять старалась, так высокославному своему владению, наипаче произведением вышеупомянутого указа в действо, якобы начало учинить соблаговолила.

 

 

На сем основании немедленно учинено отправление. И сия была Первая так называемая Камчатская экспедиция, о которой здесь упомянем вкратце.

Тогдашний флота капитан Витус Беринг определен был главным командиром над сей экспедицией, а с ним посланы двое флота ж лейтенантов, Мартын Шпанберг да Алексей Чириков. Сверх других морских служителей и нижних чинов отправлено с ними и несколько человек корабельных плотников.

Из Санкт-Петербурга вступили они в путь свой февраля 5-го дня 1725 года и, приехав 16 марта в Тобольск, пробыли там до 16 мая, ожидая удобного по рекам хода и принимая к себе разных мастеровых людей и материалы, к их делу потребные. Следующего лета производили они путь свой водою по Иртышу, Оби, Кети, Енисею, Тунгуске и Илиму рекам. Будучи принуждены зимовать в Илимске, заготовляли они между тем временем потребные к дальнему пути съестные припасы.

Весной 1726 года шли они вниз по Лене-реке до Якутска. Лейтенант Шпанберг отправился наперед с частью съестных припасов и с тяжелыми корабельными материалами по рекам Алдану, Мае и Юдоме. За ним поехал и капитан Беринг с другою частью провианта сухим путем на конях верховых. А лейтенант Чириков остался в Якутии для перевоза остальной части запасов по сухому ж пути.

Таким образом порознь возить провиант нужно было для того, что между Якутском и Охотском дороги весьма трудны, ибо там ни летом телегами, ни зимою санями ездить не можно, чему причиною тамошняя гористая и болотная страна и что там нет жилых мест, кроме что в близости Якутска.

Сколь благополучно производил путь свой капитан Беринг, столь несчастлив был ход водою лейтенанта Шпанберга, потому что он не дошел до показанного ему места до Юдомского Креста, но застиг его замороз на реке Юдоме при устье речки Горбеи. Оттуда собрался он в путь ноября 4-го дня, чтоб с нужнейшими корабельными припасами идти пешком до Юдомского Креста и до Охотска.

Но оказался в команде его такой великий голод, что принуждены были есть сумы, ремни и сапоги свои, однако между тем в Охотск он прибыл. В начале февраля 1727 года возвратился он на реку Юдому для взятия там остальной части своего груза.

Но понеже и тем всех припасов перевести еще не можно было, то напоследок все благополучно перевезено вспоможением третьей партии, отправленной из Охотска с конями. После сего июля 30-го дня приехал и лейтенант Чириков из Якутска с остальной частью провианта.

Между тем построено в Охотске судно и названо «Фортуною», которое 30 июня под командою лейтенанта Шпанберга пошло в море, чтоб нужнейшие судовые припасы и корабельных плотников перевести в Большерецкий острог. Сие судно возвратилось назад со старинным судном, оставшимся от 1716 года, когда морской ход между Охотском и Камчаткою был начат.

По сем вступил в путь августа 21 дня и капитан Беринг с лейтенантом Чириковым. Сентября 2-го дня вошли они в устье Большой реки, а следующею зимою отправились с лейтенантом Шпанбергом из Большерецкого в Нижний Камчатский острог. Корабельные же плотники для рубки леса на судовое строение посланы были туда наперед еще летом.

Съестных припасов и судовых материалов взяли они с собой такое число, сколько потребно им показалось, но провоз оных из-за тамошней трудной езды на собаках происходился весьма медленно. При Нижнем Камчатском остроге заложен корабельный бот апреля 4 дня 1728 года и июля 10 дня под именем бота «Гавриила» на воду спущен.

Как оный снабжен был всякими потребными судовыми и съестными припасами на 40 человек на год, то не умедлили главное намерение всего пути оставшимся морским ходом произвести в действо.

По сему капитан Беринг, выйдя июля 20-го дня упомянутого года из устья реки Камчатки в море, держал курс свой на северо-восток, следуя по камчатским берегам, которые по большей части были в виду. Притом старался он сии берега точно означить на карте, что ему и удалось нарочито.

По крайней мере, не имеем мы другой, кроме его, лучшей оным берегам карты. Августа 8-го дня, как они находились под 64 градусом и 30 минутами высоты полюса, подъехали к боту 8 человек чукчей в байдаре, сделанной из тюленьих кож, для проведывания, на какой конец производится сие кораблеплавание.

С ними разговор происходил через коряцкого толмача, и призваны были они на судно, почему, во-первых, один на двух надутых тюленьих кожах, к шесту привязанных, к судну приплыл, за коим потом следовали и прочие на байдаре. Капитан, наведываясь о положении дальних берегов, услышал от них, что после сего берег поворотится на запад.

А о находящихся против оного островах или берегах спрашивал ли или нет, о том не показано в рапорте капитана Беринга, из коего я выписал сие известие. Может быть, что о сем ему на мысль и не пришло, потому что он не знал о том, что прежде его происходило, и, следовательно, не мог он догадаться, что матерая земля американская столь близка.

Он услышал только об острове, близ берега лежащем. Сей назвал он по святому Лаврентию, ибо было 10 число августа, в день памяти сего святого, когда мимо сего острова проехал, не видав на нем ничего, кроме рыбачьих шалашей чукотских.

Наконец августа 15-го дня пришли они под 67 градус 18 минуту высоты полюса к носу, за коим берег, как помянутые чукчи показали, простирался к западу. По сему заключил капитан с немалою вероятностью, что он достиг самого края Азии к северо-востоку, ибо ежели берег оттуда непременно простирается к западу, то нельзя Азии соединяться с Америкою. Следовательно, он данную ему инструкцию исполнил.

Чего ради предложил он офицерам и прочим морским служителям, что время назад возвратиться. А ежели-де ехать еще далее к северу, то надлежит опасаться, чтоб не попасть в лед нечаянно, из коего не можно будет скоро пробиться. В осеннее время бываемый густой туман, который уже и тогда наступал, свободный вид отымет.

Буде же повеет ветер противный, то-де не можно будет того же лета возвратиться на Камчатку. Также неудобно будет и зимовать в сих странах, как для известного в лесах недостатка, так и для того, что народ чукотский не приведен еще в подданство Российской державы и что находятся везде по берегам каменные утесы, между коими ни отстоев, ни пристани не ведомо.

Правда, что обстоятельство оное, на коем капитан Беринг рассуждением своим утверждался, было без основания, ибо после того уведомленность, что сей мыс, от которого он возвратился, есть тот, что жители Анадырского острога по находящейся на нем каменной горе, вид сердца имеющей, Сердце-камень называют, а за ним берег хотя поворачивается к западу, но сим поворотом составляет только большую губу, в средине которой, по вышепоказанному объявлению казака Попова, обретается камень Матколь, а оттуда берег простирается опять к северу и к северо-востоку до 70 градусов высоты полюса и больше, где лежит настоящий Чукотской Нос, наподобие большого полуострова.

И там только можно бы было сказать с основанием, что обе части света между собой не соединяются, однако сего никто не мог тогда знать на судне.

Ибо прямые известия о чукотской земле и о Чукотском Носе вышеупомянутым образом получены не прежде, как через мои географические исследования в 1736 и в 1737 годах, в Якутске учиненные. Довольно того, что в самом деле не погрешено и что действительно Азия от Америки узким проливом, Ледовитое море с Южным соединяющим, отделяется.

Итак, наши мореплаватели назад возвратились, на котором пути ничего достопамятного не случилось, кроме что августа 20-го дня приехавшие к судну 40 человек чукчей в четырех байдарах привезли им в подарок оленьего мяса, рыбы, свежей воды, лисиц и белых песцов, также и моржовых зубов, напротив чего даны им иглы, огнива, железо и другие подобные сим вещи. Августа 29-го числа из-за густого тумана и сильного ветра стали на якоре у берегов камчатских.

На другой день ветер утих, но при поднимании якоря канат изорвало, и якорь оставлен в море. Сентября 20-го дня, возвратившись к реке Камчатке, шли по ней вверх и зимовали опять в Нижнем Камчатском остроге.

Там слышали они неоднократно от камчатских жителей разговоры и рассуждения, которые довольно важны казались, чтоб возбудить у них внимание, ибо по оным бесспорно следовало, что надлежит быть в близости матерой земле к востоку, которую должно было им проведать и следовать подле берегов оной.

Сами они в пути своем приметили, что не было столь широких и высоких волн, каковые обыкновенно бывают на пространном море. Они видели плавающие по морю деревья сосновые, коих не растет на Камчатке. Они слышали и другие многие таковые признаки о матерой земле, в близости находящейся, о коих предъявлено уже выше в своем месте.

Некоторые камчадалы уверяли еще и о том, что в ясные дни с высоких берегов камчатских земля в противолежащую сторону видна бывает.

Капитан Беринг, вознамерившись о том, что предъявленные признаки показывают, восприятием вторичного по морю пути удостовериться, учинил при том такое расположение, чтоб по учинении сего не на Камчатку, но прямо в Охотск возвратиться. Посему пошел он во второй морской путь июня 5-го дня 1729 года.

Но жестокий с ост-норд-оста ветер не допустил его далее идти, как только по его исчислению верст с 200 от Камчатки. И понеже он не нашел в сем расстоянии никакой земли, то оборотился назад, и на сем обратном пути, обойдя полуденный Камчатский Нос, положил оный по подлинному его положению и виду на карту и прибыл морем в устье Большой реки, а оттуда июля 23-го дня в Охотск.

Отсюда отправился он июля 29-го дня к Юдомскому Кресту верхом на конях и, найдя там несколько малых судов, построил из них плоты, на коих плыл вниз по рекам Юдоме, Мае и Алдану. У Бельского перевоза, где при устье реки Белой через Алдан переправляются, взял он опять лошадей у якутов, в близости живущих, на коих августа 29-го дня в Якутск приехал.

Он отправился оттуда опять сентября 10-го дня, чтоб идти по Лене-реке водяным путем, сколь далеко возможно будет. В Пеледуйской слободе застиг его замороз октября 10-го дня, а 29-го числа того ж месяца продолжал он опять путь свой на санях через Илимск, Енисейск, Томск и Тару до Тобольска и, пробыв в сем городе от 10-го до 25-го числа января, прибыл в Санкт-Петербург обратно марта 1-го дня 1730 года.