После того как все больные были доставлены на берег, а прочие, кто хоть немного мог самостоятельно передвигаться, также высадились на берег, наше судно оставалось стоять на своих якорях до 28 ноября. В этот день ночью поднялась сильная буря с OSO, при которой все якорные канаты лопнули, а корабль был выброшен на берег неподалеку от места, где мы все разместились.

Немногие наши люди, остававшиеся еще на ногах, наблюдали это печальное зрелище, несомненный дальнейший шаг на пути к полной нашей гибели, но не могли подать судну никакой помощи.

Как мы впоследствии установили, следует считать еще большим счастьем, что судно прибило именно к берегу, так как нельзя допустить, чтобы какое бы то ни было судно могло в течение всей зимы остаться неповрежденным, стоя на якорях у берега открытого моря; а если бы его унесло в открытое море, то нам пришлось бы навсегда остаться на этом острове, так как никакого леса на нем не росло, и мы, следовательно, не могли бы раздобыть материала, чтобы построить другое новое судно.

Судно не пролежало и двух дней на берегу, как под действием сильных приливов стало погружаться в рыхлый песок, из которого здесь состоит грунт, и ушло на глубину восьми или девяти футов, а изнутри наполнилось соленой морской водой. В таком состоянии оно оставалось лежать со всем своим такелажем до марта следующего 1742 года, когда оставшиеся у нас немногие люди собрались с силами.

Людей, остававшихся еще на ногах, мы разбили на два отряда и командировали их к северу и к югу, чтобы разведать землю, на которой находились. Оба отряда отправились каждый в свою сторону, пока не дошли до высоких крутых гор, спускавшихся прямо к морю, через которые им не удалось найти прохода.

Через два или три дня они вернулись и сообщили, что ни разу не встретили людей и даже не заметили признаков присутствия их, как-то: тропинок, костров и тому подобного, но они видели по всему побережью множество морских бобров, а на суше бесчисленное количество песцов, которые совершенно не боялись людей.

Можно думать, что им никогда не приходилось встречаться с человеком. Это также подкрепило наше мнение о том, что мы находимся на острове. Впоследствии мы направили также нескольких людей в глубь страны, которые, пройдя по высоким горам, по нехоженым дорогам, вернулись обратно через два дня и принесли известие, окончательно убедившее нас в том, что мы действительно находились на острове.

Они прошли приблизительно две немецких мили и взобрались на высокую гору, где и увидели с противоположной стороны, то есть с запада, снова открытое море. Это известие подействовало на всех наших людей, словно удар грома. Мы ясно поняли, в какое беспомощное и тяжелое положение попали и что нам угрожает полная гибель.

В самом деле, мы оказались выброшенными на неизвестный и пустынный остров, без корабля, без леса для постройки другого судна, без провизии, с большим количеством людей, до последней степени больных, без лекарств или каких-либо средств для лечения больных, без жилья, — выброшенными, так сказать, под открытое небо.

К тому же вся земля покрыта снегом, впереди предстоит длительная зима с неизбежными сильными морозами, у нас совсем нет дров. От таких тревожных мыслей немудрено дойти до отчаяния и усомниться в возможности нашего спасения.

При подобных обстоятельствах не оставалось, однако, ничего другого, как запастись терпением и покориться неизбежному. Как перезимовать на этом пустынном острове, было невозможно придумать, и приходилось только надеяться, что те из нас, кому удастся пережить зиму, по наступлению весны найдут какое-нибудь средство спасти всех остальных.

Остров этот, южную оконечность которого мы назвали мыс Манати (это морская корова), расположен на 54°37′ северной широты и простирается к NWtN полностью на один градус к северу. Долгота его восточная от Петербурга, примерно 130°; в ширину он имеет в некоторых местах приблизительно около трех немецких миль, а в иных, в зависимости от расположения бухт, и того менее.

От материка он удален примерно на тридцать немецких миль; непосредственно к западу против него находится Камчатка. На нем имеется много высоких гор, состоящих из скалистых и песчаных камней, а между ними — многочисленные долины, в большинстве которых можно найти хорошую пресную воду.

Долины поросли высокой травой, но никаких деревьев или кустарников в них не растет, если не считать имеющейся в некоторых долинах карликовой ивы толщиной примерно с палец, а высотой в фут или полтора. Эта ива разветвляется на очень многочисленные, тонкие и искривленные ветви, довольно широко стелющиеся по земле, но ни на какое дело не пригодные.

На всем протяжении побережья острова незаметно ни одного места, где можно было бы безопасно поставить судно, а к поискам такого места мы приложили немалые усилия.

Суда, которые кто-нибудь вздумал бы послать к этому острову для промысла морского бобра, должны иметь такое устройство, чтобы их можно было немедленно по прибытии на место вытащить на берег, а таких отлогих, вполне удобных для этого мест имеется достаточное количество на всем берегу, особенно в средней части острова по обеим его продольным сторонам, главным образом на западном берегу.

Приливы и отливы особенно высоко поднимаются при полнолунии и новолунии; приливная волна особенно сильна на восточном берегу, где она направлена от OtN к WtS, а на западном берегу направление ее — с WNW к OSO.

Подъем воды достигает при этом семи или восьми футов, что, в частности, может способствовать легкому причалу таких судов, так как если причалить к берегу в момент полного прилива, то с отливом судно останется на суше, а затем уже можно принять меры к тому, чтобы до наступления следующего полного прилива убрать судно повыше, туда, где никакая волна его достигнуть не может.

О птицах и животных, которых мы там встретили, пока ничего говорить не буду, так как предполагаю описать в особой главе морских и сухопутных животных, а также и птиц настолько подробно, насколько это позволят мои познания.

Возвратимся, однако, к рассказу о наших работах и образе жизни на острове. Когда мы все собрались, наконец, на берегу, то самой первой и главной нашей заботой было — обеспечить себя продовольствием на зиму. Мы подсчитали оставшиеся у нас запасы провианта, который состоял из небольшого количества ржаной муки и крупы.

Эти запасы, однако, находились еще на корабле и уже в течение нескольких дней были затоплены соленой морской водой. Провизии предстояло пробыть еще несколько дней в воде, в ожидании, пока несколько человек из числа нашей команды не оправятся настолько от своей болезни и не соберутся с силами, чтобы вытащить запасы из помещения, затопленного водой.

Оказалось, что запасов продовольствия было так мало, что на каждого человека к выдаче пришлось ежемесячно вначале по тридцати, затем по пятнадцати фунтов ржаной муки, которая, однако, вскоре совсем окончилась; кроме того, было выдано пять фунтов подмоченной крупы и полфунта соли.

Решено было также, что с наступлением весны все должны перейти на питание травами и корнями диких растений, которые каждый должен был сам себе собирать, с тем чтобы сохранить восемьсот фунтов ржаной муки в качестве запаса для нашего морского путешествия — переезда с острова на материк.

Таким распределением (лучше которого при наших обстоятельствах придумать было невозможно) все люди были вполне удовлетворены, тем более что было постановлено всем, без различия звания или чина, как высшим, так и низшим, выдавать одинаковый паек, не считаясь с лицами или положением.

Между тем больные продолжали умирать один за другим. Столь велико было общее бедствие, что покойники оставались в течение довольно долгого времени лежать среди живых, так как не находилось никого, кто был бы в силах убрать их из землянки, а живые также были не в силах отделиться от умерших.

Так мы и оставались лежать вперемежку вокруг небольшого костра. Если бы нас мог увидеть в это время кто-либо посторонний, тот, безусловно, оказался бы в затруднении и не сумел бы отличить живых от мертвых.

Мой товарищ, в то время лейтенант, впоследствии контр-адмирал, ныне покойный, Софрон Хитрово находился со мной в одной землянке, а между нами был корабельный комиссар Иван Лагунов, который довольно долгое время лежал уже мертвым, пока, наконец, нам не удалось добиться, чтобы его убрали и похоронили. Из числа немногих людей, еще державшихся на ногах, нужные люди не всегда были под рукой на месте.

Нельзя было также и заставлять их оставаться с нами, потому что для полного излечения своего от цинги они стремились совершать по возможности больше движений на свежем воздухе и по мере сил старались ходить. Нередко тот или иной из них приносил с собой морского бобра, мясо которого они съедали сами, а также уделяли его больным для поддержания сил тех, кто не в состоянии был самостоятельно ходить или держаться на ногах.

Капитан-командор Беринг скончался 8 декабря. Тело его привязали к доске и закопали в землю; все остальные наши покойники похоронены были без досок.

Не могу не описать печального состояния, в котором находился капитан-командор Беринг ко времени своей кончины, тело его было наполовину зарыто в землю уже в последние дни его жизни. Можно было бы, конечно, найти средства помочь ему в таком положении, но он сам не пожелал этого и указывал, что те части тела, которые глубоко спрятаны в земле, сохраняются в тепле, а те, что остаются на поверхности, сильно мерзнут.

Он лежал отдельно в небольшой песчаной яме — землянке, по стенкам которой все время понемногу осыпался песок и заполнил яму до половины, а так как он лежал в середине землянки, то и получилось так, что тело его наполовину было засыпано песком.

После смерти командора мне, как старшему по рангу, пришлось принять командование. Хотя в то время я лежал совершенно обессилевший от болезни, мне все же пришлось приняться за дело. Я решил руководить командой по возможности кротко и мягко, поскольку жесткость и строгость были бы при таких обстоятельствах совсем неуместными и не привели бы ни к каким результатам.

Это было мне, между прочим, поставлено в вину некоторыми офицерами, которые говорили мне в лицо, что я, как командир, не соблюдаю регламентов и указов. Так, когда некоторые больные уже начали вставать и ходить самостоятельно, а иные еще только стали садиться, то они развлекались игрой в карты.

Это обстоятельство и было поставлено мне в вину, как поступок, нарушающий приказ ее императорского величества. Мне, как командиру, надлежало, по их мнению, запретить игру в карты. Я возразил на это, сказав, что когда издавался указ о запрещении карточной игры, то не имели при этом в виду наш пустынный остров, потому что он в то время еще не был открыт.

Я с уверенностью утверждал, что если бы в то время можно было предвидеть наше нынешнее бедственное состояние, то, по всей вероятности, был бы установлен особый артикул, разрешающий всякие пристойные способы препровождения времени, и что этот артикул был бы введен в действие законным порядком.

Я весьма далек от мысли запрещать команде игру в карты; наоборот, весьма доволен тем, что люди нашли какой-то способ развлечься, провести время и преодолеть тоску и уныние, в котором большинство из них находилось. Пока я командую отрядом, я намерен по своему усмотрению руководить им и в любое время готов дать отчет в своих действиях. После моей смерти (ибо я не надеялся в то время остаться в живых) пускай те, к кому перейдет командование, распоряжаются и командуют, как им заблагорассудится.

Эпидемия цинги между тем продолжалась. Весь ноябрь и декабрь мы провели в величайших страданиях. За это время умерло около тридцати человек, не считая тех, которые скончались во время плавания и были выброшены в море. Достойно удивления, что мы все не погибли в то время, так как (об этом уже упоминалось выше) большинство из нас лежали больными и были совершенно лишены средств для лечения и всего необходимого для поправки.

Если бы даже все были совершенно здоровы и прибыли на место полные сил, то уже одной угрозы предстоящих жестоких страданий и испытываемых ежедневно бедствий было бы достаточно, чтобы свести нас в могилу.

К началу января следующего, 1742 года некоторые из оставшихся в живых начали понемногу вставать и постепенно стали самостоятельно волочить ноги, а к концу этого месяца большинство из нас могло покинуть свои койки и немного бродить вокруг лагеря.

Наша пища состояла главным образом из мяса морских бобров, за которыми охотились наши люди, не потерявшие способности ходить: они добывали мясо как для своего пропитания, так и для лежачих больных.

Порции, приходившиеся на долю каждого, бывали, однако, иногда настолько малы, что мы были вынуждены употреблять в пищу и внутренности этих животных; даже кишки не выбрасывались вон, а варились в пищу больным и съедались ими с громадным аппетитом.

К этому же времени море выбросило, к нашей большой радости, мертвого кита длиной в восемь саженей. Хотя жир его уже несколько протух, так как, надо полагать, тушу этого кита в продолжение долгого времени носило по морю, мы все же с большой радостью любовались на кита и называли его нашим провиантским магазином, ибо если не оказывалось под рукой мяса каких-либо других морских животных, то здесь нам был обеспечен запас продовольствия.

Приготовляли мы его в пищу следующим образом: приносили на своих спинах китовый жир (туша кита лежала примерно на расстоянии трех четвертей немецкой мили от нашего лагеря), разрезали его на небольшие четырехугольные куски и долго кипятили их в воде, чтобы очистить от жидкого жира. Остальную часть, состоящею из жил и связок, мы глотали кусочками, не прожевывая, и, как оказалось, это не представляло никаких затруднений.

Таким способом мы избавлялись от необходимости отделять вручную весь жир, содержащийся в кусках, и получали возможность целесообразно использовать все составные их части. Мясо морских бобров, составлявшее до марта главную часть нашей пищи, вначале тоже внушало всем большое отвращение, так как оно необычайно жестко и состоит почти целиком из сухожилий, напоминая по плотности кусок кожи.

Приходилось его жевать, жевать и снова жевать без конца, пока оно, наконец, не становилось немного мягче, и только затем можно было его проглатывать кусочками. Ржаную муку, которую каждый из нас получал в небольшом количестве каждый месяц, мы не могли использовать для печенья хлеба, а приготовляли из нее лепешки следующим образом: муку замешивали с небольшим количеством теплой воды в деревянной посудине, оставляли ее стоять два-три дня, пока тесто не начинало бурно бродить, то есть скисало.

Затем несколько ложек теста клалось на сковородку и поджаривалось на китовом жире. Эти лепешки нам казались необыкновенно вкусными. Приходилось, однако, обходиться с ними экономно и не роскошничать, а рассчитывать свой запас так, чтобы дважды в день съедать понемногу.

 

 

Мне в особенности приходилось тяжелее, чем прочим, так как со мной был мой родной сын, мальчик двенадцати лет, служивший в то время волонтером; теперь он лейтенант российского флота, имя ему — Лоренц Ваксель. Ему, конечно, хотелось съедать такую же долю, как и мне; и мы с ним договорились, что тому из нас, кто за обедом получал три ложки этого теста, вечером доставалось всего две ложки.

Немалые страдания, вдобавок ко всем прочим бедствиям, мы переносили от того, что все время испытывали недостаток в топливе. Это побуждало нас иногда поедать наши «деликатесы» почти сырыми. Приходилось ходить по берегу как в северном, так и в южном направлении по две-три немецкие мили в поисках, не найдется ли выброшенного морем бревна или другого какого-нибудь обломка дерева, словом, чего-нибудь пригодного для топлива.

Если кому-либо случалось найти плавник, он оставлял на этом месте знак, чтобы кто-либо не присвоил себе этой находки. Дело в том, что мы жили в различных землянках, а все, кто жил вместе в одной землянке, питались также сообща и старались, чтобы одна компания не обижала другую, ибо здесь говорили и поступали по правилу: «каждый за себя, а Бог за всех».

Тот, кому удавалось найти плавник, сразу бежал домой и извещал своих сожителей и товарищей по землянке; те с громадной радостью вооружались топорами и веревками и отправлялись на место. Каждый нарубал себе вязанку такой величины, какую только в состоянии был унести на спине, и доставлял ее домой в землянку, в которой поселился.

В этом милом занятии и я сам со своими товарищами по землянке всегда принимал деятельное участие, так как в этих обстоятельствах не приходилось обращать внимания на звание или чин, а все руководствовались правилом: «кто не хочет работать, тот да не ест».

Иной раз выходили на поиски с палками и искали плавник, заваленный снегом, и если случалось нащупать под снегом какую-либо неровность, то это место раскапывали и иной раз находили отличный плавник. Вот с каким трудом приходилось нам в течение всего этого времени добывать себе топливо.

Что касается других условий нашего пребывания на острове, то погода там оказалась вовсе неблагоприятной.

Хотя в продолжение всей зимы нам не приходилось страдать от особенно сильных морозов или пронизывающего холода, но зато постоянное беспокойство причиняли нам жестокие ураганы и штормовые ветры в сочетании с сильным снегопадом, густыми туманами и сыростью от близости моря, от которых паруса, составлявшие крыши наших землянок, быстро ветшали и не в состоянии были противостоять постоянным сильным ветрам; они разлетались при первом же порыве ветра, а мы оставались лежать под открытым небом.

В эти моменты кто обладал одеялом или шинелью, тот имел и дом, ибо единственным возможным средством укрыться от непогоды было натянуть на себя что-нибудь, покрыть все тело с головы до ног и лежать неподвижно до момента окончания пурги, которая иногда продолжалась довольно долго. Когда же непогода кончалась, люди вставали, струшивали снег со своих одеял и приводили в порядок свое жилище в ожидании следующей непогоды.

Необходимо отметить при этом, что когда мы оказывались покрытыми снегом, мы совершенно переставали ощущать холод. Иногда ветер бывал так неистово силен, что один раз, например, некоторых из наших людей, которым пришлось выйти из землянок за естественной нуждой, несомненно унесло бы в море, если бы они не догадались броситься на землю, изо всех сил ухватиться за камни и другие находившиеся на земле предметы и остаться лежать, не двигаясь с места до окончания шквала.

Меня самого как-то раз перебросило ветром через крышу нашей землянки, которая была покрыта брезентом, установленным под углом примерно в 33 градуса. Я ухватился изо всех сил за что-то и закричал во весь голос, призывая на помощь товарищей.

Тут из землянки вышли два матроса и с превеликим трудом доставили меня в землянку и сами еле-еле туда забрались. Я считаю, однако, что в значительной степени эти перечисленные мной происшествия с людьми, едва не пострадавшими от ветра, следует отнести за счет нашей общей слабости и истощения от болезни.

Нам пришлось также в течение зимы, проведенной на острове, пережить два довольно сильных землетрясения, от которых изрядно пострадали наши жилища, то есть землянки, вырытые в песке: они почти целиком заполнились осыпающимся песком. Многие наши люди, бессильные после перенесенной болезни, во время землетрясения крепко спали, а проснувшись, увидели, что засыпаны с ног до головы песком.

К счастью, их удалось быстро раскопать, так как землетрясение продолжалось недолго. Впоследствии, вернувшись с острова на Камчатку, я навел справки и узнал, что как раз в то же время и там наблюдалось землетрясение, а ведь мы находились в то время на расстоянии не менее тридцати немецких миль от Камчатки.

К марту количество морских бобров стало сильно уменьшаться, оставшиеся весьма отощали и, в результате постоянной охоты на них, стали так пугливы, что не было никакой возможности подобраться к ним на необходимое расстояние: как только им случалось увидеть человека хотя бы в ста саженях, они немедленно бросались в воду, между тем как в первое время легко было подходить к ним даже на десять или пять саженей, и они не проявляли никаких признаков страха.

Мы нашли, однако, другой источник питания, а именно морских котов, которые в таком количестве выходили на западный берег острова, что весь он был, если можно так выразиться, вплотную ими покрыт. Мясо их, однако, тоже весьма отвратительная пища, так как оно обладает очень сильным и острым запахом, напоминающим запах старого козла. Жир их желтого цвета, а мясо жестко и жилисто.

Как оно ни было противно, нам пришлось целых два месяца питаться исключительно им. Когда морские коты в начале мая исчезли, уйдя в открытое море, мы стали бить тюленей, которых на этих островах тоже водится превеликое множество. Затем, как и весной, прибило к берегу тушу еще одного кита, длиной она была семь саженей, а по сохранности оказалась в несколько лучшем состоянии, чем туша первого кита. Поэтому мы считали себя хорошо обеспеченными продовольствием.

Я чуть не забыл упомянуть, что в числе морских животных, которых мы промышляли для пищи, было убито нами несколько молодых морских коров. Мясо их по сравнению со всеми прочими мы нашли самым лучшим, ибо оно очень приятно на вкус.

Оно также отлично действовало на наше здоровье, ибо от постоянного питания мясом других морских зверей все мы страдали запорами и тяжестью в желудке, а мясо морских коров действовало противоположным образом, так что мы от него почувствовали большое облегчение.

До сих пор я рассказывал о том, что именно мы употребляли в пищу в течение всей зимы. Расскажу теперь полноты ради также и о том, что мы потребляли в качестве питья. Пили мы большею частью чистую воду, которая, на наше счастье, в изобилии доставлялась небольшим ручьем, протекавшим в непосредственной близости от нашего лагеря.

Вода из этого ручья оказалась довольно приятной на вкус и вполне здоровой, что немало содействовало нашему излечению. Пока земля была покрыта снегом, мы раскапывали снег и искали брусничные листья. Найдя их, мы основательно отваривали их в кипятке и пили этот настой вместо чая.

Как только, однако, сошел снег и из земли стали показываться зеленые растения, мы стали собирать различные травы и варили из них чай. Большую услугу оказал нам при этом адъюнкт Стеллер, отличный ботаник, который собирал различные растения и указывал нам разнообразные травы; из них мы приготовляли чай, а некоторые травы употребляли в пищу, что приносило заметную пользу нашему здоровью.

Могу с полной достоверностью засвидетельствовать, что ни один из нас не почувствовал себя вполне здоровым и не вошел в полную силу, пока не стал получать в пищу и вообще пользоваться свежей зеленью, травами и кореньями.

Между тем приходил к концу март 1742 года. Земля почти полностью очистилась от снега, все наши люди были на ногах, наступало, значит, время обсудить, каким способом или каким образом мы могли бы спастись из этого гиблого места. Я приказал всей оставшейся в живых команде, числом сорок пять человек, собраться, чтобы иметь возможность поговорить с ними всеми одновременно. Каждому из них не только было позволено, но даже предложено откровенно высказать свое мнение, с тем чтобы единодушно выбрать наиболее подходящее решение.

Я указал, что все мы терпим совершенно одинаковые бедствия и что последний матрос так же горячо желает избавиться от гибели, как и первый офицер, а потому следует нам всем, единой душой и единым сердцем, дружно помочь в общем деле, а если только мы сами выполним все как следует, то Бог не откажет в своей помощи, так как он помогает везде и всегда лишь тому, кто сам себе помогает.

При обсуждении были высказаны различные мнения. Некоторые предлагали соорудить из паруса палубу для нашей открытой шлюпки и, насколько возможно, подготовить ее к походу в открытое море, а затем послать ее с командой в пять-шесть человек прямо к западу, с тем чтобы, добравшись до Камчатки, команда дала там знать о нас и позаботилась послать нам суда, необходимые для нашего спасения.

Другие полагали, что следует приложить все усилия к тому, чтобы снять с мели судно и вывести его на глубокое место, а затем продолжать на нем наше плавание. Я возражал против обоих предложений по следующим соображениям. Что касается предложения об отправке шлюпки, то я не считаю этого предложения совершенно неприемлемым, и, быть может, если не удастся найти и осуществить другого, более надежного средства спасения, придется решиться на посылку шлюпки.

Однако выполнение этого проекта связано с громадными трудностями и риском, так как шлюпка слишком мала по размерам для плавания в громадном открытом океане, причем мы вовсе не знаем в точности, какое расстояние отделяет нас от Камчатки. Между тем при малейшем шторме это суденышко ни в коем случае не может уцелеть, а неизбежно погибнет вместе со всеми находящимися на нем людьми.

К тому же судьба шлюпки будет внушать оставшимся на острове людям беспрестанную тревогу и сомнения, так как здесь не будет известно, дошла ли шлюпка благополучно до места своего назначения или нет, а между тем здесь ничего другого предприниматься не будет и, следовательно, будет потеряно напрасно много времени, которое мы могли бы использовать иначе для нашего спасения.

К тому же остается под большим сомнением — даже в случае если шлюпке удастся вполне благополучно добраться до места своего назначения, — окажутся ли на Камчатке налицо необходимые перевозочные средства. Вполне вероятно, что суда, зимовавшие там, уйдут уже к этому времени в Охотск.

Отсюда следует, что даже если вся эта операция пройдет счастливо и благополучно, нам все равно придется остаться здесь на вторую зимовку, а за это время все мы, от первого до последнего человека, успеем умереть. Вдобавок, ведь мы уже и теперь замечаем, что морских зверей становится все меньше и меньше, и к тому же они стали так боязливы, что никаким способом не удается подобраться к ним поближе.

Не исключена возможность, что морские животные с течением времени совсем покинут этот остров, а тогда мы все неизбежно погибнем голодной смертью. Отправка шлюпки — мера, которую можно предпринять в любое время (если не представится ничего более надежного), а возлагать на это всю нашу надежду при наличии столь разнообразных опасностей и риска я считаю совершенно неразумным и опасным.

Такими и другими подобными соображениями я возражал против посылки шлюпки.

Что касается другого предложения, а именно вытащить наше судно с берега на глубокое место, на чем некоторые недовольные по своему неразумию настаивали, то я считаю это предложение совершенно неосновательным и полагаю, что оно было выдвинуто совсем необдуманно.

Во-первых, наше судно (как было указано выше) уже успело погрузиться в песок на семь или восемь футов, а для того чтобы извлечь его оттуда, потребовалось бы гораздо большее количество людей, чем то, которым мы могли располагать, а также нужно было бы иметь большое количество бревен, которых у нас не было ни единого.

Во-вторых, нам было отлично известно, что подводная часть корпуса судна повреждена, ибо вода в трюме держалась на одном уровне с окружающей морской водой. Во время отлива воды в трюме не было, а во время прилива вода набиралась туда и постепенно поднималась, все время сохраняя одинаковый уровень с водой за бортом.

Отсюда следует, что сперва пришлось бы отремонтировать судно, в противном случае мы неизбежно, вольно или невольно, погубили бы совсем судно, как только вывели бы его на глубокое место, произвести же ремонт мы не имели решительно никакой возможности.

В-третьих, откопать судно и провести к нему канал до самого моря, как указано в предложении, — это тоже дело совсем невыполнимое. Я уже не раз отмечал, и было хорошо известно, что грунт в этом месте состоял из зыбучего песка, а потому все, что нам удалось бы выкопать за время отлива, неизбежно при ближайшем же приливе снова затянуло бы песком, а следовательно, мы стали бы копать и копать бесконечно, не продвигаясь ни на шаг ближе к конечной цели.

После обсуждения этих соображений мной и капитаном Софроном Хитрово, который во всем полностью держался одного мнения со мной, было сделано третье предложение: не удастся ли нам, разобрав наше старое судно, набрать из него такое количество теса, какое нужно для постройки меньшего судна, на котором мы все вместе и одновременно могли бы спастись из этого несчастного места.

Не сомневаюсь в удаче нашего предприятия, если мы только все вместе будем помогать друг другу. Большим утешением для нас будет также то обстоятельство, что, претерпев вместе все бедствия, мы, таким образом, вместе же и одновременно придем к спасению или, если дело кончится неудачей, все вместе потерпим последствия такой неудачи, так что никто ни в чем не сможет упрекнуть своих товарищей.

Это предложение, видимо, показалось большинству наиболее разумным из всех, и в конце концов все единогласно пришли к решению принять его. Я приказал составить протокол, в котором было изложено все, что нами единодушно было решено.

Его подписали все без исключения. Сделано это по той причине, что я не мог быть уверен, счастливо ли окончится наше предприятие или нет, ибо я никак не мог предусмотреть вперед, как пойдет у нас дело с разборкой судна чрезвычайно крепкой конструкции, сильно скрепленного железом и гвоздями. Я не хотел, чтобы, в случае неудачи, вся ответственность была возложена на одного меня, а поэтому и принял такую меру предосторожности.

Я отлично понимал, что в таких случаях, сколько голов, столько появляется проектов, а впоследствии, в случае неудачи, начались бы толки, что если бы, мол, поступили не так, а иначе, то дело пошло бы на лад, и, следовательно, мне пришлось бы опасаться за свою жизнь.

Хотя некоторые недовольные как будто вполне согласились в конце концов со всеми нами и даже одновременно со всеми подписали упомянутый протокол, все же на следующий день с их стороны последовало на мое имя письменное представление, в котором заявлялось, что недопустимое дело ломать корабль ее величества и что ничего этим заведомо не удастся добиться, так как неслыханное дело строить новое судно из обломков старого, а следовало бы, согласно их первоначальному предложению, снять судно с мели и спустить его на глубокую воду.

 

 

 

Как видно из сказанного выше, хотя я уже отверг это предложение с надлежащим обоснованием и доказал его полную невыполнимость, все же счел нужным собрать всю нашу команду во второй раз, чтобы довести до ее сведения этот протест и заявление и вторично запросить мнение команды по этому вопросу. На собрании, однако, проект снятия судна с мели был полностью отвергнут и оставлено было в силе принятое первоначально решение — построить новое судно из частей старого.

Утвердившись таким образом, как описано выше, в нашем намерении, мы в начале апреля приступили к снятию такелажа с судна и к его разборке. При этой работе я сам и все прочие офицеры всегда первыми подавали пример, с тем чтобы, по возможности, еще более воодушевить команду.

Группа недовольных продолжала, однако, роптать и прямо заявляла мне в лицо, что совершенно напрасно их заставляют выполнять такую тяжелую работу, что это никоим образом не может привести к нашему спасению.

Я терпеливо выслушивал их заявления; так как я был вполне уверен, что подавляющее большинство команды, а также упоминавшийся неоднократно капитан Хитрово стоят на моей стороне и окажут мне полное содействие, то я мог по отношению к этой группе недовольных принять меры понуждения и заставить их, под угрозой применения силы, приняться за работу. В течение апреля мы продолжали работу по разборке судна с довольно большим успехом и к концу месяца почти закончили ее.

Приближался момент, когда следовало произвести закладку нового судна. На пути к этому оказалось, однако, одно серьезное препятствие: дело в том, что в числе команды не было ни одного корабельного плотника или человека, знающего такого рода работу. Хотя при выходе в плавание мы имели в составе команды трех отличных корабельных плотников, но во время плавания, а также в бытность на острове все трое умерли.

Мои собственные познания в судостроительном деле были не особенно велики, и я никак не мог решить, кто бы мог мне в этом деле помочь. В конце концов среди команды нашелся один сибирский казак, уроженец города Красноярска, по имени Савва Стародубцев.

Единственный раз ему пришлось видеть постройку судна в Охотске, при постройке обоих наших пакетботов, на которых он был занят простым рабочим. Он заявил, однако, что если только я могу указать ему пропорции судна, то он берется под моим руководством построить такое судно и обеспечить его крепость настолько, что мы безопасно можем выйти на нем в море.

Хотя я, конечно, не мог считать такого заявления вполне надежным, но чтобы иметь себе хоть какого-нибудь помощника, я с большой радостью ухватился за это предложение и очень его благодарил. Должен заявить также, по справедливости, что этот человек оказал мне очень большие услуги, и едва ли удалось бы мне справиться с делом без его помощи.

По возвращении нашем в Сибирь, по моему представлению, он был награжден Енисейской канцелярией званием сына боярского, то есть произведен в сибирское дворянство.

Так, во исполнение принятого решения, мы положили начало постройке судна 6 мая 1742 года: заложили киль, вытесали и укрепили форштевень и ахтерштевень. Это было сделано утром, а в послеобеденное время я пригласил всю команду к себе в гости с просьбой, чтобы каждый принес с собой собственную посуду, из которой можно было бы пить, ибо в этом отношении я был обставлен очень плохо.

Команда в полном составе незамедлительно собралась у меня, каждый со своей плошкой или кружкой. Угощение состояло из распространенного в Сибири напитка, называемого там «сатуран», составными частями которого обычно является хорошее масло, пшеничная мука мелкого размола и хороший чай.

Пшеничная мука основательно поджаривается в масле и заливается кипящим чаем; все это хорошо размешивается, получается прекрасный напиток, напоминающий по густоте отвар шоколада и к тому же довольно сытный. За отсутствием, однако, всех необходимых припасов пришлось пустить в ход вместо масла китовый жир, взамен пшеничной — заплесневелую ржаную муку и вместо чая — отвар из брусничных листьев.

Из этого я приготовил полный большой судовой котел напитка, и каждый выпил свою порцию с превеликим аппетитом. Все развеселились и приободрились, и притом без всякого опьянения. Таким образом мы провели этот день до самой полуночи.

На следующий день мы бодро принялись за работу. Меня благодарили за вчерашнее угощение, и все были в превосходном настроении. Для работы мы отобрали двадцать человек, выбирая при этом тех, кто лучше всего умел колоть дрова, а следовательно, и лучше всего мог владеть топором; эти люди должны были постоянно оставаться на работе по постройке судна.

Прочая команда была разбита на три отряда, в которые не включили только одного меня, так как люди не желали, чтобы я сам ходил на охоту за морским зверем; они говорили, что будут меня кормить, а я должен оставаться дома и руководить работой по постройке судна; это принесет большую пользу всем, чем тот небольшой запас пищи, который мне самому удалось бы раздобыть.

Ежедневно третья часть людей уходила на добычу мяса как для самих себя, так и для прокормления плотников, которые неотрывно должны были оставаться на своей работе. Такой порядок, однако, оказался вначале не совсем удачным. От плотников стали поступать ко мне многочисленные жалобы на то, что они очень страдают от голода, пищи им, очевидно, не хватало, и они просили меня о разрешении отправиться самим на охоту за морским зверем.

Это положение меня очень тревожило, так как грозило сильно затормозить нашу работу. Я охотно разделил бы остальную команду на две части (а не на три), но это было бы слишком изнурительно для людей, потому что им приходилось проходить через высокие горы от двадцати пяти до тридцати верст и обратно тем же путем, без всяких дорог, чтобы дойти до места, где водился морской зверь: иначе говоря, им пришлось бы через день совершать по шестидесяти верст; этого они, конечно, не могли бы выдержать долго, особенно потому еще, что большинство ходило босиком.

Я должен был найти другой способ, чтобы получить пропитание, и я его нашел. Он состоял в следующем. Мы ежедневно могли наблюдать, как прямо против места нашей стоянки в море ходили довольно большие косяки морских коров, или манатов, в поисках морской травы, которой они питаются и которая растет в этих местах в громадных количествах.

Морские коровы во время отлива отходят от берега, а во время прилива опять к нему приближаются. Эти животные никогда не выходят на сушу, а остаются постоянно в воде. Это обстоятельство навело нас на мысль о том, каким способом можно поймать или раздобыть животных. Я приказал изготовить железный крюк с загнутым назад зубцом, наподобие крючка для ловли рыб, весом примерно от пятнадцати до восемнадцати фунтов.

К этому крюку мы прикрепляли перлинь толщиной в четыре дюйма, оставляя другой конец его на берегу. Пять или шесть человек брали в лодку крюк (предварительно очень остро отточенный) и совсем тихо подплывали к зверю, который, будучи поглощен поисками пищи, обращал свои взоры только на дно; спина же его всегда видна над поверхностью воды.

Один из самых сильных людей нашей команды становился на нос лодки и, когда она приближалась к добыче, вонзал крюк между ребрами животного. Тогда все мы, около сорока человек, ухватывались за перлинь, и случалось нередко, что нас по плечи втаскивало в воду. Бывало также, что наш перлинь разрывался и корова уходила в море, унося с собой крюк и все прочее и чуть не утопив всех нас.

Мы тогда заново изготовляли все орудия лова и начинали все дело сначала, только вместо четырехдюймового перлиня стали применять более тонкий гинлопарь, который зверь разорвать уже не мог. Люди, находившиеся в лодке, вооружены были также саблями, штыками и копьями; они преследовали корову и кололи ее, пока не протыкали кожу насквозь; тогда начинала фонтаном бить кровь, которая была очень горячей.

Иной раз приходилось целый час возиться с коровой, пока силы ее не начинали ослабевать; тогда мы понемногу подтягивали ее к земле, в ожидании, пока наступит отлив и корова окажется на берегу. Тогда надо было как можно быстрее резать и свежевать корову и доставлять мясо ее домой, прежде чем наступит прилив, иначе плоды наших трудов могли пропасть.

Из всех разнообразных видов пищи, которую нам пришлось употреблять во время пребывания на острове, мясо морских коров оказалось самым лучшим. Оно очень вкусно и весьма полезно для здоровья, так как морская корова ничем другим не питается, как только морской травой.

После того как мы стали его есть, мы почувствовали себя несравненно лучше и совершенно выздоровели.

То, что мы начали бить этого зверя, было немалой удачей для нас: ибо, во-первых, мы были полностью и постоянно обеспечены пищей; во-вторых, если бы мне не удалось наладить добычу этих животных, то я не имел бы никакой возможности прокормить плотников, а следовательно, мы не поспели бы в срок с работой и вынуждены были бы оставаться на этом острове еще одну зиму; в-третьих, каждый раз, когда удавалось добыть одного из этих животных, мы оказывались обеспеченными продовольствием для всей команды на целых две недели.

Каждый готовил себе так часто и в таком количестве, как ему вздумается, а вследствие этого работа наша пошла настолько успешно, что к концу мая остов судна был совершенно готов, все шпангоуты укреплены на месте, и в начале июня мы могли уже приступить к укреплению наружной обшивки.

Так как работа приближалась к концу, то будет, пожалуй, уместно сообщить несколько подробнее о пропорциях нашего судна и о том, из каких частей мы его построили. Длина его по килю равнялась сорока футам, ширина — тринадцати футам, высота — шести с половиной футам.

В качестве киля мы использовали грот-мачту нашего старого судна, отпилив ее на высоте трех футов выше палубы, так как не располагали необходимыми силами и надлежащими приспособлениями, чтобы вынуть ее из судна целиком. Оставшийся отрезок мачты послужил нам в качестве форштевня, а ахтерштевень мы изготовили из целого шпиля, который был у нас на корабле.

Мы сохранили еще грот-стеньгу, грот-марсель-рею, грот-брамсель-стеньгу и утлегарь для использования их на нашем новом судне, а все остальное распилили на полуторадюймовые доски — как фок-мачту, так и все прочие стеньги и реи, равно как и все, что вообще возможно было распилить на доски.

Мы хотели, чтобы новое судно от киля и до ватерлинии было обшито новым тесом, без отверстий от гвоздей. Этого осуществить полностью, однако, не удалось; пришлось, к сожалению, пустить в дело часть старой палубной обшивки. Изнутри все судно было обшито старыми досками, взятыми из обшивки старого судна.

Так как эти доски имели многочисленные отверстия от гвоздей и скоб, а при разборке судна сильно поломались и растрескались, то использовать их для наружной обшивки мы уже не могли. В качестве внутренней обшивки, однако, они оказались весьма полезны, усилив крепость нашего судна, так как каждая в отдельности доска прибивалась крепкими железными скобами и железными же гвоздями.

В кормовой части судна была устроена каюта, где во время пути помещался я вместе с тремя другими офицерами. В носовой части был сделан камбуз, то есть помещение, в котором для всей команды приготовлялась пища. Уложены были также палубные балки и палубный настил, и каждая балка, как это вообще принято, была прочно укреплена кницами или деревянными кронштейнами кривой формы.

Было приспособлено также восемь весел, по четыре с каждой стороны. Таким образом, в смысле успешности выполнения нашей работы мы, судя по всему, не имели оснований жаловаться. Когда группа недовольных убедилась, что, вопреки их предположениям, дело идет успешно, они также исполнились радостью, стали усердно работать, и с этого времени приносили нам большую пользу.

В конце июля мы были готовы уже приступить к конопатке судна, а затем и к спуску его на воду.

Для конопатки судна мы имели в изобилии паклю или старые канаты, но смолы, необходимой для последующей просмолки пазов, нам не хватало. Чтобы выйти из этого затруднения, мы применили следующий способ. У меня был новый якорный канат, ни разу еще не бывший в воде.

Этот канат я разрубил на короткие куски, длиной примерно в один фут или менее, и раздергал его на отдельные пряди. Ими я наполнил большой медный котел, закрытый крышкой, а в середине крышки проделал отверстие. Затем мы закопали в землю деревянный сосуд, также покрытый крышкой и с отверстием в ее середине, наконец положили медный котел на деревянный сосуд вверх дном так, что крышка пришлась на крышку, а отверстие одного пришлось против отверстия другого.

Все это мы обложили землей на такую высоту, чтобы огонь не мог коснуться деревянного сосуда. Дно котла выступало теперь наружу и возвышалось над землей больше чем на половину, а кругом него мы развели огонь со всех сторон. От жары смола из канатов вытапливалась и стекала из котла в деревянный сосуд.

Таким образом я собрал столько смолы, сколько нужно было для просмолки подводной части судна. Пазы, находившиеся ниже ватерлинии, мы смазали топленым салом, некоторый запас которого у меня был.

Я построил также для нашего судна небольшую шлюпку. На старом судне было два запасных якорных штока из березового дерева. Половину одного штока мы употребили для изготовления топорищ, а остальные три полуштока распилили на доски, толщиной в три четверти и полдюйма, и из них построили шлюпку, которая могла поднять от восьми до десяти человек.

Занимаясь постройкой судна, мы не забывали также и все прочие необходимые для плавания приготовления. К тому времени, когда судно окажется вполне готовым, насколько это было возможно сделать с нашими ничтожными средствами, необходимо было привести в полную исправность весь такелаж, мачты, паруса, бочки для воды и весь необходимый провиант.

Все наши бочки для питьевой воды были обиты деревянными обручами, а за предыдущие две кампании они развалились. За полным отсутствием леса на острове изготовить новые обручи не было никакой возможности. Я приказал поэтому заново скрепить бочки при помощи стропов, то есть полос из канатов, и привести их в полный порядок.

Бочки получились чрезвычайно прочные и крепкие, и во время всего дальнейшего плавания они не дали ни малейшей течи. Для питания нашего в пути мы засолили несколько бочек мяса морских коров, так как другим провиантом не располагали. С двадцатью пудами ржаной муки, которые нам удалось сохранить для нашего плавания, мы не знали, как поступить.

Выпечь из нее хлеб не имело смысла: какое значение могло иметь такое небольшое количество для большой команды в сорок шесть человек. Поэтому мы единодушно решили не выпекать из нее хлеб, а взять муку с собой и во время плавания готовить два или три раза в неделю «бурду».

Последняя приготовлялась следующим образом: брали двадцать или больше фунтов муки, смотря по размерам запасов, замешивали ее на теплой воде в деревянной посуде и оставляли стоять два или три дня, пока не начиналось брожение и тесто не становилось совсем кислым.

После того как тесто было приготовлено таким образом, ставили на огонь большой судовой котел, наполнив его на три четверти или больше водой, а когда вода начинала кипеть, то клали это кислое тесто в котел и давали ему основательно прокипеть, и очень вкусный суп был готов.

У кого оставался еще китовый жир, тот добавлял его в свою порцию, а у кого ничего не было, тот ел его и так, и всем нам этот суп казался очень вкусным. День, когда мы получали «бурду», считался у нас праздничным, так как от одного котла мы все наедались досыта.

Возвратимся, однако, к нашей постройке. К концу июля судно было совершенно готово, и оставалось только сделать помост, на котором предстояло спустить его на воду. Эта работа отняла у нас много времени и стоила нам много труда, так как помост из-за большой отмели, прилегавшей к берегу, пришлось делать длиной свыше двадцати пяти саженей; вследствие сравнительно большой высоты прилива мы не могли заложить судно в непосредственной близости от береговой линии.

Главное, что меня беспокоило, это необходимость спустить судно в открытое море в таком месте, где на половине горизонта от NNW до SSO нельзя было найти защиты от ветра. Если бы ветер вдруг изменил направление и задул с некоторой силой от моря, то судно неизбежно выкинуло бы на берег.

В этом случае судно следовало бы считать обреченным на гибель, все наши труды и старания пропали бы даром и последняя надежда на спасение была бы потеряна. Никакого другого выхода, однако, не было, приходилось идти на риск, и 10 августа к концу дня, при полном приливе, мы, наконец, спустили судно на воду. Как и при закладке судна, о чем рассказано выше, в тот же вечер у меня было устроено угощение.

Половина наших людей была у меня в гостях, а другая половина была занята на судне, устанавливала мачту и крепила такелаж, пользуясь полнейшим отсутствием ветра. Мы пировали недолго, постарались, по пословице, «ковать железо, пока горячо». Немедленно же мы приступили к погрузке на борт воды, всего нашего провианта и багажа.

Мы погрузили в качестве балласта сто восемьдесят семь болванок железа, два домкрата и несколько сотен пушечных ядер. Между тем судно было оснащено, поставлены паруса, подвешен руль, и все было подготовлено к выходу в открытое море. В этой работе немалую помощь оказал мне тогдашний боцман, ныне младший лейтенант, Алексей Иванов, очень расторопный человек и прекрасный моряк.

 

 

Закончив все приготовления к походу и перейдя на борт судна, мы к вечеру 13 августа подняли якорь и подтянулись на верповом якоре до глубины пяти, семи и девяти саженей. Затем мы пустили в ход наши восемь весел и стали отгребать от берега.

Отойдя примерно на две немецкие мили, мы попали в полосу легкого попутного ветра и воспользовались им для продолжения нашего плавания. Особой удачей надо считать то обстоятельство, что за все три дня, пока наше новое судно стояло на якоре перед островом, ниоткуда не ощущалось ни малейшего ветерка, ибо даже самый слабый ветер мог бы крайне затруднить нам работу по оснащению судна и по погрузке.

Новое судно мы назвали «Святой Петр». Это имя принадлежало нашему старому судну, из частей которого мы построили новое, поэтому, по справедливости, и ему надлежало присвоить то же имя. Оснастка его была сделана наподобие одномачтового гукера с большими реями и грот-парусом, летучим топ-парусом, фоком и кливером.

Бизань-мачты нам не требовалось, так как при большой величине грот-реи паруса хватало настолько, что грот-шкот приходился на самую корму. Осадка его составляла пять футов, причем была возможность грузить его еще глубже; мы, однако, не хотели слишком перегружать судно, так как не могли быть вполне уверены в его крепости.

Оно шло под парусом так хорошо, как только можно ожидать от судна такого типа, делало четыре, пять и до шести узлов и свободно маневрировало как по ветру, так и против ветра — в общем, оно выполняло все, что только можно было от него требовать. Должен еще добавить, что, по достоверным известиям, это судно еще в 1752 году было в плавании, выполняя грузовые перевозки между Охотском и Камчаткой.

Мы взяли также с собой на буксир шлюпку нашего старого судна с таким расчетом, что пока будет стоять хорошая погода, она может нам пригодиться; если же наступит сильная непогода, то мы в любое время можем бросить ее и оставить на произвол судьбы.

14 августа около полудня мы увидели южную оконечность острова Беринга, которою мы в нашей карте назвали мыс Манати (морской коровы), к N1∕2° от нас, примерно на расстоянии двух немецких миль, и определили его северную широту по обсервации — 54°55′, и от этой точки начали счисление курса нашего судна.

15 августа мы встретили сильный противный ветер южных и западных румбов. Во избежание повреждения нашего судна тяжелой буксируемой лодкой мы единодушно решили обрубить наш буксир и бросили шлюпку на произвол судьбы. В обеденное время мы заметили сильную течь в судне. Пришлось непрерывно работать одним насосом, а к вечеру в судне набралось столько воды, что были пущены в ход оба насоса; все же этого было недостаточно, и мы должны были выкачивать воду ведрами через оба люка.

В целях облегчения судна мы принуждены были выбросить в море большую часть погруженных на судно пушечных ядер и картечи, а также часть нашего багажа. Это позволило начать поиски места течи, и, действительно, вскоре удалось его найти. Оказалось, что вода проникла в судно через открытый паз, из которого конопатка была вымыта волной. Мы снова законопатили паз изнутри, как только могли, забили его сверху деревянными планками и добились того, что при частом откачивании одним насосом уровень воды не повышался.

17 августа мы увидели землю к WNW от нас — берег Камчатки, севернее Авачинской губы. Мы пошли вдоль этой земли к югу, встречая неоднократно противные ветры, по большей части южных румбов, и шли так до 26 августа, когда благополучно добрались до Авачинской бухты, а 27 августа бросили якорь в Петропавловской гавани.

Я не в состоянии описать радость и восторг, который каждый из нас испытал, убедившись в своем спасении. От величайшей нужды мы перешли к полному изобилию — целый склад, наполненный продовольствием, теплые и удобные квартиры и масса всяких удобств, без которых приходилось обходиться в течение всей прошлой зимы. Все это вызвало такую бурную радость, составило такой контраст с прошлым, что словами высказать это невозможно.

Таким вот образом, в настоящей главе моей книги я выполнил свое намерение и рассказал вкратце, как нам пришлось жить на острове, а также о путешествии оттуда обратно на Камчатку. Этим заканчивается, в сущности, и рассказ о Камчатской экспедиции, так как последняя вернулась, наконец, в порт, из которого когда-то отправилась.